– Я хотела уехать, – еще один вздох, – даже вызвала такси обратно.
– Но?
– Но отец бывал очень убедительным. – С грустью улыбаюсь своему отражению в окне. Так бывает всегда, когда я его вспоминаю. Накатывает тоска, особенно из-за того, что на похоронах отца меня не было.
– Это были какие-то угрозы или давление с его стороны?
– Нет, молчаливый укор. И этого было достаточно, чтобы вызвать банальную жалость к болеющему родителю. Когда наступаешь на горло собственной гордости, чтобы не выглядеть полной тварью в его глазах.
– Ты слишком самокритична к себе. Раньше такой интонации в тебе не было.
– Я такой была всю жизнь. Просто сюда я попала слегка не в себе и не было возможности показать свой характер во всей красе. Ты же призываешь к правде, не так ли? Так вот она.
– Мы не в суде, – мягко поправляет меня врач, – я не принуждаю к правде. Ты просто сама понимаешь, чем ты открытей со мной, тем быстрее я смогу помочь.
– А что с данными? С именами?
– А что с ними? – Джон смотрит на меня поверх очков. – Они остаются здесь. Я могу передать их другим органам, если ты об этом. Но лишь в случае, если человеку грозит реальная опасность. Или же если действия человека могут нанести реальный вред кому-то еще, кроме него. В твоем случае, это всего лишь воспоминания. А они не опасны.
Его ответ звучит честно. Но кто разберет этих психиатров? Никогда не знаешь, это он сейчас специально говорит то, что ты хочешь слышать или же все-таки лжет. Но я делаю вид, что все идет так, как надо.