Царица снов

ГЛАВА I ПОТЕРЯ

— Мисс Лолиана! Где вы, мисс Лолиана?

Сперва я не узнала этот голос, давно знакомый; это был голос человека крайне перепуганного. Лакей только что вошел в комнату. Румянец, никогда не покидающий щек этого проворного юноши, сбежал с его лица.

— Пожалуйте вниз! Мистеру Альберу сделалось плохо, мы никак не можем привести его в чувство.

Через минуту я была уже внизу; Самюэль (так звали нашего лакея) поспешил за доктором. Вбежав в гостиную, я опустилась на колени возле дивана, где лежал мистер Альбер, единственный человек, которого я любила и уважала. Миссис Джулия была здесь же; голова ее супруга лежала у нее на груди.

Доктор приехал скоро. Прежде всего он выслал всех из комнаты, за исключением миссис, — она настояла на своем присутствии в гостиной.

Слуги перешептывались, то и дело слышались вздохи ужаса, тихие молитвы. Я отошла к окну; глядя на весенний сад, разбитый вокруг усадьбы, я вдруг ясно поняла, насколько изменится моя жизнь, если я лишусь одного дорогого мне человека. Горестные мысли одна за другой приходили мне в голову, сердце вдруг сжала невыразимая тоска. Я закрыла глаза и стала безмолвно молить всевышнего помочь мне.

Через несколько секунд доктор вышел и сказал всем нам, что мистер Альбер скончался.

С этого момента, можно сказать, началась моя самостоятельная, полная страданий и горя жизнь.

Более чем два года мой благодетель страдал болезнью сердца, которая, не проявляясь в симптомах, мало-помалу; гибельно действовала на его организм и разрушала и без того некрепкое здоровье. Быть может, эта болезнь не оказала бы своего окончательного действия так скоро, если бы конфликты в семье Стонер не были такими частыми. Железный характер миссис очень резко отличался от мягкого и уступчивого характера мистера Альбера. С тех пор, как эта деятельная женщина вступила в права супруги, она успела подчинить себе весь дом; однако не все давалось ей легко, и это сильно раздражало тетушку. Более двадцати лет она была почти полноправной хозяйкой Мисфизенсхолла; почти, потому что даже ее непреклонная энергичная натура никогда не могла забыть, что она всего лишь жена и не может спорить с мужем всегда. Мистер Альбер предоставил в полное ее распоряжение весь дом, шел на различные уступки в вопросах о покупках, поездках и всем остальном, чем в других семьях занимается хозяин. И несмотря на это, тетка была почти всем недовольна. Так обстояло дело и со мной. Я никак не могла понять, чем вызвано ее злобное чувство к собственной племяннице, но, как ни старалась я помириться с ней, каких усилий ни прилагала для того, чтобы вызвать в ее душе хоть маленький ответный луч света и тепла, все мои старания сводились к нулю. И сейчас, когда умер мой дядя, который относился ко мне не как к племяннице, а воспитывал и любил, как дочь, — сейчас я впервые с полной силой ощутила страшное чувство одиночества и грусти.

Миссис Стонер не позволила никому входить в спальню, куда перенесли тело дяди. Она закрылась там и никого не впускала. Лишь изредка из-за двери доносились сдавленные рыдания вдовы.

Я бросилась в свою комнату. Слезы душили меня. В изнеможении я кинулась на кровать, обхватила руками одну из подушек, судорожно сжала ее и зарыдала в полный голос.

Потеря близкого человека, невыразимый страх перед будущим и еще это, доселе почти не известное мне, чувство одиночества, нахлынувшее сейчас с такой силой, — все слилось в огромный, нескончаемый поток слез. Я и не сдерживала себя: это было ни к чему. Слуги, все до одного, прекрасно понимали, какие чувства связывали меня с мистером Альбером. Тетушка закрылась в спальне, да и мне было все равно, что сказала бы об этом миледи.

Я долго плакала; за этим последовало забытье, или обморок, а может, и просто сон, — я не знаю. Только помню, что очнулась я утром в своей постели, никем не потревоженная со вчерашнего вечера.

Было еще очень рано. Я встала и осторожно спустилась вниз — мне необходимо было увидеть дядю перед тем как его опустят в землю. В коридоре и гостиной было тихо; но дверь в спальню оказалась запертой. Неужели тетка еще там? Я нагнулась и заглянула в замочную скважину; на диване, накрытое светлым покрывалом, лежало тело умершего, пустое кресло возле него говорило о том, что “сиделка” ушла.

Чувства, переполнявшие мой разум и мое сердце, вновь вернулись ко мне. Я уселась на пороге, уронила голову на руки и… опять, опять!..

Тело моего дяди было перевезено и похоронено на маленьком кладбище возле церкви.

После смерти мистера Альбера миледи решила отправиться в круиз, чтобы немного развеяться и успокоиться. Я, разумеется, осталась дома, не имея ничего при себе, кроме тех денег, которые мой дядюшка дал мне месяц тому назад, а их было немного. За все время, описанное здесь, тетка не удостоила меня даже взгляда, я как будто растворилась для нее или умерла, так же, как и ее супруг, причем эта потеря нисколько не волновала ее. Но это, наверное, было лучше, таким образом она отсрочила миг страшной тайны, которую я узнала впоследствии.

Итак, круиз должен был длиться около двух месяцев. Миссис Стонер отправилась в путешествие почти сразу после похорон. Я осталась одна не в доме, а в жизни.

Не знаю, чего мне хотелось больше, — чтобы тетка вернулась домой, или наоборот. Я вспоминала ее постоянные упреки и нравоучения, которыми она осыпала меня почти ежедневно, и мне хотелось, чтобы она вообще никогда не приезжала. Но я вспоминала, что это дом моей тети, а, следовательно, не мой родной дом, хоть я и выросла в нем. К тому же я не знала, что будет теперь со мной, — любопытство рождало во мне другое желание.

Теперь меня ничто не удерживало в доме. Раньше я все дни проводила в обществе дяди. Мы читали, вернее, я читала, а он слушал, а затем вместе обсуждали прочитанное, рассуждали обо всем, что хоть случайно касалось нашего разговора. Теперь у меня не было такого умного собеседника; дом стал унылым. Я гуляла в саду, вспоминая свои прежние годы, каталась на лошади и часто разговаривала со слугами. Так проходили дни отсутствия тетки.

ГЛАВА II МОЕ НАЧАЛО

Однажды утром моя горничная, как обычно, принеся мне чашку утреннего кофе, сообщила, что сегодня ожидается приезд миледи. Она уведомила слуг в письме, что приезжает не одна, а привозит с собой сына, которого во время путешествия забрала из колледжа по случаю окончания его.

Я помнила Томаса как самого лютого тирана и мучителя не только животных, но и людей. Он издевался над всеми, начиная со слуг и кончая матерью. Я не знаю, какая причина заставила бедных родителей отправить своего сына в учебное заведение в Германию, но, думаю, это произошло по настоянию мистера Альбера. Насколько мне известно, то был не родной его сын, но сын миссис Стонер от первого брака. Между нами было пять лет разницы в возрасте. Этот милый мальчик, как называла его миледи, не забывал нас, когда уехал за границу. Время от времени он писал, но писал больше для того, чтобы попросить денег. Мать, разумеется, не могла отказать ему и на первых порах высылала раза в два больше того, что он просил. Но так как жажда к деньгам у ее сына не утолялась, а становилась еще больше, дядя запретил ей заниматься этим снабжением и предложил вернуть сына домой. Тетушка после обильных слез и упреков в том, что мистер Альбер никогда не любил ни ее, ни ее сына, написала своему дорогому сыночку, что больше не может ему ничего выслать и зовет домой. Но ответа не последовало, и вот теперь он снова будет здесь.

Мы ожидали миссис Стонер и ее сына не раньше обеда. У меня была масса времени, чтобы погулять и почитать в тишине.

Я осмотрела спальню нашего прибывающего “гостя”, расставила во всех комнатах цветы, только что сорванные мной в саду, и решила помочь накрыть стол.

Наконец раздался шум подъезжающего экипажа, звон колокольчика.

Я спустилась вниз и пошла навстречу тетке.

— Добрый день, тетушка, — сказала я, подходя к ней, — я так рада вашему возвращению…

Миледи словно не видела меня и прошла мимо. Значит, она все еще за что-то сердится на меня? Но за что? Я не успела найти ответ на этот вопрос — дверь открылась, и вошел Томас Стонер, мистер Томас, как мне велено было потом его называть. Это был вполне симпатичный молодой человек с блестящими глазами, в светло-коричневом костюме; черты лица его хранили глубокую самоуверенность, в целом он был очень похож на мать. Таким он предстал передо мной. Я едва узнала в нем того мальчика, которого запомнила с детства. Лицо мистера Томаса было бледным; он был строен и хорошо сложен, но ему не хватало всего несколько сантиметров до среднего роста. В нем не осталось почти ничего прежнего, кроме каштановых волос и пронзительного взгляда.

— Добро пожаловать в родные места, Томас! — сказала я, не найдя более подходящих слов.

Его сверлящие глаза впились в меня, он совершенно без стеснения оглядел меня с головы до ног и обратно, молча кивнул и последовал за маменькой.

Вскоре раздался звонок, извещавший, что пора одеваться к обеду. Не скажу, что я была поражена таким отношением тетки и ее сына, — нет, я привыкла к подобному отношению, но все же мне было горько. Отчего это?

Я сослалась на плохое самочувствие и ушла наверх. Как прошла трапеза — не знаю, скажу только, что новый хозяин Мисфизенсхолла проводил меня странным, ничего не объясняющим взглядом.

Прошла неделя. Я по-прежнему словно не существовала для тетки, она упорно не замечала меня. Если даже я заговаривала с ней, она отвечала на мои вопросы кратко и сухо и всегда находила причину либо уйти самой, либо выпроводить меня из комнаты. Мне приходилось мириться с этим. Но больше всего меня приводили в недоумение странные взгляды моего кузена. Где бы я с ним ни встретилась, во время обеда или на лестнице, он окидывал меня взглядом, буквально пожирая глазами.

Недели через две я узнала, что в доме ожидаются гости. Должна была приехать одна знакомая миледи, некая миссис Дин с дочерью. Наверняка поводом для их приезда послужило возвращение Томаса.

Миссис Дин — полная белокурая женщина с главной отличительной чертой характера: она почти никогда сама для себя ничего не делала. Она прожила жизнь, во всем полагаясь на чужое мнение.

Однажды мы уже встречались с этим семейством. Как-то раз они приезжали в Мисфизенсхолл, примерно год назад.

Как только миссис Дин успела войти в дом, она сразу же оказалась в кресле. Поздоровавшись со мной, она выразила самое искреннее чувство радости по поводу случая видеть меня и сказала:

— Милая Лолиана, можно ли попросить вас? Вы такая умница — пожалуйста, помогите мне освоиться в моей комнате, расставьте и разложите мои вещи по нужным полкам.

После того как я справилась с этим, миссис Дин задержала меня на несколько минут, попросив позаботиться о том, чтобы ей принесли чашечку чая. Выполнив ее просьбу, я оказалась свободной.

— Сходите к Бетти, душечка, — сказала она. — Она так хотела вас видеть.

Я охотно поднялась в спальню мисс Элизабет Дин — мне тоже хотелось встретиться с ней после достаточно долгой разлуки.

Бетти Дин была примечательна по-своему: как внешностью, так и характером. Красивая, превосходно сложенная, с большими голубыми глазами и маленьким ярким ртом, она отличалась смелостью и самоуверенностью. Будучи девушкой романтичной и тщеславной, Бетти любила общество мужчин и еще больше любила нравиться им. У нее была масса интересов, ей нравилось и то, и это, сегодня она увлекалась музыкой, завтра мечтала стать дамой-живописцем или поэтессой. Она была очень честолюбива и больше всего, наверное, обожала развлечения. Самым сокровенным ее желанием было выйти замуж так, чтоб муж оказался человеком состоятельным в такой мере, чтобы мог удовлетворить ее запросы в любой момент и беспрекословно.

Увидев меня, она премило улыбнулась, в ее очаровательных глазах вспыхнул огонек радости.

— Mon Die! Lili![1] Как давно мы не виделись! А я уже успела соскучиться по вас. Пойдемте в сад. Мне нужно узнать у вас массу вещей, которые все никак не умещаются у меня в голове.

Мы спустились в сад и гуляли там часа два. Бетти засыпала меня вопросами, я едва успевала на них отвечать. Чем я занимаюсь в свободное время? Умею ли я рисовать? Неужели? Как мило, она тоже любит рисовать! Выучила ли я тот аккомпанемент, который она показала мне год назад? Что я за прелесть! Она непременно споет этот романс под мой аккомпанемент, сегодня же! Правда ли, что сегодня приедет мистер Томас?

— Вероятно, он уехал ненадолго? — спросила она.

— Да, он отправился, кажется, навестить своих старых знакомых где-то здесь, недалеко. Через час он должен вернуться.

Как ей хотелось бы видеть его! Что я могу сказать ей о нем? Он красивый? Как я отношусь к нему? Нравится ли он мне? Какие у него глаза? Как жаль, что я так мало знаю о мистере Томасе!

Но вскоре раздался шум колес, и во двор въехала личная карета тетки. Бетти кинулась в дом и попросила меня провести ее как можно быстрей в комнату.

Когда я поднималась по лестнице (моя спутница опередила меня), я услышала голос миссис Дин и поднялась к ней спросить: не нужно ли ей что-нибудь? Нет, она только хочет знать, где ее дочь. Она уже в гостиной? Ах, все еще в комнате? Отчего же так долго? Нужно было одеться пораньше. А скоро ли она будет в гостиной? Вероятно, скоро? Да? Не могла бы я сейчас проводить ее к ней?

Я удивилась, но согласилась и повела гостью к тетке.

… Мистер Томас и Элизабет были уже представлены друг другу стараниями миссис Стонер и теперь о чем-то оживленно беседовали. Но, едва я переступила порог гостиной, мне вновь пришлось почувствовать на себе пронизывающий взгляд кузена. Мне стало неловко. Я кое-как поздоровалась с ним, поклонилась тетушке, прошла в глубину комнаты и, усевшись в кресло, постаралась не обращать на него внимания.

Я наблюдала за Бетти. Она сначала никак не могла понять, почему ее новый знакомый вдруг сделался совсем молчаливым. Сперва она лишь недоумевала, а затем, как будто догадавшись, в чем дело, безотчетно поддавшись самоуверенности и самолюбию, полностью отдалась гневу, охватившему ее. Она гордо выпрямилась, опустила длинные ресницы, потом подняла их и неблагосклонно взглянула на меня. Очевидно, она считала меня причиной перемены настроений своего собеседника. После нескольких неудачных попыток снова обратить на себя его внимание, она вконец разозлилась. Ей уже было досадно. Она что-то сухо сказала ему и величаво прошла мимо него к матери, не удостоив его даже взгляда.

“Пусть узнает, что он вовсе не интересует меня!” — прочитала я в ее глазах, когда наши взгляды случайно встретились. Она гневно мотнула маленькой головкой, увенчанной диадемой из великолепных, с рыжеватым красивым отливом кос, словно желая сказать при этом: “Какая дерзость! Каково?! Он даже не смотрит!”

Вечером, когда я возвращалась в свою комнату, расположенную недалеко от комнаты мисс Дин, мне пришлось ненадолго задержаться рядом с ней.

— Спокойной ночи, — улыбнулась я ей, проходя мимо к своей двери.

— Спокойной ночи! — немного обиженно ответила она. — Я думаю, у вас-то она будет спокойной!

— Я не понимаю, — удивленно сказала я.

— Знаете, Лолиана, — поспешно ответила она. — Я хотела бы спросить вас… Как же все-таки вы относитесь к своему кузену?

— Как кузина, — засмеялась я, пожав плечами.

— Кузина? А мне показалось, что он выделяет вас… немного побольше…

— Почему вы так решили, Бетти? Вам только показалось…

— Нет-нет! — оживленно воскликнула она. — И не старайтесь меня обмануть! Я все вижу! Ах, какие взгляды он бросал на вас весь вечер!

— Перестаньте, Бетти! — Я попробовала улыбнуться и принять тот же шутливый тон, в каком она говорила или старалась говорить.

— С вашей стороны это жестоко: не обратить на него никакого внимания в ответ на его… — Она вдруг замолчала, ее веселый взгляд потух, она опустила глаза. — Что же, спокойной ночи, — тихо сказала она, так, что я едва расслышала, и поспешно скрылась в своей комнате. Я постояла несколько секунд в коридоре, глядя на ее затворенную дверь, затем направилась в свою спальню. В тот вечер мы не виделись больше, но на следующий вечер, когда все снова должны были собраться в гостиной, я стала невольной свидетельницей новой сцены.

Я сидела за работой в голубой гостиной; через несколько минут после моего прихода вошел мистер Томас. Какая-то искра пробежала по моему телу — я ощутила его острый взгляд. Но я нисколько не собиралась показывать свое раздражение и недовольство и продолжала вышивать.

Он прошелся по комнате, постоял у окна, затем взял книгу и уселся на диван, устремив при этом свой взор вовсе не на страницы романа, а, как обычно, на меня. Мне стало не по себе, но что я могла сделать?

Минут через пятнадцать раздались неторопливые шаги. Это были мисс и миссис Дин. Войдя, мать поздоровалась с нами, Бетти послала мне свою милую улыбку; мистеру Томасу она как будто решила мстить.

Мать уселась недалеко от хозяина, дочь — рядышком с матерью. Сначала она глядела, как мелькают спицы в руках мамаши, а затем взяла со стола альбом и стала рассматривать его. Я осторожно наблюдала за ней.

Выждав столько времени, сколько требовало приличие, мистер Томас встал и подошел к окну.

Щеки Элизабет вспыхнули от гнева.

— Cella passe toule permission![2] — прошептала она едва слышно.

— Что ты там шепчешь? — спросила миссис Дин.

— Я говорю, что репродукции сделаны мастерски. Взгляните, мамá, — и она поспешно повернула лист.

— Извините, — сказала миссис Дин Томасу, — мы, может быть, помешали вам?

— Нет! — отвечал он. — Что вы, как можно!

— Послушайте, душечка, — продолжала миссис Дин, обращаясь ко мне, — вы не могли бы нам сказать, где миледи и почему она не выходит к нам?

— Миледи пришлось отлучиться по хозяйству. Одна из служанок что-то натворила, и тетушка пошла разобраться, — ответила я.

— Лили! — воскликнула вдруг Бетти. — Я совсем забыла: вы обещали мне аккомпанировать! Пойдемте же, споем!

Я отложила работу, села за фортепиано и взяла первые аккорды. Какой приятный, чистый и звонкий голос был у мисс Элизабет! Она брала высоко, я с наслаждением слушала ее пение. Затем предложила спеть дуэтом. Мне было далеко до нее, я бы никогда не смогла спеть так, как она. Но тем не менее, учитывая контраст между нашими голосами, миссис Дин и даже мистер Томас одобрили наш романс.

— Прелестно! — воскликнула миссис Дин, когда я кончила играть и отзвучал последний аккорд. — Ваш бархатистый голос и голосок Бетти — это же чудо! Какая гармония! Восхитительно!

Элизабет уголком глаза взглянула на мистера Томаса и, увидя, что тот больше не реагирует на “сладчайшую музыку”, надула губки и отвернулась.

Вскоре пришла миссис Стонер, затем подали ужин, а около одиннадцати мы расстались. Миссис Дин пожелала всем спокойной ночи, потом повернулась к дочери и поцеловала ее. Еще раз поклонившись нам, она медленно вышла из комнаты. Вслед за ней простилась и мисс Элизабет. Сперва она попрощалась с миссис Стонер, которая сидела в кресле на другом конце комнаты и читала Библию. Потом повернулась к мистеру Томасу и едва кивнула ему. Подойдя ко мне, она улыбнулась самой очаровательной улыбкой, которая так шла к ее розовым гладким щечкам и ямочкам на них, ее блестящим голубым глазам. Бросив мне быстрое “Спокойной ночи!”, она скрылась за дверью.

Я подошла к тетке, поклонилась и пожелала ей покойной ночи. Она не отрывала взгляда от книги и даже не взглянула на меня.

— Покойной ночи, мистер Томас, — тихо сказала я и, не дожидаясь ответа, вышла из комнаты вслед за мисс Дин.

Я прошла в свою комнату, но спать мне совсем не хотелось. Я открыла окно и, накинув на плечи шаль, устремила взгляд куда-то вдаль. Было уже темно, достаточно темно для ясного летнего вечера. Я глядела на одинокую звездочку, которая то ярко горела, то вдруг угасала.

Не знаю, почему, но мне в эти тихие, полные покоя и тишины минуты вспомнилась одна песня. Не сказка, а страшная жизненная история. Мне казалось, что когда-то давно, в раннем детстве, я где-то слышала ее, но где и когда — я не помнила. Я не помню этого и сейчас, но слова и грустная мелодия этой песни мне запомнились надолго, на всю жизнь. Она мне особенно нравилась, я любила ее петь, когда бывала одна, но не догадывалась, что в дальнейшем мне придется так остро, так сильно почувствовать всю боль, всю тоску, всю грусть и тревогу этой песни.

Эта песня была о красавице Зульфие, которая сидела однажды у шатра, качая на руках ребенка. Вдруг она увидела на горизонте силуэт великолепного всадника на черном коне. Она пригласила его войти, сказав, что ее властитель уехал и сейчас она одна. Всадник спешился, но отказался от угощения, попросив взамен лишь один поцелуй. Он прошептал ей: “Поедем со мной в чудесный сказочный край!” Но нежные слова прервал крик проснувшегося ребенка, заставив влюбленных вспомнить о действительности, и вскоре вдали скрылись и всадник, и конь…

Между тем стало уже совсем темно. Мне вдруг страстно захотелось оказаться на лоне природы, наедине с небом, деревьями, звездами, цветами. Недолго думая, я спустилась по широкой дубовой лестнице, отперла дверь, вышла во двор и направилась в сад, в свое излюбленное место.

Наступал самый сладостный час суток. В это время просто блаженство бродить среди старых деревьев, кустов и цветов, вдыхать благовонные ароматы и свежесть спускающейся ночи…

Сад окружала высокая стена. Одна из дорожек вела к старым кленам. Под ними находилась скамейка, не видимая из окон дома. Летом она была моим излюбленным местом; все цветы, что росли на этой поляне, были посажены мной.

Я бродила по аллее; тут мне пришла мысль собрать букет цветов. Сейчас они были закрыты, но утром, когда я проснусь, как приятно будет ощутить их запах в своей комнате!

Нарвав цветов, я уселась на скамью, чтобы расправить их и придать им более красивую форму. Я просидела около четверти часа под старыми кленами. Наконец я встала и собралась идти; еще раз расправив незабудки, я поднесла их к губам…

— Вы тоже любите гулять в саду, Лолиана?

Я вздрогнула, цветы выпали из моих рук и рассыпались по земле. Позади меня с усмешкой на губах стоял мистер Томас.

— Я, кажется, напугал вас? — ничуть не смущаясь, спросил он. — Прошу извинить меня. Я помогу вам собрать цветы.

— Да, — пробормотала я. — Вы, правда, напугали меня, появившись столь внезапно… Благодарю вас, я сама соберу…

Я поспешно присела и стала подбирать незабудки. Руки у меня дрожали — я и сама не знаю, отчего, то ли от внезапного появления человека, то ли от страха перед самим Томасом.

Он подошел, наклонился и стал мне помогать. Возле меня лежал последний цветок. Я потянулась за ним, он тоже. Мне удалось первой взять цветок, он лежал ближе ко мне, но мистер Томас быстро схватил мою руку. Я выпрямилась, он также встал, и наши лица оказались совсем рядом. Я растерялась, но неожиданно он привлек меня к себе и поцеловал в губы.

ГЛАВА III УТЕШЕНИЕ

Это было еще более неожиданно; секунду я бессознательно смотрела на него. Когда же он решил еще раз повторить эту церемонию, я резко оттолкнула его, задыхаясь от гнева и волнения.

— Томас! — воскликнула я. — Вы… вы понимаете, что вы сделали?!

— По-моему, ты и сама понимаешь, — ничуть не смутившись, ответил он. — Зачем же мне объяснять?

— Значит, это не случайно! Значит, вы действительно хотели этого! — возмутилась я.

— Если бы это было случайно, то я не прочь чаще сталкиваться с такими случайностями.

Он хотел было схватить меня за руку, но я отскочила в сторону и крикнула:

— Не смейте! Я сейчас позову тетю!

Он усмехнулся.

— Я был бы в отчаянии, если бы сюда кто-нибудь пришел, ведь ты же знаешь, что я к тебе неравнодушен. Но, как видно, фортуна на моей стороне, потому что именно матушка придет сюда, если ты позовешь ее, а я ее так боюсь, и к тому же, она так тебя любит…

— Но это не даст вам повода вести себя таким отвратительным образом!

— Что же отвратительного я сделал? Неужели настолько гадко то, что я хочу тебе сказать? Я хотел бы рассказать тебе о своих намерениях…

— Я ничего не хочу слушать! — живо ответила я, направляясь к тропинке, которая вела во двор.

— Всего несколько слов! — проговорил он, взяв меня за руку. — Есть одна вещь, о которой тебе вряд ли что известно. А она в какой-то мере связана с моими намерениями, поэтому… задержитесь на несколько минут здесь. Я сразу предупреждаю вас, что это будет лучше для вас же, все будет в зависимости от того, как вы поведете себя. Уверяю вас, вы уже имеете надо мной власть, ну а о дальнейшем я уж и не говорю…

— Мне не надо никакой власти, мистер Томас, — холодно ответила я, — я не понимаю, о чем вы говорите. Оставьте меня, прошу вас.

— Но сначала выслушайте меня. Мне необходимо вам кое-что рассказать; надеюсь, эта история заинтересует вас.

— Могу вас уверить, что нет.

— Отчего же? Ведь вы даже не подозреваете, о чем идет речь. Ах, Лили, это же великолепная история. Но постойте же, я теперь прошу вас, останьтесь на минутку. Мне необходимо потолковать с вами. Поверьте, за это небольшое одолжение я так отблагодарю вас…

— Отблагодарите? Чем же? — весело спросила я. Внезапно я вспомнила рассерженные взгляды Бетти, которая была явно задета невниманием к ней этого человека, в чем она винила меня. Я решила немного разыграть его. — Ведь мы, кажется, живем в одном доме, на равном или почти равном положении.

— Как раз об этом я и хотел поговорить с вами. Нет, Лолиана, ты ошибаешься, наше положение не равно.

— Да-да, я знаю, ведь вы сын, а я племянница! Но мне ничего не нужно от вас, у меня есть все, что мне необходимо.

— Но очень скоро у тебя может ничего не быть, достаточно одного моего слова или намека. Стоит мне лишь кое-что напомнить матушке, и у вас не останется ничего. Как видите, ваше счастье непрочно, и лишь я могу его укрепить.

— Вы? Каким же образом? — засмеялась я.

— Точно так же, как я могу его разрушить. Мне достаточно сказать матери, и она станет к вам относиться либо хорошо, либо еще хуже. Ведь сознайтесь, вам несладко приходится от ее неприязни?

— Вам нет до этого дела!

— Но ведь я уже говорил вам, в какую сторону может повернуться дело.

— Это угроза? — сурово глядя на него, спросила я.

— Нет, что вы, это просто напоминание. Надеюсь, вы уже поняли, что мне нужно…

— Нет, я поняла лишь то, что ваше поведение слишком вызывающе.

— В таком случае, ваше — тем более. Находясь на вашем месте, я сидел бы тихо, как мышь, не бросая вызова и не споря с теми, кто сильнее и выше вас.

Я удивленно взглянула на него. Какая дерзость!

— Вы имеете в виду себя? — спросила я.

— В первую очередь. Неужели вы в этом сомневаетесь?

— Чем же ваше положение лучше моего?

— Я к этому и веду. Хочу сообщить вам, что на вашей стороне лишь одно преимущество.

Он замолчал, словно выжидая чего-то, внимательно глядя на меня.

— Какое? — спросила наконец я.

— Ваша красота. Но и только. Однако, будь вы умней, вы воспользовались бы этим преимуществом так, что отняли бы у меня все козыри, ведь одним этим вы могли бы сделать многое, в данном случае — заслужить мое расположение, обезоружить меня.

Я не переставала удивляться его грубости. Вот как, он даже в открытую называет меня дурой и дает советы, которые послужили бы ему на пользу!

— Вы молчите, — продолжал он, видя, что я совершенно растерялась. — Отчего? Вы размышляете над моим предложением или просто не хотите отвечать?

— Я просто удивляюсь вашей наглости, сударь.

Он захохотал:

— Моей наглости? Однако вы странная девушка, Лолиана. Что же наглого находите вы в моих словах? Вы не хотите принять дружеский совет?

— Совет? Благодарю вас, я не нуждаюсь в ваших советах, мистер Томас. Но позвольте вам задать один вопрос.

— Говори, говори, милая, — необычайно ласково ответил он, привлекая меня к себе. — Ведь я уже сказал тебе, что ты имеешь надо мной власть.

— Отпустите же меня! — воскликнула я, вконец рассердившись. — Вы слишком самоуверенны! Неплохое, однако, воспитание вы получили в Германии!

— Да что ты, Лили, там чудесно. Там нет таких строгих порядков, как здесь, и девушки не настолько неприступны…

Он снова подошел ко мне.

— В таком случае, отчего вы не остались там?

— Знаешь, Лили, в конце концов надоедает такая сладкая жизнь, совершенно лишенная препятствий и погонь. Я предпочитаю крутые горы и бурные реки ровной равнине, покрытой мягкой травой. Но ты хотела спросить меня.

— Не подходите ко мне!

— Хорошо, садись же на эту скамейку; я тебя слушаю.

— Оставьте меня в покое, — продолжала я, вырывая у него руку, когда он хотел усадить меня рядом с собой на скамейку.

— Прелестна! — вполголоса сказал он, сладко глядя на меня.

— Что вам нужно, в конце концов, от меня?!

— О, вот это мне нравится! Правильно, моя прелесть, перейдем сразу к делу. Но неужели ты все еще не догадалась? Ты любишь меня, красавица? — шепотом спросил он, наклонясь ко мне.

— Вас? Вас? Люблю ли я вас? — Мне не удалось сдержать смеха. — Да вы с ума сошли!

— В чем дело, моя прелесть?

— Да мне теперь противен ваш вид!

Я ожидала увидеть его гнев, его ярость, его злость в ответ на мои слова, однако ничего этого не произошло. Он только слабо усмехнулся.

— Отчего же? — только и спросил он.

— Отчего? Да разве можно полюбить такого глупца, как вы?

— Глупца? — Мне показалось, что теперь-то он действительно вышел из себя. — Глупца? Отлично! Значит, вот плата за всю мою любовь к тебе, за все мое хорошее отношение! Вот это да! Что ж, эти слова достойны тяжелого наказания. Негодная девчонка! Значит, я тебе не нравлюсь? Отлично! Мне будет еще приятней знать об этом, когда ты будешь беспомощно трепыхаться в моих руках! Я ей не нравлюсь! Важная персона, возомнила о себе! Не думай только, моя дорогая, что ты действительно имеешь здесь какие-то права. Ты не понимаешь? Ничего, скоро ты все поймешь. Вскоре ты будешь просить у меня прощения, потому что я умею ставить на место таких гордячек, как ты. Смотри, со мной нельзя шутить, когда я сердит. Подумай, пока не поздно, одумайся, если не хочешь узнать, что такое мой гнев и гнев матери! Еще ни одна женщина не смела сказать мне то, что сказала за сегодняшний вечер ты! Учти, если ты будешь продолжать и дальше упрямиться и выдавать себя за королеву, я не пойду ни на какие уступки. Ты не согласна?

— Нет!

— Отлично! Не хочешь быть моей госпожой, так будешь моей служанкой — прачкой или кухаркой!

— Ах, вот как? Не кажется ли вам, что вы слишком заноситесь, мистер Томас? — спросила я.

— Нет, моя дорогая. Я говорю, и ты скоро увидишь, что так и будет. Однако ты все еще бросаешь вызов! Хватит же. Ты уже успела меня вывести из себя! Я предсказал тебе твое будущее, и скоро ты увидишь, что я был прав.

Он произнес свои последние слова и направился в одну из самых темных аллей. Вскоре он скрылся из виду.

Я простояла еще несколько минут на месте. Не то чтобы его слова напугали меня, — конечно, нет, я не верила ему после того, что услышала перед этим, но все же какое-то чувство беспокойства закралось в душу. Я наблюдала за ним, когда он говорил. Действительно, он был во власти ярости, это было не наигранно, не пустые слова, несомненно, в них была какая-то доля истины. Но на каких основаниях он так разговаривал со мной? Я медленно побрела в свою спальню. Долго мне пришлось отгонять от себя эти мысли, они не давали мне уснуть. Слишком уж уверенно он говорил, слишком ясно звучали его слова, слишком часто я вспоминала этот разговор, пытаясь найти причину его грубого поведения со мной.

В конце концов, после бессознательных хождений по комнате, устав от загадок, я быстро разделась и легла в постель. Прогулка на свежем воздухе и проветренная перед сном комната скоро заставили меня закрыть глаза.

События после этой ночи резко изменились, потому что изменились и отношения, отношения не только между мной и мистером Томасом, но и между ним и Бетти. Откровенно говоря, в моих отношениях с этим человеком не прибавилось ничего нового. Он по-прежнему глядел на меня, но только немного меньше, да еще к его сверлящему взгляду прибавилась плохо скрытая злорадная усмешка. Я это чувствовала, но она мало волновала меня. Разгадав тайну его взглядов, я перестала обращать на него внимание: они потеряли для меня значение. Его теперешнее настроение я приписывала к построению внутреннего плана мщения мне за “дерзкий поступок”. Может быть, он уже придумал его, а может быть, в его голове только созревал план мести, — это меня не интересовало. Внешне он не выказывал никаких воспоминаний о прошлом, он остался прежним ко мне, чему я была очень рада.

Но, кроме того, с этих пор он изменился к Бетти. Он стал более внимателен к ней и вежлив. Я не знаю, чем можно объяснить такое резкое изменение его чувств — то ли желанием показать мне, что я лишилась драгоценного дара, столь милостиво предложенного мне, то ли оттого, что ему было необходимо за кем-то ухаживать и он, не добившись успеха у меня, решил испытать судьбу с Бетти, только несколько в другом смысле, и при этом рассчитывая на скорую победу.

Все деньги на карманные расходы он тратил на подарки для нее. С миссис Стонер он стал более вежлив, вероятно, для того, чтобы выудить у нее побольше денег.

Бетти была счастлива: ежедневно, когда я гуляла в саду, она выбегала ко мне и взахлеб рассказывала об убийственных взглядах, якобы посланных ей, и горячих пожатиях руки.

Однажды днем, когда мы с ней гуляли в саду, к нам прибежала служанка и сообщила, что мистер Томас ожидает мисс Элизабет в зале.

— О! — воскликнула моя спутница. — Великолепно! Сходи к maman[3] и попроси ее прийти туда. Лили, пойдем со мной; с мистером Томасом так интересно! Он, наверное, как всегда, принес подарок.

Я сказала, что мне лучше бы остаться в саду, но она без всяких возражений взяла меня за руку и потащила в зал.

Когда мы вошли, мистер Томас рассматривал один из альбомов тетушки. Он приветствовал Бетти изящным поклоном, который выглядел как-то неестественно и даже немного вызывающе.

— Смею ли я, мисс, беспокоить вас по такому пустяку, — начал он, — и соблаговолите ли вы принять то, что мне хотелось бы преподнести вам?

— О чем вы, я не понимаю… — смущенно проговорила Бетти. Но по ее лицу я видела, что она очень довольна таким обращением.

— Я приготовил вам подарок, если вы соблаговолите принять его, — повторил он, — он находится у дверей дома. Это испанская лошадь настоящих арабских кровей. Она приучена к дамскому седлу.

У Бетти захватило дух от волнения, но, к счастью, в этот момент вошла ее мать. Мистер Томас повторил свою просьбу принять его подарок.

— Ах, что вы, мистер Томас, — всплеснула руками миссис Дин. — Вы ее балуете, ей-богу, балуете!

Но мой кузен заверил ее, что для него самого это было бы величайшей честью, притом наговорил массу комплиментов по поводу красоты ее дочери и мудрости матери, так что в конце концов миссис Дин поблагодарила его от имени своей дочери и от своего собственного, и мы пошли во дворик посмотреть лошадь.

Она была действительно великолепна. Лошадь была совершенно черного цвета, с маленькой головой, круглыми копытами и шелковистыми гривой и хвостом. Кроме того, на ней было женское седло и уздечка из красивой красной кожи, серебряные стремена и мундштук.

Бетти была так довольна лошадью, на которой ей захотелось сразу же прокатиться, что позабыла обо всем на свете. Заметив радость, которую Бетти и не собиралась скрывать, мистер Томас сказал:

— Теперь я попрошу вас сделать мне одно одолжение. Могу ли я попросить вашего разрешения, — он обращался к матери, — сопровождать вашу дочь во время сегодняшней вечерней прогулки? Мне хотелось бы показать мисс Элизабет, как обращаться с этой лошадью.

— Ну разумеется, если вы желаете, — ответила миссис Дин, — и если она согласится.

Предложение пришлось Бетти по душе, и она охотно приняла его. Мне пришлось поехать с ними.

Бетти еще за час до отъезда оделась в костюм для верховой езды. Она была великолепна в лазурной амазонке и черной шляпе, цвет которой ярко контрастировал с цветом ее локонов, изящно разбросанных по плечам. Из конюшни вывели испанскую лошадь, и мистер Томас помог Бетти сесть в седло. Затем он показал, как следует правильно натягивать уздечку, и дал еще несколько советов, которые слушательница пропустила мимо ушей.

— Крепче сиди, Бетти! — говорила миссис Дин, с беспокойством глядя на дочь. — Посмотрите за ней, мистер Томас, прошу вас. Ах! Я боюсь, ведь она так давно не ездила на лошади.

— Ну что вы, maman! — весело сказала дочь. — Я ведь умею! Мистер Томас! — обратилась она к нашему спутнику. — Мы поедем через рощу?

— Очень хорошо, — согласился он.

Бетти стегнула лошадь, та рванулась вперед и в два прыжка исчезла за воротами; за нею пустилась верхом и я.

— Тише, тише! Ради бога, тише! — кричала мать вслед. — Господи, боже мой, того гляди упадет!

Мистер Томас оказался прелестным кавалером, вовсе не таким, каким он предстал передо мной в ту ночь. Он рассказывал о самых разнообразных вещах — серьезных и веселых — так, что Бетти постоянно заливалась смехом, звонким, как весенний ручеек. Был свежий благоухающий вечер. Мы легким галопом пересекли рощу, затем долину, взбирались на холмы, останавливались, чтобы послушать птиц.

Эта прогулка оказалась только началом. Теперь мы каждое утро и каждый вечер отправлялись верхом и возвращались только к завтраку или к чаю.

Мистер Томас во время таких прогулок очень часто говорил о своем одиночестве, о том, как он хотел бы найти родственную душу, которая разделила бы с ним его надежды. Когда он произносил это, его глаза впивались в меня, но адресованы эти речи были не мне, а моей подруге. Она знала это, и его намеки нравились ей. Я же, со своей стороны, решила избегать следующих сопровождений их на лошади и заявила, что последнее время у меня часто стала болеть спина и потому мне трудно сидеть в седле. Таким образом, я на несколько дней освободилась от общества Бетти и мистера Томаса во время верховой езды.

Не могу вам сказать, о чем они говорили во время таких прогулок. Однако, несмотря на то, что я проводила с ними времени на несколько часов меньше, это не мешало мне быть в курсе событий, происходивших вокруг. Буквально через два дня я узнала, что мисс Элизабет помолвлена с мистером Томасом. Это известие сообщила мне сама невеста, рассказав при этом всю историю помолвки. Я поздравила ее и пожелала счастливой жизни в браке. А на следующий день семья Дин покинула Мисфизенсхолл. Свадьба должна была состояться через месяц.

ГЛАВА IV О ТОМ, НАСКОЛЬКО ОПАСНО ДАВАТЬ СОВЕТЫ ПОД ГОРЯЧУЮ РУКУ

На следующий день тетка уехала в Лондон, у нее были там какие-то дела. Мистер Томас остался дома, но как только отъехала карета, он быстро убрался (как я потом узнала) в кафешантан. Я могла располагать собой, как мне вздумается: тетушка должна была вернуться не раньше восьми часов, а мистера Томаса раньше завтрашнего утра я и не надеялась увидеть.

В час ко мне зашла моя знакомая Мери Шелсон — худенькая девушка, имевшая привычку всегда и везде давать советы. Мы с ней неплохо провели время, болтая в гостиной, играя на фортепиано и гуляя в саду. Она пробыла у меня дома до самого возвращения тетки и даже немного дольше.

Миссис Стонер приехала явно не в духе и гораздо позже, чем я предполагала. По пути в Мисфизенсхолл у кареты сломалось колесо, и ей пришлось нанимать дилижанс. Испортив настроение во время отчитывания кучера за недосмотр, она вернулась и окончательно рассвирепела, узнав, где ее сын. Меня она еще не видела.

Когда вернулся мистер Томас, а в этот вечер он вернулся даже раньше обычного, она принялась отчитывать его и пришла в бешенство от его грубых возражений. (Мы с мисс Мери сидели здесь же, в уголке гостиной). Миссис Стонер становилась багровой, ее маленькие глаза горели злобой. С гневного тона она перешла на крик, задыхаясь и едва переводя дух. Такое злобное отношение ко всему окружающему окончательно превратило ее в извергающийся вулкан, когда она посмотрела счета и узнала, сколько за месяц истратил ее сын.

Она глядела то на сына, то на слугу, принесшего счет, словно не зная, на кого из них прежде напасть. Наконец, она прогнала слугу и обрушила целый поток упреков и крика на мистера Томаса, что мало взволновало его. В этот момент случилось совершенно непредвиденное, а именно — в разговор решила вступить мисс Мери. Ее речь не отличалась важностью, она просто повторила избитую фразу. Я не запомнила в точности ее слов, но заключение мисс Мери было примерно таким: “Не в деньгах счастье, важно, чтоб чувства цвели!” Но боже мой! Что сделалось с тетушкой!

— Что?! — проревела миссис Стонер, мгновенно позабыв о сыне. — Кто, кто это? Кто пригласил сюда эту дерзкую ханжу?

— Мисс Шелсон в гостях у меня, — ответила я.

Слова эти произвели странное действие на тетку. Ее гнев дошел до предела, до кипения, он клокотал в ней. Я поняла, что сейчас окажусь в горячей реке бешенства, и была права: гнев тетки вылился на меня.

— Ах, так! — исступленно закричала она. — Мисс Шелсон здесь в гостях у тебя, в моем доме?

На этот раз вышла из терпения я.

— Что вы этим хотите сказать, тетя? — спросила я.

— Что… я хочу… сказать? — глаза тетки округлились. — Я? Это ты должна сказать мне, почему ты до сих пор находишься в моем доме, почему я терплю тебя здесь!

— Но ведь я… Тетя! — вскрикнула я, увидев, что она грозно движется на меня.

— Не смей называть меня тетей! — орала она. — Не смей! Гадкая девчонка! Как смеешь ты относить себя к роду Стонер? Кто позволил тебе жить в моем доме и считать себя здесь госпожой?! Бессовестная, неблагодарная дрянь!

— Как вы смеете оскорблять меня? — Я была поражена ее словами. Мисс Шелсон вскочила в испуге, не зная, что произойдет дальше.

А дальше тетка схватила меня, как тигрица, и надавала пощечин. Мери вскрикнула. Я отступила. Слезы навернулись мне на глаза.

— Дрянь! Бесстыжая нищенка! Завтра же отправляйся на кухню! Нанси как раз нужна помощница, или я выгоню тебя, в чем ты пришла к нам!

Она ушла. Я не могла понять, в чем дело, и больше не могла сдержать своих слез, слез обиды и беспомощности. Я сорвалась с места и бросилась в комнату, провожаемая насмешливым взглядом мистера Томаса.

Я упала на кровать и зарыдала. Я не слышала, что говорила мне вбежавшая в комнату вслед за мной мисс Мери, не слышала, как она ушла, не получив ответа.

Наконец, когда я не в силах была уже плакать, я вдруг заметила, что рядом со мной, на краю постели, сидит моя горничная, ласковая и добрая женщина по имени Фанни.

— Прошу вас, мисс, успокойтесь, — произнесла она, поднося мне бокал лимонада. — Выпейте это и успокойтесь.

Я вспомнила, что, когда я выбегала из гостиной, она стояла в соседней комнате и протирала зеркала. Когда я кое-как успокоилась, она отнесла бокал на место и сказала:

— Не сердитесь на меня, мисс. Я случайно все слышала и вполне понимаю вас. Вы ни в чем не виноваты, госпожа сегодня очень уж разгневалась.

— Это ее личное дело. Но она не имеет права так оскорблять свою племянницу.

— Вы не племянница ей, мисс…

— Что?.. — Я села на постели.

— Это правда, мисс; она права в этом, вы с семьей Стонер не одной крови.

— Кто тебе сказал? — удивилась я. — Как ты можешь так говорить?

— Потому что я знаю, — отвечала она. — Вы не дворянского звания, мисс, как думали, а обыкновенная девушка, такая же, как и я.

— Что за глупости?

— Это правда, мисс.

— Объяснись же!

— Вы так настаиваете, мисс?

— Я требую.

— Если вы хотите, я могу рассказать вам, как вы попали сюда, в этот дом, но…

— Расскажи, — сказала я. — Я хочу знать, какие основания имеют миссис Стонер и мистер… — Я запнулась.

— Хорошо, мисс. Слушайте.

В этот вечер я узнала историю своего происхождения и своей жизни.

ГЛАВА V НОВОЕ ЗНАКОМСТВО

— Вы же знаете, мисс, каким человеком был мистер Альбер… Он всем нравился, все его любили; сколько живу на свете, нигде еще не встречала такого доброго и ласкового хозяина. Никому из слуг он почти ни в чем не отказывал, вы ведь помните, мисс, как он обращался со всеми?

— Да, — сказала я сквозь слезы; но это были уже другие слезы. — И что же?

— Благодетель он наш, — произнесла Фанни и поднесла фартук к лицу; ее голос дрогнул. — Такой хороший был человек… Да не дядя он вам.

— Не дядя? — воскликнула я. — Так кто же тогда?

— В том-то и дело. Вы только не плачьте, мисс. Выслушайте, как все произошло, только не плачьте.

— Рассказывай, — печально сказала я и приготовилась слушать.

— Я служу в этом доме более тридцати лет, здесь у меня есть муж, как вы знаете, и сын Боб. Помните его, мисс? Он у вас садовником служит.

Семнадцать лет назад, когда моему мальчику было шесть лет, он тяжело заболел. Ему было так плохо, доктор сказал, что его необходимо отвезти в лондонскую клинику, где его осмотрят и обеспечат ему уход. Может, только тогда он и поправится. А было-то зимой это, лютой зимой, в тот год что ни день, то метель воет. А мальчик мой умирал. Мистер Альбер как узнал об этом, велел нам с мужем собраться и сына собрать, да сказал, что отвезет нас в клинику. Мы его отговаривать стали, буря-де нынче страшная поднялась. Да больно уж добрый он был, так и не отказался. Велел экипаж заложить; уложили мы Боба кое-как да отправились из нашего Йоркшира в Лондон. Ехать трудно было, всю дорогу занесло, карета то и дело останавливалась и падала. Ветер сильный выл, муж мой закоченел совсем; он ведь кучер, если помните, мисс. Кое-как мы добрались до города, отыскали клинику, все устроили. Буря через три дня улеглась, да мы не могли ехать. А скоро опять завьюжило, да как раз мы домой должны были ехать. Ночью поднялся ветер, а потом и вьюга. Мы ехали медленно; моему мальчику легче стало, он неделю лечился в клинике.

Тут вдруг карета опрокинулась; мы вышли с мистером Альбером, чтобы помочь поднять ее. Кругом темно, ничего не видно. Только хотели садиться — слышим: плач чей-то. Прислушались — ребенок плачет. Я сначала думала, что это Боб, да он уж большой был тогда, а плач совсем детский. Мистер Альбер взял фонарь и пошел искать. Мы за ним. Выходим — за сугробом мужчина мертвый лежит, замерз, наверное, а рядом ребенок спеленатый. Чудом живой остался: за сугробом выпал, где ветра меньше было. Да и то снегом почти полностью припорошен — насилу разглядели.

Отца-то схоронить у нас сил не было, а ребенка мистер Альбер с собой взял. После разглядели, что это девочка, и что отец ее, вроде бы, был мельником, — узнали. Ребенку-то и года не было. Мистер Альбер взял ее на воспитание, назвав своей племянницей, а мне да семейству моему строго-настрого молчать велел. Ох, как хозяйка воспротивилась! У нее ведь сын был — мистер Томас, он на год Боба моего младше. Она долго ругалась с мистером Альбером, кричала, что ребенка нужно отдать в приют, но мистер Альбер не позволил и никому девочку не отдал, сказал, что сам ее воспитает. У него ведь не было детей, а мистер Томас, вы знаете, ему не родной сын. Так вот и произошло все это. А миссис Джулия не хотела принять вас как родную. Так и до сих пор.

— Да, но кто была моя мать? — спросила я, вытирая слезы.

— Ваша мать, мисс? Этого я не знаю. Нам ничего не известно об этом. Мистер Альбер наводил справки о вашей матери, но никакого ответа не получил. Очевидно, ваша мать жила далеко от этих мест, или она умерла.

— Но почему мистер Альбер ничего не говорил об этом мне?

— Не знаю, мисс. Ему было жаль вас, так я понимаю. Он был добрым человеком.

— Фанни, а кто еще знает об этом?

— Никто, кроме меня, моего семейства и господ.

— А мистер Томас?

— Конечно, знает.

Теперь мне показалось, что я поняла слова Томаса, которые он произнес запальчиво той ночью.

— Да, мисс, — продолжала горничная, доставая что-то. — Вот.

— Что это?

— Это медальон, который висел у девочки… у вас на шее, когда мы нашли вас. Это медальон с инициалами.

Она подала мне маленький медальончик из красного дерева на веревке. На нем в рамке виднелись маленькие буковки: Л. Джой.

— Значит, моя фамилия — Джой, а не Стонер?

— Да.

Минуту я молчала, затем резко подняла голову и сердито взглянула на Фанни.

— И именно поэтому миссис Стонер ненавидит меня?

— Она не ненавидит вас. Но вы не родная ей, и она не может полюбить вас. Ведь вы не ее дочь и даже не ее племянница. У нее есть сын, и она, вероятно, хотела бы, чтобы мистер Альбер любил ее сына, но он не мог. Не потому, что тот не был ему родным, но вы ведь помните, мисс, каким он озорным мальчишкой рос… К тому же, в вас нет… как это… дворянского происхождения, а госпожа горда и не может смириться с тем, чтобы вы, дочь мельника, жили здесь. Вы тоже должны понять ее.

— Это не дает ей права бить меня, словно собаку, пускай между нами и существует такая разница!

— Ах, мисс, не сердитесь на нее! Ведь она вас вырастила…

Я вздохнула и опустила голову.

— Вы теперь уйдете от нас, мисс, да? — тихо спросила меня Фанни.

— Наверное, да.

— Куда, мисс?

— Я буду разыскивать свою мать, свою родину. После всего, что случилось, я не могу здесь оставаться.

— Я понимаю вас, мисс. Но… У вас есть деньги, чтобы отправиться на поиски?

Я молчала: она была права. Мне не на что было жить.

— Что же мне делать, Фанни? — спросила я, украдкой взглянув на нее.

— Я думаю, вам лучше остаться, мисс.

— Остаться после всего, что произошло?! Ни за что!

— Может быть, завтра госпожа одумается и поймет, что вспылила, и все уладится.

— Нет! — твердо сказала я. — Мне не позволит здесь остаться чувство собственного достоинства.

— А в вас сказывается ваше дворянское воспитание, — тихонько сказала Фанни. — Хорошо, мисс. Вы, конечно же, сделаете то, что считаете нужным. Но сначала, прошу вас, выслушайте меня.

Я села. Фанни долго говорила. Она объясняла, убеждала, доказывала, напоминала. На следующий день я, облачившись в ее старое льняное платье, отправилась скрепя сердце к Нанси, нашей судомойке и кухарке. Она пожалела меня и сказала, что я очень милая девушка и что меня будут любить всегда, независимо от моего положения, потому что я очень похожа на мистера Альбера — такая же добрая и хорошая.

Потянулись скучные, тяжелые дни “рабства”. Я с утра до вечера работала на кухне, помогая кухарке Нанси. Сначала я не умела ничего. Но Нанси, считая меня расторопной и образованной, быстро научила меня мыть посуду, чистить сковородки и кастрюли, мыть пол, растапливать печь, готовить. Она старалась помочь мне и при удобном случае выполняла за меня самую трудную работу. С этого дня тетка совершенно забыла про меня, теперь я была просто ее кухаркой.

Мне было трудно жить у миссис Стонер, но иначе я не могла. Бедность пугала меня, я боялась опуститься до нищеты, боялась потерять собственное достоинство, зная, что любая милостыня унизит меня в моих же глазах. Конечно, сначала мне было тяжко! Я не привыкла к этой работе. Но потом дело пошло гораздо лучше. Вечера я либо проводила в саду, на любимом месте, либо вместе со слугами за вечерним чаем. Как ни ужасна была эта жизнь, все же так было лучше, чем полностью зависеть от злой тетки или просить милостыню.

Через месяц мы вместе со слугами отпраздновали свадьбу мистера Томаса и мисс Элизабет Дин. Молодые супруги поселились в Лондоне, в городском доме, который миссис Стонер отдала в их полное распоряжение. Я была очень рада этому. Все то время, когда мисс Элизабет находилась в Мисфизенсхолле, мне было не по себе, я боялась встречи с ней и вообще избегала этого, мне не хотелось ничего объяснять своей бывшей богатой подруге, с которой я когда-то была на равных. Не говоря уж о другом…

Так я проработала на кухне почти год. Снова вступила в свои права весна, снова солнце посылало свои лучи сквозь туманы долин и холмов Англии. Все чаще и сильнее тянуло меня из жаркой кухни на воздух, в сад, в рощу, мне нравилось наедине общаться с природой. Нанси, кажется, понимала это и старалась содействовать моим желаниям. Она отправляла меня то за родниковой водой, которую миссис Стонер считала целебной (она велела ставить к ней в комнату каждое утро целый графин). Нанси посылала меня в сад за майскими розами для варенья, отправляла в еловый бор за шишками… словом, всячески выталкивала меня на улицу. Я была благодарна ей и каждый раз, поцеловав ее в круглую полную щеку, убегала, захватив с собой кувшин или корзину.

Пятнадцатого мая, увидев, что ложка, которой я взбиваю масло, движется все медленней и медленней, а мой взор устремлен в окно, кухарка сунула мне в руки кувшин и, вздохнув: “Ох, Лили!” — вытолкнула меня за дверь. На пороге она мне улыбнулась, увидев, что я расцвела, по ее словам, как “майская роза”. Отбежав шагов десять, я помахала ей рукой и скрылась за воротами.

Я шагала к реке, радуясь теплому и ласковому солнцу, чьи лучи так нежно согревали меня. Я спускалась по узкой крутой тропинке к ручью, придерживая на плече кувшин. Там, внизу, была самая очаровательная полянка, какую мне когда-либо доводилось видеть.

Я спрыгнула на траву и подбежала к ручью. Зачерпнув воды, я отставила кувшин в сторону и побежала к зарослям цветов, которых здесь было видимо-невидимо. Мгновенно забыв все обиды, все беды, преследовавшие меня, я почувствовала себя счастливой. Мне хотелось петь. Я оглянулась и, убедившись, что никого нет, запела “Ручей и поцелуй”. Тот самый романс, который мы “прелестно пели с Бетти”:

Внезапно раздался странный всплеск, я испуганно вскочила и подняла глаза. На другой стороне реки, в которую впадал ручей, в воде барахтался человек. Я, приподняв край юбки, побежала по воде к нему, чтобы предложить свою помощь. Когда он поднялся, я смогла разглядеть его; с него потоками лилась вода, но он улыбался. Это был молодой человек лет двадцати. Небольшого роста, коренастый, крепкий, он производил впечатление очень живого и здорового человека. Выражение его лица показалось мне даже немного детским; карие глаза смело смотрели на меня из-под темных бровей! Простой костюм, состоявший из клетчатой рубахи и штанов, загорелая кожа этого человека свидетельствовали о том, что он отнюдь не домосед и не белоручка в своей незнатной семье, и в то же время было в нем что-то такое, что придавало его облику немного аристократический вид. Этот молодой человек смеялся звонким, чистым смехом. Он был одет, как фермер. На склоне, над нами, я увидела расставленные удочки.

— Вы обладаете таким звучным голосом, мисс, — смущенно улыбаясь, заговорил он, — что он свалил меня в воду с этого холма.

— Так вы упали? — засмеялась я.

— Да, — будто совсем смутившись, но не переставая улыбаться, отвечал он, теребя в руках мокрую шляпу. — Так получилось, — развел он руками.

Я села на камень. Мне стало смешно. Я вдруг представила себе картину, как этот молодой человек (может быть, слушая, как я пою) с серьезным видом насаживает на крючок червяка. Затем он не менее важно закидывает удочку в воду… и внезапно летит вместе с червяком в воду сам. Неплохое состязание по прыжкам в воду! Жаль, что я не видела их одновременный плавный полет!

— Вы так красиво поете… — снова сказал он.

— …Что способна заставить молодого человека прыгнуть в воду за червяком, — продолжала я.

— Нет, правда. Рыба здесь ни при чем, я просто заслушался вас, оступился и… не удержался на краю.

— Значит, по моей вине вы промокли! Я не заметила вас, как ни странно, иначе я удержалась бы от такого пробуждения радости.

— Вы чему-то рады? По вас это заметно.

— Очень! У меня такое прекрасное настроение для того, чтобы кидать мужчин в пучину!

— Вы можете сделать это, не прилагая никаких сил, — ответил он, улыбаясь. — За одну вашу песню, за одну вашу улыбку каждый согласится сознательно утопить себя.

— Как, например, вы?

— Я готов прыгнуть еще раз, если вы смилуетесь и споете снова.

— К чему вам? Только, прошу вас, больше не нужно прыгать, иначе вы можете заболеть: еще май, вода в реке очень холодная и не успела нагреться. Я боюсь, что вы даже после первого купания простудитесь из-за какой-то крикливой вороны, захотевшей покаркать.

— Из-за малиновки, вы хотите сказать.

— Ну уж и малиновка! Вы бы еще назвали соловьем!

— Соловьи поют по ночам, а я услышал вас утром.

— Вам не холодно? — спросила я, глядя на его мокрую одежду, очень легкую для майских дней.

— О! Не беспокойтесь, мне не привыкать.

— Далеко ли вы живете? — спросила я, взглянув на него.

— Нет, мисс, в той деревне. Отец послал меня за рыбой к обеду. Он — фермер.

— А вы?

— А я сын фермера. — Он улыбнулся.

— Может, вам лучше сходить домой и переодеться? А я посмотрю за вашими удочками, — предложила я.

— Нет, мне не холодно, да и переодеваться мне не во что — не надену же я праздничный костюм!

— Но вы простынете, — настаивала я.

— Да нет же, я привык.

— Привыкли купаться после каждой песни девушек, приходящих по воду?

— Нет, привык к холодной воде.

— Я помешала вам, — сказала я. На этот раз — нерешительно.

— Что вы! Наоборот, я…

— Не обманывайте! Если вы не против… если вы позволите, — поправилась я, — я посижу и посмотрю, как вы будете ловить рыбу. Можно?

Он согласился. Я села на камень и стала наблюдать за ним. Как проворно он насаживал наживку, как ловко закидывал удочку! Около десяти минут, за которые он успел наловить горку рыбы, я смотрела, как он ловит. А затем не вытерпела.

— Можно мне поудить? — спросила я у него.

— Можно, мисс, конечно! — отвечал он, подавая мне удочку.

Несколько минут длилось молчание.

— А! — вскрикнула я, увидев, что поплавок запрыгал. — Смотрите! Это рыба!

Я дернула, но ничего не поймала.

— Сорвалась! — сказал он, глядя на удочку. — Кажется, рыба большая была, сильно схватила.

— Почему? — огорчилась я.

— Просто вы не умеете, мисс: не дали ей клюнуть как следует.

— Да разве здесь нужно уметь?

— Конечно, как и во всяком деле.

— Как же научиться? — спросила я.

— Вам бы хотелось научиться? — спросил он в свою очередь.

— Да.

— Для этого нужно чаще упражняться. Хотите, я вам покажу?

— Буду очень рада! — обрадовалась я.

Он взял мою руку, в которой я держала удочку. Его ладонь была влажная, но не от воды. Так мы и ловили: я держала удочку, а он одной рукой мою руку, другой — вторую удочку. Время летело незаметно, мы успели наловить груду рыбы, но не уходили с берега. Неизвестно, сколько времени мы еще простояли бы там, но вдруг раздался чей-то крик.

— Лили! — звал меня кто-то. — Где ты, Лили?

— Это вас зовут? — спросил меня мой учитель.

— Да.

— Значит, вас зовут Лили?

— Да, Лолиана.

— Такое необычное имя, — улыбнулся он.

— А как мне называть вас?

— Альфред… или Фредди… — быстро отвечал он.

— Хорошо, Альфред… или Фредди. А завтра вы не научите ли меня, какая рыба на какую наживку лучше клюет?

— Вы придете завтра? — (Я заметила в его глазах огонек).

— Я прихожу сюда каждый день, за водой.

— Лили! — снова раздался голос, и на этот раз я узнала в нем голос Нанси.

— Значит, до завтра! — сказала я и, высвободив руку, быстро побежала к ручью. Схватив кувшин, я забралась по тропинке в лес и скрылась в чаще, откуда и доносился голос. Альфред проводил меня долгим и внимательным взглядом.

ГЛАВА VI ВЕСНА

— Где вы были, мисс Лили? — строго спросила меня Нанси, когда я выбежала ей навстречу. — Сколько можно вас звать? Да что это с вами?

— Со мной? Ничего.

— Где ты была, Лили? Прошло пять часов с твоего ухода!

— Как? Уже так поздно? — изумилась я.

— Да! Скоро час дня, а я ведь не железная! Нужно готовить обед.

— Хорошо, Нанси, уже иду.

Она покачала головой и пошла за мной.

Ежедневно я приходила к реке и каждый раз встречала там Альфреда, моего нового знакомого. Сначала он учил меня удить, но затем мы постепенно забросили это занятие: наши свидания мы проводили в разговорах, прогулках по берегу реки или поисках истока ручья.

Мне приходилось постоянно отпрашиваться у Нанси, придумывать различные предлоги для того, чтобы убежать на реку, но не бывать там я уже не могла. Меня словно тянуло что-то, манило, и не было еще ни одного случая, чтобы я пропустила встречу.

Альфред нравился мне; он был веселым и добрым человеком. Мне было интересно с ним; несмотря на то, что он был фермером, он умел читать, знал даже Байрона, Вальтера Скотта.

Незаметно для меня самой моя жизнь разделилась на две половины. Утро поглощали дела на кухне. Я мыла полы, сбивала масло, перебирала изюм, толкла орехи, готовила французские пирожные “эклер”, пекла сладкие булочки к чаю, миндальное печенье, варила соус для жаркого. Но мысли мои уносились далеко, порой ложка или лопатка выпадала из моих рук и мной овладевала какая-то “сладостная нега”, за которую на меня сердилась Нанси.

— Боже мой! — кричала кухарка. — Что ты натворила, Ли!

— Что случилось, Нанси? — спрашивала я, весьма удивленная ее криками.

— Да ты посмотри, ты только посмотри! Ведь ты уже два часа вместо того, чтобы толочь пряности, толчешь клубничный крем, который я поставила охладить. Боже мой! Да что с тобой такое происходит! Ты сама не своя! Где только твоя голова? — И она принималась вытаскивать из крема крошки пряностей, слетевшие с пестика в миску.

Она сердилась на меня, потому что я и вправду стала невнимательной: то булочки у меня подгорят, то ватрушки получатся без творога. Два раза я вместо жаркого поливала соусом сладкий пирог, приготовленный к чаю, вместо десерта украсила фруктами и кремом салат из кальмара, приготовила щербет не из сливок, как следовало, а из белого соуса, который Нанси собиралась подать к мясу. В общем, я не помогала Нанси, а, наоборот, только мешала ей, поэтому она, намучившись со мной, конечно, была рада выпроводить меня из кухни.

… Был жаркий день. Она, ругаясь, отправила меня за водой. Я выбежала, как будто в кухне обрушился потолок, но вдруг услышала голос Нанси:

— Ли, постойте! Ведь вы еще не выбрали, что приготовить на обед!

Нанси считала: у меня аристократический вкус, потому что я воспитывалась в семье дворянина. И в выборе блюд полагалась на меня, зная: я лучше разбираюсь, что будет вкуснее и красивее на барском столе.

Я снова поплелась на кухню. Нанси прочитала вслух список блюд, которые можно было бы подать к столу:

“Салат по-вюрцбургски; янтарный бульон с рыбными пирожками; мясо в формочках; цыпленок с рисом; карп, тушенный в сметане; белый польский соус с яйцом; брусничный пудинг; взбитые сливки с фруктами; пирожное суфле; парижский чай”. И она строго посмотрела на меня.

— Ну, белый польский бульон, янтарный карп, соус по-вюрцбургски, салат с рисом, взбитые фрукты со сливками, суфле с рыбой и… тушеный чай!..

Она опять посмотрела на меня. Я не стала дожидаться ее ответа и побежала к реке.

Еще издали я увидела знакомую фигуру: вон там меня узнали, махнули рукой. Меня ждут, может быть, давно. Сердце замирало у меня в груди, я гляжу в одну точку, не сводя глаз, странное чувство преследует меня. Мы издали улыбаемся друг другу.

— Лолиана!.. — крикнул он мне.

— Альфред! — ответила я.

Он подбежал ко мне и остановился; мы долго молча глядели друг на друга.

— Вы меня долго ждали? Долго? — спросила я.

— Да.

— Вы сердитесь?

— За что? Нет! — ответил он, качая головой.

— Меня задержали на кухне: хозяйка такая привередливая — пришлось выбирать из целого списка блюд, что подать на стол.

Я пошла по берегу. Он за мной. Так мы дошли до камня, окруженного цветами — незабудками и нежными лиловыми колокольчиками.

Недолго думая я шагнула в заросли пышных соцветий. Вдруг раздалось какое-то шипение, и из кустов, прямо рядом со мной, поползла змея. Я закричала и прыгнула на камень. Альфред быстро подобрал палку, валявшуюся поблизости, проворно поддел гадюку и резко отбросил в сторону. Затем он подошел ко мне.

— Ты стала другой, Лолиана, — вдруг сказал он после большой паузы.

— Почему? — не поняла я.

— Я даже не знаю, как объяснить… Я почему-то не решаюсь заговорить с тобой. Раньше все было просто.

— Значит, другим стал ты, а не я.

— А ты — не стала?

Я молчала.

— Говорят, на свете нет ничего невозможного, — вдруг сказал Фред неожиданно.

— Не знаю, — с сомнением сказала я.

Мне был непонятен этот разговор, но я смутно догадывалась о его сути. Я украдкой взглянула на своего собеседника. Его глаза были устремлены на меня, полные грусти и какой-то притягивающей нежности.

— Нет, я знаю, что оно есть, — продолжал он.

Несколько минут мы молчали. Вдруг он взял меня за руку.

— Лолиана, мне весь мир не нужен, — прошептал он, — вы одна для меня — все! Я люблю вас… всем сердцем. Вы никогда не встретите такого человека, который любил бы вас больше, чем я. Вы — царица моих снов! Каждую ночь я вижу во сне только вас одну. Уж как давно мы с вами встречаемся, а я полюбил вас еще тогда, в самый первый день, когда мы удили рыбу. Ты одна заполняешь мои мысли днем и сны по ночам. Я бегу к этому месту каждый день, как безумный, лишь бы быть рядом с вами!

Он замолчал на какое-то мгновение, затем притянул меня к себе и поцеловал. Я даже не знала, был этот поцелуй или нет, — он слегка коснулся губами моей щеки.

— Альфред! — Я попробовала было его упрекнуть.

— Лолиана, не разрушай моего счастья упреком! Вы же знаете, что я люблю вас!

Мы еще долго сидели на камне, то разговаривая, то опять замолкая. Но сказка всегда кончается. Нам необходимо было расстаться. Мы молча вышли на поляну у ручья. Мои последние минуты, проведенные с Фредом, были уже отравлены мыслью, что Нанси сейчас начнет расспрашивать, почему я так долго задержалась на реке. А мне придется лгать и выворачиваться. Я попросила Альфреда не провожать меня дальше рощи, боясь, что кухарка может пойти искать меня.

Однако, несмотря ни на что, на душе у меня было легко. Щеки мои пылали, глаза горели необыкновенным блеском. Нанси, глядя на меня, не решилась, по-видимому, пристать ко мне с расспросами и только проводила меня строгим взглядом.

… По вечерам ко мне часто приходили три молодые служанки — Бекки, Эмми и Джейн. Мы садились в кружок и, занимаясь каждая своим делом, весело болтали. Бекки вязала, Джейн топила свечи, а Эмми (она нравилась мне больше всех) рассказывала интересные восточные истории и легенды, которые якобы поведала ей ее старая тетка. Она умела рассказывать так интересно и захватывающе, что Бекки часто бросала вязание, причем постоянно теряла петли, а платье Джейн после таких посиделок было сплошь закапано воском. Я вышивала или выполняла еще какую-нибудь работу и тоже слушала, хотя в последнее время ее рассказы все меньше занимали меня. Я часто выходила из кружка и садилась где-нибудь в стороне, у печки, а мои подружки даже не замечали этого. Прослушав две-три такие сказки, они принимались сплетничать и обсуждать новости. Я редко участвовала в таких разговорах как собеседница, но зато всегда — как слушательница. Вне усадьбы я бывала очень редко, в основном возилась на кухне, да и с домом меня связывало только это, больше ничего. Я узнавала во время таких посиделок обо всем. Миссис Стонер — старая миссис — сегодня плохо спала, ее постоянно беспокоят мысли о сыне, который стал редко бывать дома и большую часть времени проводит в лондонском кафешантане. Миссис Стонер — молодая миссис — часто жалуется на мужа. Из-за молодого мистера Стонера капиталы старой миссис давно уже подтаяли, и она даже влезла из-за него в долги. Госпожу мучит страх перед разорением, да к тому же и беспутству молодого господина нет пределов, он постоянно требует у нее денег: жена ничем не может помочь ему в таких делах. Даже один раз просил у матери все, все имение, но она отказала ему… Удивительно, чего только ни знают служанки! Они обсуждали положение старой миссис и ругали молодого мистера.

Так я узнала многое.

ГЛАВА VII МИССИС СТОНЕР

Однажды утром горничная Фанни пришла ко мне на кухню с весьма странным выражением лица, каким-то загадочным, таинственным. Я вопросительно посмотрела на нее, от нетерпения и любопытства забыв поздороваться.

— Знаете, мисс, — сказала она, по привычке называя меня, как и прежде. — Все сбывается.

— Что сбывается? — не поняла я.

— Все, что я предсказывала.

— Да в чем же дело? — не выдержала я.

— Миссис велела мне передать вам, чтобы вы зашли сегодня в гостиную в три часа пополудни.

— Зачем?

— Не знаю. — Фанни пожала плечами. — Очевидно, она хочет что-то сказать вам.

— Или выгнать меня вон.

— Что вы, мисс, она вовсе не сердилась, когда говорила мне…

— Ну что ж, посмотрим, — ответила я и приготовилась в любом случае дать отпор.

В три часа я явилась в теткин кабинет. Она сидела на диване, грузная, в красном платье, которое придавало ей некоторую величественность. К моему удивлению, когда я вошла и поклонилась, она не ответила мне холодным безразличием, а… улыбнулась! И произнесла сладким голосом:

— Рада видеть тебя, моя хорошая девочка. Присядь-ка.

Я поблагодарила ее и села. Минуту она рассматривала меня, а затем продолжала:

— Как тебе живется на кухне?

Я посмотрела на нее. Мне показалось, что этот вопрос — плохо завуалированная насмешка надо мной, и холодно ответила:

— Спасибо, хорошо, миссис.

— Ну… — Она как будто смутилась. — Зачем же так? Прошу тебя, называй меня, как прежде, тетей, мне так будет приятней.

Я не могла понять ее сладких речей: и что произошло с ней за время нашего отдаления друг от друга? Тем не менее я согласилась.

— Хорошо, тетя, — сказала я.

— Вот-вот, так будет лучше. Знаешь, Лили, я хотела поговорить с тобой…

— О чем, тетя?

— О нашей последней встрече… и о твоем будущем, — поспешно добавила она, заметив, как я взглянула на нее. — Я думала об этом долго, Лолиана, и поняла, что…

Я затрепетала.

— Я поняла, — продолжала она, — что слишком… вспылила в прошлый раз. Да-да, я знаю, теперь убеждена, что во всем виновата не ты, а… — Она помолчала. — Неизвестно, что было бы, если б эта бессовестная девчонка Шелсон не вмешалась в прошлый раз.

Я посмотрела на нее, по-видимому, удивленно, потому что она вдруг заговорила:

— Ну что ты, Лили? Неужели ты думаешь, что я так бессердечна и не способна чувствовать? Я вижу, что виновата перед тобой, и мне бы хотелось просить тебя… — Тут она взяла меня за руку. — Будем друзьями, моя милая? Давай забудем все прошлое и подумаем о будущем.

— Я не понимаю вас, тетя, — совсем растерявшись, произнесла я.

— Я бы хотела просить тебя вернуться, Лили. Ты очень милая девушка, и за этот год я поняла это. Давай помиримся и станем друзьями. Ты больше не сердишься? Скажи, ты простила свою тетю?

Я была ошеломлена. Ее голос был таким кротким, таким ласковым; неужели она так изменилась за один год, что я не видела ее?

— Лили, ты не веришь мне? — Ее нежный голос дрогнул. — Ты меня ненавидишь? Почему ты считаешь, что у меня ледяное сердце? Оно такое же, как у тебя, оно способно любить и чувствовать. Ах, если бы ты только знала, как долго я мучилась, вспоминая свой ужасный поступок! Прости же меня, Ли, я просто вспылила в прошлый раз. Наверное, я была чересчур строга с тобой… Ты сомневаешься? Ах, я вижу! Господи, почему я так несчастна?

Она поднесла платок к глазам. Мне стало жаль ее; передо мной была другая миссис Стонер, смиренная и добрая: такая, какой я никогда ее не видела.

— Неужели я никогда не смогу искупить свою вину? — продолжала она, вытирая слезы.

— Успокойтесь, тетя, — сказала я. — Я все простила вам и теперь готова выполнить любую вашу просьбу.

Она посмотрела на меня.

— У меня лишь одна просьба, — сказала тетка. — Прошу тебя вернуться в мой дом: будь моей племянницей, как прежде, Лили, живи в моем доме на правах моей дочери, как ты жила до этого. Я хочу, чтобы ты чувствовала себя у меня не хуже, чем раньше, когда ты жила еще с мистером Альбером. Это будет для меня высшей наградой. Ты согласна, девочка?

— Да, тетушка. Я буду рада доставить вам удовольствие.

— Ты умница, — сказала она и погладила меня по голове, — я всегда знала это. Пойди же в свою комнату и переоденься, я не могу видеть тебя в таком тряпье. В пять часов я жду тебя к чаю.

Я вышла из комнаты, совершенно не зная, что и думать. Встреча с тетей совершенно поразила меня, я не могла понять, чем вызвано столь резкое изменение в ней. Но тем не менее реальность оставалась реальностью, и я вернулась в свою прежнюю комнату.

Надев одно из своих прежних платьев — черное с красным лифом, — я не узнала себя. Как изменилась эта девушка за год — за сравнительно недолгий срок!

…Я жила у тетки вот уже две недели. Она была непривычно ласкова со мной, даже улыбалась мне, называя меня своей милой и хорошей девочкой, но иногда я все же узнавала в ней прежнюю миссис Стонер. Иногда, когда я слишком внезапно появлялась перед ней, я замечала в ней раздражение и даже злобу, которую она тщательно старалась скрыть. Это случалось нередко, но на людях она всегда была со мной добра, словно я была ее любимым единственным детищем.

Под ее кротким взглядом я забывала все прежние горести: вот как может измениться человек! Тетя словно забыла, что ее бюджетные дела на грани опасности, она возила меня на цветочные выставки, обеды и завтраки к своим знакомым, часто брала меня кататься, просвещала меня в области искусства, покупая билеты на различные концерты и спектакли, и при этом представляла меня всем как “милую племянницу”. Наконец, однажды она сообщила мне, что в следующий понедельник решила взять меня с собой на бал, который устраивала некая миссис Кларк, богатая и знатная дама.

Бал! Неужели я, бедная дочь мельника, поеду на бал?! Это было невероятно! Мне ужасно хотелось хоть раз побывать на балу, посмотреть на это счастье и великолепие, почувствовать себя тоже счастливой и великолепной, увидеть перед собой нарядных милых барышень, галантных кавалеров! Ловить счастливые, восторженные взгляды, ощущать красоту всем своим существом! Я буду на балу!

Но это не все. Тетушка продолжала меня задаривать, говоря, что ей бы очень хотелось, чтобы я позабыла о прошлом. Я о нем и забыла уже давно, продолжая удивляться милостям тетки.

Однажды за завтраком она сказала, что мне необходимо бальное платье. Разумеется, новое. Тетя сообщила, что у нее есть одна швея, которая делает великолепные вещи, и что именно к ней и следует обратиться.

В тот же день тетушка позвала меня вниз. Когда я вошла, мой взгляд упал на большую коробку и несколько свертков. Тетка подозвала меня к себе и сказала, что все, что я увидела, — мое.

— Как, тетя? — не поняла я.

— Чему же ты удивляешься? Возьми это в свою комнату, там ты все спокойно рассмотришь и примеришь. Здесь твое бальное платье и необходимые аксессуары. Помнишь, ведь мы говорили об этом сегодня, и я напоминала тебе, что знаю, к какой швее нужно обратиться. Сегодня я купила у нее это для тебя.

Я поблагодарила тетку и велела Фанни отнести коробки наверх. Подарок оказался просто великолепен! Я должна была присутствовать на балу в сочно-изумрудном платье из парчи, украшенном великолепным бантом с драгоценными камнями! В небольших коробочках и свертках я нашла восхитительные перчатки белоснежного цвета, легкие туфельки кремовых тонов, изящный маленький веер и небольшую сумочку-косметичку со всеми принадлежностями. Я была в восторге, представляя себя в таком наряде. Тетушка — просто прелесть.

Не думайте, дорогой читатель, что я во всей этой суматохе забыла об Альфреде, — я не переставала думать о нем. Мы встречались два раза в неделю, если мне удавалось сбежать от тетки незаметно; наши встречи происходили все так же на реке. Но я молчала о своей новой жизни. Я переодевалась в старое платье Фанни, снимала с себя все украшения, кроме медальона, который отдала мне моя горничная, и бежала на встречу. Тетка ничего не знала об этом, иначе мое счастье, и без того хрупкое, разрушилось бы окончательно.

ГЛАВА VIII ЛЕТНИЙ БАЛ

Стояли самые жаркие дни августа, когда наступил в свой черед тот понедельник, на который был назначен бал у миссис Кларк.

Было десять часов вечера; тетка велела мне одеваться. Какое-то непонятное волнение охватило меня, когда я вошла в свою комнату, чтобы облачиться в свой сказочный наряд; это волнение не покидало меня и после, во время моего присутствия на балу. О, как старательно я надевала шелковые ажурные чулки и кремовые атласные башмаки с бантиками, как старательно, аккуратно прикалывала все ленты на платье! Фанни торжественно и бережно укладывала мне волосы, вплетая в мои непослушные косы цветы.

— Скоро ли, наконец? — раздраженно спросила тетка, входя в мою комнату. — Вот тебе духи и пудра. Фанни, сделай все как следует!

— Сейчас, тетушка, — отвечала я, приняв у нее духи.

Как приятно и нежно льнет к коже шелк новой нижней рубашки, какие пышные нижние юбки мне предстоит сегодня носить!

Фанни обильно надушила и напудрила меня, надела украшения, застегнула бусы и напоследок расправила складки верхней юбки.

— Хороша, хороша, — одобрительно качая головой, немного небрежно (как она имела привычку говорить) сказала тетка, оглядывая меня со всех сторон. — Прелестно! Фанни, отчего это бант так косо приколот? Не так, не так! Исправь!

Горничная, заметив оплошность, вздохнула и переколола ленту иначе.

— Ну, ну! — покачала головой тетка. — Хорошо. Надевай же перчатки, да пора ехать.

Сама миссис Стонер также принарядилась в атласное черное платье “шанжан”, надела драгоценности и темные перчатки. Я посмотрела в зеркало и очень понравилась себе: цветы в прическе были расположены симметрично, перчатки обтягивали мои пальцы как вторая кожа, на поясе блестел бант, драгоценности играли при свете. Когда я вышла из комнаты и прошла мимо слуг, я услышала их восторженные голоса и заметила, какими восхищенными глазами смотрят они на меня.

Тетка сказала еще раз, что я выгляжу премило, и велела мне идти садиться в карету. Я вышла буквально на пять секунд раньше нее. Когда я миновала ворота и подходила к карете, я заметила, как от ограды отделилась какая-то тень. Я не могла разглядеть этого человека, так как свет фонаря не доходил до него. Но вот он сделал шаг. Я испугалась. Это был Альфред. Неужели он узнал меня? Да, я была хорошо освещена, наверняка он успел рассмотреть нарядную барышню, спешившую скрыться в темноте экипажа. Как же объяснить ему столь резкое изменение в облике его знакомой?

Наконец, карета подъехала к дому Кларков. Огромные деревья сада отчетливо вырисовывались на фоне неба, по которому, открывая усыпанную звездами темноту, скользили последние тучи.

Сердце мое замирало, когда я сняла накидку и пошла рядом с теткой по освещенной лестнице мимо высоких колонн и ваз с цветами. Позади меня и впереди, переговариваясь, шли другие гости. О, какие наряды были там!

Хозяйка стояла у входной двери рядом с каким-то молодым человеком — вероятно, ее сыном, и одинаково мило улыбалась всем, кланяясь в ответ гостям, приветствовавшим ее.

— Надеюсь, ты видишь, что нужно делать, — шепнула мне тетка, указывая на хозяйку. — Не забудь поклониться как следует ей и ее сыну.

— Но ведь… — начала было я.

Но тетка уже не слушала и вела меня прямо к входной двери. Мы приблизились к хозяевам. Тетка почтительно кивнула миссис Кларк, та ответила ей таким же наклоном головы. Я присела в реверансе, а когда поднялась, заметила, что две пары глаз устремлены на меня. Миссис Кларк очень любезно улыбнулась мне и наклонила в ответ голову с пышной прической, тронула пальцами свою юбку и сказала при этом, что рада нас видеть. Молодой человек подле нее, поклонившись, не сводил с меня глаз. Я смутилась.

Я прошла в зал, а тетка ненадолго задержалась у входа, но я все же услышала, о чем она говорила.

— Позвольте вас спросить, миссис Стонер, — начала хозяйка, — кто эта милая девица, что приехала с вами?

— Это моя племянница, — отвечала тетушка.

— Вот как! — воскликнула крайне удивленно миссис Кларк.

— Я даже не догадывалась, что у вас такая прелестная родственница! Очень, очень, очень рада вас видеть!

В зале было уже много гостей. Когда я вошла, я заметила, что на меня устремлено множество любопытных глаз, я даже расслышала, что несколько голосов спросили обо мне и о тетушке. Я не скрою, это было мне приятно и в то же время несколько смутило меня — мне никогда не приходилось ощущать такого внимания. Какое-то время мне даже казалось, что все смотрят на меня презрительно, потому что всем известно мое настоящее происхождение. Но я глубоко ошибалась.

Мы дошли с теткой до камина, и она важно уселась в мягкое кресло, усадив рядом меня. Она была всецело увлечена разговором с одной своей знакомой, которую повстречала здесь же, а я принялась рассматривать присутствующих. Вскоре, однако, мое одиночество было прервано. Подошел тот самый молодой человек, представился мне как Генри Кларк и очень любезно согласился перечислить значительнейших из лиц, присутствовавших на балу. При этом он наговорил мне массу комплиментов. Я уже начинала жалеть, что он присоединился ко мне. Все это было мне настолько непривычно, я опасалась, что на лице у меня вовсе не такое выражение, какое подобает иметь на балу; я опасалась, что веду себя не так, как нужно, что я что-то делаю не так.

Но постепенно я чувствовала себя все более естественно, мистер Кларк начинал мне нравиться. Он говорил обо всем одинаково хорошо, с тактом: и о музыке, и о людях, и о других странах. Мы беседовали о литературе, о бале, он шутил, шутил умно: в его шутках было что-то занимательное и интересное. Постепенно я совершенно поддалась влиянию сто шуток, позабыв о своей прежней скованности и о своем страхе перед новым.

Наконец, тетушка обернулась ко мне и, как будто только что заметив мистера Кларка, сделала удивленное выражение на лице.

— Позвольте вас познакомить с моей племянницей, — сказала она. — Мистер Генри, это…

— Я уже имею удовольствие быть знакомым с ней, — улыбнулся мистер Кларк.

Тетка вопросительно посмотрела на меня.

Я кивнула, улыбнувшись в ответ.

— Ах, как великолепно танцует эта пара, — мечтательно произнесла тетка, глядя на какую-то кружащуюся в танце пару.

Мистер Генри Кларк понял этот намек.

— Можно вас просить? — вежливо спросил он, глядя прямо мне в глаза.

Я оглянулась на тетку, которая создала видимость разговора со своей знакомой, и встала. Он обнял меня за талию и повел в круг.

После мистера Генри ко мне подошел еще какой-то молодой человек, его имени я уже и не помню, и так я протанцевала почти весь вечер. Однако слишком много времени мне приходилось проводить в обществе мистера Генри Кларка. Он очень нежно и вежливо говорил со мною в тот вечер.

Вскоре объявили, что ужин подан. Тетка повела меня к столу, и — неизвестно, как это получилось, но я опять оказалась рядом с мистером Генри. За столом он почти не ел.

После ужина многим гостям захотелось погулять в саду. Действительно, была великолепная лунная ночь. Мой спутник предложил мне руку, и мы вышли на аллею. В это время мы как раз говорили о литературе; оказалось, он знает некоторых французских и английских писателей лично. Я спросила, не знаком ли он с писателями Германии.

— Вы интересуетесь германской литературой?

— Не особенно. Я спросила только потому, что в библиотеке моей тетушки не слишком большое количество зарубежных книг. А мне хотелось бы почитать подлинные шедевры германских писателей.

— Вы читаете по-немецки?

— Немного. Читая книги, я стараюсь лучше постичь этот язык.

— Я не сомневаюсь, что вы столь же образованны, сколь и прекрасны. — И он почему-то поклонился.

— Благодарю вас, сэр, но я не претендую ни на то, ни на другое… — ответила я. ("Вот это да!" — сказали бы мои знакомые-служанки.)

— Зачем претендовать на то, чем уже обладаешь? — заметил он и добавил: — Но я совсем забыл: если вы окажете мне такую честь, я принесу вам книги германских знаменитостей. Они будут предоставлены в полное ваше распоряжение.

— Благодарю вас, сэр, вы очень добры.

— Я почту за великое счастье, если вы примете этот скромный подарок.

— Еще раз спасибо.

— Если вы позволите, завтра же я привезу вам то, что вы хотели бы прочитать.

— Мы с тетушкой будем рады вам, — сказала я, искренне жалея о том, что завела разговор о литературе.

На следующий день мистер Генри, как и обещал, явился сразу же после завтрака, притащив при этом массу книг, о которых мы говорили с ним. Тетка была неописуемо рада.

— Ли, пойди и надень свое лучшее платье… и драгоценности, которые ты надевала вчера, — велела она мне.

Сама она чинно уселась в кресло, а я отправилась выполнять ее приказание. Немного подумав, я достала черное платье с сиреневой отделкой и облачилась в него. Но мне вовсе не хотелось выглядеть как можно лучше для такого гостя; осмелившись ослушаться тетку, я решила оттенить платье украшением из золота, а на руку надеть браслет из того же набора.

Когда я спускалась по широкой дуговой лестнице, ведущей в гостиную, до меня донеслись слова нашего гостя:

— Вы уверены в этом?

— Совершенно уверена. Она не давала мне покоя своими расспросами до тех пор, пока я не отослала ее от себя. О, сюда идет моя Лолиана, — ответила тетка, услышав мои шаги.

Я открыла дверь и предстала перед гостем и тетушкой. Последняя строго посмотрела на меня, очевидно, сердясь, что я не послушалась ее, но зато мистер Кларк так взглянул на меня, словно у него перехватило дыхание.

— Добрый день, мистер Генри, — сказала я, поклонившись. — Я очень рада вас видеть.

Я пыталась придать своему лицу выражение искренней радости. Он наконец очнулся от первого впечатления, произведенного мной, и, поспешно встав, пробормотал несколько слов приветствия, не забыв при этом поклониться.

— Как ты себя чувствуешь? — спросила меня тетка.

— Хорошо, тетя, спасибо.

— Вчера словно бы пламя на щеках — я уж испугалась, не случилось ли чего? — объяснила она.

Я старалась вспомнить, как чувствовала себя вчера вечером, но ничего подобного никак не могла припомнить.

— Она вчера как приехала домой, так не отходила от меня, все говорила: “Вот, мол, тетушка, завтра мистер Генри обещал приехать, книги, сказал, мне привезет”, — продолжала тетка. — А нынче утром чуть свет встала, да… Ах, да! Что же вы к завтраку не пришли? Мы вас ждали до двенадцати часов.

— До двенадцати? — спросил Генри, не отрывая от меня взгляда. — Я не знал, боялся помешать.

— И я вот тоже говорила: “Сэр Генри, говорю, человек вежливый, не придет, наверное, так рано”. А она: “Подождем” да “Подождем”!

— Я? Что вы, тетя? Я… — Но мне не дали возразить.

— Смотрите, смотрите! — заговорила тетя, качая головой. — Ох, какая бессовестная! Теперь и отнекивается!

Я закусила губу и села в кресло.

— Я говорю: “Ну как же сэр Генри придет теперь?“ — продолжала миссис Стонер. — Говорю: “Уж половина двенадцатого”. “Нет, — говорит, — нет, тетя, надо подождать, он будет, он обещал”. Смотрю, три четверти. “Воля твоя, — говорю. — Сэр Генри, верно, не приедет вовсе. Я проголодалась”. “Как, — говорит, — не будет? Он обещал, еще подождем, до двенадцати часов”. Так и проморила меня. Что, неправда, сударыня? — спросила она.

Я молчала, совершенно не зная, что отвечать. Почему тетя так упорно говорит неправду?

— Что? Ишь, заскромничала! — продолжала она. — И таки не села за стол! — Она уже говорила с гостем. — Чашку кофе выпила с пирожным — да в комнату, к окну. Так и не завтракала.

Я украдкой взглянула на сэра Генри, чтобы узнать, какое впечатление произвело на гостя это упорное вранье. Он словно обомлел при этом рассказе. Он взглянул на меня, но я быстро опустила глаза.

— Мисс Лолиана! — сказал он. — Неужели вы и вправду… Неужели я так счастлив, что… вы думали обо мне?

— Тетушка шутит, а вы готовы поверить! — ответила я с досадой.

— Ишь ты! Шутит! Видали вы такую скромницу? — вскричала тетка.

Наконец она кое-как успокоилась. Но этим дело не кончилось. Мистер Генри часто приезжал к нам; часто — не слишком подходящее слово, он приезжал к нам каждый день. И каждый день я слышала от тетки истории о моей якобы увлеченности сэром Генри, о моих вопросах о нем и страхах, что он не приедет. Впрочем, о последнем не стоило бы и беспокоиться, — он аккуратно соблюдал такие посещения. Ничто не могло помешать ему — ни ветер, ни дождь. Тетка как будто была рада таким приездам, а что касается меня, то я очень желала, особенно в последнее время, чтобы мистер Генри по дороге к нам свернул себе шею или заболел хотя бы на неделю. Из-за него мне пришлось пропустить целых две встречи с любимым человеком. Я все время думала о нем и с ужасом представляла, как тяжело ему сейчас, когда его терзают сомнения, а беда уже подходит близко. Я в душе отчаянно проклинала этого “приятного” гостя и неустанно молила бога послать мне свою милость. Но загадка оставалась неразгаданной, а наш непрошенный гость продолжал свои посещения. У меня не оставалось никакой надежды.

Даже вечерами я не знала покоя: тетка забирала меня с собой на различные званые ужины.

ГЛАВА IX МИСТЕР ГЕНРИ

Сегодня все было так же, как и раньше, т. е. тетя прислала за мной, чтобы отвезти меня на ужин к миссис Кларк. Я вышла из терпения: эти визиты уже порядком надоели мне, у меня не было свободной минуты, чтобы спокойно посидеть в комнате или погулять в саду. Я велела Фанни сообщить, что я плохо чувствую себя и не в состоянии никуда ехать. Снизу до меня донеслась ругань тетки: она кричала на провинившегося лакея. Затем раздались скрип двери, стук колес, и все смолкло. Я облегченно вздохнула: наконец-то побуду наедине со своими мыслями, мечтами и заботами. Я взяла свою работу, уселась в маленькой гостиной, примыкавшей к верхнему залу и моей комнате, и целиком погрузилась в свой давно не посещавшийся мир. Внезапно дверь отворилась. И, подняв глаза от вышивания, я вдруг увидела перед собой мистера Генри Кларка.

— Сэр, — сказала я, даже не пытаясь скрыть свое удивление, — как вы попали сюда?

— Знаете, мисс, — с поклоном ответил он, закрывая за собой дверь, — я попросил прислугу не докладывать вам о моем приходе, потому что мне необходимо поговорить с вами наедине.

— Но мы виделись… — невольно вырвалось у меня.

— Если бы я мог, я никогда не уходил бы от вас.

— Не говорите мне комплиментов, прошу вас, сэр, — отвечала я быстро. — Я не могу вас принимать одна, ведь тетушки нет дома.

Я встала и направилась к двери, ведущей в мою комнату, но он поспешно, с каким-то отчаянием в голосе, воскликнул:

— Я прошу вас уделить мне несколько минут!

— Хорошо, я слушаю вас. — И я села в кресло.

Он также сел, не произнося ни слова. Его взгляд был прикован ко мне.

— Послушайте! — вдруг вспомнила я. — Но ведь тетя, насколько я знаю, отправилась в гости к вам. Почему же вы не остались там и приехали сюда? Жалко, что вас нет там, тетушка хотела вас видеть!

— Не говорите так, Лолиана. Если б вы знали, насколько я счастливее здесь, с вами!

— От дурной привычки бывает трудно отделаться, мистер Генри, — сказала я, — но постарайтесь отделаться от привычки говорить любезности там, где они не нужны. Я просила вас об этом уже дважды.

— Я никогда в жизни не говорил любезностей вам, Лолиана. Относительно вас я говорю только правду, а это разные вещи.

Я вопросительно взглянула на него. Он, сложив руки, в свою очередь посмотрел на меня и сказал:

— Неужели вы не можете понять, почему мне так трудно расстаться с вами?

Я молчала; мне был крайне неприятен этот разговор — поздно вечером, в пустом доме.

— Ваша тетя так часто говорит о вас, Лолиана, о том, какое… положение я занимаю… в ваших глазах. Безумие ли с моей стороны — основывать надежды на этих словах, которые так дороги мне? Безумие ли это — мечтать, когда наступит такой счастливый день, когда ваше сердце хоть немного смягчится ко мне? Не говорите, что это безумие! Оставьте меня при моем заблуждении, если это действительно так. Хотя бы мечту я должен лелеять для успокоения своего сердца, если у меня не остается ничего другого.

Его голос задрожал.

— Послушайте, мистер Генри, — я постаралась придать своему голосу мягкость, — прошу вас… не нужно строить между нами… такие огромные пропасти. Мы с вами друзья и всегда останемся друзьями, давайте условимся об этом.

— Но я не смогу, Лолиана! Каждый раз, когда я вижу вас, я забываю обо всем на свете!

— Ну, так не надо со мною видеться.

— Но это невозможно, неужели вы не понимаете? Умоляю вас, выслушайте меня! Я уверен, что тогда вы будете более снисходительны, ведь вы не способны быть убийцей! Вам безразлично, Лолиана, что я люблю вас всем сердцем? Ах, знали бы вы, что я испытываю, когда вижу вас! Ваш образ не покидает меня ни днем, ни ночью: днем вы — королева моего сердца, ночью — царица моих снов! Не прерывайте меня, Лолиана, прошу вас! Я пришел спросить вас: удостоите ли вы меня чести, доставите ли вы мне блаженство, сделавшись моей женой?

— Генри! — воскликнула я, весьма изумленная таким вопросом. — Вы, верно, с ума сошли?!

— Пожалуй, вы правы, ведь я говорю вам, что я безумно люблю вас! Однако сейчас я говорю рассудительно, так рассудительно я не говорил еще никогда. Что же мне делать? Скажите! Может быть, вас тронет моя любовь? Сделавшись моей женой, вы будете окружены таким обожанием, какого не знала ни одна женщина в мире! Ваш голос для меня — сладчайшая музыка, ваши глаза — бездонное море, в котором я утонул навеки. Я люблю вас, Лолиана! Решайте мою судьбу, она в ваших руках!

С этими словами он упал передо мной на колени и поднес подол моего платья к губам.

Гнев, вспыхнувший было в моей душе, постепенно начинал таять: казалось, что этот человек искренен.

— Сэр, — сказала я, — поднимитесь, прошу вас. Не тратьте на меня свою любовь, я не заслуживаю ее и недостойна вас. Я не могу ответить на нее. Забудьте меня, найдите другую женщину, достойную вашей любви.

— Я никогда не смогу забыть вас, ведь вы знаете…

— Тем не менее вы должны постараться сделать это, — ответила я. — Нет ничего на свете, что оставило бы такой острый след в памяти. Будьте благоразумны, сэр, я уверена, что через неделю-две вы будете вспоминать о прошлом как о необдуманной глупости и, возможно, даже жалеть о том, что совершили этот поступок.

— Жалеть? Вы пытаетесь убедить меня в обратном! Неужели вы не можете понять, что моя жизнь без вас — ад, что, может быть, сейчас передо мной приоткрылись ворота рая, а вы хотите оказаться ангелом с огненным мечом, запрещающим войти в этот рай?

— Умоляю вас, сэр, оставьте меня! Дайте мне уйти и… постарайтесь забыть все это! — со слезами на глазах воскликнула я. Мне вдруг вспомнилось лицо Фреда, когда он так же просил меня, умолял стать его женой. И я промолчала! Я не ответила человеку, которого любила, мысли о котором не давали мне покоя ни днем, ни ночью. Я променяла это счастье быть рядом с ним на беззаботную, но полную подобных происшествий, жизнь у тетки! Моей руки просил мой возлюбленный, который не получил утвердительного ответа, и той же руки домогается какой-то малознакомый мне человек, самонадеянный аристократ.

— Прошу вас, уйдите, — повторила я, отворачиваясь от него.

— Я уйду отсюда лишь тогда, Лолиана, когда вы прямо ответите мне. Вы пойдете за меня замуж? Клянусь, вам никогда не найти такого мужа, который…

— Нет! — воскликнула я, совсем потеряв самообладание. — Нет, нет, мистер Генри, не вынуждайте меня впадать в то отчаяние, которое я вот уже несколько дней гоню от себя. Не обращайте больше внимания на меня. Не жалейте обо мне, ради бога, уйдите!

Я больше не могла сдержать слез. Я закрыла лицо руками и зарыдала. Сразу же после этого я сделала то, что следовало сделать ему, — я выбежала из комнаты. Закрывшись в своей спальне, я бросилась в кресло и, как говорят, выплакалась всласть. В конце концов, приняв решение, я убедилась мысленно, что смогу выполнить его, и, немного успокоенная, улеглась в своей кровати, позабыв обо всем, что могло бы взволновать меня или расстроить.

ГЛАВА X НАСИЛЬНЫЙ БРАК

На следующий день к нам прибыли гости — мистер Томас собственной персоной и его жена Элизабет. Мне ужасно не хотелось никого видеть, поэтому я послала Фанни сообщить тетушке, что у меня по-прежнему болит голова. Миссис Стонер была недовольна, так сообщила мне Фанни; они сидели вдвоем в гостиной и разговаривали — мистер Стонер и тетка.

— Госпожа хотела вас видеть, мисс, — добавила моя горничная. — Лучше бы вам пойти.

Минуту поразмыслив, я решила и вправду ненадолго спуститься вниз; подойдя к двери, я уже взялась было за ручку, как вдруг странные слова тетки заставили меня остановиться.

— Что ж, — донеслось до меня из голубой гостиной, — раз ее нет (она имела в виду меня), то я бы хотела тебе кое-что сообщить. Дело в том, что я выдаю ее замуж. Мне казалось, что известие должно было дойти до тебя. Это одна из лучших партий, на которые эта девчонка могла бы рассчитывать, находясь в теперешнем ее положении. Тот, чьей женой она станет, хорошего рода и богат, а его образ жизни и вкусы говорят даже больше, чем нужно. Впрочем, ее дальнейшая жизнь меня мало интересует. Речь идет о Генри Кларке.

Пока она произносила эту речь, я старалась прийти в себя после ее первых слов. О ком идет речь? Обо мне? Я ничего не могла понять. Неужели меня выдают замуж без моего ведома? Нет, это просто невозможно!

— Ей скоро минет девятнадцать лет; минет также девятнадцать лет, как она живет в этом доме. Впрочем, ладно, я не буду отклоняться от главного. Ты прекрасно знаешь, почему так поспешно возникло это соглашение о браке. Кроме причины, которая тебе известна, я добавлю, что она будет теперь наконец-то пристроена. А в дальнейшем я постараюсь как можно реже встречаться с ней. И теперь я надеюсь, что ты, Томас, перестанешь вести себя так, как прежде, и оставишь меня в покое. Боже мой, сколько мне пришлось сил затратить на твое воспитание!..

— Ну ладно, мама, — услышала я голос мистера Томаса. — Давайте не будем об этом.

— Ах, Томас, да ты ведь благодарить меня должен за то, что я еще ничего не говорю Элизабет о твоих похождениях! А впрочем, она и сама, наверное, догадывается!..

— Мама! — донесся ответ. — Скажите лучше, нельзя ли как-нибудь по-другому уладить эти дела?

— Что ты имеешь в виду?

— Ну… Нельзя ли найти другой способ поправить наши доходы?

— Боже мой? Зачем же? Откровенно говоря, я не вижу иного способа. Да что с тобой? Я, напротив, стараюсь как можно быстрее избавиться от нее. Что же, ты думаешь, мне легко достается ее присутствие здесь?

— Ну, а согласен ли этот… Генри?

— Ну, разумеется. Неужели это трудно понять? Вчера вечером он сам просил у меня руки этой девчонки, и я, конечно, дала согласие без всяких разговоров. Мне кажется, слишком долго он решал… Если же…

Я больше ничего не слышала: какой-то туман застлал мне глаза, я покачнулась. Мне стало плохо, голова у меня закружилась, я потеряла сознание и, падая, ударилась головой о пьедестал, на котором стоял бюст какого-то поэта.

Очнулась я в какой-то комнате. Возле моей кровати стояла неизвестная мне женщина и то и дело подносила мне лекарство или воду — я не разобрала. Я попробовала встать; она что-то закричала. Попытка мне не удалась, и я вновь упала без чувств.

Во сне, ибо тогдашнее мое состояние было похоже на сон, передо мной проплывали какие-то смутные образы: в ночной тишине, при тусклом свете лампы (дневного света я почему-то не видела), передо мной проходили тени каких-то людей. Не могу сказать, было ли то наяву или в том же дремотном состоянии, — я ничего не чувствовала.

Дрожащий свет ночника слабо озарял комнату. Полог моей кровати был откинут, я заметила, что в углу кто-то сидит.

— Кто здесь? — произнесла я слабым голосом. Кто-то шевельнулся, и я узнала Фанни.

— Вы уже пришли в себя? — улыбаясь, спросила она меня. — Наконец-то!

— Который сейчас час? — спросила я.

— Теперь уже полдень, — отвечала она.

— Отчего же так темно?

— Шторы задернуты, мисс.

— Фанни, дай мне одежду, мне необходимо…

— Что вы, мисс, нельзя! Доктор не велел.

— Доктор? Какой доктор?

— Доктор барыни.

— Разве я больна? Давно?

— Уже неделю, мисс.

— Как? Неужели? А мне показалось, что я…

Я замолчала, стараясь собрать свои рассеянные мысли. Со мной что-то случилось, но что именно? Я не могла вспомнить. Фанни все еще стояла передо мной, ожидая приказаний. В это время раздался снизу глухой шум.

— Что это? — спросила я.

— Кто-то поднимается сюда. Наверное, доктор.

Действительно, дверь вскоре отворилась, и в комнату вошел теткин доктор. Он сел подле меня, пощупал мой пульс и объявил, что все в порядке. Затем попросил бумаги и чернильницу и, после того как Фанни все принесла ему, написал рецепт и снова вышел. Горничная побежала вниз, чтобы рассказать о моем выздоровлении.

Я еще не могла ни о чем думать. Мои мысли словно заплетались друг за друга или убегали куда-то вдаль, так что я никак не могла думать о чем-то определенном.

Вскоре явилась Фанни и сообщила, что тетя и мистер Генри чрезвычайно рады моему выздоровлению и обещали зайти перед обедом. Услышав имя гостя, я вспомнила мгновенно все, мне стало страшно.

— Знаешь, Фанни, — сказала я, — тетка выдает меня за мистера Генри.

— Да, мисс, все в доме уже знают об этом, потому что приготовления идут уже давно.

— Боже мой! — простонала я.

— Да что вы, мисс, не нужно печалиться! Мистер Кларк богат, красив, так прекрасно воспитан, он всем понравился. Ведь это даже прекрасно!

— Неужели тетка не переменит решения?

— Да зачем же, мисс? К тому же она разгневана на вас.

— За что?

— Вы бредили, мисс, когда болели, и то и дело повторяли имя какого-то Альфреда. Госпожа-то и нахмурилась.

— Альфред! Боже мой! — воскликнула я с ужасом. — Я бредила, я говорила про него? И она слышала?

— То-то и беда! — отвечала она.

— А что с ним? Где он? — спросила я.

— Кто?

— Фред!

— А я почем знаю? Да кто же это?

Фред, боже мой! Что он сейчас думает? Две недели я не могла его видеть из-за посещений моего будущего мужа, целую неделю я болела, и теперь — конец, конец!

Я металась по подушке, пока Фанни не заставила меня что-то выпить. Выполнив ее просьбу, я почувствовала какую-то необычайную тяжесть в голове; закрыв глаза, я вскоре предалась более спокойному сну, нежели дремота во время болезни.

Первое, что я увидела, открыв глаза, был холодный взгляд тетки. Я хотела ей улыбнуться, но не смогла. Суровый взгляд миссис Стонер поразил меня, и беспокойство овладело мною. В это время из-за полога шагнула какая-то тень. Я с усилием, подняла голову и вдруг узнала мистера Генри. Теперь его облик был мне противен. Я снова опустила голову на подушку и закрыла глаза. Фанни сказала, что я хочу уснуть, и все вышли потихоньку из комнаты, кроме служанки, которая снова села в свой угол.

На следующий день я чувствовала себя совершенно разбитой, но тем не менее я встала и самостоятельно оделась, улучив минуту, когда не было Фанни. Спускаясь по лестнице, я старалась не шуметь: мой бледный вид мог испугать кого угодно. Открыв дверь в гостиную миссис Стонер, я застала хозяйку в кресле. Войдя к ней, я поздоровалась.

— Сядь, — сказала мне она. Я села. — Мне необходимо поговорить с тобой.

— Я слушаю вас, тетя, — сказала я с трепетом, зная наперед, о чем будет идти речь.

— До нынешнего дня ты была хорошей девушкой, Лили, я же, со своей стороны, старалась заботиться о тебе, как заботится тетка о своей племяннице, даже больше того — я старалась, чтобы мой дом смог заменить тебе все.

— Да, тетя, — ответила я.

— И я надеюсь, что ты благодарна мне за заботу о тебе.

— Ваша любовь дороже мне всего на свете, — со слезами на глазах отвечала я.

— Я рада за тебя. Если ты не станешь мне прекословить, Ли, ты сможешь сохранить мое благословение на всю жизнь.

— Мне бы хотелось этого, тетя.

— Хорошо. Скажи-ка, Ли, нравится ли тебе наш новый знакомый — мистер Генри Кларк? — словно гром прозвучали слова тетки.

— Мне? — Я старалась оттянуть роковую минуту.

— Да. Подумай и ответь, Ли.

— Н-не знаю, тетушка. Как вам будет угодно.

— Прекрасный ответ. Я очень рада, милая, что ты такая послушная, — ответила тетка. — Так вот, Ли, он очень милый молодой человек, прекрасно воспитан и всеми уважаем. Ты должна полюбить его, Ли, он, несомненно, достоин того, — насмешливо сказала она. — И назвать своим супругом.

— Как это? — воскликнула я, весьма пораженная резким изменением ее тона.

— В чем дело?

— Я не ослышалась, тетя? — спросила я, стараясь сдержать слезы.

— Нет, — отвечала она с явным раздражением, — твоим мужем станет мистер Кларк.

— Но я его вовсе не люблю, тетушка!

— Ну, так и что же? Полюбишь, моя милая, раз я велю тебе.

— Но, тетушка…

— Не спорь, Ли! — резко возразила она. — Я вовсе не шучу с тобой. Уж я знаю твой нрав, ты очень любишь грубить старшим и спорить с людьми, которые, несомненно, лучше тебя знают, как нужно поступать, и которые старше тебя! Так решено. Слушай меня и моего совета и решения, ты пойдешь с ним к алтарю, потому что… Что это с тобой, милая моя? Ты плачешь? Бог мой, убиваю я тебя, что ли? Какова же причина лить слезы? У тебя будет обаятельный супруг, твое сердце будет отдано ему. Право же, можно подумать, что у тебя отнимают жизнь!

Я постаралась успокоиться, зная, что тетка не переносит слез, тем более — моих. Напрасно! Они градом лились по щекам.

— Я ненавижу плачущих! — раздраженно проговорила тетка. — Ты же знаешь! Поди в свою комнату. И, если имеешь мне что-то сказать, помимо возражений, я жду тебя вечером в голубой гостиной.

Я встала, сделала реверанс и убежала в свою комнату. Через секунду вошла Фанни и принялась меня успокаивать. Она уверяла меня, что, какова бы ни была причина моего горя, она не стоит таких страданий. Еле вырвавшись, я выбежала из дома и что было духу пустилась через двор к воротам. Но силы покидали меня с каждой минутой. Едва добежав до кухни, я упала и вновь потеряла сознание.

Нанси, которая увидела меня в окно, уложила меня на своей кровати и ухаживала за мной до тех пор, пока я не пришла в себя.

— Нанси, где я? — спросила я, не в Силах соображать.

— Ох, Лола, Лола! В кухне ты, у меня! Бедняжка, бежала через двор — да так и свалилась прямо посреди дороги.

— Нанси, помоги мне встать… — прошептала я.

— Куда еще? — воскликнула она.

— Мне… мне необходимо… я должна увидеть его, Нанси, я должна! — бормотала я, хватая и судорожно сжимая ее полную руку.

— Эх, Лили, что ты раньше думала-то? — качала головой она.

— Раньше… я не могла, Нанси, не могла! Пусти меня, помоги мне встать! Я должна знать, где он, я должна все объяснить ему!

— Лежи, не беспокойся о нем. Он все знает.

— Кто? — встрепенулась я, словно сбрасывая с себя сонливое состояние.

— Кто же, как не Альфред Темпль твой, — произнесла она.

— Альфред, — прошептала я. — Где он? Что с ним?

— Лежи, лежи, иначе ничего не скажу.

Я покорно легла, но волнение охватывало меня: я вся пылала.

— Нанси, скажи, где он? — Я заплакала. Ей, по-видимому, стало жаль меня. Она погладила рукой мои волосы и мягко посмотрела на меня:

— Не бойся, девочка моя, он знает все. Я все рассказала ему.

— Все? — спросила я. — Он знает, что тетка взяла меня обратно?

— Да.

— Он знает, что я не настоящая ее племянница?

— Да, Ли.

— Ты сказала ему, что меня выдают замуж?

— Да, Ли.

— И что… он?

— Ах, Ли, он так побледнел, так побледнел! Вот-вот расплачется. “Да? — говорит. — И она согласна?” “Что же, — говорю, — ей делать-то? Такова теткина воля. Да и зачем ей отказываться? Мистер Генри богатый человек, красивый, хороший. И чего же она должна отказываться?” А он стоит такой бледный, так дико смотрит на меня. “Я, — говорит, — понимаю. Думаю, что она будет счастлива с богатым и знатным мужем”.

— Как? Он так и сказал? — воскликнула я.

— Так и сказал.

— Не может быть, Нанси! Не может быть! Он не мог так сказать! Не мог!

— Воля ваша, Ли, я не взяла греха на душу соврать.

— Нанси! — с горечью воскликнула я. — Неужели он даже не возражал? Так и ушел, ничего не сказав?

— Да, Ли, так и ушел.

— Значит, он не любит меня! — с диким отчаянием в голосе воскликнула я.

— Не знаю, мисс. Мне кажется, наоборот. Видели бы вы его, — не сказали бы так! Он ушел отсюда сам не свой, бледный как смерть! Я напугалась, не натворил бы чего, и из опаски послала за ним, чтоб спокойно до дома дошел, мальчишку.

— Когда? Когда это было?

— Да вчера и было. Вечером пришел…

— Пришел? — наконец поняла я. — Как — пришел? Просто так взял и пришел?

— Ну да.

— Прямо к тебе?

— Прямо ко мне.

— Как же так? И что ты сказала ему?

— Да что сказала? Всю правду и сказала. Говорю, наша Лолиана — барыня, то просто случайность была, что она здесь работала. Все и рассказала, как есть. Он пришел — да давай меня просить: проводи да проводи меня к ней. Мне необходимо увидеть ее… Совсем как ты.

— А почему он пришел с этим к тебе? Почему именно к тебе? — недоумевала я.

— А к кому же еще?

— Почему бы, например, не к Фанни или к Джейн?

— А что ему с них? Разве он их знает?

— А разве тебя он знал? — спросила я.

— Конечно, Ли! Он ведь меня встретил тогда, во дворе, да и давай расспрашивать о тебе. Я, говорит, девушку одну люблю. Она у вас помощницей работает. Где она? Могу ли я видеть ее? Я говорю: нет ее. А сама-то вспоминала, как ты мне соусы портила и ватрушки жгла, да и поняла, в чем дело.

— Так это давно было?

— Давно. Месяц назад. Как раз в тот самый день, когда вы на бал ездили, Ли.

— Значит, он все знает обо мне?

— Значит, знает.

— Нанси, почему же ты не провела его ко мне?

— Что вы, мисс! Могла ли я? Да если бы госпожа узнала, — что было бы с вами, со мной, с ним? Да и зачем это нужно, мисс? Я объяснила ему, что вы теперь снова у барыни живете, теперь у вас жизнь другая…

— Что? Зачем, зачем ты это говорила ему? — воскликнула я. — Что же он ответил? Он ушел?

— Нет, Ли. Он сначала согласился со мной, а потом, через три дня, вернулся и говорит, что — де не сможет спокойно жить, пока не объяснится с тобой. Мне, говорит, необходимо ее увидеть. Что уж тут поделаешь?

— Да, но… Нанси, как мне увидеть его? Он прав, мне нужно с ним поговорить. Очень нужно! Очень нужно!

— Понимаю, Ли, понимаю.

— Ты можешь помочь нам встретиться? Ты знаешь, где он живет?

— Знаю, Ли, да что с того? А, понимаю! Его нужно провести сюда, на кухню, верно?

— Нет, это место неподходящее, нас могут увидеть. Умоляю тебя, приведи его сегодня в сад, туда, на мое любимое место у калитки. Там нас никто не заметит, и… — Я больше не могла говорить: волнение побороло те силы, остатки которых еще теплились во мне; я упала на подушку, едва вновь не лишившись чувств.

— Хорошо, Лили, я выполню твою просьбу, но только завтра — и не раньше. Тебе необходимо подкрепиться. Завтра ты будешь сильнее.

Я не возражала, ибо у меня не было сил возражать. Я дала Нанси уложить себя и заснула крепким сном.

ГЛАВА XI ДВЕ ВСТРЕЧИ

Еще задолго до назначенного часа я спустилась в сад. Пройдясь несколько раз по цветнику, окружавшему дом, направилась к своей аллее.

Вскоре я ясно расслышала голос Альфреда. Это был действительно он; увидев его раньше назначенного часа, я снова убедилась в его любви ко мне; только чувство влюбленного могло привести его так рано к воротам у старых кленов.

Я стрелой побежала к нему. Он ждал с той стороны.

— Вы здесь! — прошептал он.

— Альфред!

— Я пришел… я прибежал, потому что вы хотели меня видеть.

— А вы… не хотели бы меня видеть? — спросила я.

— Выслушайте меня, дорогая, — сказал он, — мне нужно кое о чем спросить вас. Надеюсь, вы позволите?

— Конечно, Фред.

— Когда предполагается ваша свадьба?

— Я ничего не хочу скрывать от вас, Фредди, — вздохнула я. — Вчера вечером тетка сообщила мне об этом. Тетушка говорит, что не пройдет и недели, как церемония состоится.

Тяжкий вздох вырвался из его груди, и он остановил на мне долгий и грустный взгляд.

— Да, — тихо сказал он, — вы так спокойно произнесли эти слова, даже не догадываясь о том, какое действие произвели они на меня. Сейчас вы, сударыня, произнесли мне мой смертный приговор. Знаете, Лолиана, когда я впервые услышал об этом из уст Нанси, я собрал все свои силы, чтобы сдержаться. Может быть, я побледнел, но во всяком случае я постарался сдержать себя. Кажется, не сделал ничего предосудительного. Через пять минут я ушел. Я был оглушен этим известием. И вот я здесь, Лолиана. Теперь ответьте мне, моя жизнь и смерть зависит от вашего ответа: что вы думаете делать?

Я опустила голову. Будучи совершенно подавленной, я чувствовала муки совести, но давнее напоминание Фанни, что я должна быть благодарна тетке за то, что она вырастила меня, заставляло меня думать о другом.

— Что же я должна делать, Фред?

— Вам… Ах, простите, я ведь теперь совершенно не знаю, как называть вас. Сударыня…

— Что? — воскликнула я, вспыхнув. — Как ты говоришь?!

— Лолиана, — немного смутившись, продолжал он, — я не знаю, могу ли я давать вам советы, когда вы стали госпожой.

— Я не госпожа, Фред, и ты ведь знаешь это. Я требую, чтобы ты называл меня по-прежнему.

— Хорошо.

— Так что же я должна делать? — прошептала я.

— Скажите мне откровенно, вы любите этого человека? — спросил он.

— Кого? Вас?

— Нет, того человека, за которого вас хотят выдать замуж.

— Я люблю тебя, — ответила я, глядя ему прямо в глаза.

— Это правда? — прошептал он.

— Ты же знаешь! — слегка раздраженно ответила я. — Ну, говори же, говори: что я должна делать?

— И вы действительно хотите бороться против судьбы и отвечать ей ударом на удар?

Я вздрогнула и с испугом посмотрела на Фреда.

— Что вы называете борьбой? — спросила я. — Разве могу я нарушить приказание тетки?

— Но ведь она не тетка вам!

— Да, но она воспитала меня и не дала умереть. Она дала мне благословение и теперь требует платы за свою заботу. Это невозможно.

Он вздрогнул.

— У вас слишком благородное сердце, чтобы не понять меня, Альфред, — продолжала я. — Разве я могу поступить иначе?

— Зачем же вы спрашиваете об этом у меня? — вдруг бесстрастно сказал он. — Я плохой судья в этом деле.

— Но что, вы не можете мне посоветовать? — с отчаянием спросила я. — Отвечайте же! Дайте мне совет: что же я должна была именно делать?

— Вам надо было бы отвергнуть эту затею.

— Но как?

— Но если вы не любите его, вы должны были сказать тетке, что не можете жить с нелюбимым мужем, что, если он вам противен, — то это вдвое хуже.

— Фред, я не говорю о нем ничего плохого.

— В таком случае, вам нужно было бы сразу сказать тете о том, что вы согласны, — продолжал он холодно.

— Но я не согласна! Я люблю тебя! Тебя!

— Меня? — спросил он, словно стараясь скрыть свое волнение. — Вы любите меня?

— Ты смеешь спрашивать! Это бессердечно! Вы не раз слышали это от меня. Отчего я должна была разлюбить вас?

— Да, Ли, но все это — слова. А на деле… — с горечью продолжал он. — Вы хотите стать женой другого. Вы отказали мне, но согласились на брак с другим человеком. Конечно, в чем-то я понимаю вас. Ведь он богач…

— Замолчи! — оборвала его я. — Это жестоко! Это грешно для вас — сомневаться в моих чувствах.

— Но вы… Ведь вы не согласились бы стать моей женой… — с некоторой надеждой в голосе сказал он.

— Я повторяю вам! Это бессердечно! Если бы я могла избавиться от этого человека, которого тетка так безжалостно навязала мне, то я… Я согласна…

— Да, но вы еще не избавились от него, и это вряд ли возможно, — после некоторой паузы сказал Альфред. — Что, если ровно через неделю тетка велит вам одеваться и ехать под венец?

— О! Я скорей умру, чем позволю, чтобы…

— Умрете? Зачем же, уж лучше…

— Фред! Скажешь ты, наконец, что делать?! — воскликнула я со слезами. — Я не вынесу этого!

— Лолиана, если вы любите, вы должны быть твердой, как скала.

— Но как? Я не понимаю! Я не могу, и я действительно обязана тетке своим воспитанием, своей жизнью. Она так добра была со мной в последнее время…

— Ну, еще бы! Особенно в последнее время, когда решила отослать вас подальше, с глаз долой. Наверное, она для того и вернула вас, чтобы выдать повыгодней замуж и иметь от этого хороший доход.

— Фредди!

— Лолиана, — сказал он, протягивая руки сквозь железные решетки садовых ворот, — дайте мне вашу руку, дайте ее в доказательство того, что вы не сердитесь на меня и в знак того, что любите только меня… Слушайте же, — добавил он, судорожно сжав мою руку. — Я свободен, в отличие от вас, которую ежеминутно тиранит чужая тетка…

— Мне страшно, — сказала я.

— Будьте моей женой, — продолжал он, — я отведу вас к моей матери, она достойна быть вашей матерью. Я, конечно, не могу возместить вам роскошь и богатство, какое имеет мистер… как его? Гарри, что ли? Но я знаю: ваша жизнь должна быть свободной, вы — вольная птица, и никакая золотая клетка не удержит вас. Я клянусь, что буду всю жизнь беречь вас и лелеять, потому что я люблю вас, Лили, как никто другой. Бежим со мной…

— Я так и думала, — с горечью ответила я. — Это невозможно.

— Почему?

Я молчала.

— И вы примете свою долю, покоритесь судьбе и даже не попытаетесь бороться с ней? — спросил он, снова помрачнев.

— О боже! — выдохнула я.

— Так, вы любите его! Ну что же, повторяю вам, Лолиана: вы совершенно правы. Конечно, вам куда лучше будет жить вместе с нелюбимым, но зато богатым и знатным мужем, который, быть может, и сам не любит вас!

— Нет, не продолжай! Прошу тебя, молчи!

— Лолиана, я знаю вас уже столько времени; с того дня, как я узнал вас, все мои надежды на счастье были построены на вашей любви. Настал день, когда вы сказали, что любите меня. Я мечтал о будущем, я надеялся, что вы будете моей. Однако счастье, которое мне чудом удалось поймать, мне удержать не удалось.

— Но как мне избежать этого? Неужели нет никакого другого пути, чтобы…

— Лолиана, люди говорят: за двумя зайцами погонишься, ни одного не поймаешь. Вы должны побороть себя, вы не должны бояться гнева вашей тетки.

— Я не боюсь, — более твердо и уверенно сказала я.

— Значит, вы попробуете? Значит, вы откажетесь? Я надеюсь на вас, Лолиана, — с волнением сказал он.

— Я постараюсь.

— Вы обещаете?

— Знайте, что я сердцем и душой принадлежу вам, — сказала я, вытирая слезы.

— Вы будете моей женой, Лолиана?

Я молчала довольно долго. Я решалась. Я вспоминала все хорошее, что сделала для меня тетка, я вспоминала ее обращение со мной, я представляла себе будущее, жизнь рядом с любимым человеком, и довольно долго в моей душе боролись два чувства — чувство благодарности и любовь.

— Я буду вашей женой, Фред, — сказала я наконец. — Я уйду за вами, я оставлю все. Я готова пожертвовать ради вас всем. Тетка проклянет меня, я знаю ее… послушайте, Альфред, если мне под каким-то предлогом удастся отсрочить свадьбу, то вы подождете, да?

— Клянусь вам: да. Но поклянитесь, что если вас даже силой потащат к священнику, вы ответите отрицательно, чем бы вас ни запугивали, как бы ни проклинала вас тетка.

— Клянусь вам в этом. Клянусь самым святым, что есть для меня на этой земле!

— Но что, если к вашим просьбам останутся глухи? Что, если от вас потребуют немедленного согласия?

— Тогда, Фреди, я ведь поклялась вам. Я вам сказала…

— Но, Лили, как же я обо всем узнаю?

— Через кухарку Нанси.

— Понимаю.

— Боже мой! Знали бы вы только, насколько ненавистен мне этот брак! — воскликнула я, улыбнувшись ему.

— Спасибо, милая Лолиана! Значит, все решено? Вы не измените своего решения, ведь нет?

— Нет, — сказала я.

— Я люблю вас всем сердцем!

— До свидания, до свидания! — выдохнула я, чувствуя, что держусь на последнем дыхании.

— До свидания!

— Уходите же, — прошептала я, видя, что он и не думал двигаться с места. — Прошу вас!

— Вы, правда, не любите его? — спросил он.

— Кого?

— Мистера… как его? Роберта, что ли?

— Боже мой! Вы еще сомневаетесь!

— Благодарю вас, моя любимая! До свидания!

Я с трудом высвободила свою руку, но он снова схватил ее и поднес к своим губам.

Когда он скрылся за поворотом, я упала на скамью и долго сидела так, слушая, как затихает хруст песка под его шагами. Прислонив голову к железным прутьям, я закрыла глаза и безмолвно думала о предстоящем разговоре с теткой.

— Отчего же вы не пошли со своим любимым? — услышала я чей-то сухой насмешливый голос.

Я сделала усилие — повернулась и открыла глаза. Передо мной стоял с презрительной улыбкой мистер Стонер собственной персоной.

— Как видите, судьбе угодно, чтобы я уже дважды застиг вас на одном и том же месте. Вы чего-то испугались? Чего? Неужели меня?

— Да, — с раздражением сказала я, — и я хотела бы попросить вас, если уж вы не можете бросить шпионить за мной, не появляться столь внезапно.

— Я с трудом верю таким словам! — насмешливо продолжал он. — Вы, которая так яростно доказывала в прошлый раз, что не боится меня, вдруг снова испугалась моего появления сегодня. А где же ваши фиалки или незабудки, — что вы там собирали? Ах, кажется, маргаритки!

Я гневно взглянула на него. Этот человек стал мне ненавистен; однако мой взгляд ничуть не смутил его.

— А все-таки жаль, что вы остались здесь. Ваша тетя вновь будет пытать вас и насильно выдавать замуж, а вы… Ваша душа, я знаю, будет стремиться вверх, туда, к своему любимому, в его грязную бедную избушку, не правда ли? Мне искренне жаль вас.

— Я благодарю вас за сочувствие, — ответила я, вставая, — однако я вовсе не нуждаюсь в нем.

— Да? Отчего же? Я думал…

— Думал петух, но попал в кастрюлю! — вспылила я и попыталась пройти. Он загородил мне дорогу. — Пропустите меня.

— Куда же? Ведь он ушел.

— Мистер Томас, этот случай очень заметно отличается от того, и я не собираюсь тратить время на пустую болтовню с вами.

— Отчего же на пустую? Право же, вы меня обижаете, мисс Лолиана. Могу ли я для сравнения взять хотя бы пример с вашим Альфредом? В рамках вежливости, чтобы не обидеть вас, я буду называть его так. Мне очень досадно: вы, разговаривая с ним, потратили почти час, а мне не можете уделить и пяти минут.

— Что же, я готова вас выслушать, но только по делу, а не тратя попусту время.

— Ну вот, теперь вы меня успокоили. Ведь я только что имел счастье убедиться, что вы не считаете слова любви простой болтовней.

— Так, о чем вы хотите со мной говорить? — в нетерпении сказала я, почти не слушая его.

— О любви.

— О чем?

— О любви.

— О чьей любви?

— Вообще-то я хотел говорить о своей любви, но, если вы хотите, я охотно потолкую с вами и о вашей.

— Благодарю вас, сударь, но я сегодня не расположена говорить на эту тему.

— Позвольте вам не поверить, мисс! Почти час, повторяю вам, вы безустанно говорили с Альфредом о любви, почему же я — особенный?

— Вы ошибаетесь, сэр. Особенный — это тот человек, с которым я говорила о любви, а вы, в данном случае, ничем не отличаетесь от остальных.

— Вот потому со мной вы не затрагиваете этой возвышенной темы?

— Повторяю вам, сударь, на эту тему можно говорить только с одним человеком.

— Я с вами не согласен.

— Разве это не так?

— Нет.

— Почему же?

— Хотя бы потому, что я, например, говорил о любви сначала с вами… помните?.. — затем с моей женой, то есть с мисс Элизабет… и вот теперь, уже в третий раз, я вновь возвращаюсь к этой теме, увидев вас.

— Вы не поняли меня, сударь. Я говорю, что лишь с одним человеком можно потолковать о своей любви, которую он разделяет и понимает. Такой человек, как правило, бывает один.

— Вы не правы, — насмешливо продолжал он, — таких много.

— Но я имею в виду только первую любовь, чистую, настоящую… именно ту любовь, которая не имеет корыстных или каких-либо других целей.

— Вы верите в такую любовь?

— Я знаю, что она есть.

— Вы, наверное, основываетесь на том случае, свидетелем которого я только что был. Говорю вам, эта любовь пройдет, она не вечна, вы еще узнаете множество видов этого чувства и все их испробуете.

— Вам не идет роль прорицателя, — в свою очередь, насмешливо ответила я.

— Предположим, но я говорю вам, что иначе не может быть. Любовь — словно куб, у которого множество граней, разных граней различных оттенков и размеров. Вы еще молоды и представляете себе одно возвышенное чувство в виде шара, у которого, конечно, есть свои светотени, но который не имеет граней. Прожив еще лет пять, вы убедитесь, что значит любить и наслаждаться этим чувством в полной мере. Я сказал — лет пять, но — я уверен: вам, с вашей красотой, придется понять все, что я говорю, значительно раньше. Ваша первая весна с цветами и стихами пройдет, вы забудете это чувство. Вскоре вас настигнет другая страсть, также относящаяся к разряду любовного чувства, но уже с некоторыми изменениями. Ваша жизнь будет словно калейдоскоп: сейчас вы созерцаете одну блаженную картинку, не успели оглянуться, а она сменилась, и вы уже любуетесь новой. Вариантов много, их порою не успеваешь даже разглядеть, но их обязательно испробуешь за недолгую жизнь.

— Зачем вы говорите мне это? Взгляды на жизнь у людей различны, и, несмотря на это, я не ставлю ваше мнение о чувствах на первое место. Его можно отвести в конец, если не выкинуть вообще. Вы поверхностно судите о любви.

— Нет, Лолиана, я, напротив, знаю, что это такое, и потому рассуждаю, основываясь на этом. Вы не верите мне сейчас, но вскоре… быть может, однажды вспомнив этот разговор… поймете, кто из нас был прав.

— На каком основании вы утверждаете, что знаете больше меня?

— На основании увиденного и услышанного мной во время моего пребывания в других странах.

— Тем более. Значит, у меня больше шансов утверждать, что я знаю больше и лучше, чем вы. Вы жили так долго в других краях. Быть может, их традиции и устои позволяют любить поверхностно, но я знаю, что душа англичанина…

— Душа англичанина ничем не отличается от души француза или немца. Неужели все страстные души съехались внезапно в одну страну, на берега Британии? Нет, мисс Лолиана, вы должны согласиться, что потерпели поражение здесь.

— Зато я твердо убеждена в другом — в том, что вы, несмотря на свою молодость, рассуждаете о своих теперешних чувствах и желаниях, словно старый отживший старикашка. Вы лишь на пять лет старше меня, а говорите так, словно прожили целую жизнь.

— Нет, моя жизнь все еще впереди, но чувства, то есть определенное начало этих чувств, моя душа уже испытала, именно это и дает мне основание утверждать: я знаю немногим больше вас вообще, но в отношении любовном я перед вами — просто ученый.

— Я никогда не поверю вам, ваша теория мне чужда, и я никогда не разделю ее. Но даже если дело обстоит так, как вы говорите, то я предпочитаю оставаться внизу и не выбираться в ученые и знатоки. До свидания!

— Куда вы, мисс Лолиана?

— Разве наш разговор о любви еще не окончен? — в свою очередь, удивилась я.

— Конечно, нет. Это было всего лишь вступление, а первая часть еще и не начиналась.

— Ну, если первая часть будет продолжаться в том же духе, что и вступление, — ответила я с некоторым раздражением, — то я сразу же отказываюсь от подобной сцены.

— Нет, успокойтесь. Первая часть — да и вторая, я думаю, тоже, — совершенно не будут похожи на вступление. При вступлении читателей подготавливают к ожидающему их впереди, а в основе лежат сами события; так вот, теперь начнутся события. Хотя исход их все-таки может быть трагическим — для одного из главных героев или же для обоих… — это смотря как поведет себя главная героиня, — поспешно добавил он.

— Хорошо, мистер Томас, но только прошу вас: давайте отложим эту первую часть на другой день. На завтра, например. Я устала и больна, мне необходимо отдохнуть, иначе, я чувствую, силы оставят меня.

— Нет-нет! Прошу вас, одну минуточку! Это недолго, смотря как вы ответите!

“Ну что же, господин Упрямец, — подумала я, — я еще найду способ вас усмирить. Я, кажется, уже догадываюсь, о чем пойдет речь, и подумаю, как бы отомстить вам за ваше шпионство и наглость вперемешку с упрямством”.

— Скажите: как ваша болезнь? Простите, я совсем забыл об этом. Вы уже оправились? — спросил он, усаживаясь на скамью рядом со мной.

— Благодарю вас, сударь, все прошло; я теперь чувствую себя лучше.

— А вы помните наш разговор в ту ночь? — Он резко переменил тему.

— К несчастью, да, сэр, — отвечала я.

— И о чем я вас спрашивал? О чем мы говорили?

— Если я не ошибаюсь, то об одной из граней любви, — презрительно ответила я, отвернувшись.

— Я очень рад, что вы поняли мои слова. Мне это лестно. Сегодня, сейчас я хотел бы поговорить с вами о ней же.

— Как, сударь? Но ведь вы женаты! — воскликнула я, изображая удивление на своем лице.

— Да, но что ж с того? — невозмутимо продолжал он. — Каждый человек вправе иметь мечты, и я ничем не хуже других…

— Простите, но я не понимаю вас.

— Я хочу сказать, что я, как и многие, лелею одну мечту, забывая обо всем на свете.

— В том числе о своей жене?

— Да, и о ней.

— Значит, ваша мечта вовсе не связана с интересами вашей жены?

— Вы угадали.

— Мне, право, жаль миссис Элизабет. Чего же не достает вам в вашей жене? Отчего такая неприязнь к ней?

— Разве я сказал, что это неприязнь? — спросил он. — Просто с нею никак не может быть связана моя мечта. Бетти — красивая кукла, которая слишком много думает о роскоши и слишком мало — о своих делах.

— Недурного вы мнения о своей жене, — сказала я с презрением и насмешкой.

— Да, но зато все это верно. А теперь войдите в мое положение, и вы поймете, что я не могу беззаботно отдаваться “мирским утехам” и семейному счастью; на этой почве и родилась моя мечта. Что ж с того, если я женат? Разве я не могу любить? Если брачные узы сковывают меня по рукам и ногам, то душа моя все-таки может оставаться свободной и стремиться к тому, что ей ближе: любить, чувствовать. Не думайте, что она уже отжила свое, она еще способна переродиться, в ней живут чувства и, как говорится, кипят страсти. И ваш образ, такой прекрасный, такой неземной, способен взволновать сердце и пробудить любовь. Вами можно восхищаться. Когда я вас вижу, то чувствую, что мое сердце начинает усиленно биться, оно расцветает и способно вновь полюбить. Мало того, вы не поймете, но я просто пылаю этим огнем, который вы разожгли во мне. Это — тайна моего сердца; вы видите, я открыл ее вам, потому что надеюсь на вашу доброту, я знаю, что вы смилуетесь надо мной и пошлете мне свое расположение. Чудное создание! Ответьте же мне: что меня ждет теперь? Должен ли я страдать, мучиться, или вы будете столь благосклонны, что пожалеете меня? Что я испытаю в дальнейшем: блаженство или бездну горьких мук? Какая судьба постигнет меня?

— Пылкое признание… — усмехнулась я. — Однако ваша речь, сударь, несколько неуместна. А я-то думала, что вы, женившись, обрели крепкую броню и больше не способны разбрасывать свои стрелы страсти налево и направо.

— Я тоже так думал поначалу. Женившись на мисс Дин, я думал, что ее любовь и ее ласка способны будут погасить во мне ту любовь, которую я испытываю к вам. Но она, по-моему, не способна на это. Напротив, ее беззаботность… жизнь с ней еще более убедила меня в том, что я ошибся, выбрав себе жену и тем самым отрезав себе путь к достижению своей цели. Убедившись в этом, я попробовал погасить в себе этот огонь, пожирающий душу. Но ваши чары так сильны, что чувства победили рассудок. Простите меня за дерзость, которую я позволил себе в тот вечер; не осуждая меня за это, не забудьте, что виноваты во многом вы сами. Вы столь прелестны, что ваша красота завладела мною навеки, все мои мысли заняты вами одной. Я пробовал заглушить свои чувства, но мои мысли были одни и те же: как прекрасна эта женщина! Больше я не выдержал и теперь вот доверился словам. Если вас тронут мои мольбы и вы каким-то чудом подарите мне свое благоволение, я клянусь вам, что я предан вам до смерти! Клянусь вам, что буду молчать об этой любви и говорить о ней только с вами: ведь мне и самому придется многое потерять при огласке. Не бойтесь. Я люблю вас безумно, мне вы можете доверить вашу честь, не опасаясь ничего. Я приношу вам в дар свое сердце, свою любовь, свою честь, свое богатство.

— Что ж, я все-таки выслушала вас — несмотря на то, что все ваши чувства я поняла уже из первой фразы. Думаю, незачем было разражаться столь длинной тирадой… Так вот: как вам понравится, если ваши слова я передам вашей жене? А как посмотрит на это тетушка, узнав, что ее сын, назвав своей женой одну девушку, хочет соблазнить другую?

— Я верю в вашу доброту. Неужели вы обрушите на меня такие кары за то, что я не в силах победить в себе любовь, за то, что чувство взяло верх над рассудком?

— Впрочем, ладно. Вы должны понять, что другая на моем месте поступила бы гораздо более сурово. Так и быть, я не пожалуюсь ни тете, ни миссис Элизабет. Но, разумеется, с условием: в дальнейшем вы избавите меня от ваших домогательств, — закончила я, поднявшись.

— Как вы безжалостны! Вас не трогают моя любовь, мои страдания! Поймите, вы обречете меня на смерть! Прошу вас, умоляю! Лили, подождите! — Он кинулся за мной.

Вдруг я услышала чьи-то легкие шаги и шорох платья, задевавшего за кусты. Быстро смекнув, в чем дело, я взглянула на мистера Томаса: он ничего не слышал.

— Боже мой! — прошептала я и с тяжким вздохом покачнулась. Мистер Стонер подхватил меня и, не успев опомниться, столкнулся лицом к лицу со своей женой.

— Mon Die! — воскликнула она. — Что это значит, Том? — последовал затем гневный вопрос.

Я не стала дожидаться развязки, “пришла в себя” и, сделав быстро реверанс, убежала с поляны, предоставив мистеру Томасу и его прежней возлюбленной самостоятельно закончить сцену.

ГЛАВА XII ОБЪЯСНЕНИЕ

На следующий день тетка вызвала меня к себе. Когда я вошла в пышно убранную гостиную, было около десяти часов утра. Я уселась в кресло и решила дождаться тетушки прямо здесь. Вскоре ко мне из спальни тетки вышла ее горничная и сообщила, что миссис Джулия кончает одеваться и сейчас придет. Прошло еще пять минут; дверь отворилась, и вошла тетка в сиреневом атласном платье, повязанном белым шарфом. Лицо ее, как обычно, хранило отпечаток торжественности и величия.

— Доброе утро, тетя, — сказала я, поклонившись. — Вы хотели меня видеть?

— Да, я хотела сообщить тебе… Не знаю, можно ли это назвать новостью, но тем не менее я должна кое-что сказать тебе.

— Хорошо, тетя.

— Что ты подразумеваешь под этим “хорошо”, Ли? — спросила она.

— Дело в том, что я также имею вам кое-что сообщить и надеюсь, что вы выслушаете меня.

— Крайне интересно! Что ж, я выслушаю тебя сразу после сообщения. А оно таково: в четверг состоится твоя помолвка с мистером Генри Кларком.

Я едва сдерживалась, но сумела спокойно выслушать ее “важное” сообщение.

— Что ж, моя милая, теперь я слушаю тебя. В чем состоит твой вопрос ко мне?

— Я отвечу вам, тетя, в двух словах: я не желаю выходить замуж за мистера Генри Кларка.

Тетка буквально чуть не подскочила на месте.

— Да, тетя, — все так же спокойно продолжала я. — Я вижу, вы изумлены? Правда, за все время, что идут разговоры об этом браке, я не воспротивилась вашей воле, не отказывалась. Однако сейчас я убеждена, что должна воспротивиться воле людей, не спросивших моего согласия. И, к тому же, моя пассивность на этот раз была причиной и того, что я как послушная племянница, живущая на средства своей тетушки, старалась подчиниться вашему желанию.

— И что же? — спросила тетка.

— А то, что я старалась изо всех сил, но теперь, когда настало время, я чувствую: несмотря на все мои усилия, я не в состоянии быть послушной. Я старалась, тетя, но мое решение зависит не только от меня.

— Однако!.. — усмехнулась тетка. — Объясни, в чем причина твоего отказа.

— Причина? Я не вижу, тетя, необходимости стеснять себя спутником, которого я не люблю и не могу полюбить, я не могу себе представить, что мне придется мучиться так всю жизнь. Я желала бы сохранить свою свободу и не становиться женой нелюбимого человека.

— Бог мой! Что же тебе не нравится в твоем будущем супруге?

— Прошу вас, тетя, не называйте его моим будущим супругом, ибо он никогда не станет им. Генри Кларк, я не спорю, не отвратителен, не глуп, не противен. Я даже не скажу, что он мне ненавистен, — как человек он, пожалуй, мил моему сердцу. Но и только. Я не люблю его и не смогу полюбить его, даже если стану его женой.

По глазам тетки я поняла, что она злится, но я вовсе не собиралась сдаваться и бросать начатый разговор, зная: подобное дело не требует отлагательств, потому что именно сейчас я как следует подготовила себя к данной теме и, коли начала ее, то просто обязана продолжать.

— Не думаешь ли ты, что, не соглашаясь на этот брак, ты тем самым располагаешь меня к себе? — надменно спросила миссис Стонер.

— Ничуть! Но не думайте, тетя, что я буду несчастной. Напротив, я счастлива. Скажите: чего мне недостает? Люди находят меня красивой, а это уже кое-что значит. К тому же, тетя, закон отнял у вас право принудить меня выйти замуж — ведь, насколько мне известно, я не родная вам. Я благодарна вам, тетя, за все то, что вы дали мне, за мою жизнь, сохраненную вами и мистером Альбером… Который, собственно говоря, и защищал меня от вашего гнева, за то воспитание, которое я — также благодаря ему и вам — получила, за то, что вы вырастили меня. Но сознайтесь, тетя, вы должны были подумать о моих чувствах, о моих желаниях, о моей свободе, наконец, прежде чем приговорить меня к этому замужеству. В конце концов, вы должны были спросить мое мнение о мистере Генри, должны были спросить, хочу ли я вступить с ним в брак. Но вы не сделали этого, тетя, вы подумали, что со мной не стоит и считаться, потому что я ниже вас по происхождению, потому что вы — миледи, а я — неизвестно кто, воспитанница, взятая в ваш дом из милости. Да, это так, но вы позабыли об одном: я — человек, я такой же человек, как и вы, у меня тоже есть свое мнение, свои желания, свои чувства. Вы — я не отрицаю — имели надо мной власть, потому что имели на это права. Но не считаться со мной ни в чем, а в особенности — когда речь идет о моей будущей личной жизни, вы не должны. Именно поэтому я должна сейчас воспротивиться — впервые — вашей воле. Именно сейчас я должна — впервые — сказать вам “нет”, потому что как человек, не как взятая из милости в дом девочка, я имею свои права.

Видя мое (наверняка дерзкое) рассерженное лицо, миссис Стонер не сдержалась и повысила голос. Но, как я уже говорила, мое дело должно было быть закончено. Я не задрожала, я не испугалась, а лишь вопросительно и даже строго посмотрела на нее. Разумеется, это подействовало: тетка тут же овладела собой, укрощенная холодною осторожностью.

— Все это верно, милая моя, — ответила она. — Но что ты скажешь о моем благоволении? Ведь ты сама повторяла: “Я обязана вам жизнью, тетя”.

— Я, тетя, надеюсь на вашу доброту и думаю, что вы объясните мне, почему вы так настойчиво толкаете меня в чужие объятия.

— Да, ты сама превосходно объяснила мне, какие чувства вынуждают такую девушку, как ты, отказаться от предложенного мной замужества, хотя я не вижу здесь ничего особенного. Эта причина мало убедила меня. Но теперь моя очередь сказать тебе, какие побуждения заставили меня настаивать на твоем замужестве.

Я поклонилась в знак согласия.

— Ты права, мне было все равно, как ты будешь жить без меня. Я предложила тебе мужа не ради твоего счастья, потому что я меньше всего думала в ту минуту о тебе. Сказать честно, я вообще о тебе не думала. Мне было просто необходимо, чтобы ты вышла замуж за этого человека. Из некоторых денежных соображений. Ты же любишь откровенность, — добавила она, увидев, как мало-помалу поднимаются мои брови. — Я отвечаю тебе тем же, плачу тою же монетой. Дело обстоит именно так, как я тебе говорю. Не прогневайся, ты сама виновата, Ли. Несколько ночей я не спала, меня обуревали самые отвратительные мысли: я не знала, как мне выпутаться. И в одну прекрасную минуту я вспомнила о тебе. Это был первый раз с того момента, как я выгнала тебя. Людей, моя дорогая, тоже можно использовать как орудие или как предмет; и нет ничего удивительного в том, что я использовала тебя в качестве пешки, будучи сама королем.

Я побледнела как полотно, но вместо того, чтобы согнуться под ударом, гордо выпрямилась.

— Вы разорились! — сказала я.

— Ты точно выразилась, милая моя, — ледяным голосом сказала тетка. — Да, я разорена.

— Вот как! — воскликнула я.

— Да, разорена. И ты, надеюсь, поймешь, благодаря своему блистательному уму, как я собиралась использовать тебя.

— Вы плохой психолог, тетя, — сказала я, — если решили, что ваша катастрофа огорчает меня.

— А разве нет? — спросила она, насмешливо взглянув на меня.

— Что вы, тетя! Не того ли мне следовало ожидать, хоть вы и были бы по-прежнему богаты? Насколько я понимаю, вы не питаете ко мне никаких дружелюбных чувств, и все ваши раскаяния были лишь золотой фольгой, оклеивающей отвратительное основание. Однако позвольте отдать вам должное — вы хорошо сыграли свою роль, сумели обмануть и меня, и всех слуг, и мистера Генри в том числе. Мне жаль вас, тетя, мне жаль, что вы разорены, но это чувство я испытываю не потому, что я понесу ущерб от этого, но потому, что оно свойственно всякому милосердному — хоть на каплю милосердному — человеку. Вам не было жаль меня, когда вам пришла в голову дикая мысль использовать меня в ваших денежных делах, а я, несмотря на подобное ваше отношение ко мне, все же жалею вас.

— Что ж, Ли, — прорычала тетка: ее гнев дошел до предела. — Твое стремление к свободе и твоя… как ты сказала… жалость — все это очень мило и трогательно. Но ты забыла — так позволь тебе напомнить, — что ты жила в этом доме на правах племянницы благодаря лишь милости и хорошему расположению к тебе, из-за доброты хозяев. Ты ведь такое благородное создание, в отличие от всех окружающих, всех этих йоркширских сквайров, а благородные люди разве бывают такими дерзкими? Подумай-ка об этом, милая моя!

Тут она была права; на это мне нечего было возразить.

— И вспомни, — продолжала миссис Стонер, — что я столько дней терпела твое присутствие в доме, изображая при этом самое ни на есть дружеское расположение к тебе. Подумай! Да куда тебе! Ты даже представить себе не можешь, насколько трудно было мне переносить это! Я тебя ненавижу, это правда; я ненавидела тебя с самого твоего прихода в этот дом. Твое присутствие здесь портило мою жизнь все Эти девятнадцать лет. Альбера никогда нельзя было понять — он не любил моего сына, но умилялся тобой, это ты отняла у сына отцовскую любовь! Это ты виновата во всем! И теперь ты же меня осуждаешь, чистое невинное создание! Что ты скажешь на это?

— Вы выгоняете меня? — спросила я.

— Она еще спрашивает! — захохотала тетка. — Или ты, моя любезная, собираешься и дальше отравлять мне жизнь? Ты не собираешься оставить меня в покое, ты не дашь мне умереть в мире? О, я знаю, ты всегда была упряма и жестока! Ты эгоистка, и после всего этого спрашиваешь меня, выгоняю ли я тебя? Ты должна бы удивляться, почему я не сделала этого раньше, почему я терпела твое присутствие здесь. О, как я жалею, что не выгнала тебя еще год назад, когда ты посмела напомнить мне о своем присутствии! Только Томас, мой добрый мальчик, уговорил меня оставить тебя здесь, дать тебе способ зарабатывать деньги, дать тебе возможность иметь кусок хлеба и крышу над головой. Ты должна благодарить его, бесстыжая: он в ответ на то, что ты отняла у него отца, платил тебе такой милостью! Тебе, девчонке без рода, без племени! Только он сумел упросить меня оставить тебя, чтобы не дать умереть в нищете.

— Так, значит, ваш сын намекнул вам, чтобы вы отправили меня на кухню? — воскликнула я. — Конечно, тетя, это огромная милость с его стороны: отомстить мне таким образом в ответ на отказ!

— Замолчи! — крикнула она, вскочив. — Я всегда говорила, что у тебя нет ни совести, ни чувства долга, ни благодарности! Убирайся отсюда немедленно! И не забудь, что я не тетя тебе, а следовательно, ты уйдешь отсюда без ничего, какою пришла! Не ожидай от меня милости, ты не получишь от меня ничего, ни одного шиллинга, ни одного пенса!

— Я не приму от вас никакой милостыни, — гордо ответила я.

— Вон! — прохрипела тетка и, схватив колокольчик, судорожно принялась его трясти. Это не прекращалось, пока не вбежала горничная. — Немедленно отправляйся на чердак и принеси тряпье, в котором принесли сюда эту девчонку! — приказала служанке госпожа. Та быстро побежала исполнять приказание.

Я не стала дожидаться дальнейших выпадов тетки, поклонилась ей и вышла из комнаты. Я отправилась к Нанси на кухню. Она покачала головой в ответ на мой рассказ, немного повздыхала, но все же согласилась потом, что я поступила правильно, окончательно выяснив отношения с теткой.

— Все же жаль ее, — вздохнула она. — Ей в последнее время и так тяжело приходится. Но вы, мисс, все же правильно сделали. Я нисколько не сомневаюсь, что вы будете счастлива и без госпожи! Только знаешь, Лили, — вдруг сказала она немного грустно, — мне все же жаль, что вы ушли от нее.

— Почему, Нанси? — спросила я.

— Вы ведь уйдете от нас и забудете Нанси.

Я улыбнулась и сказала ей, что никогда не забуду свою добрую кухарку, которая так много сделала для меня, никогда не забуду тех дней, что я прожила у нее, и тех вечеров, которые мы так весело проводили вместе.

— Правда, Ли?

— Конечно!

— И ты будешь хоть изредка навещать нас?

— Я буду навещать вас каждую неделю!

Вскоре пришла Фанни и отдала мне какие-то пеленки, клетчатый плед с бахромой по краям и простую детскую фланелевую шапочку.

— Это моя одежда? — спросила я, улыбнувшись.

— Да. То есть… Я просто принесла вам, думая, что это может вам пригодиться. Если вы согласны, мисс, то я с радостью дам вам два своих простых платья. Они, конечно, отличаются от тех дорогих нарядов, что вы носили в последнее время, но все-таки… Вы, наверное, не будете слишком придирчивы.

— Благодарю тебя, Фанни. Со старой жизнью покончено, теперь я начинаю новую: такую, какая должна была быть у меня. Ведь я всего-навсего дочь мельника. Как только я устроюсь на работу и заработаю достаточно денег, я сразу же верну тебе твой щедрый дар.

Нанси накормила меня и оставила ночевать в своей комнате, а на следующий день я перешла в дом Альфреда. Меня приняли радушно. Я была счастлива необычайно, когда старые мистер и миссис Темпль обняли и расцеловали меня. С миссис Каролиной Темпль, матушкой Фреда, мы мгновенно подружились и завели оживленную беседу. Я была просто очарована ею и сразу же почувствовала к ней душевную привязанность.

Думаете, мне было жаль уходить от тетки, возвращаясь от праздной жизни к обыденным заботам бедности? Ничуть! А может, вы считаете, что я собиралась жить у этих милых добрых людей на правах госпожи (хотя, может быть, и гонимой)? Вы вновь неправы! У меня был план: я буду зарабатывать шитьем. Эти люди только дали Фреду и мне небольшую сумму, чтобы переехать в Лондон и, в ожидании первых заказов, приобрести жилье и все самое необходимое. Я ушла от унижений, которые терпела у тетки; вместо того, чтобы вновь и вновь выносить хмурые взгляды и упреки, я шла к новой жизни и должна была быть счастливой. Я получила хорошее воспитание, и оно помогло мне в дальнейшем. У меня был неплохой вкус, я умела проворно шить и вышивать, и я должна была жить прекрасно. Я не жалела о том, что ушла от роскоши балов и гостиных, от светской чопорной жизни. Я ничего не потеряла, ничем не пожертвовала. У меня осталась моя неизменная страсть к независимости, которая была мне дороже всех сокровищ мира. Я нисколько не была огорчена, ибо знала, что сумею устроить свою судьбу. У меня остались мои клубки шелка, книги, карандаши, мой рояль — подарок дяди, но все это лишь помогало мне в дальнейшем.

К тому же, избегая навязанного мне замужества, я шла навстречу счастью. Передо мной был долгий путь, по которому я должна была пройти рука об руку С любимым; счастье звало меня к себе. Отчего и ради чего я должна отказывать себе в удовольствии, в блаженстве?

Я стала женой Альфреда. Ровно через неделю после моего ухода из дома тетки состоялась наша свадьба. Сомневаюсь, что смогу передать его взгляд, обращенный на меня, когда он подводил меня к алтарю. Я знала, я чувствовала, что он любит меня: и я не ошибалась. На нашей свадьбе присутствовали большинство слуг Мисфизенсхолла; ведь это именно они собрали деньги и преподнесли мне свадебный подарок — мое подвенечное платье. Моя жизнь только начиналась для меня… Я думаю, не стоит говорить, насколько счастлива я была рядом с мужем. Наши интересы во многом сходились, свое сердце, свою любовь, свою волю я отдала ему, любимому человеку.

Мои страдания кончились, и началась милая сердцу спокойная жизнь. Спокойная? Судите сами! Для того, чтобы описать мою дальнейшую жизнь, придется измарать еще немало бумаги. И если вам, дорогой читатель, хочется узнать, что испытала я в дальнейшем, переверните лист и читайте дальше.

Конец первой части