Бывший. Сжигая дотла (СИ)

Глава 28

Инга

В квартире Тамары Львовны я сбрасываю лодочки и, немного стыдясь за тайное удовольствие, босыми ногами шлепаю по теплому паркету на кухню, где уже что-то гремит и позвякивает. Светло-желтые обои даже в пасмурную погоду создают иллюзию солнечного дня. Я как будто впервые за последние шесть месяцев выхожу из подвала на свет, даже воспаленным глазам немного больно.

Шмыгая покрасневшим носом, пристраиваюсь за столом и слежу за неспешными движениями хозяйки.

— Замерзла? Сейчас пить чай будем. С ватрушкой.

У меня в носу щиплет, настолько уют этой квартиры в диссонансе с раздраем в моей душе, где собралась гроза и никак не прольется, смывая тяжелые давящие тучи.

Мне нравится дома у Тамары Львовны: несмотря на то, что сын ей сделал потрясающий ремонт по последнему слову, здесь все равно сохраняется какой-то кусочек прошлого, доброго и трогательного.

— Ну чего ты, как неродная? Руки мой. Сейчас накрою.

Я послушно отправляюсь в ванную, а, вернувшись, застаю на столе шикарный чайный сервиз. Белый с нежными розами.

— Не жалко? — спрашиваю, потому что мне кажется, если я возьму его в руки, обязательно что-то пойдет не так. Я что-нибудь сломаю.

Это же так легко, что-то сломать. Например, меня саму…

— Милая, чего его жалеть? — веселится Тамара Львовна. — Это всего лишь чашки. Черепки. Моя бабка держала потрясающий фарфоровый сервиз в шкафчике и никому не позволяла им пользоваться, пока в одну из ночей крепления от времени не расшатались, и шкафчик это не рухнул. И новенький сервиз превратился в груду осколков, так ни разу и не послужив, и не принеся удовольствия. Ты понимаешь, о чем я?

Я киваю, но глубокий философский смысл меня не трогает. Я, скорее, как тот самый ящик с расшатанными креплениями, внутри которого остались лишь осколки.

— Рассказывай, что стряслось, — требует Тамара Львовна, наливая из заварочного чайника красноватый чай с терпким запахом.

Мнусь.

Не хочу вываливать на нее все, она и половины не знает.

Тамара Львовна встала на мою сторону, когда бабки в подъезде устроили мне трэшатину. В один момент они собрали почти митинг перед дверями квартиры, кричали мне гадости, обещали выжить, угрожали ежедневными ментовскими проверками, чтобы закрыть бордель.

Когда я совсем отчаялась, появилась она, быстро поставив всех на место.

— Лидка, старая кошелка! Чего ты цепляешься к девчонке! — услышала я хозяйкин голос сквозь хлипкие двери. — Мне, может, твоему мужу сказать, что я вижу в свой бинокль?

У меня все обмерло, если она меня сейчас выгонит, поверит старым дурам, мне некуда идти.

— Да иди ты со своей подзорной трубой! — визгливый голос соседки справа полосует по взвинченным нервам. — Ничего такого ты видеть не могла!

— А я вот скажу, что видела, и разбирайтесь там до посинения!

И я ей благодарна за помощь, в тот момент мне некуда было деваться. Совсем. Тогда я объяснила ей, что стала причиной жестокого розыгрыша, не вдаваясь в подробности. Я и сейчас их предпочла бы оставить при себе.

— Ты уже уезжаешь домой? — Тамара Львовна придвигает ко мне блюдо с нарезанной ароматной ватрушкой, присыпанной сахарной пудрой.

— Нет, я еще диплом не получила, — это правда, пока не закончу, никуда не уеду. Я не позволю Демону пустить под откос все мои усилия. Не теперь. Хоть что-то я должна защитить.

— А что тогда? Если дело в деньгах, милая, я могу подождать, ты же знаешь…

— Нет, Тамара Львовна, да я бы и не стала злоупотреблять… — я все-таки сейчас не удержусь и расплачусь.

На контрасте с чудовищами вокруг, осознание, что есть еще светлые люди, меня выкашивает. Поспешно вгрызаюсь в пушистую ватрушку, потому что голос начинает дребезжать, но Тамару Львовну не проведешь.

— Глупости не говори, — фыркает она. — Я не нуждаюсь, сын, слава богу, помогает, а найти приличного жильца не просто. Что там у тебя случилось? Почти любому горю можно помочь… У тебя пудра на носу.

— Ну, значит, не сдавайте, — увиливая от ответа, бурчу я и детским жестом тру нос. — Целее будет.

Тамара Львовна хмыкает:

— Вот уж нет. В доме должен кто-то жить, иначе там все начинает рассыпаться за пару месяцев.

Да… Я — сломанный ящик с битой посудой в заброшенном доме. Вот теперь максимально точное сравнение.

Сладкий творог с ванилином во рту горчит, норовя комом застрять в горле.

— Ингуш, я вижу, ты хорошая девочка. Не надо прятаться. Я не стану хуже относиться к тебе. У меня у самой внучка бедовая. Про таких говорят: «В поле — ветер, в попе — дым». Ей недавно очень помогли, думаю, будет здорово, если я смогу помочь тебе. Вернуть долг за мою дурищу.

Крупные слезы капают мне на пальцы, держащие тонкую гнутую ручку чашки.

Немного помолчав, я пытаюсь объяснить Тамаре Львовне в чем проблема, не уходя в детали, но эмоции прорывает, как будто рушится внутренний блок.

Говорю все быстрее и сбивчивее, потому что горло давит спазмом, и я понимаю, что еще немного, и я не смогу выдавить из себя ни слова.

Стараюсь обойтись общими словами, не выкладывать наболее личного. Только самое нужное.

Тамара Львовна ничем не сможет мне помочь, но хоть выговориться смогу, пусть и не до конца.

Теперь, когда у меня нет Жанки, возможно, мне вообще не с кем поговорить.

Только добрая женщина намного сообразительнее, чем я думаю.

— Все дело в том мальчике, да? Гореловском сыне? — участливо спрашивает она.

— Откуда вы знаете? — от удивления я перестаю всхлипывать.

— Мой Никон, — ласково и немного печально поясняет Тамара Львовна. — Я видела, что раньше он часто приезжал. Кто в нашем городе не знает семью Гореловых? Раньше их по телеку часто показывали. Мальчишка частенько представлял область на соревнованиях, все надеялись, что он не станет такой скотиной, как отец.

Я вскидываюсь, готовая защищать Демона. Никакая он не скотина!

И сникаю.

— Я просто не хочу его больше видеть. Не могу. Это звучит глупо и инфантильно, как у тринадцатилетнего подростка, но я не выдержу.

— Если дело только в этом, то я могу тебе помочь, детка.