Царевна-ведьма

…Вестимо, что правда. А то как же! У нас в деревне Брехалово одни сплошные правдолюбцы проживают, ага. А моя фамилия, ко всему вдобавок, так и вовсе Брехунов оказалася, так что я из всей нашенской шатии-братии самый наипервейший правдознатец.

Вот, кстати, попёрся я давеча в лес за грибами. Гляжу — мать честная! — грибов этих самых уродилось, хоть косой их тута коси. На осинах, значит, подосиновики висят вот такие, на берёзах подберёзовики, а на дубах, ясен перец, боровики. Ну а лисички, знамо дело, на лисах произрастают.

Тут как раз одна лисица мимо бежала, так я, не будь дурак, за хвост её хвать, да и нарвал с неё грибочков полнёхонькое лукошечко. Ну, чё — иду я себе далее по трещобам тем окаянным. А жара! Снегу везде лежит по самые… эти… как их там… ну, в общем, повыше колена где-то сугробищи. Метелица вовсю метёт, буран жуткий, пурга. Вспотел я страшно, приустал, а тут ещё и ливень ливанул неслабый. Сосульки с неба посыпались, снег, град, головастики всякие, лягухи, жабы…

И тут вижу я — навроде как медведь из берлоги своей вылазит. О, радуюсь — это мне на руку: медведи ж ведь вкуснющие, прямо страсть! Головы у них, говорят, сахарные, бока кисельные, а ноги медовые. Испугался меня он, ярым сделался страшно, да как кинется на меня удирать. А я — за ним. Улепётываю от него во все лопатки, а догнать стервеца не могу. Ещё бы — медведи ведь первейшие в свете бегуны.

Апосля улиток, естественно.

Уж почти-то настиг я энтого сладкоежку, а он вдруг в норку какую-то шмыг, да там и сгинул. Известное дело, медведи ведь зверюги громадные — где-то ростом с мыша, поэтому по всяким норкам в основном они и обретаются. Ну и я в норищу эту медвежачью сиганул сгоряча.

Летел-то вниз долго, часа этак с два. А потом плюхнулся я со всего разгона в подземное некое озеро. Ну, думаю — утопну! Ан нет — дудки! Захлебнулся я водой этой адской, а потом распробовал её — ва-а! — а то ж местный ядрёный квасец оказался! Или, может, тутошний первач?.. С размаху-то я не разобрал. Плыву я саженками по озеру тому квасному — вернее, лечу в небесах под самыми облаками — а тут глядь: барин нашенский на горизонте нарисовался. Идёт он босиком, весь в каком-то рванье, по дороге и с большущей торбы своим крестьянам золотые червонцы раздаёт. Те, конешное дело, их не берут; ещё бы — деньги ведь, как известно, зло страшное. Об этом один лишь барин не знает, а из наших то ведает и распоследний дурак.

Обиделся барин явно на наших крестьян и полез с горя на колокольню, чтобы, наверное, кол там поколоть. Колол он там кол, колол, заколол его вдрызг да наскрозь выколол, и вот какой номер под конец он отколол: сверзился его благородие с той колокольни наземь, и мокрого места от него даже не осталося. Я сам то местечко щупал-пробовал — как есть сухим там сухо. А чего этому так удивляться? У нас же лето таперя стоит, жарко. Так что нечего всякой барской дряни мокрые места тут разводить да честным людям зазря на глаза попадаться…

А мухоморов я не ел — это всё брехня. Лисичек просто я нажарил, которых с лисицы нарвал, да их и сожрал. И такое от тех лисичек вдохновение на меня напало — прямо уй! Счас одну сказку я вам как раз порасскажу… Дюже складная эта сказочка. Про ведьму одну там, значит…

Ну да я ведь раньше времени сюжетец вам разбалтывать не дурак. Слушайте вон да читайте. Кой-чё на ус себе мотайте. Или в ум свой пихайте, коли уса у вас не имается. Ну, в общем…

Короче, дело было так:

Во времена давние и древние, во граде стольном, а не в деревне, жил да был царь один вредный по имени Сиясвет. И хотя имя у него было красивое да гожее, но зато характер он имел до того спесивый да невозможный, что не приведи, как говорится, боже.

Росточку у царя Сиясвета было не дюже богато, ума тоже была не палата точно, и ходил он вдобавок как-то скособочено да прытко уж слишком. А о делах царёвых, да о его делишках и упоминать даже неохота, потому как за что царь, бывало, ни возьмётся — ан во всём-то ему был облом! Царствие-государствие при таковском царишке жалком едва-то держалось: скукожилось оно да поужалось, и добро ещё, что войны большой не было давно, а то прямо хоть в гроб ложись, ей-богу.

Вот за все эти махи да ляпы, огрехи да беды и прозвал народ царя своего за глаза Тушисветом. И то сказать верно — в головушке его садовой отродясь ведь светлые мысли не рождалися, а клубились в черепушке его лысоватой сплошные глупости да мраки всякие неладные.

В одном только царю-неудачнику повезло сильно — в жене его милой, в Алозоре свет Далемировне. Уж такая она была собою славная да приятная, что все окружающие только и делали, что диву от её вида давалися. Ну, думали про себя завистники, до чего же у этого Тушисвета шибанутого и жонка чудная — не по рылу де ему кус, воробью косопузому!

А у Тушисвета нашего, с Алозорой вестимо Далемировной, ещё и дочурка маленькая была — ну ангельское прямо создание! Исполнилось ей всего-то три годика от роду, а ума в её сметливой головушке так и на все семь лет хватало, а то ещё и на семь с гаком.

Звали царевну-невеличку Милоликою, и более точного имечка, наверное, и подобрать было бы нельзя, поскольку и вправду царевна была собою мила чрезвычайно — ну чисто же куколка по виду своему, ага!

И вот как-то раз приспичило Тушисвету неугомонному скакать на свою окаянную охоту. Как будто и дел в государстве больше не было никаких, как только царю-батюшке по чащобам всяким да трещобам за дичиной вовсю гоняться. А охотником Тушисвет, надо сказать, был заядлым: чуть у него какая-либо неприятность в делах возникала или намечался семейный разлад, как он на охоту свою шасть — и только его все и видали!

Правда, не сказать, чтоб и тут ему сильно везло. Скорее даже наоборот — мазилой царёк был конченым, а не хорошим и зорким стрелком.

А в тот день, как на грех, погода оказалась ненастной да ветреной. Полдня Тушисвет со своим окружением в лесу пропадал, а не то чтобы оленя или кабана — зайца даже не встретил. Вот же, думают охотники наши аховые, и незадача — ну как повымерло всё вокруг, будто лес кто заколдовал!

И заехали они, прямо сказать, чёрт те куда! Ну, совсем же незнаемые вокруг них места оказались, как в сказке какой, ей-богу.

И то сказать — ели окрест стоят в три обхвата, да высоченные же! Кроны вверху у них сплошь переплелись, а в низу мшистом один лишь сумрак был мглистый да туман стоял зеленоватый. А пить же охота им стало — страсть! Фляги свои они опустошили, а тут ни ручейка тебе, ни низинки: один лишь мох везде сырой да гнилые шишки.

И в это время они вперёд глянули — вот так-так! — никак избушка по ходу движения замаячилась? Пригляделись всадники охочие — да, избуха и впрямь, да какая-то собою странная — на курьих двух ногах стоит себе эдак да постаивает.

Неужели, они смекают, баба-яга сказочная тут обитает?

Первым царь Тушисвет резвый к избушке этой и подъехал.

— Эй, — кричит он голосом раздражённым, — кто тут есть, выходи! Сам царь к вам в гости пожаловал! Открывай-ка живо давай, а то я не из тех, кто ждать обожает!

Сперва-то в избухе тихо было, словно никто там и не жил, а потом что-то внутри неё стукнуло, брякнуло, заскрипело да загремело — дверь быстро распахнулась, и показалась на пороге такая старуха страшенная, что царёв коняга в сторону шарахнулся, а Тушисвет, в седле не удержавшись, на землю пребольно шмякнулся.

— Я и званых-то гостей не шибко жалую! — проскрипела старуха горбатая голосом гнусавым, — а с незваными у меня разговор таков: от ворот поворот да скатертью прочь дорога! Проваливайте, давайте, отсель подобру-поздорову!

И рукою костлявою охотникам направление кажет: скачите, мол, туда, откуда сюда прискакали!

Аж взвился Тушисвет на ноги от дикой ярости! Виданное ли это дело — какая-то старуха плюгавая его, царя державного, ругмя тут ругает да вон выгоняет! Вот же, кипит он думами, и кикимора нашлась сухопарая!

— Ах, ты ж такая-сякая костлявая кочерга! — выпалил гневно царь, за бока держась да бородёнку кверху вздымая, — Да я тебя за такие речи ругательные прикажу сей же час к кобыльему хвосту привязать да по кочкам твои косточки разметать! У меня, чуня, не забалуешь, я царь самодурный — коли чего я пожелаю, то враз всё, чего хочу, исполняю!

А ведьма эта ужасная, видать, и не испугалася нисколечко царской ярости. И едва только челядь Тушисветова заершилась да загоношилась, как она пальцы в рот себе заложила и до того пронзительно свистнула, что царь даже зажмурился от неожиданности. А когда он глазки свои поросячьи, наконец, разлепил, то увидел такую картину удивительную: всё его воинство бравое вдруг там пропало, и появились заместо людей, коней да собак хорьки рыскучие, крыски пискучие да мышки малюсенькие. Бросились эти зверьки кто куда врассыпную, и только поражённый самодержец их там и видал.

Обмер Тушисвет на месте, испугался он страшно, и хотел уже было бежать куда глаза глядят без оглядки, да не смог отчего-то и шагу прочь ступить. Глянул он на ноги свои очумело и видит, что корни деревьев из земли вдруг повылезли, точно некие волшебные змеи, и обе его ноженьки опутали собою крепко.

Раскрыл царь рот, слова даже вымолвить от ужаса не может, а старуха эта жуткая, словно кошка, на землю ловко спрыгнула, к царьку опешенному подскочила и обнюхала лицо ему жадно.

А потом и заявляет весьма этак злорадно:

— Съем я тебя, пожалуй, царь Сиясвет! Давненько человечинкой я не баловалась, вершками да корешками питаючись, вот оттого-то и отощала я вся. Ты же зверушек моих кушаешь, паразит этакий. Значит, нужен кто-то, кто бы и вас, людей, жрал. Жрал да нахваливал! Ха-ха-ха-ха!

Ещё пуще перепугался несчастный царь. Всё, думает он в отчаянии — совсем я, видно, пропал!

А жить-то ему хочется, не во цвете же лет погибать ему тут смертью позорной…

— Ой, не ешь ты меня, добрая старушка! — взмолился он истово ведьме жуткой, — Не кушай ты меня бога нашего ради!

— Что-о?!! — аж повыпучила яга старая свои буркалы, — Это я-то добрая что ли?!.. Нет! Я злая! Я очень, очень злая!.. И про бога ты тут лучше не поминай лицемерно, а то я с живого с тебя мясо стану есть!

— У-уй! — взвизгнул Тушисвет голоском нервным, — Тогда ради чёрта тебя прошу, злая ты баба — не жри ты меня, чёрная душа! Что хошь у меня забирай, а жизни, прошу, меня не лишай!

Захихикала тогда злыдня загадочно, обошла царя обездвиженного два раза, а потом перед ним она встала, упёрла руки себе в бока, да вот чего тому и предлагает:

— Ну, что же, ладно, есть тебя я покамест не буду. И домой тебя, негодяя праздного, живым и здоровым может быть отпущу. Но с одним условием! — и она палец свой кривейший кверху воздела, — Ежели согласишься ты, царь Сиясвет, со мной на одну мену!

— Какую такую мену? — разобрал интерес Тушисвета. — Что ещё тебе на ум-то взбрело, подлая ты хухора?

Рассмеялася тут ведьма трескуче, а потом глазками своими крысиными хитро зыркнула, да и говорит:

— А вот какую!.. Ты мне отдай малое, но живое, а я тебе мёртвое отдам, но зато большое. Идёт?..

Ничего не понял недалёкий Тушисвет, и стал он на ведьму тогда ругаться да её поносить принялся последними словами. А та ничего, стоит себе, ухмыляется, будто не хуления в свой адрес она слышит, а лесть сладкую. Ну а потом достала она из-за спины огромный кривой нож, попробовала пальцем лезвиё острое, так что оно зазвенело, да и заявляет как бы между делом:

— Ну что же, Сиясветишка, нет так нет. Сейчас я тебя, царь державный, буду очень больно этим ножиком резать…

Как узрел Тушисвет нож тот острющий, так перепугался он всего жутче.

— Ладно! — заорал он не своим голосом, — Согласен, так и быть — бери себе своё малое, а мне большое твоё давай, только отпусти ты меня, будь так ласкова, ко всем-то чертям, а!

И в то же самое мгновение уползли в землю корни-змеи волшебные, и сделался царь наш опять, значит, волен.

Топнул он тогда ногою, подбоченился и сызнова пристал к ведьме вот с каким требованием:

— А теперь, кикимора ты мухоморная, давай возвращай назад людишек моих дворовых, коих ты в крыс да в хорьков обратила! Что же это я, по-твоему, один сам пешедралом домой возвертаюся, а?

Ведьма и на это оказалась согласная. Заложила она в рот себе пальцы, да как свистнет сызнова пронзительно. И откуда только ни возьмись, а вся челядь царская там вдруг в прежнем своём виде появилася: хорьки людьми сделались, крысы конями, а мыши собаками. Правда вот, пары коней да своры собак челядь обороченная так и не досчиталася, ибо их хорьки, наверное, успели сожрать. Но царь Тушисвет и этому был очень рад.

Уселся он на коня своего, не мешкая, да и поскакал восвояси от ужасной сей людоедки в превеликой спешке. Не стал и пеших своих слуг дожидаться.

А как прискакал до дому царь наш батюшка, то узнал он новость для себя ошеломляющую: пропала без следа, оказывается, доченька его любимая, крошечка Милолика!

Играла она в светёлочке своей верхней одна-одинёшенька, а мамки да няньки о ту пору отлучилися куда-то. И вот возвращаются они назад, глядь — а царевны-то и нету нигде! Только окошко было распахнуто настежь, а вдалеке, по-над деревьями птицу громадно-невероятную успели они разглядеть, несущую в когтях какую-то тяжесть.

Искали-искали люди царевну украденную, да всё-то зря. Только на лугу дальнем башмачок, с её левой ноженьки видать упавший, они и отыскали. Упал он видно, когда чудовищная птица с девчушкой в когтях над лугом пролетала.

И понял тогда бестолковый царь Сиясвет, какую такую живую малость отдал он ведьме жуткой прямиком в руки. По собственной своей отдал дури.

Затосковал он, заубивался, и дух в нём с тех самых пор изменился до чрезвычайности. Был царь ранее бодрым да шустрым, а стал до того печальным да грустным, что и не передать.

Сама, видать, мёртвая и большая тоска перешла к царю в душу его несчастную по договору с ведьмой, и ничего-то поделать с этим уже было невозможно.

Нет, и сам обманутый папаша, и все его подданные искали царевну-бедняжку по всему их царству немалому. Сиясвет и лес тот дальний до последней шишки, кажись, обшарил, да толку-то от его потуг и на чуть-чуть не достало.

Ну, словно избушка Бабы-Яги вместе с елями теми толстенными в тартарары ухнули под самую землю!

Ну, да есть беды нечаянные, а есть и нескончаемые. Иная беда печальная как снег под солнцем тает, а иная совсем худо кончается. И у Сиясвета нашего несчастного вышло хуже некуда: мало того, что дочку у него украли, так в скором времени он и жену свою любимую потерял. Захворала свет Алозорушка, занедужила, зорька алая зарёю закатною вдруг стала, и скончалась она вскоре от лихой горячки, мужа своего вдовцом оставив. Да и сам царь после такого лиха недолго горюшко горькое мыкал: напился он как-то пьяней пьяного, и хватил его оттого мозговой удар. Помер царь смертью не славной, похоронили его, как полагается — и выбрали подданные государевы себе другого царя, поскольку наследников Сиясвет после себя не оставил.

Царское место ведь всего одно, и пустовать оно не должно.

А что же с Милоликою похищенной случилося? Как судьбинушка её далее определилася?

А вот как. Принесла её карга-орлица во свою землицу, да вновь Бабой-Ягой и оборотилася. Просыпается Милолика от наведённого на неё сна, глядь — а вместо царских палат лежит она на травушке-муравушке возле избушки странной. А заместо мамок да нянек ведьма какая-то отвратная над нею склонилася и харею своею неладною зело умилилася.

— Где я? — протерев глазки, царевна у карги старой спрашивает, — И кто ты такая, что на меня тут пялишься?

Обрадовалась Баба Яга, что девочка в себя пришла, заулыбалась она ей пастью своей клыкастой, да потом так-то и отвечает:

— Ты, милаха, со мной теперь жить станешь, в лесу этом сказочном. А звать меня можешь Бабушкой Ягушкой. Я ить, милая, тебе не враг.

Не понравилось малышке похищенной ею услышанное, озлилась она, сердцем огневилась — и как даст своей похитчице кулачком по носищу хищному!

Отпрянула карга от царевны смелой. Да, думает, нрав-то у девчонки бедовый дюже, надобно поскорее что-то измыслить, чтобы памяти её о прошлом лишить…

— А ну-ка, Баба-Яга ты коварная, — подскочив на ножки резвые, приказала властно царевна, — сей же час неси меня отселя назад, к матушке родимой да к батюшке любимому! А то я тебе, старая кочерыжка, спуску не дам — не на ту ты нарвалась, горбатая развалина!

— Ладно, ладно, — обманно пошла на попятный Баба Яга, — как ты скажешь, касатушка, так я и сделаю — во палаты тебя отнесу из сего места… Только вишь ты, летела я, истомилася, усталость злая на меня навалилася. Сейчас отвару целящего я попью, силёнок чуток наберусь, да в полёт-то опять и соберусь. Согласна?

— Согласна.

— Ну и ладненько.

Кинулась Баба в избу, налила в кружку отвара сладкого, на меду настоянного да на духмяных травах, пошептала чего-то шепеляво на тот отвар, и назад живёхонько возверталася.

— Ох, и славно я напилась! — говорит она довольно, — Ох, и знатных силушек набралась! На-ка, испей и ты, дитятко, а то путь домой-то не близкий.

Почуяла Милолика вдруг жажду великую, взяла она отварчик волшебный из рук карги, да тут же кружечку и осушила. Но только лишь выпила она эту жидкость, как в тот же самый миг памяти былой вдруг лишилась. Нет, имя своё она помнила, а вот из каких она краёв да какого роду — о том перестала она ведать совершенно, будто бы не в стольном городе она три года прожила, а тут само, в дремучем этом лесе.

И стала Милолика обманутая жить там, поживать, да волшебного ума наживать.

Баба же Яга оказалась старушкой не злою вовсе. И хотя по виду она была страхолюдиной ужасной, но в глубине души у неё жила ласка, которая нет-нет, да на воспитанницу слегка изливалась.

Однако ласка лаской, но и строгости ведьме старой не занимать было стать. Порешила она во что бы то ни стало и Милолику переделать на свой ведьминский лад, задумала она дочку царскую научить колдовать да делать всякие чары. И в этом вот деле волшебном оказалась девочка смелая ученицей редкостной. Всё как есть она у кудесницы Яги перенимала, а то и того лучше деяла часто гораздо, ибо хитра царевна оказалась нравом и ловка просто необычайно.

Училась у Яги она всему: и телом своим владеть искусно, и зверями лесными браво повелевать, и с самими стихиями грозными запросто знаться. А, кроме того, всякое врачевание она ещё постигала, и словом недуги злые леча, и руками, и целебными разными травами.

Избушка же Бабы Яги оказалась стоящей на самой миров границе, в некоем тихом междумирье. По одну сторону от места этого белый свет наш привычный был, а по другую находился уже тот свет, по сравнению с нашим сказочный и загадочный. К избушке Ягихиной птицы и звери лесные иногда ещё попадали, а вот людям сюда вход был заказан, кроме случаев, когда Яга сама того желала, как с царём Сиясветом тогда.

Бабуля держала огород неподалёку, сеяла просо и гречку во поле дальнем, а ещё была у неё коза Парашка, которая шлялась по лесу, где только ей в голову взбредало. Ведь и волки, и медведи, и прочие хищные звери Бабу-Ягу уважали да боялися, поэтому задрать козу бабкину никто и в мыслях из них не дерзал.

Тем они там и жили. Когда ей было надобно, Ягуся тура или зубра призывала, его в плуг запрягала, и поле на нём вспахивала. То же со временем и Милолика делать научилась. Девушкой она выросла статной, сильной и такой красивой, что ни в сказке, как говорится, сказать, ни борзым пером её красу описать. Фигура у неё была ладная чрезвычайно, волосы пышные, длинные да каштановые, а глазищи большие да карие. Заплетала она себе косы толстенные, а одевалась в платье тканное, изукрашенное цветами. И всегда почти ходила босою, часто даже и зимою холодною.

Разрешала Яга своей воспитаннице посещать оба света, к ним прилегающих, но далеко удаляться в оба конца категорически ей не дозволяла. Видимо, опасалась она за свою любимицу, а может быть из зависти к месту своему её привязывала, потому как сама она почитай что всё время возле избушки своей пропадала, и особо далеко и надолго покинуть сии места она не могла.

Как бы там оно ни было, а получилась Милолика хотя девушкой умной да искусной, но дикой уж слишком. За всё то время, что она у Бабы жила, всего-то с десяток, другой раз удалось ей за людьми понаблюдать, да и то издаля́, когда охотники в лесу зверей гоняли, или когда бабы да девки ягоды с грибами собирали. Сильно хотелось Милолике к тем людям приблизиться, да с ними о чём-нибудь поговорить, однако наказа Ягихиного она нарушить не решалась, а посему к тем людям и не приближалась.

Зато со зверями лесными ведьмочка молодая большую дружбу вела, даже с самыми, казалось бы, грозными и страшными. Бывало, как словно ветер, мчалась она по лесу наперегонки с волками, а иногда и с медведями по малинникам хаживала, или с рысями сторожкими по деревьям ловко лазала. Понимала она хорошо и птиц и зверей разных, а посему к охотникам кровожадным большую неприязнь она питала, и когда те дичину высматривали, то она мысленно на них наводила чары и со следа звериного их злорадно этим сбивала.

И помогало! А то!..

Теряли двуногие эти хищники следы, дотоль зримые, из виду, блукали да мыкались они во чащобищах непролазных, и возвращалися к себе домой несолоно хлебавши.

Время от времени приставала Милолика к Бабе-Яге и у неё занудно выспрашивала: а откуда, дескать, я здесь взялась, и кто были мои матушка с батюшкой? Вон у зверей, говорила она, у всех есть родители — и у меня они, получается, обязаны быть-то.

А Яга лишь от Милы отмахивалась и отвечала ей всегда грубо: то, мол, не твоего ума дело, голуба! Кто твои были родители, она вещала, есть пока тайна, и тебе сию тайну немалую рановато будет покамест знать.

И как хитрая Мила у неё про родителей своих не выведывала да не выпытывала, та ни в какую не соглашалась правду ей разгласить, и даже приходила часто в ярость немалую, после чего принималась за девкой гоняться, дабы за волосы её больно оттаскать.

Милолика, правда, на эти ухватки Ягихины не давалась и, отбежав подалее от разъярённой бабки, над нею тогда насмехалась и всяко обзывалась. Особливо насчёт страхолюдства ведьмачьего она кусливо изощрялася, поскольку от этих нападок Яга в сугубое бешенство впадала. В бессильной злобе она тогда принималась всё подряд кусать своими волчьими зубами, даже столы и стулья деревянные и в придачу дверной косяк, а поубившись от этого пустого занятия, начинала вдруг всхлипывать, а иногда и рыдать.

Тут уж у язвительной Милолики сердце в груди не выдерживало. Подходила она тогда к бабке несчастной, обнимала её, по волосам её гладила, и притом приговаривала голоском ласковым:

— Ой, ты, Бабусечка моя, Ягусечка, ой да прости ты меня, девку глупую, девку глупую, непутёвую! Не хотела я тебя обижать-хаять — но ведь ты же сама виновата. Почему ты мне тайну свою не сказываешь, а?

— Дурёха ты, дурёха, — выговаривала ей Яга, чуток успокоившись, — не ведаешь ты, недалёкая, что молодость-то нам дана ненадолго. Разве ж я не была пригожею? Разве ж я не была желанною? Э-э! Всё-то было при мне как надо: и лицо смазливое было, и фигурка была ладная. Да ушло всё богатство сиё, пропало, как словно и не было его при мне никогда.

Однажды после очередной такой перепалки пошла Яга в избу, в сундуке своём старинном покопалася и достала из потаённой шкатулки картинку некую овальную, красками выцветшими писаную.

— Вон гляди-ка, Мила, — сунула она картинку в руки воспитанницы, — то моё изображение давнишнее. Милёнок мой славный его когда-то намалевал, во времена-то ещё незапамятные.

Взяла ведьма молодая ту картинку овальную и с интересом нескрываемым на неё глянула.

И аж даже ахнула она от изумления великого, глядючи на изображённый там лик! Там же красавица была намалёвана писаная: русокосая такая, румяноликая, лукобровая, с очами чистыми да лучистыми. Весело девица незнаемая с картинки старинной улыбалася, и как живая будто даже казалася.

— Да неужто это ты была такая, бабуся! — воскликнула Милолика в изумлении явном. — Ты же красавица была невероятная! Никогда бы не догадалася, что это ты здесь изображена! Ну и дела!..

Усмехнулась тогда Яга печально, картинку ту в шкатулку опять спрятала, да и отвечала девахе так:

— Эх-хе-хе-хе-хе! Где же ты теперь, пора моя красная? Поманила лишь, поблазнила, ушла да растаяла, а безобразная порушка, наоборот, настала.

Полились у Ягуси из глазок её малюсеньких слёзы горючие, и до того Милолике в душе сделалось бабку жалко, что и не передать.

— А сколько же лет тебе стукнуло, Яга-Бабушка? — вопросила она свою воспитательницу зело участливо.

— Много, — сказала устало та и рукою махнула лишь вяло, — Коли скажу, так не поверишь, потому как я и сама подчас не верю этому.

— А для ради чего ты живёшь здесь одна-одинёшенька? Почему места сии никогда не покидаешь?

— Наказание то божье, касаточка. За колдовство ужасное да за злые чары, коими я месть страшную учинить как-то раз возжелала.

— Расскажи мне про то, бабушка, пожалуйста! — загорелись у Милы в азарте глаза, — За что же ты наказана так оказалась?

— А чего тут рассказывать, — развела Баба-Яга руками. — Особо-то рассказывать не о чём. Был у меня любимый когда-то на белом свете. Это он картинку ту нарисовал, между прочим. Да сгубили его люди злые, изничтожили они, подлые, моего голубя! А я тогда ведовством вовсю занималась, людей ото всего лечила да исцеляла их весьма здорово. А как убили злыдни жениха моего ни за что ни про что, то света белого я оттого не взвидела, всех-то людей я люто возненавидела и отравила их в гневе великом во множестве несчитанном… Сожгли меня за дела сии чёрные государевы слуги, а как оказалась я в межмирье после смертушки той позорной, то получила я от высших сил таков приговор: тута невесть сколько жить-обитать, и силы злые на белый наш свет ни за что не пущать! Душа моя волны невидимые излучает, и те волны преградою служат для сил нечистых, кои хотели бы на белый свет проникнуть… Нет, иногда кто-то из них случайно туда и прорывается: лешие частенько заскакивают, упыри иногда попадают, или юдовища подводные в озёрах или морях оказываются — но ненадолго, ибо моя воля обратно их зашвыривает мощною волною.

— А когда же конец будет твоему наказанию, бабушка?

— Того, Милочка, я не знаю. Добрых-то дел я здесь почитай и не делаю никаких. Ну, живу себе и живу, тихо вроде да не лихо, а толку-то оттого видно пшик.

То сказав, глянула Яга на Милу как-то особо внимательно и усмехнулась почему-то загадочно, а в глубине её глазок выцветших огонёчки хищные позажигались.

— Ну, да ладно, — отчеканила она вдруг голосом строгим, — тебе бы, милаха пронырливая, всё бы лясы, я гляжу, точить да от дела отлынивать… Ступай-ка вон, сыщи давай Парашку и принеси молочка мне чашку. Буду тебя я обучать, как в кого угодно превращаться. Давай-давай, лентяйка, ступай-ка вон, поторапливайся!

У странной бабки почти всегда было так. Едва-едва добрая сторона её души в ней слегка выявлялася, как на смену ей уже поспешала сторонушка злая.

Двойственною она очень была, Баба Яга-то, ага.

И стала она учить Милолику самому трудному из умений своих магических — как при помощи мысленного сосредоточения изменять своё телесное воплощение. Чтобы, значит, уметь оборачиваться в кого только ты не пожелаешь, во всё живое и неживое даже: в ползающее, бегающее, плавающее или в летающее.

Поначалу у бабкиной обучаемой это дело чародейное получалося довольно слабо, ни шатко вроде, ни валко, потом лучше учёба у неё стала ладиться, а под конец вдруг уяснила она суть превращения, так что удостоилась даже Ягихиного поощрения. Состояло оно в том, что отпустила она деваху смышлёную в лес погулять далёко, хоть на этот свет, а хоть и на тот.

Оба сих света нравились Миле по-своему. Свет не белый тем, что там не было постоянства надоедающего, и можно было с интересом за изменениями его естества наблюдать. Бывало, выйдет она туда, на камешке каком-либо усядется и вот что зрит в яви той окружающей: и дерева корявые, и скалы мрачные, и кусты, и камни медленно-медленно очертания свои начинали там менять, до того вроде тихо и незаметно, что поначалу и не поймёшь что по чём. А потом вдруг глядь — за какие-нибудь полчаса деревище или скала другими-то стали, не такими чуток, как виделись ранее!

Чудеса то были дивные да и только! Чего тут ещё скажешь…

Правда вот, солнышка красного в тех колдовских местах отродясь не бывало, сам воздух светился там весьма ярко, а валуны и камни изнутри мрачными красками слегонца мерцали и разными цветами неспеша переливалися.

В общем, сколь ни манящ был свет не белый для человеческого глаза, однако свет нашенский куда как более его привлекал-то. Это потому, наверное, что солнышко сияло там прекрасное, и становилося оттого на душе радостно.

Короче, порешила наша Мила прогуляться до озерца одного дальнего, близ дремучего того леса самой окраины. Жаркое ведь стояло лето, и искупаться в водице свежей было не грех.

Что ж, сказано — сделано. Облачилась девушка в лёгкое беговое платьице, да и помчалась к тому озеру стремительно, едва стопами своими босыми касаясь самой земли.

До озерца самую малость не добежав, перешла она на сторожкий шаг и тут вдруг слышит — что такое? — медведь с той сторонушки ревёт разъярённо, и слышится также крик человеческий заполошенный.

Кинулась Милолика к озеру прытко, глядь — вот так дела! — какой-то смешной парень в одних портах на дубовой ветке горизонтальной сидит-качается, и орёт со страху прям благим матом. А на толстой половине ветвищи телепается злой медведище, который силится до паренька когтями добраться, но из-за ветки качания вниз сверзиться, видать, опасается…

Узнала Милолика медведя сразу — то был её знакомец старый по кличке Бураха. А вот парня зато видела она впервые. Был он стройный, даже изящный; волосы у него были светлые и кудрявые, а глаза как синь неба голубые.

Усмехнулась Милолика, наблюдая эту картину странную и, мотивчик какой-то весело засвистав, к дубу не спеша подошла. И медведь, и парень реветь и орать тут же перестали и на девицу недоумённо уставились. Особенно, конечно, удивился её появлению юноша. Он чуть с дуба того не рухнул, Милолику под собой вдруг увидав!

Видит Мила — на берегу лук валяется, колчанчик ещё со стрелами, гусли звончатые чуток подалее и одёжа, видать, этого парня.

А у Бурахи ухо разорванным оказалось, очевидно, стрелою, и кровь вниз каплями падала.

— Это что же вы тут оба делаете? — воскликнула Мила, сызнова усмехаясь, — Чем здесь развлекаетесь да в какую игру на дубу сём играете, а?

— Уходи! Уходи отсюда, дурёха! — опомнившись, вскричал парень испуганным голосом, — Беги скорее прочь, а то медведь тебя разорвёт в клочья!

— Вот ещё выдумал — уходить! — встала деваха своевольная в гордую позу, — Бураха мой лепший друган, а ты, дурак, его стрелою, я гляжу, ранил. Правильно он сделал, что тебя, остолопа, на дерево загнал. Говори ещё ему спасибо, что не задрал тебя сразу!

И медведю она приказывает строгим гласом:

— А ну-ка, Бурашка, давай-ка сюда спускайся! Поглядим, чего этот горе-стрелила с тобой натворил…

Кряхтя и порявкивая, огромный медведина задом вниз на землю спустился и к Милолике подошёл вразвалку. Оглядела она ухо его раненое, языком озабоченно поцокала, а потом края уха разорванного вместе сложила, ладошками их сжала и принялась еле слышно чего-то над ним шептать…

Через минуту примерно руки от Бурахиного уха она отняла — ан раны-то там как не бывало!

Обрадовался медведь и стал ручки волшебные у Милы лизать благодарно. А тот парень ещё пуще на девицу престранную уставился и даже рот открыл от удивления явного.

— Эй ты, дуболом неудатый! — окликнула его снизу зверей повелительница, — Откуда ты тут такой взялся и как тебя звать-величать прикажешь?

— Я-то?.. Да я это… — замялся смущённо парень, — Кличут меня Борилевом, ага. И я вообще-то не дуболом вовсе, а самый настоящий царевич, сын то есть царский.

— Что-о?! Борилев?! — засмеялась язвительно Милолика, — Ого-го, какое имечко у тебя бравое! Жаль вот только, — ещё ехиднее она добавила, — что львов тут в округе нету, и бороться тебе поэтому не с кем. Тут, вишь ты, одни лишь медведи неблагородные водятся, да видимо до борьбы с ними ты ещё маленечко не дорос.

Ещё больше смутился парень, покраснел он сильно даже, а Милолика, то видя, не стала его больше казнить да хаять. Бурахе исцелённому под задницу она ногой поддала и велела ему прочь убираться ко всем чертям.

А едва лишь медведь чуток отдалился, как Борилев с ветки вниз спрыгнул и в пояс низко Милолике поклонился.

А потом уставился он на неё взором восхищённым, да и молвил затем зело взволнованно:

— Ой, да ты девица ласковая незнаемая! Ой, да краса ты моя ненаглядная! Спаси бог тебя, милая пава, что от сего людоеда кровожадного ты меня спасла! Как звать-то тебя, незнакомка загадочная?

От таких слов медоточивых смутилась вдруг и Мила неожиданно. Поглядела она на парня вблизи, и понравился он ей весьма-то сильно.

— Милоликою меня зовут, — ответила она, глазки скромно потупив, — Я далече отсель живу, на заброшенной опушке, в лесной одной избушке.

Поговорили они ещё мал-мало, и Борилев рассказал, что он про себя вовсе не врал, что он действительно сын славного царя Болеяра, и причём сын не старший, не младший, а единственный. К делам же государственным да к занятиям всяким ратным у него, правда, душа особенно не лежит, и выполняет он все сии действа не по любви к ним, а более по необходимости. А вот зато певец и гусляр он и взаправду знатный… Поехал он на коне на озеро это купаться, без охраны для того из дому удрав, да только лишь он до портов разделся и в воду уж погрузиться хотел, как вдруг медведь этот страшный на берегу появился и намеревался уже на него кинуться…

— Ну, я и не выдержал, натянул свой лук, да и выстрелил, — развёл виновато руками царевич, — Жаль, что не попал как надо — стрелок-то из меня не дюже справный…

— И ничего не жаль! — возразила ему Милолика строптиво, — Бораха добрый, он в малинник ближайший просто шёл. А тут ты, баран этакий, оказался, со своими стрелами окаянными. Что, обязательно стрелять надо было? Разве нельзя было миром с ним разойтись?

Борилев в ответ на это лишь руками опять развёл.

Поговорили они ещё какое-то время, и до того преявная возникла меж ними симпатия, что и не передать.

— Послушай меня, Милолика славная! — воскликнул под конец Борилев кудрявый, — Послушай меня, девица ладная! А выходи-ка ты, давай, за меня замуж, а! Никого более мне не надо — ни княжон, ни царевен, ни дочек боярских — ибо тебя я полюбил нежданно-негаданно! Полюбил я тебя, девица красная, сильней сильного и страстней страстного!

— Ишь, какой быстрый, — нахмурила в ответ Мила брови свои соболиные, — Видишь меня всего-то час, а уж зовёшь замуж. Так дела важные не делаются, не творятся. Жена, Борша, это тебе не сапожок да не валенок. Это их можно, когда хошь, надеть да снять, а когда хошь, под лавку отправить. А жену так не-ет, нельзя-а-а!.. Да я тебе и не ровня вовсе — вздохнув печально, она добавила, — кто ты, а кто я! Не примет меня твоя родня.

Короче, поговорили они малость, но ни о чём не договорились, и чтобы себя остудить, чуток в озере глубоком они искупались.

— Как же я домой-то попаду? — покачал головой Борилев озадаченно, — Конь ведь мой со страху прочь ускакал, медведя твоего забоявшись. А до дому идти пешедралом наверное с полдня, никак не менее.

Ну а Милолика в ответ улыбнулась, а потом глаза слегка прищурила, руками плавно повела, и принялась опять чего-то шептать непонятно.

Минут с десяток так где-то минуло, и тут вдруг топот вдали послышался. И видит царевич изумлённый — скачет его конь вороной во весь-то опор, а за ним два волка огромных прытко гонятся. Подняла Милолика руку ввысь, и скакун, до них домчавшись, на дыбы взвился, а волки развернулись быстро и с глаз долой будто сгинули.

— Ну вот и коник твой ускакавший, — похлопала Мила скакуна по шее взмыленной, этим его успокаивая, — Садись давай да езжай, и меня, царевич ласковый, лихом не поминай.

Тот ехать было отказался и почал просить у новой своей знакомицы свиданьица тайного, но Милолика в ответ на это лишь смеялася и головою несогласно качала.

— Эй, глянь-ка туда — что это там?.. — воскликнула вдруг молодая ведьма, царевича от себя отвлекая.

Глянул в ту сторону Борша машинально, но ничего для себя примечательного в той стороне не увидал. А когда он к деве вновь повернулся, то на прежнем месте её уже не обнаружил.

Пропала она, как растаяла, и царевича опечаленного одного там оставила.

Вернулась Милолика к Бабе-Яге, и стали они жить по-прежнему.

Нет, не совсем по-прежнему… Запал, оказывается, незадачливый этот царевич нашей ведьмочке на сердце да на ум её девичий, и ничего-то поделать с этим она не могла. И так и этак она его позабыть пыталася — ан нет, не получалося сиё дело у неё никак. Бывало, пойдёт Мила спать-почивать, глаза свои волоокие закроет — а уж тут как тут образ Борилевов в её сознании возникает. Приосанивался в грёзах парень кудрявый, улыбался девушке мило, махал рукою ей призывно, и нежные слова какие-то ей говорил…

И поняла тогда Милолика, что люб ей стал Борилев-царевич пуще всех на белом их свете!

А уж на не белом и подавно-то любый, ибо не водились там молодцы пригожие, а жили сплошь уроды какие-то грубые с отвратными страшными рожами и душами подлыми и безбожными.

И вот как-то раз не утерпела Милолика азартная: дай, думает, убегу я в Борилевово царство — авось, мол, там и увижу своего милого ещё один разочек.

Сказано — сделано. Отпросилась она у Ягуси вроде как на дальние опушки сходить-погулять, семияр-травку поискать там да порвать. Та её отпустила, а сама, недолго думая, спать завалилась. А Милолика отчебучила вот что: сыскала она в чулане рубище некое бабино, пыльное сплошь да рваное, одела его на себя, волосы свои гладко причесала и паклю серую на голову себе напялила. Испачкала она лицо своё румяное сажей премаркой, повязалася платком дырявым, прихватила вдобавок клюку можжевеловую — и айда бегом-то из лесу!

Через пару-тройку часов была она уже у стен стольного города. Согнулась Милолика в две погибели, идёт по дорожке торной, поспешает, а тут глядь — возле города самого на полюшке ровном народу полным-то полно.

Похоже, что праздник горожане там справляли: молодёжь в игры всякие на просторе играла, а старики и пожилые сидели за длинными столами, пели славу богам славянским и пили из чаш братских мёд, пиво и квас.

Пригляделась Милолика позорчее и вскоре увидала Борилева-царевича, который в компании бравых юношей и красных девок весело плясал под звуки звонких гуслей и певучих свирелей. Ёкнуло у ведьмочки сердце её девственное, и остановилась она чуток поодаль, чтобы на милована своего наглядеться вдоволь.

Особого внимания на неё не обращал никто, поскольку нищих и убогих возле столов богатых якшалось немало.

Так. Постояла там Милолика-лазутчица, сердечко своё иссохшее видом милого чуток напоила и уж хотела было оттуда уходить. А тут вдруг молодёжь находчивая до одного развлечения оказалась охоча: порешили они всем миром выбрать среди девах первую паву-красаву.

И хоть девушек видом ладных там было не так уж мало, но спустя время скорое выбраны были из их числа с пяток кралечек премилейших, и стали тогда парни голосованием наипрекраснейшую из них выбирать.

Выбирали-выбирали, и остановился их выбор единый на девице воистину красивой. Звали её Златиславою, и имела она златые власа до пят самых, глаза голубые лазурные, и преладную вдобавок фигуру.

«Да, — подумала Милолика слегка даже завистливо, — если честно сказать, то она красавица ведь и впрямь — и убавить ей нечего и прибавлять ничего не надо…»

Вознесли парни удалые красавицу Златиславу на горку, а сами вокруг неё плясать почали браво и друг с дружкою вроде как задираться. Это чтобы внимание царицы праздника привлечь на себя, дабы её выбор пал на самого из них, самого…

Конечно, Борилев-царевич был удал, хотя, безусловно, были там молодцы его поудалее гораздо. Но, как бы там оно не было, а выбор красавы именно на него вскоре пал. Расступились все его товарищи, назад осадили, а царевич к Златочке подступил, чтобы поцеловать её в уста сахарные.

Да только царица праздника с норовом оказалась, царевичу в объятия она не далась и вот чего всем окружающим приказала: сыскать сей же час среди толпы веселящейся самую изо всех неказистую девку, да собой безобразную!

Разбежалися парни окружающие кто куда, и в скором времени притащили они на суд да потеху несколько на редкость неприглядных молодых баб да девах. А один какой-то нахал — цап за руку Милолику стоящую! — да и поволок её к горке. Та от неожиданности растерялась, вырываться сразу не стала, и через минуту пред очи многочисленные бесстыжие во всей своей деланной некрасе предстала.

— Вот она, самая безобразная! — в один голос заорали девки и парни, — И черна она, и грязна, и космата — ну чисто же кикимора она лесная, ага!

Опешила немало Милолика, клюку свою в руках она сжала и затравленно вокруг заозиралась. И такой тут смех над нею поднялся — ну словно бы шквал там разбушевался ураганный!

Повелела царица праздника Борилеву, своему избраннику, глаза покрепче завязать, раскрутить его затем разов с десяток, так чтобы он ориентацию в пространстве потерял, а сама с горки сошла и между царевичем и главной некрасой гордо встала. Двое свирельщиков принялись за нею и за Милоликой в свирели свои дудеть, и надлежало запутанному царевичу свой выбор наугад сделать, чтобы в объятия кого-то из них двоих заключить, и поцеловать выбранную им случайно во самые во уста.

Ну а в какие уста — цветущие или увядшие — это уж как бог ему даст.

То туда, то сюда Борилев улыбающийся по нескольку раз совался, стараясь по шуму и гвалту зрителей определить, где находится красавица. Но молодёжь на его уловки не далася, и одинаково орала она и смеялася, куда бы он сослепу ни подавался.

Наконец, он к Милолике решительно двинулся, а потом руку вперёд вытянул и её быстро схватил. Но, нащупав вместо одежды праздничной рубище несуразное, он повязку с чела тотчас сорвал и разочарованно на свою суженую уставился.

— Не-ет, — замотал он головою разочарованно, — я с такою уродиной целоваться наотрез отказываюсь! Пусть с нею лошади целуются, а не я! Ишь какая девка-то гадкая тут сыскалася! И откуда только она взялась?!

Взрыв хохота язвительного чуть было к земле опозоренную Милолику не пригвоздил. А товарищи царевичевы под микитки его дружно подхватили, и начали насильно его милость к кикиморе сей некрасивой волочить. А тот знамо нейдёт, упирается, и губы свои вдобавок сжал, чтобы уж всем было ясно, какие чувства он к избраннице своей нечаянной питает…

Совсем уже близко приволокли дружки Борилевовы его к Миле — он даже и глаза ещё закрыл, чтобы на неё не глядеть, — и тут вдруг гнев огненный взорвался у девушки в её сердце. Зарычала она как тигрица, платок дырявый вместе с паклей с головы сорвала, волосы свои пышные распустила волною тяжёлой — да как толкнёт брезгливого обормота ногою в живот!

И так сильно да от души это у неё получилось, что не только сам Борилев оттого на землю свалился, но ещё и дружков своих он вместе с собой повалил.

Смех, хохот, крики, визги — всё смешалось тут в этот миг. А Милолика, долго-то не рассуждая, клюку прочь от себя отшвырнула, да и припустила к лесу бежать что было прыти в её ногах. Отбежав же от поля праздничного на порядочное расстояние, она внезапно остановилась резко, обернулась назад с выражением лица зело свирепым — и принялась чего-то шептать раздражённо, то и дело руки к небесам просительно воздевая …

И вот же дивные чудеса-то! Прошла всего-то минуток может пара, как вдруг подул ветра порыв шалый, по ясному дотоле небу тёмные тучки наперегонки помчалися, и от былой погоды ясной не осталось вскорости и следа. Молнии огненные прорезали собою чёрные небеса, и разразилась там на удивление сильная и мощная гроза, людей, на праздник собравшихся, кого куда нещадно разгоняя…

До нитки мокрая и невозможно злая, вернулась наша егоза назад в свои пенаты дремучие.

— Эк же ты промокла-то, внученька! — покачала головою проснувшаяся недавно Яга, — Нешто не распознала, что идёт гроза-то? Я ж тебя этому учила когда-то…

— Семияр-то траву нашла, проказница? — спросила она опять через времечко, ответа от ведьмочки почему-то не дождавшись.

— Ничего я там не сыскала! — ответствовала ей Мила в запале, — Видать, зайцы траву ту сожрали! А может быть, она сё лето не в урожае!

— О! — воскликнула тогда Яга, по затылку себя притом бабахнув. — А ведь лето скоро уже кончается, а! День рождения у тебя, Милочка, намечается, и не какой-нибудь, а от роду осьмнадцатый. Надобно гостей побольше на праздник сей созвать, и как следует это дело нам справить…

И хоть по-прежнему дувшаяся и находившаяся явно не в духе Мила гостевому шумному сборищу воспротивилась было, но Баба-Яга на неё цыкнула, чуток прикрикнула, и таким образом показала, кто тут в избе хозяйка и чьё слово тут главное.

Ладно. Справлять, так справлять. Милолика потом даже обрадовалась… Отвлекло её сиё приготовление праздничное от мыслей мрачных. Ох, и обижена она была на Борилева! Ох, и зла! Да только зря она на царевича зло в сердце держала. Сама же была и виновата, что над нею так посмеялись. А не прикидывайся каргою отвратною, не выставляй себя в нелепом виде — вот и не будешь тогда в обиде.

Родилась Милолика, оказывается, аккурат на самый праздник яблочный. День её рождения, который Баба-Яга знала, они каждый год справляли с размахом немалым. А тут был случай особенный — как-никак восемнадцать лет стукнуло лесной девахе, а это значило, что взрослою она уже стала и готовой к жизни самостоятельной.

Пригласила Баба-Яга к себе на поляну всех неявных земных обитателей. Притопали туда и лешие местные, громадные да косматые, приплыли по речке водяные, прозрачные собою да пузатые; болотник явился, на сухую корягу похожий, русалки прибежали зеленоглазые, кикиморы из дебрей повылазили, покрытые мхом да лишайником, и даже кое-кого из домовых и банников Ягуся на пир позвала, с коими исстари дружбу она вела…

Напекли они с Милой пирогов, наварили пива вдоволь да квасу, мёду стоялого Яга выкатила из своих запасов — да и пошло у них гуляние разудалое на всю-то катушку!

Упилась сила нечистая мёдом да пивом, начали лешие с водяными песни невпопад горланить, с русалками по поляне скакать стали, и даже кикимор с пьяных глаз на танец они не гнушалися приглашать…

Одна лишь Милолика ощущала себя не очень весело. Плясать с кем попало она наотрез почему-то отказывалась, а сидела за столом, голову вниз повесив, и даже не засмеялась за всё то время разудалое ни единого разу.

И тут вдруг дзинь-дзинь, звяк-звяк — взгремели колокольцы серебряные где-то поодаль!

И увидели гости хмельные, что скачут к избушке Бабы-Яги кони огневые. Тройка чёрных, как смоль, жеребцов, запряжённых в повозочку золочёную, летели по дороге лесной во весь-то опор. Глаза у коней рдели пламенем ярким, а правил ими молодец удалой, одетый в платье богатое.

Вот примчались коники адовы, куда вознице было надо, да вмиг и пропали, а парень незнаемый на землю спрыгнул ловко, огляделся скоро, да на сидящую Милолику пытливым взором и уставился.

Вся сила нечистая от гостя новоявленного отшатнулась в преявном страхе, а он поклонился Бабе-Яге эдак слегка, да и молвил голосом звонким слова гордые, слова гордые да заносчивые:

— Али не ждала ты меня, Яга лесная? Так я, видишь, приехал неждан-незван, поскольку наслышан о красе воспитанницы твоей был немало. Или ты моему появлению не рада, а?

— Воромир! Воромир! Сам Воромир!.. — вмесе с охами да ахами послышались в толпе гуляющих возгласы сдавленные, а молодец, то слыша, растянул свои губы в усмешке довольной, подбоченился прегордо и хищным змеиным взором девицу-именинницу аж всю прожёг.

Ох, и сильно же озлилась тут Баба-Яга! Ох, и взбеленилася она страшно! Стукнула она ногою о землю, и от этого стука ярого тряс по округе прошёл немалый.

— Как смел ты явиться сюда без приглашения, Воромир! — ажно взвилася она в крике, — Нешто не знаешь ты, охальник, что полоса сия моя и вам, тварям адским, сюда вход строго заказан?!

Опять усмехнулся молодец наглый, но на Бабу-Ягу он и не взглянул даже, продолжая Милу растерявшуюся во все глаза разглядывать.

Был Воромир собою пригож и красив прямо безбожно: волосы у него были чёрные, усики холёные, а глаза тёмные, как ночь, и спесивые ну очень.

Подошёл он к имениннице поближе и руку к ней протянул, на танец её приглашая. Музыка тут сама собою заиграла зажигательная, и все присутствующие от громкого её звучания словно в ступор вошли чрезвычайный, даже и Баба-Яга-хозяйка. Онемели все гости, заколодели и, где кто стоял, застыли вдруг в позах своих, будто статуи холодные.

Заворожил Милолику взгляд колдовской Воромиров, и не смогла она чарам его волшебным воспротивиться. Встала она из-за стола, к удальцу подошла, да и закружились они в танце залихватском по широкой той поляне.

Любо-дорого было посмотреть, как они в пляске страстной споро передвигалися — ну, до того зажигательно это у них получалось, что и не передать. А как окончился танец сей бешеный, то Воромир на место Милолику сопроводил, всё время глаз с неё не спуская, вынул затем из кармана скатного жемчуга ожерелье шикарное, и на шею девице его повесил.

— Это тебе от меня подарок маленький, — прошептал он ей на ушко с придыханием, — А коли будешь со мною покладиста, то у твоих ног будут горы целые всякого богатства!

Поцеловал он ей ручку на прощание, затем свистнул по-разбойному пронзительно, коней своих вновь там явил и в коляску живо запрыгнул.

Махнул он тогда рукою, и все там отмёрли.

— Ждите меня завтра со сватаньем! — вскричал он властно на прощание, — Я буду не я, а станешь ты, Милолика, моя!

Гикнул он, свистнул, и кони чёрные прочь его вмиг унесли, а все кто там был, этому визиту Воромирову зело поразилися.

А как уехал гостенёк сей незваный, так Баба-Яга в такую дикую ярость неожиданно впала, что и званых гостей всех до единого поразогнала.

Подскочила она затем к Милолике, будто некая яростная тигрица, и во гневе великом ей выпалила:

— Не смей и думать об этом красавце, дура ты молодая! Я замуж за Воромира тебя не отдам, так и знай! У-у-у!!!

— А что, что такое, бабушка? — поражённая Мила на Ягу уставилась, — Разве не пригож Воромир, не удал? Отчего ты не желаешь за него меня отдать-то? Я ведь не маленькая уже чай — взрослою вроде как стала…

Побежала Яга в избу тогда стремительно, отвару успокоительного чуток там попила, и назад потом воротилась.

— Ох, не то, не то ты говоришь, Милолика, — покачала она головою укоризненно, — Не знаешь ты этого Воромира обворожительного, а зато я знаю, что он никакой не жених завидный, а изверг, наоборот, великий. Я уже и со счёту сбилась, сколько его прихвостни девок красных с белого свету к нему заманили. И что ты думаешь — счастливы они там стали? Ага, как бы не так — не вернулася на белый свет из них ни одна! И что с ними в краях адских сталося — один бог, видать, знает!

Милолика тут и призадумалась. И начали чары колдовские приворотные, Воромиром очевидно задействованные, её покидать помаленьку. А как Ягуся наварила взвару ей охранительного, да дала того взвару очарованной крале попить-изведать, так и вовсе деваха к черноокому красавцу охладела полностью.

И страшно ей вдруг стало от осознания нависшей над нею опасности!

Да только недолго она тужила-печалилась, да страху-ужасу поддавалася. Пораскинула девица храбрая как следует своими мозгами, и принялась бабку деловито пытать.

— Так ты говоришь, что Воромир внук самого Кащея? — спросила она её предприимчиво.

— Ага, он самый… Внучек аспида этого адского смазливый наш красавец.

— Ладно. Тогда, получается, он воли полной надо мною тут не имеет, раз тут не ад? Так, да?..

— Ага, касатушка, не имеет даже воли и малой.

— Что ж, это хорошо, коли так, — улыбнулась Милолика довольно, — Раз взвар твой, бабушка, мне в чары его внушаемые впасть не даст, то я тогда, как невеста его предполагаемая, вправе буду женишку хитрому и условия свои выдвинуть.

— Какие такие ещё условия?

— А там увидишь. Только на упыря этого наглость у меня есть в достатке ум и смекалка.

И вот на следующее утро, едва солнце поднялось над еловыми макушками, как жених с того света был уже тут как тут. Видимо, в межмирье Ягино, в отличие от мира остатнего, он мог хаживать без особой боязни.

Всё повторилось, как и в прошлый раз: опять кони адовы, на коих он прискакал, с глаз долой вмиг пропали, и Воромир, облачённый в платье богатое, пред очами тутошних обитательниц гоголем ярким предстал. А к ним вдобавок и пред очами многих из Ягихиных приятелей, леших там всяких да водяных с банниками, которые в роли свидетелей ей на сей раз понадобились.

Хлопнул внук Кащея в ладоши звонко, и появился у ног Милолики сундук резной со всяким добром: со златом-серебром да с каменьями самоцветными.

— Это тебе от меня подарочек маленький, — сверкнул жених смелый в усмешке зубами белыми, — А как у меня ты окажешься, так лишь на золоте пить да есть станешь, оденешься в одёжу ты шикарную, и будет тебе, милаха, полное счастье!

Однако все там бывшие, не исключая и Милолику, молчали и сосредоточенно взглядами поганца лишь изучали.

— Ну что же ты, — добавил Воромир нетерпеливо, — давай мне скорее свою руку, да и айда отсюда! Чего там ещё кота за хвост-то тянуть!

Да только Милолика на предложение это повелительное не повелась ни капельки. Усмехнулась она снисходительно, руки в бока упёрла, поглядела на женишка прехитрого взором весьма ехидным, и вот чего ему говорит:

— А не желаю я за тебя идти так само! Не хочу вот и всё!.. Может, ты этаким хватом лишь притворяешься, а на самом-то деле ты набитый дурак да жалкий слабак, а?.. А коли ты и вправду себя показать не прочь, то не откажи мне в выполнении условий моих пустяковых…

— Это каких таких ещё условий?! — поглядел на Милу Воромир зло, — Я ведь, к твоему сведению, ничегошеньки вообще не боюсь. Я и сильнее всех, и мудрее, и нету мне соперника ни на белом, ни на не белом свете!

— А это мы, давай-ка, сейчас и проверим, — продолжала Мила с прежним ехидством в голосе, — Устроим при всей честной компании меж нами соревнование! Кто из нас двоих сильнее, быстрее и умнее другого окажется — тот, значит, и победил, за тем, выходит, и правда! Коли ты таким удальцом себя покажешь — значит, я с тобой куда пожелаешь, отправлюся. Ну, а коли я победу над тобою справлю — то я, получается, тут останусь, а ты к себе в ад возвертаешься не солоно хлебавши. Что, Вораха — по рукам, али как?

Усмехнулся Воромир спесивей некуда, и в его чёрных глазах азарт ярый вдруг загорелся. Скинул он с плеч своих молодецких богато расшитый кафтан и остался в портах одних да в тоже расшитой рубахе. А вышивки на рубахе были-то странными: всё змеи какие-то там сплеталися, и полыхали заревом ядовитые краски.

— Идёт! — топнул он оземь ногою, — Согласен!.. Что делать-то станем перво-наперво?

Рассмеялась Милолика тогда весело, да и говорит Воромиру:

— А ты покажи нам свою силу великую, кою ты так кичишься! Сотвори что-нибудь эдакое, чтобы я твой подвиг повторить не смогла бы. Ну, а потом и я свою силушку тебе покажу, и ты мною содеянное повторить попытаешься…

— Х-хах! — хохотнул на это жених самоуверенный, а потом вокруг он огляделся нервно, подошёл к толстой-претолстой ели, обхватил ствол насколько смог, поднатужился что было силы, а затем только раз — и вырвал с корнями елищу из земли, да аккуратно рядышком её положил.

Гул удивления прокатился по толпе свидетелей сказочных. Да уж, чего-чего, а силушки адской этому Воромиру не занимать было стать!

— Ну как, — выпятил силач гордый грудь колесом, — ты, надеюсь, мною довольна? Побеждённой в силачестве себя признаёшь или, может, тоже свалить деревягу попытаешься?

И он очень громко и очень нагло расхохотался, своим мощным превосходством заранее упиваясь.

— Хм, — усмехнулась в ответ Милолика, — Свалить дерево наземь дело нехитрое. Я, может, тоже так смогу… Просто пачкаться о смолу неохота. Поэтому я поступлю чуток иначе — и дерево тоже завалю, и вовсе даже не испачкаюсь…

Взяла она в избе топор остроотточенный, подошла к елище ещё более толстой, на руки себе азартно поплевала, да и принялась топориком там помахивать. Такими делами ей сызмальства приходилось заниматься — дровишки то есть заготавливать на зиму.

С пяток минуток она топором по стволу постучала, и стала ель та большая набок заваливаться, а потом упала она точнёхонько поперёк ели, Воромиром сваленной, под себя, стало быть, её подмяв.

Смахнула Мила с чела пота капельки и объявляет всем окружающим:

— Сгодятся ельчишки на дровишки! Ну что, Воромир — повторила я твой подвиг силы?

Тот было воспротивился, стал доказывать яро, что не силой Мила с елью совладала, а так само, но большинство свидетелей с ним не согласились. Ведь не колдовством девка, сказали они, тут шурудила, а своею телесною силою. Да и поболее ёлка её оказалась, чем чёртом этим сваленная.

— Ладно, — продолжила Милолика их спор, — теперь, Воромир, вот что повтори, и тогда мы поглядим, есть ли у тебя творящая великая сила…

Взяла она зёрнышко махонькое маково, в землю его посадила, водою сверху полила, а потом руки к земле приложила и принялась чего-то шептать, закрыв глаза.

И о чудо чудное! Не прошло там и пары даже минуток, как пробился неожиданно из почвы росточек зелёненький, который рос-рос, рос-рос, да и превратился под конец в цветущее алое растение, которое на глазах осыпалось, затем обзавелось круглой коробочкой семенной, побурело, потускнело — и вот уже вам заместо зёрнышка, видного еле-еле, цельный мак торчит из земли поспелый!

Ахнули все зрители. Даже Баба-Яга рот в удивлении раскрыла, ибо она такому свою воспитанницу не учила. А Воромир посерел весь от гнева страшного, и его очи с нескрываемой злобой на Милу теперь пялились.

Высыпала Милолика из коробочки маковой на ладонь себе мелкие зёрнышки, и предложила те зёрнышки всем желающим попробовать. Чтобы доказать, значит, что тут не обман какой-либо зрительный, а всё совершилось действительно.

И лешие, и Баба-Яга те зёрнышки отведать не преминули.

Один лишь Воромир раздражённый их пробовать наотрез отказался. Морду он надменную себе сквасил и в позу гордую встал.

Тогда Милолика одно из зёрнышек ему передала и строгим голосом женишку приказала:

— А ну-ка, милёнок, давай теперь и ты то же спробуй! Посей сиё зёрнышко да его быстро вырасти, а мы все поглядим, как это у тебя выйдет!

Крякнул недовольно жених адский, побурел он как рак, а потом зёрнышко всё же взял, в землю его ткнул пальцем, плеснул сверху воды из ведра, руки над местом посадки расставил и принялся чего-то гортанно бормотать.

Только вот же незадача — чем дольше он таким макаром там колдовал, тем больше и больше все окрестные травы сохли да жухли. Под конец же его манипуляций не только никакой мак из земельки не показался, а на целую сажень в округе от того места вся растительность на корню пропала.

Ну, чистую пустыню гадёныш сотворил же, едрыш его в дышло!

Подскочил он тогда на ножки резво, сапогом оземь топнул, так что всё вокруг загудело, плюнул пред собою в яром бешенстве и скроил рожу себе остервенелую.

А лешие-свидетели и прочая нечисть начали над ним смеяться весело и отдали они в сиём состязании Миле полную и явную победу.

Что ж, это было добре. Удалось-таки ведьмочке находчивой посрамить для начала Кащеева родственника.

Но начало ведь не конец, ибо тот лишь делу венец!

Объявила Милолика Воромиру условие следующее: состязаться предложила им в беге. Однако бежать им предстояло не в естественном своём виде, а в превращённом, дабы потягаться им ещё и в оборотничестве.

Воромир такому соревнованию обрадовался. Чуял он силу свою явную и в беге стремительном, и в умении в кого хошь превращаться. Расхохотался выходец адский весьма злорадно, а потом только хлоп — превратился он в огромного чёрного волка.

А Милолика тогда вдруг сказала, что ей де в уборную срочно надо. Пошла она за избу, отвязала козу Парашку, там пасшуюся, превратилась живо в блоху и на морду козе прыгнула. Внушила она Парашке к месту состязания тотчас топать, и та, замекав взволнованно, туда нехотя направилась.

Публика лешачья, козу ту увидав, от хохота аж взорвалася, но Парашка не обратила на это никакого внимания: подошла она к волку страшному, как ни в чём ни бывало, и рядышком с ним спокойненько встала. А блоха Милолика, не будь дура, волку на рожу-то — скок! Да там и притаилась, в шерстинки крепко вцепившись.

Надлежало обоим бегунам до конца поляны во весь опор добежать, дуб разлапистый там обогнуть, а затем назад вернуться. И вот по свисту Ягихиному сорвались обе животины с места: волк Воромир умчался словно ветер, а коза Парашка просто-напросто кинулась себе в лес.

И то ведь верно — делать ей было что ли нечего, кроме как с волками наперегонки там бегать!

Моментально прыткий волчара до дуба большого добежал, и в обрат стрелою помчался. Но едва он до черты отмеченной почти что добёг, как блоха Милолика с морды его на землю-то — скок! — и вот уже она первая черту финишную пересекла и возле Бабы-Яги стоит себе постаивает!

Ударился волк чёрный тогда оземь и вновь стал прежним не добрым молодцем.

Конечно, публика собравшаяся такого исхода вовсе не ожидала. Лешие с водяными да банниками, ну и водяные вестимо в придачу, так там заржали, что аж за пуза свои толстые они держалися. А запыхавшийся Воромир от гнева-ярости чуть было даже не лопнул.

А как охолонули они все там малость, так свидетели тогда рассудили так: что ведь действительно Милолика своею хитростью жениха прыткого вокруг пальца-то обвела… И хоть в умении оборачиваться она куда как лучше Воромира себя показала, но бежать-то она не бежала…

Так что присудили нечистые не ей победу в данном состязании отдать, а её так сказать воздыхателю.

Лады. Та особенно с этим решением и не спорила. Выставила она надменного Кащеича на посмешище — и то ведь не плохо. Пускай, думает, будет у них один — один, а там, мол, поглядим: мозги ведь не ноги, их раскидывать надо не по дороге…

— Ну что, Воромир, — обратилась Милолика к адскому молодцу, — давай теперь умом-разумом с тобой потягаемся. Задай мне любой вопрос, и я на него постараюсь ответить, а уж потом и я тебя вопросцем своим озадачу.

— Хм, — усмехнулся Воромир развязно, а потом подумал он малость, подбородок себе рукою помял, да вот о чём ведьмочку и спрашивает: А скажи-ка мне, девка недалёкая — сколько всего на небе… звёзд?

Хохотнул он презрительно, затем пальцем на соперницу указал и самодовольно добавил:

— Ни в жисть тебе, дурёха, задачки этой не решить, потому как у вас, баб, волос лишь долго, а зато ум чересчур короток!

Тут он уже сдерживаться перестал и до того злорадно расхохотался, что даже некоторые лешие, словно хохотом ядовитым заражённые, принялись слегка похохатывать да похихикивать.

Да только Ягихину воспитанницу такими наскоками было не смутить. Она тоже чуток посмеялася за компанию, а потом как бы между прочим соперника своего подначивать стала.

— Странно, Ворюха, — сказала она, — что ты, такой умник вроде бы, а вопросец мне легче лёгкого задал. Ты же сам о небе ну ничегошеньки вообще-то не знаешь!

— Как так не знаю?! — возмутился мгновенно Воромир, — Да я!.. Да я!..

— Да ты, да ты!.. — передразнила его Милолика, — Коли умом не рассудишь, то и пальцами ведь не растычешь, а! Хм. Вот скажи-ка мне лучше — что на нашем небе светит, а там мы поглядим, соображаешь ли ты в этой сфере хоть что-нибудь, или просто врёшь нам тут напропалую о своём якобы многомудрии.

— В небе? — наморщил Кащеич лоб.

— В небе.

— Светит?

— Светит…

— Хэх! — сложил руки на груди Воромирка, а потом заявил выспренно: В небе светит солнце, месяц и звёзды — вот!

— Надо же — угадал! — притворно Милолика удивление на лице своём изобразила, — Молодец! Умник! И впрямь ведь ты мудрила!

— Э, стой-ка, милаха! — замахал вдруг Воромир руками, — Ты меня тут не путай, не обманывай! Это я тебя должон ведь спрашивать, а не ты меня… Говори-ка, давай, сколько звёзд на небе — а то ты проиграла!

— Да знаю я, знаю, сколько этих звёзд там понатыркано, — отмахнулась от него Мила, словно от овода надоедливого, — Тоже мне тайна великая… Их там… Этих звёзд самых… Этих самых звёзд тама… На небе, значит, нашем…

— Ну! — в нетерпении выдохнул Воромир.

— Ровно на одну больше, чем ты думаешь, мудролюб! — быстро Мила тогда сказала и язык недругу показала.

— Что ещё за чушь?! Как это на одну больше?! — выпучил тот глаза, — Поясни сейчас же, что ты тут мне наврала!

— А вот так! — развела Милолика руками, — Солнце ведь тоже звезда, а ты его отдельно от прочих звёзд посчитал, когда перечислял, кто на небе светит. Значит, ты к звёздам солнце не причисляешь, когда о них толк ведёшь. Получается, что я права, а ты ошибаешься. Мой, значит, верх в этом споре, а не твой, адознатец!

Ну и шум после слов сих Милкиных поднялся, ну и гвалт!

Все почитай свидетели за малым, может быть, исключением её победительницей в этом споре признали. И как злобный Воромир ни возмущался, а таки смирился и он, наконец, с этой данностью.

Супротив большинства ведь не попрёшь — маху дашь, ядрёна вошь!

— Ну что же, — прожёг он свою соперницу змеиным взором, — Коли так, то и ладно. Теперь ты меня давай спрашивай, а я отвечать стану…

Помолчала мал-мало Мила, умом чуток пораскинула, и такой вопросец Воромиру кинула:

— А ответь-ка мне, мудрец адский Ворейка — что на свете… всего-всего больнее, а?

— Ох-хо-хо-хо! — мгновенно развеселился тот, лёгкостью вопроса, видимо, обрадованный, — А тут и знать нечего! Это любой дурак тебе скажет! Самое больное на белом и на не белом свете — это когда тебя огонь немилосердно поджаривает, вот!

То услышав, лешие с водяными да банниками согласно этак забормотали да головами своими закивали. Почитай что все они с таким умозаключением целиком и полностью согласилися.

Но не согласилась с этим Милолика!

— Ну уж, это нетушки! — громко она воскликнула, — Ты тут, Ворик, не прав, ибо есть и побольнее нечто гораздо…

— Это, интересно, что же, а? — враз встал тот в позу.

— А это совесть!.. — твёрдо сказала ведьмочка молодая, — Совесть нечистая куда как сильнее душу, бывает, терзает, чем даже само пламя…

Однако, противу её ожидания, подавляющее большинство свидетелей мохнатых её почему-то здесь не поддержало.

Хотя что, по большому счёту, тут было вообще-то странного? Свидетели-то эти нечистой силой считалися и сами, и о муках совести своей нечистой, за неимением видимо таковой, они особо и не помышляли, и таковой высшей муки не ведали они, наверное, ни шиша.

Да дела-а. Вничью, короче, закончилось это их умственное состязание. А вместе с ним и вся их борьба-схватка. Никто из соревнующихся, получается, другому своё превосходство не доказал, и не обязан был, таким образом, чужой воле тут покоряться.

Милолике-то что — она и этим исходом оказалась довольна, поскольку и ничья давала ей полное право адского жениха отшить к такой матери. Ну а Воромир разозлился вначале страсть прямо как: глаза у него стали такими ярыми, что метали, казалось, лучики пламени, а рожа у жениха неудатого красною стала, как тот бурак, и выражение заиграло на ней страшней страшного…

Потом он норов свой разошедшийся кое-как в руки всё же взял, и даже под конец сумел вымучить на лице улыбочку слащавую.

— Ладно, — махнул он рукою, словно с неудачей своею смиряясь, — Так и быть, Милолика — более я тебе не жених. Гость я просто-напросто, ага…

— Ну, а коли так, — энергично он добавил, — коли гость я твой всего-навсего, то прошу я нижайше и тебе мою особу уважить. Прошу гостьей моею и тебя я побыть сколько того пожелаешь! Клянусь всем на свете — ничего худого тебе я не сделаю! Покажу лишь чудес всяческих тебе великое множество, и вернёшься ты домой, когда только захочешь!

И надо же было такому случиться — согласилась неожиданно Милолика с предложением этим льстивым!

То ли чары вновь тайные Воромир супротив неё применил, а то ли всё вышло так само, а прямо загорелась она в гостях у князя адского побывать. И как Баба-Яга её ни уговаривала, как переубедить её ни пыталася — ан всё-то ведьмочке азартной было по барабану! — потеряла она чувство опасности окончательно, и собралась уже отбыть в пределы незнаемые с наглецом этим адским…

Видит тогда Яга, что её воспитанница одурела прямо, и говорит она, поразмыслив, гостю их рьяному:

— Ну что же, князь Воромир — так тому и быть. Соглашусь я отпустить с тобою мою воспитанницу. Но! — и тут она палец кверху воздела и добавила весьма строгим голосом: С условием одним непреложным! А иначе ехать ей с тобою никак будет не можно!

Тот же до того, видать, удаче своего предприятия был рад, что согласен оказался на любые условия Ягины. И то ведь верно — заманил-таки он к себе лебедь белую, красну девицу, и то было добром для него, хоть для Яги с Милою было и скверно.

— Поклянись, внук Кащеев, — огненный взор в молодца ведьма старая вперила, — поклянись самым для тебя дорогим на нашем общем свете, что ничего худого ты Милолике моей не сделаешь! Клянись кровью своею чёрной, а не словесами изощрёнными! На вон, для этого дела тебе нож мой острый.

И подаёт ему из-за спины ножик свой остроотточеный.

Ну что ж, Воромир нож тот взял, бровями собольими весело поиграл, устами белозубыми задорно посмеялся, да и надрезал себе ножиком большой палец.

И вот же удивления Милолике было-то зреть, а только закапала из надреза на землю не алая кровь, а чёрная совершенно!

Ух ты, не солнце яркое струилось, видать, по жилам обитателей адских, а сам чёрный мрак, и то видеть ей, конечно же, было странно.

— Клянусь жизнью своею, Баба-Яга, — произнёс с пафосом князь адский, — что не причиню я твоей воспитаннице ни малейшего даже вреда!

Хотел было он ещё чего-то к клятве своей добавить, но Баба-Яга руку вверх тут подняла и его словоизлияния прервала.

— Ша! — громко она воскликнула, — Вполне этого достаточно, хитрован Воромир! И помни, хоть ты и бессмертный, но отныне ты — бес смертный! Нарушишь клятву сию страшную — помрёшь смертью ужасной, а коли слову своему будешь ты верен, то уж так и быть — живи себе и впредь!

Мрачным-премрачным сделалось в этот миг лицо Воромирово, и даже кожа на нём, кажись, посерела. Наверное, это сама смерть накрыла душу его своею сенью, и заморозила она на миг в ней смех и веселье.

Однако недолго предавался молодец бесшабашный тоске да печали. Свистнул он посвистом разбойным отчаянным, и кони его иссиня-чёрные, запряженные в повозочку золочёную, были уже тут как тут.

— Прошу тебя, Милолика! — подал ей руку Воромир, — Заходи да садись-ка. Ужо доедем мы быстро…

Усадил он красну девицу на сиденьице мягкое бархатное, и едва она Бабе-Яге успела ручкой на прощанье помахать, как Воромир вожжи-то хвать, свистнул громче прежнего аж в два раза — и стрелою они прочь оттуда отчалили.

И вот смотрит Милолика удивлённо, а кони-то адские не по земле уже скачут-передвигаются, а в небесах самих быстро мчатся. А вокруг-то виды открылися дивные — никогда такого Мила доселе не видывала. И то — небо ведь в глубине было чёрное, всё сплошь в разводах багрово-красных переливающихся, да во вспышках пугающих ярко-алых. И тучи клубовидные, точно живые, сжималися да разжималися то медленно, то быстро, и будто бы от боли природной дёргалось всё в небесах да корчилось.

А под ними странного было и того больше, ибо зелени не виделось там вовсе, а стлались в ущельях гор острых заросли какие-то чёрные, все сплошь сухие собою, да тянулись на вёрсты долгие поля пустынные мёртвые…

Никакой радости не было у Милы лицезреть пейзажи эти адские, и как-то подкралась постепенно к сердцу девушки глухая тоска.

Оборотился тут к ней лихой возница, измерил спутницу свою ладную взором странным, да вдруг её и спрашивает загадочно:

— Девка, девка, а ты меня не боишься?

Глянула Милолика в очи его чёрные, и как-то не по себе ей вдруг стало, так что она аж поёжилась слегка и чуть-чуть задрожала.

Однако в руки она себя всё же сумела взять, и так Воромиру затем отвечала:

— А чего мне тебя бояться? Ты же слово дал, что не причинишь мне вреда и малого, так что я спокойна как никогда.

Такой ответ её услыхав, запрокинул Воромир голову назад и страшным голосом он расхохотался, а у Милолики сидящей от смеха сего раскатистого душа даже ушла в пятки.

И пожалела она тогда сильно, что поехала сюда с этим Воромиром, да делать-то уже нечего было: прошедшего ведь не воротишь, а грядущего не минуешь. И решила она про себя, что пусть, мол, будет что будет, а только унывать ей не к лицу, и так легко она не дастся этому молодцу…

Долго ли али коротко они по небу на конях волшебных летели — это уж бог весть, а только глянула тут вперёд девушка — а вот же уже и показался вдали злат дворец!

Был он до того вычурно-величественным да собою ослепительным, что ни в сказке, как говорится, сказать, ни борзым пером его описать. Вокруг дворца сего роскошного огорожена была высокой стеною немалая земная площадь, и там сады были разбиты, да устроены были ровные аллеи.

Направил Воромир ко дворцу своему залётных коней, и те на главную аллею враз спустилися, по ней чуток прокатилися и у входа шикарного остановилися.

Воромир тогда наземь скок, руку Миле подаёт и с коляски её аккуратно сводит. И едва лишь кони те прочь пропали, как он её во дворец зайти приглашает.

А как только ворота резные сами собой распахнулись, то заиграла вдруг откуда-то музыка бравурная, засверкали огни внутри пленительные, и они оба под руку во дворец тот вошли.

А там было стократ всё шикарнее!

В жизни своей не видала ведьмочка молодая такого обалденного убранства, ибо дворец-то адский бабкиной жалкой хатке был не чета. Там были колонны гигантские самосветящиеся, изнутри будто углями мерцающие, стены ещё изукрашенные, цветами яркими глаз манящие, шик, блеск, красота, удивление — очам восторженным прельщение да пленение!

Провёл хозяин довольный гостью свою удивлённую по многим наироскошнейшим залам, а потом хлопнул он в ладоши громко и обед изысканный для них заказал. Сели они по краям стола громадного, и вот уже слуги проворные блюда с яствами да всякие пития на столе том расставляют…

А слуги-то собою удивительные — не люди то были, и не какие-либо разумные механизмы, а самые настоящие скелеты, только почему-то все как живые и полностью к тому же молчаливые.

Оторопь нашла даже на Милолику от вида слуг сиих Воромировых.

Вот поели они, попили, и тогда хозяин гостеприимный девице и говорит:

— Поживи у меня, Милолика, с недельку-другую. Покажу я тебе дивеса всякие, поиграем мы в забавы разные, а там и домой я тебя отправлю. А коли тебе здесь понравится, то ты и далее у меня во дворце оставайся, ибо неволить тебя в твоих желаниях вовсе не входит в мои насчёт тебя планы.

И стала Милолика в чертоге том адском жить-поживать, да удовольствиям всяческим азартно предаваться. В сплошных веселиях да развлечениях пролетали один за другим дни недели, и не чуяла она вовсе летящего беспечно времени…

С каждым же днём народу в чертоге княжеском прибывало. Приезжали туда откуда-то кавалеры галантные, и являлися при дворе прекрасные дамы. Все они Воромиром Милолике были представлены, и до того своим нравом показалися они ей приятны, что и не передать… Игры, балы, танцы и пиры следовали у них один за другим, и так это всё вскружило головку Милоликину, что и впрямь она уже подумывать начала, а не остаться ли ей тут насвегда…

Жизнь же её допрежняя у Яги-Бабы казалась ей теперь скукотою тоскливою явною и каким-то затхлым и ничтожным прозябанием.

И вот говорит ей как-то раз хозяин ласковый Воромир, что де завтра будет самый главный их пир, который должен завершиться поздним вечером неким грандиознейшим тайным действом.

Обрадовалась известию этому восхитительному гулёна задорная Милолика, да и пошла она спатушки в уютную свою спаленку, завтрашние прелестные развлечения радостно в душе предвкушая.

Да только не спалось ей всё как-то…

Встала она тогда с постели мягкой, в ночной одной рубашке к окну неспешно подошла и в залитый мертвенным сиянием сад глянула. И увидела она в самой глубине сада высокую-превысокую ограду, за которой крона дерева куполообразного гордо вздымалася.

«Э, — подумала она тут догадливо, — да это же то место самое, которое Воромир запретил мне посещать строго-настрого, ибо там де находится какая-то страшная для всех опасность. А дай-ка я туда наведаюсь, покуда все спят — уж больно любопытно мне взглянуть на эту опасность…»

Сказано — сделано. Быстро тут Милолика оделась и, чтобы её не видели, по балконам вниз сторожко весьма спустилась. Добралась она, крадучись, до той загадочной ограды, всю её вокруг обошла и никакого входа вовнутрь не нашла. Хм, думает девица озадаченно — как же ей за стену высокую пробраться? И тут по лбу ладошкой она себе жахнула. А на что же ей дано умение оборачиваться?! Совсем, закорила она себя, я тут глупою стала — забыла ведь даже, что ранее изучала…

Обернулась она ловко бабочкой тяжёлой ночною, да и перелетела через стенищу ту высокую.

И видит она внутри вот какую картину неожиданную: дуб толстенный там высился обхвата этак в три, посредине дуба в ствол было вбито массивное железное кольцо, а от кольца отходила цепь золотая, которая с середины донизу ствол опоясывала. А на земле, у самых могучих корней, спал-почивал немалый такой рыжий котяра, который ошейником к цепи был прикован намертво.

«Вот так так! — удивилась бабочка Милолика про себя. — Да неужели сей кот и есть та великая опасность, о которой Воромир мне сказывал давеча? Ну и дела-а!..»

Подлетела она тут же к котяре спящему и своими крылышками усы ему пощекотала. Тот же с перепугу да от неожиданности великой как вдруг заорёт да вверх как подпрыгнет!

А как на землю он приземлился, так на бабочку, вылупив глаза, уставился да человеческим голосом вдруг и говорит:

— А я уж было думал, егоза Милолика, что ты меня так и не посетишь. Что ты, дурёха этакая, в чертячьем сиём вертепе так и сгинешь напрочь! А ты, значит, вона как — бабочкой тут порхаешь!

Ударилась ведьмочка наша тогда оземь и сызнова приняла человеческий облик.

— Вот так диво, право! — в свой черёд она восклицает, — Это надо же — кот говорящий! Ну и чудеса!..

— Ага, он самый, — профырчал котяра преважно, — Кот Баюн я, барышня, ага. Я, к твоему сведению, всё на свете и про всех доподлинно всё знаю.

И поведал Кот Баюн недалёкой девахе, что ожидает её завтра нечто воистину ужасное! Что замыслили черти, во дворце собравшиеся и лишь притворяющиеся дамами и господами, в жертву её особу принести в полуночный час. Воромир же князь, собака адская коварная, живьём её сожрать намеревается, и тогда она тысячной его жертвою станет. По древнему их чертячьему заклятию, кто из князей адских тысячу девушек невинных к себе в чертог с белого свету заманит, тот получит, гад, такую власть, что и на белый свет сможет беспрепятственно хаживать.

И будет тогда людям от этого аспида страшная беда!

Как услыхала сии слова Милолика беспечальная, так враз она с лица спала, и ярость на Воромира в душе её взыграла.

«Ах же ты, — вознегодовала она, — и гадина! Так вот, значит, зачем я тебе тут понадобилась!»

— Что же мне делать, Котик Баюн? — обратилась она тогда к коту, заломив руки, — Как же мне теперь быть? Как на свет мой белый отсюда отбыть?

— А вот как! — стал её кот учёный поучать, — Перво-наперво проберись ты во дворцовый подвал, обернувшись сызнова бабочкой. Увидишь там тыщу почти что черепов девичьих, без твоего, само собой, последнего. А посередине подвала стоит бутыль стеклянная великанская, пробкою прочно заткнутая. Ты ту пробочку вытащи и скажи: «Летите, души пленённые, отсюда к Господу Богу!» И как услышишь шум шелестящий, из горла бутыли той исходящий, так знай, что всё получилось как надо, и бутыль вскоре будет пустым-пуста. Смело тогда к себе возвращайся и спать заваливайся… Дождись затем пира вечернего ужасного, дотерпи до самого полуночного почти часа, и едва лишь часы башенные предпоследний удар отпечатают, как ты встань моментально и вот какое возвести заклятие: «Кто крал и врал, пусть станет гадом — а мне назад до дому надо!» Увидишь сама, что случится там, а ты зря тогда времени не теряй, горлицей быстрокрылой оборачивайся и лети себе стрелою в родные края… Коли ловкою и проворною окажешься, может статься, и живою домой возвертаешься. Ну а ежели дашь ты маху, то поймает тебя тогда князь адский и первою по счёту в бутыль подвальную он тебя посадит.

— Ах вот, значит, каково гостеприимство хвалёное Воромирово! — оярилась ещё пуще Милолика, — Ну, да ладно, клятвопреступник — я тебе, чай, не овца какая и не хрюшка — от меня кое-что другое ты вечор получишь!

Подошла она к коту безбоязненно, по голове и спинке его нежно погладила, а затем ошейник кошачий внимательно осмотрела. Ошейник был толстый, кожаный, и за колечко железное к цепи золотой он прикреплялся. Взяла тогда Милолика да его и отвязала решительно и на землю под ноги его бросила.

Подарила она Коту Баюну волю милую, а затем ему и говорит деловито:

— Ступай, Котик Баюн, куда тебе вздумается. Помог ты мне советом добрым — и я тебе тоже добром отплатить обязана. Надеюсь, чёрт этот коварный тебя более не поймает, да на цепь эту клятую не посадит…

Обрадовался Баюн страсть прямо как. Не чаял он, что кто-либо добровольно отважится свободу ему дать, а тут на тебе — беги куда хочешь, сколько есть в лапах мочи!

Замурлыкал котяра музыкально и стал похаживать вокруг ног Милоликиных, спину себе о них потирая да притом приговаривая:

— Спасибо тебе, Милолика смелая, что решилась ты на такое дело и меня освободить ты не побоялася! Тыщу лет я уже тут хожу, к дубу сему привязанный. Всё про всех я вроде знаю, а про самого себя уже и забывать стал, что когда-то и я на воле хаживал. Скажи — что ещё ты хочешь от меня узнать? Что является для тебя тайною неразгаданной?

Охнула тут Милолика, за голову руками схватилась и воскликнула пылко:

— Да как же это я запамятовала! Вот же я дура тупая, а! Котик Баюн, скажи мне, поведай — кто я такая есть, и кто родители мои кровные на белом свете; живы ли они или, может, умерли уже давно?

Тот ей и выложил всё без утайки:

— Роду ты, красна девица, очень знатного. Царевна ты вообще-то, ага! Дочь царя державного Сиясвета и жены его, свет Алозорушки. Да только теперича ты сиротка. Умерли твои родители смертью безвременной, и ты бы тоже давным-давно уже пропала, ежели бы не выкрала тебя из дому Баба-Яга. Однако благодарить ведьму старую не спеши, ибо имеет она на тебя особые некие виды. Которые вряд ли тебе, знай ты о них, по нраву пришлись бы…

— Как?! — перебила Кота Милолика, — Да неужто Яга-Бабуся нечто злое насчёт меня задумала? Врёшь ты, Кот, измышляешь — не поверю я никогда, что Баба-Яга такая злая!

Кот же в ответ пофырчал малость, помурлыкал, да вот чего девахе и говорит:

— Это ты себе как знаешь, царевна — хошь верь, а хошь нет, а только дам я тебе один дельный совет. Видала ли ты колечко золотое с камешком аленьким, которое Баба-Яга носит на левой руки меньшем пальце?

— Ну, видала…

— Так вот. Коли до дому ты счастливо доберёшься, то пристанет к тебе вскорости Ягуся с этим самым кольцом. Надень, мол, внученька, сей перстенёчек на левый свой мизинчик. Ну а ты это сделать согласись, однако не на левый мизинец эту вещицу натяни, а на правый. Тогда всё сама и узнаешь… А теперича прощевай, давай, недосуг мне более тут обретаться! Да и ты со своим делом поспешай, не медли, покуда все ещё спят во дворце, а то будет тебе, милаха, не лад, а беда. Ну — желаю тебе удачи, царская дочка! И спасибочки тебе за всё!

Взлетел тут Кот на дуб огромный, по ветке горизонтальной ловко пробежался, на ограду оттуда скок — да и был таков. А Милолика тоже телепаться зря не стала, оборотилась она живо прежней бабочкой, да и полетела искать тайный тот подвал.

Нашла его вскоре, а как же. Там было темно, хот глаз коли, однако ночные бабочки и в темноте ведь прекрасно видят. Посреди мешка того каменного стояла на столе бутылища громадная, которая пробкою оказалась прочно заткнута. А на полках окрестных железных — родная мама! — лежали, оскалившись, белые девичьи черепа в количестве весьма-то немалом.

«Значит, и мою черепушку, чертяка жадный, — подумала Милолика про Воромира, — ты для своей коллекции получить сюда чаешь? Ан дулю вона тебе, а не башку мою мёртвую оскаленную!»

Ударилась она оземь, в девицу оборотилась, бутыль рукою нашарила, да пробку ту — чпас! — и вытащила к таким-то чертям.

И услыхала она после этой манипуляции звуки престранные: ну, будто бы шелест листьев сухих в бутылище раздавался, и словно вздох тяжкий из горла её изошёл.

И тишина-а-а…

И до того легко вдруг на душе у Милолики сделалось, до того радостно! Осознала она явственно, что совершила дело архиважное, после чего сызнова бабочкой стала, через дверную щель наружу пробралась, полетела к себе в спаленку, там опять облик свой естественный приняла, да и улеглась себе спать-почивать. И спалось ей на постельке мягкой так покойно и сладко, как до того ну ни разу.

А поутру празднество чертячье ещё с большим размахом продолжалося. Видимо, не прознал пока ещё подлый хозяин, что Кот Баюн от него тягу дал и что, главное, души томящиеся освобождены уже Милоликою все до единой.

Гоголем Воромир по палатам своим прохаживался и нет-нет, а на жертву свою чаемую поглядывал он как-то загадочно. Чёртики злорадные в глубине его чёрных глаз плясали, да только ведьмочка молодая ничем своего о нём знания не выдавала. Очень мило и весело она гаду этому мерзкому улыбалась и ворковала с ним совершенно беспечно, словно это не её, а кусок торта намеревался он позже здесь съесть…

А тут уже вон и вечер. Бал начался в замке чисто безбашенный!

Гости друг с дружкою танцевали-плясали под музычку залихватскую, и настроение у всех собравшихся было просто потрясающее.

А ближе к полуночи самой собрались господа и дамы за роскошно уставленными столами. Воромир уселся на трон во главе длинного центрального стола, Милолику он усадил с собою рядом, а перед ним на столе лежало блюдо великанское тонкой работы. И что странно — было оно совершенно пустое.

— А скажи мне, дорогой Ворусик, — обворожительно промурлыкала Милолика, — для чего это блюдо тут? Яств везде полным-то-полно, а на нём, я гляжу, и нет ничего…

Расхохотался громогласно адский князь, и так ей затем отвечал:

— А здесь лакомство некое будет лежать. И до того оно, скажу я тебе, сладкое, это лакомство, что у меня от одной мысли о нём слюна жадная во рту скапливается…

Как услыхали слова сии господа сидящие и дамы, так тоже они враз возликовали да расхохоталися. А Милолика ничего, сидит себе как ни в чём ни бывало, и тоже в ухмылочке ротик свой растягивает.

«Шиш тебе, а не лакомство, подлюга коварный! — думает она язвительно про себя, — Выскочишь ты из-за этого стола несолоно хлебавши!»

Совсем немного осталось уже до часа полночного. Повелел тогда Воромир налить гостям в бокалы и чаши вина пьянящего, сам тоже кубок, украшенный каменьями драгоценными, над собою воздел, и предложил вот чего голосом торжественным:

— Давайте выпьем, дорогие собратья, за ту, которая является главною на сиём нашем празднике — за гостью мою любезную, за Милолику прелестную!

Выпили гости и закусили. А Воромир ничем не закусывает, только пьёт тут как лошадь.

— А отчего ты ничем не потчуешься, мил дружочек? — спрашивает его Милолика простодушно, — Али яства для тебя тут не вкусные?

Тот тогда зубы в усмешке оскалил и отвечает ей так:

— Ты для меня самая лакомая и спелая, Милочка! Так бы тебя прямо и съел я!..

И он словно бы шутейно ущипнул её за бочок.

Гости пьяные сызнова смехом громко наярили, а Милолика и здесь виду никакого не подала.

— Скажи мне, девица красная, — Воромир к ней снова пристал, — хорошо ли тебе у меня, приятно?

— Очень хорошо, мил дружочек, очень приятно! — радостно отвечает та.

— А не хочешь ли ты у меня тогда навсегда остаться? — опять вопросец он ей кидает и как-то незаметно внутренне напрягается, — Не по воле чужой остаться, а по своей собственной, а?..

Замерли тут все собравшиеся, и наступила внезапно в зале громадном зловещая тишина.

— Ну как тебе сказать? — не раздумывая, воскликнула Милолика, — Хочу я очень у тебя тут остаться, но лишь настолько… насколько я захочу сама!

Гул прошёлся по палатам праздничным. Ответ-то Милоликин получился неоднозначным. Воромиру ведь было надобно, чтобы она по собственное воле пожелала тут остаться, а не по принуждению его, значит, хозяйскому.

— Я весь с потрохами в твоём распоряжении, прекрасная Милолика! — аж с места своего он вскочил, — Располагай мною как ты пожелаешь!

— И я тоже в твоём распоряжении, хозяин ласковый! — та ему вторит сладострастно, — Одна я в твоём распоряжении покамест. Не сто и не тыща — а я одна!

Ох, и радостно взгорланил тут весь огромнейший зал!

А Воромир усмехнулся опять загадочно, глянул мельком на часы гигантские и налил Милолике полный кубок вина сладкого.

— Скажи здравицу в честь всех сидящих, Милолика! — громким голосом он ей предложил, — Восславь напоследок честную нашу компанию, а мы тебе станем внимать. И возвести нам своё главное сокровенное желание, ибо исполнено оно будет моментально!

Под бурные и ярые рукоплескания Милолика с креслица своего не торопясь встала, кубок полный в десницу взяла и пред собою его вознесла.

И в этот самый миг часы башенные стали бить. Полночь уже почти что наступила. Все присутствующие смолкли и затаили даже дыхание. Раз, два… — часы счёт свой дюжинный отбивали, — три, четыре, пять…

И когда осталось нанести им всего три удара, набрала Милолика в грудь свою ёмкую побольше воздуха, и вот какое желание из уст своих изрекла:

— Кто крал и врал — пусть станет гадом, а мне назад до дому надо!

И как плеснёт вином красным в Воромирову наглую харю!

А потом блюдо со стола она хвать, да по башке ему вдобавок — ба-бам!

В точности совпал этот звук с часовым последним ударом, и в тот же самый миг превратились все там сидящие господа и дамы в жутких и отвратительных гадов. А Воромир таким мерзопакостным страшилищем оборотился, что и описать-то его нету никакой возможности. Ну, гад, он и есть гад — чего там ещё слова на него тратить!

Страшно чудовища в том залище зарычали, а Милолика, времени драгоценного зря не теряя, вкруг себя-то — швись! — горлицею быстрокрылою оборотилася, да в окошко раскрытое и вылетела стремительно.

И помчалась она к себе домой, сколько было в крылышках её резвой мочи!

И так летит она час, летит другой, летит третий… Скоро уже должен и лес её появиться, межмирье то есть заветное, разделяющее свет здешний от света белого…

И тут тревогу великую почуяла вдруг Милолика. Обернулась она назад — мать честная! — а её коршун чёрный почти уже нагоняет! Не иначе как сам Воромир то был обороченный. Очухался, видать, сей гадёныш и кинулся за беглянкою горлицей по небу вдогонку.

Видит Милолика — озеро большое впереди показалось. Озеро это она хорошо знала, ибо располагалось оно от леса Ягихиного недалече. Эх, жалко ведь пропадать, когда вот оно, спасение! Поднатужилась птица-девица, из последних своих силёнок к озеру полетела, и только лишь она черты озёрной достигла, как коршун адский почти что её настиг.

Камнем тогда она вниз спикировала, а как в воду-то с размаху бахнулась, так оборотилась тотчас в колючего ерша и в заросли водные — шасть! Да и поплыла, таясь в них и прячась, к берегу дальнему.

А коршун-то мимо шибанулся спервоначалу. Правда, потом он всё же назад вернулся, в озеро плюхнулся, превратился в свой черёд в щучищу острозубую и принялся везде искать Милолику ускользнувшую.

А пока он её в водах тёмных искал, та до берега уже добралась. А там и вот он уже — лес заветный маячится.

И вдруг видит Милолика — щука Воромир с разверстой пастищей на неё мчится!

Выскочила она тогда из воды, лисою рыжею обернулась, и к лесу стремглав метнулась. А Воромир обернулся на берегу волком огромным — да за нею галопом вдогонку! Слышит Милолика — приближается волчара быстрей быстрого, вот-вот он её уже схватит, осталось, может быть, один прыжок ему совершить, не более…

А до лесу всего-то шагов сто, и ещё жалчее ведь гаду этому так близко от цели поддаваться! Ударилась она тогда оземь, мышкой махонькой обернулась и в норку — юрк! Пролетел волчара в азарте мимо, а когда он, наконец, остановился, то ласкою проворною оборотился, тоже в норку юркнул — и за мышкой по ней побёг.

О ту пору Милолика-мышь из норы в стороне выскочила, человеческий облик опять приняла, взяла с земли камешек и в нору его затолкала. А сама кинулась стремглаво к лесу стоящему. Не смог Воромир через камень тот протиснуться, пришлось ему назад во гневе великом воротиться, да в волка сызнова себя оборотить. Бросился он сломя голову за ведьмочкой молодой и опять-таки почти у кромки леса самого её догнал.

И в это время критическое Баба-Яга вдруг впереди появилась.

Прыгнула вперёд Милолика и на шее у бабки повисла. А волк тоже за нею прыгнул, да только вот же оказия — ударился он со всего размаху в стену некую прозрачную, хоть и невидимую для глаза, но твёрдую словно камень-алмаз. Долбанулся он об стенку волшебную так, что аж звон там гулкий раздался и, превратившись в прежнего молодца наглого, на землю мешком шмякнулся.

И вот сидит он на заднице, посиживает, в глазах его тёмных яркие звёздочки вовсю хороводят, а на лбу у поганца шишак выскочил вот такой!

А Баба-Яга кулаком в его сторону тогда погрозила и вот что заявила ему, паразиту:

— Ни в жисть тебе сюда более не попасть, мерзавец адский! Стену защитную я сотворить смогла, кою никому из вашей шатии-братии не пересечь никогда!

И подались они с Милоликою до своей хаты, а посрамлённый Воромир по-волчьи там завыл, коршуном затем обернулся и полетел устало в свои пенаты адские, и впрямь-то не солоно, как Милолика и предсказывала, хлебавши.

Ох, и рада была Баба-Яга, что её воспитанница своевольная вернулась домой живёхонька! Не чаяла она, не гадала, что удастся Милолике от чар Воромировых избавиться.

Обняла Баба-Яга свою внученьку ненаглядную, расцеловала её участливо и так ей потом сказала:

— Да ты, Милочка, и в самом-то деле ведьма первостатейная! Силушка в тебе для борения в полсилы моей, наверное. Так что выросла ты, я гляжу, совершенно, и для взрослой жизни вполне ты уже поспела.

И стали они жить в избушке бабкиной по-прежнему.

Продолжалося лето пока ещё славное; Милолика в лесу грибы-ягоды собирала, травы лечебные рвала да коренья всякие в ступочке растирала, ну и с животными своими любимыми между делом, конечно же, общалася.

И вот однажды, когда наступила осенняя пора ранняя, призвала Милу к себе Баба-Яга и сообщила ей важно, что будет она её последнему своему умению обучать. Глядит на Ягусю девушка и удивляется виду её странному. Да и как ей было в удивление-то не впасть, когда Баба-Яга облачилася в одеяние праздничное, такое яркое да нарядное, что прямо вай.

Доселе этаких уборов у бабки Мила не видывала, и слыхом даже не слыхивала, что она их где-либо хранила.

Уселася Баба-яга на свою кровать, поставила рядом табуретку и пригласила Милолику на неё сесть. Та села, конечно, а Ягуся тогда колечко с красным камешком у себя с шуйцы снимает и воспитаннице то кольцо показывает.

— Вот, — говорит она голосом загадочным, — это заветный мой перстенёчек… Ты, Милаша, богу помоляся, сиё колечко себе на шуйцы мизинчик надень — и великую-превеликую силу ты тогда заимеешь! Станешь ты ну совершенно как я, а может статься, и более сильной даже гораздо.

И вещицу эту заветную положила Баба-Яга воспитаннице в ладошку десную.

— Только гляди у меня, не перепутай, — брови Ягуся строго нахмурила, — На левый мизинец надень кольцо-то, не на правый, а то постигнет нас всех большая и страшная беда!

Однако Милолика совет Кота Баюна помнила хорошо. Поднесла она кольцо с красным камнем к мизинчику левому самому, да и позамешкалась малость.

— Ну же, давай, надевай! — воскликнула нетерпеливо Баба-Яга, — Чего тянешь-то да зря телепаешься?!

Глянула на бабу Мила внимательно, а у той в глазах разгорелся нехороший пламень, и выражение лица сделалось у неё какое-то зловещее.

«Ну, уж нетушки! — подумала девушка несогласно, — Я те не дура, чай, какая! Поступлю-ка я лучше, как Котик Баюнчик мне завещал…»

И — раз! — надела себе сию загадочную вещицу на правый свой мизинчик!

Ой, что тут было! Схватилась Баба-Яга за виски свои седые и так страшно завыла, что и стая волков, наверное, её не перевыла бы. А потом на кровать она бряк, ноги вытянула, с лица враз спала и на глазах прямо пожухла вся.

— Что ты наделала, девка глупая, — еле слышно она пробормотала. — Ты же силу мою пересильную себе не взяла. Я вот помру сейчас, и белый наш свет без защиты останется от сил адских. Иди скорее сюда. Иди быстро!

И рукою Милолику к себе поманила.

Та было испугалась, когда угрозы Ягихины услыхала, и сделала уже к ней шаг маленький, а потом головою в раздумье покачала и на месте стоять осталася.

— Помираю же — иди ко мне, — вновь проскрипела старая ведьма, — Дай скорей руку мне свою, и я тебя на защиту благословлю…

Однако Милолика молчала и лишь решительней головою покачала.

Расплакалась тогда Яга, слезами горючими умылась, и стала она Милолику корить язвительно:

— Вот дурёху-то я воспитала, слово правое! Вот девку-то неблагодарную! Эх, пропала моя бедная душенька, и белый наш свет тоже, видать, пропал!..

И в это самое время — кур-р-няу-у! — снаружи мурлыканье явственно послышалось, и кто-то неведомый с той сторонки когтями двери поскрёб. Кинулась к дверям Милолика, их быстро растворила, а там ни кто иной, как Кот Баюн стоит себе, постаивает да в усы свои златые ухмыляется.

— Что, хозяева распечальные, — воскликнул котяра куражно, — не ждали Кота Баюна?! Ан вот он и сам к вам пришёл, нежданный да незваный!

Заскочил Кот в избушку, на Бабу-Ягу помирающую, сощурившись, глянул, да делово весьма и заявляет:

— Ну что, Баба-Яга — передавай мне что ли своё хозяйство! Я тут на страже жить-обитать вполне даже согласный, ага!

Обрадовалась Ягуся Котом сказанному чисто несказанно, к себе затем его подозвала и по шёрстке золотистой его погладила. И аж искры огненные от такого соприкосновения во все стороны брызнули!

Кот-то на пол скок, а бабка вздохнула зело успокоено и говорит Миле тихим голосом:

— Прости ты меня за всё нехорошее, внученька дорогая! И будь счастлива! Помираю я с душою покойною и радою, ибо оставляю своё хозяйство в надёжнейших лапах…

Кинулась Милолика старушке на грудь её впалую, возрыдала она страстно, и в то же мгновение, душенька Ягусина многострадальная тело её старое навсегда оставила.

Ну что? Похоронили Милолика с Котом прах бабкин под высоким столетним дубом, собрали на поминки всех её леших-приятелей и прочих местных обитателей, а потом вздохнула Мила этак тяжко, да и говорит новому хозяину:

— Ну что, Котик Всезнайка — ты теперь тут распоряжайся, а мне пришла пора назад к людям возвращаться. Каждому ведь своё: вам, тварям сказочным, здешнее, а нам — человеческое. Прощай, милок Баюша, не поминай меня плоховато, ибо не увидимся мы с тобою более никогда!

— Как знать, как знать, Милолика, — покачал раздумчиво головою Баюн, — Оно ведь всяко может случиться… Только помни — с колдовством ты там поосторожнее. А оборотничеством так и вовсе на белом свете заниматься невозможно. Среда вишь там жёсткая очень, устоялая — там этого делать нельзя.

— А я и не собираюсь дома колдовать-то, — пожала девушка плечами, — Легчить-исцелять, это да, это я делать собираюсь и впрямь, а чтобы наводить чары, так и в мыслях я такого не держала творить на родине у себя!

Ладно. Собрала Милолика свои пожитки немудрящие в котомку, харчишек кое-каких ещё взяла, потом Кота Баюна на прощанье погладила да и отправилась в своё царство. А уж на счастие отправилась али на мытарство, так о том она не знала, не ведала ну ни капельки даже.

Не больно-то и спешила она, надо сказать, на родину подаваться. Тревожилась в душе, волновалась, переживала. И то ведь правда — вся ж её жизнь сознательная с трёх годков и аж до лет осьмнадцати протекла в краях этих невидальных, в межмирном тихом пространстве. То что Кот Баюн царевной её назвал, ну никак в памяти девушки не находило подтверждения, и поэтому считала Милолика себя не дочкой царя Сиясвета, а простой вообще-то девкой, такою как все.

И вот шла она, шла, мерила неблизкую дорожку своими босыми ножками, и притопала таким вот образом во стольный их город. Что ей делать, и как ей быть, ума не могла она приложить. Но поскольку девахой Мила была умелою и ручки имела она шустрые да проворные, то подумывала она в работницы наняться в какой-либо богатый дом. А там, мол, чего да как, ладно, плохо или никак, то будет далее видно…

А уж вечер почитай что наступил.

На особом месте у городских стен был устроен большой рынок местный, где и горожане, и жители деревень окрестных вели торг всякой всячиной да покупки разнообразные совершали. Город-то стольный величины был впечатляющей, и народу там проживало достаточно. И вот, поскольку дела дневные к завершению уже близились, то люди с рынка расходились по своим домам кто куда: кто в город возвертался, а кто и в сторону обратную подавался, в близлежащие, стало быть, обиталища.

И тут видит Милолика — всадник какой-то на лихом скакуне на дорогу въехал со стороны правой и принуждён был приостановиться там мал-мало, поскольку толпа базарная, по дороге растекаясь, ему ехать далее мешала.

Засвистал молодец пронзительно, плётку из-за пояса выхватил и заорал на людишек нетерпеливо:

— А ну, разошлись с моего пути! Ну, кому говорю — давай живо!

Все кто там был, постарались дорогу ему незамедлительно уступить. Шарахнулись они даже в разные стороны, видя как этот ухарь на них буром-то прёт. Милолика тоже посторонилась машинально и только на наездника проезжающего мельком глянула. Тот был ещё молод, высок, плотен, черняв; усы с бородкой подстрижены у него были аккуратно, а одёжа на нём совсем новая была и явно богатая. Правда, глаза глядели чересчур уж зло да нахально, что ведьмочке нашей, конечно же, не совсем-то и понравилось.

И в это самое время бабка некая, с корзинами увесистыми в обеих руках, позамешкалась впереди малость, отскочить с пути всадника она не успела, и тот чуть было на неё не наехал.

Осадил боярин коня своего ярого, а сам рассвирепел страсть прямо как. Взметнул он плётку свою витую, да как полоснёт ею бабку ту по горбу! Бабуля, вестимо, в визг да с ног долой — брык! А этот злодей её, как ни в чём ни бывало, объехал и далее проследовать уже намеревался.

Тут в Милолике гордой ретивое-то и взыграло!

Метнулась она к вороному коню и за уздцы его — хвать!

— Ты что же это, негодяй лядащий, — вскричала она весьма запальчиво, — себе тут позволяешь, а! Пошто прохожих конём давишь да старых людей вдобавок не уваживаешь?!

Ахнули людишки окружающие и в стороны живо подались. А этот детина неучтивый глазищи в бешенстве выпучил, выругался грязно громогласно и опять плётку свою над головою вскинул, явно желая полоснуть ею уже и Милолику…

Да вдруг и остановился и плетицу вниз почему-то опустил.

А это он, оказывается, стать Милоликину редкую разглядеть-то успел, и красу её девичью необычайную.

Ухмыльнулся тогда боярин спесивый и вот что девице смелой говорит:

— Вот так красавица мне сёдни попалася! Ни вздумать, ни взгадать, а только в сказке о такой рассказать! Первый раз я вижу, чтобы дичь на борза сокола сама бы кидалася. А ну-ка, заступница рьяная — поехали со мною, давай!

И он вперёд склонился быстро и попытался ухватить сильной десницей стоящую перед ним Милолику.

Однако та ему не далась, руку его загребущую взмахом лёгоньким она отвела да и вырвала у него плётку кручёную из руки-то другой. А потом, назад споро отбежав, конягу по крупу плёткой как перетянет!

Заржал жеребец горячий и по мостовой через мост в город поскакал. А перевесившийся в сторону горе-боярин в седельце тут не удержался, вывалился он вбок, точно куль с зерном, через перила мостовые грузно перевалился, и с шумом и плеском в ров свалился.

Ну и смеху же людям было от сего уморного события! Не любил народец, видимо, молодца сего чванливого, ой не любил! И боялися людишки ещё его вдобавок, что было яснее ясного для стороннего глаза. А тут, значит, такое позорное для него случилося посмешище — кверху тормашками в ров грязный боярин-то сверзился.

Виданное ли это дело?!

Посрамлённый ездила из грязной жижи уже, вестимо, вынырнул, «запорю, сгною!..» заорал он яростно, и тогда бабуля эта с корзинами к стоящей Милолике подсеменила быстро и завопила ей торопливо:

— Пошли, нет — побёгли отсюда, дитятко! Ой, беда-то вишь какая случилася — ой, беда! Нешто можно так с самим воеводою поступать-то!

И по дороге от города она вприпрыжку кинулась.

Ну а Милолика, так толком ничего и не сообразив — рысцой за нею.

В скором времени добежали они до лесу, и бабка с дороги торной в кусты придорожные сиганула. «На вон корзину-то, милаха, — приказала она Миле, — Неси её, будь ласкова, а то мне, гляди, зело тяжко с обеими корзинами тута колдыбачиться…»

Взяла Милолика корзину эту с овощами и вослед за бабкой вполне согласно пошла. Чуток по тропинкам лесным попетляв, вышли они на просёлочную какую-то дорогу и далее уже пошли спокойно.

— Скажи мне, бабулечка, — спрашивает Мила тогда бабку, — а кто был тот грубиян, который плёткой ударил тебя нещадно? И чего его все так боятся, а?

— Ой, и не спрашивай, девонька, — отмахнулась рукою старушка, — это такой удалец, с которым лучше не иметь никакого дела. Недруязом его кличут, воевода он наш городской. А ещё сын старшего жреца Чаромира. Папаня-то его желал, чтобы сынок по жреческой дорожке пошёл, но Недруяз на это оказался не согласен. Я де боярин, а не жрец, везде он орал, так что пришлось Чаромиру от него отступиться и на воинское ремесло сынка своего благословить… Жрец Чаромир тоже та ещё птица. Царь Болеяр ленив больно, чтобы в дела государственные рьяно лезть, а этот прохиндей как-то незаметно всю почитай власть себе в руки и заграбастал. Так что неспроста его да Недруяза сего окаянного люди боятся: чуть кто супротив них выступит, так чик-дрись — и ищи-свищи горлопана!..

— А ты кто сама-то будешь, милаха? — пытливо тут бабка на Милу глянула, — Доселе вроде бы я тебя нигде не видывала… Кто ты, откуда, и кто есть твои родители?

Не стала Милолика первой попавшейся старушенции открывать тайну своего происхождения. Да и поверит разве кто, что она царевна? Хм, подумают непременно обыватели, что она самозванка наглая, и что не правду она глаголет, а плетёт о себе всякие байки…

Назвала Милолика имя своё настоящее, а про род свой частично соврала, что она, мол, сирота, что ходит по белу свету, побирается и на работу к добрым людям нанимается. И что и в их град она заявилася, чтобы работёнку какую-либо для себя здесь найти.

— И-и, милаха! — разубедила её враз бабка, — О том, чтобы в город соваться, ты теперича и не мечтай даже. Враз же тебя там схватят и доставят Недруязу гадкому на забаву. А далее никто и гроша медного за жизнь твою не даст. А-а!.. Поживи-ка ты лучше у меня. Я тут в избушке лесной невдалеке проживаю, лечу людишек разных, и торгую всякими травами.

Предложение это показалось Милолике подходящим. Это, наверное, сам Даждьбог бабушку сию мне послал, подумала она тотчас!

И согласилась она пожить у бабки с великой радостью.

Звали бабушку эту, травницу, Миладою. Избушка у неё была маленькая, но справная. Держала она небольшое ещё хозяйство: козу, кур с десяток, пса да кота. А вдобавок к живности немудрящей ещё и огородик у неё разбит был с овощами.

Стали они вдвоём в той избушке жить-поживать, и показалося Милолике даже, что она снова у Бабы-Яги оказалася. Только вот характер у бабушки Милады не таким был суровым, как у прежней Милиной воспитательницы: мягким он был, премягким и ласковым-преласковым. Полюбила она Милолику сразу и так сильно, будто та и впрямь родной внучкой ей приходилася.