Царица снов

ГЛАВА I ЗАМОК ХОРИТЕБЛ

Погода начинала портиться. В воздухе чувствовалось приближение грозы: с востока тянулась огромная черная туча, быстро надвигаясь на рощу. Лошади замедлили шаг, опустили головы, обмахиваясь хвостами, фыркали, раздувая ноздри и то и дело встряхивая гривами. Всадник, ведя в поводу вторую лошадь, посматривал то на небо, то на животных, которые почти перестали взбивать пыль копытами и шли ровным, размеренным шагом. Туча надвигалась. Где-то вдали прокатился медленный гул. Путник вздрогнул.

— Ничего, Эмми, ничего, — проговорил он хрипло и тихо своей спутнице, что сидела на его же лошади, перед ним. — Скоро мы должны добраться. Мы почти рядом. Я думаю, нам не откажут в помощи и в ночлеге…

В его голосе чувствовалось беспокойство. Все вокруг притихло, словно чего-то ожидая. Птицы умолкли; не слышно пения цикад; даже ветер стих. Деревья перестали раскачиваться. Но ненадолго. Туча затянула все небо, и первый удар ветра едва не снес шляпу с головы путника. Он пустил лошадей быстрее, но через какое-то время они вновь перешли на свой неторопливый, размеренный шаг.

Первые крупные капли упали на сухую землю. Неожиданно блеснула молния. До дороги оставалось миновать всего несколько деревьев, и путник направил коня к обочине. Грянул гром и торжественно прокатился по небу. Кони, испуганно шарахнулись в стороны, всадник с трудом удержал их. Шум напугал животных, и они галопом понеслись вперед. Брызнул дождь, взвились вверх клубы пыли. Вскоре нечастые капли превратились в беспрерывные тонкие водяные нити, дождь становился все чаще, все сильнее и сильнее.

— Ничего страшного, Эмми, — продолжал путник, успокаивая свою бесчувственную подругу и тем самым успокаивая себя. — Мы скоро доберемся, совсем недалеко… Нам не откажут.

Они начали спускаться к мосту, и сейчас их очень сильно трясло, к тому же они очень торопились. Всадники насквозь промокли, но единственной их целью было добраться поскорее до замка, что находился здесь, недалеко. Там они рассчитывали на приют. Вскоре они взобрались на холм. Теперь только ряды деревьев отделяли их от замка; оставалось миновать их и попросить приюта.

В замке горели огни; следовательно, в нем кто-то жил. Они подъехали к огромным воротам, и путник что было силы заколотил в огромные двери. Вскоре ворота отворились, и перед его взором предстали несколько мужчин с фонарями в руках.

— Кто здесь? — раздался чей-то голос.

— Мы странники, — последовал ответ.

— Что вы хотите?

— Буря застигла нас в лесу, а до станции, наверное, еще далеко…

Он не договорил. Вздохнул. В его лице было столько мольбы и ужаса, что их тут же впустили. Посреди внутреннего двора им помогли сойти с коня; кто-то отвел обоих животных куда-то в сторону. Путникам предложили войти в какую-то дверь. Шли медленно: ведь бесчувственную девушку приходилось почти нести на себе. Их привели в какой-то просторный, богато убранный зал. Помогли путешественнику уложить его подругу на диван. Тот со слезами смотрел на раненую девушку. Один из провожатых вышел. Вскоре двери зала опять отворились, странник поднял глаза и увидел перед собой черноволосого, изысканно одетого молодого мужчину. Вновь вошедший велел всем покинуть зал, оставив наедине с собой и путниками только двух человек. Путник опустил руку девушки (он, кажется, щупал ее пульс), сделал шаг навстречу. Поклонился. Вошедший бросил на него мимолетный взгляд и подошел к раненой. Сказал одному из своих людей: “Кино, свечку”. Поднес свечу к лицу девушки, очевидно, рассматривая ее и ее рану. Наконец, обратился к первому страннику (тот внимательно следил за ним и за его движениями):

— Вы находитесь в замке Хоритебл. — При этом он впился взглядом в испуганное лицо приезжего. — Насколько мне известно, вы ищете ночлег.

— Да, — тихо, срывающимся баритоном отвечал допрашиваемый. — Буря застигла нас в пути, а Эмми требуется помощь…

— Эмми — это она? — Вновь пришедший кивнул в сторону девушки.

— Да…

— Кто она вам?

— Она… она — моя сестра, — запинаясь, выговорил странник. — А вы — хозяин этого замка?

— Позвольте узнать: кто вы? — вопросом на вопрос ответил тот.

— Я?.. Мое имя Джон Фэрграун, сэр.

— Кто вы?

— Наш отец, сэр, был пастором в деревушке, что близ Лутона. Наша мать умерла, когда мы были еще детьми, и вот недавно скончался от тяжелой болезни наш отец. У нас больше нет родных, кроме тетки в Лондоне, — она двоюродная сестра моей матери, у нее есть свой магазин на улице Альтена, и мы сейчас направляемся к ней.

— Вот как? — усмехнулся хозяин. — Но позволь спросить: что случилось с твоей сестренкой в дороге? Ведь она ранена, и причем тяжело.

— Тяжело ранена? — воскликнул путник, испуганно взглянув на девушку. — Неужели настолько сильно, что…

Хозяин несколько секунд смотрел на него.

— Так что же случилось с ней? — повторил он вопрос, усаживаясь в кресло.

Странник опустил голову.

— Позвольте мне не говорить вам этого, — едва слышно сказал он. — Но скажите мне, с моей…

— Послушай-ка, так как ты попал на эту землю? — перебил хозяин небрежно. Слова путника о том, что они всего лишь дети священника, явно заставили хозяина замка Хоритебл изменить и тон, и обращение к гостям. — Знай: здесь полновластный хозяин — я и только я. Все здесь слушаются только меня; следовательно, и ты должен отвечать на мои вопросы, не задавая мне своих. Надеюсь, понятно, мой мальчик?

Юноша, который называл себя Джоном, вздохнул.

— Если хочешь спросить о чем-нибудь, — несколько смягчившись, добавил хозяин, — ты можешь задать свои вопросы позже. А теперь, чтобы не заставлять меня внушать тебе правила поведения на моей земле, отвечай. Как зовут твою тетку?

— Миссис Ст… Сто… нер…

— Как, как?!

Юноша побледнел от ужаса, но отступать было поздно:

— Миссис Стонер…

— Это — настоящее ее имя?

— Да… сэр…

— Почему же ты говоришь таким неуверенным голосом?

Путник молчал.

Минуту, пока длилась эта пауза, хозяин рассматривал Джона. Тот под пристальным его взглядом опустил глаза, и его бледные щеки чуть заметно порозовели. Джон заметил, как один из тех двоих, что до сих пор оставались в зале, наклонился к хозяину замка и тихо сказал:

— Господин, а ведь он даже шляпу не снял, хотя с него ручьем льется вода…

“Господин? — удивленно повторил про себя Джон. — Что за странное обращение? Кто же сейчас так обращается к барину?”

Однако напоминание о том, что надо снять шляпу, вызвало в нем другое чувство. Джон опять побледнел. Бросил умоляющий взгляд на хозяина. То был странный взгляд: Джон как будто не хотел, чтобы хозяин его заметил. Как будто юноша хотел лишь узнать, что сейчас скажет этот человек. Но от проницательного господина ничто не ускользало.

— Тебе бы не мешало переодеться, дружок, вон как ты дрожишь от холода, — насмешливо заметил он. — Есть ли у тебя сухая одежда?

— Она, наверное, намокла, ведь все лежит в узелке… — неуверенно начал путник, то и дело поглядывая на врача, который в это время приблизился к раненой и хлопотал у ее постели. Хозяин это тоже заметил. Обернулся к доктору:

— Джеймс, как там дела?

— Бедная девушка очень плоха, — ответил тот. — Пуля глубоко засела.

Тень сострадания пробежала по лицу хозяина.

Буквально уничтоженный этим известием, Джон опять содрогнулся:

— Доктор, но… она будет жить? О, скажите, она будет жить? — И слезы потекли по щекам юноши.

Хозяина, кажется, и в самом деле тронула за живое его беда. Он отвернулся и задумался, как будто вспоминая что-то.

— Не знаю, будет ли жить ваша сестра, — ответил доктор. — Надеюсь.

Юноша упал на колени перед раненой девушкой и, как ни старался, не смог сдержать рыданий. Слезы текли по его щекам так обильно, что теперь в чувствительности и нежности этого молодого человека никто не сомневался.

— Отведите его в зеленую комнату, — приказал хозяин, — дайте ему чистую одежду, а девушку…

— О, позвольте, чтобы она была со мной! — воскликнул юноша, молитвенно сложив руки. — Пусть она будет со мной!

— Хорошо, отнесите ее в его комнату. Джеймс, ты позаботишься о ней.

Отдав последнее приказание доктору, хозяин удалился.

Все было выполнено, как по мановению волшебной палочки.

Джона отвели в хорошо обставленную комнатку, принесли ему чистую одежду; когда один из людей, что привел его, на чал помогать ему переодеваться, тот, поблагодарив, поспешно ответил, что переоденется сам. Ему был принесен тонкий обед, какой довелось бы отведать у людей с хорошим вкусом. Чуть подкрепившись, Джон уселся в кресло рядом со своей сестрой и долго не сводил с нее глаз, размышляя о постигших его несчастьях: вскоре сон сморил его, в этом помогла и усталость.

Разбудил его возглас девушки. Мгновенно проснувшись, он бросился на колени перед ее постелью. Девушка была в беспамятстве.

— Эмми, Эмми, — повторял Джон и гладил рукой ее волосы. — Эмми, что с тобой?

Девушка заметалась на подушке. Юноше с трудом удалось ее успокоить; девушка застонала от боли и снова потеряла сознание. Через некоторое время она открыла глаза и тихо прошептала:

— Это я виновата!

Вскоре пришел доктор и пощупал ее пульс. По его лицу юноша понял, что ничего хорошего он не обнаружил.

— Доктор, скажите, — попросил он, вытирая слезы, — скажите всю правду…

— Всю правду? — повторил тот, вздохнув. — Хорошо. Вы и сами ее знаете, молодой человек. Самое большее — это сутки.

— Сутки! — воскликнул бедный юноша, вскочив. — Но этого не может быть! Нет! Нет!

Утром, когда доктор снова навестил больную, ей сделалось хуже. Девушка еле дышала, и губы ее начали покрываться кровавой пеной. Начиналась агония.

Невозможно описать отчаяние брата: он вскрикнул и бросился к ней. Наконец наступили последние судороги, умирающая сделала слабую попытку подняться и упала мертвая. Брат, обняв ее, зарыдал:

— У меня мою подругу, которая любила меня, которая была мне больше, чем сестра, которая заменяла мне всех родных?! Как же несправедливо это, как несправедливо! Сколько она мучилась из-за меня, сколько страдала! За что же, господи, за что? Эмми, милая, прости меня, прости, что моя судьба так неласкова, прости!

Язык горя, как известно, не знает ограничений, и именно в горе мы забываем про все на свете: ложь, под которой вынуждены скрываться, страх перед гибелью, всю свою жизнь порой.

ГЛАВА II КЛАДБИЩЕ В ЗАМКЕ ХОРИТЕБЛ

Наутро хозяин вошел в комнату, где покоилось тело умершей. Рядом на коленях спал, по-видимому, утомленный горем, Джон Фэрграун. Подозвав к себе женщину, что должна была находиться рядом с больной, хозяин спросил, что было после того, как все вышли из комнаты.

— Мой господин, он… так плакал, так убивался и все просил у кого-то прощения…

— Он?.. И что же он говорил?

— Ах, трудно понять. “Я не смогу жить без тебя, как я отыщу его, кто будет моей сестрой, кто будет помогать мне?”…

— Отыщу, говорил он? Кого?

Женщина пожала плечами.

— Анна, будь здесь. Когда он проснется, постарайся успокоить его, отвлечь чем-нибудь, чтобы он не так сильно убивался. Когда ему станет лучше, доложите мне.

Он вышел. А пока женщина занимается Джоном Фэрграуном, а хозяин замка сидит, задумавшись, в своей комнате, давайте-ка рассмотрим этого “господина” и разберемся, кто он есть вообще. Так как дальнейшие главы без него не обойдутся, попытаемся несколькими словами набросать его портрет.

Это был не чистокровный англичанин. Чуть выше среднего роста, лет двадцати пяти — двадцати семи. Его осанка отличалась благородством, а красивое лицо с приятным темноватым отливом кожи дышало мужеством и прямотой. Его серые глаза таили в себе что-то необыкновенное, взгляд этих проницательных глаз постоянно менялся в зависимости от того, о чем он думал или с кем и о чем говорил. Однако чаще его лицо имело суровое выражение, — как видно, воспоминания этого человека были не из приятных. Его слегка резковатый раздвоенный подбородок свидетельствовал о том, что этот человек — большой сердцеед; а отвага, которой он обладал и которая была заметна во всем его облике, еще более подчеркивала его красоту.

Его одежда отличалась великолепием и богатством, однако люди, видевшие его каждый день, нередко замечали, что он куда более прекрасен в обыкновенной батистовой рубашке, нежели во всех богатых куртках и камзолах. На его шее всегда висел на золотой цепочке крестик, (что, заметим, было странно, если учесть, кто был этот человек).

Однако сделаем некоторое отступление, после которого, наконец, сможем продолжить рассказ о хозяине замка Хоритебл.

На следующий день Джон Фэрграун присутствовал на похоронах своей сестры.

Над маленьким холмиком склонил свои ветви кипарис. На камне латинскими буквами было написано только одно слово: “Эмми”. По могилке была разбросана охапка роз, а на коленях возле нее стоял человек. Он не рыдал, не причитал, как можно было подумать, — нет, кругом строго сохранялось безмолвие. Однако пусть читатель не подумает, что скорби было куда меньше, чем там, где произносятся пышные, как ветвистые липы в парках, речи, прерываемые то и дело приглушенными рыданиями.

Наконец, спустя четверть часа, от дерева отделилась чья-то тень и приблизилась к коленопреклоненному юноше. Постояв несколько секунд возле него, тень двинулась дальше, приблизилась к группе людей и, что-то, по-видимому, сказав, скрылась. В тот же миг несколько человек отделились от этой группы, подошли к юноше, подняли его и повели к замку. Он не сопротивлялся: лишь беспомощно повис у них на руках.

Возможно, не будь юноша так подавлен горем, он изумился бы, что так много людей обитает в этом замке и все они — мужчины. Он видел их перед собой, видел, как их много, но выводов никаких не мог извлечь. Однако сейчас мы все объясним читателю.

Замок, в который попали брат и сестра, был не чем иным, как обителью разбойников. Но не удивляйтесь столь необычным словам; в дальнейшем, я надеюсь, вы сможете все понять. Хозяин замка, с которым мы уже познакомили немного читателей, также относился к этой шайке разбойников, и даже больше того: он был их главарем.

Все, кто жил в округе замка и даже немного дальше этих окрестностей, прекрасно знали его. Слава о нем гремела, не утихая, его имя произносили с почтением, если не сказать больше — со страхом. В разговорах он носил имя — Король Джоуд.

Джона, совершенно подавленного смертью сестры, ввели в комнату, усадили на пол и закрыли дверь. Около часа он неподвижно сидел в том положении, в каком его оставили. Затем, словно опомнившись, поднялся, сел в кресло и вновь дал волю слезам.

Он почти ничего не слышал, а слезы, лившиеся из его глаз, мешали ему смотреть.

Вдруг ему показалось, что за дверью раздались чьи-то крадущиеся шаги. Через секунду дверь отворилась, и в комнату вошел какой-то человек. Юноша поднял глаза, вытирая слезы, и застыл от ужаса. Вошедший тоже не сводил с него глаз и пристально смотрел ему в лицо. Постепенно губы его расплывались в хитрой улыбке.

ГЛАВА III ВСТРЕЧА

— Гарви Бартли?! — изумленно воскликнул юноша, позабыв об опасности быть узнанным.

Это и в самом деле был наш знакомый — капитан полиции из Лондона.

— Ага, я вижу, вы узнали меня, — улыбаясь, ответил вошедший. — Что ж, тем лучше; значит, я действительно не ошибся в своем предположении.

Удивленный, растерянный и испуганный Джон молча смотрел на него.

— Ну, что же вы молчите? — спросил, снисходительно поглядывая на него и скрестив на груди руки, вошедший. — Как вы думаете: что делают, когда встречают старых друзей? Вы не помните? Позвольте же напомнить вам. Во-первых, здравствуйте. — Он отвесил театральный поклон.

— Что вам нужно? — Изумление, страх, ужас, ненависть сменялись своим чередом на лице Фэрграуна.

— Если не ошибаюсь, вы — Джон Фэрграун? — продолжал Гарви насмешливо.

— Да, — таким же тоном ответил Джон. — И, если слух и зрение не изменяют мне, я говорю с любителем соблазнять чужих жен, полицейским… бывшим полицейским Гарви Бартли?

— Таково было мое имя, покуда новая судьба и новая работа не отняли его у меня.

Несколько секунд длилось молчание. Желая как можно скорее избавиться от охватившего его замешательства, Фэрграун снова уселся в кресло и повернулся к полицейскому.

— Что вам здесь нужно? — повторил он свой вопрос.

— Просто, увидев старого друга, мне захотелось поговорить наедине, вспомнить прошлое, помечтать о будущем, поплакать вместе… — усевшись рядом, ответил Гарви.

— Как вы смеете? — глухо проговорил Джон, и глаза его вновь наполнились слезами. — Как вы смеете? Это жестоко…

— Ну, отчего же? Поверьте: я, в отличие от вас, проявляю огромное сочувствие к вам и, по-прежнему, симпатию…

— Мне не нужна симпатия, прошу вас, покиньте эту комнату, мне нужно побыть одному, — отвечал юноша.

— Ну, полно! Перестаньте же ломать комедию! Вы прекрасно играете свою роль там, перед хозяином, но поверьте, зачем же нужен грим за кулисами? Мы здесь одни, больше вас никто не увидит, поэтому вы можете спокойно снять ваши ложные одежды — они, мне кажется, вас немного стесняют… — Он протянул было руку к светлым волосам юноши, но тот отшатнулся от него.

— Не смейте! — воскликнул он. — Уходите!

— Что такое? — удивился тот. — Ну, знаете ли! Так-то вы гостеприимны! Впрочем, я уже имел возможность убедиться в вашей жестокости…

— Вот именно, господин полицейский. Наверняка вы не забыли самое прелестное место для таких любителей наслаждений, где вы провели несколько дней?

Полицейский нахмурился.

— Но заметьте, милочка, ведь и вам тоже есть что вспомнить, — ответил он. — Как жаль, что вас обманул этот… Крашнер, кажется? У вас ведь из-за него были, насколько я помню, большие неприятности?

— Откуда вам известно? — воскликнул юноша.

— Откуда? — захохотал полицейский. — Ну, мне ли не знать! Мы ведь вместе с ним писали то письмо!..

Юноша побледнел: эти слова кое-что разъяснили ему.

— Значит, это вы? Значит, это вы? — задыхаясь от гнева и слез, воскликнул он и, едва успел полицейский опомниться, со всего размаху влепил Гарви звучную пощечину.

Бартли встал.

— Ну что же, дорогая, за эту шутку мы еще успеем расплатиться, — гневно прорычал он. — Как раз это и привело меня сюда. Как видишь, мы снова встретились. Я знал, что ты не уйдешь от меня, я знал, что фортуна на моей стороне. Я был прав, красавица. И сейчас я хочу напомнить тебе о кое-каких твоих проделках и потребовать платы за них. О, лучшего места не сыскать, — насмешливо продолжил он, — вряд ли Король придет сюда — ведь ты в таком горе…

Он подошел к юноше. Тот оттолкнул его и отступил.

— Если вы прикоснетесь ко мне, я позову на помощь, — проговорил он, стараясь подавить страх.

— Это тебе не поможет, — засмеялся бывший полицейский. — Не устраивайте скандала, моя дорогая, иначе вас могут разоблачить. Я хочу тебя, и я тебя получу. Я давненько намекал тебе на это, и ты вызвалась было мне помочь, да, видно, струсила, испугалась. Но зато теперь тебе нечего бояться. Ты будешь моей; хоть на час, но будешь! Я уже давно решил это, и судьба, как видно, пошла мне навстречу. Всего лишь часик, милашка, а потом можешь дальше продолжать выдавать себя за мальчишку.

Он снял с себя широкий пояс (который Джон успел заметить у многих людей, живущих в этом замке) и вместе с пистолетом, что находился в кобуре, положил его на столик. Затем почти вплотную подошел к Джону. Тому некуда было отступать — он стоял у стены.

— Послушай, недотрога! Я не требую от тебя слишком многого, я лишь прошу немного ласки в оплату за то, что ты мне сделала. Иначе я кое-что расскажу хозяину замка.

И не успел Фэрграун сделать какое-либо движение, чтобы защититься, как он грубо рванул его к себе. Однако ловкому юноше удалось ускользнуть от полицейского; в ту же секунду он был у стола и держал в руке пистолет, направляя дуло на Гарви. Тот отступил, очевидно, испугавшись, но затем его лицо приняло прежнее насмешливое выражение.

— Ну, перестань же дурачиться! — засмеялся он. — Ведь ты не умеешь стрелять…

— Ах, у вас еще не было возможности убедиться в этом? — отвечал юноша, взводя курок.

— Ну-ну! Ведь он не заряжен. Неужели ты думаешь, что я допустил такую оплошность, учитывая твою ловкость?

Он снова подошел к Джону. Руки у юноши задрожали. Он по-прежнему держал пистолет перед полицейским — было видно, что оружие для него служило лишь средством отпугивания, — а другой рукой отбивался, дрожа от отвращения и беспомощности в подобной ситуации. Внезапно поняв, что угрозы Джона — только для видимости, из-за страха, Бартли осмелел и, обнимая, потащил юношу к кровати, но в эту минуту произошло то, чего не ожидал ни Джон, ни Гарви.

Грянул выстрел, раздался дикий вопль полицейского. Юноша в страхе отступил, зная: выстрел произошел случайно, когда полицейский прижал его к себе. Но перед его глазами на черной куртке полицейского расплывалось яркое кровавое пятно, и по пальцам, прижатым к ране, текла кровь. Джон едва не закричал от ужаса. За дверью послышались торопливые шаги, и вскоре комната наполнилась людьми. В одну минуту из рук юноши, судорожно сжимавшего оружие, был вырван пистолет. Джон оказался связанным. Еще через некоторое время в комнату вошел хозяин замка. Ему немедленно доложили, как обстояло дело.

— Он хотел убить меня! — повторял Гарви, беспомощно опускаясь в кресло. — Он хотел убить меня, мне едва удалось отвести его руку…

Глаза хозяина сверкнули, он оглядел испуганного юношу, затем Гарви, наклонился над ним и, едва осмотрев рану, заключил:

— Перестань причитать, рана легкая, едва задело…

— Но, господин, он хотел убить меня… Еще бы немного, и он прикончил бы меня…

— Замолчи! — тихо, но властно перебил хозяин, и этот приказ подействовал лучше любого крика.

Он обернулся к юноше.

— Вот как, молодой человек? На мое гостеприимство ты отвечаешь подобными действиями? Что бы это могло означать?

— Я… Я не хотел… — пробормотал юноша, умоляюще глядя на хозяина, который не сводил с него сурового взгляда.

— Ты должен объяснить все толком. За что ты поднял руку на одного из моих людей? Отвечай же!

— Он… Он пришел сюда… я хотел… я думал… — Джон замолчал, едва сдерживая дрожь.

— Послушай, малый, или ты немедленно объяснишь свое поведение, или тебя вздернут на первом же дереве.

— Господин, это он… — начал было полицейский, но “господин”, обернувшись к нему, бросил на него такой взгляд, что говоривший тут же замолчал.

— Что ты делал в этой комнате? — спросил он у Гарви.

— Я пришел сюда, потому что меня позвали. Этот мальчишка просил меня помочь ему открыть окно. Когда я вошел и повернулся к нему спиной, он выхватил у меня пистолет и выстрелил. Мне удалось отскочить, и поэтому я чудом остался жив.

— Ну, так что же ты скажешь в свое оправдание? — спросил хозяин испуганного Джона.

— Поверьте, я… это неправда! Это неправда… — повторял тот, дрожа от страха.

Этим и ограничился запас его слов. Несколько секунд все сохраняли полное молчание, так как хозяин обдумывал сложившуюся ситуацию; затем он обернулся к одному из окружавших его людей и распорядился:

— Отведите его пока в старую комнату и заприте там. Я подумаю, что делать с ним.

— Но это неправда! — закричал отчаянно юноша вслед уходившему хозяину. — Вы не имеете права, вы…

Его втолкнули в какое-то помещение. Невозможно было разобрать, комната ли была это, подвал ли, хижина ли бедняка. Руки Джона были связаны. Он уселся на какую-то старую тряпку, расстеленную на полу, и долго не мог прийти в себя от пережитого волнения и страха. Столько несчастий, внезапно свалившихся на его плечи, ему было трудно вынести, и довольно долго тело его сотрясалось от рыданий. Он и не подозревал, что под дверью стоит один из разбойников и внимательно вслушивается во все звуки, раздающиеся из-за двери.

ГЛАВА IV РЕГИНА. РАЗОБЛАЧЕНИЕ ДЖОНА ФЭРГРАУНА

В тот вечер хозяин — с этого момента мы станем называть его Королем Джоудом — вызвал к себе Джона. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, насколько угнетенным было его состояние.

— До сегодняшнего дня я считал тебя безобидным, однако твое поведение изменило мое мнение о тебе. Твои действия я не могу назвать иначе, как покушением на одного из моих людей.

Сломленный горем и угнетенный страхом, юноша молчал.

— Молчание, как известно, — знак согласия, — продолжал Король. — Я велел сохранить тебе жизнь, хотя многие из моих друзей порывались тебя прикончить на месте. Тебе дали здесь приют, твоей погибшей сестре оказали необходимую помощь, тебе позволили остаться здесь на время, пока твоя сестра была больна; тебе доверяли, в конце концов. Однако ты повел себя более чем дерзко и, несомненно, заслуживаешь наказания. Я не собираюсь отдавать тебя в руки полиции, я учиню свое наказание, именно такое, какого заслуживаешь ты. У меня свои законы, все чтут и свято исполняют их. По результатам следствия, которое провожу я, я сужу, освободить виновного или убить его; ты поступил более чем бессовестно, тебя также не минует это.

— Но я не виноват… — пробормотал юноша.

— Послушай, мой мальчик, ты забываешь, где находишься, — сурово перебил Король. — Я еще не давал тебе слова… Однако сейчас ты можешь и даже должен объяснить мне свою вину. Я слушаю тебя.

— Я не виноват, — только и сказал юноша.

— И это все, что ты можешь сказать в свое оправдание? — усмехнулся Король Джоуд. — Великолепное признание! Что же ты хочешь после этого — что я должен с тобой делать?

— Отпустите меня, — прошептал Джон.

— Отпустить? — засмеялся Король. — Нет, мой милый, сначала я должен тебя наказать, а уж потом…

— Что вы сделаете со мной? — испуганно взглянув на него, спросил Фэрграун.

— Об этом мне нужно подумать и посоветоваться с моими помощниками. Не беспокойся, Фэрграун, без тебя наш приговор не обойдется.

— Но вы не имеете права, — слабо попробовал возразить Джон и тут же замолк, испуганно оглядываясь на окружавших их вооруженных людей.

— Отчего ты так решил? — спросил Король. — Ведь я объяснил тебе, что здесь только мои законы, и их чтут куда больше, чем законы правительства. Здесь Я главный, понимаешь?

— Но я не виноват… Я могу рассказать об этом… вы не имеете права… — пробормотал Джон, совершенно потеряв всякую надежду.

— Вот как, мой мальчик? — усмехнулся Король. — Ты даже смеешь мне угрожать! Мне — в моем замке? Клянусь богом, это слишком смело. А впрочем, ты можешь попытаться донести на меня… если только останешься жив.

— Вы убьете меня? — тихо спросил Джон.

— Не знаю, малыш. Я подумаю, что сделать с тобой. Но сразу скажу, что и это вполне возможно.

— Вы убьете меня? — с ужасом и удивлением воскликнул Джон.

— Чему же ты удивляешься? Разве в этом есть что-то необычное? — в свою очередь удивился Король.

— Но вы не посмеете!.. Вы не посмеете… Вы не имеете права… — снова заговорил испуганный Фэрграун.

— Послушай, мне скоро надоест эта фраза. Я имею право на все, никто не смеет мне запрещать.

— Но ведь вы только хозяин замка, хозяин этого замка и распоряжаетесь только этой территорией, — запальчиво воскликнул Джон.

— Ты слишком дерзок, мой мальчик, — ответил спокойно Король, делая знак остановиться своим ринувшимся было на Джона помощникам. — Если я хочу, я могу распоряжаться кем и чем угодно. Это моя воля. Я хозяин этого замка, но я могу стать хозяином любого дома и дворца.

Юноша скептически улыбнулся, но ничего не ответил.

— Известно ли тебе, кто я? — сурово глядя на него, спросил Король, очевидно, рассерженный новой дерзостью молодого человека.

— Вы — хозяин этого замка, насколько я понимаю, и вы очень богаты, но это…

— Известно ли тебе мое имя? — грозно перебил его хозяин.

— Нет, сударь.

— Так вот, для того, чтобы ты немного подумал о своих словах, я назову тебе свое имя и название места, в котором ты находишься. Мое имя, малыш, — Король Джоуд. О том, что мой замок называется Хоритебл, ты знаешь. Добавлю только: второе название, которое мне больше нравится, — замок Любви.

Эти слова подействовали, как удар грома. Бедный Джон вздрогнул и поднял на “господина” взгляд, полный ужаса. Несколько секунд он, не отрываясь, смотрел на того, кто называл себя Королем Джоудом. (Тот, в свою очередь, тоже не сводил с него глаз.)

— Это… вы?.. — еле выдавил юноша. — Гарви тоже упоминал замок Любви…

— Ты никак испуган? — насмешливо проговорил Король. — Чего же ты боишься? Ведь ты совсем недавно грозил пожаловаться на меня властям…

Страшный рев, похожий на рычание разъяренного дикого зверя, не дал ему договорить. Король, мгновенно позабыв о Джоне, вскочил. Он был явно встревожен и не пытался скрыть это.

— Что произошло? — спросил он, нахмурившись, глядя на своего помощника, которого (возможно, читатель помнит) называл странным именем — Кино.

— Там…

Остальной ответ заглушило рычание, от которого Кино вздрогнул, оборачиваясь назад, а Джон затрясся и съежился, как лист.

— Регина, — проговорил, наконец, помощник, озабоченно глядя то на дверь, то на своего господина.

— Что с нею? — поспешно спросил Король, быстрым шагом направляясь к двери.

Кино опять ответил, но его слова заглушил неописуемый шум.

— Отведите на место, — на ходу бросил Король, махнув рукой в сторону Джона. — Сегодня мы еще подумаем, что с ним делать. — Последние слова он произнес уже в двери и через мгновение стал поспешно спускаться по лестнице.

Юношу грубо встряхнули, подняли и поволокли обратно в знакомую комнату. Однако в этот раз — он успел заметить — стража, явно озабоченная странными событиями, слишком спешила, и кто-то забыл повернуть ключ в замке его двери. Так пленник остался, со связанными руками, в комнате с незапертой дверью.

За окном быстро сгустились сумерки. Ночь настала безлунная. Звезды, которые одна за другой появлялись на небе, вскоре исчезли за облаками; ночное небо сделалось угрюмым, мрачным.

Пленник сидел в пустой грязной комнатке-сараюшке, всеми забытый, до смерти перепуганный не только словами хозяина замка, но и странным рычанием, которое донеслось до него еще несколько раз. И то и другое ошеломило его. Что говорить: имя, названное “господином”, везде воспринималось примерно одинаково. Хотя Джон долго не мог поверить в правдивость его слов, однако припомнил все, что знал о замке Любви. А надо сказать, кое-что он знал, хотя и не мог вспомнить, где услышал, — где-то в гостинице или еще в пути к ней. Еще бы не знать знаменитого разбойника!

Вы теперь знаете, кто дал приют Джону и его раненой сестре. Вот кто помог им в пути! И вот кто обвинил Джона Фэрграуна в покушении на одного из разбойников, вот кто должен был теперь наказать его. Одна уж мысль о том, что наказание он должен понести в замке Любви и что наказание это придумает для него сам Король Джоуд, приводило юношу в трепет. Он с тоской и ужасом вспоминал, как непочтительно разговаривал с королем разбойников, как дерзок был с ним. От этого становилось еще страшнее. Он, сжавшись в комок, дрожал в ожидании своей последней минуты.

Давно смолк шум в глубине замка; страшное рычание больше не повторялось. Вскоре наступила тишина. Но теперь Джон мало обращал внимания на окружавшие его звуки: он думал о том, что вскоре ему предстоит проститься с небом, с землей, светом, со своей жизнью, которая только начиналась. Ему было всего двадцать лет.

За спиной что-то скрипнуло. Юноша вздрогнул и обернулся, сколько позволяли веревки. Он ожидал увидеть палачей, готовых привести приговор в исполнение. Но не увидел никого. И ничего. Кроме приоткрытой двери. Это еще больше испугало его. Но тут он вспомнил: его забыли запереть. Сначала это воспоминание не произвело на него никакого действия. Но вдруг ему в голову пришла еще одна мысль. Сознание пробудилось, начало строить храмы надежды — надежды на спасение. И, после недолгих раздумий, он решил этой мыслью воспользоваться.

Джон еще раз огляделся по сторонам. Вокруг были только голые стены, но у подоконника он заметил нечто. Какой-то крюк. Примечательного в нем было мало: лишь то, что он оказался острым. Но Джону и этого оказалось достаточно. Еще секунда — и юноша на коленях подобрался к окну. Теперь надо дотянуться и перерезать веревки. Это оказалось чертовски трудно и больно. Джон едва не до крови кусал губы. В конце концов узлы ослабли. Или только показалось? Он напрягся — и разнял руки. На запястьях остался след, но не очень заметный — разбойники то ли слишком торопились, то ли просто пожалели слабого юношу… одним словом, они связали его не очень крепко. Он потер кисти рук. Поднялся. Осторожно подошел к двери. Прислушался. Выглянул за порог. О, счастье: никого. Стражи нет. Он беспрепятственно миновал первый коридор и лестницу…

Несмотря на поздний час, в замке не все спали. Не все свечи и факелы были погашены. Это в одинаковой мере и радовало, и настораживало юношу. Тем не менее он, не останавливаясь, продвигался дальше… Читатель, разумеется, давно понял, что замыслил молодой Джон Фэрграун. Совершенно верно. Он задумал бежать. И немедленно. Только так он мог спастись от того, что ему предстояло на следующий день, — от верной гибели.

Охваченный ужасом, он тщетно искал выход. Но все галереи, в которые он сворачивал, все коридоры, куда он, охваченный страхом, вступал, стараясь заглушить шум собственных шагов, — вели или в темноту, или в какую-нибудь комнату, за дверями которой раздавались смех и разговоры.

Пальметты… колонны… огромные, погруженные во мрак лестницы… темные переходы… каменные плиты пола… галереи… карнизы… зеркала… мрачные портреты… Джон, почти потеряв надежду на успех в поисках выхода или старой комнаты, из которой он сбежал, — бродил по замку, словно по огромному лабиринту, лишенному другого выхода, кроме того, который был и входом.

В последней надежде найти его он спустился вниз и вышел в какой-то зал, очень напоминающий внутренний дворик, лишенный крыши.

Здесь он остановился и растерянно огляделся. Страх холодной змеей заползал в его душу. Теперь он окончательно потерял надежду на спасение. Здесь было тихо, как в гробу; казалось, звуки из замка не могли проникнуть в это странное место.

Рядом с собой он почувствовал чье-то дыхание. Он не мог сказать, действительно ли это было дыхание; но всем своим существом он ощущал чье-то присутствие здесь, недалеко. Неописуемый ужас охватил его, и он испуганно огляделся. Слева от него была какая-то дверь, массивная, напоминавшая скорее ворота из узорчатого чугуна. Узоры были мелкие, но красивые; в прорезанные отверстия между чугунными цветами виднелась темнота, царившая там, за дверью.

Дверь была закрыта на небольшой засов с замком, но в замке торчал ключ, очевидно, позабытый здесь кем-то. Юноша дрожащей рукой повернул ключ, открыл дверь, юркнул в помещение. Затворив дверь, спрятался, прислонившись к каменной стене.

В эти минуты он действительно явственно слышал чье-то прерывистое дыхание и тщетно ждал, когда раздадутся удаляющиеся шаги. Но шагов не было слышно, а дыхание становилось все громче и чаще.

Сердце его бешено колотилось, но он все еще не мог понять: дыхание, которое так напугало его, раздавалось из той самой комнаты, в которую он вошел. Решив, что, стоя у двери, он только напрасно теряет время, юноша направился вперед, пытаясь хоть что-то разглядеть в темноте и опираясь рукой о стену.

Луна величаво выплывала из-за рассеявшихся понемногу туч. Вскоре ее свет посеребрил крыши высокого замка, проникая во все окна и закоулки. Юноша не очень обрадовался ей: яркий свет луны мог его выдать.

Джон огляделся, ища еще какую-нибудь дверь, которая бы наконец вывела его из злополучного замка Хоритебл. Ему показалось, что в противоположной стороне видна дверь, и он направился туда, но… что-то заставило его остановиться. Он почти знал, что это, и каждый нерв его затрепетал, когда он услышал — а после, обернувшись, и увидел — предмет своего страха. Юноша обомлел и выронил ключ, успев только прислониться к стене и прижать руку к сердцу.

Молодой человек при свете восходящей луны отчетливо видел перед собой резко очерченную, черную, неподвижную как статуя фигуру.

Постепенно разговоры в гостиной, где собралось небольшое общество во главе с Королем, смолкли. На смену им пришли легкий звон бокалов и постукивание вилок о тарелки. На столе стояло несколько свечей в дорогих подсвечниках, и они отбрасывали дрожащий свет на хрусталь бокалов. Наступило несколько минут покоя, затем в тишине ночи раздался трепещущий звук — словно хищник гневно и недоуменно в своем потревоженном одиночестве издавал глухое рычание.

— Что такое?! — с беспокойством и некоторым раздражением воскликнул Король. — Что с ней произошло?

— Быть может, обойдется, — пожал плечами помощник.

Но в ту же минуту раздался неописуемый шум; снова его прервало рычание. И, заглушая всю эту бурю звуков, вызвавшую недоумение у разбойников, тишину замка прорезал отчаянный крик человека, описать который не может перо. Король вскочил, побледнев.

— Это опять Регина! — пробормотал он, бросаясь вон из комнаты.

Его помощники и “товарищи по профессии” бросились за ним.

… Картина, представшая перед их глазами, была ужасной.

Джоуд хотел было уже захлопнуть отворившуюся чугунную дверь, чтобы не дать кому-то возможность вырваться из просторной клетки, когда из темноты в нескольких шагах от него раздался крик ужаса и страха. Все прибывшие замерли.

— Помогите! Помогите! — кричал из глубины тонкий перепуганный голос.

— Там кто-то есть, — воскликнул со страхом помощник Короля.

Джоуд не ответил ему и, выхватив из его рук факел, поднес его к отверстиям сквозных чугунных узоров.

— Помогите! — в последний раз прозвучал крик и замер.

В комнате послышалось движение, и к двери выскочила из темноты крупная черная пантера. Она остановилась перед дверью и, словно не обращая внимания на окружающих клетку людей, принялась лениво щупать лапой что-то белое, лежавшее на полу. Все оцепенели. В контурах белого угадывались очертания человеческого тела.

— Регина! — крикнул Король, и в тот же миг раздался выстрел.

Это заставило пантеру отпрянуть; она беспокойно повернула голову и, вновь заметив яркий свет факела прямо перед ее раскрытой пастью, легко и грациозно отскочила в сторону.

Это было невероятно, но вскоре Королю удалось усмирить пантеру, и она, словно котенок, улеглась в углу, лишь изредка сверкая в темноте своими зелеными глазами. Пока Король успокаивал дикую кошку, его два помощника подняли раненого и перенесли в более безопасное место. С помощью факела Джоуд отыскал на полу оброненный ключ, поднял его, запер дверь; приняв меры предосторожности, он направился к пострадавшему.

— Это наш пленник! — воскликнул было один из разбойников, взглянув на его окровавленную одежду. Но его глаза расширились от ужаса и изумления, когда свет факела упал на лицо. Черные длинные локоны прилипли к одной из кровавых полос — следов легкого прикосновения когтей хищника. Это была женщина!

— Так я и думал, — прошептал Король, не отрывая от нее взгляда.

— Господин, это невероятно, — прошептал помощник, удивленно переводя взгляд то на своего хозяина, то на раненую.

— Я хотел заставить ее открыться, но даже не подозревал, что все может произойти так ужасно, — продолжал Король, не обращая внимания на слова помощника. Затем снова опомнился и обернулся к окружавшим его разбойникам. — Кино, — сказал он помощнику, — ее нужно перенести в комнату. В чистую. Но только осторожно. Сделайте это так, чтобы она ничего не чувствовала. Ланс, немедленно буди Джеймса. Бедняжка, как она только оказалась здесь?.. Еще немного, и мы подоспели бы… слишком поздно. На ее счастье Регина была сыта и решила только поиграть и немного отомстить нарушителю ее покоя.

Раненая долго не приходила в себя; наконец, она открыла глаза и бросила растерянный взгляд на своего спасителя — она, конечно, не узнала его. Затем она принялась бормотать какие-то бессвязные слова. Когда доктор Короля — Джеймс — велел уложить ее на кровать, она, потревоженная движением, снова потеряла сознание. Ей перевязали раны, наложив сперва какую-то мазь, которая принесла пострадавшей немедленное облегчение. Она попросила пить, сделала несколько глотков и вскоре глубоко уснула. Итак, Джон Фэрграун был разоблачен.

ГЛАВА V МАРГАРЕТ

… Когда раненая открыла глаза, было совсем светло. Яркое солнце заливало желтым светом всю чистую, роскошно обставленную комнату. Она лежала на большой кровати с откинутым розовым пологом; белые тонкие простыни были обшиты дорогим кружевом. Однако раненая обратила на это мало внимания. В тот момент, когда она открыла глаза, с ее губ сорвался стон — она пришла в себя от сильной боли.

Она вспомнила смутные образы, чьи-то озабоченные лица, прикосновение чьей-то теплой ласковой и вместе с тем сильной руки к своему горячему лбу. Однако вместе с этими светлыми образами ей вспоминались и мрачные события — яркий свет огня, ужасная боль, страх, крики посреди зловещей темноты, ужасное дыхание рядом с собой.

Ей казалось, что слишком отчетливо она помнит среди общего хаоса чье-то склоненное над ней лицо: очень часто она видела его перед собой. Это был один из светлых образов, и ей в то же время казалось, что она видела его раньше. Видела, но не узнавала. Сейчас она впервые очнулась; она и раньше приходила в себя, слышала вокруг чьи-то голоса, различала лица, но рассудок ее словно не осознавал всего происходящего вокруг, и притом она обретала сознание совсем ненадолго, мучительная боль снова повергала ее в продолжительный обморок, — но сейчас она словно впервые обрела сознание, могла чувствовать, ощущать, думать.

В первую же минуту она ощутила голод; затем принялась соображать, где она. Комната, в которой она находилась, была удобной и даже роскошной, одежда на ней оказалась чистой — разумеется, вовремя смененной. На столе были видны приготовления к завтраку, — следовательно, она попала в гостеприимный дом. Но к кому? И кто ее хозяин или хозяйка?.. Вскоре послышался звук приближающихся шагов.

Раненая подняла голову с подушки, желая поскорей увидеть перед собой лицо, которое отчетливей всех запомнилось ей и которое в ее больном сознании было ей привлекательно более других. Но, к своему удивлению и даже разочарованию, она увидела, что дверь отворилась и в комнату вошла незнакомая женщина. Она была одета опрятно, чисто, со вкусом, хотя с первого взгляда было понятно, что это всего лишь служанка. Очевидно, сиделка.

Она, увидев, что ее больная пришла в себя и даже попробовала подняться, сначала испугалась, а потом широко улыбнулась и уселась рядом с ней, ласково глядя на нее:

— Добрый день, мадемуазель! Как я рада, что вы пришли в себя!

— Мадемуазель? — переспросила больная, словно испугавшись этих слов. — Почему же мадемуазель? — И она поспешно схватилась рукой за ворот своей чистой ночной рубашки. Широкие кружева на рукавах и красивая тесьма на воротнике говорили, что этот наряд — женский. Она испуганно посмотрела на свою сиделку.

— Как это произошло? — спросила она.

— Что, мисс?

— Со мной что-то случилось? — продолжала она. — Отчего мне так больно?

— Вы больны, — в свою очередь, испуганно и озабоченно ответила служанка. — Но это ничего, ведь все уже позади. Теперь вам, наверное, легче, и скоро вы окончательно выздоровеете.

— Разве я давно больна?

— Да, мисс, уже почти неделя.

— Неделя?! — только и воскликнула раненая.

Она обвела комнату рассеянным взглядом, стараясь собраться с мыслями.

— А как тебя зовут? — спросила она служанку.

— Салли, мисс.

— А кто твоя хозяйка?

— У меня нет хозяйки, мисс…

— Как?

— Хозяин, — поправилась она. — Хозяин этого замка.

— Замка, — воскликнула больная; эти слова вызвали у нее тревожные воспоминания. — Кто же хозяин этого замка?

— Ко… Я не знаю, как вам сказать, мисс.

— Как ты называешь его? — удивленно спросила раненая.

— Все называют его господином. Его имя — мистер Джоуд Грэйн. Но все называют его Король Джоуд.

— Этот разбойник? — спросила девушка. — Значит, я в его замке? Но как я здесь оказалась?! Постой, я, кажется, припоминаю… Ах, он хотел убить меня… Да, и когда я сбежала… этот леопард!.. Боже, и я еще осталась жива…

— Какой леопард, мисс?

— Там, в клетке… — прошептала, задыхаясь, раненая.

— Нет, мисс, это не леопард… Это была пантера.

— Они хотели убить меня, — прошептала больная, испуганно глядя на сиделку. — Салли, почему они не убили меня сразу?

— Кто, мисс? — удивилась служанка.

Но та не отвечала; она закрыла глаза и принялась вспоминать все, что произошло с ней. Служанка несколько минут удивленно смотрела на нее, а затем решилась снова заговорить с ней.

— Мисс, — позвала она отвернувшуюся к стене девушку. — Мисс, как вы себя чувствуете?

— Салли, что они говорили обо мне? Ты ничего не слышала? Они говорили, что они хотят сделать со мной?

— Кто, мисс?

— Король… Они ведь хотят убить меня?

— Что вы, мисс! — воскликнула служанка. — Напротив, он желает, чтобы вы поскорей выздоровели. Он каждый день — вечером и утром — приходит, чтобы узнать, как вы себя чувствуете.

— А кто еще приходил сюда? — спросила растерянно больная, невольно вспоминая запомнившиеся ей черты лица.

— Еще? — переспросила служанка. — Никого не было, кроме доктора. Господин, доктор и я.

Больная еще хотела что-то спросить, но в эту минуту дверь отворилась, и в комнату вошел еще один человек. Девушка не могла его видеть, но когда он склонился над ней, она тотчас же узнала его. Перед ней стояло ее ночное видение: то же мужественное и печальное лицо, черные волосы и блестящие выразительные серые глаза под густыми сдвинутыми бровями. Когда он увидел, что больная, не отрываясь, смотрит на него, суровая складка на его лбу разгладилась; он сел рядом с ней в кресло.

— Салли, как она себя чувствует? — спросил он сиделку, видя, что девушка молчит.

— Она уже говорила со мной, ей лучше, — отвечала она.

— Мадемуазель, — обратился вошедший к больной.

Она широко раскрыла глаза, по ее щекам разлился румянец.

— Это вы? — прошептала она. — Кто вы?..

— Мне кажется, мы уже знакомы с вами, — ответил он. — Точнее, вам известно мое имя, а мне… мне известно только имя, которым вы назвали себя, выдавая за мужчину.

Девушка вздрогнула.

— Вы — Король? — спросила она, испуганно глядя на него. Ее восхитительное видение не совпадало с мрачной действительностью — с тем, что она знала об этом человеке.

— Да, но почему вы так испугались?

В эту минуту девушка вспомнила все, что произошло с ней совсем недавно.

— Может, это и было вашим испытанием? — спросила она высокомерно, прерывающимся голосом, когда первая минута отчаяния прошла.

— Нет, мисс, но что-то заставило вас направиться в клетку, прямо в пасть к Регине. Я не могу дать вам этих объяснений, думаю, вам лучше знать о ваших желаниях… Однако позвольте задать вам вопрос: отчего вы не сказали о том… о вашем настоящем происхождении?

— Разве я обязана вам говорить то, что хотела бы скрыть? — спросила она почти гневно. — Вы напугали меня своим обещанием наказать, и только благодаря этому я заблудилась в вашем замке и… и…

Ее речь прервалась, она заплакала, сама не зная от чего — то ли от обиды, то ли от страшных воспоминаний, то ли от скорого и неожиданного разоблачения, то ли от страха перед этим мужчиной.

— Ну, что же вы молчите?! — воскликнула она наконец.

— Убейте меня, ведь я наговорила вам столько всего, убейте, ведь вы обещали!

— Я обещал вам убить вас? — переспросил Король.

— Вы так сказали: если я буду продолжать вам говорить то же самое, вы убьете меня. Так что ж, я мало сказала? — воскликнула женщина, вытирая слезы. — Я мало наговорила вам дерзостей, за которые нужно наказывать человека?

Теперь она ясно понимала, отчего эти слезы: причина — ее разочарование в мечтах, в том образе, что так восхитил ее во время болезни. Она видела перед собой это прекрасное лицо, но она так же ясно сознавала, кто этот человек — разбойник, убийца множества людей, тиран, который сейчас держит в руках ее жизнь.

Король с удивлением и даже с некоторым состраданием смотрел на нее. Она была похожа на испуганного ребенка, которому не у кого искать помощи и защиты и который с мольбой смотрит на предмет своего страха, словно призывая его к милосердию и жалости.

Джоуд вовсе не хотел сейчас производить на эту прекрасную женщину впечатление жестокого тирана, но его слава заставляла людей делать чересчур поспешные выводы.

— Но я не знал, что под маской юноши скрывается очаровательная женщина. Вам следовало бы только сказать, и ваше положение в моем замке мгновенно изменилось бы.

Она недоверчиво посмотрела на него. Но в его глазах не было и тени обмана.

— Какое бы я заняла положение тогда? — усмехнувшись, спросила она.

— Вас ничто не заставляло бы бежать тайно из замка, и обращались бы с вами лучше…

— Но я… — Она замолчала, не зная, что ответить, и совершенно растерялась. Такое обращение она редко где встречала: чтобы мужчина говорил с ней спокойно и прямо, без существенных намеков на ее красоту и без сладострастных взглядов. (Правда, и в глазах Короля она заметила какой-то тайный огонек, но это был не тот жадный взгляд, который ей приходилось встречать там, где она находилась в обществе мужчин.) А он молча сидел перед ней и не сводил с нее глаз.

— Но эта пантера… эта пантера, откуда она взялась здесь? — с испугом спросила она Короля, вспоминая весь ужас той ночи.

— Регина… — пробормотал Король. — Это моя пантера… Если вы хотите, я объясню вам позже. Я вижу, беседа сильно утомляет вас. Но позвольте один вопрос… если вы не предпочитаете оставаться инкогнито, назовите имя моей гостьи.

— Вашей гостьи? — удивленно взглянув на него, переспросила Лолиана.

— Я имею в виду вас.

— Но разве я уже не ваша пленница, а ваша гостья?

— Все женщины этого замка — гостьи, — ответил Король.

— А их так много? — спросила она, пораженная таким ответом.

— Извините, я неправильно выразился. Я хотел сказать, что каждая женщина, которая по той или иной причине попадает в этот замок, — гостья.

— И вы — хозяин этого замка, — заключила девушка.

— Совершенно верно, сударыня.

— Но ведь вы разбойник… — невольно вырвалось у нее совсем тихо. Но все же Король услышал это восклицание.

— Быть может; но не подумайте, что я так жесток, как обо мне говорят. У меня есть свои правила, которых я строго придерживаюсь, но они не всем известны. Именно поэтому люди многое говорят обо мне. Так вы предпочитаете оставаться инкогнито? — повторил он вопрос.

— Теперь это ни к чему, — вздохнула она. — Мое имя Маргарет Бертон. Я прошу вас не спрашивать, отчего мне пришлось скрывать свое собственное имя…

— Что вы, Маргарет, меня это вовсе не интересует. Как вам будет угодно. Просто мне необходимо как-то обращаться к вам.

Вошла служанка Салли, которую на время своего разговора с Маргарет (будем и мы называть ее этим именем) отпустил Король. Поклонилась, заменив тем извинение, и что-то тихо сказала Джоуду. Тот вновь нахмурился. Встал.

— Я думаю, вы простите меня, если я сейчас оставлю вас. Мне необходимо уйти, — сказал он своей больной гостье. — Я оставляю вас поправляться, поэтому пока — до свидания. Я скоро опять навещу вас, если вы не против, и прослежу, чтобы за вами был хороший уход. Прощайте, Маргарет.

Он направился к двери и уже открыл ее, собираясь покинуть эту тихую маленькую комнату, но его остановил голос Маргарет.

— Король… — тихо, но все же отчетливо позвала гостья.

Он повернулся и остановился у двери, держась рукой за кольцо. Она, как видно, смутилась:

— Король, я хотела сказать вам… Вы спасли мне жизнь… тогда… в той клетке… я не знаю, как отблагодарить вас… — Она с волнением перебирала рюши своей ночной кофты.

— Вам не за что благодарить меня, сударыня. Я только выполнил свой долг — ведь я в какой-то мере был виновником всей этой трагедии. К тому же, спасая вас, я не подвергался большой опасности.

— Не подвергались опасности? Но ведь это был хищник…

— Простите, сударыня, у меня сейчас совершенно нет времени, я должен срочно покинуть вас. Я думаю, что многое может объяснить и Салли. Задавайте ей вопросы, которые вас интересуют, она ответит вам, а то, чего она не знает, спросите после у меня. Я скоро зайду к вам еще раз. Прощайте. — И он поспешно вышел.

Маргарет вздохнула; она в какой-то мере была огорчена и даже обижена, что он ушел так быстро и даже не ответил на ее вопрос. Салли подошла к кровати.

— Не удивляйтесь, мисс, — сказала она. — Ведь Регина — его любимица.

— Кто это — Регина?

— Пантера, которая… та, с которой вы уже встречались.

— Любимица? — воскликнула пораженная Маргарет.

— Да, мисс. Он привез ее из Индии шесть лет назад, когда путешествовал по разным странам.

— Неужели никто не боится ее?

— Что вы, мисс! — служанка вздрогнула. — Ее все боятся. Все, наверное, кроме господина.

— Он ее не боится?

— Пожалуй — нет, мисс. Он часто бывает в ее клетке, свободно заходит к ней и довольно много времени проводит там. Никто, кроме него, не посмеет войти туда — она никого не подпускает к себе так близко, как господина. Он обращается с ней, как с кошкой, словно и опасности никакой нет.

— Но этого не может быть! — воскликнула Маргарет.

— Это правда, мисс. Я думаю, нашему господину известен какой-то секрет приручения хищников. Он ведь бывал во многих странах и много знает.

Маргарет расширенными от ужаса глазами смотрела на нее. Поистине, слава об этом человеке не могла умолкнуть, и это вселяло в душу людей, познакомившихся с Королем, еще больший страх.

Дверь отворилась, и в один из богато убранных залов вошла женщина в красивом, затканном белыми цветами платье, сплошь обшитом кружевами и лентами. Сама обладательница этого великолепия была тоже необыкновенно красива, но на ее смуглом лице оставила свою тень недавно перенесенная болезнь — она была очень бледна, ее нежная красота поблекла, глаза светились лихорадочным блеском.

В комнате сидел человек, так же со вкусом одетый, с красивыми благородными чертами лица. Увидев вошедшую, он встал, быстро подошел к ней и, подав руку, проводил и усадил в кресло.

— Как вы бледны, Маргарет! — с некоторой грустью сказал он. — Никогда не думал, что эта минута, которой я ждал целую неделю, причинит мне боль.

— Да, однако это оказалось настолько серьезно… Я чувствую себя чуть-чуть лучше, но все же… можно сказать, что плохо. Первый раз в жизни я встретилась с глазу на глаз с дикой пантерой. — Женщина попробовала улыбнуться.

— Маргарет, не говорите мне этого. Я понимаю, что какая-то доля моей вины во всем случившемся есть, но разве мог я заставить вас открыться? Вам стоило лишь сказать два слова, и все изменилось бы.

— Да полно! — вздохнула она. — Ваша вина лишь в том, что ваша слава слишком велика. Ваша слава так напугала меня и заставила принять такой рискованный план действий… Я хотела бежать, — усмехнулась она, — но я не знала, что это так трудно. И все же я должна быть благодарна вам — если бы не вы, меня бы не было больше в живых. Увы, мне теперь так тяжело.

— Ваша сестра… — начал было Король, но тут же замолчал.

— Моя сестра? Эмми? — спросила она. — Ах, да! Я не знаю, как это можно объяснить вам… в общем, я не могу вам всего рассказать… пока. Быть может, когда-нибудь… вы узнаете, что произошло со мной и с ней… Но… Я хотела бы кое-что спросить у вас…

— Да, сударыня.

— Вы позволите?

— Конечно.

— Но… дело в том, что это несколько нескромный вопрос, и тем не менее… — Она запнулась.

— Что ж, попробуем ответить.

— Прошу вас только: не примите меня за невоспитанную… Но я…

Король, стараясь скрыть улыбку при виде ее смущения, вопросительно смотрел на нее.

— Просто я хотела бы задать его для некоторого уточнения… вашей натуры. Мне кое-что непонятно, но что — я вам скажу позже, потому что имею на то причины. Сядьте же.

Король сел.

— Понимаете, мне многое непонятно в вашей жизни, вообще в вашем характере… Нет, не в вашей личной жизни — я о ней ничего не знаю, — но… в жизни разбойника, я имею в виду. Я говорю искренне. Когда вы в тот вечер дали нам приют и когда я еще не знала, кто вы, я приняла вас за богатого вельможу. Вы образованны… в общем, воспитаны как дворянин, но при вашей профессии, простите, это просто удивительно… Я не могу понять, как разбойник… мог получить такое образование.

— Вы упорно называете меня разбойником, — засмеялся Король. — Ну что ж, если вам так угодно, я не буду возражать. Но насколько я понял ваш вопрос, вы хотите, чтобы я рассказал вам историю своей жизни?

— Нет-нет! Если вам понадобится для этого открывать мне ваши личные тайны, я предпочитаю оставаться в неведении.

— Вовсе нет. Мне не придется открывать для этого мои тайны. К тому же, ничего таинственного в моей жизни нет. Значит, вы хотите узнать, как я докатился до такой жизни?

— Я не говорила этого, — смутилась Маргарет.

— Конечно, нет, но я понял ваш намек. Как же произошло, что я стал разбойником? Если вы не против, если вам действительно интересно, каким образом все это произошло, — я объясню вам все. Но для этого мне понадобится время, ваше терпение и, если вам это интересно, ваше внимание.

— О да, я слушаю вас.

Несколько секунд Король молча смотрел на нее своими красивыми грустными серыми глазами, затем некоторое время словно собирался с мыслями и, наконец, начал свой рассказ.

ГЛАВА VI ИСТОРИЯ КОРОЛЯ

— Моя мать, сударыня, была одной из самых красивых женщин Испании. Не удивляйтесь, это действительно так; в моей крови есть искра испанского огня. Ей было не более пятнадцати лет, когда ее привезли сюда, в Великобританию. Совсем еще девочка. Здесь ее увидел один аристократ; она понравилась ему, и он решил сделать ее своей женой. Все было слажено честь по чести: он просил ее руки у родителей, затем у нее. Моя мать принадлежала к знатному испанскому роду, но в те годы, когда ее выдавали замуж, это был род обедневших дворян. Родители, разумеется, были согласны, ведь господин, который просил руки их дочери, был очень богат. Мать не любила его, но и особенного отвращения к его персоне не испытывала, — приняв во внимание власть над нею родителей и ее неопытность и молодость, отмстим, что она через некоторое время стала хозяйкой его дома. Но хозяйкой она была недолго. По своей натуре отец был груб и деспотичен, люди считали его просто тираном. Действительно: в злобе ему не бывало равных, если что-то раздражало его — тряслись небо и земля. Он издевался над слугами, хотя платил им по-королевски; наверное, именно потому, да еще из-за добродушия хозяйки, моей матери, они не всегда и не сразу уходили с такой службы. Несколько месяцев мать имела над отцом некоторую власть… небольшую власть, которую имеет женщина над мужчиной в первые месяцы супружеской жизни. Но после… Она стала его жертвой, он — ее палачом. Она научилась молчать, спокойно нести свою нелегкую ношу и не роптать на судьбу. Всем известно изречение, что испанцы — народ гордый. О, моя мать знала, что такое гордость… до определенного времени.

Моя старшая сестра родилась такой же прекрасной, как мать, такой же черноволосой, синеглазой, но цвет кожи ее был намного светлее материнского. А через пять лет после моего рождения отец подсчитал долги, которыми успел обзавестись за игрой в карты и за развлечениями. Когда он продал почти все фамильные драгоценности и раздал деньги всем, кому задолжал, оказалось, что у него остался лишь этот замок и совсем немного земель. Он пытался разбогатеть вновь на разведении кроликов, но это занятие его вконец разорило. Когда мы похоронили его, мне было ровно четырнадцать лет. Моя старшая сестра продавала свои вышивки, и этими деньгами мы кормились. Мы жили так несколько лет, научились ценить каждую крошку и уважать труд. Видя побои и издевательства отца над бедным людом и испытав на себе нужду, пускай и не в таком ужасном виде, что преобладает кругом, мы узнали, насколько трудно приходится тем, кто кормится своим трудом.

Неизвестно, сколько времени продолжалось бы такое житье, но однажды, когда мы с сестрой продавали в городе ее скатерти, ее заметил один пожилой господин. Его карета, я обратил внимание, следовала за нашей коляской до самого дома, а затем резко свернула обратно в сторону большой дороги и укатила дальше. Через какое-то время в нашем дворе появился какой-то незнакомый экипаж. Но когда я выглянул из окна на стук колес, я мгновенно узнал слугу того самого господина: он сидел на козлах. Господин явился к нам якобы как гость, как сосед, — его поместье, оказывается, находилось неподалеку. Он долго просидел у нас, разговаривая с матерью, но смотрел на сестру. Он не сводил с нее глаз. С тех пор он стал часто бывать у нас. Он не являлся без какого-нибудь подарка для Алисы (так звали мою сестру). Я видел: мать недовольна. Но он умел убеждать и добивался в том успехов.

Однажды он засиделся у нас допоздна. Была грозовая ночь, дорогу размыло. В общем, обстоятельства служили ему, и мать предложила ему остаться у нас в доме до утра. Не настаивала, только предложила. И он тут же спросил, где находится отведенная ему комната. Комнату ему отвели неподалеку от моей. Мать страдала бессонницей после стольких лет страданий и мук, она каждый вечер принимала снотворное. Однако в ту ночь ей было хуже обычного. Когда наш гость отправился в свою комнату, мы с матерью все еще были в гостиной: она отдавала распоряжения, я помогал убирать со стола. Наконец, она попросила меня принести из библиотеки какое-то лекарство, забытое ею там. Библиотека — сразу за моей спальней; я отправился туда, взял флакон и уже возвращался к матери, но… у дверей комнаты, в которой расположился на ночлег наш гость, я остановился. Меня удивили громкий смех и непристойные возгласы. Я подошел поближе. Прислушался. Наш гость разговаривал со своим кучером.

— Бедняжка-то бедняжка, зато какая ягодка! — говорил слуга. — И что, она согласна?

— Я даже не спрашивал! Да и не буду, — зачем? Они бедны, как трубочисты; кто они по сравнению со мной? Да, они были небедными аристократами, но — разорились, так что ей больше и нечего желать. Я бы давно уладил дело, если бы не мамаша, — она, черт возьми, собирается долго жить. Это — единственная помеха, больше мне нечего бояться. Если бы она побыстрее отдала концы, я был бы ей премного благодарен!

— Но она тоже недурна, и как раз по возрасту вам! — возразил слуга.

— Ах, ты… Да, недурна. Но стара! Что ж с того, что ей столько же, сколько и мне? Мужчина стареет намного позже, чем женщина. За кого ты меня принимаешь, если считаешь, что я могу увлечься такой старухой? Даже жена у меня молодая, ну а красотки, разумеется, должны быть просто лапочками.

— Как же вы заранее узнаете, когда мамаше придет конец?

— Вот в том-то и дело! Черт, я уж было подумал: не избавиться ли нам от нее более быстрым путем?

— Вы хотите…

— Тебе что, впервые это? — резко оборвал его гость. — Зато я побыстрее получу то, что мне нужно. А может, и вправду, а?

— Но ведь она еще неплохо выглядит…

— Трепло! Мое слово — закон. Ты обещал слушаться меня; разве мало ты согрешил? Отчего тебе вдруг стало жаль эту старуху?

— Но как именно вы хотите ее удалить?

— А помнишь ли наш первоклассный яд? Быстродействующий и неощутимый на вкус — то, что нужно в данном случае. Как-нибудь незаметно всыпать в вино, и…

— Но ведь у нее еще сын есть!

— К черту сына! Здоровый детина, шестнадцать лет уже, — пусть делает, что хочет, хоть в батраки нанимается. Мне-то какая разница, откуда он возьмет себе денег на сухари? Ну, ладно. Пошел вон. Я спать хочу.

Я бросился бежать.

Первой мыслью было: все рассказать матери. Но я побоялся причинить ей новую боль. Я решил, что сумею все уладить сам. Я отдал маме флакон с лекарством, проводил ее до спальни, пожелал спокойной ночи. Отправился в свою комнату. Долго не мог заснуть: думал, как спасти маму и Алису. Но все способы казались непригодными… Я жалел, что так и не узнал точного времени, когда негодяи намерены были совершить свое черное дело. И с тех пор я не отходил от мамы. Я сам приносил из кухни блюда и напитки для нее, сопровождал ее на прогулках. Она была удивлена, но ничего не говорила, относя это, как видно, на счет сыновней нежности.

Однажды она велела мне сопровождать Алису в город, чтобы продать новые вышитые ею скатерти. Я колебался между беспокойством за благополучие сестры и тревогой за мать. Но мама убедила меня, что моя помощь будет необходима сестре в случае опасности, ведь ей было девятнадцать лет, и она была очень красива. С болью в сердце я отправился с сестрой, — я чувствовал, что сегодня мне нельзя уходить от матери, я предчувствовал беду. Я не ошибся. Когда мы вернулись, все слуги, которых мы держали, были охвачены ужасом. Мама лежала на кровати совершенно холодная, с ввалившимися глазами и бледным лицом. Она была мертва.

Ее смерть потрясла Алису; я же проклинал себя за то, что оставил ее в этот день и не настоял на своем, чтобы остаться с ней. Не прошло и недели после гибели матери, как произошло новое несчастье, которого и следовало было ожидать. Потеряв мать, я поклялся отомстить за нее, но теперь мне необходимо было оберегать сестру. Но я был тогда еще мальчишкой, — что я мог сделать против нескольких сильных мужчин? Очень скоро я лишился сестры, ее похитил этот негодяй. Моему отчаянию не было конца. Я пробрался к похитителю, я хотел спасти ее, но было уже поздно. Комната, где она находилась, расположена очень высоко, и окна — как раз над рекой. Ночью, когда к ней пришел этот негодяй, она выбросилась из окна. Когда ее вытащили на берег, она была уже мертва. Таким образом, я остался круглым сиротой, я лишился матери и любимой сестры. Я решил тут же, немедленно, отомстить за них, я бросился ночью в его комнату с ножом в руке, намереваясь убить этого злодея, но когда я уже готов был вонзить в него лезвие, раздался крик. Я обернулся — на пороге стояла его жена. (Мне неизвестно, зачем она вошла туда, но, по-видимому, чтобы переговорить с ним о происшедшем, ведь для нее самой было новостью, что в замке находится еще одна женщина, кроме нее.) От этого крика проснулся ее муж, и едва я успел опомниться, как был схвачен его слугами. Они отобрали у меня нож и бросили меня в какое-то подземелье. Наутро ко мне пришел этот человек, разрушивший всю мою жизнь, и сказал:

— За то, что ты тайком пробрался сюда, за то, что хотел помешать мне, за то, что дерзнул поднять руку на меня и покушался на мою жизнь, тебя следует наказать. Я мог бы отдать тебя в руки закона, и тогда тебе плохо пришлось бы, малый. Дабы ты знал, что такое добрые люди, я отпущу тебя и не отдам тебя суду. Но проучить тебя необходимо: чтобы такие молокососы, как ты, не внушали себе глупых мыслей. За то, что ты, повторяю, сделал это, я прикажу тебя выпороть, как собаку, и выбросить вон.

С этими словами он ушел. Вскоре несколько дюжих молодцов схватили меня и повели во двор. Там меня привязали к столбу, разорвали на мне рубашку, и человек с плетью отсчитал на моей спине ровно пятьдесят ударов. Было положено больше, но жене этого злодея стало жаль меня, и она попросила уменьшить наказание вдвое. Затем меня облили холодной водой, привязали к моему коню и пустили его за ворота. Благородное животное привезло меня прямо к дому. Моя кормилица лечила меня, и лишь благодаря ее стараниям я остался жив. Когда я совершенно поправился и когда она разрешила мне вставать, первым моим решением было отправиться в город. Так я и сделал. Продав кое-какие вещи, я поехал в Лондон, явился в полицию и все рассказал о смерти матери и о похищении сестры. Но то, что я испытал в дальнейшем, было ужасно. Меня подняли на смех. Мне очень веско ответили, что я — неизвестно кто, полоумный мальчишка из провинции, начитавшийся романов, а тот господин — очень благородный господин, настоящий аристократ, каких теперь мало, его знает свет, а следовательно, не подлежит сомнению то, что он “никак не мог сделать ничего подобного”. Я прилагал все усилия, чтобы добиться справедливости, но добился того, что меня выгнали, пригрозив тюрьмой за клевету. Я потерял всякую надежду. Я был в отчаянии. Но затем ко мне пришло твердое решение: если полиция не желает выводить негодяя на чистую воду, я отомщу ему сам. И отомщу сполна. Решение стало моей мечтой. Я жил ею около года. И не я один. Я набрал себе товарищей: о смерти моей матери знали все в округе, все были возмущены таким злодеянием; к тому же не только моя семья потерпела из-за него. Почти год мы разрабатывали план, готовились, развивали силу и ловкость. За этот год этот злодей успел потерять жену, которая однажды не вынесла его очередной выходки. У него остался сын, мой ровесник. Но не бойтесь, сударыня, дети не виновны в поступках и грехах родителей, мы не сделали ему ничего: мы только узнали, когда его отец — мой враг, наш враг! — намерен отправиться в Лондон, и подготовились к нападению. Связанного, его привезли в его же карете сюда, в этот замок. Той же ночью свершилась месть. Его привязали к столбу, который был по такому случаю установлен во дворе. Его привязали. И я, сударыня, отсчитал ровно сто ударов плетью — ни одним больше, ни одним меньше. Он плакал, он громко стонал от боли и страха, он извивался, он горячо просил и умолял меня прекратить эту жестокую порку, но его никто не слушал. Он потерял сознание, его облили водой, как и меня в тот раз, но он не приходил в себя. Тогда его бросили в тот сарай, где однажды побывали вы. Наутро его вновь вывели во двор, там он был так же привязан к столбу, но только теперь под столбом находился помост из досок и бревен. Через несколько минут этот помост вспыхнул, а еще через некоторое время пламенем был охвачен весь столб. Только после этого я мог свободно вздохнуть, потому что я сдержал свое слово: они были отомщены.

После расследования этого дела я был схвачен полицией, я и еще несколько моих самых активных товарищей. Я был приговорен к смерти, но благодаря стараниям моего адвоката, который поверил моему рассказу, мне присудили пожизненное заключение. Мне было все равно, моя главная мечта была осуществлена. Но я был молод, и мне нужна была жизнь. Я был тогда почти такой же, как и вы, мне было ровно восемнадцать лет. Мои друзья не оставили меня в беде, они решили помочь мне бежать, разработали план побега и помогли осуществить его. Итак, я бежал. Два года я скрывался в других странах, и они не прошли даром. Там я набрал еще товарищей, которые так или иначе столкнулись с несправедливостью и жестокостью. Мои люди — те, которых вы видели, — такие же, как я. Они такие же борцы за справедливость и такие же люди, как вы и другие.

Через два года я вернулся в Великобританию и нашел, что те друзья, что оставались здесь, ничуть не изменились в своих действиях и мыслях, что они очень часто вспоминали обо мне и желали, чтобы поскорее истек мой срок. Когда я вернулся, они очень обрадовались и напомнили о нашей клятве мести. Я рассказал им о том, что встретил немало людей, вполне разделяющих наши мнения о мире. Таким образом возник наш Союз Справедливости. Мы расположились в этом замке, где все напоминает мне о моем начале и родных. Здесь мы обитаем уже несколько лет, и наши “полки” не редеют, а, наоборот, пополняются. Люди, судьба которых тяжела, приходят ко мне, и желание их вступить в наш Союз твердо.

— Чего же они хотят? — спросила Маргарет после небольшой паузы. — Кровопролития, мести, насилия?

— Нет, они хотят справедливости, и они ее находят.

— Справедливости? — воскликнула Маргарет. — Неужели справедливо то, что вы запугали меня и таким образом заставили, из страха быть убитой, бежать из вашего замка?

— Но послушайте, Маргарет, ведь я напомнил вам о наказании только потому, что вы дали мне повод. Мой подчиненный сказал мне, что вы стреляли в него, и поэтому я вынужден был принять меры. А так как вы ничего не говорили в свое оправдание, я не мог сам найти таковое…

— Но ведь доказательства налицо, а я и сейчас ничего не говорю вам в свое оправдание. Отчего вы сейчас не напоминаете мне о наказании?

— Я не спрашиваю вас, отчего произошел тот выстрел, во-первых, потому, что вы все это время были больны; во-вторых, потому, что вы женщина, и это — тоже своего рода оправдание…

— Какое? — спросила Маргарет, удивленно глядя на него.

— Вы хотите, чтобы я объяснил вам? — в свою очередь удивился Король. — Я предполагаю, что Гарви знал о вашем настоящем происхождении.

— Вы правы, — вздохнула Маргарет.

— У вас, насколько я понимаю, не было другого средства защиты…

— Мистер Джоуд, — перебила его Маргарет. — Я кое-что объясню вам, но не полностью. Остальное, я думаю, вы узнаете позже. Дело в том, что мне знаком этот человек.

— Гарви Бартли? — изумился Король. — Он знаком вам?

— Да, и достаточно хорошо, — усмехнулась госпожа Бертон. — Он, я думаю, помнит это. И, тем не менее, меня интересует вопрос: как он попал к вам? Ведь еще совсем недавно я видела его в Лондоне.

— Сейчас я объясню. Совсем недавно — около месяца назад — он, жаждущий светской справедливости и, несомненно, прослышавший обо мне, решил разоблачить и поймать меня. Бедняга, он не знал: то количество полицейских, которых он привел для борьбы со мной, — словно капля в море по сравнению с моими ребятами. Их поймали еще до того, как они достигли моего замка, и привезли ко мне. При нем убили двоих его товарищей: тех, что слишком яростно сражались против меня и погубили несколько моих человек. А после этого бедняга признался, что вовсе не по собственной воле пришел сюда, что его принудило начальство и что он с удовольствием вступил бы в наш Союз. Был как-то случай, года три назад: один из таких вот правдолюбцев пришел, чтобы получить за мою поимку какую-то сумму. С ним дело было скоро улажено. Я дал ему эту же сумму денег, и он навсегда закрыл это дело. Я ныне слишком богат, Маргарет, чтобы меня можно было так легко схватить. К тому же, меня многие боятся, и страх заставляет молчать даже самых храбрых.

— Значит, Бартли сам захотел остаться у вас?

— Да. Ему, бедняге, не оставалось другого выхода. Я считал, что он достаточно силен и мужествен, каким и казался на первый взгляд. Он прошел беспрепятственно все испытания и был принят в наш Союз, однако постепенно я понял, что это за человек. У него ведь тоже была встреча с Региной, но только это произошло не случайно…

— С вашей пантерой… — проговорила Маргарет. — Скажите, почему вы держите у себя в замке пантеру?

— Не знаю, что ответить вам на этот вопрос… Наверное, потому, что я так хочу. Я приобрел ее у одного индийского жреца — я не знаю, как лучше назвать его, колдун или укротитель. Он много знал и многому научил меня. С этих пор Регина живет здесь. Она очень помогает мне; вы понимаете, о чем я говорю?

— Да. — Маргарет вздрогнула, вспоминая встречу с черной пантерой.

— В прошлый раз я забыл ключ в замке, и вы, увидев его, воспользовались этим. Как видите, в какой-то степени из-за моей оплошности…

— Да, но если бы вы не запугали меня так, то я, быть может, и не побежала бы из вашего замка, — словно бы виновато оправдываясь, ответила Маргарет.

— Маргарет! Я действительно настолько сильно напугал вас? — спросил Джон.

— Да. — Она вздрогнула.

— Поверьте, я вовсе не хотел… К тому же, я подозревал, что вы — женщина.

— Подозревали? — воскликнула Маргарет. — Но как? Этого не может быть!

— Я видел тоненькую черную нитку волос на вашей шее, видневшуюся из-под ваших ложных светлых волос, когда вы, мокрая, с раненой девушкой на руках вошли ко мне в замок. Я видел, как вы были смущены, увидев перед собой только мужчин, я видел ваши слишком частые слезы, ваши умоляющие глаза, когда вы смотрели на меня, — мужчина, пусть даже до смерти напуганный, не может смотреть так испуганно и умоляюще на другого мужчину. Я видел все, и ко всему этому добавился тот случай с Гарви. Я понял, что за разговор мог быть у вас, я понял, зачем вы могли стрелять, и тогда я решил заставить вас признаться мне, кто вы. Когда вы пытались доказать свою невиновность только несколькими словами: “Я не виноват!”, — я был почти уверен, что вы — не Джон. Я подумал: вам, видно, более чем необходимо оставаться инкогнито, если вы ни перед моими людьми, ни передо мной не сознались в том, что вы женщина. Если бы не произошло такого случая, я, возможно, сообщил бы вам о том “наказании”, которое вас ждет, чтобы — простите меня за это! — напугать вас и заставить тем самым сознаться. Если бы вы даже и тогда не открылись мне, я вечером или рано утром — в общем, незадолго перед объявленным “наказанием”, — пришел бы к вам и объявил о своих подозрениях. О, не думайте, я не требовал бы от вас никаких объяснений или оправданий; мне достаточно было бы только слова “да”, и все изменилось бы. Но случай совершенно раскрыл вас… хоть это стоило вам здоровья и благополучия, Маргарет.

— Значит, история о вас как о кровожадном разбойнике — это все обман? — спросила Маргарет, вставая и подходя к окну.

— Мне мало что известно об историях, которые рассказывают люди. Но, насколько мне известно, здесь, в округе, меня достаточно хорошо знают и относятся ко мне с должным почтением.

— Вам, наверное, тяжело было вспоминать о вашем прошлом? — спросила Маргарет, замечая перемены в приветливом лице Короля.

— Я слишком долго переживал это, — ответил тот. — Сейчас старые раны затянулись, осталась только тоскливая боль: ноющая, только растравляющая душу. Я стараюсь не думать об этом.

— К сожалению, сударь, таких людей, как тот человек, который так жестоко поступил с вами, — немало. Я уже имела несчастье в этом убедиться.

— Вы? Но как? Разве вы в свои двадцать лет… вы, такая молодая… когда же вы успели пострадать? — спросил Джоуд.

— Да, мне тоже пришлось кое-что пережить. Но об этом я не могу сейчас рассказать вам, моя жизнь — какой-то сумбур!

“О да, при вашей-то красоте!..” — подумал Король.

— Скажите, а сын того человека не отомстил вам за отца? — спросила Марго.

— Сын? Что вы! Мне кажется, он был даже рад этому. Когда он достиг совершеннолетия, богатство отца и полная свобода были ему как раз кстати.

— Какой негодяй! — прошептала Маргарет.

— Наверное, это у них наследуется по линии отца: вот уж которое поколение Брумов — настолько жестокие или просто бездушные люди…

— Брумов? — воскликнула гостья, словно ее укололи иглой. — Вы сказали, Брумов? Так это был Брум?

— Да, но почему вы так удивлены? Я сообщил вам что-то важное? — удивился Король.

— Да, почти… Но имя, скажите его имя!..

— Имя сына или отца?

— Отца… сына… отца… нет… отца… Ах, я не знаю!..

— Того негодяя, что убил мою мать, звали Дункан. А его сына, если не ошибаюсь, зовут Ричардом.

— Ах, боже мой! — Маргарет упала в кресло.

— Что с вами? — удивился Король, подходя к ней.

— Да, вы правы, сын ничуть не лучше отца, — выдохнула гостья. — Такой же негодяй…

— Разве вы знаете его? — удивился Джоуд.

— Немного, но этого достаточно, чтобы утверждать, что он — жесток!

Король удивленно смотрел на нее. Заметив этот взгляд, она опустила глаза и тихо сказала:

— Не удивляйтесь, прошу вас. Я понимаю, вам непонятны мои слова и мое поведение, но все же сейчас, пожалуйста, не спрашивайте меня ни о чем. Когда-нибудь я расскажу вам историю моей жизни, моей ужасной жизни, но — потом… Иначе, чувствую, я снова слягу в постель.

Король молча поклонился в знак согласия.

— Знаете, у меня есть к вам одна просьба, — слабо улыбнулась Маргарет, повернувшись к нему. — Я не буду требовать от вас обещания ее выполнить, потому что не имею на это права, но, думаю, что вы способны выполнить ее.

— Любое ваше желание в этом замке будет исполнено, — ответил Король.

— Неужели любое? — уже более открыто улыбнувшись, спросила она.

— Любое, какое я буду в состоянии выполнить. Но ведь вы, я надеюсь, не будете просить у меня поющих яблок и пляшущей воды?

— Вы правы, не буду. Вот моя просьба: дело в том, что во время болезни у меня почти не было аппетита, а сейчас я чувствую такой голод…

— И это все? — засмеялся Король.

— Все. Когда у вас обед?

— Но ведь уже вечер!

— О, верно! Я и не заметила. Значит, когда у вас ужин?

— Когда вам будет угодно. Я сейчас же позвоню и велю приготовить и накрыть стол. К тому же, уже и пора.

Когда приказание было отдано, Джоуд вновь повернулся к своей гостье.

— Могу ли я просить вас отужинать со мной? — спросил он. — Вы окажете мне эту честь?

— С удовольствием.

… Весь вечер Маргарет находилась в обществе Короля. Разговаривая с ним, она заметила в этом человеке множество замечательных качеств. Он был очень веселым и общительным по своей натуре человеком, и это ей нравилось. “Быть может, его тяжелая судьба сделала его таким молчаливым и грозным на первый взгляд. Ведь мои страдания тоже сильно подействовали на меня”.

Король все больше и больше нравился ей, она сама чувствовала, как поддается его очарованию. Вскоре ей стало стыдно, что она принимала такого восхитительного человека за разбойника. Но какая-то боль оставалась в ее сердце, чего-то она никак не могла забыть, что-то постоянно напоминало ей о себе, забота и тревога о чем-то не давали ей покоя. Она знала или догадывалась, что это, и ей становилось тоскливо и хотелось рыдать…

ГЛАВА VII ОХОТА

Прошло несколько дней. Здоровье Маргарет постепенно улучшалось, ее бледность и головокружение проходили, лихорадочный блеск глаз исчезал, с каждым днем она становилась все прекраснее и прекраснее. В замке к ней относились с большим почтением и даже обожанием; когда она проходила мимо кого-нибудь из разбойников, на нее были устремлены восторженные глаза. Благодаря стараниям доктора Джеймса, которого приставил к ней Король, она начала быстро поправляться. Теперь она часто бывала в обществе Короля, они даже гуляли вместе в окрестностях замка. Он называл ее — Марго.

Однажды, когда Марго разговаривала с Джоудом в гостиной, вошел доктор, которого вызвал Король, и попросил позволения справиться о здоровье госпожи Бертон. Король кивнул. Когда доктор, подойдя к гостье, пощупал ее пульс, Джоуд, внимательно наблюдавший за ним, заметил, что на его лице промелькнуло радостное выражение.

— Ваше здоровье, сударыня, быстро улучшается, — сказал доктор.

— Наверное, это благодаря вашим стараниям, — улыбнулась Маргарет.

— Мне это лестно, но все же тут больше вашей заслуги — вы хотите выздороветь, — улыбнулся в ответ врач.

— Джеймс, скажи, можно ли леди кататься верхом? — спросил Король.

— О да, разумеется: не только можно, но, думаю, это будет ей даже полезно!

— Отлично. Ты хорошо работал. Не волнуйся, я хорошо заплачу тебе, как и обещал… Я хотел бы предложить вам прокатиться верхом завтра, — обратился к Маргарет Король, когда доктор ушел.

— Но вы прекрасно знаете, — ответила она, — что у меня нет лошади.

— Но вы хотели бы?

— Я прокатилась бы с большим удовольствием…

— Я найду вам лошадь. Хотите принять участие в охоте?

— В охоте? Разве завтра будет охота? Разве вы охотник? — удивилась Марго.

— Да, я люблю охоту, и мои товарищи — также. Так вы согласны?

— Конечно! Значит, завтра? Но… Нет, я не смогу поехать. У меня нет ни костюма для верховой езды, ни…

— У вас все будет, Маргарет. Поручите все это моим заботам.

На следующее утро, едва успели протрубить сбор, как во дворе уже собрались все участники охоты. Маргарет, сияющая, свежая, в черной амазонке, весело играла с гончей собакой. На щеках Марго появился румянец, глаза ярко блестели, темные локоны выбивались из-под небольшой шляпки. Улыбаясь, глядел на нее восхищенный Король.

Через несколько секунд к ним подошел человек, ведущий под уздцы прекрасную серую лошадь.

— А вот и ваша лошадь, Маргарет, — сказал Король.

— Как, неужели это та самая, что так понравилась мне?! — воскликнула Марго.

— Ведь вы восхищались вчера: она такая красивая и смирная, — отозвался Джоуд. — С сегодняшнего дня она ваша. Прошу вас, садитесь в седло и ничего не бойтесь. Я знаю ее нрав; она действительно очень смирная.

Маргарет поблагодарила Короля словами и радостной улыбкой, затем вскочила на лошадь и смело прогарцевала на ней.

Король гордо восседал на красивом скакуне, черном, как вороново крыло. Это было великолепное зрелище, и Маргарет невольно залюбовалась этой картиной.

— Я очень благодарна вам, Король, — сказала она, когда они въехали в аллею. — Вы так добры, вы угадали, какой подарок доставит мне удовольствие. Как зовут эту лошадь? Она такая красивая… Но вы как будто не рады, что подарили ее мне?

— Нет, отчего же…

— У вас такое печальное выражение лица! Еще минуту назад вы были как будто довольны, а сейчас… Может, я чем-то огорчила вас?

— Нет, вы очень счастливы, и вам просто так кажется.

Несмотря на все вопросы и просьбы, полушутливые угрозы и наставления, Король не ответил, что вызвало такую перемену его настроения. Маргарет оставалось только догадываться.

Когда спустили собак и началась охота, Король кивнул Маргарет и пустил коня вскачь. Еще секунда, и его конь, ринувшись вперед, скрылся в листве деревьев. Маргарет пришпорила лошадь и ринулась за ним. Ее серая почти не отставала от обученного скакуна Короля Джоуда. Маргарет неслась за ним в чащу леса, ловко наклонялась и избегала ударов длинных веток; смело пускала лошадь по склону, не обращая внимания на расщелины, в которых она могла в любую минуту оказаться.

— Маргарет, я просто поражен, — сказал Джоуд, когда они возвращались назад. — Неужели вы тоже любите охоту?

— Я? Что вы, вовсе нет!

— Но я наблюдал сегодня за вами — вы были так увлечены, что ничего не замечали.

— Что же я должна была заметить? — не без лукавства спросила Маргарет.

— Хотя бы то, что в некоторых местах была глинистая скользкая почва и ваша лошадь, на которую вы сели сегодня впервые, могла поскользнуться.

— Как? Разве там действительно было скользко? Я и не заметила.

Когда они подъезжали к замку, их встретил обогнавший по дороге всадник, один из подчиненных Короля. Он был еще достаточно далеко, но Маргарет узнала его.

— Это Гарви! — невольно воскликнула она.

— Как ты оказался здесь? — спросил удивленный и вместе с тем рассерженный Король. (Следует заметить, что подчиненным вообще не положено было опережать своих предводителей.)

— Господин мой, прошу простить меня, но я был дальше всех на тропе, где мы охотились, и я, надеясь догнать вас, отправился по короткой дороге… Когда я выехал на распутье, никого не было ни на одной дороге, ни на другой… Я решил, что вы уже в замке, и отправился туда… Но оказалось совсем наоборот…

— Ладно, замолчи. У меня сегодня прекрасное настроение, и я тебя прощаю. Можешь идти.

— Благодарю вас.

Разбойник-полицейский поклонился, а когда поднимал голову, задержал свой взгляд на Маргарет. Но Король успел перехватить этот взгляд. Затем, неизвестно под влиянием какой тайной мысли, взоры обоих мужчин встретились, и под пристальным взглядом серых глаз Джоуда разбойник невольно опустил свои глаза.

Проводив Маргарет до ее комнаты, Король вернулся в залу, где его ждал верный помощник Кино.

— Черт возьми! — пробормотал Король, входя.

— Что-то случилось, государь?

— Что этому несчастному было нужно? Пока он говорил, он ни на минуту не отвел взгляда от Маргарет. Ты видел?

— Там, во дворе? — переспросил помощник. — Что это с вами, государь? Как вы могли такое сказать? Неужели вас впервые начала терзать ревность?

— Ревность? С чего бы это? Маргарет — только моя гостья, и не больше. Ты понимаешь меня? — Он испытующе посмотрел на своего помощника. — Она не играет в моей жизни никакой роли, она только случайно попала в этот замок.

— Совершенно верно, — скрывая усмешку, ответил Кино. — Она абсолютно случайно попала в этот замок, и она совершенно ничем не отличается от остальных женщин… Только вот ревность…

— Кино, ты слишком распустил язык, — спокойно отозвался Король. Видно, к подобным дружеским насмешкам он относился равнодушно; это говорило о некоторой привязанности, давно существовавшей между суровым атаманом и его помощником. — В ком ты видишь предмет моей ревности? В Маргарет? Она хороша, но что с того? Во мне нет ревности, Кино. А если б и была… Если бы сердце… Господи, какая ерунда! Не надо портить мне настроение этими глупостями — сегодня была такая охота!.. А сейчас я согласен посвятить часик-другой делам… только самым важным, чтобы успеть их закончить к обеду. После обеда я должен быть с Маргарет.

— Мне кажется, вы что-то опять неравнодушны к женским чарам… — начал, улыбаясь, Кино. И в ту же минуту пожалел об этом.

— Что? Хочешь за такие речи успокоительный укол? — сверкнув глазами, ответил Король и вынул нож.

— Что вы, государь, — Кино явно испугался. Было ясно: в этот раз ничего шутливого в ответе Короля не было. — Это я так… Но вы зря так рассердились! Она, между прочим, очень хорошенькая, так что ничего ужасного в моих словах не было. Если только она вам…

— Замолчи! — уже смеясь, прервал его Король. — Я сегодня не настроен на убийства и наказания. Давай-ка лучше перейдем к делу.

Но читателя, я думаю, вовсе не интересуют разбойничьи дела, поэтому мы последуем за Маргарет.

Было около двенадцати, когда она и Король вернулись с охоты, поэтому до обеда у нее была масса времени. Чтобы как-то занять его и не предаваться грустным мыслям и воспоминаниям, она решила направиться в библиотеку. Там она, к своему удивлению, нашла множество новых книг, самых разнообразных по содержанию. Она взяла какой-то роман, раскрыла его и углубилась в чтение.

Внезапно ей почудилось: кто-то стоит за ее спиной и смотрит на нее. Вспомнив, что слышала где-то, будто крысы обладают способностью гипнотизировать людей, “пронзая” их взглядом, она испугалась. (Как всякая женщина, Маргарет боялась крыс и мышей). Взяв книгу, она поспешно встала, чтобы уйти в свою комнату; но, едва обернулась, заметила за своей спиной внимательно наблюдавшего за ней Гарви Бартли.

Его присутствие здесь удивило и испугало Маргарет, она невольно отступила на несколько шагов.

— Вы читаете? — спросил ее Гарви.

— Да, — несколько растерявшись, ответила Маргарет.

— Отчего же вы встали? Вы хотели уйти?

— Признаться, да. Я хотела пойти почитать в своей комнате, — уже более твердо сказала она, направляясь к двери. Но он, сделав шаг, загородил ей дорогу. Это окончательно вывело из себя Маргарет.

— Гарви Бартли, потрудитесь отойти, — сказала она гневно. — Мне необходимо пройти в свою комнату.

— Одну минутку, дорогая. Тем более, Король сейчас занят и не может уделить вам внимания. Знаете ли, в гонке за вами он совершенно позабыл о своих обязанностях.

— В гонке за мной? Как вы смеете?

— Ну разумеется! Я вижу, вам теперь хорошо живется здесь. Честно говоря, вашим благосостоянием вы обязаны мне — ведь это я помог разоблачить вас. Однако теперь, если не ошибаюсь, вы — Маргарет Бертон? Какой у вас богатый запас имен, сударыня!

— Вы? Разоблачили меня? — переспросила Маргарет. — Возможно, но скажите: чего вам это стоило? — она насмешливо посмотрела на его руку, с которой он совсем недавно снял повязку.

— Ах, вы намекаете на мою рану? Это совсем не страшно. Однако вы, милая, слишком круто обошлись со мной в прошлый раз. Ведь я не сделал вам ничего дурного. К тому же, как пошло вам на пользу это разоблачение! Вы хорошо выглядите; сразу видно, что Король оказывает вам предпочтение.

Маргарет молчала, пораженная таким обращением.

— Редко женщине, кто бы она ни была, удавалось увлечь Короля надолго. Обычно через неделю он уже охладевал к красавицам, что жили здесь до вас. Уж поверьте мне: красавиц, насколько мне известно, было много. Вас еще можно поздравить, сударыня. Вы завоевали особое расположение Короля, вы живете здесь уже больше двух недель. Конечно, если учесть и болезнь… Но вот уже неделя, как вы здоровы, а Король все еще не дал вам понять, что в вашем присутствии больше нет необходимости…

Маргарет не знала, что и думать. Эта грубость возмутила ее, но слова — удивили и, можно сказать, поразили. Неужели правда?

— От чьего имени вы сообщаете мне эти сведения, любезный мистер Бартли? — спросила она, гордо подняв голову.

— Я делаю это по своей воле, только из сочувствия… и давней дружбы, которая связывает нас. Мне жаль вас, дорогая, и я решил: мой долг — предупредить вас, чтобы вы не теряли голову и не отчаивались, как ваши предшественницы. Ведь несколько раз дело тут чуть не доходило до самоубийства. Я просто хотел сказать вам, кто хозяин этого замка.

— Благодарю вас, что сказали, но я не спрашивала вас об этом, — насмешливо и вместе с тем поспешно сказала Маргарет.

— Ну-ну! — возразил бывший полицейский, подходя к ней. — Вы зря так суровы ко мне. Думаю, потом, когда вы станете Королю безразличны, вы поймете, что я был прав; может, будете мне даже благодарны за предупреждение.

— Зачем вы говорите мне все это? Разве у меня не было раньше возможности убедиться в лживости ваших слов, обещаний и действий? — спросила Маргарет, отступая.

— Я повторяю вам: потому, что я нежно привязан к вам по старой дружбе… и мне жаль вас, такую красавицу. Поверьте, если бы мы не были так близко знакомы с вами, я ни за что не стал бы нарушать волю Короля и помогать вам. Все это заслуживает благодарности и маленькой ответной услуги.

— Не приближайтесь ко мне! — испуганно проговорила она. — Я вас ненавижу! Вы — виновник всех моих страданий, только из-за вас мне пришлось столько пережить! Не приближайтесь, иначе я буду кричать.

— Полно! Перестаньте разыгрывать из себя гордячку! Чем я хуже Короля? Отчего ему все можно… ему, который впервые увидел вас только несколько дней назад… а мне — нет? Вы ведь знаете, как я люблю вас. У меня мягкое сердце. Полно же. Я думал, что несколько ночек с Королем усмирят вас. Черт возьми, он умеет укрощать таких, как вы. Но, видно, вам везет, и вы решили, что останетесь при нем вечно. Нет, милашка, говорю же вам. Не вы первая, не вы последняя. Наш Король хоть и красив, но он такой же мужчина, как и я: умеет и увлекаться и забывать. Ему и то, и это не впервой. Думаешь, мало было до тебя девочек? И все такие хорошенькие… Ошибаетесь, дорогая.

— А не боитесь ли вы своего Короля? Разве вам не страшен его гнев? — спросила Маргарет.

— Отчего же? Оттого, что я дерзнул посягнуть на его красавицу? Но ведь… во-первых, вы, я думаю, не станете устраивать скандала — ведь это по меньшей мере неприлично, а во-вторых… ведь мы — старые друзья… Не кажется ли вам, что мы слишком долго разговариваем? Король, кажется, обещал встретиться с вами после обеда? Не будем терять времени, прекрасная моя…

Он хотел было схватить ее и заключить в объятия, но в это время за дверью послышались шаги и голос Короля. Испуганный Бартли, мгновенно сообразив, чем ему грозит такая встреча с суровым атаманом, ринулся к двери, что находилась в противоположной стене, и его шаги затихли.

Маргарет вздохнула и, стараясь сдержать слезы, которые навернулись неизвестно почему на глаза, направилась в свою комнату. Даже не взглянув на вошедшего Короля.

ГЛАВА VIII ПРАЗДНИК БРАТСТВА

— Сударыня, мне помнится: вы как-то жаловались на скуку, — сказал однажды за обедом Король.

— Я? Как вам не совестно говорить это? — шутливо ответила Маргарет. — Разве можно в этом доме скучать?

— Думаю, что можно, как и во всяком другом.

— И в вашем обществе?

— И это возможно. А почему бы и нет?

— Не знаю, но мне так не кажется.

— Это лестно, — засмеялся Джоуд. — Но речь не об этом. Дело в том, что в нашем замке ежегодно справляется, и причем бурно, один великий праздник.

— Рождество?

— Нет, это само собой, да и не велик он вовсе. Этот праздник тесно связан с нашим Союзом: в этот день мы празднуем восстановление и, можно сказать, начало нашего Союза. В этот день моим людям позволено все… Ну, разумеется, в некоторых рамках. Но я исполняю их волю, потому что весь наш Союз — это одно целое: мои люди не могут обойтись без меня, а я, конечно же, не могу обойтись без них, поэтому рождается такая взаимная привязанность. Так вот, сегодня — именно этот день, день рождения нашего Союза.

— Великолепно! А я-то удивлялась, когда спускалась к обеду: почему кругом так много народу? Все что-то несут, бегают…

— Они готовятся к торжеству, ведь все это произойдет вечером. Вы уже догадались, к чему я завел разговор?

— Кажется, да.

— Я прошу вас быть гостьей этого торжества. Думаю, что мои друзья не будут возражать. Итак, смеем ли мы надеяться?

— Я с удовольствием принимаю ваше приглашение. И, кроме того, хочу поблагодарить вас за вашу заботу обо мне — вы так стремитесь, чтобы мне было здесь хорошо!

— Совершенно верно, я этого хочу. Но довольны ли вы — этого я не знаю.

— Вы очень добры: но скажите, чем заслужила я эту заботу и расположение Короля?

— Вы — моя гостья, только и всего. Значит, вы согласны? Отлично. Я провожу вас и — буду вас ждать в назначенный срок.

Вечером Маргарет услышала легкий стук в дверь. Она была уверена, что это Король, но когда уже подбежала к двери, ей стало страшно: что, если там окажется Гарви Бартли? Несмотря на это, она все же открыла дверь и не ошиблась: за дверью действительно был Джоуд. Его костюм был прост, даже слишком прост: на нем не было ни богато расшитой куртки из дорогих тканей, ни широкополой шляпы, которую он обычно носил. Единственным украшением, если это только можно так назвать, была белоснежная рубашка, обычная мужская сорочка из тонкого батиста. Ее ворот был широко распахнут, и за ней была видна его широкая сильная грудь. На шее Короля на золотой цепочке висел крестик.

— Прошу простить мне мой наряд, сударыня, — почти оправдываясь, сказал он, — но дело в том, что это не моя воля. Мои друзья желают видеть меня именно таким, каким я был в те годы.

Судя по всему (и учитывая воспитание), это должно было оскорбить Маргарет, как оскорбило бы любую светскую женщину. Но, увидев Короля таким, каким он в этот вечер предстал перед ней, — счастливым и сияющим, — она не только не почувствовала отвращения — наоборот, пришла в восторг. А он действительно был красив в этот вечер. Но переведя взгляд на его сапоги, начищенные до блеска, она заметила по-прежнему вложенный в ботфорт кинжал.

— Послушайте, Король, зачем же вам кинжал в этот праздничный вечер? — удивленно спросила она.

— Он всегда со мной. Таков уж мой удел! — улыбаясь, вздохнул Джоуд, подавая Марго руку. Она молча оперлась на нее и последовала за своим спутником.

Они вышли на огромную широкую поляну. Вокруг было множество народу, у всех были радостные, веселые лица, многие были пьяны. Посреди луга пылал огромный костер. Разбойники сидели кто на чем: для этого были специально принесены бревна и камни; но одно место не было занято. Оно находилось у всех на виду и недалеко от костра. Это был обычный большой камень, на который сверху был наброшен ковер, — это был трон Короля.

Заметив своего атамана, разбойники чрезвычайно обрадовались, раздались отдельные прославляющие возгласы, их подхватили все. Король спокойно шел между расступившимися разбойниками, улыбался и кланялся. Было видно, что ему это восхищение и почет привычны, но приятны.

Маргарет украдкой поглядывала на него. Он казался таким ослепительно-прекрасным, таким благородным, что ей стало не по себе при мысли, что рядом с ним идет она. Рядом с НИМ! Она чувствовала, что совершенно не вписывается в эту атмосферу ликования и радости, но еще горше ей было от мысли, что ее присутствие здесь не нужно, что она нелепо смотрится рядом с красавцем Королем. Мысль, что она идет рядом с ним, что он оказывает ей знаки внимания, радовала ее; но теперь она чувствовала, что не заслужила подобного отношения к себе, что человек, рядом с которым она шла, — Король в полном смысле слова, просто он очень уж снисходителен к ней. Она говорила сама себе: нет, он просто-напросто добр с людьми. Но ей как будто хотелось чего-то иного. Может, чего-то… большего?..

Впрочем, Джоуд не всматривался в ее лицо; он спокойно вел ее к трону, не переставая улыбаться и благодарить разбойников за преданность.

Когда они дошли до описываемого места, Джоуд предложил своей спутнице сесть, а сам встал за ее спиной.

— Спасибо, друзья мои, за вашу верность и любовь, которая держит наш Союз вот уже несколько лет. Благодаря вашей отваге и силе наши ряды совсем не редеют, а даже пополняются. Вы помните наши законы, установленные навсегда; вы знаете, что атаман должен быть неразлучен со своими товарищами. Все это время, сколько существует наше братство, я старался прислушиваться к воле и желаниям моих подданных, и они как будто были довольны. Ну, а сейчас я, как обычно, хочу спросить: чем недовольны мои друзья, что не устраивает их в правлении их предводителя, что они желают изменить?

На несколько секунд установилась полная тишина; слышно было только, как потрескивают поленья в костре. Затем толпа зашумела, и послышались возгласы:

— Наш Король — прекрасный правитель!

— Он обо всем подумал!

— Нам живется совсем неплохо, гораздо лучше, чем мы жили до этого!

— Значит, вы всем довольны? — спросил Король.

— Всем, всем!

— И вам ничего не хотелось бы изменить?

— Все абсолютно прекрасно! Это просто райская жизнь!

— Ваши слова радуют меня, ребята, — ответил Король, когда страсти немного улеглись. — Это говорит о том, что ваш Король правит честь по чести, совесть по совести, правильно и справедливо. Это так?

— Король — наш Соломон! — выкрикнул кто-то.

— Ну что же, если вы всем довольны и ничто не вызывает у вас осуждения, то… Я предлагаю веселиться! Где веселая смута?

Последние слова были встречены отчаянными криками.

Красноватый свет костра, разгоревшегося на ветру, придавал фантастический вид этому дикому суровому пиршеству. В кругу был такой водоворот! Разбойники пили — но, разумеется, в меру; устраивали всевозможные состязания — боролись, метали ножи, хвастаясь силой и ловкостью…

Король радостно и с каким-то снисхождением смотрел на беснующихся разбойников. Он, казалось, был сейчас всецело поглощен этим созерцанием, и Марго чувствовала себя на троне покинутой и уязвленной. Ей вновь хотелось, чтобы Джоуд, как и прежде, обратился к ней… или хоть взглянул на нее. Она старалась одергивать себя, называя себя гордячкой — себялюбивой и слишком тщеславной.

Вся эта “смута”, во многом непонятная для Маргарет, продолжалась около часа. И за это время Король ни разу не обратился к ней. Ни единожды! А само его присутствие, ощущение его близости рождало в ее душе какой-то новый трепет.

“Он слишком любит своих товарищей!” — с какой-то незнакомой горечью сказала она сама себе. Но тут же обозвала сама себя неблагодарной.

Они — Король и она — молчали; его близость все больше и все глубже волновала Маргарет; молчание все больше тревожило ее.

Тем временем суматоха понемногу утихла. Из толпы выбрался человек с золотой чашей в руках. Король, наверное, знал, что означало это появление. Когда человек приблизился, Маргарет узнала Кино — первого помощника Короля Джоуда. Подойдя к ним, он опустился на одно колено перед Королем и протянул ему чашу.

— Я пью за вас, мои друзья, за наше братство, за наше прекрасное будущее! — воскликнул Король, выпил чашу до дна и бросил ее на землю.

Вокруг вновь раздались крики ликования. Кино поднялся, но не уходил. Когда все смолкло, он многозначительно взглянул на Короля и тихо добавил:

— Мы просим вас.

На темном бархатном небе появилась луна, круглая и чистая. Костер становился все меньше, но никто не подбрасывал в него дров. Глаза постепенно привыкли к мягкому свету луны.

По знаку Джоуда притащили второй камень и так же накрыли ковром; он лежал почти рядом с прежним троном Короля.

— Я приветствую вас, сударыня, — тихо обратился Король к Маргарет, еще ничего не понимавшей. Затем, усевшись на этот только что принесенный камень, взял в руки гитару, переданную кем-то из толпы. И начал петь.

“Какой чудесный голос!” — подумала Маргарет. А он пел:

Она знала эту песенку, сама пела ее когда-то в кафе “Сандрильона” под восхищенные вздохи поклонников, — но подпевать Королю она не решалась: собственный голос показался ей недостаточно красивым и чистым.

Отзвучал последний аккорд. И стало невозможно расслышать что-либо. Разбойники буквально сошли с ума. Любой артист мог позавидовать: такая овация!..

С минуту Маргарет сидела молча, глядя в землю. Она чувствовала взгляд Короля, его взгляд жег ее, но она не хотела, чтобы эта минута быстро кончалась. Наконец, она обернулась к нему и тихо сказала:

— Король, сыграйте “Арагонскую”…

Джоуд встрепенулся, глаза его заблестели, на губах появилась легкая улыбка. Секунду он раздумывал, затем ударил по струнам, и гитара зазвенела четким, быстрым ритмом.

Маргарет резко встала. Все взоры устремились на нее. Но она, казалось, не замечала, что ее рассматривают. Как бы вдохновленная непреодолимой силою звуков, она выдернула из своей прически шпильку; длинные волосы, лишившись плена, рассыпались по плечам, как покрывало. И она пошла в танце под звуки гитары, с необычайной грацией и искусством.

Сначала Король был просто поражен, видя, как необычайно красиво и самозабвенно танцует она испанский танец. Затем от молчаливого удивления он перешел к открытому восторгу. Казалось, он глубоко захвачен искусством прекрасной танцовщицы. Гитара неистовствовала в его руках.

После каскада быстрых, чрезвычайно грациозных прыжков, Маргарет, приподняв край платья и вскинув правую руку, начала отбивать дробь носком башмачка, причем так быстро, что едва можно было уловить ее движения. Затем она плавно закружилась и — под заключительные обжигающие аккорды — бросилась на колени возле костра, высоко подняв над головой руки. Замер последний звук. Маргарет резко опустила руки и, склонив голову, бросила взгляд на Короля. Догорающий жар осветил ее ликующее лицо; откуда нам может быть известно, что вспоминалось ей в эти минуты, в счастливые минуты танца? Сквозь пряди длинных волос, окутавших ее, видно было, как исчезает румянец, заливший ее щеки, и уступает место обычной природной смуглости.

— Клянусь богом: вас можно принять за фею, которая танцует при лунном свете! — воскликнул Король, подходя к ней и помогая ей встать. — Вы превосходно танцуете.

Маргарет едва расслышала его слова, заглушенные аплодисментами разбойников.

— Вам действительно понравилось? — спросила она, смущенно улыбаясь.

— Конечно! Но где же вы научились так танцевать? Я уверен, что не в гостиных светских домов.

— Вы правы, Король, вовсе не там. Это была моя профессия — певица, плясунья из кафе при отеле для любителей развлечений “Сандрильона”, — с грустью ответила Маргарет, украдкой взглянув на него.

— Из отеля?.. — Король был поражен. В его лице сквозило такое неподдельное удивление, что Маргарет тут же пожалела о сказанном.

— Простите. — Она опустила голову. — Я все обещаю и обещаю вам рассказать мою историю, надо в конце концов сделать это. Но сейчас, я думаю, не следует портить вам настроение, вы так счастливы на этом торжестве. Завтра… завтра я расскажу вам все, и тогда вы вправе будете решить, как относиться ко мне: так, как относитесь вы, или, быть может, гораздо хуже, чем я могу себе это представить. Я боюсь, что, когда вы узнаете, кто я, ваше мнение обо мне изменится… А сейчас позвольте мне уйти в мою комнату.

В это время к Марго подошел Кино. Его лицо пылало от вина и от восхищения.

— Куда же вы? — удивился он. — Мы только что хотели попросить вас показать свое искусство в танце еще раз. Пожалуйста, мисс! Мы очень просим вас!

— Кино, передай, что она не может этого сделать. Госпоже Бертон нездоровится, она хочет уйти, — молвил Джоуд.

— Как? Уже уйти?.. А мы так надеялись, что она останется до окончания праздника.

— Кино, она хочет уйти, оставь нас! — повторил Король. — Пойди, передай то, что я тебе сказал… Я провожу вас, Маргарет.

— Нет, благодарю вас, Король, вы нужны здесь.

И, слегка отстранив его, она пошла вперед, к замку. Король долго смотрел ей вслед: до тех пор, пока ее платье не слилось с мраком ночи.

— Послушай, Сэм: мне кажется, наш господин шибко вдарился в меланхолию по поводу этой Марго, — сказал коренастый парень своему товарищу, наблюдая за Королем. — Да-а…

— Почему ты так считаешь? — отозвался тот, кого именовали Сэмом.

— Потому что он не расстается с нею целыми днями, да! Однажды я проходил мимо зала и в приотворенную дверь увидал Короля: он стоял перед ее дверью на коленях и говорил ей… по-французски, я и не понял сперва: “Амур!.. Амур!..”. Потом догадался. Любовь! Да-а!

— На коленях перед дверью… A-а! Но я не верю! Этого не может быть! Чтобы наш Король — и на коленях перед какой-то кралей, хоть она и Маргарет?! Ему ли на коленях стоять? Ему, перед которым рыдало столько женских сердец и плакало столько женских глаз в стенах этого замка? Ему, привычному к любви так же, как и к почестям, равнодушному и к славе, и к женским чарам в одинаковой мере? Невозможное дело, и все тут! Это раньше, лет пять назад, он мог влюбиться на целую неделю, а сейчас ему уж ни красавицы, ни их любовь не нужны!

— Так. Ну, тогда объясни: для чего он держит у себя эту? Для чего она ему нужна здесь? Он ведь с нею как с госпожой, не как со служанкой. И еще скажи: где они могли быть вчера и что могли делать? — Разбойник расхохотался.

— Эх… черт побери… это уже не шутки!.. Неужели вправду наш Король вновь решил поохотиться за женщинами?

— Ну, за такой и Королю не грех поохотиться!.. Но нет: что самое интересное, — она совсем не так к нему относится, как те, что были до нее. Они ведь по-прежнему на “вы”; и эта не ласкается к нему… во всяком случае — при нас. Может, поэтому она и осталась здесь дольше обыкновенного?

— Ах, черт возьми, в конце концов, это не наше дело. Пусть делает, что хочет, это не наша тоска. Давай-ка лучше выпьем за его здоровье и здоровье его красотки! — воскликнул разбойник и поднял стакан.

Мы же, в свою очередь, воздержимся от удовольствия разъяснять разговор двух подвыпивших разбойников.

ГЛАВА IX ПОКУШЕНИЕ И ИСКУШЕНИЕ

Маргарет присела отдохнуть на открытой высокой террасе, где стояли цветы в вазах и бил небольшой фонтан. Это было очаровательное местечко, и, хотя отсюда можно было разглядеть лишь высокие горы, чьи седые вершины, озаренные луной, царили над верхушками деревьев, это зрелище было пленительно и чудесно. О чем думала Марго? О, она испытывала разные чувства: ей было горько, хотя следовало радоваться; ей было страшно, хотя она находилась под надежной защитой: ей было грустно, хотя не было поводов для грусти; ей было одиноко, хотя кругом все веселились. Ей было больно, и ей было очень жаль, что она так быстро ушла с праздника, но вернуться она уже не могла. Ее тянуло туда, но совесть оставляла ее неподвижной. Ей хотелось, чтобы чьи-то глаза зажгли в ней пламя радости и счастья. Наконец она не вытерпела — быстро встала и пошла назад. Но не успела дойти до середины террасы, где была устроена беломраморная беседка, как все вокруг нее зашумело, словно воздух прорезали крылья стаи птиц, с фантастической быстротой взмывших к облакам. В то же мгновение все осветилось ярким голубоватым светом; через несколько секунд он погас, но почти тотчас же вспыхнул снова; раздался громкий треск. Тут она поняла, что это не молния, не метеор… и тем более не бред, а попросту фейерверк. Красивое зрелище… Маргарет завороженно смотрела, как огненные змеи порывисто взлетали вверх и рассыпались на тысячи ослепительных брызг, то красных, то синих, то золотых…

“Ах, как жаль, что я не вижу в эту минуту Короля!” — невольно промелькнуло в сознании, и Маргарет тут же ужаснулась этой мысли.

Грустная, она повернулась и побрела дальше в свою комнату. В залах горели свечи, но не все. Гостиная и залы были украшены, повсюду стояли в вазах цветы, будто это не праздник разбойников, а большой великосветский бал… В гостиной — накрытые банкетные столы. Все окна распахнуты. От хрустальных бокалов при свете свечей исходит яркое сияние. Скоро здесь продолжится веселье. Маргарет заметила в конце линии столов одно наиболее высокое и по-особому украшенное место. То, разумеется, было место для Короля.

Маргарет хотелось плакать, а отчего — она и сама не знала. Она вдруг подумала: почему ее судьба так нелегко сложилась? Отчего ее звезда так неблагосклонна к ней? Ее звезда… Судьба соединила путь Маргарет и ее звезды — подарила ей светящий луч, который Марго хранит в своей душе, и все заветно, все свято в сиянии этого луча. Порою луч замирал, затухал так, что готов был вот-вот исчезнуть, но иногда горел так ярко, и такой жар исходил от него, что казалось, он не мог выгореть весь никогда! По нему скользили и молнии, и тучи, но луч оставался все тем же — чистым, неугасимым, все так же сочувственно согревал ее сердце.

Вскоре Марго услышала шум внизу, шорох отодвинутых стульев, приглушенные голоса, — значит, все уже вошли в дом. Она встала и быстро подошла к двери. Но подумала: зачем? Чтобы поужинать? Но ей не особенно и хотелось. Чтобы повеселиться со всеми? Но ей было не до веселья; она чувствовала себя несколько неловко в окружении стольких мужчин, где она одна была женщина. Да, зачем? Она поспешила приказать себе не отвечать на этот вопрос… Маргарет открыла дверь с твердым решением отыскать Короля — не более. Но опять же: зачем? Что скажет она ему, если найдет? Ведь он там в окружении своих подчиненных, счастливый, сияющий. Зачем ей идти к нему?.. Ах, ладно, будь что будет, она разыщет его, а там и выяснится само собой, как повернется дело. Если он в гостиной — он, конечно же, пригласит ее разделить с ним ужин, и тогда все не так уж сложно. Ну, а если нет? В таком случае, она просто ничего не скажет: если он увидит ее, то обязательно первым начнет разговор… Думая так, она спустилась по лестнице, а когда проходила мимо гостиной, украдкой заглянула туда. Короля там не было.

Маргарет решила спуститься во двор — он наверняка там. Так она и сделала.

Во дворе о чем-то разговаривали два разбойника. Увидев Маргарет, один из них подошел к ней.

— Вы, наверное, ищите Короля? — спросил он. (При этих словах Марго покраснела, но кругом было темно, и тот ничего не заметил.) — Его нет в доме. Он отпустил всех на ужин, а сам сидит один у костра. Последнее время он почему-то стал сильно впадать в меланхолию, — шутливо заметил разбойник. — Если позволите, я провожу вас к нему.

— Нет, я вовсе не ищу Короля, — подавляя смущение, ответила Марго. — Я просто вышла прогуляться, так как не очень хорошо чувствую себя. Вы можете не беспокоиться.

И она пошла по дороге, ведущей в другую сторону. Но как только оба разбойника скрылись за поворотом, она свернула на еле заметную в темноте тропинку и пошла по ней. Марго знала: та приведет ее прямо к костру.

“Ну зачем я, собственно, туда иду?” — думала она; но, против ее воли (которая, кстати, была очень слабой), ее ноги упорно не хотели свернуть в сторону.

Вот уже и лесная чаща стала светлеть; вот за деревьями мелькает пламя… Маргарет тихонько подошла поближе. У костра сидел человек, неподалеку от него лежала небрежно брошенная гитара. Король, а это был он, молча смотрел на потухающий огонь.

Маргарет остановилась возле старой ели, недалеко от костра, но встала так, чтобы ее невозможно было заметить.

“Хоть посмотрю на него, полюбуюсь”, — думала она, но уже не гнала от себя эту мысль. Король ничего не заметил: очевидно, он был полностью поглощен своими мыслями.

Вокруг стояла тишина — полная тишина. Маргарет, не отрываясь, смотрела на Джоуда; но зрение успело уловить и чью-то тень, скользнувшую слева. Марго неслышно обернулась и, к своему ужасу, заметила, что не ошиблась, — за деревьями действительно кто-то стоял. Она принялась вглядываться, чтобы узнать, кто это, и вдруг у нее похолодело внутри. Это Гарви!

Причина его присутствия здесь была достаточно ясна для Маргарет. Она не на шутку перепугалась, но тут же вспомнила, что рядом с врагом здесь есть и ее защитник. Марго уже хотела было закричать, как вдруг тень сдвинулась и скользнула вперед. Гарви не заметил ее. Но что, в таком случае, ему здесь нужно?

Разбойник неслышно двигался вперед с терпением и уверенностью кошки. Марго долго не могла понять, зачем он пришел сюда, как вдруг, когда он был уже совсем недалеко от Короля, глаза ее уловили медленное движение руки. Она заметила, как в воздухе сверкнуло лезвие ножа.

— Король! — сорвался с ее уст внезапный крик и замер над лесом.

Дальнейшее произошло в считанные мгновения. Услышав знакомый голос, такой неожиданно-тревожный, Король вскочил и повернул голову. Убийца застыл на месте. Увидев опасность, Король резко наклонился, выхватил из ботфорта кинжал и с ловкостью пантеры одним прыжком подскочил к Бартли. Бешенство увеличивало силы негодяя; но Король и спокойный был значительно сильнее его, а уж теперь, когда он тоже пришел в ярость… Едва Гарви сумел сообразить, что разоблачен, как сильный удар кулаком в грудь заставил его потерять равновесие. Нож выпал. Еще через мгновение одна рука Гарви была припечатана к земле коленом Короля, а другая — его левой рукой. Джоуд приставил к горлу Бартли острие своего кинжала. Бандит, до сих пор еще бившийся в его руках, затих на секунду. Но Джоуд допустил одну неосторожность (хотя и простительную, впрочем): он стал искать глазами свою спасительницу. Гарви резким движением отбил одну его руку, вскочил, кинулся к своему ножу…

И опять был настигнут и двумя сокрушительными ударами повержен, бессильный, на землю.

— Король! Король! Не убивайте его! — молящим голосом вскричала Маргарет, видя, как Джоуд поднимает над ним кинжал. Она бросилась к Королю и Бартли.

— О нет, не беспокойтесь, я не убью его, — насмешливо сказал Джоуд, глядя на лежавшего без движения Бартли. — Он должен ответить за покушение на своего Короля.

— Что вы хотите сделать? — спросила Маргарет, оттирая слезы. Ее душили рыдания, но вовсе не от жалости к разбойнику, а скорее от радости, что жизнь Короля теперь в безопасности.

— Успокойтесь, Маргарет. — Король взял ее за руку. — Отчего вы плачете?

— Я… я не знаю… Я так испугалась за вас!.. Он ведь мог вас убить!

— Да, если бы не вы. Вы спасли мне жизнь, теперь я в долгу у вас! Благодарю вас! Позвольте вашу руку.

Маргарет почувствовала горячее пожатие руки Джоуда. Она чувствовала тепло его ладони, и ей показалось, что это длилось целую вечность. Затем вдруг он порывисто поднес ее руку к своим губам и так же горячо и страстно поцеловал. Возможно, Маргарет в ином случае и возразила бы что-нибудь на это, но тут взгляд ее упал на рубашку Джоуда, и она увидела на разорванном рукаве струйки алой крови.

— Что это? — воскликнула она, вырывая руку и хватая его за рукав. — Вы ранены?

Король медленно перевел взгляд на свою руку.

— Пустяки… так, царапина… — ответил он, пожав плечами. — Задел, когда бросал этого мерзавца на землю.

— Но если это опасно? — встревожилась Маргарет. — Позвольте мне перевязать вас. Идемте же в замок.

С этими словами она схватила его за здоровую руку и повела за собой. Король молча шел за ней. По дороге Маргарет почувствовала, как он все крепче и крепче сжимает ее пальцы. Она часто поглядывала на Короля и на его руку, словно боясь, что ему станет хуже. Наконец они добрались до замка. Встретив во дворе все тех же разбойников, которые, завидев их, заулыбались, Король отдал им вполголоса какое-то приказание, а сам пошел дальше вслед за Маргарет, которая, заметив выражение лиц разбойников, быстро вырвала свою руку у Джоуда.

В комнате Маргарет сделала повязку и наложила ее на рану Короля.

В просторном помещении было полутемно, его освещали лишь три свечи в дальнем конце. Взяв посуду с водой, которой Марго омывала рану, она отнесла ее в уборную и вскоре вернулась.

— Как вы себя чувствуете? — спросила она.

— Сегодня — необычайно прекрасно, — отозвался Король. — Ваши руки и ваши глаза вылечили меня от той тоски, которой я был подвержен до этого. Я многим теперь обязан вам.

— Никогда не говорите мне таких слов! — с горечью ответила Маргарет. — Я спрашивала вас о вашей ране.

— Поверьте, вы зря так беспокоитесь. Моя рана, как вам угодно ее называть, ничего не стоит.

— Отчего вы так говорите? Разве вы врач?

— Нет, но и Джеймс скажет то же самое. Ведь не в первый же раз со мной случается подобное. Уж поверьте, я знаю, что такое настоящая рана, я это испытал на себе. А это, по сравнению с ней, просто пустяк, его и не следует замечать.

— Но неужели вам совершенно не больно?

— Мне больно, но не от этого. Я чувствую другую боль, она гораздо сильней; и самое худшее, что я не знаю, пройдет ли она когда-нибудь. Во многом это зависит не от меня.

— А от кого? — спросила Марго.

— От вас… от бога, — поспешно ответил Король. — Только он способен помочь мне или наказать меня. Но насколько жестоко было бы это наказание!..

— Скажите, — после небольшой паузы спросила Маргарет, — за что… Бартли хотел убить вас? Отчего так произошло?

— Отчего? Кажется, я догадываюсь о причине; но, думаю, вам лучше знать.

— Мне? — удивилась Маргарет. — Отчего же мне?

— Вы хотите, чтобы я объяснил вам это? Я только помогу вам понять, если вы действительно не догадываетесь. Попробуйте сопоставить этот случай с разговором в вашей комнате.

Маргарет попыталась вспомнить. Наконец она поняла, о чем шла речь, вспыхнула и подняла на Джоуда полные удивления и гнева глаза.

— Вы считаете, что это из-за меня? — спросила она, пытаясь побороть свое волнение. — Но откуда вы можете знать, о чем мы говорили?

— Я не знаю, я могу только догадываться. И, судя по вашему лицу, я угадал правильно.

— Но, в таком случае, при чем же здесь вы? — недоуменно воскликнула Маргарет.

И тут же закусила губу, внезапно поняв, в чем суть дела.

— Значит, это из-за меня вас ранили? — помолчав, тихо спросила она.

— Маргарет, ведь я объясняю вам, что никакой раны нет, — подойдя к ней, ответил Джоуд. — И потом, вспомните, ведь в вашей встрече с Региной в какой-то мере был виновен я. Выходит, мы с вами квиты, — улыбнулся он.

— Но как он мог решиться на это? — удивленно продолжала она. — Ведь он… нет, никогда… Пока я нахожусь здесь, он мог бы… — Она запнулась.

— Вы хотите покинуть меня? — с каким-то отчаянием в голосе воскликнул Король, схватив ее за руку, словно испугавшись, что она убежит.

— Вас? — удивленно спросила Маргарет.

— Я хотел сказать, этот замок… Вы хотите уехать?

Маргарет вздрогнула. Сделала шаг назад.

— Кажется, я должна это сделать. — Она попробовала придать своему голосу оттенок лукавства. — Для вашей же безопасности.

— Пускай я буду на грани опасности, пускай меня убьют, но только, прошу вас, не покидайте нас так рано.

— Отчего же? Мне кажется, я и так довольно долго гостила у вас, пора бы и честь знать.

— Довольно долго? Ведь нет еще и недели!

— Что вы, Король! Полно! Уже две с верхом.

— Да, но ведь в течение первой из них вы были больны. — Он дотронулся до ее руки.

Маргарет промолчала; она чувствовала, что расстояние между ними сокращается, а стена, к которой она потихоньку отходит, — все ближе и ближе. Она моментально вспомнила рассказ Гарви о женщинах, побывавших в этом замке; она испугалась; но она так же хорошо знала, что ничего не сможет сделать с собой сейчас. Она оказалась словно втянутой в какой-то водоворот и тщетно старалась пробудить в себе остатки разума.

Маргарет почувствовала за спиной холод стены; ей казалось, что сейчас она потеряет сознание или разрыдается. Король не отпускал ее руки. Его горячее дыхание словно обожгло ее, она готова была забыть все на свете… Он стоял совсем близко, совсем рядом, и от этой близости ее словно окутывало теплом. Но он не прикасался к ней, лишь только обеими руками сжал ее руку и прижал ее к своей груди. Она подняла, наконец, глаза и встретила его взгляд, страшный взгляд: в нем не было ни тени улыбки, а только мольба, смысл которой нельзя было угадать.

Внезапно раздался треск распахнутой двери и чьи-то шаги. В одно мгновение Маргарет отпрянула от Короля, как лань при виде охотника.

Джоуд повернулся. На пороге стоял Кино. На лице его была тень крайнего беспокойства, которое он хотел, по-видимому, поведать Королю; но, заметив, что тот не один, он с виноватым видом застыл на пороге. Джоуд нахмурился:

— Что тебе нужно?

— Простите, мой господин, я не знал…

— Что тебе нужно? — повторил Король.

— Мне сообщили невозможную вещь!.. Я… Я… Неужели это правда?

— Что ты имеешь в виду? — спросил Король, подойдя к нему.

— Это правда, что Бартли… что он… Что это с вами, мой господин? Вы ранены? — воскликнул верный помощник, взглянув на руку Джоуда.

— И ты туда же? Ты хотел знать, правда ли то, что этот мерзавец хотел убить меня?

— Да, мне так сказали. Его привели связанного и закрыли в сарае. Но я не мог поверить…

Дальнейших слов Маргарет уже не слышала, так как поднималась по лестнице. Она была рада такому вторжению, которое заставило ее одуматься, и в то же время ей казалось, что в нем не было необходимости. Но, как бы ни было, в этот миг она поняла слова Гарви окончательно — она поняла, почему многие женщины плакали, покидая этот замок.

ГЛАВА X НАКАЗАНИЕ

Согласно закону возмездия, существующему в Союзе Справедливости, в Большом Зале Совета собрался совет для суда над Гарви Бартли. Участвовали Кино и Лас, первые помощники Короля Джоуда, и наиболее опытные и умные разбойники.

На небольшом возвышении у стены было установлено удобное кресло, от ручки которого откидывался небольшой столик для бумаги и пера. Это было почетное кресло, носившее название — “место для размышления” или “трон первого человека”. По бокам — еще два. Чуть поодаль было расположено полукругом множество других кресел — для “присяжных”, а в центре — свободное место для “подсудимого”.

В зале были уже заняты все места, кроме одного. Но вот, наконец, дверь растворилась, и все встали. Короля, который только что вошел, с церемониями проводили до “трона первого человека”. Когда Джоуд занял свое кресло, двое разбойников — его помощники — заняли кресла, расположенные по бокам возвышения.

С Бартли сняли веревки. Под охраной двух разбойников он подошел к судьям.

Кино начал допрос. Каковы бы ни были его вопросы, не станем над этим задумываться — скажем только, что они ни к чему не привели. Единственным ответом пленника было либо молчание, либо дерзкие, вызывающие слова в адрес Короля. Несколько раз Джоуду приходилось унимать разозлившихся разбойников, пытавшихся “закончить дело тут же, на месте”.

В конце концов, потеряв терпение, Король произнес глухим голосом:

— Мне надоело слушать признания этого идиота. Надеюсь, все уже обдумали свое решение?

Наступила небольшая пауза, затем последовало одно страшное слово:

— Смерть!

Король кивнул в знак согласия и тем самым подал знак:

— Приступите к исполнению.

Суд был окончен. Джоуд встал и уже начал спускаться вниз, чтобы уйти; в этот момент дверь отворилась и вошла Маргарет.

Ее приход изумил всех присутствующих.

Она молча приблизилась к трибуналу и, дрожа от волнения, обратилась к Королю:

— Прошу простить меня за то, что я посмела войти сюда без вашего позволения. Я пришла просить вас об этом человеке! Вы не можете быть судьей в деле, которое так близко касается вас. Я верю, что ваше сердце слишком великодушно, чтобы вы решились мстить за личную обиду. Он в ваших руках, вы его победили. Прошу вас, смотрите на него не как на преступника, а как на несчастного, сломленного противника! Предоставьте богу наказать его!

— Сударыня… — сурово ответил Король. — Ваше великодушие и человеколюбие — замечательные качества, но в данном случае они неуместны. Этот человек — предатель, поэтому он должен понести наказание. К тому же, хочу добавить, что судить имею право не только я. В данном случае вам следует обратиться ко всему совету.

Секунду Маргарет колебалась, словно решая, сделать ли то, что сказал ей Король, или нет. Однако женский инстинкт подсказал ей, что гораздо лучше будет вымолить прощение у одного, имеющего здесь власть, мужчины, нежели у дюжины. Она решила, что Король быстрее послушает ее, так как она ничуть не сомневалась в его благородстве и доброте, чем дюжина мужчин, многих из которых она даже никогда не встречала.

Она видела, что Король (впервые за все время ее пребывания здесь) суров к ней, она поняла, что здесь будет трудно чем-либо помочь, она знала, что подсудимый сильно виноват, и была уверена, что Королю трудно будет простить его, не посчитавшись в данном случае с остальными, которые явно желали его смерти. Но она решила попробовать.

Дальше произошло то, чего не мог ожидать никто, тем более — Король. Внезапно Маргарет, молитвенно сложив руки, упала на колени перед застывшим Джоудом.

— Простите, Король, простите его ради бога…

Достоинство Маргарет было отдано в дань ее врожденному человеколюбию!

Пораженные, судьи встали с мест. Единственным человеком, которого не тронула эта сцена, был Гарви, сам подсудимый. Ему были безразличны просьбы Марго, ее порыв, ее милосердие.

Джоуд бросился к ней и поднял ее.

— Поверьте, сударыня, этот негодяй вовсе не достоин вашей жалости, — сказал он, усаживая ее в кресло. — Посмотрите на него, ведь ему все равно!

— Да, но жизнь необходима всем, — отвечала Маргарет. — Лишить человека жизни может только тот, кто дал ее, — только бог!

Король молчал. Он был готов уступить, но обязанность удерживала его. Он поднял голову и посмотрел на присяжных.

— Вы требуете, сударыня, чтобы ему сохранили жизнь? — спросил, вставая, Кино.

— Я лишь прошу вас об этом, я не имею права требовать, — ответила Маргарет. — Если это возможно, если вы так великодушны — снизойдите!

Совет колебался. Все начали переговариваться, ища решение. Короля душила ярость. Не потому, что он хотел отомстить негодяю за попытку убить его, не потому, что какие-то силы мешали приговору свершиться, но потому, что он видел теперь наглый, уже не безразличный, как прежде, взгляд Бартли, за минуту до того почти не обращавшего на происходящее никакого внимания. В любом случае Джоуд решил не отступаться, дабы тот не смог уйти безнаказанным.

— Друзья! — громко сказал Король, оборачиваясь к суду. — Я думаю, вы все были тронуты порывом милосердия нашей гостьи и каким-то образом послушались ее. Однако это ведь не искупает вины Бартли. Посему — я имею право требовать наказания… Сударыня, ваша просьба услышана. Ему будет сохранена жизнь.

— Правда? — переспросила она, поднимая на Короля восхищенный взгляд. — Благодарю вас!

— Но это еще ни о чем не говорит, — продолжал Джоуд. — Отведите мошенника к столбу, отстегайте его как следует и покружите часок на колесе. Надеюсь, все согласны?.. Клянусь богом, он мне дорого заплатит за свою дерзость… — Последнюю фразу Король произнес тихим голосом, как будто для себя.

Последовали ответы. Они были утвердительными.

— Так ему и надо, — проговорил последний из “присяжных”. — Это отучит его от хамских полицейских манер в обращении с людьми.

Подсудимого увели. Вскоре зал опустел, и в нем остались только Джоуд и Маргарет, которая от изнеможения опустилась в кресло.

— Король, я никогда не сомневалась в вашем благородстве и великодушии, — сказала она, обернувшись к нему. — Я от всего сердца благодарю вас и… еще раз прошу простить мое вторжение.

— Вы же знаете: здесь от меня зависело не многое, — ответил Джоуд. — В Зале Совета все равны; и я здесь могу желать столько же, сколько остальные, повелевать так же, как остальные. Вам удалось упросить не меня, а всех.

Но Маргарет знала, что это не так.

— Однако, — продолжал Король, — мне кое-что остается непонятным… Откровенно говоря, меня удивляет ваше поведение!

— Отчего же, Король?

— Я никак не ожидал, что вы попытаетесь защищать такого… негодяя, который всеми своими поступками заслужил наказания. Но я, наверное, в чем-то неправ. — В голосе Джоуда послышалась едва уловимая горечь; он пристально смотрел на Маргарет. — Быть может, у вас есть причины просить меня о сохранении его жизни…

— Есть причины? На что вы намекаете? — возмутилась Маргарет.

— Простите, если я вас чем-нибудь обидел, Марго, — ответил Король, становясь позади ее кресла. — Но — буду откровенен. Я говорю об обычной человеческой симпатии, которая, наверное, и толкнула вас на такой благородный поступок.

— Симпатия? — удивилась Марго. — Вы хотите сказать, наверное: человеколюбие? Разве вам не жаль его было бы, если бы его убили? Разве ваша рука не дрогнула бы, когда вы подали бы своим людям знак убить его? Ах, простите; вам, наверное, кажется, что я недостаточно хорошо отношусь к вам. Ведь этот человек покушался на вашу жизнь… Но это лишь обман зрения. Видит бог, насколько дорога мне ваша дружба, насколько сильно и непоколебимо мое уважение к вам, как я благодарна вам. Не считайте, что мне дороже тот человек, чем, скажем, ваша месть. Я понимаю: по вашему закону его следует убить. Но он будет наказан, и наказан рукой более справедливой и намного более сильной. Предоставьте же Господу наказать его и не берите греха на душу.

— Вы говорите, что просили сохранить ему жизнь вовсе не из симпатии?

— Да. Я просто хотела облегчить его страдания, — ответила Маргарет.

“Облегчить его страдания! — подумал Король. — Пожалуй, ему было бы легче умереть, чем перенести то, что его ждет. Знала бы она, что такое столб и колесо!”

— Вам, наверное, непонятны мои слова, — неуверенно проговорила Маргарет, желая как-нибудь прервать восстановившееся молчание.

— О чем вы, Марго?

— Я давно обещала вам объяснить все… Скажите, вы сейчас смогли бы выслушать меня?

— Конечно.

— В таком случае, чтобы больше не подвергать вас сомнениям, я расскажу вам то, о чем должна была рассказать. Но, прошу вас, если у вас вдруг возникнет совершенно другое чувство — не обычное слегка удивленное уважение, а, быть может, неприязнь, — не прерывайте меня, дайте досказать до конца! Потом, когда я закончу, вы сможете высказать свое мнение, — она горько усмехнулась, — о моей жизни. Вы обещаете?

Король кивнул.

… Слушал он Маргарет — или Лолиану, ибо читатель, наверняка, не забыл или догадался, что это одно и то же лицо, — очень внимательно. В продолжение всего времени, пока она говорила, он не сводил с нее глаз. Отчего-то наиболее сильное впечатление произвел на него рассказ о знакомстве, свадьбе и супружеской жизни Лолианы с неким Альфредом Темплем. Если бы Лолиана не была так смущена его неотрывным взглядом и не смотрела в землю, она бы мгновенно заметила, как сильно менялось выражение его лица. Когда она перешла к истории с полицейским, который поплатился за свое внеслужебное рвение, глаза Джоуда вспыхнули огнем ненависти, но затем он посмеялся над злоключениями Бартли… Наконец, Лолиана перешла к рассказу о бедности и нужде, в которую попала из-за того же полицейского капитана. О том, как эта бедность вынудила ее стать певицей в кафе отеля, предназначенного для дорогостоящих утех. Когда в эти минуты она подняла взгляд, чтобы увидеть, какое впечатление производит на него этот рассказ, она, к своему удивлению, не заметила ни ужаса, ни отвращения, ни снисхождения…

Плача, продолжила она свой рассказ о подлости Ричарда Брума. Выслушав и его до конца, Джоуд все-таки не выдержал:

— Так это он? Сынок того самого? Черт возьми! Сударыня, почему вы сразу не сказали мне об этом? Почему? Вы были бы отомщены, я бы расправился с ним честь по чести. Подлец, мерзавец!

Маргарет удивленно посмотрела на него.

— Благодарю вас, Король, — ответила она. — За то, что вы так близко к сердцу принимаете рассказ о моей горькой судьбе. Но я бы предпочла увидеть, что он сам понял свою вину и раскаялся.

— Раскаялся? — усмехнулся Король. — Это невозможно. Я в этом сомневаюсь. Разве вы не поняли, что это за человек? Поймите, у всевышнего свое предопределение, своя справедливость, он наказывает и прощает — только на небесах. На земле же надо бороться. За себя. За свою жизнь…

— Бороться? Но разве жизнь не дана каждому, разве мир людей ничем не отличается от мира животных, где действительно одна жизнь живет за счет другой?

— Но для того, чтобы жить так, как должен человек, необходимо заявить о себе, — возразил Король. — Необходимо дать миру почувствовать: ты живешь — не существуешь! — и потому с тобою надо считаться. Иначе… такие, как эти негодяи, просто затопчут тех, кто боится причинить им боль в ответ на свои страдания…

— Вы — обо мне? Вы говорите, что я должна отомстить дворянину, который имеет власть, богатство, положение? Я, человек, не имеющий даже работы! Вот это поистине невозможно!

— Вы — женщина; конечно, ваших сил недостаточно для отмщения, но — должны быть люди, которые любят вас и не дадут вас в обиду.

— О ком вы говорите? О муже?

— О вашем Альфреде. Неужели он не мог отомстить за вас?

— Но он даже не знает, где я. Ему ничего не известно. А больше у меня никого нет.

— Это неправда.

Она с удивлением посмотрела на Короля, стараясь сквозь набегающие слезы разглядеть его лицо.

— Поверьте, — начал Джоуд. — Я отдам всю жизнь за одну вашу слезу. Ради вашего счастья я готов пожертвовать чем угодно…

— Не говорите так! — испуганно прошептала Лолиана. Она и вправду испугалась — таким голосом были сказаны эти слова… — Мне страшно! Лучше не утешайте меня; я почти привыкла страдать, но сейчас мне еще хуже, потому что я должна уехать на поиски своего мужа. Он заслуживает того, чтобы я пролила из-за него столько слез.

Король закрыл глаза. Лолиана с испугом смотрела на него, на его все больше и больше бледневшее лицо, искаженное то ли гневом, то ли горем, на руку, все сильней сжимавшую рукоять кинжала, на грудь, которая тяжело вздымалась под красной бархатной курткой. По лицу его струился пот.

— Что с вами? — вскричала она наконец, бросаясь к нему. — Вам плохо? Что случилось? Неужели я сказала что-то такое, чем могла обидеть вас?

— Нет-нет, — поспешно ответил Король, переводя дыхание, и схватил ее за руку, которую она протянула к нему: словно боялся, что она оттолкнет его. — Разве я могу чего-то не простить вам, разве я могу обидеться на вас?

— Но что же с вами? — спросила удивленная Лолиана. — Что вас так испугало?

— Нет, ничего страшного, — только и ответил Король.

Он обхватил ее кисть своими руками и прижал к сердцу с таким невыразимым отчаянием, что Маргарет не выдержала. Слезы, омывавшие ее щеки, потекли потоком. Это было отчаяние двух людей, но каждый из них лишь смутно догадывался (или не догадывался вовсе) о причине отчаяния другого.

Маргарет чувствовала, как крепко сжимал он ее руку, и у нее не хватило сил вырвать ее из его рук. Собственная судьба показалась ей такой плачевной, такой невыносимо трагической, что она почти не верила в существование светлого будущего. Это мучительное чувство не покидало ее с тех самых пор, когда она переступила порог этого замка; теперь ей казалось, что с такими бедами можно только умереть, а не жить дальше, наслаждаясь своею молодостью и красотой.

Несколько минут продолжался этот немой разговор двух сердец. Наконец Маргарет какими-то воспоминаниями и каким-то отчаянным усилием заставила себя одуматься и попробовала вырвать из пальцев Короля свою руку. Но едва она сделала эту слабую попытку, как он очутился у ее ног и горячо прильнул губами к ее руке, которую она напрасно старалась высвободить. Еще немного — и… оглушительная развязка, думает читатель, не так ли?

Нет, никакой развязки не было; Лолиана несколько секунд стояла, молча собираясь с духом, затем, наконец, словно одумалась и испуганно отшатнулась от Короля.

— Не надо! — умоляюще воскликнула она. — Поднимитесь, никогда больше не делайте этого! Мне так тяжело…

— Маргарет… — прошептал Король, поднимая на нее печальный взгляд.

— Нет, нет, вы не должны этого делать… больше никогда… Ах, вот идет ваш помощник. Мне… мне нужно идти.

Войдя в гостиную, Кино застал Джоуда одного: тот молчал, погруженный, как видно, в свои горестные думы. Кино подошел к нему совсем близко и, нагнувшись, заглянул своему атаману в лицо.

— Король, вы так сильно изменились за последнее время, — проговорил он тихо. — Вас трудно узнать.

— О, молчи, Кино, — прервал его Джоуд, и в словах его сквозили нотки грусти.

— Вы знаете тому причину, а я могу только догадываться. Но я думаю, что мое предположение верно. Вы ли это, государь, вы, равнодушный к женским чарам и горящим глазам, томимым страстью? Вы ли это, известный сердцеед, покоривший столько женщин? Вы ли это, Король, к ногам которого бросалось столько красавиц со слезами отчаяния и мольбы?! Не от любви ли к вам сходило с ума столько женщин в этом замке и окрест? Не вы ли говорили, что вам уже надоели все эти быстрые победы и страсти? Эта женщина, таким странным образом попавшая к нам, так изменила всю вашу натуру…

— Замолчи, Кино, или я убью тебя! — воскликнул Король вскакивая.

— Ну и что? — равнодушно глядя на него, ответил помощник. — Убейте, если вам от этого станет легче… в чем я сомневаюсь. Это, пожалуй, единственное дело, в котором я не могу помочь вам; но я считал, что вам и не понадобится моя помощь в любовных делах. Однако, если моя смерть хоть как-то облегчит ваши страдания, сделайте милость: вот, я здесь. Прошу великодушно…

— Кино, замолчи! — с отчаянием воскликнул Джоуд, бросаясь в объятия верного друга. — Ты издеваешься, когда я, по-моему, окончательно потерял рассудок!

— Ну-ну, не так круто! — невольно улыбнувшись, ответил помощник. — Это уже с лихвой. Вспомните, как вы говорили, когда были чуть-чуть помоложе. А? Ну, то-то же.

— Неужели ты не понимаешь, какая существует разница между прежним и настоящим?

— Отчего же? Отлично понимаю! Эта — куда красивей прежних…

— Идиот! — в сердцах воскликнул Джоуд. — Ты, кажется, ничего не хочешь и не можешь понять! Оставь меня… я должен остаться один…

— И заколоться с горя? — насмешливо проговорил помощник. — Нет, наверное, мне лучше остаться, выслушивать ваш бред…

Как видно, помощник не принимал вздохов Джоуда всерьез. Или хотел просто развеселить его? Но все попытки разбивались о суровый взгляд Короля. Кино любил Джоуда; их дружба завязалась еще десять лет назад, и сейчас, несмотря на значительное возвышение его друга, между ними чувствовалась эта неразрывная, крепкая духовная связь. Но… увы, увы…

ГЛАВА XI ПРИЗНАНИЕ

Лолиана и Король не виделись весь последующий день. Она тихо сидела в своей комнате, как мышонок в норке, и никого к себе не впускала. Она лежала на кровати, закрыв глаза, и молча скорбела о своей несчастной судьбе. Лишь вечером, когда слуга принес ей ужин, она открыла дверь: голод взял свое. Чуть подкрепив силы, она уселась у окна и опять молча глядела в звездную даль. За окном уже стемнело. Прошел еще один день ее жизни, такой печальной и почти ненужной ей самой. Она хотела спуститься вниз, разыскать Джоуда, чтобы развеять свою грусть, но огромной силой воли заставила себя оставаться на месте. Она знала, что Король хотел бы ее видеть, она сама желала снова встретиться с ним, но оставалась неподвижна, только лишь мыслями уносясь в гостиную, где, может быть, ждал ее он. Она знала, что ее недолгое забвение здесь — в замке Любви, как называли его между собой разбойники, — близится к концу, она с тоской ожидала роковой развязки и всем своим существом чувствовала ее приближение. Она не шла в гостиную, боясь, что оттого самое ужасное свершится еще скорее, но она так же боялась остаться одна… Взошла луна, бросая в ее окно свой призрачный свет. Лолиана вспомнила песню, которую пел Король на празднике, и, как будто вновь слыша наяву его прекрасный голос, пришла в еще большее отчаяние. Она забылась. Вновь — слова той песни, его взгляд, устремленный на нее, как тогда, во время пения… От этих чудесных воспоминаний и видений ее оторвала другая, столь же чудесная, чарующая, но реальная мелодия. Она доносилась откуда-то снизу. Звуки гитары Короля. Лолиана как будто испугалась: она уже не хотела слышать знакомой песни Джоуда, от которой так тяжело сердцу, но… в то же время она жаждала услышать его голос снова и снова; желание было смутным, томительным, но сладостным. Секунду она колебалась. Затем стремительно встала и порывисто ринулась вперед. Дверь тихонько отворилась. Лолиана в несколько секунд спустилась вниз по лестнице и оказалась в саду. Тихий чарующий голос лился из беседки на террасе, где она когда-то любовалась фейерверком. Она старалась идти тихо, чтобы услышать все слова новой песни Джоуда; и поэтому, пока она приближалась к беседке, Король как будто не замечал ее.

— Маргарет, зачем вы спустились сюда? — Не поворачиваясь, спросил Король, едва закончив песню.

— Чтобы послушать, — дрожащим голосом ответила Лолиана, подходя ближе.

— Вы слышали ее всю?

— Да.

— Вы знаете, о ком она? — спросил он.

Лолиана молчала.

— Вы знаете? — повторил Джоуд. — Она о вас!

Лили как будто слышала в его словах какой-то едва уловимый упрек, досаду, горечь, боль. Она и сама почувствовала, что ее сердце словно всхлипнуло от боли.

— Почему же обо мне? — спросила она тихо.

— Потому что вы — царица снов! — так же спокойно отвечал Джоуд.

Она долго не знала, как продолжить этот диалог.

— Зачем вы говорите мне это сейчас? — спросила она. — Вы прервали мои мысли своей песней, так не вините в моем приходе только меня…

— Я не виню вас, — ответил Джоуд, повернувшись, наконец, к ней. — Я виню только себя.

— В чем? В том, что у вас великолепный голос?

— Нет, в своем горе.

— У вас горе? — воскликнула Лолиана. — У вас?!

— Лолиана, — с необычайной быстротой закрыв глаза, чтобы не видеть ее, проговорил Король. — Лолиана, если у вас есть хоть капля уважения ко мне, обычной человеческой любви, — послушайте, выслушайте меня, как выслушал я вас вчера. Я прошу вас так же спокойно слушать, не прерывать меня, не сердиться на мои слова, если они чем-то огорчат или рассердят вас. Я прошу вас об этом. Позвольте, если вы хоть чуть-чуть признательны мне, позвольте мне хотя бы за то, что я сделал для вас, сказать вам то, что я давно хотел. Выслушайте, а затем жалейте или осуждайте меня… позвольте мне поведать вам все и затем уйти из вашей жизни навсегда.

Лолиана вздрогнула.

Король минуту молчал, сжимая в руках гитару, затем опустил голову и сказал:

— Вы знаете, Лолиана, что я побывал во многих странах, видел очень многое, испытал все, что только может испытать человек, — все или почти все. Я был в таких краях, где чары красоты несравненны, где невозможно найти женщины непрекрасной. Но когда я увидел вас, мое представление о жизни изменилось. Поверьте, нигде нет образа прекраснее, чем ваш. Я встречал многих женщин, но до тех пор, пока не встретил вас, я не знал, что такое настоящая любовь. Для смертного такая красота, как ваша, просто божественна; для видевших эти прекрасные черты — наяву или во сне — все произведения всех искусств станут бессильны.

Сначала я только любовался вашей красотой, считая, что все мои чувства давно остыли. Я был счастлив, что могу мечтать, бесстрастно глядя на ваше лицо был счастлив, что не буду относиться к числу ваших поклонников, которым суждено грезить вами. Но боже, как я глубоко ошибался, называя себя уже не способным полюбить!

— Что с вами? — подняв голову, спросил Джоуд. — Вы плачете? Да, я знаю, у вас тяжелая судьба, вы страдали — страдали из-за своей небесной красоты. Теперь я знаю вашу жизнь, вашу историю. Вас удивило тогда, отчего я был так взволнован. Узнайте же. Ничто, касающееся вас, не может быть мне чуждым и безразличным. Вы так молоды — и так много страдали! Простите мне мои слова, но не прерывайте, вы обещали. Я знаю, что, если бы судьба была благосклонна ко мне и захотела подарить мне счастье — вашу любовь — мне, мне, сходящему с ума от того, что она свела наши дороги слишком поздно, — вы не выстрадали бы и одной сотой доли того, что перенесли! Но моя судьба не была милостива ко мне никогда. Простите меня за мои слова. Я знаю, что не должен говорить их вам, но я не могу молчать сейчас. Я клянусь, что, как только с моих уст сорвется последнее слово, я уйду и не стану больше досаждать вам. Но поверьте, я так люблю вас, я так любил бы вас, что и вы, может быть, когда-нибудь полюбили бы меня. Я бы носил вас на руках, я прижал бы вас к сердцу, ограждая от всех страданий, отдал бы всю свою кровь, чтобы вернуть вам силы.

Вы — та женщина, в существовании которой я всегда сомневался. В вас я нашел ту чистоту, перед которой всегда преклонялся…

Вы спасли мне жизнь, но, поверьте, лучше бы я погиб от руки предателя, чем испытал такую любовь! Наверное, бог послал мне ее в возмездие за все мои грехи в этом мире… если только можно назвать любовь возмездием, даже такую любовь, как моя! Он велел мне любить вас, потому что вы не можете любить меня, потому что нам никогда не суждено быть вместе. Если бы у меня была надежда, я был бы счастливейшим человеком на свете; рок и смерть распахнули мне дверь в новую жизнь, полную страданий. Увы, как это ни глупо, у меня была надежда; но вчера, вчера, когда вы рассказали о вашем счастье с мужем, — я ее потерял. Да, Лолиана: вчера, жалуясь мне на свою судьбу и вспоминая, как были счастливы рядом с мужем, вы и не подозревали, какой нож вы вонзили в мое сердце. Каждое ваше слово о вашем муже — это новый поворот ядовитого лезвия.

Если бы я мог сказать, что никто не способен отнять у меня мое счастье! Мне никто не страшен, но жизнь без вас — это единственное, что пугает меня. Если бы я мог сказать, что здесь, у моего сердца — ваша защита и убежище!.. В тот момент, когда я мог лишиться жизни, вы, Лолиана, — вы, мой добрый ангел! — охраняли меня своими крыльями. Если бы я мог не страшиться за вас, за вашу слабую жизнь, не раз стоявшую на грани смерти! Я не боялся бы за вас, если бы был рядом с вами, и вам нечего было бы бояться, если бы вы были со мной, если бы я мог днем и ночью оберегать вас! Увы, я лишен этого, я не имею права дерзко посягнуть на право другого, более счастливого, который так же любит вас, царицу снов! Я не могу судить о его любви к вам, о вашем счастье с ним, я знаю лишь одно о нем — что он достоин вас, если ваше сердце выбрало его. Будь вы другой женщиной, а моя разбойничья любовь не такой сильной, я вызвал бы вашего мужа на дуэль, я убил бы его. Или прекратил бы мою жизнь, ненужную мне жизнь без той, которая не может меня полюбить. Но я никогда не сделаю этого, потому что любая ваша боль — моя боль, но еще более острая от того, что страдает единственный дорогой человек. Я не сделаю вам ничего плохого, не причиню никаких страдании; наоборот, чтобы помочь вам найти счастье, если вы хотите, — разыщу вашего мужа, устрою вашу жизнь свободной и беззаботной, чтобы профессия певицы из кафе больше не угнетала вас. Я буду довольствоваться только тем, что чувствовал, когда вы были здесь, буду вспоминать ваш голос, ваши черты, ваши слова. Я кончаю, Маргарет. Я обещал, что сразу после этих слов уйду, не буду стоять на вашем пути, — я сдержу свое обещание. Я не стану вас просить, умолять: хотя я готов броситься перед вами на колени, но я твердо знаю, что вас, чистую и искреннюю, этим не убедить и не заставить изменить своему сердцу и своему долгу… Я не смог сдержаться и рассказал вам о своей безумной любви. Скажите вы одно-единственное слово, и я отдам свою жизнь, чтобы найти и дать вам счастье. Скажите, не боитесь, этим вы не причините мне боли, а наоборот, успокоите меня: я буду знать, что вы благодарны мне. Если мне придется отдать голову за это, — я не стану судить о цене, я не раздумывая отдам ее за вас. Моя судьба уже решена; даже на небесах я не смогу с вами встретиться, ведь и там нам предстоят разные дороги — вы попадете в рай, о добрый и чистый ангел, а я, большой грешник, попаду в “яму, полную огня”, как говорят мне иногда деревенские дети; я попаду в ад. Я всегда буду помнить вас, ангела, разрушившего мою жизнь и подарившего ее мне такой прекрасной!

Маргарет, я замолкаю. Я вижу, вам трудно говорить; я знаю: вам, доброй и милосердной, жаль, наверное, меня, в вашем благородстве я уже убедился. Но не пытайтесь утешить меня, это бесполезно. Моя любовь — безумие, и в этом виноват только я. Не ищите в своих поступках вину, в них ее нет; виновато лишь небо — оно одарило вас такой красотой и такой душой. Не плачьте, не жалейте меня. Когда мы расстанемся, хоть изредка вспоминайте обо мне, и я почувствую это. Если вам когда-нибудь понадобится помощь — помните, у вас есть верный друг, который всегда поможет вам. Позовите Короля Джоуда — и вы найдете поддержку и защиту. Вы можете быть уверены: пока жив Король, ни один волос не упадет с вашей головы, у вас всегда будет верный помощник.

А теперь… прощайте, женщина, подарившая мне веру в настоящую любовь и в ее существование на земле. Прощайте. Не плачьте обо мне, — сказал он, увидев, что Лолиана обливается слезами, — не жалейте меня, повторяю вам; видя ваше сочувствие, я позабыл о прошлом, и настоящее утратило для меня свою горечь. Зачем мне теперь страдать? Ведь я еще с вами. Но это ненадолго, и в этом виноват я.

Я не буду больше мучить вас своим присутствием, я ухожу. Прощайте! Я не прошу у вас на прощание поцелуй, который свел бы меня с ума, я не прошу последнего пожатия руки; я ухожу так, как мы и встретились, — ухожу никем для вас, в то время как вы для меня — все! Прощайте… и простите. С моей стороны, может быть, глупо жаловаться вам — ведь признание, которое не содержит ни ответа, ни просьб, наверняка, смешно, — но я делаю это. В первый и последний раз.

Король молча взял гитару, ловко перескочил через низкую ограду беседки и быстро пошел прочь. Лолиана кинулась за ним.

— Постойте, Король! — воскликнула она, догоняя его. — Постойте! Куда же вы?

— Если вы не хотите принять мою помощь, я не стану перечить вам. Вы хотели уехать, вы недавно сказали мне об этом. Разлука с вами будет тяжелой для меня, я не смогу спокойно смотреть, как вы будете уезжать. Поэтому я ухожу на некоторое время из этого замка, ухожу до тех пор, пока все в моем доме не перестанет напоминать мне о вас.

— Но куда же вы уходите? — ломая руки, воскликнула она и попыталась преградить ему дорогу. Он не останавливался.

— В лес, — услышала она. — Я постараюсь уйти как можно дальше, чтобы не успеть вернуться, пока вы еще будете здесь. Боюсь, только так я смогу устоять перед искушением видеть вас снова.

— Подождите, подождите, прошу вас! Не делайте этого, не смейте! Я не допущу, чтобы из-за меня… Постойте, ведь я еще не собираюсь ехать.

— Вы хотите остаться здесь? — Король остановился. Лолиана так и не смогла понять, какая интонация была в его голосе: то ли радостная, то ли горестная.

— Если вы не гоните меня, я побуду здесь еще. Скоро — Великий День[5]; быть может, он принесет мне исполнение моих желаний…

— Скоро? — переспросил Король. — Когда?

— Мне кажется, что… через три дня.

— Три дня, — прошептал Король. — Еще три дня вы… Нет, Лолиана, если у вас сохранилась хоть капля жалости, вы не станете просить меня, чтобы я провел эти дни в замке. Я расстаюсь с вами. Быть может, навсегда. Нет, я отказываюсь от тех трех дней, которые никогда не повторятся в моей жизни. Я должен сделать так. Не бойтесь: в этом доме никто не посмеет даже пожелать вам зла. Вашим телохранителем будет мой верный Кино, он будет не меньше заботиться о вас, чем я. Ему можно доверять не меньше, чем мне. Прощайте.

И Король зашагал прочь сквозь осенний лес. Бедная Лолиана, обессиленная недавней болезнью, волнениями и чувствами, переполнявшими ее душу, не смогла выдержать этого. Такое быстрое изменение обстоятельств сломило ее усталый организм. И, не успел Король сделать трех десятков шагов, как она, словно подкошенная, рухнула на землю, испустив при этом тяжелый вздох. Она стояла на коленях, закрыв лицо руками, когда Джоуд вернулся, чтобы помочь ей встать. Он поднял ее и повел к беседке. Она безропотно повиновалась. Король усадил ее на скамью и, встав позади нее, как будто растерялся, не зная, что должен делать. Ему необходимо было уйти сейчас, когда он собрал всю свою волю, но оставить Лолиану одну в таком состоянии он боялся.

Наконец, она подняла голову и сквозь слезы взглянула на него.

— Король, — тихо промолвила она, — я прошу вас, не уходите. Вы же видите, как мне тяжело расставаться с вами!.. Если бы у меня была такая же сила воли, как у вас, я могла бы спокойно отпустить вас, зная, что так будет лучше для нас обоих. Но я, к сожалению, лишь слабая женщина, и у меня не хватает сил разорвать нити моих привязанностей. Я не могу этого сделать. Поверьте, ваше признание испугало меня. Нет, нет, испугало не потому, что мне неприятна или отвратительна ванта любовь, но потому, что я не хотела бы, чтобы вы любили меня… Ах, что я говорю! Я хочу сказать, что… ваша любовь, Король, — это счастье, если бы вы… любили не меня, а другую женщину; я уверена, она была бы счастлива рядом с вами, она жила бы просто в земном раю. Если бы эта женщина не любила вас, то через несколько дней, через некоторое время она почувствовала бы, что лучшего она просто не может желать на этой земле. Если бы от этой женщины отвернулся весь мир, ваша любовь смогла бы заменить ей всех людей, всю радость общения. Но я не хочу, чтобы вы любили меня, я не хочу этого! Простите, может, я жестока в этом отношении, — но, если бы я могла ответить вам, я гордилась бы вашей любовью!

Что вас напрасно обманывать? Не верьте моему волнению! Коли эта ночь — ночь откровения, то выслушайте и меня!

Не зовите меня бесстрастной, не зовите меня холодной! В моей душе немало и любви, и страданий, и мук. Но, проходя перед толпою людей, я стараюсь закрыть свое сердце равнодушием, чтобы не изменить самой себе. Если бы вы знали, как мне больно это: всегда таить в глубине души печаль и радость, все то, что я люблю, все, чего мне жаль! Если б вы знали, как мне больно перед вами не сметь поникнуть головой, всегда шутить, болтать, смеяться, быть веселой, беззаботной и холодно-равнодушной! Если б вы знали, как часто я хотела дать свободу движению сердца, слезам, словам, которые должна была сдерживать!.. Не ложный страх и стыд, — мой долг, моя святая обязанность сушили на глазах мои слезы, и приличье сковывало мой язык, постоянно напоминая о себе! Я долго боролась со своей печальной участью, со своим горем… Но хватит! У меня нет больше сил; вы заставили меня говорить, вы начали этот разговор, поэтому — не вините меня! Мой рассудок изменил мне, теперь мой час настал… Теперь узнай же, что я люблю тебя! Узнай же, что лишь ты один — властелин всех моих дум, что лишь в тебе весь мой мир! Весь мой рай — в тебе! Себя и свою исповедь я предаю вашей воле. Осуждайте, любите или жалейте! Я вас люблю!

Король глядел на нее, словно громом пораженный. Затем, словно опомнившись, он рухнул перед ней на колени и схватил ее за руки.

— Вы… любите… меня! — задыхаясь, проговорил он. — Вы, Маргарет?

— Да, вы своего добились, вы вырвали из меня это признание, которого я не должна была делать. Ваши слова заставили меня открыть вам мое сердце. Но как бы то ни было, наши пути все равно не сойдутся никогда! Мы должны были расстаться, потому что вы любили меня; теперь мы расстанемся, потому что я люблю вас. Но ради меня, ради вашей любви ко мне я прошу вас провести эти последние дни в замке, рядом со мной, чтобы я могла в эти последние радостные дни видеть вас. Видит бог, мне не менее тяжело расставаться с вами, но это зависит не от нас. А затем я уеду, и вы не предпримете ничего, чтобы разыскать меня. Это судьба!

— Вы хотите поехать к мужу? — воскликнул Джоуд. — Вы останетесь преданной и верной ему? Вы хотите… вы хотите убить меня? Но разве ваш муж, если он вас любит, не захочет, чтобы вы были счастливы, не пойдет вам навстречу?

— Замолчите! — прервала его Лолиана. — Вы не имеете права говорить так. Я жена этого несчастного человека, перенесшего из-за меня столько страданий, и должна быть ему верна!

С этими словами она встала и медленно, но твердо пошла к дому.

Такова была сцена в беседке. Скажем только, что после ухода одного из действующих лиц, то есть Лолианы, Король еще несколько минут стоял на коленях в том положении, в каком был оставлен ею; затем, как безумный, вскочил и бросился прочь. Вскоре его скрыла темнота ночи.

ГЛАВА XII ПРОЩАНИЕ

Стоит ли рассказывать о трех днях, что оставались двум несчастным влюбленным? Читателю, наверное, и без моих слов ясно, что они были полны тоски, глубокой печали и страха перед разлукой. Им тяжело было видеть друг друга, но они проводили время вместе, потому что день разлуки приближался. Их отношения абсолютно не изменились после признаний в беседке; они по-прежнему обращались друг к другу на “вы”, так же разговаривали обо всем, кроме своей несчастной любви; но теперь в их речах не было прежней веселости, не было и прежней свободы в разговоре.

Лолиана молилась каждый день, молилась не за себя: и за Джоуда, и за своего мужа, просила небо о счастливой судьбе. Она умоляла послать ей забвение, истребить у нее память об этой любви, помочь Королю разлюбить ее и найти счастье в другой привязанности. Каждое утро она выходила в гостиную с заплаканными глазами, она почти не спала все эти три роковые ночи. Не менее несчастен был Король. За это время он страшно похудел, его лицо заливала мертвенная бледность, и те, кто видел его раньше здоровым, веселым и счастливым, были просто в ужасе. Но больше всех страдал верный Кино, видя, как мучается его товарищ, и укоряя себя за то, что не смог предупредить его вовремя, помочь ему. Это было настоящей трагедией. Замок был полон уныния, хотя и не все догадывались о его причине.

Наконец, вещи Лолианы собраны и уложены. Весь день она не выходила из комнаты. После ужина Король предложил ей проститься с этой местностью, то есть отправиться на последнюю их прогулку. Лолиана неохотно согласилась. Они шли по узкой дорожке в лесу и молчали.

— Знаете, Король, — сказала Лолиана, первой прервав тяжелое молчание. — Есть такая история. Это не сказка, она скорее похожа на страшную жизненную историю. Это песня. Я не помню, где я слышала ее, где нашла слова, но она запомнилась мне и вот сейчас пришла в память. Я помню, что всегда грустила, напевая эту песню, а теперь — она для меня просто пытка. Хотите послушать?

Король кивнул. Песня действительно подходила к тому положению, в котором оказались наши герои… У шатра сидела красавица Зульфия, качая на руках ребенка. Внезапно на горизонте показался силуэт всадника, красавца на черном скакуне… Читатель помнит эту песню?

— Маргарет, — сказал Джоуд, когда она замолкла. — Зачем вы тревожите мое сердце? Вы ведь знали, что и мне будет тяжело слышать эту песню, зачем вы вспомнили ее?

— Я напоминаю вам, Джоуд, что это судьба! — тихо ответила Лолиана. — Помните об этом.

— Но я думаю об этом каждую минуту, а после вашего отъезда я буду думать об этом всю жизнь!

— Я уеду завтра, ранним утром, поэтому мы попрощаемся нынче вечером. Я не хочу завтра слез и прощаний, будет лучше, если все пройдет тихо и мирно. Я благодарна вам за все, что вы сделали для меня, я прошу простить меня, если я чем-либо обидела вас. Это последние минуты горького счастья, Король, я наслаждаюсь ими, чтобы потом вспоминать всю жизнь. Мы, наверное, не увидимся больше. Эта встреча была ошибкой, случайностью, вы поняли это. Мы должны расстаться, и ничто не может изменить моего решения.

— Лолиана, — воскликнул Джоуд, — почему вы не хотите, чтобы я помог вам найти вашего мужа? Поверьте, я многое могу. Если он жив, я приведу его к вам, дам вам все, что необходимо для спокойной жизни человека… Но отпустить вас, такую беззащитную и такую прекрасную, мне тяжело! Позвольте же мне хотя бы позаботиться о вашей судьбе, помочь вам обрести счастье!

— Счастье? — удивилась Маргарет. — Могу ли я быть счастливой вдали от вас?

— Но ведь вы хотите обрести покой. Вы хотите найти мужа; я знаю, это не так уж трудно, ну позвольте мне помочь вам!

— Нет, Король, это невозможно! Я не хочу причинять вам боль заботою, которой я не заслуживаю. Я благодарна вам за нее, но Фреда я должна искать сама. Неужели вы не понимаете?

— Но с вами может случиться…

— Что может случиться со мной? Меня могут убить? Но смерть уже не страшна мне; будет даже лучше, если я погибну. Такая жизнь мне больше не нужна. Если бы я не боялась согрешить, я убила бы себя сама. Если бог поможет мне, я либо умру, либо разыщу Фреда. Я останусь с ним… но я всегда буду помнить вас. Больше меня ничто не страшит.

— Лолиана, прежде чем покинуть меня… позвольте мне кое о чем попросить вас! Это моя первая и последняя просьба.

— Я слушаю.

— Маргарет, обещайте мне: если ваша судьба повернет в плохую сторону, если какие-нибудь несчастья обрушатся на ваши плечи, если вам понадобится чья-то помощь, — обещайте, что вы обратитесь за ней только ко мне. Обещайте мне это!

— Хорошо, я обещаю вам, — сказала она после довольно продолжительной паузы. — Я клянусь поступить так, как вы говорите.

— И вы сдержите свое слово?

— Разве я не поклялась вам?

— Благодарю вас, Маргарет. Ради этого я буду жить, я буду надеяться, что когда-нибудь я смогу быть вам чем-то полезен.

Вечером Лолиана простилась с Королем в гостиной. Это было скорее прощание двух сердец, чем прощание людей. Они пожали друг другу руки, произнесли последнее слово, а сердца их шептали последние слова любви, которая горела в глазах. Они уже находились на почтительном расстоянии друг от друга, а сердца их были рядом. Они не говорили о любви вслух.

В тот миг Лолиана была, как обычно, серьезна, в ее глазах не было даже слезинки, хотя перед этим ее глаза почти не были сухими. Все, что было, прошло сполна. Рассудок покорил ее чувство, и сила воли одолела последний взрыв сердечных сил.

Она без запинки завела речь о пустяках, спросила, где смог Король достать такую редкую картину, что висела в гостиной на стене…

Она знала, что никогда больше не увидит Короля, а если и будет случай встретиться с ним, она не пойдет навстречу; она знала, что их дороги больше не пересекутся. Она называла себя и Джоуда безумцами, потому что они, как дети, увлеклись своей дружбой… Она старалась быть веселой; наверное, у нее это получилось, но когда она вернулась в свою комнату, вся ее скорбь вылилась наружу в словах молитвы.

Наутро Лолиана поднялась чуть свет и быстро привела себя в порядок. Если бы она была уверена, что Джоуд спит сейчас, она спустилась бы к нему и в последний раз взглянула бы на него. Но даже этой счастливой возможности она была лишена. В конце концов она решила, что чем раньше уедет из этого дома, где все напоминает ей о ее роковой любви, тем будет лучше. Она тихо спустилась во двор и была счастлива, что никого не увидела. Карета была уже готова, ее вещи сложены, а в кошельке, который ее заставил взять Король, лежали деньги. Лошади нетерпеливо фыркали и били копытами.

Лолиана в последний раз взглянула на замок. Рой воспоминаний, чувств, страхов пронесся у нее в голове. Она не удержалась и перевела взгляд на заветное окно Джоуда, словно надеясь увидеть его там. Но гардины были задернуты, и за ними было темно. Она вздохнула и хотела уже сесть в карету, как вдруг заметила у беседки чью-то фигуру. Она тут же узнала Короля.

Секунду она смотрела на него, затем тихонько вскрикнула и бросилась к нему.

Он сделал несколько шагов вперед и остановился, словно боясь нарушить свое обещание. А любовь снова на какое-то время победила рассудок Лолианы, отчаяние вновь переполнило все ее существо. Она бросилась в объятия Джоуда и залилась слезами. Невозможно описать, насколько сильно было отчаяние Короля. Этот блаженный миг, когда он обнимал ее, был, пожалуй, самым счастливым моментом в его жизни. Он осторожно коснулся губами ее волос, развевавшихся на ветру, он прижался щекой к ее щеке, не выпуская Лолиану, и так же осторожно, но не менее страстно, поцеловал ее в губы. Это была минута забвения, которую испытали и он, и она.

— Прощай! — прошептала Лолиана, прижавшись к нему. — Наша роковая разлука настала… О, сердце мое!.. За свое краткое счастье мы должны поплатиться долгой мукой!

Она с силой оторвалась от его губ и бросилась в карсту. Едва дверца закрылась, щелкнул кнут, и лошади пошли к воротам.

Когда Лолиана вырвалась от него, Джоуд почувствовал, что земля разверзается перед ним. Он обхватил голову руками и медленно побрел прочь. Так он дошел до крыльца замка. Он начал было подниматься по лестнице, но ступеньки слились в одну плоскость у него перед глазами. Он сел на крыльце и, запрокинув назад голову, закрыл глаза. Внезапно он почувствовал, что кто-то тронул его за плечо. Он порывисто повернулся, но вместо той, о ком думал, увидел Кино. Тот грустно смотрел на своего господина.

— Кино, это ты!.. — разочарованно пробормотал он. — Что тебе нужно здесь, и почему ты постоянно там, где ты не нужен?!

— Я не нужен вам? Вы хотите, чтобы я оставил вас в таком состоянии одного? — спросил тот. — Впрочем, вы никогда не доверяли мне, в то время как я считал вас самым близким мне человеком. Что ж, если вы не хотите меня видеть, я ухожу и больше не буду надоедать вам…

Он повернулся, чтобы уйти.

— Стой! Куда? Верный помощник! — с горькой иронией воскликнул Джоуд. — Куда ты идешь? Куда? Такова твоя верность мне? Постой же, неужели ты не видишь, что со мной?

— Вижу, но я и не думал, что это настолько серьезно… Не убивайтесь, Король…

— Кино, ты не понимаешь! Это кара за все мои грехи, за все мои деяния! Любить ее, знать, что она любит меня, и не быть рядом с ней! Поверь, я бы мог без волненья, без страха смотреть на то, как будет рушиться весь мир, я вынес бы спокойно самый ужасный плен, какой может устроить закон Англии, но сознавать эту любовь!..

— Такова судьба, Король. Быть может…

— Ты слышишь? — внезапно вскочил Король. — Ты слышишь крик?

— Что с вами? — испугался помощник.

— Ты слышишь ее голос, ты слышишь, она зовет меня!..

— Нет никого… кругом тихо, все еще спят. Полно вам, господин! Быть столь безрассудным, убиваться от сердечных привязанностей!..

— Кино, я люблю ее, безумно люблю! Один ее взгляд — это рок и плен!..

— Да перестаньте же! Будут еще красавицы в нашем замке…

— Замолчи! Только в ней одной и счастье, и мука. Прости мне мой гнев, не сердись…

Король отвернулся от него и прислонил голову к руке, что сжимала его руку.

— Что это? — воскликнул Кино. — Вы плачете?! Вы, Король?! У вас слезы!

— Ты видишь, что моя судьба стала адом. Да, Кино, ты видишь, и ты свидетель, — я плачу впервые… Любить так, как я, и после этого жить… Кино, уйди в замок, ты должен оставить меня…

— Вы хотите, чтобы я оставил вас? Сейчас я не ручаюсь, что ваша жизнь будет в безопасности, если я уйду.

Джоуд как-то странно, удивленно посмотрел на него:

— Ты думаешь, что я убью себя? Разве могу я убить себя, если она обещала мне… Не бойся, я не сделаю этого. Но для того, чтобы успокоиться, я должен побыть один. Иди.

— Вы обещаете мне? — сурово глядя на него, спросил Кино. Разговаривать так с Королем, грозным атаманом, который может заставить одним взглядом пасть на колени, еще не смел никто.

— Да.

— Хорошо, но я уйду лишь в том случае, если вы возьмете плащ: ветры холодны, зима приближается.

Ничего не ответив, Король взял плащ и направился в лес.

Такое неистовое чувство, читатель, было непонятно и самому Королю! На земном пути он сходился и расходился со многими, не раз делился своими мечтами и желаниями с другими, не раз с его уст сходило слово “Прости!”. Но до этой роковой встречи он был уже один. И сейчас, потеряв ту, что заменила ему всех на свете, он испытывал горечь, что радостная сила сердца уступит его жестокой судьбе, что эта богиня с установленного ею небосклона не сойдет к нему, что больше никогда не сможет он обнять царицу снов.

Он пытался сжать в узел нить, проходящую между сердцем и сознанием, он боролся со своим отчаянием долго, терпеливо и упорно; он, кажется, завязал этот узел. Внешне он был спокоен и бесстрастен, он больше не упоминал имени той, что изменила всю его жизнь; казалось, он и забыл ее совсем. Он не вспоминал о ней, никто не напоминал ему о его страданиях. Он смирился с судьбой. Необычайной силой воли он сузил свой круг, замкнул дверь в свою душу потерянным навсегда ключом и поставил у входа своего хранителя, черного ангела с горящим мечом…

Но все это — днем. А едва наступала ночь, все прежние мечты проносились перед ним, и образ той, кого он должен был забыть, вновь вставал перед обессиленным от борьбы душевных сил Королем. Она стояла перед ним, такая же прекрасная, такая же грустная, как в те дни, когда он мог любоваться ее красотой и слышать ее голос; она стояла перед ним, сияя своей небесной красотой. Она звала его, она умоляла его быть с ней и не покидать ее никогда!.. Он вспоминал те счастливые минуты, которые были единственно радостными в его жизни, он вспоминал то последнее мгновение, когда перед самой разлукой их единственный поцелуй показал обоим, насколько сильна их любовь. И в эти минуты тот узел, которым он связал свои чувства, сильно ослабевал, и мучительная боль наполняла его истерзанное сердце. Время срезало цветы и травы его любви, его страсти, его безумного чувства, но корни все оставались целы; там, под землей, в глубине. И с наступлением темноты они давали о себе знать, причем так сильно, что почти все ночи Короля проходили в мучительных воспоминаниях и были в большинстве своем бессонными. Если же ему удавалось уснуть на какое-то время, то во всех снах его, счастливых и печальных, долгих и коротких, присутствовала она, Царица Снов!

ГЛАВА XIII РОЗЫСКИ

С первого взгляда, возможно, читателю покажется странным, что такая беззаветная любовь Лолианы к Королю следует так быстро за ее любовью к мужу, Альфреду Темплю. Однако, насколько нам известно, большая страсть почти всегда предполагает предшествующую ей малую в качестве первой ступеньки. Как говорится, нет страсти без предвкушения страсти, и прежде чем это чувство должно вспыхнуть в душе человека, предварительно оно должно еще разгореться, воспламениться.

Лолиана была молода, ее чувства еще спали, когда она всей своей душой потянулась к Альфреду; молодой и красивый, он встретился ей во время начинающегося расцвета чувств. Такие сильные, страстные, романтичные натуры, какой была Лолиана, любят неистово и, разумеется, взамен требуют не менее сильной и горячей любви. Однако отсветы его любви, хотя, предположим, и сильной, не могли как ярко зажечься, так и полностью угаснуть, а тем более не могли зажечь в ее душе пламя. Когда же появился настоящий герой и открыл ей глаза на ее чувство, которое она считала неизменным, Лолиана поняла, в какой темноте находилась ее душа до этого времени, и слепящий огонь моментально взвился вверх. Сердечная склонность растворилась в подлинной любви; чувственное увлечение Альфредом забыто в пламенной, всесокрушающей страсти к Джоуду.

Однако было нечто грозное в этой страсти! Лолиана с первой же минуты знает, что любовь ее в какой-то мере преступна и обречена на безысходность. Ее страх не похож на ужасное пробуждение; она не вдруг очнулась и поняла, что она, так беззаветно полюбившая Короля, принадлежит другому. Она помнит об этом на протяжении всего пути этой любви, но чувствует, что бороться, противостоять она не может. И, чувствуя непреодолимый огонь, охвативший все ее существо, она все же находит в себе силы отречься от всего, что могло бы принести ей счастье, и с неумолимой твердостью подводит себя к бездне отчаяния и горя, чтобы вернуть радость другому. Она отправляется на поиски Фреда.

Однако не подумайте, что Король мог так безропотно и покорно отпустить свою возлюбленную “судьбе на милость”. Он знал, что приключения этой красивой женщины еще не окончились, и позаботился о том, чтобы иметь постоянную, хотя и тайную связь с нею. Кучер, которого он дал ей, был верным и испытанным человеком, который довольно часто докладывал своему господину о здоровье и безопасности его любимой. Сама же Лолиана об этом ничего не знала и даже не могла догадываться, твердо убеждая себя, что с Королем покончено навсегда.

Лолиана знала, какие горькие мысли ожидают ее в путешествии; чтобы не отчаиваться, она пробовала разрабатывать план своего поиска, но об этом она думала не больше минуты. Ее воспоминания и рассуждения возвращались туда, в Замок Любви…

В Лондон она добралась без всяких происшествий — быть может, ей помогла молитва, которую она действительно произнесла в День открытого неба. Куда следовало ей направиться в этом городе, успевшем стать ей чужим? Она не знала. Но все же, в слабой надежде, велела ехать к домику, где жила с мужем раньше.

Однако никто ее там не ждал. Этот дом занят другой почтенной семьей; и, по их словам, “они живут здесь уже больше месяца”. На ее вопрос, не знают ли они, кто проживал здесь до них, они ответили отрицательно. Они находятся в услужении у господина Эбнера Уилкса, он сам предоставил им эти комнаты.

Эбнер Уилкс! Это же прежний хозяин Альфреда! Мгновенно решение было принято, и она направилась в большой господский дом.

ГЛАВА XIV ОТЕЦ И ДОЧЬ

Лолиану проводили в большую, светлую, великолепно убранную гостиную. Хозяин был богат, хотя и не чрезмерно, раз жил на окраине; хотя в уюте и в убранстве комнат он себе не отказывал, как заметила Лолиана. Ей предложили сесть, но волнение не давало ей покоя. Она тут же встала и подошла к окну. Там она простояла несколько минут. Вдруг отворилась дверь, и вошел какой-то старый господин. Так сложились обстоятельства, что Лолиана никогда не видела вблизи сэра Эбнера Уилкса, но она догадалась: это именно он.

Весь его облик был исполнен достоинства, но черты лица хранили отпечаток какой-то грусти или оказавшей сильное влияние болезни. Почтенный старик был необычайно удивлен визитом столь красивой дамы и поинтересовался, кто она и откуда. Когда она назвала себя, он с нескрываемым удивлением посмотрел на нее и спросил, отчего ее муж так внезапно исчез.

— Исчез? — переспросила она, крайне обеспокоенная. — Куда же он исчез?

Старик еще несколько секунд смотрел на нее, словно желая что-то вспомнить и внимательно вглядываясь в черты ее лица. Она же, в свою очередь, удивленно смотрела на него, видя, как меняется его лицо, — удивление, грусть, отчаяние, печаль… Неужели ее слова так повлияли на настроение этого старика? А между тем он молчал и не отвечал на вопрос.

— Как вы похожи на нее… — пробормотал он, но Лолиана все же услышала его слова. — Такие же зеленые глаза, и эта смуглость…

— Простите, я не поняла, — робко перебила Лолиана, ей действительно были непонятны последние слова старика.

— Сударыня, скажите: где вы родились? — спросил вдруг старик. — Кто ваша мать?

Она, в свою очередь, удивленно посмотрела на него. Ей вдруг показалось: было что-то знакомое в этих чертах.

— Я не знаю, сэр, — ответила она. — Мне ничего не известно о моих родителях.

— Вы — сирота? — подойдя к ней поближе, продолжал старик.

— Нет, сэр… То есть, да. Мой отец умер, когда я была совсем ребенком, — мне было не больше года.

— Ваш отец умер? — с какой-то грустью спросил господин Уилкс. — А ваша мать?

— Я ее не знаю, сэр. Все, что мне известно о моем прошлом, — это то, что я была найдена добрыми людьми в снегу, а мой бедный мертвый отец лежал рядом. Вот этот кулон и моя детская одежда — все, что осталось мне от моих родителей. — С этими словами она потянула за нитку на шее и показала старику небольшой, круглой формы, простой деревянный кулон с выгравированными на нем несколькими буквами.

Сэр Уилкс побледнел. Попросил у нее кулон: хотел рассмотреть поближе. Лолиана удивилась, но выполнила его просьбу. Он подошел к окну… и она видела, с каким отчаянным выражением на лице рассматривал он эту вещицу.

— Давно ли вы носите его? — спросил он прерывающимся голосом.

— С того момента, как мне рассказали о моем прошлом. Мне говорили, что этот кулончик висел у меня на груди, когда меня нашли рядом с отцом… Но что с вами, сэр?

Старик не ответил, и Лолиана, с испугом глядя на нет, заметила, что по щеке его скатились две светлые капли. Он плакал.

— Мистер Уилкс! — воскликнула Лолиана и подбежала к нему. — Вам плохо? Быть может, позвать доктора?

— О господи, не растворяй мою надежду! Это невозможно… Столько лет… Это провидение! Я узнаю его… Люси… Как это могло случиться?! Как я не мог узнать об этом раньше?..

— Мистер Уилкс…

— Эти черты… Как я не узнал их раньше?! Как ты похожа на нее! Она была так же прекрасна. О господи, ты смилостивился! Дочь моя! Я отыскал мою дочь!

— Я — ваша дочь? — воскликнула она, еще не зная, как истолковать восторженные слова старика.

— Посмотри… Посмотри сюда, моя милая… — Он вынул из кармана миниатюрную шкатулку величиной с грецкий орех, поспешно раскрыл ее и извлек оттуда какую-то небольшую вещицу. Это был точно такой же амулет, с разницей только на одну букву: “Д. Джой”.

— Как? О боже! Отец мой! Отец!

С этими словами Лолиана оказалась в объятиях прослезившегося старика. Безумная радость отца и дочери, каким-то неведомым случаем разлученных и нашедших друг друга почти через двадцать лет!

В тот же день Лолиана узнала о своем прошлом все — вечером отец рассказал ей печальную историю его жизни.

— Столько уже лет прошло с тех пор, как нас разлучили с Люси… Она была красива, она была просто королева — черноволосая, смуглая. Ты ее дитя, ты так похожа на нее… Те же глаза, те же волосы, тот же взгляд… Она была служанкой в доме моего отца. Я любил ее, твою мать, я готов был позабыть ради нее всю родню, я готов был бросить к ее ногам весь мир. Довольно долго я не мог сказать ей, что в этом мире только она существует для меня; довольно долго я вынужден был молчать, мечтать и снова подбирать слова для предстоящей встречи. У нас был лакей, отвратительный человек, которого я невзлюбил с первого взгляда, с первой минуты, как только он вошел в наш дом. Однажды я проходил мимо одной из пустых комнат и услышал чей-то испуганный голос. Я узнал: то был ее голос, и мгновенно открыл дверь, чтобы разобраться, в чем дело. Я видел, как этот человек, схватив за руки Люси, пытался ее поцеловать; она отчаянно отбивалась. Я выгнал его вон, но эта сцена не окончилась так скоро. Я видел ее восхищенные глаза, полные слез, устремленные на меня, я слышал, как горячо она благодарила меня, и в ту минуту я признался ей в том, что давно люблю ее. О, Люси, боюсь, ты никогда не простишь меня за то, что я не отправился искать тебя по всему свету!.. Она так испуганно говорила со мной, напоминала о том, кто я и кто она, она говорила, что это безрассудно, — но я чувствовал: она тоже любит меня, я слышал нотки торжества в ее голосе, я видел эту радость в ее глазах, которые с благодарностью и любовью смотрели на меня. Я любил ее безумно, я предложил ей бежать со мной, но она отказалась и напомнила, что я, дворянин, богатый наследник, должен вовремя одуматься и позабыть о всех привязанностях, которые могли бы повредить моему счастливому будущему. Я знал: мне потребуется совсем немного времени, и я смогу уговорить ее бежать со мной, с ее родителями и братом. Но наш лакей… Мерзавец! Он виноват в таком окончании моей судьбы! Он услышал обо всем, что мы говорили, и рассказал моему отцу. Только позже я узнал: это он виноват во всем — и все дальнейшее, что сделал со мной мой отец, было лишь поводом отлучить меня на некоторое время, чтобы лишить меня… лишить меня моей любви и счастья… Они заставили меня ехать в Шеффилд, назвав массу разных причин для этого путешествия. Я вынужден был согласиться; но прежде чем уехать, я взял клятву с Люси, что она будет ждать меня и будет готовиться к свадьбе, которую мы хотели отпраздновать втайне от родителей сразу после моего приезда. Я вернулся через год. И… О боже, что я нашел там! У Люси, моей дорогой Люси была единственная подруга — горничная моей матери. Я уж и не помню, как ее звали… Когда я приехал, я узнал, что ни Люси, ни ее брат давно не служат у нас: вот уже год, как они уволились и куда-то уехали. Это был для меня удар в сердце. Я отправился к отцу; но тот сказал, что она сама пришла к нему и попросила, чтобы он отпустил ее. “Они должны были уехать, но куда — не знаю”. Только позже я узнал, узнал от горничной — подруги Люси, — что мой отец и моя мать выгнали ее: во-первых, потому что она любила меня и я хотел, чтобы она стала моей женой, а во-вторых, потому что она была беременна. После этого известия я окончательно потерял рассудок. Врачи не могли понять, что происходит со мной, а между тем я около года не вставал с постели. Все, что осталось у меня в память о моей Люси, — амулет ее брата Джека Джой, который она оставила мне, поручив передать это горничной. Я прекрасно помнил этот кулон — ни она, ни ее брат никогда не снимали их. Когда я наконец поднялся, я делал отчаянные попытки разыскать ее или что-нибудь узнать о ее семье. Все было тщетно! Я не мог простить своему отцу этого поступка. Мой отец умер десять лет назад, а я так и не узнал, что стало с Люси и ее семьей. Кроме того, у меня был ребенок, но я даже не знал, кто он. И вот однажды, когда я открыл ларец отца, где лежали различные документы, которые были оставлены мне для дальнейшего ведения хозяйства, я нашел какое-то старое, написанное трудно различимым почерком не очень грамотного человека, письмо. Поначалу я не обратил на него никакого внимания, но когда, наконец, прочел его, я почувствовал, что начинаю снова сходить с ума. Это было письмо — на мое имя — от брата Люси! Из письма я узнал, что мой отец действительно выгнал их, причем даже предлагал деньги Люси, чтобы она уехала как можно дальше и не смела даже показываться в этом доме и вообще “каким-либо образом напоминать сыну о себе”. Он предложил ей деньги, но Люси, моя дорогая Люси, была горда; она, разумеется, ничего не взяла. Она, действительно, ждала ребенка. Они уехали в какую-то глухую деревушку, и там им с трудом удалось найти работу на мельнице. Но в те годы в городе Лутон, близ которого они жили, разразилась эпидемия тифа. Заболев, умерли ее мать и отец. Они были бедны, и болезнь подорвала их и без того слабое здоровье. Вскоре Люси родила на свет девочку, мою Лолиану. — Старик улыбнулся. — Но, как сообщал ее брат, роды были тяжелые, и она умерла почти сразу… Мое сердце едва не разорвалось от горя, когда я десяток лет спустя читал эти строки! Джек похоронил свою сестру сам, так как денег на похороны и священника у него не было. Девочка осталась у него на руках, но с ней он не мог нигде устроиться на работу — он был нищий. Да, моя возлюбленная, ее семья была нищей, и все благодаря жестокости моих родителей! Джек нежно любил сестру, он не хотел, чтобы дочь его сестры умерла в голоде и холоде, брошенная всеми, — при живом отце! Он решил разыскать меня, он отправился сюда, в этот дом, чтобы рассказать мне обо всем и спросить, согласен ли я хоть как-то помочь своей дочери. Он написал это письмо и отправил его мне, а следом отправился сам. Боже, если бы я знал! Если бы мне было хоть что-то известно об этом письме! Я готов был уничтожить всех, кто разлучил меня с Люси и заставил ее так страдать — ее и меня в разлуке с ней! Я отправился в Лутон, чтобы узнать, почему он так и не приехал ко мне и для того, чтобы разыскать могилу моей дорогой Люси. Но мне известно было лишь то, что Джек, действительно, взяв на руки бедняжку племянницу, отправился в неизвестном направлении. О нем никому ничего не было известно. Я тщетно искал какие-либо сведения о нем или о своей бедной дочери, разлученной со мной таким ужасным образом. Я довольно долго добивался каких-либо сдвигов в своих поисках, и вот однажды мне удалось узнать, что Джек — я узнал его по названным признакам — был найден мертвым недалеко от Лондона. Я принялся разыскивать и расспрашивать всех, кто знал хоть что-нибудь о маленькой девочке, которая была с ним. Но пять лет назад мне удалось найти неопровержимый документ о том, что он был один. Девочка исчезла. Исчезла и моя надежда. Но вот небо сжалилось надо мной, претерпевшим столько несчастий, — я нашел мою дорогую дочь! Бог мой, я все же еще могу быть счастливым — пусть не рядом с возлюбленной, но рядом с моей милой дочерью. Лолиана, милая, неужели…

— Отец, отец!.. — повторяла Лолиана, не имея возможности вытереть слезы, что текли по ее щекам ручьями, так как старик крепко обнимал ее. — Милый мой отец… Я нашла своих родных…

ГЛАВА XV НОВАЯ НАДЕЖДА

— Нилсон, подойди сюда, — позвала Лолиана своего кучера, который чистил лошадей на заднем дворе дома мистера Эбнера Уилкса. — Мне нужно сказать тебе что-то очень важное.

Кучер быстро подошел к ней и поклонился.

— Нилсон, ты уже знаешь, что я теперь… нашла своего отца. Мой отец богат, и… Нилсон, ты хорошо работал, я благодаря тебе удачно завершила длинное и трудное путешествие. Я очень благодарна тебе, Нилс, ты хорошо служил своему… — она запнулась, — своему господину… и мне… Но сейчас, как ты сам видишь, я больше не нуждаюсь в такой заботе того лица, которому ты служишь. — Она постаралась придать голосу твердость. — Ты очень хорошо работал, поэтому я с удовольствием отдаю тебе те деньги, которые ты заслужил…

С этими словами она достала бумажник и принялась поспешно вытаскивать деньги, но удивленный голос кучера остановил ее.

— Что вы делаете? — воскликнул он. — Что вы, мадам? Мне не нужны эти деньги, они ваши. Эти деньги, если не ошибаюсь, вы получили от хозяина на свои личные расходы.

— Но как же? — в свою очередь, удивилась она. — Неужели ты хочешь сказать, что работал бесплатно?

— Почему же бесплатно? За ту работу, что я совершил, за тот путь я уже получил плату.

— Но я, кажется, не платила тебе, — еще больше удивилась Лолиана.

— Конечно, вы и не должны мне платить. Ведь меня наняли не вы, а мой хозяин.

— Твой хозяин?

— Да, мистер Джоуд.

— Мистер Джоуд? — Лолиана почувствовала, как при этом имени вся кровь прилила к ее лицу. — Но ведь ты служишь мне.

— Э, как бы вам все это объяснить? — улыбнулся кучер в ответ. — Просто-напросто меня нанял на работу мистер Джоуд для того, чтобы я служил вам. Следовательно, он и платит мне за эту работу. Понимаете?

— Значит, он уже заплатил тебе?

— Конечно. Но вы, я вижу, уже выгоняете меня.

— Нилсон… — Лолиана вздохнула. — Не все так просто, как ты говоришь. Я бы хотела, чтобы ты вернулся к своему хозяину и кое-что передал ему от меня.

— Передал? Что именно, мадам? Письмо?

— Нет, кое-что на словах, — сказала она твердо. — Ты должен поехать к нему, — это моя воля, — и сказать ему, чтобы он больше не старался каким-либо образом помогать мне. Ты должен вернуться, Нилс, мы больше не знаем друг друга. Ведь так?

— Нет.

— Нилс, ведь ты служишь мне. Поэтому я требую, чтобы ты немедленно отправился назад, к своему господину, и передал ему мои слова.

— Но, мадам! Я не могу!

— Отчего? Разве я требую от тебя чего-то невозможного?

— Мадам, не губите меня!

— Что это значит?

— Вы ну знаете, что ждет меня, если я вернусь туда… без вас!

Лолиана широко раскрыла глаза и несколько секунд смотрела на него: у нее перехватило дыхание.

— Нилс! — Она на минуту закрыла глаза. — Я не понимаю твоих слов. Объяснись!

— Меня просто не пустят туда!.. Точнее… Мистер Джоуд будет слишком рассержен на меня за то, что я вернусь туда один.

— Что ты хочешь этим сказать? Он велел тебе привезти меня назад?

— Нет, но… Мадам, не губите меня! Я больше ничего не должен говорить вам.

— Нилсон, я приказываю тебе немедленно отправиться к своему хозяину и передать ему, что я приказала тебе оставаться у него. Я больше не нуждаюсь в твоей помощи.

С этими словами она побежала в дом — напоминание о ее недавнем прошлом, которое она старалась забыть, с которым она отчаянно боролась в своей душе, снова едва не заставило ее потерять власть над собой. Она знала, что поступила грубо с Нилсоном, знала, что ей не следовало так кричать на него, приказывать, но иначе она могла бы не выдержать… Она рыдала в своей комнате; в эту минуту к ней вошел ее отец. Увидев свою дочь в таком состоянии, почтенный старик, конечно, поинтересовался, что случилось, отчего она плачет, чем вызваны ее слезы.

Несколько минут Лолиана не могла ответить и только, припав к груди отца, сотрясалась от беззвучных рыданий. Вскоре она все же рассказала ему о том, что произошло с ней после отъезда ее мужа, и как она уехала из одного замка и вскоре попала в другой, с которым ее теперь связывали горестные воспоминания. Она рассказала о своей любви к хозяину замка.

— Бедное мое дитя! — вздохнул старик, прижимая к себе дочь. — Ты уехала, чтобы найти своего мужа, отвергая свою любовь?.. Но как зовут его, того человека, о котором ты так убиваешься? Быть может, мне известно его имя…

— О да! — вздохнула она. — Его имя… его имя, отец, Король Джоуд.

Она заметила, как вытянулось лицо отца, как удивленно и испуганно он посмотрел на нее; но ничего не говорила в оправдание. Она не помнила, какое впечатление произвело это имя на нее самое, когда она услышала его из уст самого Ко роля. Однако сейчас ей все казалось естественным, сейчас это имя потеряло для нее тот страшный смысл, который оно заключало в себе для остальных; сейчас для нее остался только смелый, мужественный Король. Король ее сердца, человек, которого она любила.

— Как его зовут? — переспросил наконец старик.

— Король Джоуд, — повторила она, не обращая внимания на его возглас, погруженная в свои тяжелые думы.

— Разбойник? Этот разбойник?

Она подняла глаза. Она хотела возразить, она нашла бы слова, чтобы убедить отца в неправильном истолковании этого имени, но — не сейчас.

После ей удалось убедить его; не столько под влиянием описаний подлинного характера и назначения этого человека, сколько при виде огромной любви своей дочери к этому человеку, старик “смирился” с этим обстоятельством и в дальнейшем принимал живое участие в судьбе своей дочери.

— Дай бог, чтобы в твоей жизни не произошло подобной трагедии, которая случилась со мной, — говорил он, кладя руку на голову дочери, словно благословляя ее. — Ты любишь, а, как известно, сердцу не прикажешь. Я знаю об этом. И все же ты хочешь найти Фреда?

— Да, отец, Я должна его найти. Он… слишком много страдал из-за меня.

— Ты хочешь остаться с ним?

Лолиана молчала. В первые дни, когда она уезжала прочь от Замка Любви, ее решение навсегда забыть Короля и снова связать свою судьбу с человеком, которому она принадлежит по праву, было твердо и непоколебимо. Но последнее время — особенно последнюю неделю, когда она жила у отца, — ей все чаще и чаще представлялась ее дальнейшая, невыносимая для нее самой судьба; она снова и снова вспоминала голос, черты, глаза Короля, вспоминала Замок Любви, вспоминала о том, что там она оставила свое счастье и свою любовь, увезя с собой лишь свою боль, горечь и тоску. Сейчас ее решение все чаще подвергалось сомнению в отношении правильности выбора; все сильней и сильней она ощущала, как колышется твердый поначалу фундамент, на котором оно крепилось, и — ей становилось страшно от того, что она могла однажды уступить желанию сердца, предав другого, и сладостно от грез и смутного предвкушения предстоящего счастья, которого она могла бы добиться.

Бывали и такие минуты, когда она вдруг, забывая обо всем, думала, что теперь она дочь богатого человека, следовательно, и ее муж должен быть также в какой-то мере возвеличен; но тут же укоряла себя за подобное тщеславие: “Ведь до этого счастливого случая, посланного провидением, я сама была совсем бедна”.

Однако со временем, невзирая ни на какие старания оставаться верной долгу, ее решение было сильно поколеблено. Окончательно оно выглядело так: она обязательно разыщет Альфреда — в этом она не сомневалась ни на минуту; она расскажет ему обо всех своих переживаниях, о том, насколько тяжело ей приходится в данный момент, и сделает так, как он велит ей. Если он пожелает, чтобы она осталась с ним, она сделает именно это; если же он откажется, желая ей счастья и радости — в чем она почти не сомневалась и на что возлагала свои надежды, — она обеспечит ему хорошую жизнь в достатке, и…

Это решение (окончательное, как она думала) довольно благотворно сказалось на ее здоровье и состоянии. Она словно изменилась, ее лицо снова часто принимало спокойное, радостное выражение, она чаще улыбалась; теперь она жила воскресшей надеждой.

Немного поразмыслив над создавшимся положением, она подумала, что Фред должен быть либо где-то поблизости — в городе, либо у родителей в Йоркшире. Не раздумывая, она решила собираться в дорогу. Отец, удивленный быстрыми сборами дочери, прожившей у него всего неделю, спросил, в чем дело.

— Папа, я отправляюсь в Йоркшир, к родителям Фреда. Он должен быть там, я надеюсь на это. Больше ему негде быть. Я пробуду там не больше одного дня и сразу же приеду назад — с хорошими или плохими новостями, одна или вдвоем.

— Но постой! Как? Ты уже хочешь уехать от меня? Доченька!

— Отец! Не удерживай меня. Я вернусь сразу же, я не останусь там надолго. Я вернусь и останусь с тобой ровно на столько времени, сколько тебе будет угодно. Прости меня, отец, но я должна узнать, где он.

Вскоре старик согласился и с большой неохотой отпустил ее. Он, разумеется, настойчиво предлагал ехать с ней, но она мягко, но решительно отказала. Во-первых, здоровье отца было плохим, и это путешествие (началась осень) в какой-то мере могло повлиять на него. Во-вторых, она решила скрыть от родителей Фреда ее теперешнее состояние, чтобы избежать естественного при их положении волнения и страха перед будущим. Она решила надеть не слишком броское и нарядное платье, выбрав самое скромное из всех имевшихся теперь в ее гардеробе, наскоро собрала кое-какие подарки и вещи, взяла достаточное количество денег и отправилась — не в карете отца, а в дилижансе — в деревушку, что близ Йоркшира.

Единственное, чего боялась Лолиана, — было то, что больной отец Альфреда мог умереть, так как помнила — он давно уже находился на грани смерти: довольно продолжительное время, все время отсутствия Лолианы, они не получали денег, которые Фред и она обычно посылали им на лекарства.

На следующий день, часов около двенадцати, дилижанс выехал на дорогу, ведущую на Йоркшир. Лолиана с радостью узнавала давно знакомые места, которых не видела уже столько времени. Она снова будет там, под сенью крова, где знала столько тихих, детских грез! Она с наслаждением слушала шепот знакомых тополей и вязов, ей сразу вспомнилась счастливая весна, которую она провела там, прошлые радости и печали, страхи и надежды… Над нею снова как будто проносились тени ее лучших снов, опять в ее душе пробуждалась струя давно утихнувших волнений, она вдруг начинала чувствовать, что впереди у нее еще немало дум и вдохновений в родных краях.

“Но свершатся ли они, мои новые мечты? — думала Лолиана, глядя в окно на мелькавшие мимо желтеющие кустарники и деревья. — Пойду ли я смело по тому пути, который указал мне бог? Увы! Эти окрестности так опустели, на моем пути смолкли все отзывы милосердия и добродушия! Ах, наверное, придется молчать моим заветным мечтам; зачем напрасно внушать себе то, чего не может, по всей вероятности, случиться?”

Но какой-то тайный голос твердил ей, что не все еще потеряно, что у нее есть и должна оставаться надежда; причем не слабая, а, зная милосердие и благородство Альфреда, настоящая надежда.

В небольшой, старой, но еще прочной хижине, при свете, проникавшем в окна со двора, целые дни проводила за работой старая мать Альфреда. После смерти ее супруга, отца Фреда, она вынуждена была заниматься вязанием шалей; эту работу она когда-то умела делать быстро, проворно и искусно, но больные руки уже не так служили ей. Ее волосы за короткий срок сделались совершенно седыми. Измучившее ее горе — кончина мужа и внезапное исчезновение сына и невестки — сделало из выносливой крепкой женщины дряхлую старушку. Она с трудом передвигалась и посылала на продажу шалей кого-нибудь из соседских мальчишек, а сама в ожидании их вновь садилась за спицы, время от времени смахивая с глаз слезу тяжких воспоминаний.

Бедная женщина уже привыкла только ждать и надеяться. С трудом прибирая в комнате или накрывая на стол, она с замирающим сердцем чутко прислушивалась к малейшему шуму за дверью.

Где-то далеко раздался стук копыт по твердой почве; этот топот, сначала глухой и отдаленный, с каждым мгновением звучал все громче и явственнее. Удивленная Каролина Темпль, медленно двигая ногами, подошла к окну. Внезапно, после тихого стука, дверь в ее комнату растворилась и вбежала молодая женщина, лицо которой, казалось, дышало свежестью полей.

— Добрый день, мама! — воскликнула она, подбегая к оторопевшей старушке и нежно обнимая ее. — Господи, что это с вами? Как вы постарели!

— Доченька! — воскликнула, прослезившись, в ответ мать и крепко поцеловала Лолиану. — Милая моя, дождалась-таки! Я уж было думала, что случилось что-то, — как долго не было! А где же Фредди? — спросила она, оглядываясь на дверь. — Где же сынок?

— Я одна, мама, — нахмурившись, ответила Лолиана. — Я сейчас все объясню. Дело в том, дело в том… — Она не договорила, слезы полились у нее из глаз.

— Что? Что такое? — встревожилась мать. — Ох, говори! Говори, чует мое сердце, что-то случилось!

— Простите меня, мама… Я сейчас все расскажу. Сядьте же.

И Лолиана рассказала обо всем, что произошло, но только значительно разбавляя краски, чтобы как можно меньше огорчить бедную мать. Но и этого было достаточно, чтобы заставить ее глубоко переживать:

— Так что же с ним сейчас? Где же он? А?

— Я не знаю, мама. Я приехала к вам, чтобы спросить: не знаете ли вы что-нибудь? Но… где отец?

Старушка залилась слезами. Слова уже были не нужны, и обе женщины, претерпевшие столько несчастий, обнявшись, заплакали вместе.

Как говорится, слезами горю не поможешь, и через некоторое время, после обеда, они решили вместе обсудить создавшееся положение и найти выход. Однако что могли сделать две несчастные женщины в таком большом городе, как Лондон? В такой огромной стране, как Англия? Много предложений было высказано, но ни одно из них не подходило. Наступил вечер, а плана никакого не было. Поникшие, они пожелали друг другу спокойной ночи, хотя были уверены, что ни одна, ни другая не сможет спать спокойно, и разошлись по своим комнатам.

Но Лолиану мучил не только вопрос о поисках мужа. Ее еще больше душила та мучительная тревога, та ужасная боль, от которой она не могла освободиться сама. Она почти желала, чтобы поскорей прошла ее жизнь, чтобы она смогла забыть и эту невыносимую боль и тоску, и того, воспоминания о котором вызывают ее. И в то же время она боялась заснуть, боялась отдать покою свое уставшее тело, так как беспокоилась, что во сне вдруг выдаст себя, произнеся имя того, кого в душе звала постоянно. Она силилась обратиться мыслями к тому, о чем ей, по велению долга, следовало беспокоиться, но не могла; а если это и удавалось ей, то ненадолго. В конце концов, уже под утро, совсем измучившись, она задремала, так ничего и не придумав.

— Мама, — говорила Лолиана, помогая старой женщине убирать со стола, — мне кажется, я знаю, что делать. Я поеду в Лондон и в первый же день обращусь в розыск. Думаю, мне не откажут.

— В самом деле, Ли, как я не могла до этого додуматься раньше? — воскликнула старушка. — И скажут ли что-нибудь там тебе — тебе, жене кучера?

— А почему бы и нет? — улыбнулась Лолиана. — Если откажут жене кучера, то не откажут Лолиане Темпль. Мама, не отчаивайтесь, все будет отлично. Я вернусь с победой, или моя жизнь вовсе не имеет смысла. Ведь это последняя наша надежда! — понизив голос, добавила она.

— Поезжай, Лили. Благослови тебя господь.

— Матушка, но это еще не все. Неужели вы думаете, что я оставлю вас одну в таком состоянии?

— Ах, милая, я обойдусь! Я уже привыкла.

— Нет, мама. Во-первых, вот этот кошелек полностью ваш, — с этими словами она подала удивленной и испуганной старушке туго набитый большой кошелек.

— Доченька! Где ты взяла такие деньги?! Бог мой, я не видела таких никогда в жизни! Впервые я держу такие деньги в руках!

— Не волнуйтесь, мама, это честные деньги, вы можете беспрепятственно распоряжаться ими, они ваши. Употребите их, как вам вздумается. Но и это еще не все.

— Ах, боже мой! Что еще там за сюрприз? — воскликнула старушка.

Лолиана улыбнулась и вышла. Через несколько минут она вернулась с каким-то мальчиком, который робко, но с восхищением смотрел на приезжую госпожу и удивленно — на мать Фреда.

— Кто это? — спросила миссис Темпль.

— Его зовут Билл. Это ваш слуга, мама.

— Слуга? — Старушка села на лавку и несколько секунд переводила удивленный взгляд с Лолианы на мальчика и обратно.

— Да, мама. Он очень послушный, я знаю его. Я привезла его из… В общем, он будет хорошо работать и помогать вам. Единственная его слабость — он очень любит леденцы, поэтому разрешайте ему иногда бегать на рынок за конфетами.

Бедная женщина, впервые в жизни услышавшая предложение взять в дом слугу, была просто ошеломлена этими словами.

— Слуга? — повторила она, словно завороженная. — Боже, Ли, какой слуга? Ты шутишь?

— Мама! — улыбнулась Лолиана. — Не спрашивайте ничего, пускай он помогает вам — вам будет легче. За первую неделю я ему уже заплатила, поэтому, если я не вернусь через несколько дней, вы сами заплатите ему — вам хватит на все.

И снова путь Лолианы лежит через те же места в город. За время пути она успевает передумать столько, что сама порой приходит в ужас от собственных мыслей. Но ее судьба ей уже почти ясна: она должна бороться за свое счастье, за свой покой, за свое благополучие.

Она вернулась к отцу. С одной стороны — с его помощью, с помощью человека, имевшего богатство, положение в обществе, имя, давшее ей то же самое, она могла многого добиться. Но, с другой стороны, он и она находились в полном неведении — где искать, что делать? Они обратились в розыск; однако все попытки были тщетны.

Она жила у отца уже месяц, надеясь, что ей наконец помогут что-либо разузнать о ее муже, но довольно долгое время никаких вестей не было. Лолиана начинала чувствовать, что ее надежда, так ярко вспыхнувшая в ее груди поначалу, постепенно теряла то тепло, которое отогрело ее душу, тот свет, который заставил ее посмотреть на свои чувства как на послание судьбы.

ГЛАВА XVI ДЕРЕВЕНСКАЯ РАСПИВОЧНАЯ

А сейчас оставим на время нашу главную героиню и обратимся к судьбе человека, который играет в ее жизни немаловажную роль, — последуем за Фредом Темплем.

Мы расстались с ним, когда он отправился за своей женой в замок Ричарда Брума и неожиданно узнал, что ей удалось бежать оттуда. Добряк фермер Арнольд Граер, который приютил у себя больного Альфреда, обещал снова помочь ему разузнать о ней. Пригласив к себе одного из слуг Брума и напоив его допьяна, он таким образом надеялся узнать о местонахождении Лолианы. Однако оказалось, что ни слугам, ни самому Ричарду не известно, в каком направлении скрылась беглянка. Кое-как выпроводив пьяного слугу из дому, Граер и Фред долго размышляли, как поступить теперь.

— Я думаю, что она должна вернуться домой, — промолвил, наконец, Граер. — Есть ли еще какое-либо место, где бы она могла найти пристанище?

— Нет, родителей у нее нет. Если только у моих… — отозвался Фред.

— Значит, она неминуемо должна вернуться туда, где вы жили до того, что с вами приключилось.

— Возможно, но как мне попасть туда? Ведь до Лондона далеко, а столько денег для того, чтобы добраться туда, у меня нет. У тебя — тоже, так что…

Положение действительно было почти безвыходное. От Лондона до Фризмона была ровно неделя пути. Путь требует кое-каких затрат, а где взять деньги?

— Ума не приложу: что делать? — вздохнул Арнольд. — Вот ведь тупик.

Фред также не мог ничего придумать. Наконец, он встал и направился к двери.

— Куда ты? — удивленно спросил хозяин.

— Пойду прогуляюсь, — ответил Фред. — Здесь почему-то душно, у меня мутится в глазах.

И поспешно вышел.

Фред медленно брел по широкой дороге, отшвыривая ногой камни и опустив голову. Сейчас он сам не понимал, что происходит в его душе. Какое-то странное равнодушие затмило его тоску и печаль. Еще совсем недавно он так хотел найти, спасти свою Лолиану; еще совсем недавно он так мечтал о встрече с ней, а сейчас, как ни удивительно, ему было все равно. Он и сам не понимал, отчего так произошло; но то состояние, в котором он сейчас находился, никак не хотело оставлять его. Он знал, что нужно действовать, нужно что-то придумывать, вывертываться из щекотливых ситуаций; но ему совсем не хотелось. Он вспоминал Лолиану, думал о ней по-прежнему с благоговением, но бежать за ней куда-то, разыскивать ее, спасать ему почему-то не…

Он с ужасом гнал от себя это чувство; он знал, что это гадко, низко, он верил, что любит ее и, значит, должен выручать ее из беды, найти ее. Но как?

Трудно определить, что происходило с Фредом. Скорее всего, его следует отнести к тому типу людей, которые, едва столкнутся с серьезным препятствием, теряют всякий интерес к тому подвигу, на который шли. Он мечтал выручить Лолиану, вырвать ее из рук злодея, похитившего ее, или погибнуть. Его не смущало то обстоятельство, что у похитителя много вооруженных слуг, что они его могут схватить. Возможно, его больной рассудок не представил себе действительности в том свете, в каком она была на самом деле, и поэтому он так рьяно рвался в бой. Когда он окончательно выздоровел, он по-прежнему горел желанием спасти свою жену. В тот момент он прекрасно осознавал то положение, в котором он находится. Но рядом с ним был друг, помощник, который “наставлял его на путь истинный”. Полагаясь во всем на него, Фред не остывал и был готов ко всему. Когда он узнал о том, что его жене удалось бежать, он несказанно обрадовался. А почему? Ну конечно, Лолиане удалось бежать, она перехитрила своего похитителя и сама обеспечила себе ту свободу, которую хотел подарить ей Альфред. Но… это обстоятельство и отклоняло его от обязанности подвергаться опасности ради спасения собственной жены. Казалось бы, все хорошо и прекрасно. Но ведь еще нужно найти Лолиану, разыскать ее в этом огромном мире, в этой достаточно большой Англии, в одном из больших городов Великобритании — в Лондоне, а может, и далеко за его границами. И вот здесь-то горячее желание Фреда поостыло… Да и Арнольд, его гостеприимный хозяин и помощник, растерялся и не знал, что делать дальше. Откуда тогда Фреду знать, как поступить, если и его советчик не знает, что посоветовать? И пыл почти бесследно угас… Так промелькнуло время.

… Фред шел по дороге как хмельной, не замечая никого, мрачно размышляя о своей участи, и то и дело вздыхал украдкой. Наконец он остановился. Оглядевшись, он заметил, что стоит возле деревенской распивочной.

Сгущались сумерки. Внезапно дверь распахнулась, и в неярком свете, лившемся из зала распивочной, возникли две шатающиеся фигуры. Из дверей выходили двое пьяных и, друг друга поддерживая и ругая, выбирались на улицу.

Фред глубоко вздохнул и инстинктивно засунул руки в карманы. Он думал, что там ничего нет; но, к удивлению своему, заметил, пошарив в карманах, что все-таки там что-то лежит. Он вынул какой-то предмет и услышал блаженный звук зазвеневших монет. Это были деньги. Он сперва никак не мог понять, каким образом они оказались в его кармане, но вскоре вспомнил: это сдача от тех денег, которые дал ему Арнольд на несколько бутылок пива, чтобы напоить помощника-слугу Ричарда Брума. Фред улыбнулся — “Не всегда людям не везет!” — и, не долго думая, спустился вниз. Никогда до сих пор он не входил в распивочные и различные кабачки; но теперь душа его болела, голова его кружилась, и ему очень хотелось потопить те мысли, которые обуревали его сейчас. “Ведь и вино, и пиво могут принести какое-то облегчение. Люди иной раз правы…”

Он уселся в темном, грязном углу, за липким столом. Когда он выпил первый стакан, тут же почувствовал, как ему стало легче; мысли его вроде даже прояснились и уже не тревожили, как раньше. Когда он только вошел в пивную, его поразили грязь и смрад этого заведения, но сейчас он уже более снисходительно относился к окружающей обстановке, он уже глядел весело и дружелюбным взглядом окинул присутствующих. В распивочной было много народу, единственный свободный столик был именно тот, где сидел Фред, — там было еще пять мест.

В эту минуту в зал ввалилась компания из четырех человек — в испачканной грязью одежде; они, по-видимому, совсем недавно освободились от работы, несомненно, связанной с землей. Все громко хохотали над какой-то удачной шуткой, отпущенной одним из дружков.

— Эй, хозяин! Пива! — еще с порога гаркнул огромный толстый верзила с большими ручищами и расквашенным носом. — Пива, я говорю! Ты что, оглох?

Хозяин заведения был в другой комнате, но вместо него за стойкой находился мальчишка лет двенадцати, который подавал пиво, если хозяин был занят или просто отдыхал. Он тут же бросился выполнять грубую просьбу посетителей.

В душном зале все до того пропиталось пивным и винным запахом, что от одного воздуха можно было опьянеть. Компания прямиком направилась к столику, где сидел Фред. Казалось, они не обратили на него никакого внимания, и если бы вдруг так получилось, что их было бы больше и им не хватило бы места, они бы, наверное, не задумываясь, вышвырнули его, как котенка, с занимаемого им места.

Повсюду слышались раскаты грубого хохота и шум голосов. Люди судачили, ругались, твердили свое, не слушая соседей, чокались кружками, распевали уличные песенки.

— Гром и молния! — воскликнул один из дружков. — Вот так правильно рассудил!

— Да, черт, уж я-то знаю, что делать. Они тут же отдали мне свои деньги. Клянусь бородавками моей бабушки: если бы я припугнул их еще раз, они упали бы на колени и принялись молить о пощаде.

Тут шумная компания опять захохотала. Мальчик принес пиво и поставил его перед гостями. Дружки замолкли, чтобы удовлетворенно причмокнуть. Но один из них заметил притихшего Альфреда.

— Это еще что за прощелыга? — Он бросил на Фреда презрительный взгляд.

Остальные оглянулись и тоже уставились на Фреда. Тот вздрогнул.

— Ты кто такой? — грубо спросил его огромный детина, требовавший пиво.

— Я… Меня… Я хот… — запинаясь скорее от неожиданного обращения, чем от страха, попробовал ответить Фред; но в горле у него пересохло, и он замолчал.

— Что? — повысил голос один из бражников.

— Черт возьми, — добавил второй, — говори свое имя, прощелыга, и больше ничего.

— Лфртемпль… — ответил невнятно Фред.

— Что? — заглушая смех товарищей, спросил верзила.

Фред откашлялся, чтобы придать своему голосу твердость, и ответил четко.

— Альфред Темпль.

Бражники переглянулись.

— Слушай, парень, ты откуда такой? Что-то я тебя раньше не видел здесь.

— Его вчера курица снесла! — захохотал кто-то. — Я сам видел!

— Я здесь у вас не очень давно… Я живу у Граеров, они меня приютили… — ответил Фред, когда утих смех.

— Приютили? — перебил один из бражников. — Ты что, бездомный, что ли?

— Нет. То есть, теперь бездомный. Я упал с кареты, и рана, полученная при падении, была тяжелой, я сильно заболел. Меня кто-то подобрал… Кажется, это были Граеры… Они нашли меня, привезли сюда и вылечили.

— Ха! Ты недурно брешешь, малый, — ответил верзила.

— Я не обманываю, это действительно так и было. Я упал с задка кареты и ударился о грунт, причем очень сильно.

— Что ж ты там делал? — усмехнувшись, спросил бражник. — Катался, что ли?

— Нет. Я ехал со своей женой.

Новый взрыв смеха прервал его слова.

— А где она была, твоя жена? — последовал вопрос.

— В карете.

Теперь уже захохотали все, кто сидел в распивочной, и Фреду с трудом удалось объяснить, как обстояло дело. Он полностью пересказал свои злоключения новым собеседникам. Не стоит и говорить, что его рассказ то и дело прерывался хохотом гуляк, настроенных все воспринимать как шутку, благодаря оказавшему свое влияние пиву.

— Ну, парень, твое счастье, что ты так здорово рассказываешь, — наконец сказал верзила. — Я, наверное, никогда так не хохотал, как сегодня. Ну, да ладно, и правда, ну ее к черту, твою жену. Небось, сварливая была, а?

— Нет.

— Да не может быть! Бабы — они все такие, уж я-то знаю. Моя от меня сбежала — такая краля! Еще и голос напоследок подала: ты, дескать, пьянчужка, хулиган! Не буду с тобой жить. Я ее прибил тогда и запер. Она два дня лежала, думал, все. Ан — нет! Стерва! Однажды прихожу ночью — глядь, ее нет! Сбежала!

— Твоя дура, наверное, тоже сбежала с таким вот, а следы замела, чтоб не нашел. Хороша штучка! — сказал рыжий парень, наливая пиво.

— Да нет, она не такая, она воспитанная, — с трудом поворачивая языком, ответил Фред.

— Воспитанная? Тьфу, черт! Они все такие! Такие вот, воспитанные, — хуже простых. Мнят о себе невесть что, точно королевы. По-моему, с такими один разговор.

Фред не возражал, хоть очень любил свою жену, — сейчас он словно забыл об этом. Алькоголь уже подействовал на него.

— Знаешь, что, малый? — сказал верзила, обнимая Фреда своей огромной ручищей. Язык у него заплетался. — Ты не это… Слышь? Никого не бойся тут. Если кто тебе что… то я… Слышь? Если кто тебе сделает что, скажи мне! Я тому — ух! — И он потряс в воздухе здоровенным кулаком. — Скажи им, что ты мой друг. Понял? Как тебя там? Этот… Фред! О, Фред! Да. Так вот, если кто полезет, скажи: “Клянусь Вакхом! Если что-то случится со мной, за это будете отвечать перед Генри Кальтом!” Это, значит, я, понял? Да? Ты понял меня?

Фред кивнул. Он даже обрадовался такому покровительству.

— Эй, вы! — крикнул Генри, обращаясь ко всем сидящим в распивочной. — Кто не слышал моих слов? С этой минуты вот этот малый — мой друг, и кто посмеет его обидеть, тот больше домой не вернется! Клянусь чертовым брюхом! Малый, ты мне понравился.

— Да, да, конечно, — отвечал Фред. — Но как мне быть с моей женой? Вы не знаете, где она может быть?

— Что? — гаркнул Генри. — Какая жена? К черту, какая жена?

— М… моя жена, про которую я рассказывал.

— A-а! Про которую ты рассказывал, да? Ну, да, да, помню. Ага! Слушай, зачем тебе она? Тебе счастье привалило, дурень! Жена сбежала, так радуйся!

— Да, но ведь она моя… моя законная!

— Ты что, дурак? Ребята, объясните ему, объясните этому дурню, в чем его преимущества! Да ты теперь свободный!

— Да, — наконец проговорил Альфред, выслушав все советы и предложения новых товарищей. — И то правда, зачем она мне? Да, но… это же, это же дело чести! Чтобы я допустил, чтобы эта девчонка сбежала от меня, да еще с кем-то другим, чтобы она там где-то крутила романы, наплевав на меня? Нет, только поэтому я должен ее вернуть!

— А, вот уже вопрос чести, — это другое дело. Ничего, малый, не бойся. Мы поможем ее разыскать, куда она могла деться? Мы найдем ее, и тогда уж ты разберешься с ней по совести. Так?

Фред в знак одобрения стукнул кулаком по столу. С этого дня он обрел “новых друзей”.

Почти под утро он возвратился в дом своих хозяев — всю ночь они пили, гуляли и дебоширили. Когда он ворвался в небольшой домик Граеров, там горел свет — хозяева не спали. Едва увидев гостя, хозяин бросился к нему.

— Фред, где ты был? Что-то случилось?

Но едва взглянув на него, он тут же нахмурился.

— Ты пьян, Фред? Вот чего я от тебя никак не ожидал. Почему ты не предупредил об этом нас?

— Я попрошу не указывать мне, как поступать! Кто вы такие, чтобы запрещать мне делать то, что мне хочется? — ответил Фред, опускаясь на лавку.

— Что? — удивленно спросил Арнольд.

— Арнольд, не горячись, — успокаивала его жена Кэтти. — Ведь он пьяный, пусть придет в себя, тогда и поговорите.

— Кэтти, я не позволю кому бы то ни было осквернять порядок моего дома. Здесь никогда никто еще не был настолько похож на…

— Арнольд! — испуганно вскрикнула жена, увидев, как резко поднял голову при последних словах Фред.

— Не бойся, Кэтти. Разве может он мне сейчас что-то ответить? — насмешливо ответил муж.

— А вот и могу! — неожиданно громко крикнул Альфред. — Я могу сказать и скажу.

— Что же ты скажешь?

— Если кто-то посмеет меня оскорблять, я могу жестоко за это наказать.

— Фред, не валяй дурака! Ты строишь из себя неизвестно какого заядлого пьяницу. Честное слово, я впервые вижу тебя таким и никогда бы не поверил, что ты можешь так напиться. Но ты ушел внезапно, совсем ничего не сказав нам. Целую ночь мы искали тебя по всей деревушке, уже и не надеялись найти тебя живым. Мы не спали всю ночь. Кэтти чуть с ума не сошла. У нас во Фризмоне есть одни пьяницы — такая шайка, никакой управы на них нет. Они если пьяны, что угодно могут сделать, — мы уж испугались, что ты к ним в руки попал.

— Мне теперь никакая шайка не страшна!

— Ой, больно ты храбрый. Ладно, иди-ка спать ложись, все вы философствовать любите, когда напьетесь.

— А я и не вру! Я не вру вовсе! Сами вы все врете! Я никого теперь не боюсь, у меня есть друзья, они что угодно с вами со всеми сделают!

— Друзья! Откуда у тебя друзья здесь? Неужели уже успел с кем-то сойтись?

— Да, и попрошу не оскорблять! А то… Клянусь… клянусь… а, черт, клянусь чем угодно, что если кто-то тронет меня хоть пальцем, ответ будет держать перед самим Генр… Генри Кальтом!

— Перед кем? — удивленно спросила хозяйка.

— Перед Генри Кальтом. Это мой друг, мой брат, мой товарищ!

— Отлично. Я вижу, ты хорошо сегодня погулял, — сурово ответил Граер. — Где ты с ним успел… познакомиться?

— Где? А в распивочной!

— Я так и думал. И что он тебе говорил?

— А ничего не говорил. Что он мне говорил?

— Вот я и спрашиваю, что он тебе говорил?

— Он говорил, что я его друг, что если кто-то мне что-нибудь…

— Это он заманил тебя в распивочную? — продолжал хозяин.

— Нет! Я сам! Э, э! Убери руки!

Но Арнольд уже тащил его в спальню. Вскоре свет во всех комнатах в доме на окраине Фризмона погас — его обитатели наконец легли спать.

ГЛАВА XVII НОВЫЕ ДРУЗЬЯ

На следующий день, около пяти часов, когда Фред в очередной раз вернулся со скотного двора, где помогал работать Арнольду, в комнате состоялся недолгий, но полный страстей разговор.

— Да что я, маленький? — раздавался голос Альфреда. — Не смей!

Он снова попытался отстранить от двери Арнольда Граера, который, по-видимому, не пускал его из дома.

— Уйду! Ты не имеешь права! — продолжал он, отступая.

— Да, не имею, но требую, чтобы ты остался здесь, — отвечал хозяин.

— Ты требуешь! Я не должен тебе повиноваться и не буду! Отойди от двери.

— Хорошо, — внезапно спокойным тоном ответил Граер. — Пожалуйста, я не буду препятствовать твоим желаниям и прихотям. Ты, действительно, волен поступать так, как тебе вздумается. Поступай, я не стану мешать. Ты свободен, можешь идти на все четыре стороны. Но предупреждаю, что с этого момента кончается наша дружба. Если ты уйдешь сейчас, то больше никогда не войдешь в этот дом.

С этими словами он поднял засов и отступил от двери. Фред поспешно вышел, хлопнув изо всей силы тяжелой, обитой ватою и мешковиной дверью. Кэтти только в ужасе всплеснула руками.

— Арнольд, ведь он ушел! — воскликнула она.

— Конечно. И правильно сделал, — безучастно ответил муж.

— Но что с ним теперь будет? Ведь пропадет же совсем — жаль, такой хороший был!

— Был. Да, Кэтти, странный малый.

— Арнольд, его нужно вернуть, ведь он не виноват в этом.

— Не виноват? А кто же виноват тогда — я, что ли?

— Ведь это все Кальт, он заманил его…

— У этого мальчишки своя голова на плечах. Он должен был сам думать. Думаю, что не Кальт вытащил у него из кармана мои деньги, и не Кальт заставил пойти в распивочную.

— То ведь с горя, — возразила жена.

— С горя? Когда у меня было горе — разве я шел в распивочную, чтобы успокоиться? Когда у меня почти сразу умерли мать и отец, разве пробовал я успокоиться таким образом?

— Но не все такие, как ты, Арнольд. Ему нужна помощь, нужно руководство более сильного человека; он просто такой человек, что не может жить иначе. Тебе бы следовало понять его.

— Я отлично его понимаю. И вчера понимал, когда он пришел в четыре утра и грозился своей новой дружбой, и сегодня понимаю, когда он пытался отшвырнуть меня от двери. Я прекрасно понял его, когда он говорил все, что угодно, в мой и в твой адрес.

— И все же жаль его, Арнольд; может, только от нас и зависело, поможем мы ему или нет.

— Нет, Кэтти, нам нужно было думать еще вчера, если мы хотели сделать из него человека. Я неправильно сделал, что отпустил его одного. Ну, да что уж, моя вина в том небольшая. В крайнем случае, он мог подумать о своей жене, о своей беде… А, кто знает: может, все это он выдумал?

На улице моросил мелкий зимний дождь. Фред огляделся. Вокруг пусто и тихо. Куда идти? Конечно, можно назад, в распивочную, но у него нет теперь денег: Арнольд отказался бы дать ему хоть что-нибудь. Он не думал и о том, вернется ли к ним назад, — ведь путь теперь совсем отрезан.

Опустив голову, Альфред медленно побрел вдоль улицы, размешивая сапогами глинистую жижу и с каждым шагом все больше и больше ощущая голод.

В открытое окно его кто-то окликнул. Он удивленно поднял голову и увидел своего нового дружка — Генри Кальта.

— Вот так встреча, дружок! — воскликнул тот. — Что это ты?

— Иду вот… — ответил Фред.

— Вижу, что идешь, — усмехнулся Кальт, прищуривая светлые нагловатые глаза. Веки у него были припухшие, покрасневшие, цвет лица — нездоровый. Вчера Фред всего этого просто не разглядел. — А я как раз партнера подглядываю в картишки сразиться, — объяснил Кальт и выругался. — Сыграешь?

— Я не умею, — равнодушно ответил Фред.

— Научу.

— Денег нет.

— Так я могу взаймы дать. Айда!

Фред поспешно вошел в дом.

К ночи в душной, прокуренной комнате собрались друзья Кальта — все вчерашние, да еще трое новых. Какая-то растрепанная девка в грязной кофте выставила на стол несколько бутылок пива и водки, хлеб и ветчину, кое-как нарезанную толстыми, неровными кусками. После того как все это было сделано, она прыгнула на колени к одному из дружков, но тот небрежно, как собаку, оттолкнул ее. Тогда она обняла сзади Кальта и принялась нежно целовать его, — однако и это занятие длилось недолго.

— Пошла прочь! — Генри выругался, опустив на ее плечо мощный кулак. Она тихонько вскрикнула и обиженно отошла в угол. Несколько минут она сидела там, потирая плечо и обводя глазами всех присутствующих. Тут взгляд ее упал на Альфреда, который сидел у окна и, подперев рукой щеку, уныло взирал на игравших. Он слишком много проиграл и теперь опасался играть снова, пытаясь избежать новых потерь. Красотка тут же подошла к нему.

— Эй, малыш! — окликнула она его, улыбаясь. — Я вижу, ты скучаешь?

— Я? Нет, я просто…

— У, просто! Что просто, мой мальчик? Отчего ты такой кислый? А ну-ка, улыбнись мне. Ну, быстро.

Фред снова взглянул на нее и удобно развалился на скамейке. Он вспомнил, как обходились с ней остальные, и решил ни в коем случае не отставать от них, раз уж он попал в эту компанию.

— Эй, крошка, принеси-ка мне еще водки! — повелительно сказал он. Женщина улыбнулась и, послав ему воздушный поцелуй, отправилась “исполнять приказание”. Пока Фред пил, она успела обнять его за шею и расстегнуть ворот его рубашки.

— Какие у тебя глазки, малыш! — продолжала нашептывать девица. — Ты мне определенно нравишься! Откуда ты такой, красавчик?

— Из Лондона, — небрежно ответил Фред, обняв ее за талию.

— О! Из Лондона! Значит, ты видал виды! Скажи, мальчик, а там женщины красивее, чем у нас?

— Нет, красота ведь не зависит от места.

— Ах, да ты никак философ! Кто это тебя научил такой философии?

— Моя жена.

— Жена? — удивилась женщина, однако притворилась, что это изречение “никак не подействовало” на нее. — Такой молодой, и уже женат?

— Что поделаешь, девочка, так получилось. Если бы не я, то ее выдали бы замуж за другого.

— А твоя жена красивая? Красивей меня?

— Не знаю, милочка. Но, как бы то ни было, она не умеет так ласкаться, как ты.

— Эй, малый! — крикнул ему Генри. — Хочешь еще поиграть?

— Я и так много проиграл, — ответил Фред.

— Да брось ты! Сейчас проиграл, теперь и выиграешь. Идем, идем, я тут выиграл кругленькую сумму, могу занять тебе. Да брось ты ее! На что она тебе сдалась? Брось ее, она же заражена!

— Заражена? — переспросил Фред. — Чем?

— Сифилисом, наверное. Да иди же быстрей, уже начинаем.

Фред быстро отдернул руку, ласкавшую грудь красотки, и быстро подошел к столу. Девица недовольно поморщилась, застегнула кофту и лениво разлеглась на лавке.

— Однако ты забыл, Кальт, какое наслаждение ты испытывал, когда приходил ко мне, — проговорила она.

— Замолчи! — гаркнул на нее Генри. — Если бы ты не шлялась с кем попало после этого, то сейчас бы не вешалась на шею всем, кто тебя не знает. Хорошо, что я вовремя узнал об этом, иначе ты бы и меня обманула, стерва! Давно уже пора тебе подохнуть. Хорошенький подарок ты получила от того монаха.

— Да, зато он был не так груб, как ты, — с достоинством отвечала девица. — Не будь он так заражен, я бы с удовольствием променяла тебя на него.

— Пошла прочь! — прорычал Кальт. — Не сбивай меня с толку, я ничего не соображаю от твоих бредней. Заткнись.

Фред пил много — даже больше, чем вчера. Сначала он был почти безучастен к окружающему веселью, но потом, после достаточного количества выпитого пива и водки, он уже ни над чем не задумывался. Ему стало весело; он смеялся громким, чужим смехом, мгновенно полюбил Генри Кальта и полез к нему целоваться. Потом его потянуло на откровенность. Слишком громко, точно вокруг были все глухие, он объявил, что ему наплевать на всяких Граеров, Лолиан и всех остальных.

— Пускай себе живет где угодно, развлекается с кем угодно, — мне наплевать! Сама скоро прибежит ко мне, как миленькая! А сам я не хочу! Хватит, начну новую жизнь! — И он ударил кулаком по столу.

Потом свалился на ящик и лежал, ни о чем не думая, изредка прислушиваясь к пощелкиванию карт, пьяным выкрикам и хохоту.

Девица было снова хотела подлизаться к нему, но он лениво отмахнулся от нее и повернулся на другой бок. Вскоре он уснул.

Он не помнил, что именно видел во сне Снилось ли ему, или это были обрывки пьяных мыслей, только видел он во сне то Лолиану, то нового дружка, пьяную девицу, Арнольда Граера. То он видел себя полтора года назад, когда однажды встретил на берегу красивую девушку, носившую странное, необычное, но красивое имя — Лолиана. То вдруг видел ее заплаканную, когда она решала, чьей женой станет — его или ненавистного ей аристократа, которого сулила ей тетка. То видел ее в последний миг их расставания — свежую, красивую, прекрасную, как сама весна, в которую им суждено было расстаться на слишком долгий срок. Внезапно она вставала в его воображении рядом с Арнольдом Граером, и вместе с ним она смеялась над ним, укоряла его за гулянье. И тогда он со злостью думал о ней: почему она смеется над ним, если он — глава семьи, ее муж, ее покровитель, ее защита?

… День за днем проводил Альфред Темпль у Генри Кальта, ел, пил, спал у него, бегал за табаком и за водкой, частенько звал дружков играть в карты. Они как будто принимали его за своего, обращались по свойски. Такая жизнь нравилась Фреду — денег он не зарабатывал, их неизвестно откуда приносили Генри и его товарищи.

Но иногда (не часто, но иногда) он с тоской думал о том, что слишком часто проигрывает в карты, а деньги, которые он проигрывает, — вовсе не его. Несколько раз он пытался остановить себя, заставить больше не играть до тех пор, пока не отдаст прежний долг. Но каждый раз его ободрял дружеский тон компании, напоминавшей, что он их товарищ и “короткого срока отдачи не установлено”. Он не запоминал количества проигрышей, не записывал сумму, — все это делал Кальт, который и одалживал ему деньги.

Жилось Фреду весело, привольно, он мог делать все, что хотел, — Кальт покровительствовал ему. Временами он вспоминал о Лолиане, иногда даже хотел, чтоб она вновь оказалась рядом с ним, чтоб жила с ним вместе. Он вспоминал ее красоту и думал, что необычайно гордился бы, имея такую жену в такой захудалой деревне. О-о, как позавидовали бы все эти, коль узнали бы, что он — ее муж. Насколько возросло бы их уважение к нему!

“Моя Лили не может не нравиться; нет такого мужчины, который бы не пожелал приударить за нею! Представляю, как удивился бы Генри, когда б увидел ее!” — размышлял он.

Но бывали дни, когда он снова не любил ее, когда ни за что не пожелал бы снова увидеться с нею. “Лишняя обуза! — Таковы были его суждения в таких случаях. — Ее ведь кормить надо, а денег и так нет”. Он теперь не уставал удивляться, как мог жить иначе, как мог служить кучером в усадьбе, где, несомненно, подвергался унижению: постоянно слушаться кого-то, не перечить… Теперь он о такой жизни и не помышлял.

Так прошел еще месяц.

Однажды в четверг, прежде чем сесть за игру, дружки Генри Кальта немного побеседовали — мы назовем их разговор именно так, чтобы избежать менее вежливых слов. Разговаривали о свежих побоях и о новых заработках, о будущих похождениях и о старых подвигах… Затем Кальт велел какой-то девице, еще не известной Фреду, принести карты и виски. Веселье пошло! В тот день — а если быть точным, в тот вечер или даже в ту ночь — в таверне у Кальта побывало особенно много народу. Кажется, отмечали какой-то праздник, но какой — Фред затруднился бы ответить. Таверною называл свой дом Генри Кальт. Да и не зря: ведь в нем, в отличие от распивочной, даже ночами не прекращалось веселье. Именно в это время решался какой-то важный вопрос, который объявился и возник прямо здесь — как говорится, с пылу, с жару, — и требовал немедленного решения. Все казались веселее обычного, и у каждого в руках сверкало какое-нибудь оружие — кривой нож или топор.

Дом Генри достаточно просторен, но столы были так тесно сдвинуты, а гуляк за ними — так много, что, казалось, нет свободного места. На столах кое-как стояли зажженные сальные свечи, но главным источником света в доме был очаг.

Все вокруг хохотали, ругались и пили. Посреди комнаты, если только там возможно было разыскать середину или попросту свободное место, стоял человек, сплошь увешанный ножами и прочими “рыцарскими доспехами”. Слева от него лежал самострел, а по правую руку сидела плотная девица.

В глубине комнаты, на скамье, сидел, уставившись в окно, молодой человек. Это был Альфред Темпль.

— Ну, живее! Давайте собираться! Вооружайтесь, нам надо побыстрее выйти, чтобы к ночи поспеть, — говорил Генри Кальт своим дружкам.

Двое картежников ссорились в углу, грозясь разукрасить друг друга за нечестную игру.

Их вопли смешивались со множеством других диалогов, и вместе все это представляло собой какой-то неуемный гвалт, среди которого вряд ли можно было услышать что-нибудь членораздельное.

— Эй, ребята! — орал человек, сплошь увешанный “доспехами”. — Налейте-ка мне вина! Как я люблю вас всех! Эх! Ребята, мы предпринимаем славную вылазку! С таким оружием мы сможем многое! Уж положитесь на меня, я знаю, как можно проникнуть туда незамеченными. Мы выломаем двери и найдем этого подлеца, который спрятался у себя в замке как крот и боится нос показать за его пределы. Положитесь на меня, друзья мои, я достаточно хорошо знаю, как все расположено в этом старом дворце! Наше дело правое! Мы ограбим его, и дело с концом! Мы его заодно убьем, а его люди без него ничего не значат, ну просто бараны! Зато богатства там вдоволь! Друзья, выслушайте меня! Не смотрите на то, что раньше я был полицейским! Нутром своим я — бродяга, я от природы такой же, как и вы. Это выгодное дело — быть полицейским в такой стране, как Англия! Можно ни в чем не нуждаться, все будешь иметь, главное — положение и звание. Эй, вы не знаете, что это за жизнь у полицейских псов! Да, братья, я был полицейским псом! Помню, мы с дружком кутили! А потом этот принц — добрая душонка — взял меня к себе! Скотина! Из-за этой девчонки он едва не убил меня!

Раздались аплодисменты, и, увидев, что шум вокруг него усилился, он воскликнул:

— Ах да, друзья! Вам, сударыни, не известно, как все это произошло? О, это просто потрясающая история! Известно ли вам, например, что к этому принцу приезжает много женщин? Ну да, я ведь рассказывал. Совсем недавно, вот на днях, он распрощался с одной — до того хорошенькая девчонка! Я ее хорошо знаю, однажды у меня была с ней история… И, вы представляете себе, она приехала к нему, переодевшись в мужское платье, — пыталась скрыть, кто она на самом деле. Ну, я, разумеется, разоблачил ее. Ох, но ведь хорошенькая она, правда-правда! Слышите, господа? Такая смугляночка, просто прелесть! Однако она к этому принцу слишком неравнодушна была — это ведь она помешала мне убить его! Если бы только ее там не оказалось… А потом, потом, друзья, — видно, покаялась, что предала меня, ведь мы… знакомы с ней… и пришла просить за меня… Эй, налейте-ка мне еще вина! Да поживей! Ура, друзья, да здравствует веселье!

— Бедняжка Гарви, и ты остался жив? — спросил один бражник.

— Как видишь! Э, да что он мог мне сделать? Жалкая душонка! Все же надо отомстить этому принцу.

— Почему ты называешь его принцем? — спросила девица, что сидела с ним.

— Потому что все его так зовут, — отвечал оратор. — Разве ты не знаешь?

— Но, по-моему, все зовут его Королем.

— А, черт! Клянусь обедней, теперь ему будет все равно! Завтра он уже не будет помнить, как его звали, принцем или Королем.

— А ты и вправду собираешься его убить?

— Конечно, милашка! Чтобы я простил этому подлецу то, что он сделал со мной? Ну-у!

— Что же он сделал тебе?

— Он хотел убить меня.

— За что же он хотел убить тебя?

— Клянусь арифметикой — за то, что я хотел убить его! — И бывший полицейский захохотал. — Эта девчонка, за которую он так дрожал, видно, изменила ему. Подумать только, а ведь до этого она была такой праведницей — кроме мужа никого не знала! Эй, друзья! Собирайтесь быстрее! Я уверен, вы не пожалеете о том, что пошли на такое дело. Тем более, что там, в его комнате, имеется шкатулка с фамильными драгоценностями. Я думаю, они — очень дорогие, раз он не складывает их в общую казну.

Тем временем Генри Кальт начал и успел закончить раздачу оружия. Он подошел и к Альфреду, который сидел в глубокой задумчивости.

— Дружище Фред, о чем это ты, черт возьми, задумался? — спросил хозяин “таверны”.

Альфред, грустно улыбаясь, повернулся к нему:

— Я смотрю в окно, Генри. Иногда такие лунные ночи напоминают мне о тех блаженных вечерах, когда я сидел в нашем маленьком домике, так же у окна, а неподалеку от моего стула находилось кресло моей Лолианы, — она вязала или вышивала и разговаривала со мной.

— Гром и молния, если я не посчитал тебя дурнем! — сказал Генри. — Не знаешь ли, который час?

— Не знаю.

— Генри! — крикнул бывший полицейский. — Почему все так долго готовятся? Словно сонные черепахи возитесь! Я должен поскорее свести с ним счеты!

— Гарви, по-моему, эта задачка слишком трудна, и нам не все по зубам, — отозвался Генри. — Это дело рискованное. Честно говоря, мне не очень хотелось бы иметь неприятности от Короля, — он умеет мстить.

— Но зато какое богатство! Клянусь матушкой: если бы ты видел, какое там, в этом замке, богатство, — ты не задумывался бы. Мы должны отомстить и ограбить этот замок.

— Замок? — отозвался Генри. — Но ведь их там больше пятисот человек! А нас — два десятка еле-еле.

— В одной его комнате золота и драгоценностей… сколько угодно! К тому же, вы идете со мной, — я не раз бывал там и знаю, какими дорогами вести туда вас.

— Ты рассуждаешь, как подобает мужчине, Гарви, — сказал хозяин. — Но нужно будет действовать осторожно. С ним одним мы, может быть, справимся, но если их будет больше, нам придется туго. Поэтому постараемся работать быстро. И ты должен провести нас так, чтобы никто не заметил.

— Не волнуйся, ведь недаром я просидел там целых два месяца.

Через несколько минут в “таверну” вошел еще один бражник и объявил громовым голосом:

— Полночь.

Это слово произвело такое же действие, как сигнал во время штурма; все, кто находился там, повалили из дома.

Луна была закрыта облаком. Деревушка Фризмон потонула во мраке.

— Всем молчать, когда будем подходить к замку. Впрочем, у вас еще есть время протрезвиться, — услышал Фред.

И процессия из двадцати человек двинулась по направлению к Замку Любви.

Читатель, наверное, узнал уже знакомого нам бывшего полицейского Гарви Бартли, который, как вам известно, сначала грозился разоблачить Лолиану, а затем пытался убить Короля. Нам известно также, что за это он был наказан плетью. Ко всему сказанному нам остается только добавить, что после отъезда Лолианы ему случайно удалось сбежать из замка и что, по известным причинам, никто не собирался его разыскивать и возвращать назад. Он прямиком направился в ближайшую деревню — во Фризмон, который находился почти рядом. Там он, подобно Фреду, успел познакомиться с шальной компанией Генри Кальта. Это было поразительное совпадение: полицейский, который получил от Лолианы плату за свое излишнее внеслужебное рвение, и муж Лолианы встретились в одном доме и даже в какой-то степени подружились (как дружили, зачастую даже не зная имен друг друга, все собутыльники и партнеры по карточной игре). Однажды Гарви предложил ограбить замок Короля и убить его хозяина. Как встретили это предложение Кальт и его дружки, мы уже рассказали вам.

Действительно: хоть плана никакого не было, бандиты намеревались тайным путем проникнуть в замок, попасть в комнату Короля и после убийства ограбить ее. А затем так же бесшумно скрыться — ведь встреча с многочисленной армией Джоуда не сулила двадцати дружкам ничего приятного.

Итак, в эту ночь должна была завершиться борьба между двумя людьми, должна была решиться чья-то судьба — либо судьба Короля Джоуда, либо судьба пьяной компании, потому что такие случаи, как известно, не бывают без последствий.

ГЛАВА XVIII ЛЮБОВНИК И МУЖ

В эту ночь Королю не спалось. Он только что обошел в последний раз замок — это, конечно, вовсе не входило в его обязанности, но он словно в каком-то бреду бродил по темным коридорам и комнатам. Все, кроме “ночных постовых”, спали; лишь только в одной комнате уже которую ночь горел свет. То была комната Короля.

Постояв некоторое время у окна в своей спальне, Джоуд, наконец, взобрался на вышку верхней башни старинного замка и там, поставив на крышу потайной, наглухо закрытый фонарь, чтобы его не мог заметить никто из “постовых”, принялся глядеть на окружающие его замок леса, расположенные вдалеке поля, домишки. Ночь была очень темная. Замок почти не освещался, лишь только во дворе, совсем недалеко от места, где находились постовые, горел фонарь. Во всех деревушках, окружавших замок, Король не увидел света.

Окидывая взглядом туманный ночной горизонт, Король ощущал в душе невыразимую тоску и печаль. Нельзя сказать, что она была необъяснима, — он знал, отчего болит его душа. Он любил, он страдал. Он, гордый, смелый и мужественный, он, человек непоколебимой воли, который мог презирать удары судьбы и хладнокровно смотреть хоть на падение мира, который мог переносить любую боль, любую пытку спокойно, не произнеся ни звука, — не устоял перед воспоминаниями, перед душевными слезами, перед щедростью судьбы, одарившей его великим чувством — любовью. Его рана была глубокой; с самой минуты расставания он знал — для него, настоящего героя, будет необычайным подвигом сделать то, что делал он, — оторвать от сердца образ самого дорогого человека, заставить себя повиноваться, заставить себя не делать никаких попыток разыскать ее, помочь ей, вновь увидеть ее. И эта сердечная рана с каждым днем становилась все глубже и глубже, он изменялся прямо на глазах. Кино, верный друг, главный помощник, единственный человек, полностью понимавший страдания и муки своего Короля, своего друга, — пытался утешить его, пытался помочь ему; но ежедневно все его старания, все его утешительные слова разбивались о суровый, отчаянный взгляд Джоуда. Король чувствовал, что с той женщиной, уехавшей из замка, он потерял себя, он потерял главную свою половину, и теперь эта пустота постоянно преследовала его. В его спокойном, всегда таком уверенном, дерзком взгляде сквозила теперь глубокая тоска души. Он любил, но не мог быть рядом с любимой; он страдал, но не мог поведать ей о своих страданиях.

Пристально всматриваясь в строения вокруг, он вдруг заметил, что очертания заднего двора (там, где было очень темно) имеют несколько необычный вид; там чувствовалось какое-то движение; линия берега, черневшая над белизной воды застывшего пруда, не была прямой и неподвижной, как обычно, но в определенном месте колыхалось, подобно речной зыби или головам движущейся толпы.

Это показалось ему странным. Он удвоил внимание. Казалось, движение шло в сторону его замка. Некоторое время движение это проходило по берегу, затем постепенно оно словно бы прекратилось, и линия песчаного берега снова стала прямой и неподвижной.

Пока Король терялся в догадках, движение вновь возникло на заднем дворе замка. В этом зрелище крылось что-то таинственное. Странная процессия, словно старавшаяся укрыться во тьме, вероятно, хранила такое же глубокое молчание.

Джоуд смутно ощутил: надвигается что-то опасное. Что нужно делать? Разумеется, для начала нужно спуститься вниз и разузнать, в чем дело.

Он бесшумно, как кошка, спустился с вышки вниз и оказался на самом верхнем этаже огромного замка. Так же тихо, беззвучно он миновал множество лестниц, украшенных мраморными колоннами с вырезанными львиными головами, и оказался наконец в огромном холле, расположенном на первом этаже замка.

В этот момент до его слуха долетел неясный звук — трудно было разобрать, были ли то звуки осторожных шагов или просто шум за окном. Король остановился, прислушался. Он долго и пристально вглядывался в темноту зала, не сходя с места. Внезапно в самом дальнем конце холла что-то медленно задвигалось, послышался еле слышный скрип открываемой двери… Король быстро все сообразил и одним прыжком очутился за огромной толстой колонной. В темноте, к которой его глаза успели привыкнуть, он разглядел черные тени: два мужских силуэта, затем три, четыре, шесть…

Рука Джоуда инстинктивно потянулась вниз, опустилась за голенище высокого сапога и нащупала длинную рукоятку кинжала. Но затем, передумав, он разжал руку и вновь спрятал нож. Теперь он держал пистолет — сегодня он упражнялся в стрельбе, чтобы чем-то заполнить время и занять мысль, и с тех пор еще не снимал пояса с кобурой. Действительно, в подобных ситуациях, не допускающих возможности драться один на один, лучше действовать огнестрельным оружием.

Но кто бы мог проникнуть в замок через потайной, известный только обитателям замка, вход? Быть может, кто-то провел сюда ночных посетителей?

В глубокой тишине Джоуд расслышал тихий шепот:

— Наверх, держитесь все за мной. Его комната наверху, на третьем. Дверь, дверь заприте.

На третьем этаже единственной жилой комнатой была спальня Короля. Все остальные разбойники — его люди — находились в левой и правой пристройках, по размерам значительно превышавших главную башню замка, где сейчас находился Джоуд.

Он наклонился и принялся разглядывать своих гостей. Он насчитал их восемнадцать человек.

— Приготовить оружие, — послышалась следующая команда, и посетители двинулись вверх по лестнице.

Король окончательно убедился в правильности своих предположений и в эту минуту принял окончательное решение. Едва только в темноте промелькнула фигура последнего гостя, как он осторожно, но быстро двинулся по направлению к выходу. Двери теперь закрыты, но у него, как у хозяина, есть ключ. Дверь быстро была отперта; а еще через несколько секунд Джоуд оказался на воздухе. Чтобы не поднимать лишнего шума и не возбуждать подозрения постовых, он, приближаясь, поднял руку, что означало именно его персону. Постовые — их тут было двое — мгновенно все поняли, и они втроем быстро направились в замок, вслед за ворами.

Дверь в комнату Короля оказалась открытой; но это не удивило пришедших — Гарви знал, что Король не настолько труслив, чтобы запирать дверь в свою комнату в своем же собственном замке. Удивило его то, что за приотворенной им дверью горел свет. Все разом остановились. Но в тот же миг решение было принято: ворваться внезапно в спальню, всем вместе броситься на Короля и прикончить его сразу.

Дверь распахнулась. Воры ворвались в комнату. Каково же было их удивление, когда они не обнаружили в комнате ни одного живого человека!

— Чертов принц, он опять, наверное, шляется в лесу, — пробурчал Бартли, отшвыривая нож, который он до сих пор не выпускал из рук. — Его здесь нет.

— Мы видим, что нет, — отозвался Генри. — Ты, что же, решил обмануть нас?

— Да нет же! — отозвался Гарви. — Ох, как же мне хотелось пошевелить ножом у него в сердце! Ох, как мне хотелось сегодня проткнуть его и покончить с ним раз и навсегда! Черт меня раздери, если я не выполню этого обещания!

— Гарви, ты нас обманул, лопни твоя печенка! — прошептал Кальт. — Где твои богатства?

— Ты что, ослеп? — отвечал тот. — Смотри.

И он указал рукой на небольшой столик, расположенный недалеко от широкой кровати Джоуда. На нем лежал небрежно брошенный платок с надетым на его конец драгоценным перстнем Короля.

— Ребята, глядите! — воскликнул восхищенный Генри и бросился к столу. Остальные последовали его примеру.

Они открывали все дверцы шкафа, стола, рылись во всех шкатулках и, найдя что-либо, имеющее, по их понятиям, ценность, запихивали себе в карманы.

Но для мстительного Бартли, которому не удалось совершить убийство уже во второй раз, необходимо было удовлетворение своей мести, своего гнева. Он ненавидел Короля сейчас больше, чем когда-либо.

Схватив первую попавшуюся под руку еще не раскрытую шкатулку, он отозвал в сторону разгоряченного Фреда, запихивающего в карман какую-то цепь.

— Послушай, вот здесь, в этой шкатулке, — фамильные драгоценности. Мне необходимо убить владельца, но один я с ним, наверное, не справлюсь. Если поможешь мне, эта вещь твоя. — И он потряс в воздухе шкатулкой. — Кроме того, у него, наверное, и в карманах что-нибудь имеется. Если мы его убьем, то все их содержимое достанется нам.

— Значит, надо кого-то убить? — почти испуганно спросил Фред.

— Да ты, никак, боишься? — усмехнулся Гарви.

— Нет, я не боюсь, но ведь тогда мне больше ничего не достанется. — И Альфред нетерпеливо оглянулся в сторону спальни.

— А это? — Бартли указал на шкатулку. — Здесь драгоценностей больше, чем на миллион фунтов. Ну?

— Хорошо, — после некоторой паузы сказал Фред. — Но шкатулку отдай сейчас.

— Держи, — с презрением сказал Бартли, бросая ему шкатулку. — Генри, — обратился он к Кальту. — Вы совсем обезумели. Ведь он может прийти.

— Если он придет, мы его убьем, — простодушно ответил Кальт, продолжая свое занятие.

— Вы дураки! — пробормотал Гарви. — Я закрою дверь и встану снаружи, за колонной. Если он подойдет, то тогда я убью его сам. Я брошусь на него и свистну, а вы, как только услышите свист, поспешите мне на помощь. Ясно?

— Конечно! — отозвался Кальт, мало обращая внимания на сказанные слова.

Фред и Гарви вышли в коридор и притаились за колонной. Им не пришлось долго ждать. Вскоре раздались тихие, едва уловимые шаги нескольких человек.

Альфред осторожно выглянул из-за колонны. Увидев в коридоре три приближающиеся тени, он вздрогнул. Он ожидал драки и был готов к тому, что придется убить какого-нибудь полоумного беззащитного старичка, в одиночестве разгуливающего по замку и называющего себя Королем или Принцем: таков, по его понятиям, был хозяин Замка Любви. Но трое сильных, судя по всему, мужчин, с которыми ему придется бороться и которые, конечно, станут обороняться, — это оказалось не для него. Может, он еще подумал бы, бить или не бить, если б противник оказался один против двоих — против Гарви и него, Фреда. А тут — они с Гарви, двое, против троих… Нет, такой развязки он не ожидал.

Да, он испугался.

Напротив колонны, что дала им укрытие, находилась другая такая же. Фред решил: чтобы избежать тяжелых последствий предстоящей встречи, надо спрятаться и выждать удобное мгновение, во время которого можно будет… скрыться. Ну, а там, быть может, подвернется и случай выбраться из замка. Фред прижал к себе шкатулку, которая теперь составляла для него вторую, после жизни, неизменимую ценность. Пригнулся так низко, как только мог. Шмыгнул через коридор к противоположной колонне.

Такой трюк мог завершиться вполне успешно, но только в деле со старичком. Король давно все заметил. Заметил даже Гарви, который сидел не двигаясь. Кивнув своим часовым в сторону первой, а затем и второй колонны, Джоуд направился дальше — к двери комнаты.

Гарви метнулся на него с поднятым вверх кинжалом. Но, как ни проворен был отставной полицейский капитан, четыре сильные руки, что схватили его в тот же миг, были еще проворнее. Ему зажали рот. У него вырвали кинжал и в считанные секунды уложили Гарви на пол, связанного ремнями по рукам и ногам. Король вернулся. Сделал шаг по направлению к Фреду. Остановился. Помедлил. И, одним молниеносным движением приблизившись к нему, нанес сильнейший удар. Фред рухнул на пол как мешок, но не выпустил драгоценную шкатулку. Вместе с Фредом она упала на паркет, издав глухой стук.

Никакой реакции со стороны воров на все это не последовало. В комнате Короля были слишком увлечены важным делом.

Король еще секунду постоял, раздумывая, затем щелкнул пальцами, резко толкнул дверь ногой, и оба его спутника-часовых последовали за ним в его апартаменты.

Да, гости не ожидали ничего подобного. Оружие, которое принесли с собой воры, было небрежно разбросано по комнате валялось на полу, лежало на столе и на постели.

— Убил? — обернувшись, крикнул Генри Кальт. Он надеялся увидеть своего друга-победителя, старину Гарви Бартли. Но увидел ствол пистолета, направленный ему прямо в лоб. Затем увидел и тех, благодаря кому пистолет объявился в комнате. И с ужасом понял: между ними и упитанным, грузным, сутулым Бартли не было вовсе никакого сходства.

Кальт поморгал глазами и, как подобает в таких случаях, поднял обе руки вверх. Пока он этим занимался, двое часовых Короля успели уложить пятерых из шумной компании визитеров.

Король притиснул Кальта к стене и наконец отвел в сторону пистолет. Кальт опомнился. Он уже занес над головой Короля свой огромный кулак, но последовал удар головой о стену. Голова принадлежала не кому-то, а ему же, Генри Кальту, а стены в замке были старинные и весьма прочные. Это удержало его от дальнейших необдуманных действий. Последовал новый удар, и Кальт вовсе забыл, что надо бы оказать сопротивление. Он оказался на полу. На полу оказались и все остальные гости.

Возможно, читателя насторожат цифры: трое против восемнадцати. Но следует напомнить: трое — это Король и его молодцы. Желающие вступить в ряды разбойников (не просто разбойников, каких в Англии много, а именно его разбойников), проходят фантастическое испытание, а в мирное время — время, свободное от побед, захватов и убийств, — они постоянно упражняются и доводят свое мастерство до совершенства. Стоит ли надолго останавливаться на этом вопросе, если вспомнить, почему именно Джоуда разбойники выбрали своим храбрым атаманом?

Вскоре постовые принесли все украденные вещи, найденные в карманах воров, но Джоуд так же мало обратил на них внимания, как и на тех, кто все это принес. Ход его мыслей, встревоженных происшествием, вновь обрел власть над его душой и рассудком, и он почти сразу позабыл о случившемся, размышляя о том, что больше всего занимало его.

Часовые, удивленно переглянувшись, тихо вышли за дверь и бесшумно отправились на свой пост. Разоблаченных воров перетащили в приготовленный для таких целей сарай другие молодцы.

На следующее утро Король (как всегда, успевший надеть на себя маску хладнокровия) спокойно, словно ничего необычного не произошло, вошел в гостиную, где его ждал один посыльный, недавно вернувшийся из какого-то города. Едва только он успел доложить о том, что требовал от него Король, как дверь распахнулась и пропустила еще одну фигуру:

— Господин! Король! — послышался растерянный голос. Кино.

Удивленное лицо Короля вновь приняло строгое выражение, он спокойно, даже несколько сурово сказал:

— Кино, ты слишком неожиданно врываешься сюда. В конце концов, и тебе ведь не все дозволено.

— Король! Король! Измена! — повторил он, не обращая внимания на строгий тон.

Король, вставший со своего кресла, грубо схватил его за плечо и со сдерживаемым гневом во взгляде, отпуская на время посыльного, повторил:

— Я не собираюсь напоминать о правилах всем поочередно. Кино, ты должен научиться себя сдерживать хоть немного.

Кино извинился и начал сбивчивый рассказ о ночном происшествии. Король слушал спокойно, ничем не показывая, что ему все известно и что он сам был действующим лицом недавних событий.

— Это все, Кино, что ты хотел мне сообщить? — наконец, раздраженно спросил Джоуд.

— Почти, мой господин, — отозвался Кино.

— Отлично, что же еще?

— Они были вооружены! — продолжал помощник.

— Чем?

— Ножами; был и один самострел: какой-то ржавый, очевидно, только для отпугивания.

— А много их? — внезапно спросил Джоуд.

— Да, господин, немало.

— Сколько?

— Кажется, восемнадцать или двадцать.

— Да, внушительная цифра, — усмехнулся Джоуд.

— Но они, по всей видимости, хотели убить вас.

— Вот как? Кто же тебе это сказал?

— Но их схватили в вашей комнате!

— В моей? А где же был в это время я?

— Очевидно, во дворе или… — Кино запнулся и недоумевающе посмотрел на Короля.

— Кино, ты очень верный друг и помощник, — насмешливо сказал Король. — Но ты также очень горяч и нетерпелив. От кого ты получил эти сведения?

— От Уитекера и Лавана, которые были вчера на посту.

— И они сказали тебе, что сами лично поймали этих воров?

— Нет, они просто сказали, что их поймали сегодня ночью.

— Для того, чтобы не докладывать мне о подобных происшествиях в подобном виде, следует сначала полностью разобраться во всем. — Король в упор глядел на помощника. — Почему ты, прежде чем направиться ко мне, не пошел в сарай и не изучил их?

— Кого? Убийц?

— Кино, что это за название? — засмеялся Джоуд. — Это просто обыкновенные деревенские олухи, ничего не смыслящие в таких занятиях. Просто они захотели стать богатыми и, разумеется, ничего не зная обо мне, направились сюда.

— Но…

— Помолчи! — оборвал его Король. — Я спрашивал тебя: почему ты не узнал, кто они?

— Я об этом и говорю. Ведь среди всех этих тварей — Гарви.

— Какой Гарви?

— Бывший полицейский, который однажды… Вы помните суд, Король?

— Он там? — грозно спросил Джоуд.

— Конечно. Вы не хотели меня слушать. Если вам будет угодно их видеть, то я могу приказать привести их.

— Угодно ли мне их видеть?! — воскликнул Король. — Пускай приведут пока двоих: тех, которые находились вне комнаты, когда подоспели Уитекер и Лаван. Поспеши, Кино!

Помощник вышел и минуту спустя возвратился в сопровождении двух пленников и двух их провожатых — стражников. У одного из пленников была злобная, мстительная физиономия, глупая, но выражающая крайнюю злость. У второго было мертвенно-бледное, но улыбающееся лицо, уже знакомое читателю.

Король с минуту молча разглядывал первого. Затем обратился к нему:

— Не ожидал я, Гарви, что ты еще раз пожелаешь встретиться со мной. — В его тоне чувствовалась насмешка, смешанная с презрением.

— Зачем ты вернулся сюда? — продолжал он.

— Я мечтал в последний раз увидеть тебя, — отвечал бывший полицейский.

— И для этого избрал такой несложный способ? — усмехнулся Джоуд.

— Самые простые способы — всегда самые верные, — отчеканил Бартли. — Как у тебя.

Король расхохотался.

— О, я вижу, ты хорошо изучил мою тактику! Мне это очень лестно. Подумать только — для того, чтобы добиться моей смерти, он решил прибегнуть к моему способу. Отчего же ты пришел не один, как в прошлый раз, а привел такую ватагу бродяг? Они, значит, тоже придерживаются таких же мнений, как и ты?

— Я подражаю тебе, Джоуд, — презрительно ответил Гарви. — Ведь ты никогда не работаешь один. У тебя столько помощников, и они тебе фанатически преданы. Ведь именно за это ты им время от времени бросаешь косточки…

Кино, стоявший позади кресла Короля, при этих словах ринулся вперед, хватаясь за пистолет, висевший у него на поясе; но Джоуд резко, со сдержанным гневом схватил его за плечо и толкнул назад.

— Значит, ты тоже бросаешь изредка косточку своим подчиненным? — спросил Король у Гарви.

— Нет, я им обещал все богатство, какое они только смогут найти в твоей комнате, и они поверили мне.

— Глупцы, — равнодушно сказал Король. — И много ли ты сам намеревался набрать здесь? Раскрой же свои карты, эта игра для тебя уже проиграна.

— Проиграна?! Но не для меня! — воскликнул Бартли. Внезапно он высвободил руки, которые до этого момента казались крепко связанными, и быстро выхватил из рук одного из стражников револьвер. В эту минуту более быстрый второй стражник сильной рукой стиснул его поднятую с пистолетом руку. Гарви ловко вырвался и одним прыжком подскочил к Королю.

Полицейский хотел выстрелить ему в лицо, но теперь уже Король ринулся на него.

Грянул выстрел; на мгновение дым окутал и Гарви, и Короля. Все это произошло очень быстро, почти мгновенно, так что никто не успел опомниться. Все присутствующие услышали, как кто-то упал на пол. Еще миг — и среди дыма появился тот, кто остался невредим. Все оружие всех находившихся в этот момент в зале, за исключением второго пленника, было направлено на стоявшего посередине человека.

То был Король Джоуд, и с ножа, который он сжимал в руке, стекала кровь.

Ворвалось еще несколько разбойников.

— Ну, неужели вы покараете меня за то, что я убил этого мерзавца? — усмехаясь, сказал он, увидев вокруг себя столько вооруженных людей. Руки тотчас же опустились.

— Дрянь, — продолжал Джоуд, обтирая нож об одежду убитого Бартли. — Три раза он пытался хоть как-то удовлетворить свою мстительность, и — какая жалость! — три раза потерпел поражение. Поистине, его можно назвать неудачником!

Альфред, пораженный и напуганный всем происшедшим, прислонился к стене и исподлобья испуганно глядел на грозного Джоуда. Тот, по-видимому, не замечал его.

— Унесите! — властно приказал Король, снова садясь в кресло. — Честно говоря, мне жаль, что все произошло так быстро. Не так я хотел бы его наказать. Ну, да что поделаешь, — хоть в смерти ему повезло.

Два стражника, приводившие сюда Гарви, схватили его за руки и за ноги и поволокли из зала, соблюдая, однако, при этом осторожность, чтобы не запачкать пол.

Фреда передернуло, когда мимо него проносили мертвое тело товарища. Если каждый допрашиваемый уходит отсюда таким образом, то ему, как видно, надеяться не на что.

Тем временем Король, наконец, обратил на него внимание и велел подвести его поближе. Он в упор рассматривал беднягу Фреда, с которого градом катился пот.

— Твое имя? — спросил Король.

— Альфред, ваша милость.

— Твое ремесло?

— Я фермер, господин.

— Зачем ты ввязался в эту историю?

— Я не виноват, сэр. Это моя злая доля. Я совсем не здешний. Господин! Я умоляю вашу милость выслушать меня. Я фермер. Я сначала жил в Йоркшире, а затем мы переехали в Лондон. Мне пришлось потом поехать в Форж, там я с хозяином был. А когда вернулся в Лондон, то…

Король не сводил с него сурового взгляда. Фред не мог выдержать, он постоянно опускал глаза и в душе проклинал себя за то, что согласился отправиться вместе со всеми. Как ни был он напуган, но вдруг понял, что городит чепуху, и замолчал, подбирая слова.

— Это все, что я должен был услышать? — сурово спросил Джоуд.

— Нет, ваша милость. Я хотел сказать… понимаете, со мной приключилась беда; я попал в эту компанию… Они обыграли меня на большую сумму и, когда готовилось это предприятие… Я, конечно, не хотел идти грабить, а тем более кого-то убивать, но этот человек, который только что был здесь, заставил меня, сказав, что отпустит все мои долги, если я вместе с ним убью одного человека… хозяина этого замка. Я не виноват в этом. Когда мы ночью стояли там, за колонной, я сразу решил, что, как бы то ни было, я ни за что не убью человека. Заклинаю вашу милость…

— Замолчи! — проговорил Король между двумя глотками вина, которое ему только что принесли.

Кино приблизился к Королю и, указывая на Альфреда, сказал:

— Господин, что с ним делать?

— А что ты предлагаешь? — улыбаясь, спросил Джоуд.

Фред напряженно смотрел на равнодушное лицо Короля, с ужасом ожидая своего приговора.

— Этого, может, просто пристрелить? — предложил помощник. — Слишком уж жалкий.

— Что ж! — пожал плечами Джоуд. — Возражений не имею.

— Но послушайте, ведь я не виноват! — воскликнул Альфред.

— Замолчи! — оборвал его Король.

В эту минуту Темпль был бледнее простыни. По холодному и безучастному лицу Короля он понял, что ему неоткуда ждать помощи.

— Помилуйте, ваша милость! Я не виноват! Поверьте, у меня очень тяжелая судьба! Если бы вы выслушали меня, вы не были бы ко мне так жестоки!

Вопли Фреда окончательно вывели Джоуда из себя. Он порывисто встал, мотнув Кино головой в знак того, что его воля должна быть выполнена немедленно.

Но в этот самый момент окончательно отчаявшийся Альфред бросился к ногам Короля, восклицая с отчаянной жестикуляцией:

— Господин! Окажите милость, выслушайте меня! Прошу вас, не гневайтесь на такого человека, как я! Сжальтесь над несчастным, но честным человеком! Ведь я совсем не способен подстрекать к ограблению! Ваша милость, милосердие, добродетель, если вы смилуетесь надо мной, небо не забудет вам этого! Поверьте, я не товарищ этих бродяг, я не вор, не распутник! Меня заставили, как заставляют преступников делать ту работу, какую им дадут. Меня заставили, я не виноват! Если вы разгневались на меня за то, что я держал в руках ту шкатулку, — так я признаюсь вам, что мне ее всунул в руки Бартли. Он сказал, что там хранятся фамильные драгоценности, и что, если я помогу ему убить хозяина, то он отдаст мне ее. Простите великодушно, ведь я человек бедный, я решил на хитрость пойти — шкатулку взять, а хозяина не трогать. Простите, виноват только в этом, но ведь бедность — не порок! Умоляю вас, будьте милосердны, сжальтесь над бедным человеком! Ах, если бы я хоть что-нибудь имел, я бы все отдал вам, все, только бы искупить свою вину! Умоляю вас, сжальтесь, я и моя жена будем вам признательны всю жизнь! Поверьте, если бы она была здесь, она бы тоже упала перед вами на колени и умоляла о милосердии!

— Жаль, что ее здесь нет! — с деланным сочувствием ответил Король. Его презрение к этому человеку возросло еще больше, но сцена занимала его.

— Да, поверьте, моя жена очень красива! — продолжал Альфред. — Будьте так добры, умоляю, отпустите меня, и она всю жизнь будет молиться за вас. Господи, как же я жалею, что ее здесь нет!

— Отчего же? Или ты хочешь, чтобы ее постигла та же участь, что и тебя?

— О, моя жена сумела бы умилостивить такого грозного господина!..

— Ах, вот как? — усмехнулся Король. — Ты предлагаешь мне за свою жизнь свою жену?

В его усмешке таилось что-то страшное.

Несколько секунд Фред молчал, пытаясь уловить оттенок его голоса.

— Что? — невнятно пробормотал он. — Вы думаете… Конечно, если… если вы хотите…

Король с отвращением оттолкнул его ногой.

— Свинья! Мне очень жаль твою жену, если она живет с тобой. Как тяжело и противно, наверное, бедняжке жить с таким негодяем, как ты… если только она сама не такая же…

Фред понял, что надеяться ему теперь можно только на чудо:

— Простите, ваша милость! Пощадите!

— Как ты мне надоел! — раздраженно проговорил Джоуд. — Кино, до каких пор ты собираешься продержать его здесь?

Помощник знаком приказал стражникам увести его.

— Господин, помилуйте! — кричал Альфред и, как мог, отбивался от стражников. — Сжальтесь, выслушайте меня! О, если б вы знали, как я несчастен! Смилуйтесь, господин! Поверьте, ведь я ничего не предлагал вам! Я просто хотел сказать, что Лолиана… Умоляю, пощадите! Она будет любить вас как благодетеля…

Неожиданно Король стал прислушиваться к словам Фреда. Кино, ничего не понимая, смотрел, как изменилось лицо Короля.

— Как он назвался? — внезапно спросил Король.

Кино пожал плечами. Отчего его господина заинтересовал этот вопрос? Фреда тем временем выволокли прочь.

— Кино, спроси еще раз имя, — велел Король. Удивленный помощник направился вслед за стражниками. Через минуту он вернулся. Король встретил сто вопросительным взглядом.

— Он сказал очень невнятно — бедняга, дрожит как лист. Я так понял — Альфред Темпль.

— Как? — Король порывисто встал. — Как ты сказал?

— Альфред Темпль.

Секунду Король раздумывал. Кино с удивлением и беспокойством смотрел на его перекошенное лицо. Джоуд бросился к окну. По двору, как раз под окном, проводили пленника.

— Немедленно вели их остановить! — приказал Король. — Повременим пока с его смертью.

Изумленный Кино распахнул окно и крикнул что-то стражникам.

Через несколько минут пленника ввели обратно. Едва только Фред снова вошел в комнату, он тут же бросился перед Королем на колени и, дрожа, поднял на него глаза. Король, казалось, снова не обращал на него внимания, был погружен в собственные раздумья, словно что-то вспоминал. Наконец, взглянул на него.

— Не может быть, — прошептал Король.

— Ваша милость, неужели вы вняли моим мольбам? — робко спросил Альфред.

— Как тебя зовут? — сухо спросил Король.

— Альфред Темпль.

— Ты фермер?

— Да, господин.

— Ты всегда был фермером? У тебя никогда не было другого занятия?

— Я был и кучером, ваша светлость.

— Кучером? У кого ты служил кучером?

— В Лондоне у мистера…

— В Лондоне?

— Да, господин.

— Давно ты женился?

“Его, кажется, интересует моя жена, — подумал Фред. — Черт возьми, большое ей спасибо, хоть она выручила меня… или выручит”.

— Я женился полтора года назад.

— Как ее зовут?

— Кого, ваша светлость? Мою жену?

— Да.

— Только не подумайте ничего плохого, — испуганно глядя на Джоуда, сказал Фред. — У нее такое странное имя, я не знаю, кто дал ей его…

— Как ее зовут? — грозно повторил Король.

— Ее зовут Лолианой.

— Лолианой, — шепотом повторил Король и тяжело сел в кресло.

Альфред молча смотрел на него.

— Ты знаешь, где она сейчас? — продолжал Король.

— Нет, ваша милость. Дело в том, что у меня ее украли. Я искал ее, но не нашел…

— Хорошо же ты берег ее, раз не можешь найти, — горько усмехнулся Король.

— Но я был в то время в Форже, мой хозяин захотел… Король снова не слушал. Его душевная рана опять дала о себе знать, и он сейчас думал только о ней.

“Неужели этот кролик действительно ее муж? — думал он с какой-то непонятной тоской. — Неужели эта богиня, эта мадонна, которая для многих людей была только призраком, снизошла до такого труса? Как гадко, отвратительно видеть его, такого… унижающегося, трусливого, малодушного!.. Какой позор — ради собственного спасения предлагать в услуги красавицу-жену… Бедняжка! Я могу себе представить, насколько тяжело ей пришлось в этой жизни при таком муже. Лолиана! Моя Маргарет! Ради долга, ради верности этому трусу ты забыла себя, отвергла собственные привязанности, собственную любовь. Ради него заставила страдать и себя, и меня… Действительно, убить его сейчас, навсегда освободить ее от обязанности сохранять верность такому ненужному человеку, дать ей свободу, счастье… О, если бы я мог, если бы я мог сам, собственной рукой обеспечить свое счастье быть рядом с ней и дать счастье ей!.. Господи, если бы она только догадывалась, насколько низок ее муж, предлагая ее… Подонок! О, Лолиана, как я жалею, что ты запретила мне помогать тебе! С каким наслаждением я бы прикончил этого труса за то, что он посмел сказать такие слова!

Он боится меня; сейчас он согласен на все, только бы его пощадили, только бы сохранили ему жизнь. Заставить его навсегда отказаться от его прав, заставить его забыть его несчастную жену, заставить подписать бумагу о разводе, — и ты, Маргарет, будешь свободна! Сам бог послал мне его сюда! Благодарю тебя, господи, поистине ты — справедливейший”.

Таковы были мысли Короля во время первой встречи с мужем Лолианы. Он уже готов был потребовать у Фреда отказа от жены, властное слово уже готово было слететь с его губ, но в этот момент он вспомнил взгляд Лолианы, ее укор, немой упрек в глазах, когда она запрещала ему как-либо помогать ей. В его душе происходила мучительная борьба — поступить так, как велит его сердце, или выполнить волю любимой? Множество фактов и доводов он бросил на первую чашу, много оправданий нашел и для второго решения, но окончательного исхода долго не мог добиться. Мысль о том, что его счастье совсем близко, что нужно лишь протянуть руку, чтобы обеспечить его навсегда, — сводила Короля с ума, и он долго не мог решить.

Король казался погруженным в свои мысли и не произносил ни звука. Это молчание терзало Темпля.

— Поди прочь, — наконец произнес Джоуд, подходя к окну. — Я подумаю, что с тобой сделать.

— О! — воскликнул, тяжело вздохнув Фред. — Вы великий человек! Бог не забудет вашего милосердия!

Он было наклонился, словно желая поцеловать сапоги Короля, но Джоуд с презрением оттолкнул его ногой и велел Кино снова увести его в подвал. Приказание тотчас же было исполнено.

— Может, вы хотите увидеть еще кого-нибудь из них? — спросил Кино, с беспокойством глядя на суровое лицо Короля.

— Зачем? Теперь мне все понятно: эти олухи решили, что их армия из восемнадцати человек всемогуща, и, как стадо баранов, отправились за этим… как его звали?.. Гарви. К тому же, они, наверное, бедны как церковные крысы.

— Похоже на то, — отозвался помощник, стараясь хоть как-нибудь поддержать разговор, чтобы вывести на какое-то время своего повелителя из сумрачного состояния. — Но Гарви… Говорил я вам, что его побег не стоит просто так спускать.

— Это будет выглядеть глупо, если я буду гоняться за каждым беглым полицейским, — продолжал Джоуд. — Однако я сильно ошибся, когда принимал их за честных людей. Стыдно мне, Королю Джоуду, допускать подобные ошибки.

— Ну, разве вы часто ошибаетесь! Пожалуй, это единственная ваша ошибка за последнее время…

— Нет, Кино, именно за последнее время я, кажется, сделал слишком много ошибок.

Кино молчал, ожидая окончания фразы. Но ее не последовало.

— В чем же вы ошиблись? — наконец спросил он.

— Я ошибся в своем предположении, — после небольшой паузы ответил Король. И затем, заметив непонимающий взгляд помощника, он, обернувшись к нему, продолжал: — Кино, помнишь ли ту женщину?

Помощник в упор посмотрел на Короля. Уже больше месяца о прошлом не было никаких разговоров — Кино боялся говорить об этом, стараясь не напоминать Джоуду о его трагической любви, а сам Король никогда не говорил о ней. Поэтому внезапный вопрос, брошенный так резко, в упор, несколько озадачил верного помощника.

— Ну? — настаивал Король, не сводя с него глаз. — Не отворачивайся, смотри на меня и отвечай прямо: помнишь ли ту женщину, что была здесь? — с горечью повторил вопрос Джоуд.

— Помню, — ответил Кино.

— А помнишь ли ты, как ее звали?

— Если не ошибаюсь… Маргарет.

— Нет, Кино, — так же горько продолжал Король, отвернувшись. — Это не настоящее ее имя. Ее зовут… — Он помолчал. — Ее зовут Лолианой Темпль.

Кино уставился на Короля.

— Вы полагаете… — запинаясь, пробормотал помощник. — Вы полагаете, что она… что это ее… — Он не решался произнести последнее слово.

— Смелей, Кино! Отчего это вдруг ты — второй человек после меня — оробел? Что это ее муж, ты хотел бы сказать?! Да, Кино, я знаю, что это ее муж.

— Нет, не может быть, — удивленно проговорил помощник.

— Это правда, Кино, ты ведь сам все слышал… Итак, теперь я познакомился с ее дорогим супругом. Какое, черт возьми, пикантное положение, — усмехнулся Джоуд. — Если бы он только знал! И это тот бедняга, который глубоко любит свою жену, который, узнав, что ее украли, от неумения ничего сделать попадает сюда и идет грабить человека, который… любит его жену, — тихо добавил Король. — Этот сильный с виду парень, который должен быть верной защитой и опорой своей красавице жене, сам унижается, чтобы спасти свою шкуру, и с той же целью предлагает в услужение свою жену! — Джоуд с силой ударил кулаком по ручке кресла, в котором он сидел. Последние два слова были произнесены с едва сдерживаемым гневом.

Несколько секунд оба молчали.

— И она предпочла его вам? — спросил помощник. — Не может быть! Впрочем, очень трудно понять вкус женщин…

Но Джоуд уже не слушал философских размышлений своего помощника — он избирал путь, по которому ему следовало идти дальше.

На следующее утро Король заперся в своей комнате и никого не принимал. Кино пришлось самому разбираться во всех ежедневных мелочах. Вечером он с озабоченным видом сидел в гостиной и размышлял об увлечении (так он это называл) Короля, когда дверь распахнулась и в комнату вошел молодой человек в короткой голубой куртке, которую носят обычно кучеры.

Кино изумленно поглядел на него, словно вспоминая его имя, затем воскликнул:

— Нилсон! Откуда ты?

— Я… Мне нужно поговорить с господином.

— Нельзя, он никого не принимает.

— Но меня-то, надеюсь, примет, — поспешно ответил Нилсон.

— А чем ты лучше других? — строго спросил помощник. — Может быть, он скоро выйдет, и я скажу ему о твоем приезде. Кстати, откуда ты вернулся?

— Из Лондона.

— Но ведь туда совсем недавно поехал гонец!

— Я знаю, он должен был встретиться со мной, но я, как видите, приехал сам. Поэтому мне нужно побывать на докладе у Короля.

— Говорят тебе, не принимает!

— Но он должен меня принять!

— Должен? Король должен?

— Но я прошу вас — скажите ему, что я приехал, — попросил Нилсон. — Он, наверное, примет.

— Хорошо, я попробую. Побудь здесь.

Кино осторожно постучал в дверь комнаты и вошел.

В комнате было темно — вечером Король часто не зажигал свечей. Все было исполнено тишины и покрыто поистине волшебным сумраком. Сквозь раздвинутую гардину виднелся тонкий серп золотистого месяца, свет которого падал на противоположную стену и озарял ее голубым сиянием. Кино обвел взглядом комнату, но никого из живых существ не заметил. Он подошел к окну и выглянул вниз.

— Что тебе нужно здесь? — раздался позади тихий, хорошо знакомый голос. Он обернулся.

В вечернем сумраке в самом дальнем углу, на кровати, Кино разглядел белую рубашку Короля — он сидел, обхватив руками колени и прислонившись спиной к стене.

— Господин, там в гостиной ждет гонец из Лондона.

— Ну и что?

— Он говорит, что вы должны его принять.

— Я никому ничего не должен, — последовал ответ.

— У него, наверное, важное поручение.

— Что за гонец? — наконец спросил Король, поворачивая голову.

— Нилсон.

— Нилсон? — Король вскочил. Кино заметил, как сверкнули в темноте его глаза. — Почему же ты раньше мне не сказал? Где он?

— Ждет в гостиной.

— Пусть войдет сюда. Или — нет! Я сам пойду.

Джоуд быстро вышел из комнаты.

— Кто позволил тебе уехать оттуда? — спросил он, едва вошел в ярко освещенную гостиную.

— Приветствую Короля! — быстро поклонившись, ответил Нилсон.

— Отвечай же на вопрос! Кто позволил тебе? — повторил Джоуд.

— Ваша милость, но она сама меня отпустила, — ответил Нилсон, косясь на Кино.

Король обернулся и, заметив смущение новоприбывшего, сказал:

— Говори, Нилсон, я велю тебе. Ну?

— Она отпустила меня, — повторил кучер.

— Ты рассказал ей обо всем?

— Она сама догадалась.

— Ну, и что же она сказала на это?

— По-моему, она рассердилась. Она выгнала меня.

— Но ведь я велел тебе ни в коем случае не оставлять ее!

— Конечно, но что прикажете делать, если хозяйка кричит на меня и попросту выгоняет?

— Ты должен был остаться там и следить за ней…

— Но это невозможно.

— Отчего ты не последовал за ней?

— Куда? Ведь она больше не путешествует.

— Объяснись. Она не встретилась с мужем?

— Нет, господин. Но зато она нашла своего отца!

И Нилсон по порядку рассказал обо всем, что знал.

— Значит, с ней все в порядке, — словно про себя, сказал Король. — Значит, она жива и здорова…

Несколько секунд он молчал, раздумывая над словами Нилсона.

— Нилс, кто ее отец?

— Она не говорила мне этого, но я узнал сам. Его имя — Эбнер Уилкс.

— Этот?! Значит, это ее отец?

— Да, господин.

— Нилс, ты должен снова ехать в Лондон.

— На свою прежнюю работу?

— Да.

— Но она не возьмет меня! Ни за что…

— Ты должен привезти ее сюда, — сказал Король.

— Каким образом? В мешке, связанной или мертвой? — усмехнулся кучер.

— Замолчи! — пригрозил Король. — Ты забываешь, с кем разговариваешь.

— Конечно, я могу съездить — это моя обязанность, но я не ручаюсь, что привезу ее по ее желанию.

— Я дам тебе письмо, это очень важное письмо, ты должен беречь его как зеницу ока. Если она не захочет его читать, постарайся уговорить ее: скажи, что она там найдет важные для нее сведения. Понятно?

Нилсон кивнул.

Джоуд велел кучеру присесть, а сам направился в свою комнату, чтобы составить то важное донесение, которое Нилсону предстояло передать Лолиане. Несколько секунд он раздумывал, затем обмакнул перо и написал первые несколько строк… Вскоре письмо было составлено, и Джоуд сказал, передавая его Нилсону:

— Ты отправишься в дорогу завтра утром. Если ты поторопишься и доставишь его ко времени, я хорошо заплачу тебе. Ты меня знаешь.

— Ваша милость, вы щедры как лорд! — улыбнулся Нилсон. — А вы не забыли поставить свою печать — вдруг она не поверит?

— Я повторяю тебе, — продолжал Король, не обращая внимания на его шутку, — ты должен как угодно уговорить ее прочитать это письмо, если она сразу не захочет этого сделать, и, как бы то ни было, отвези ее туда, куда она тебе прикажет по прочтении моего письма.

— Не извольте сомневаться, я сделаю все так, как вы говорите, — отрапортовал гонец. — Разве это в первый раз?

На следующее утро Нилсон отправился в обратный путь.

Спустя несколько минут после происшедшей в гостиной сцены, Король позвал к себе успевшего куда-то скрыться Кино.

— Что желает мой Король? — спросил помощник, входя в зал. — Вина, музыки, любви?

Это была его любимая фраза, в прежние дни он произносил ее, когда находил Короля в добром расположении духа. Сейчас, видя спокойное, как обычно, но более ласковое лицо своего атамана, он решил рискнуть — вспомнить ее. И не ошибся.

— Да, Кино, — с улыбкой ответил Джоуд. — Сейчас — вино, и чуть попозже — ужин. Мне кажется, что я сегодня ничего не ел.

— Вам правильно кажется, — усмехнулся помощник, удивляясь и вместе с тем радуясь быстрому изменению настроения Короля. — Какого вина принести?

— Пока токайского. Выпьем, Кино, — продолжал он, когда вино было принесено и разлито в два бокала, — выпьем за надежду!

— За вас, Король! — улыбнулся помощник.

— Кстати, ты уже ужинал? — спросил Джоуд.

— Еще нет, господин.

— Господин! Не смей меня так называть! Для других я господин, для тебя я друг. Скажи, Кино, ты веришь мне?

— Вам все верят.

— Ты любишь меня?

— Вас все любят, Король.

— Кино, ведь ты мой друг, почти брат мне. Ты верен мне, как никто другой, — и ты называешь меня господином! Учти: еще раз скажешь “господин” — и я накажу тебя так же, как наказывают тех, кто не признает меня господином. Когда нам принесут ужин?

— Как прикажете.

— Как прикажу? В таком случае, я приказываю! Пускай принесут, и побыстрее.

Помощник распорядился.

— Король, — спросил Кино, вновь садясь за стол напротив Джоуда, — что нам делать с этими ворами?

— Какими, Кино?

— Как же?! С теми, которыми руководил Гарви!

— Боже мой, они все еще здесь?

— Конечно, и требуют еды.

— Значит, ты их совсем не кормил?

— Но вы запретили.

— Так пусть принесут им ужин! Я их прощаю, Кино, ты можешь отпустить их. Да, но только сначала их следует немного припугнуть, чтобы они больше не показывали здесь носа.

— Что же именно нужно сделать? — спросил помощник.

— Подумай, ведь у тебя богатая фантазия!.. Скажи им, например, что я сильно разгневан на них за то, что они пришли сюда, и что за их глупую выходку они поплатятся головой. Выведи их во двор, выставь у стены, заряди оружие холостыми патронами и выстрели. Потом дай каждому по небольшой кучке денег и посоветуй устроиться на честную работу… Да, кстати: не путай лишь этого беднягу, который умолял меня здесь о пощаде, — боюсь, что он умрет от страху, а мне потом придется отвечать за него. Припугни его только словами: скажи, что если он еще хоть раз здесь появится, ему несдобровать. И дай ему сумму чуть побольше — пусть заплатит свои долги.

— Мне кажется, что вы слишком расточительны, — заметил Кино.

— Нет; как сказал Нилсон, я щедр как лорд, — засмеялся Король.

— Клянусь чем угодно, он попал в точку!

ГЛАВА XIX ОТЪЕЗД

Был один из светлых осенних вечеров; в таких вечерах есть какая-то своеобразная печальная красота: и зловещий, завораживающий блеск первых звезд, и пестрота полураздетых деревьев, и легкий шелест багряных листьев… Легкая дымка — присущие Англии туманы — над увядающей травой, резкий порывистый ветер — холодный, предсказывающий недалекие зимние бури…

Где-то в городе, в церкви, раздался колокольный звон; Лолиана подняла голову от вышивания и прислушалась к далеким звукам. Как неуемно-тоскливо стало на душе, до чего одинокой почувствовала она себя в эту минуту! Но это были лишь воспоминания, отзвуки прежних страданий, прежнего одиночества и страха — сейчас у нее была надежда, у нее был отец, у нее был помощник в этом мире. Она довольно долго просидела, позабыв о вышивании, как вдруг в комнату вошел ее отец, еще не успевший переодеться в домашнее, — как видно, он только что приехал.

— Папа! — Она бросилась ему на шею. Старик нежно обнял дочь и, улыбаясь, посмотрел на нее.

— Дорогая моя! Ну, наконец все улажено.

— Что, папа?

— Я уже приобрел это имение. Теперь остается только перевезти все вещи и освободить этот дом. Усадьба в Йоркшире — наша.

— Как? Уже? — воскликнула Лолиана.

— Да, доченька.

— А этот дом?

— Я уже нашел покупателя. Честно говоря, шумная городская жизнь мне очень надоела, и я давно желал купить усадьбу где-нибудь за городом. Теперь, благодаря тебе, этот случай подвернулся.

— Но ведь это не моя заслуга! — смутилась Лолиана. — А кто был прежним хозяином этой усадьбы?

— Если не ошибаюсь, какая-то миссис Стонер…

— Миссис Стонер? — воскликнула Лолиана.

— Да, но что с тобой?

— Миссис Стонер… — повторила она. — Но где она сейчас? Она решила продать свою усадьбу?

— Нет, Лили; она умерла, насколько мне известно.

— Умерла? Миссис Стонер умерла?

— Да, но почему ты спрашиваешь?

— А кто же продал тебе усадьбу?

— Бог мой, она ведь давно уже заложена, ее сын обещал выкупить ее, да, как видно, не захотел… Но чем ты так напугана?

— Ах, папа! — вздохнула Лолиана, опускаясь в кресло. — Ведь это именно она, миссис Стонер, воспитала меня; она и мистер Альбер.

— Ох, господи!

Вскоре у ворот послышался шум, а еще через несколько минут в комнату вошел лакей и доложил, что миссис Лолиану желает видеть один человек.

— Кто? — поинтересовалась она.

Лакей сообщил, что прибывший не назвал имени, но очень просит, чтобы его приняли.

— Сейчас я приду, — ответила она и направилась в гостиную.

В зале стоял молодой человек, разглядывая какую-то картину на стене. Лолиана остановилась на пороге. Она узнала его; и сейчас она не знала, что сказать приехавшему. Он обернулся к ней.

— Миссис Лолиана, вы не узнаете меня? — спросил посетитель.

— Нилс… — проговорила она. — Боже мой, отчего ты не уехал, как я тебе велела?

— Я уже вернулся, — отвечал он.

— Зачем?

— Миссис, я все скажу вам; только ради бога, умоляю, дайте бедняге Нилсону что-нибудь перекусить. Я чертовски голоден.

Лолиана велела принести ужин и села напротив своего прежнего кучера.

— Миссис, я отправился из Лондона в тот же день, как только вы… отпустили меня. Вы ведь знаете, от Лондона до замка ровно неделя езды. Неделю я добирался туда, неделю обратно.

— Зачем же ты ездил, если не пробыл там и дня? — спросила она.

— Потому что не успел я передохнуть, как меня отправили обратно. Ведь я говорил вам.

— Но зачем? — спросила она, и Нилсон уловил в ее голосе нотки гнева.

— Обратно к вам, — улыбнулся он. — Мне велено не отходить от вас ни на шаг.

— Нилс! — Лолиана сердито посмотрела на него. — Ты никак не можешь оставить свои шуточки! Поверь, в данном случае они неуместны. Ты передал мои слова… своему хозяину?

— В том-то и дело. Я не шучу, миссис. У меня имеется к вам важное послание.

— Послание? — встрепенулась Лолиана. — От кого?

— Я предпочитаю, чтобы вы догадались.

— Нилс!

— Попробуйте!

— Нилс!

— Нет, правда. Разве вы не знаете?

— Нет, не знаю.

— Хорошо; если вы настаиваете, я скажу. Это письмо от мистера Джоуда.

Лолиана с трепетом ожидала этого имени. Когда же, наконец, оно было произнесено, она, несмотря на все усилия, не смогла овладеть собой; кровь прилила ей к лицу, и по всему телу разлилось огненное тепло. Она тщетно старалась совладать с собой.

— Он велел мне беречь его, как зеницу ока. Это его слова, — продолжал Нилсон самым безобидным тоном. — Точно в такой же час я приехал в замок, а на следующее утро меня отправили к вам, чтобы я передал вам вот это. — С этими словами он вынул из-под куртки письмо.

Лолиана, однако, против его ожиданий, не взяла письма, а встала и подошла к окну.

— От кого, ты говоришь, это письмо? — спросила она.

— От мистера…

— Да, слышала, — перебила она. — Так вот, Нилсон, мне очень жаль, что пришлось напрасно беспокоить тебя, но… я не вижу повода получать от этого господина письма.

Минуту Нилс молчал. За это время Лолиана успела надеть на себя маску холодности и сдержанности.

— Значит, я зря ехал? Значит, я напрасно загнал самых лучших лошадей, значит, я напрасно торопился, переживал, надеялся?

— Надеялся на что? — спросила Лолиана.

— На то, что мой хозяин успокоится, — почти со злостью сказал Нилсон и отвернулся.

Лолиана прислонилась лицом к стеклу и закрыла глаза. Она пыталась себя образумить, но чувствовала, что воля ее на исходе, что сейчас она позабудет обо всем на свете и прочитает это злополучное письмо.

— Ну, что ж, — продолжал Нилсон, — если вы не хотите и категорически отказываетесь, я не стану больше вас задерживать. Прошу прощения за беспокойство. Спокойной ночи.

Он уверенно поднялся и направился к выходу. Лолиана медленно направилась к противоположной двери, но вскоре остановилась. Он тоже остановился у самого порога. Они молчали.

“Что за упрямица! — думал про себя Нилс, соображая, как еще подействовать на Лолиану. — Ведь ни слова не говорит!”

— Скажи, Нилс, а… как он? — тихо спросила она.

— Кто?

— Ну…

Она запнулась. Он усмехнулся.

— Да… ничего… — изображая усмешку, ответил он.

Лолиана отвернулась, чтобы скрыть слезы.

— До свидания, — почти шепотом произнесла она и распахнула дверь.

Но он все еще колебался.

— Простите, миссис, — смущенно проговорил он, подходя к ней. — Я совсем забыл сказать вам. В этом письме содержатся важные для вас сведения…

Лолиана обернулась к нему, она готова была вырвать из его рук письмо, но сдержалась и на этот раз.

— Нилсон, я уже ответила тебе.

— Значит, мне так и передать ему?

— Так и передай.

— Хорошо, миссис.

Секунду он колебался, затем поспешно пошел прочь.

Лолиана, не в силах себя больше сдерживать, впилась зубами в руку, чтобы не зарыдать в полный голос. Она проклинала и свою ненавистную судьбу, и себя за то, что не могла поступить так, как хотела. Слезы градом полились по ее лицу.

Она не видела перед собой ничего из-за застилавших глаза слез, но какой-то инстинкт подсказал ей, что кучер еще не ушел. Его слова подтвердили ее предположение:

— Черт, зачем мне тогда нужно это письмо? — словно разговаривая с собой, пробормотал кучер, подходя к камину, в котором ярко пылал огонь. — Лучше сжечь его, и дело с концом.

Он наклонился и уже готов был бросить бумагу в огонь, но что-то словно остановило его. Этот трюк удался на славу. Он подействовал молниеносно. Лолиана вырвала из рук кучера послание — так, что чуть не разорвала его, — и бросилась к окну.

Нилсон, скрывая улыбку, заложил руки за спину как человек, выполнивший свое дело, и снова как ни в чем не бывало принялся разглядывать картины.

Лолиана поспешно распечатала письмо и, с трудом разбирая буквы от застилающих глаза слез, прочла:

“Маргарет!

Сама судьба послала мне шанс быть вам хоть чем-нибудь полезным. Помните, перед вашим отъездом вы дали мне клятву, что если вам понадобится помощь, вы ни к кому не обратитесь за нею, кроме меня. Но теперь у меня — по воле судьбы — появилась возможность оказать вам помощь.

Опять же — по воле судьбы — у меня произошла встреча с хорошо знакомым вам человеком — вашим супругом. Насколько мне известно, вы и он еще не видели друг друга с того момента, как вас разлучили. Мне дана возможность вернуть вас друг другу. Именно поэтому я отправляю вам это письмо: для того, чтобы вы сами решили, как вам поступить. Чтобы больше не томить вас, сообщаю местонахождение вашего супруга — деревня Фризмон (она должна быть вам знакома), дом N 13.

Еще раз прошу прощения за то, что в какой-то степени нарушил вашу волю, — так было угодно случаю.

До свидания, единственная, священная Царица Снов.

Преданный вам Король Джоул”.

Лолиана зарыдала, поднесла бумагу к губам и поцеловала ее.

— Король, мой Король! — прошептала она. — Господи, благодарю тебя за эту неназначенную радость!

Лолиана перечитала письмо еще раз.

— Миссис, что же вы теперь намерены делать? — спросил Нилсон, когда она наконец обернулась в его сторону.

— Что? Я не знаю, Нилс. Мне нужно ехать. Да, наверное, нужно ехать.

Нилсон, весьма довольный этими словами, встал:

— А куда прикажете отвезти вас?

— Отвезти? Ты хочешь отвезти меня?

— Да, разве в моих словах есть что-то удивительное? — спросил он, заметив ее удивленный взгляд.

— Благодарю, Нилс, но у меня есть кучер… То есть, я хотела сказать, у моего отца есть кучер.

— Вы хотите сказать, миссис, что уже не хотите, чтобы бедняга Нилсон работал у вас?

— Нилс, я не то хотела сказать. Дело в том, что у меня есть возможность воспользоваться более дешевыми средствами. Я не хочу, чтобы твой хозяин понапрасну тратил средства на мои путешествия. Я воспользуюсь каретой отца.

— О! Он поедет с вами, миссис?

— Нет, Нилс, он уедет в новое имение, в Йоркшир, — поближе к матери Фреда… — Она вдруг замолчала, словно что-то вспомнив. — Бог мой!

— Что такое, миссис?

— Нилс, ты прав. У отца одна карета, и она понадобится ему. Что же делать?

— Разумеется, воспользоваться моим предложением. Итак, куда я должен буду отвезти вас и когда?

— Господи, что же мне делать? — вздохнула она. — Я вижу, мне нужно подчиниться внешним обстоятельствам. Мы отправимся во Фризмон через три дня — мне нужно помочь отцу собраться в дорогу.

— Как? Но разве не в…

— Нет, Нилс, — перебила она. — Мы отправимся во Фризмон. Это по пути. Я думаю, ты довезешь меня до нужного мне дома, а далее мы распрощаемся — ты отправишься в замок, а я…

— Вы собираетесь там остаться?

— Нет. Но… у меня достаточно средств, чтобы купить хороших лошадей или устроиться в дилижансе.

— Но, миссис…

— Нилс, ты согласен поселиться на эти три дня в моем доме?

— Конечно, миссис!

— Значит, договорились.

Она позвонила. Вскоре вошла служанка, и Лолиана распорядилась, чтобы та проводила Нилсона в названную комнату; приказание было вскоре выполнено.

… Ровно через три дня Лолиана была уже в пути.

Отец был бы рад помочь своей дочери; он довольно долго настаивал на том, чтобы отправиться вместе с Лолианой. Ей пришлось немало Сил затратить, чтобы убедить его остаться. Она напоминала ему о слабом здоровье, о том, что дорога очень трудная и далекая. Она говорила отцу о ненужности этой поездки для него — ведь она только встретится с Фредом, и в тот же день они отправятся в Йоркшир. В конце концов отец согласился. Лолиана взяла достаточное количество денег, — о своем гардеробе она не задумывалась, так как надеялась сразу же отправиться в Йоркшир после встречи с мужем. Она надела свое черное дорожное платье, прихватила на всякий случаи еще одно — скромное, но теплое, и в карете Нилсона отправилась во Фризмон.

Теперь она была совсем близка к цели — не больше недели езды от перепутья, и она окажется рядом с Фредом. Однако эта встреча, о которой она мечтала раньше, как будто не радовала ее. Как бы она желала, чтобы там, на его месте, оказался другой человек!

ГЛАВА XX ФРЕД

Деревушка Фризмон находилась в восьми милях от перепутья двух дорог, ведущих в разные стороны — одна на север, другая на юг.

Если вы от этого перепутья свернете на север, отсчитав ровно восемь миль, и подниметесь проселком на отлогий холм, перед вами откроется вид на долину. Речка протекает, словно разделяя собой две разные области: направо — луга, налево — пашни. Луга раскинулись довольно широко и почти сливаются с пастбищами, а к востоку равнина, незаметно для взора поднимаясь, ширится и — насколько хватает взгляда — расстилает длинные ровные полосы пшеницы. Где-то далеко на горизонте (что можно заметить, подъезжая к склону холма, на котором расположился Фризмон) видны старые высокие дубы Крейльского леса.

Обсаженная деревьями — молодыми тополями — дорога, по которой можно добраться прямиком до самой деревушки, начинается за мостом у подножия холма. Обнесенные изгородью домики стоят в глубине дворов и расположены довольно далеко друг от друга, в результате чего можно догадываться о немногочисленности дворов во Фризмоне.

В самом конце деревни, на противоположной стороне от въезда, у небольшой лужайки стоит церковь. Ее окружает маленькое кладбище, обнесенное старой, наполовину рухнувшей изгородью, только большие, старые, железные решетчатые ворота и деревянные кресты за ними напоминают путнику о том, в какое печальное место он зашел.

Нам, думается, не стоит вдаваться в подробности и описывать каждый дом и каждого его жителя; поверьте, они не представляют собой ничего особенно интересного. Наше внимание должен привлечь только один домишко, та самая “таверна”, которая уже знакома нашему читателю.

В этот день, против обычного, там было значительно тише и спокойней, а народу — втрое меньше обычного; а если быть точным, там находились всего два человека. Один из них сидел в углу, у окна, и подсчитывал какие-то деньги. У него было внушительное телосложение и глупое, ничего не выражающее лицо, покрасневшее и распухшее. Второй, более тихий с виду, более худой и не настолько внушительный на вид, лежал на лавке, глядя унылым взглядом на потолок.

— Так, — наконец произнес сидящий у окна человек, сложив подсчитанные деньги на стол. — Итого, ты должен мне теперь всего половину — вторую половину ты уже отдал.

— Да, но где ее взять? — отозвался второй.

— Послушай, Фред, не валяй дурака. Это не мое дело. Пока я их у тебя не требую, но как только они мне понадобятся, ты должен мне их отдать по первому моему требованию.

— Что же мне делать?

— Думай. Только не раздражай меня своим хныканьем!

— Ах, как мне хорошо жилось раньше! — вздохнул Фред. — Одна забота — деньги вот нужно было доставать, жену кормить… А, впрочем, эта забота меня и сейчас должна волновать, только деньги уже для себя нужны.

— Только бабы теперь здесь не хватало! Учти, если ты будешь так плакаться и болтать подобную ерунду, мы тебя хорошенько отлупим.

Тут послышался отдаленный стук колес экипажа. Немного погодя можно было уже различить скрип кареты, цоканье ослабевших подков; наконец у ворот остановился экипаж.

На улицу высыпали удивленные жители: это было новостью — появление в их краях такого экипажа! Но еще больше был изумлен хозяин “таверны”, у ворот которой остановилась карета. Фред же остался неподвижен, полностью, видно, охваченный своими заботами.

Из кареты вышла стройная, грациозная женщина, облаченная в великолепное платье, которое вызвало восторг у всех деревенских жительниц, с благоговением глядевших на нее. Лица дамы не было видно — оно было скрыто густой белой вуалью. На плечах у нее была теплая накидка.

Женщина, смущенно оглядев толпу, обернулась к подошедшему к ней кучеру.

— Нилсон, что это значит? — испуганно и удивленно оглядываясь, спросила она.

— Ничего особенного, просто присутствие такой женщины, как вы, вызвало у них восторг — это ведь обыкновенные деревенские дикари.

— Они так смотрят на меня, словно съесть готовы. Нилс, это тринадцатый дом.

— Да, миссис.

— Значит, он здесь, — немного грустно сказала она. — Что ж, я благодарю вас за все, что вы сделали для меня. Теперь нам нужно расстаться.

— Расстаться? Но почему? — удивился кучер.

— Потому что… потому что теперь для меня начинается новая жизнь, и ничего общего со старой не должно быть. Понимаешь, я должна покончить с прошлым раз и навсегда и искоренить все, что напоминало бы мне о прежнем. Благодарю тебя, Нилс. Передай своему господину, что я вполне довольна тобой, что ты хорошо и честно работал, пускай он вспомнит об этом, когда будет расплачиваться с тобой. До свидания, Нилс. Ты должен уехать сейчас.

— Но, миссис…

— Никаких “но”! Я сказала, ты должен меня слушаться.

— Но если я привез вас не по тому адресу? Ведь ошибки всегда могут быть!..

— Ты считаешь, что ты ошибся, Нилс?

— Я не мог допустить ошибки, но, может быть, господин…

— Он никогда не ошибается, — грустно покачала головой Лолиана. — Ты ведь знаешь.

— Да, — так же тихо ответил кучер. — Значит, мне нужно ехать?

— Да. Сделай это сейчас, так будет лучше. Конец этой глупой истории наступил, пора прощаться.

Она протянула ему руку. Нилсон крепко пожал ее, еще раз печально взглянул на свою хозяйку и, резко повернувшись, вскочил на свое привычное место и щелкнул кнутом. Карета тронулась. Лолиана долго смотрела ей вслед, провожала грустным взглядом. Когда она обратилась в совсем маленькую точку, Лолиана повернулась и вошла в дом.

На пороге ее встретил Генри Кальт, вышедший узнать, кто эта новоприбывшая дама. Он тупым взглядом уставился на нее. Сначала Лолиана растерялась, затем собралась с духом и, холодно поглядев на него, сказала:

— Позвольте спросить, это дом номер тринадцать?

— Да, — хриплым голосом ответил Кальт.

— Быть может, вы пропустите меня в дом? — строго спросила она.

Генри нагло хмыкнул и пропустил ее, закрыв дверь. Лолиана обернулась к нему.

— Вы хозяин этого дома? — спросила она.

— Конечно, я!

— Мне сказали, что в этом доме проживает человек по имени Альфред Темпль.

— Ах, так вот кто вам нужен! — усмехнулся Кальт. — А я уж было подумал, что такая прелесть приехала ко мне.

Лолиана почувствовала, как дрожь пробежала по ее телу. В это время дверь распахнулась, и на пороге появился еще один человек. Сначала Лолиана удивленно смотрела на него и никак не могла узнать. Она откинула вуаль и не отрываясь смотрела на него. Это Фред? Боже, как он изменился!

Альфред тоже не узнавал Лолиану в этой красивой, нарядной женщине. Это ли та самая Лолиана в скромном ситцевом платьице, которую он в последний раз видел в маленьком домике, когда они расставались?! Но все же узнать ее было делом гораздо более легким, нежели признать в нем тихого Альфреда Темпля.

— Ли!.. — прошептал Фред, не сходя с места.

— Фред?!

— Лили! — крикнул Альфред и, подбежав к ней стремглав, схватил ее в объятия.

— Фред… — Лолиана печально посмотрела на него и расплакалась; но это были не слезы радости, а слезы печали. Действительно, теперь для нее все потеряно, ей придется оставить всякую надежду, все мечты позабыть и снова вернуться к действительности. Она и не представляла, что эта встреча принесет ей вместе с маленькой радостью столько страдания.

Он поцеловал ее, дыша ей прямо в лицо винным перегаром.

— Что это? — воскликнула Лолиана с едва скрываемым отвращением, отстраняя его от себя. — Ты пил, Фред?!

— Ну и что?

— Ну и что? Ты говоришь, ну и что? Да разве раньше ты пил хоть когда-нибудь?

— А разве я должен был спросить у тебя об этом? — несколько надменно спросил он.

— Но я не ожидала, что ты так…

— Ты не ожидала? — возмущенно спросил Альфред, подходя к ней. — Ты не ожидала? А я ожидал приехать после трехмесячного путешествия ночью и найти пустым наш дом и неизвестно где гуляющей мою жену?! Изволь-ка объяснить мне: где ты была?

— Гуляющей? — воскликнула она. — Фред, не смей так говорить, ведь ты ничего не знаешь!

— Я все знаю! Тебя, кажется, украли? Отлично! А ты знаешь, что мне пришлось вытерпеть из-за тебя?! Черт побери, я уже сотню раз пожалел, что имею такую красивую жену! Ее похитили! Что же им нужно было от тебя? Да, понимаю! Он был очень настойчив, и ты, конечно, уступила…

— Фред!

— Что? Тебя задело? Значит, я сказал правду? О’кей, Ли, правильно! Продолжай в том же духе, честная и верная жена!

— Фред, я запрещаю тебе так говорить! — Лолиана с трудом сдерживала слезы.

— Запрещаешь? Ты — мне? Ли, я прощаю тебя на первый раз, потому что сегодня первый день встречи. Но учти, что если ты распустишь свой язык еще раз, я приму меры.

Лолиана с ужасом и неподдельным изумлением смотрела на него.

— О, действительно, как ты изменился! — прошептала она, опуская голову. Слезы струйками потекли по ее щекам.

— Нет, Ли, это ты за время своих развлечений решила, что тебе все дозволено, что ты можешь крутить мною, как захочешь! Одумайся и вспомни, как жена должна разговаривать с мужем. Кто это так нарядил тебя? Видать, неспроста…

— Фред, — вступил в разговор Генри. — Кончайте эту скучную сцену — скоро придут ребята.

И он вышел из комнаты.

— Ли, с чем ты приехала? — спросил, наконец, Фред, подходя к ней.

— Как это — с чем? — не поняла она.

— Ну, деньги у тебя есть или еда какая-нибудь? — раздраженно спросил Альфред.

Лолиана вынула из сумочки небольшой мешочек, извлекла из него несколько монет и положила на стол.

— Да что это?! — Фред подошел к ней, сгреб со стола деньги и вырвал из ее рук мешочек.

— Фред, но ведь не все же сразу!

— Семейным бюджетом должен распоряжаться я! — коротко бросил он. — Это все?

— Там, в моей сумочке, баночка жареного картофеля и холодная курица, — сказала Лолиана, указывая на сумку, которую Нилсон оставил у двери.

Фред вывалил все содержимое сумки на стол, бросил Лолиане ее серое запасное платье и разложил на столе продукты.

— Фред, я устала, мне нужно отдохнуть, — тихо сказала Лили.

— Вон, ложись! — Альфред небрежно кивнул на грязную кровать, расправленную, наверное, еще с прошлого года.

— Но ведь сюда скоро придут.

— Ну и что?

— Как?.. — удивилась она. — Разве я смогу отдохнуть, если сюда придут гости?

— А что же ты предлагаешь? Чтобы они вообще не приходили? — спокойно спросил Альфред, отламывая кусок курицы.

— Нет, но… Есть здесь, по крайней мере, свободная комната?

— Есть, но она будет занята, когда придут.

— Кем занята? — спросила Лолиана.

Фред с каким-то презрением и снисхождением посмотрел на нее, словно удивляясь ее недогадливости, и отвернулся.

— Что же мне делать, Фред? — спросила Лили.

— Разве ты не хочешь отметить нашу встречу?

— Отметить? Каким образом?

— Ну, посидеть с нами за столом, поговорить или еще что… Только одна просьба: не строй из себя королеву — здесь тебя не поймут.

— Фред, что ты хочешь этим сказать?

— Я хочу сказать, чтобы ты не задавалась слишком и не задирала носа очень высоко.

— Но разве я…

— Ли, я не люблю, когда говорят слишком много, ты же знаешь!

Лолиана замолчала. Она закрыла глаза и прислонилась головой к грязному запотевшему стеклу, с отвращением сознавая свое присутствие здесь.

— Фред, когда мы поедем домой? — спросила она.

— Домой? Да ты только полчаса назад приехала! Я не собираюсь пока уезжать из Фризмона. Здесь очень хорошо.

— Сколько ты уже живешь здесь?

— Почти три месяца… или больше.

— Подумать только, ты был совсем рядом и… Ты где-нибудь здесь работаешь?

— Работаю? Да что с тобой? Я здесь гость!

— Целых три месяца?

— Хоть год!

— Но где ты берешь деньги на еду и на одежду, которая у тебя, впрочем, очень грязная и старая?

— Грязная и старая? Вот и отлично! Ты ведь женщина, — возьми и постирай.

— Да, но не сейчас же!

— А почему бы и нет? Ты моя жена. Между прочим, ты очень плохо справляешься со своими обязанностями.

Лолиана промолчала. Но тут Альфред снял с себя рубашку и кинул ее Лолиане.

— Постирай! Чем быстрее, тем лучше!

Лолиана взглянула на него и вдруг заметила на левом боку шрам.

— Что это, Фред? — воскликнула она.

— Шрам.

— Я вижу, но откуда он?

— Когда я искал тебя, я упал с задка кареты и поранился об острый камень. На голове тоже есть. Ты видишь, я пострадал из-за тебя!

Лолиана вздохнула — слишком много обвинений высыпалось на нее за эти недолгие полчаса.

— Что же ты сидишь? — прикрикнул на нее Фред. — Я сказал тебе, постирай мою рубашку.

Лолиана встала и направилась в соседнюю комнату, захватив свое второе платье.

— Куда ты? — крикнул ей Фред.

— Мне нужно переодеться.

Через несколько минут Лолиана вышла, неся на руках, подальше от себя, рубашку. Набрала в ведро воды, подогрела ее и бросила туда белье.

— Ты что же, собираешься здесь стирать? — вдруг спросил Фред.

— Конечно, ведь прачечной здесь нет.

— Подумаешь, беда — нет прачечной! Неужели ты собираешься стирать мою рубашку, когда мы будем здесь?

— Но я надеюсь, что успею все сделать к их приходу, — ответила она.

— Они уже идут. Впрочем, ты должна постирать и это, — и он подал ей еще какое-то белье.

Лолиана приняла это за его вещи и кинула все в ведро.

— В таком случае, где мне стирать? — спросила она.

— Конечно, на улице! Так и делают здесь все женщины.

— Но там холодно, а у меня совсем легкое платье.

— Накинь шубу.

— Но в ней будет неудобно!

— Послушай, ведь я говорил тебе, чтобы ты бросила свои капризы! Здесь тебе не дом, полный служанок и лакеев! Я не собираюсь потворствовать твоим прихотям! Тебе было сказано, чтобы ты постирала белье, а как ты это будешь делать и где, — меня это не интересует.

Лолиана набросила на плечи свою накидку, завязала верхние ленты и вышла с ведром во двор. В дверях она столкнулась с какой-то компанией, которая в темноте обратила на нее мало внимания.

Во дворе было темно: единственным освещением служили луна и свечи в соседних домах. Лолиана погрузила руки в темную воду и простояла так несколько минут, задумавшись. Затем она быстро выстирала одежду, отжала ее, насколько хватило силы, и развесила на веревке.

Какое странное, ужасное разочарование охватило сейчас Лолиану, какое большое изменение произошло за полгода в ее муже! Она считала, что сможет забыть в счастливой супружеской жизни свою отчаянную любовь, но, встретив такой приют и такое обращение, она еще больше, еще острее ощутила потребность в обществе и защите того человека, которого всеми усилиями старалась забыть.

Из дома доносились пьяный смех, ругань и чьи-то выкрики. Лолиане не хотелось назад, но на улице было темно и холодно, и она, кутаясь в свою накидку, вошла.

Она нащупала дверь в узком коридоре. Едва она открыла ее, на нее обрушился шум голосов и раскаты хохота. В очаге плясали языки пламени. Общество в доме Генри Кальта стало более многочисленным.

Лолиана остановилась у порога.

За большим столом, уставленном тарелками и бутылками, сидело с десяток человек. На блюдах валялись обглоданные кости курицы, на полу — разбитая банка из-под жареного картофеля. Лолиана почувствовала себя несколько уязвленной, ведь везла еду не для всей ватаги незнакомых пьяниц!

Один из бражников обернулся в ее сторону и, словно завороженный, посмотрел на нее. За ним повернулся другой, третий и все остальные.

— Кто это? — спросил один из них.

Фред с самодовольной улыбочкой закинул ногу на ногу и, покачиваясь на стуле, произнес:

— Познакомьтесь — моя жена!

Пьяницы удивленно переглянулись.

— Это та самая? — спросил Генри. — А ты, оказывается, не такой плут, как я думал! Что же она стоит как чужая? А ну-ка, иди сюда, красотка, выпей с нами!

— Ли, иди сюда! — повелительно сказал Фред, наливая пиво в стакан.

Лолиана подошла. Фред подал ей стакан.

— Пей!

Она отказалась.

— Пей! — приказал он.

— Я не хочу.

Альфред поднялся, схватил ее за руки, разжал губы и влил в нее все содержимое стакана. Она слабо отбивалась от него. Он усадил ее к себе на колени. От него разило винным перегаром, а новая надетая им рубашка пахла потом; он вызвал у Лолианы отвращение, но пиво одурманило ее.

— До чего же она милашка! — сказал кто-то из пьяниц.

Лолиана поднялась с колен Фреда и, отойдя, уселась в углу. Зачем она приехала сюда?

Лолиана не помнила, как долго сидела она там, прислушиваясь к хохоту и крикам, непристойным уличным песенкам и щелканью карт по столу. Сон и усталость сморили ее, и она заснула, опустившись на грязную, с несвежим бельем, кровать. Больше она ничего не слышала.

Разбудил ее чей-то грубый крик. Она быстро открыла глаза и посмотрела вокруг. В комнате снова никого не было, кроме хозяина и Фреда. Хозяин стоял посреди комнаты, Фред с видом овечки сидел перед ним на стуле.

— Я повторяю, что не намерен ждать!

— Но ведь я отдал тебе все деньги, которые у меня есть! — оправдывался в чем-то Фред.

— Этого мало. Молчи! Я записывал все твои долги, — благо, покойник-старик научил меня писать, когда я был еще карапузом. Ты сам видишь, сколько тебе еще осталось отдать. Учти: или ты отдаешь, или…

— Но подумай, Генри: где я возьму столько денег? Я отдал тебе все, что имел, и все, что привезла моя жена, больше у меня ничего нет.

— Это не мое дело! Надо было думать своей тупой башкой, сколько ты проигрываешь и сколько денег платится за твое проживание здесь! Отдавай сегодня же, или расплачивайся своей красоткой.

— Ты с ума сошел! — крикнул Фред.

— Ну-ну, потише! У меня плеть наготове. В конце концов, ты ведь не спрашивал у меня, когда развлекался с нашими девочками! Скажи спасибо, что я не требую с тебя платы за них! Так что давай, Темпль, раскошеливайся — или уступи ночку с твоей женой.

Кальт дико захохотал. Фред кинулся на него, но Генри одной рукой швырнул его обратно на место.

— Пойми, Генри, она ведь не такая… — пролепетал Фред.

— Не такая? А какая же она, черт возми?! Обыкновенная хорошенькая бабенка, жена Фреда Темпля. Да брось, Фред, я ведь не прошу тебя отдать мне ее на всю жизнь. Можешь взять вместо нее на вечерок любую мою… Ладно, решай. Я сейчас ухожу, ты можешь сам разобраться тут с ней. Раздумывай!

Дверь захлопнулась, и Фред остался в комнате наедине с Лолианой. Она, едва он ушел, вскочила и гневно взглянула на мужа.

— Фред, объясни мне этот разговор! — потребовала она.

— Что тебе объяснить?

— Все, о чем вы только что говорили.

— А ты что, не слышала?

— Я все слышала, но не совсем поняла. Объясни мне то, что касалось именно меня.

— Я очень много проиграл в карты, и с меня теперь требуют плату за проживание и долги.

— Но ведь ты забрал у меня деньги, неужели их не хватило?

— Что ты, там нет даже половины!

— Как это? — воскликнула Лили. — Сколько же ты проиграл?

— Много, — сухо ответил Альфред.

— Что же ты теперь будешь делать?

— Не знаю. Ты же слышала, что мне предлагали, — усмехнулся он.

— И ты… согласился?.. — задыхаясь от гнева, проговорила Лолиана.

— Не знаю. У тебя есть еще деньги?

— Нет, — холодно сказала Лолиана. — Чем ты собираешься расплачиваться?

— Какая тебе разница?! Жена не должна вмешиваться в дела мужа!

— Фред, я вижу, ты слишком хорошо изучил права мужа! — усмехнулась Лолиана. — Не пора ли мне изучить права жены?

— Замолчи, Ли!

— Я не хочу молчать! Ты сильно изменился с тех пор, как я в последний раз видела тебя. Фред, мы должны уехать, и как можно скорей.

— Уехать? Ты что? Кто же отпустит меня отсюда, ведь я не уплатил еще долги! Мне нужны деньги.

Лолиана замолчала.

— Ли, что мне делать?

— Почему ты не думал об этом раньше? Я не знаю, чем тебе можно помочь.

— А я знаю! И если ты любишь своего мужа, ты мне поможешь.

— Что?

Лолиана в упор смотрела на него.

Фред отвернулся, он не мог выдержать этого взгляда. Лолиана не могла сдержать слез. Она, хранившая ему верность в самых ужасных ситуациях; она, претерпевшая из-за этой верности столько мук, страданий, горя и слез; она, Лолиана, должна стать вещью, которую он предлагает другим вместо платы!

— Фред, ты не сделаешь этого, — прошептала она.

— Ли, мне нечем платить, — тихо ответил он.

— Но почему я должна расплачиваться за твои проигрыши? — в порыве гнева воскликнула она.

— Потому что ты моя жена, ты живешь со мной; потому что ты меня любишь.

— Фред, могу ли я тебя любить после того, что собираешься сделать? Ты ведь не позволишь, чтоб все это произошло; ведь нет?

Она плакала, сжавшись в комочек на кровати.

— Ли, замолчи, не раздражай меня, — сказал он, сжав кулаки.

— Я не буду молчать! Я не хочу так жить! Я хочу, чтобы ты был прежним Фредом, который любит меня, который отдаст свою жизнь за меня, но не позволит, чтобы кто-то другой прикоснулся ко мне!

— Но что я, по-твоему, должен сделать? Что? — закричал он, с силой схватив ее за платье на груди и неистово сотрясая.

— Ты не мужчина, Фред, ты тряпка! — воскликнула она. — Отпусти меня немедленно!

Он отпустил ее; секунду смотрел на нее, словно разбирая, что же именно она сказала, затем прошептал:

— Ли, что ты сказала?

— Ты тряпка, ты низкий, подлый человек! Ты дрянь…

Она не договорила; в эту минуту Фред сильно ударил ее по лицу.

Она приложила ладонь к щеке и заплакала. Еще ни разу он не поднимал на нее руки — не смел.

Лолиана подняла на него полные слез и ненависти глаза; он, казалось, и сам немного испугался, что так резко обошелся с ней; но тут же быстро овладел собой.

— Ли, я тебя предупреждал, — сказал он.

— Я ненавижу тебя! — гневно крикнула она. — Боже, как я жалею, что приехала сюда!

Эти слова подхлестнули Фреда. Он, не помня себя, обезумев от этих жутких слов, произнесенных Лолианой впервые, бросился на нее, повалил, прижал коленом к полу и занес над ней кулак.

Лолиана ужасно испугалась сперва; но внезапно ее охватила неуемная ненависть к этому человеку, который разрушил ее счастье, заставил страдать. Она не плакала, не кричала, не отбивалась от него — она как можно более спокойным взглядом посмотрела на него и тихо произнесла:

— Ты чудовище, Фред!

Лицо Фреда исказилось ненавистью, гневом; он едва сдерживал яростное желание поколотить ее, раздавить это слабое, прекрасное, гордое существо. Но он сумел сдержать себя. Оглядел ее; отвернулся, чтобы избежать ее горящих презрением глаз; вновь посмотрел на ее красивое лицо, на ее мягкий бархатный подбородок, на ее влажные полураскрытые губы; его рот скривился в самодовольной улыбке. Он с силой сдавил ее прекрасные руки, прижимая их к полу, и наклонился, чтобы поцеловать ее. Она повернула голову.

— Не прикасайся ко мне теперь, — сказала она, — ты ведь отдал меня другому.

— О нет, ты еще пока что моя, — прошипел он.

Он бросил взгляд на ее высоко поднимавшуюся и опускавшуюся грудь, усмехнулся и протянул руку. Лолиана что есть силы ударила его по кисти и попробовала оттолкнуть. Тогда он крепко сжал ее руки и рванул на себя корсаж: ткань разъехалась на две половинки по застежке, разбрасывая в стороны оторвавшиеся крючки.

Лолиана высвободила правую руку, сильно стиснув руки мужа ногтями, и с размаху опустила ее на щеку Фреда.

Он побледнел и на минуту освободил ее. Ли успела этим воспользоваться. Она толкнула мужа, ловко поднялась и отбежала к стене. Теперь она была готова к нападению.

Но Фред больше и не думал нападать. Он почувствовал, что его сила не намного превышает силу Лолианы, и решил найти другой способ склонить свою Лили к более нежным излияниям чувств.

— Ли, ну зачем ты так строго? — потирая ушибленное место, пробормотал он.

— Я беру пример с тебя, мой дорогой Альфред, — сурово ответила она.

— Но я вовсе не хотел сделать тебе что-нибудь плохое, — простодушно сказал он, пожимая плечами. — Разве воспрещено мужу требовать от жены то, на что он имеет полное право?

— Мой муж был не таким, Фред! Я не узнаю тебя. Неужели тебя так сильно изменила разлука со мной?

— Конечно, Ли. Я был вдали от тебя, — разве мог я жить так, как жил с тобой?

— Не говори чепухи! Ты сегодня пил?

— Пил.

— Сегодня? — переспросила она.

— Да.

— Но ведь еще только около одиннадцати, — когда же ты успел?

— Утром, когда мы завтракали.

— Неужели тебе нравится жить в этой грязи, в этом нечистом доме, где даже воздуха чистого нет?! Неужели тебе приятно общество этих пьяниц?

— А что? Хорошие ребята; мне нравится.

— Потому что ты сам такой же, как они! — воскликнула она. — Посмотри, в тебе же не осталось ничего человеческого!

— Ли! — раздраженно крикнул Фред. Он не переставал сердиться на нее.

— Фред, я не хочу жить здесь; я не хочу, чтобы ты вел такой образ жизни. Едем домой, и немедленно!

— Что ж, хорошо, но только сначала я должен уплатить свои долги. Ли, ты сможешь достать деньги?

— Где? — удивилась она.

— Откуда я знаю, где? Если ты хочешь, чтобы мы уехали, ты должна помочь мне достать деньги, чтоб я мог расквитаться. И притом, на дорогу ведь нам тоже что-нибудь нужно.

— Фред, объясни, почему я должна расплачиваться за твои ошибки?

— Ли, но ведь ты хорошо вышивала, — вышей что-нибудь, может, и удастся продать.

— На чем ты прикажешь мне вышить? Чем? И за какой срок? К тому же, в деревне ты вряд ли что сумеешь продать — это не Лондон.

Фред несколько минут молчал.

— Хорошо, Ли. Оставайся здесь, мне нужно подумать, как быть. Я пойду разыщу Генри Кальта и попробую с ним сторговаться.

— Сторговаться в чем? — спросила она. — О чем ты будешь говорить?

— О сроке, в течение которого я мог бы отдать эти деньги.

— Ты уходишь?

— Да.

— И ты оставляешь меня одну в этом чужом доме, в этой чужой деревне?

— Ли, чего ты боишься? Целые месяцы пропадала без меня черт знает где, и хоть бы что, а тут вдруг испугалась! В этом доме тебя никто не тронет, пока я жив! Ли, я тебя прошу, приберись здесь хоть немного, — ты ведь женщина, — и приготовь что-нибудь поесть.

— Вы опять собираетесь пьянствовать?

— Не пьянствовать, Ли, а просто соберемся, поговорим, посидим за столом.

— Так же, как вчера?

— Да, Ли.

— И часто вы так собираетесь?

— Ли, отстань от меня с этими глупыми вопросами.

Он надел какую-то шубу и вышел, хлопнув дверью. Лолиана осталась одна.

“И я хотела все рассказать ему, объяснить всю мою боль, надеясь, что он поймет меня, поможет… Я надеялась встретить такого же спокойного, красивого молодого человека, который вполне образован, воспитан, добр и честен, а нашла грязного, отвратительного пьяницу, который ни на что не способен, кроме бесчестья и низости. Боже мой, какую жестокую ошибку я допустила, принимая этого человека таким, каким он хотел бы казаться! Ничтожная душонка, сердце из воска, глупый мальчишка, ни в чем не знающий удержу! За его вызывающей грубостью не кроется и тени мужества, за его похвальбой — ни намека на твердую волю. Господи, как это низко! Как стыдно, что свое чувство я растратила зря на неблагодарного балбеса! Слишком поздно я пожалела, что не послушалась добрых советов! О, какое унижение — сознавать, что я чересчур поспешно отдала свою любовь, свое сердце человеку, не стоящему их; никогда в жизни я не прощу этого ни себе, ни ему! Ни за что!”

Лолиана с отвращением принялась за уборку в “таверне” — грязь там сложилась вековая, в темных углах висела паутина, а под одной лавкой, которая, по-видимому, служила помойной ямой, было набросано множество костей, окурков, осколков стекла и всякой другой грязи. Лолиана подмела пол, не прикасаясь, однако, к той куче — слишком уж много времени отняла работа. Отмывать окна оказалось делом не намного более легким…

Вторую просьбу Лолиана исполнить не смогла, так как во всем доме не нашла ничего съестного, кроме засохшего кусочка сыра, небольшого ломтя хлеба и обрезков колбасы. Лолиана почувствовала голод и, с трудом преодолевая отвращение, съела хлеб и сыр, запивая их водой.

Через несколько минут, а было уже около трех часов, появились Генри и Фред. Лолиана следила за каждым движением Кальта. Но он как будто вовсе не обращал на нее внимания. Через некоторое время Лолиана успокоилась: видно, Фред сумел его уговорить.

Альфред выложил на стол принесенные ими продукты — колбасу, сыр, хлеб, жареную рыбу — и выставил в ряд десять бутылок пива. Затем они уселись за обед.

— Ли, ты не хочешь есть? — как бы между прочим спросил ее Фред, с удовольствием жуя рыбу и запивая ее пивом.

— Хочу, — ответила она, не двигаясь с места.

— Ну, так иди сюда! Держи.

Он отрезал ей сыра, колбасы, отломил хлеба и налил стакан пива. Пить она отказалась наотрез.

— Лучше бы ты выпила, — покачал головой Фред.

Эти слова почему-то встревожили Лолиану, а почему — она не знала. Лили уселась в уголок и с большим аппетитом съела предложенную ей еду.

После обеда Фред дал ей ворох какого-то белья и велел заштопать дыры, которых там было множество. Лолиана провозилась с ним до вечера. Она была как будто и довольна этим — хоть какое-то занятие отвлекало ее от горестных размышлений и от созерцания ненавистного общества.

Вечером пришли дружки Генри и Фреда, и веселье снова началось. Лолиана тихонько сидела в своем углу и лишь украдкой вздыхала о своей прежней жизни. Когда последняя тряпка была заштопана, она, аккуратно сворачивая ее, отложила все в сторону. Несколько минут она сидела молча, глядя в окно.

— Ли, — услышала она голос Фреда и обернулась. — Ли, принеси мне мои сапоги, мы сейчас пойдем разбираться по одному делу… Они в соседней комнате. Ну, что же ты сидишь?

— Где они лежат?

— Откуда я знаю? Поищи там. Возьми фонарь, глупая: там же темно.

Она вздохнула, взяла свечу и направилась в соседнюю комнату искать сапоги.

Обстановка состояла из небольшой дубовой кровати, покрытой клетчатым пледом, стула и небольшого шкафчика. Лолиана огляделась. Где же здесь могут быть сапоги? Она заглянула под кровать, осмотрела стул и открыла шкаф, шаря в темноте его глубоких ящиков. В это время она услышала за спиной чьи-то тяжелые шаги и обернулась. В комнату входил Генри Кальт.

Лолиана почувствовала, как все опустилось у нее внутри от страха — иначе смотреть на этого толстого верзилу с огромными кулаками она не могла. У него была отвратительная рожа с массивным подбородком, покрытым колючей щетиной, и толстым, почти всегда расквашенным носом.

Лолиана выпрямилась.

— Я никак не могу найти их, — тихо сказала она. — Наверное, их здесь нет.

И она направилась к двери, стараясь сдерживать свои быстрые шаги. В эту минуту Кальт взялся за большой дубовый засов и запер им дверь. Лолиана испуганно взглянула на него.

— Что вы делаете? Пропустите меня.

Но вместо ответа Генри, с хитрой улыбкой на лице, пошел прямо на нее. Лолиана испуганно отступила, искренне желая как можно дольше не натыкаться на стену. Генри был уже близко.

— Фред! — крикнула она что есть силы.

— Успокойся, красотка, не то я найду способ заткнуть тебе рот!

— Что вам нужно? Где мой муж? Почему он не идет сюда? — растерянно говорила она.

— Твой муж отдал тебя мне, красотка, на целую ночь. Так что теперь ты моя, как ни вертись!

Лолиана знала, что если Генри удастся схватить ее, то она уже никак не сможет от него вырваться, и старалась любыми путями как можно дальше отсрочить этот момент. Одно уж прикосновение этого человека к ней было ей противно.

Она сделала резкий поворот и отбежала к двери, считая, что как-то сумеет спастись; Генри, менее быстрый в движениях, хотя более сильный, когда развернулся, успел только схватить ее за краешек платья. Он потянул юбку к себе, пытаясь стянуть с Лолианы при этом и нижние юбки; старая материя разорвалась, оставив в руках Кальта огромный кусок платья.

Лолиана почувствовала, что у нее остался последний момент, и если она его упустит, то все потеряно. Но она не могла сообразить, как выбраться из этой страшной комнаты.

Она прижалась к стене, с ужасом глядя на подходящего к ней Кальта: она испугалась, как никогда.

— Джоуд! — невольно вырвалось с ее уст. — Король!

Она не ожидала, что эти случайно произнесенные слова окажут такое волшебное действие на Генри. Он почти испуганно, с каким-то странным выражением на лице, порывисто обернулся назад и принялся всматриваться в темноту за окном, словно пытаясь разглядеть там кого-то. Лолиана решила воспользоваться этим замешательством и кинулась к двери, благо стояла с ней совсем рядом. Она обхватила руками тяжелый засов и попыталась поднять его, но это оказалось не так-то просто. А между тем времени на размышление у нее совсем не оставалось. Она тщетно старалась преодолеть это незначительное с виду препятствие.

— Где ты видела его? — грубо спросил у нее Генри, все еще не отрываясь от окна.

Лолиана с трудом приподняла наконец и вынула из решеток засов.

— Значит, ты знаешь этого красавчика! — Генри круто развернулся и ринулся к ней.

В этот момент произошло то, о чем Лолиана потом вспоминала со страхом и отвращением.

По своей натуре она была человеком мягким, человеколюбивым, доброжелательным. Она до этого момента ни за что не смогла бы представить, что сможет убить или ранить человека. Да, ей часто приходилось встречаться с негодяями подобного рода; да, она держала в руках оружие; но как бы то ни было, она знала, что никогда не сможет метнуть в человека нож, будь он хоть самим дьяволом. Оружие служило ей лишь средством отпугивания.

Кальт был уже близко, он уже протянул руки, чтобы схватить Лолиану и повергнуть на пол… Она, насколько хватило сил, с трудом держа в руках тяжелый деревянный засов, развернулась и со всего размаху пустила его в лицо оскорбителю.

Засов упал на пол и обрушился на ноги Генри. Он закрыл лицо руками и громко заорал диким хриплым голосом. Через его пальцы струилась кровь.

Лолиана испугалась. “Господи, что я сделала?!” — пронеслось у нее в голове. Вид чужой боли, осознание, что это она причиняла эту боль, приводили ее в трепет и заставляли мучиться не меньше, чем того, кому больно.

Несколько секунд Кальт стоял на месте, покачиваясь из стороны в сторону; затем, как тяжелый мешок, рухнул на пол.

Лолиана взглянула на его лицо и вздрогнула. Затем она, тяжело дыша, открыла дверь и, опираясь рукой о стену, вошла в “таверну”.

За столом по-прежнему сидели дружки Генри и Фред: он развалился на стуле, закинув ноги на стол и держа в руках стакан водки и веер карт.

Несколько секунд Лолиана стояла у порога. Едва дверь отворилась, все взгляды обратились на Ли. Она стояла бледная, в разорванном платье, дрожащая, но полная гордости. Ее взгляд был устремлен в пол, затем она подняла глаза на Фреда.

Он отвернулся, его лицо залила краска.

Ли неровными шагами, едва сдерживая дрожь, подошла к нему. Он снизу вверх посмотрел на нее.

— Уже… все? — тихо спросил он дрогнувшим голосом.

Она задрожала, две светлые струйки пробежали по ее щекам. Она подняла руку и, не прерываясь, отпечатала на его лице несколько звучных пощечин.

Фред не сопротивлялся; ему хотелось, чтобы она ударила его еще и еще, ему становилась легче от этих ударов.

Она дала ему последнюю пощечину, вырвала из его рук карты, разорвала их, схватила стакан с водкой, выплеснула остатки ему в лицо и бросила все на пол. Стакан разбился, и осколки разлетелись по всей “таверне”.

Никто не прервал этой сцены, все сидели молча, внимательно следя за поступками женщины.

Лолиана выбежала из дому. На улице было холодно — зима вступала в свои права.

Все ее движения, все мысли были лихорадочны, она не знала, что ей теперь делать; но твердо знала, была уверена, что ей нужно бежать, и как можно скорее, пока за ней не погнались. Она быстро огляделась, мало что различая в темноте, и бросилась к какому-то сараю. По ее предположениям, то была конюшня — так оно и оказалось. Лолиана вряд ли достаточно ясно соображала, что делает, но в эту минуту один из двух коней был отвязан и выведен во двор. Лолиана села на него, нагнулась, обхватила руками шею коня, вцепилась пальцами в гриву, и конь понесся вперед. Она ехала без седла и остальной сбруи; в другую минуту она, быть может, подумала бы, садиться ли на такую лошадь, — но сейчас… Она и не могла знать, что конь был норовист. Лишь только тогда, когда он уже несся сломя голову вперед, ей в душу закрался страх. Она не знала, как управлять словно обезумевшим от полученной свободы животным, и только продолжала сжимать пальцы. Лолиана не знала, в какую сторону ее несет это норовистое животное, но ей казалось, что конь не сворачивал с той верной дороги, по которой она его направила.

Однако, по неизвестной причине, он вскоре сменил направление и понес прямо в чащу. Это была бешеная скачка. Лолиана чувствовала, что у нее замирает сердце, когда конь в последнюю минуту огибал то или иное дерево. “В один прекрасный момент, — думала она, — он не успеет этого сделать, и тогда…”

Она поняла: это будет продолжаться до тех пор, покуда конь не успокоится или не свалится замертво. Теперь она не знала, где находится, и не могла судить о направлении, в котором ей следовало двигаться. Даже если удастся живой сойти с этого коня, она, несомненно, заблудится. Но что ей теперь оставалось делать?

Лолиана с трудом переводила дух; с каждым скачком коня через ручей или небольшой овраг мучения Лили усиливались. Ее глаза словно застилал какой-то туман, она прижалась к шее коня, чтобы не видеть собственной гибели. Так продолжалось довольно долго. Лолиана напрасно ждала минуты, когда конь наконец успокоится и замедлит бег. Он несся галопом вперед и вперед, его скачка все усиливалась. Как вихрь, проносились они мимо каких-то пней, коряг и кустарников. Наконец, Ли подняла голову, чтобы осмотреться. Кругом было совершенно темно, но при свете луны она все же сумела различить впереди очертания моста. Мост! Лес кончился! Ли и обрадовалась, и испугалась одновременно. Она, несмотря на темноту, узнала его, — от этого моста, если забрать вправо, было совсем недалеко до владения замка Хоритебл. Но боже мой, каким старым, ветхим и непрочным казался этот мост! Для того, чтобы миновать такой мост, необходимо ехать осторожно — не быстрее мелкого галопа.

Лолиана обезумела от ужаса и попробовала остановить коня или немного усмирить его. Тщетно! Конь только сделал бешеный прыжок и, весь в мыле, тяжело дыша, с широко раздувающимися ноздрями, понес прямо вперед. Лолиана закричала и закрыла глаза, вцепившись руками в гриву.

Раздался страшный гром копыт по сухим доскам, затем какой-то грохот, а бег все не прекращался. Лолиана боялась обернуться назад, но в эту минуту…

Лолиана знала, что эта скачка должна окончиться ужасно, и она была права. Она была уверена, что еще там, на мосту, она угодит в воду и либо разобьется при падении с достаточно большой высоты, либо захлебнется в холодной воде. Однако, как это ни странно, конь благополучно миновал гибельное место… и почти в ту же минуту споткнулся и рухнул на землю. Лолиана упала; только трава смягчила ее падение. Она, едва успев выбраться из-под коня, обессиленная, потеряла сознание.

ГЛАВА XXI БЕЛАЯ БЕСЕДКА

Когда Лолиана пришла в себя, было по-прежнему темно, — следовательно, она пролежала в беспамятстве недолго. Ли, стараясь развеять туман, застилавший ей глаза, села на траве и огляделась. Где она? Поначалу она долго ничего не могла понять, но вскоре вспомнила все и снова огляделась, ища глазами коня — виновника всего происшедшего. Она не увидела его — очевидно, свободное животное уже давно покинуло свою непрошенную хозяйку и унеслось прочь. Впрочем, Лолиана знала, что больше ни за что не сядет на эту бестию.

Она осторожно поднялась и, превозмогая боль, пронесшуюся по всему ее телу от этого движения, попробовала определить, где она находится. Долго думать ей не пришлось: она оглянулась и увидела позади себя, недалеко, старый мост. Этого было достаточно, чтобы вернуть ей надежду и, в какой-то мере, силы. Она, медленно перебираясь от дерева к дереву, позабыв о страхе и темноте, побрела по узкой тропинке, ведущей прямо в замок.

Чем ближе она подходила к замку, тем чаще думала о том, что ждет ее там. Действительно, нельзя думать только о счастливых минутах. Со времени ее расставания с Королем прошло столько времени. Кто знает, какие изменения могли произойти в замке за это время? Она с тоской думала об этом, но все же надеялась на лучшее и молила бога помочь ей. Ужасные сомнения закрадывались ей в душу, она с ужасом думала о том, что за это время Король мог и, наверное, должен был забыть ее, что сейчас она придет, незваная, непрошеная гостья, быть может, в совсем неподходящую минуту… Что, если, добравшись до замка, она встретит удивленные глаза Короля? Да, он написал ей письмо, в котором извещал о местонахождении ее мужа; да, он писал о том обещании, которое она дала ему, и о той клятве, которой он требовал от нее в минуты расставания; но ведь — она с тоской ловила себя на этой мысли — он ни слова не написал ей о том, что было между ними, о той любви, которую она гнала от себя.

Вскоре она разглядела в темноте очертания замка — и вспомнила о том, как добиралась сюда впервые, с больной подругой на руках. С Эмми, которая теперь навечно здесь, на замковом кладбище.

Лолиана знала, что у всех ходов стоят караульные; если она постучится в главные ворота, ей откроют… сразу несколько мужчин… и она предстанет перед ними в таком “несколько нескромном”, сплошь изорванном наряде… Она представила себе эту встречу и, как могла, стянула на себе корсаж, то и дело расползающийся на лоскутья. Но в замке есть потайная калитка. Там не должно быть большой стражи. Попытаться?.. Как выяснилось, охраны там вовсе не было. И калитка была отворена. Но Лолиана только заметила все это, не обратив на эти обстоятельства больше никакого внимания.

Еще совсем немного, и она окажется в замке. Совсем немного…

Сквозь деревья она разглядела белую беседку на террасе. Ту, в которой… Она горько улыбнулась. Да, там, в беседке, она призналась Королю, насколько трагична ее судьба. Надо миновать эту беседку, подняться по лестницам на террасу и попытаться незаметно проникнуть во внутренние покои замка. Она надеялась, что парадные двери главной башни тоже не заперты…

Ей показалось: в беседке мелькнула какая-то тень; затем ей послышался голос. Лолиана насторожилась и тихо пошла вперед, прячась за деревьями. Мгновенно позабыв обо всем, она подходила ближе и ближе и вскоре встала почти вплотную — но так, чтобы ее не могли видеть и слышать. Она не ошиблась: в беседке были двое.

Джоуд стоял к ней спиной; она устремила на него внимательный взгляд — но кто же рядом? В ту же секунду она поняла все, и у нее захватило дух. Все, чего она так боялась, что так усиленно гнала от себя, вызывая взамен надежду, — все ее опасения оказались обоснованными. Ей показалось, что все как будто опустилось у нее внутри.

— Вы спрашиваете меня, почему я не сделала этого? — донесся до Лолианы рассерженный женский голос. — В таком случае позвольте спросить у вас, сударь: почему вы так сделали, не соизволив даже выйти ко мне, отбросив все правила приличия? Вы считаете это достойным дворянина?

— Я не говорю о достоинстве дворянина, — тихо отвечал Джоуд. — Для меня это понятие почти уже утратило свой смысл, я редко бываю в обществе, и вы это знаете. Посему — подобное напоминание и вовсе неуместно.

— Но вы, уважающий права человека, неужели оправдаете себя в этом поступке?

— Вы так настоятельно требуете разъяснения? Если быть откровенным, я не рассчитывал больше иметь удовольствие видеть вас здесь.

Лолиана вздрогнула. От страха и от пережитых волнений у нее подкашивались ноги. И все же, несмотря на подобное переживание и смятение чувств, ей показалось, что она уже где-то слышала этот женский голос. Но видеть женщину она не могла — она сидела на скамье и была почти полностью скрыта темнотой. Несколько секунд они молчали, и вскоре до Лолианы донесся плачущий голос:

— И это говорите вы?.. Вы?.. Я не ожидала этого от вас, Король!

— Сударыня, простите, я не хотел бы больше отвечать на затуманенные вопросы, как это было всегда в наших разговорах. — (Лолиана почувствовала, что какой-то огонь пробежал по ее телу.) — Теперь я говорю прямо и открыто, как вы сами требовали от меня, — и сейчас вы же упрекаете меня в этом. Поверьте и простите, сударыня, но я считал, что наша первая встреча была и последней.

— Вы — эгоист! — вскричала она, вытирая слезы кружевным платочком.

— Возможно; я не собираюсь вас переубеждать, сударыня, вы можете считать меня кем угодно…

— Господи, неужели вы не понимаете, что я люблю вас? — воскликнула она, закрывая лицо руками. — Неужели вы не понимаете, почему я вернулась сюда?!

— Что же вы хотите? Чтобы я ответил вам? — спросил Король. Он повернулся, и свет луны озарил его лицо. Теперь Лолиана могла видеть его полностью. — Элизабет, не обвиняйте меня в том, в чем я не виноват.

— Не виноват? Значит, вы не виноваты?! — воскликнула она, поднявшись. — Действительно, это вечная тактика мужчин — сначала они обещают золотые горы, а в результате…

— Но подумайте сами, Элизабет: вот уже больше года, как вы покинули замок, уехали в Дункель, не подавали даже весточки о себе, а теперь вернулись… Поверьте, это было так неожиданно, так непредсказуемо! Ведь вы, когда уезжали, не упомянули о том, что решили разойтись с мужем и вернуться сюда.

В голосе Короля появилось что-то более чарующее, более нежное. Лолиана внимательно следила за ним.

— Да, я вернулась, потому что я не могу больше жить без тебя! — сказала она почти шепотом, подойдя к нему совсем близко. — Только не прерывай меня! О, я знаю, ты слышишь такие слова не в первый раз и, конечно, не в последний! Если бы ты только знал, насколько трудно мне было находиться там, вдали от тебя! Я уехала, я считала, что в Дункеле, рядом с мужем, я смогу быть счастливой и веселой, как это было до встречи с тобой! Но я очень скоро поняла, как глубоко я ошибалась. А теперь, когда я сама приехала к тебе, когда я сама едва добилась этого свидания, — ты отвергаешь меня, ты притворяешься, будто ничего не помнишь! Бог мой, сколько усилий мне пришлось приложить, чтобы вытащить тебя из твоего кабинета и заставить поговорить со мной! Целый день я мучилась в этом замке, ожидая пока ты соизволишь выйти сюда! И вот теперь… Я вижу, ты больше не любишь меня! — воскликнула вдруг она. — У тебя появилась новая любовница, или это очередной твой каприз?

— Элизабет, дорогая моя, вы слишком возбуждены. Вам необходимо немного остыть, — спокойно ответил Джоуд. — Во всех обстоятельствах, каковы бы они ни были, нужно уметь владеть собой.

— И это все, что ты можешь сказать мне? Я скоро с ума сойду, а у тебя нет ко мне ни капли жалости!

— Мне слишком редко приходится жалеть, жалость не должна быть свойственна разбойникам — ведь именно так меня, кажется, называют.

— Так называют тебя те, кто боится тебя! Однако теперь я тоже начинаю верить в это: я не ожидала от тебя такой жестокости!

Как видно, в эту минуту ее речь достигла самого высокого накала: она говорила запальчиво, ее глаза блестели в полутьме, теплая накидка соскользнула с ее плеч и упала на пол беседки, открыв прекрасные округлые плечи, стянутые черным с позолотой бархатом ее великолепного платья. Только сейчас Лолиана могла полностью рассмотреть ее — луна озарила и ее лицо, и Лолиана едва удержалась от крика удивления. Это была Элизабет, в девичестве Дин, та самая веселая Бетти, которая стала впоследствии женой Томаса Стонера!

Она испытующе смотрела на Джоуда, затем как-то тихо, еле слышно вздохнула и обвила руками шею Короля.

— Не гони меня, — задыхаясь, прошептала она, — я люблю тебя!

Сердце Лолианы бешено заколотилось, она стиснула зубы.

— Элизабет, здесь очень холодно, а вы в одном платье. Это может сказаться на вашем здоровье.

Он отпустил ее руки, наклонился, поднял упавшую накидку и надел ей на плечи. Она, придерживая ее руками, отвернулась. Король подал ей руку.

— Прошу вас, Элизабет.

Она гневно взглянула на него.

— Не провожайте меня! — сказала она. — Ваше благородство, ваше великодушие — все это только обман! Прощайте, Король!

— Спокойной ночи, Элизабет. — Джоуд поклонился.

Она повернулась и медленно направилась к замку.

Лолиана несколько минут не двигалась с места — она размышляла над только что увиденным и над тем, что теперь ей предстояло делать. Но, кроме того, — Король находился в беседке. Он сидел, задумавшись, глядя куда-то вдаль. Лолиана ясно видела его спокойное лицо, его печальные глаза.

Но тут она опомнилась и поняла всю трудность создавшегося положения. Слезы, стоявшие у нее в глазах, потекли по щекам. Бежать из этого замка, уйти и все забыть!

Она осторожно повернулась и, заглушая свои шаги, пошла назад той же дорогой. Теперь она меньше всего желала встретиться с Королем. Лолиана лихорадочно соображала, что ей теперь делать и куда идти.

Она шла по темной аллее, стараясь побыстрей отойти подальше и боясь при этом наступить на какой-нибудь сухой сук или невольно зашуршать листьями. Она торопилась, дрожа от волнения и холода, то и дело собирая на себе остатки платья как вдруг почувствовала, что кто-то потянул ее сзади за краешек подола. Лолиана похолодела от ужаса и, подавляя страх, обернулась. Но за спиной никого не было. Она сделала шаг, но что-то удерживало ее юбку. Ли посмотрела вниз и увидела, что ткань зацепилась за облетевший куст. Наверное, порыв ветра запутал ее юбку меж его ветвей.

А между тем она еще не отошла достаточно далеко, чтобы Король не услышал шорох.

Лолиана осторожно наклонилась и попробовала распутать платье. Острые сучки кололи ей руки, она осторожно перебирала ветви, стараясь не задеть ни листика, то и дело оглядываясь на беседку.

В траве что-то зашуршало. Лолиана опустила глаза. Из разбросанных по земле листьев образовался маленький бугорок, внутри него появилась какая-то кругленькая масса. Ли увидела длинный тоненький хвост; мышь бежала прямо на нее.

Лолиана вцепилась зубами в руку, чтобы не закричать, и застыла на месте. Быстро перебирая лапками, зверек не менял направления. Еще секунда… и Ли с невольно вырвавшимся слабым криком отскочила в сторону. Почти одновременно с этим возгласом послышался треск сломавшихся ветвей кустарника.

Мгновение. Мышка застыла на месте, затем молниеносно юркнула под ворох листьев.

Лолиана испуганно оглянулась и, прислушавшись, услышала тихие шаги, сопровождаемые шорохом листьев и сухих трав. Что делать?

Она приподняла платье и побежала что есть духу вперед, не разбирая дороги и желая только поскорее скрыться.

Лолиана бежала долго; наконец, когда стало невмоготу, она остановилась и, с трудом переводя дыхание, прислонилась к дереву.

Несколько секунд она простояла, прислушиваясь. Она вздрагивала при малейшем шорохе и настораживалась, готовясь в случае чего бежать.

Но все было спокойно. Лолиана огляделась и с ужасом заметила, что очутилась в совершенно незнакомом месте.

Конечно, особой опасности в этом не было — в конце концов это все еще было владение Короля, так что заблудиться просто невозможно. Но крутом была непроглядная тьма, верхушки деревьев закрывали единственное светило — месяц. Назад ей нельзя было возвращаться; но трудность состояла еще и в том, что она не помнила, откуда прибежала.

Чувство страха овладело Лолианой, к нему присоединились укоренившийся с детства страх перед темнотой и одиночеством и суеверие. Она испуганно оглядывалась, больше всего боясь, что сзади на нее может кто-нибудь напасть, — суеверный страх взял верх. Она принялась читать молитву, мысленно взывая к небесным силам.

Лолиана беспомощно стояла на месте, пытаясь догадаться, в какой стороне находится замок, чтобы легче было определить, в какую сторону двигаться ей. Каждый нерв ее был напряжен, она дрожала от холода.

Вдруг позади она услышала звук — нечто похожее на легкий скрип — и чье-то дыхание. Но не успела и обернуться: чьи-то сильные руки обхватили ее стан. Она вздрогнула и закричала. Кто-то крепко прижал ее к себе.

Лолиана подняла глаза и увидела чье-то склоненное к ней лицо. И, несмотря на окружавшую их темноту, узнала его. Это был Король.

— Король! — прошептала она все еще испуганно.

— Лолиана… Это не сон? Это не снится мне? Вы здесь… — отвечал он так же тихо. — Но как? Ведь вы… Давно ли вы здесь? — взволнованно говорил он.

— Нет, сэр. Я только что пришла, — отвечала она, вырываясь от него.

— Как? Пришла? Но вы кричали! Я слышал, вы убегали от меня…

— У меня были на то причины, сэр, — сказала она, стараясь придать своему голосу строгость и холодность.

— Но какие причины могут заставить вас бояться меня?

— Очень серьезные, сэр. И вам они хорошо известны. Прошу вас, отпустите меня.

— Лолиана? — Он продолжал держать ее.

— Отпустите меня! — воскликнула она дрогнувшим голосом. — Я случайно попала в ваш замок и поэтому сейчас должна уйти.

— Куда, Лолиана? — он удивленно смотрел на нее.

— Куда? — переспросила она, гневно взглянув на него. — Куда? Не все ли вам равно, мистер Джоуд?! Или вы хотите, чтобы я предупредила вас, когда вернусь? Почему бы мне не поехать в Дункель?..

Он побледнел, а она не отводила от него гневных, но полных слез глаз. Ли дрожала от холода и от волнения; но в конце концов не выдержала и разрыдалась, закрыв лицо руками и припав к его груди. Несколько минут они молчали, и тишину нарушали только ее приглушенные рыдания.

— Лолиана, — наконец произнес Джоуд. — Лолиана, вы слышали наш разговор? Позвольте, я все объясню вам…

— Я уже все поняла, сэр! Мне не нужны ваши объяснения! О том, что вы старые друзья, не так уж трудно догадаться!

— Но послушайте, Лолиана! Эта женщина… Она приехала только сегодня, чтобы…

— Ну-ну, договаривайте, сударь!

— Лолиана!

— Для того, чтобы снова увидеться с вами! Она ведь прекрасная девушка — эта Бетти! Не правда ли?

— Лолиана, выслушайте же меня! Я прошу вас. Год назад она была гостьей в моем доме — это было год назад, поверьте, она приехала… Она такая женщина…

— О да, я понимаю! Вы пригласили ее, чтобы успокоиться, и она приехала. Прошу вас, отпустите меня!

Эта просьба была произнесена неуверенным, несмелым тоном. Поэтому, заметим, она осталась невыполненной.

— Лолиана, но ведь вы не знаете о ней ничего. Она легкомысленна…

— О да, сэр! Мне о ней, конечно, ничего не известно! — воскликнула Лолиана. — Конечно, если не считать, что раньше Бетти была моей подругой.

Этот спор продолжался еще довольно долго. Лолиана уже чувствовала, как огонь ярости, вспыхнувший в ее душе, начинает угасать. Однако Королю пришлось еще долго объяснять ей, переубеждать ее. Наконец она “смилостивилась” и, доверчиво взглянув на него, устало выдохнула:

— Король, помните, вы говорили, что, если мне понадобится ваша помощь, я беспрепятственно могу обратиться к вам?

— У вас что-то случилось? — Его лицо обрело вновь обычную серьезность.

— Да. Но теперь мне нужна не ваша помощь, а ваша… ваше… — Она запнулась.

— Моя?..

— Ваша дружба…

— Моя дружба, Лили? — спросил он, пристально глядя на нее.

— Ваша любовь, — выдохнула она и опустила голову на его плечо.

Он прижал ее к своей груди и спросил:

— Значит, ты приехала ко мне, Ли? Значит, ты останешься со мной?

— Да, Король, с вами.

— Навсегда? Вы больше не уедете от меня?

— Навсегда. Я останусь с вами.

— А… ваш муж, Лили? — спросил он.

— Мой муж… — Ее глаза наполнились слезами, в ее словах слышалась боль, обида и оскорбленная гордость. — Мой муж — негодяй! — прошептала она.

— Верь мне, Лили, здесь никто не посмеет обидеть тебя. Пускай все знают, что тот, кто причинит тебе какое-либо зло, будет врагом мне и всем моим друзьям. Клянусь, Ли: тот, кто посмеет обидеть тебя, дорого поплатится за это. Это мои слова, Лили, а всем известно, что я не бросаю их на ветер.

— О, я знаю об этом! — прошептала она, прижавшись к нему.

— Но ведь ты совсем замерзла! — сказал Король, заметив, что она с трудом сдерживает дрожь. — Или ты все еще напугана?

— О нет, теперь мне нечего бояться! — Она улыбнулась.

Джоуд закутал ее в свой длинный плащ и повел в замок. Наступил конец всем ее страданиям — теперь рядом с ней был ее покровитель, ее защитник, ее Король!

ГЛАВА XXII КОРОЛЕВА

На следующее утро Лолиана видела из окна своей комнаты, как отъезжает экипаж Элизабет Дин. Она не видела Лолиану, да и Ли не хотела этого — у нее не было никакого желания объяснять Бетти свое присутствие здесь. Вскоре карета скрылась за холмом. Лолиана спустилась во двор, к Королю.

— Ну, Ли, теперь ты должна верить в искренность моих слов, — сказал он, улыбаясь и обнимая ее. — Со старой жизнью покончено, теперь у Короля есть супруга.

— Да, сэр, теперь я, кажется, могу верить вам, — не без лукавства отвечала она. — Но…

— В чем дело?

— У меня ведь нет гарантии, что завтра сюда не приедет еще… еще какая-нибудь ваша знакомая.

— Ли! — воскликнул Король. — Это жестоко!

— Нет, сэр, — покачала она головой. — Скажите: а что вы сказали ей на прощание?

Джоуд как будто рассерженно, но все-таки нежно схватил ее за плечи и, нахмурившись, ответил:

— Пожалуй, нет иного способа заставить эту девчонку замолчать!

Он наклонился и, прежде чем Лолиана успела что-либо сказать, поцеловал ее. Она хотела было рассердиться; но вдруг за стенами замка послышалось какое-то оживление, и вскоре все его жители вышли во двор.

Ни Король, ни Лолиана сначала не могли понять, что означало это скопление, и Джоуд поднял руку, требуя этим объяснения всей создавшейся ситуации. Но вскоре все стало ясно, к великому удивлению Лолианы.

Разбойники окружили их тесным кольцом, и раздались громкие голоса:

— Да здравствует Король и Королева!

— Ура! Слава Королю и Королеве!

Лолиана растерянно и удивленно смотрела на славившие ее толпы людей. Джоуд улыбнулся, прижал ее к себе.

— Видишь, Ли, мне и не нужно ничего говорить им, они сами все понимают! — засмеялся он. — Теперь это окончательно укоренилось в их сознании: ты — Королева этого замка. Видишь, они чествуют тебя так же, как и меня, — значит, они признают твою власть и отныне будут повиноваться тебе. Они тебя любят не меньше меня. Теперь ты, Лолиана, — хозяйка этого замка.

Король обнял ее и повел в главную башню. На крыльце он остановился и обернулся.

— Друзья! — воскликнул он. — Я благодарен вам за то, что вы так преданы мне, за то, что вы разделяете со мной все беды и радости, за то, что вы любите меня! Сегодня один из самых счастливых дней в моей жизни, поэтому я хочу, чтобы вы разделили со мной мою радость. Сегодня здесь, в моем замке будет снова царить веселье, сегодня я устраиваю пир в честь… нашей Королевы!

Эти слова были поддержаны дружными криками “Ура!”. Вечером, по традиции, во дворе был свален в огромную груду хворост, и вскоре к небу взвился большой костер — Лолиана видела такое пламя лишь во второй раз: первый был на празднике братства. Еще веселее, чем в ту ночь, трещал костер и раздавались песни, все громче и чаще звучали тосты за здоровье хозяев замка, поздравления. Это был своеобразный обряд венчания. Лолиана оставалась в своем заштопанном сереньком платье, но оно полностью было скрыто под длинным черным плащом Короля, который он заставил надеть ее.

— Лили, если бы ты только знала, как тяжело быть вдали от тебя, — прошептал Король, когда она с улыбкой смотрела на распевающих песни разбойников. — Не было ни дня, ни часа, чтобы я не думал о тебе; ночью во сне я видел только тебя, мою Царицу Снов! Поверь, я не ожидал от бога такой милости, я надеялся вновь увидеть тебя, но не считал, что такое счастье для меня возможно, и причем так скоро. Он простил мне все мои грехи и послал мне тебя, чтобы ты помогла мне искупить их. Но почему же ты молчишь? Посмотри, Лолиана, мои люди уже поклоняются тебе, они уже уверены, что ты больше не покинешь меня и останешься здесь до конца своих дней. Ли, поверь, все, что я только имею, этот замок, все богатства, находящиеся в нем, — все принадлежит тебе. Я люблю тебя, Лили, люблю больше жизни; дороже тебя для меня никого нет в этом мире.

— Дороже меня… — повторила Лолиана, словно не понимая значения этих слов. — За это время, пока я не видела вас, я успела так изранить свое сердце разлукой с вами, что сейчас, боюсь, оно не выдержит того счастья, которое вы мне пророчите. — Она улыбнулась. — Наверное, все это сон, я все еще не могу поверить в действительность всего происходящего… Я снова в Замке Любви, — это ведь невозможно. Женщины, которые побывали здесь, редко возвращаются сюда снова.

— Ли, ты безжалостна, — ответил Джоуд, вздохнув.

— Да, особенно, к вам, сударь, — весело отвечала она.

— Но чем я так прогневил тебя?

— Есть вещи, которых я не прощаю.

— Значит, я должен просить прощения за свое прошлое? Ли, ну зачем ты вспоминаешь о нем? Лучше думать о будущем, жить настоящим.

— Да, но иногда вспоминать и прошлое. И извлекать из этого уроки.

— Лолиана, сколько можно переносить эти дерзкие шутки?! В конце концов, у меня тоже может кончиться терпение. Что я должен сделать, чтобы ты наконец оставила подобные речи? Какую клятву верности и любви я должен дать, чтобы ты поверила мне?

— Клятву? Как правило, люди, дающие клятвы, очень редко держат их.

— Мое слово — закон. Разве ты не знаешь, Ли?

— Я думаю, у меня будет возможность убедиться в этом, — улыбнулась она, повернувшись к нему.

— Лолиана, дорогая, я клянусь тебе, клянусь чем угодно — своей славой, своей жизнью, именем моей бедной погибшей сестры и матери, — я клянусь лишь тебя одну избрать своей подругой, своей женой, разделить свою жизнь только с тобой, потому что моя любовь, счастье моей души — лишь ты, Лолиана. Я люблю тебя и верю, что ты в ответ на мою страсть подаришь мне любовь, такую, как моя… Только в твоей любви я смогу найти все земные радости, и только тогда я буду счастлив, когда ты сможешь почувствовать себя счастливой; и если я не смогу этого добиться, значит, я не достоин твоей любви.

— Не достойны моей любви? — повторила Лолиана. — Да вы достойны любви Королевы! — невольно вырвалось у нее. Она вздохнула и опустила голову на его плечо. — Как вы можете говорить, что я несчастна рядом с вами, с вами, Король?! Я живу только для вас и только вами; я знаю, что если нам придется снова расстаться, если я снова окажусь вдали от вас, — я не смогу выдержать эту разлуку, не найду в себе сил постоянно думать о вас и не видеть. Всем существом — телом и душой, всей своей жизнью я готова пожертвовать ради вас; поверьте, больше всего на свете я боюсь вновь потерять вас, снова расстаться с вами.

К ним подошел Кино, еще издали улыбаясь обоим. Он лукаво посмотрел на Короля.

— Разве я не говорил вам, господин, что все ваши страхи и страдания напрасны? Отчего вы не хотели мне верить?

— Ах, Кино, я, наверное, потому так опьянел от счастья, что перед этим мне пришлось испытать горе! — засмеялся Джоуд. — Но сейчас я не намерен думать о том, что было; пусть все здесь ликуют, потому что Король празднует свою свадьбу! Отныне в этом замке вечной Любви и Счастья будет царицей прекрасная Лолиана. С это дня ты повинуешься ей!

— Всегда ваш, Королева, — улыбнулся помощник и наклонился, словно желая поцеловать ее руку; но вдруг остановился и вопросительно поглядел на Короля. Тот засмеялся и кивнул головой.

— Но учти, Кино, я не всегда буду так добр! — предупредил он, смеясь. Затем, словно что-то вспомнив, он сделал жест рукой, подозвал помощника поближе и шепнул ему, чтобы не услышала Лолиана, несколько слов: какое-то указание. Кино быстро скрылся и вскоре вернулся, неся в руках какую-то вещицу.

Король взял ее и поднес Лолиане. Это оказалась великолепная шкатулка из горного хрусталя, отделанная драгоценными камнями.

— Лолиана, здесь, в этой шкатулке, — сказал Джоуд, — фамильные драгоценности моей матери; этот подарок преподнес ей мой отец. Их должна была носить моя сестра, но… — он понизил голос, — судьбе было угодно, чтобы я остался сиротой. Теперь они по праву принадлежат вам. Возьмите их, они ваши. Пусть это будет моим маленьким свадебным подарком.

— Что вы, я… Я недостойна носить их, ведь они принадлежали вашей матери…

— Вы отказываетесь принять мой подарок? — сказал Король, продолжая в упор смотреть на нее. — Лолиана, я прошу вас! Я уверяю вас, что именно вы должны носить их, они ваши.

Он, не сводя с нее глаз, раскрыл шкатулку. Лолиана опустила взгляд, и Король заметил, как сверкнули от восхищения ее глаза. Рубины, бриллианты, изумруды, отливающий золотом жемчуг — драгоценные камни в золотых великолепных оправах вспыхнули в ярком свете костра, ослепляя окружающих своей завораживающей красотой.

— Поверьте, моя матушка сама отдала бы их вам, — наконец произнес Джоуд, видя впечатление, произведенное на Лолиану этим великолепием.

Но она все еще не решалась взять их, прикоснуться к ним. Даже у богатой тетки она никогда не могла бы носить такие сокровища — та не позволяла, чтобы она богато выглядела.

Король, видя ее замешательство, вынул из шкатулки изумрудное колье и надел на шею Лолианы.

— Эти камни, — он указал на шкатулку, — не способны затмить вашу красоту; напротив, они лишь подчеркивают ее.

— Благодарю вас, — прошептала она, осторожно взяв у него подарок, и присела, поставив его на колени. Несколько минут она молча любовалась преподнесенным ей сокровищем, бережно перебирая и разглядывая каждый камень. Король с улыбкой смотрел на нее.

В эту минуту он заметил приближающегося к ним человека. Это был Кино, что-то держащий в руках. Король устремил взгляд на его руки. Он держал небольшой поднос с огромным бокалом.

— Король, я считаю, что обряд должен проходить по правилам, — еще издали сказал он. — Этот бокал мы подносим Королю и Королеве.

Король взял бокал с подноса и поднес его к губам Лолианы. Она сделала несколько глотков и теперь, в свою очередь, передала его Королю. Джоуд выпил вино и передал бокал помощнику; но тот продолжал стоять:

— Король! Все ждут.

Джоуд оглядел внимательно следивших за ним разбойников, улыбнулся, обнял Лолиану и припал к ее губам. В тот же миг раздались дружные веселые крики окружавших их бандитов. Это был итог венчания. Теперь Лолиана навсегда стала Королевой Замка Любви.

ГЛАВА XXIII ПЕРЕД ОТЪЕЗДОМ

— Джоуд! — Лолиана с упреком посмотрела на только что вошедшего Короля. — Ты так выполняешь свои обещания?!

— Лолиана, дорогая, прости, я не мог освободиться раньше. Кроме того, я искал тебя по всему замку — где ты была?

— На кладбище, — мрачно сказала она. — У могилы Эмми.

Она встала и отошла к окну. Он встал позади нее и обнял ее за плечи.

— Сегодня я получила письмо от отца, — тихо проговорила она.

— Что он пишет?

— Он просит меня приехать к нему. Ведь мы не виделись с ним более трех месяцев.

— Отчего же он не хочет приехать сюда? — спросил Джоуд. — Пускай продаст это имение и приедет сюда.

— Джоуд, но ведь он совсем недавно купил этот дом. Папа, наверное, не успел в нем даже обосноваться. Это ведь я попросила его переехать в Йоркшир. Во-первых, потому что чистый природный воздух ему будет полезен, там он сможет отдохнуть. А во-вторых, там совсем недалеко живет больная мать Альфреда — я надеялась, что отец будет помогать ей.

— Но теперь, когда сын вернулся к ней, ей больше не нужна эта помощь, — возразил Джоуд.

— Я боюсь, что мы зря заставили его вернуться. Бедная мама, она и без того плохо себя чувствовала. Такая перемена в сыне, наверное, больше чем огорчила ее.

Лолиана знала, что необходимо успокоить мать Альфреда и сообщить ей о местонахождении сына. Довольно долго она думала, как ей написать об этом, затем послала ей письмо, в котором сообщала о том, что скоро Фред вернется домой; упоминала и о том, что она, Лолиана, нашла своего отца, но ни строчки не написала о том, какая перемена произошла в ее супружеской жизни. Она предоставила объяснить все это Фреду. О своем местонахождении она также не упоминала.

Но предстояла еще задача — как заставить Фреда вернуться домой? Лолиана хотела окончательно вычеркнуть из своей новой жизни воспоминания о прежней, но мысль об одиночестве и горе бедной старушки очень волновала ее. Она надеялась, что Фред вернется, если помочь ему уплатить долги и обеспечить расходы на дорогу.

Однажды в “таверну” вошел высокий, широкоплечий, статный мужчина и спросил у удивленного Генри Кальта, кто является Фредом Темплем. Фред удивленно и испуганно посмотрел на вошедшего. Не говоря ни слова, неизвестный вывел его на улицу, чтобы иметь возможность поговорить наедине. Громовым голосом он объявил, что в сумке, которую он принес с собой, Фред, может найти чистую хорошую одежду и деньги на дорогу. Фред попробовал возразить, что много задолжал хозяину, но неизвестный ответил, что вскоре его долги будут уплачены. Фред явно был напуган — он никак не ожидал такого покровительства от неизвестного лица. Фред попробовал разузнать, кто этот человек, но страшные слова заставили его замолчать и больше не вспоминать о “лишних вопросах”. Неизвестный просто назвал имя Короля и намекнул о встрече с господином, которую Фред “должен был запомнить надолго”. Эти слова подействовали на сомневающегося Темпля; и, если до этой минуты он все еще надеялся, что сможет пустить деньги не на поездку, а на более нужные расходы, то теперь решил безропотно выполнять все, что ему велят. А ему велели немедленно отправляться в Йоркшир, домой.

— Джоуд, — Лолиана повернулась к Королю. — Я должна поехать к отцу. Мне необходимо с ним увидеться.

— Ли, ты хочешь поехать туда? — переспросил он.

— Отец скучает без меня, и я хочу увидеться с ним. Ведь кроме него у меня никого нет.

— Вот как? — Король встрепенулся.

— Но ведь он мой отец! А ты…

— А я?

— Да ведь я тебя люблю! — вздохнула она. — Так люблю, что жить без тебя не могу. Ты не хочешь верить мне? Иной раз так хочется тебя увидеть — кажется, сердце разорвется от муки. А ты так редко бываешь со мной!.. — Она обвила его шею руками. — Джоуд, ты ведь поедешь со мной?

— Ты все-таки хочешь ехать? — спросил он. — Отчего бы ему не переселиться сюда, к нам? Он всегда был бы рядом с тобой…

— Джоуд, ты не понимаешь! Отец болен; к тому же он, наверное, не согласится жить в замке разбойника…

— Так ведь здесь живет его дочь! Неужели он боится? — засмеялся Король.

Она не обратила внимания на его слова: Лолиана была твердо уверена, что должна поехать в Йоркшир. Она мечтала, чтобы отец познакомился с Джоудом. Она верила, что если он узнает его поближе, то поймет, насколько прекрасен этот человек.

Однако, как ни была она уверена, что сможет уговорить Короля поехать с ней, ее все же беспокоил один вопрос: Королю путешествовать опасно, ведь он считается преступником. Его боятся, но его могут и схватить. Однако Джоуда, по-видимому, мало волновал этот вопрос. Действительно, многое из жизни Короля, многое о нем самом было покрыто туманом. Конечно, знали его имя, его повторяли со страхом или с восхищением, но мало кто мог сказать, кто есть (или был) на самом деле этот человек. Почти никто не знал, что Король был сыном когда-то богатого, но обедневшего аристократа; никто не знал, как образован его Союз. Кто заподозрит в красивом, статном человеке жестокого разбойника? У него было иное имя, у него был титул, у него было имение, он имел положение в обществе и иногда — если это было необходимо для его дел — даже, как говорится, выезжал в свет. Поэтому его путешествие с Лолианой в Йоркшир не было особо опасным. Не слишком беспокоило его и то, что на время путешествия замка до далекого йоркширского поместья Хоритебл не менее чем на месяц останется во власти верного Кино. Он не боялся оставить помощнику на попечение свою дружину. Хотя были причины, которые могли побудить и его остаться в замке Хоритебл — неприступном Замке Любви. О них мы со временем узнаем. Но он решил сопровождать Лолиану в ее поездке. Лолиана написала отцу, что скоро приедет вместе с Джоудом. Они условились, что лучше отправиться туда в апреле.

Последнее время перед отъездом Лолиана была особенно весела; она была счастлива, что ей предстоит путешествовать вместе с любимым, что снова увидит отца; она очень хотела, чтобы отец изменил свое мнение о Джоуде после их знакомства и поселился с ними, в замке.

Прежде всего Лолиане требовалось дорожное платье. Это не вызвало особых забот — ровно через неделю после того как Лолиана напомнила Джоуду об этом, в ее шкафу появилось новое великолепное черное платье из блестящего атласа: черный корсаж с шалевыми отворотами, из-под которого должна была выделяться белоснежная кофточка из шелка с пышными рукавами, обильная кружевная оборка на баске, широкий шелковый бант и обилие пышных нижних юбок. Лолиана пришла в восторг от такого подарка, но больше всего ей понравилась шляпка — черная, почти мужская, с великолепной драпировкой и черной прозрачной вуалью.

Вскоре все вещи были собраны, а назначенный день приближался.

В апреле, когда Лолиана уезжала с Королем из замка, она была беременна.

ГЛАВА XXIV ИСТОРИЯ РАЗЛИТОГО ЧАЯ, ФИАЛКИ И РАНЕНЫХ ЛОШАДЕЙ

Усталые лошади не спеша плелись по крутой дороге среди холмов. В небе плыли облака: белые, бесформенные, точно разорванная вата. Ветер раскачивал высокие деревья на обочинах дороги. Все кругом было полно движения, и только обессиленные лошадки уныло плелись по дороге; кучер то и дело подгонял их.

Вскоре, однако, вдали показались очертания станционной гостиницы, а еще через некоторое время экипаж наконец достиг желанной цели.

Ожидая звонка к чаю, постояльцы — а их было не более пяти в этом небольшом заведении — скучали в своих комнатах или с тоскливым видом глядели в окна. Седой старик в старомодной низкой шляпе сидел, кряхтя и разбирая в книге буквы, на диване; высокая, пышная дама, путешествующая со своим супругом и сыном; молодой человек лет двадцати пяти — двадцати семи, высокий, статный, — по-видимому, богатый дворянин. В зале находились только почтенный старик и дама, она, зевая, разговаривала со своим назойливым сыночком. Она сидела у окна и первой заметила подъезжающий экипаж.

Из кареты вышел красивый молодой человек и помог выйти даме — своей спутнице. Это была прекрасная молодая женщина — стройная, грациозная. Судя по их виду, это были очень богатые путешественники.

Они расписались в книге для приезжающих, заплатили за ночлег, ужин и чай, и им отвели небольшую чистую комнату. Кучер должен был расположиться в комнате для слуг.

Вскоре вернулся с прогулки упомянутый нами молодой постоялец — скука станционной гостиницы угнетала его, он, казалось, был чем-то опечален. Даже хозяин гостиницы побаивался с чем-либо обращаться к нему — настолько трагичен был его вид.

Он уселся на диван и погрузился в размышления. Взгляд его упал на оставленную на столе служанкой книгу для проезжающих, и он — чтобы как-то убить время и отвлечься от грустных мыслей, одолевавших его, — принялся ее листать.

Он не торопился с чаем; в течение получаса он бессмысленно водил глазами по строчкам, не понимая, что там написано. За окнами сгущались сумерки, в комнате становилось все темней, все сильней угнетала его восстановившаяся здесь тишина.

Наконец, он словно скинул с себя покрывало оцепенения и снова взглянул в книгу. Его взгляд упал на последние строчки, и он… задрожал! Он, не отрываясь, смотрел на последнее имя и словно не мог вникнуть в смысл этих букв. Перед его глазами все поплыло, и он ясно увидел перед собой женское лицо. Буря воспоминаний, мыслей и чувств пронеслась в его голове. Он прочитал имя Лолианы.

В эту минуту раздался звонок к чаю. Он несколько секунд сидел, размышляя: затем встал и направился неуверенным шагом в соседнюю комнату — столовую.

Когда он переступил порог, все еще ничего не видя перед собой, до него донесся тихий, но веселый голос, который он почему-то выделил среди общих разговоров. Он оглядел бессмысленным взглядом зал и в самом дальнем углу заметил женщину. Она не видела его, разговаривая с мужчиной, сидевшим с нею за столом. Казалось, она была поглощена этим разговором и не обращала ни на кого внимания.

“Она! — промелькнуло в голове у молодого человека. — Это она! Нет, это сон… Этого не может быть… Эта женщина… Но кто с ней? Ее слуга? Этого не может быть — он так богато и изящно одет. А она — боже мой! — богиня! Нет, это невозможно!”

Он шагнул к своему месту, не сводя с нее глаз. Она все еще не видела его и, весело болтая, глядя восхищенными глазами на своего собеседника, снимала ложечкой жареный миндаль с пирожного.

Молодой человек сел и, даже не обратив внимания на принесенный служанкой чай, продолжал наблюдать за женщиной. Она опустила глаза, разглядывая, что осталось от ее пирожного, и поднесла к губам чашку горячего душистого чая. Только сейчас она оглядела присутствующих, да и то невнимательно, быстрым взглядом. Но на нем — на мужчине, так внимательно наблюдавшим за ней, — он остановился. Она взглянула на него, и чашка дрогнула в ее руке. Губы ее приоткрылись, взгляд был почти испуганным; рука задрожала, и горячий чай вылился на рукав. Она тихонько вскрикнула и принялась вытирать руку, то и дело поглядывая на виновника этой сцены.

— Что с тобой? — спросил ее спутник, обернувшись. — Тебе плохо?

— Нет, — пробормотала она. — Просто задумалась… Я хотела… попросить тебя… Когда мы отправляемся? Завтра?

— Да, в двенадцать.

— Джо… Можно ли уехать раньше?

— Зачем?

— Мне не нравится здесь. Я хотела бы уехать. Пожалуйста… давай отправимся сегодня же…

— Ли, что ты говоришь? Экипаж не готов, лошадям нужно отдохнуть. И потом, что тебе не нравится здесь? Ведь минуту назад ты говорила, что здесь так хорошо…

— Ты уже выпил чай? — спросила она, вставая. — Пойдем, пойдем в комнату… Мне нужно кое-что сказать тебе. — Она потянула его за рукав.

Едва дверь за ними затворилась, молодой человек, сидевший напротив этой пары, дернулся было направиться вслед за ними, но от неловкого движения стакан с чаем опрокинулся, и жидкость растеклась по столу.

— Господи! — воскликнула служанка, вытирая стол. — Да что же это такое? Сегодня все какие-то рассеянные…

— Когда… приехали эти люди? — спросил прерывающимся голосом взволнованный постоялец, мало обращая внимания на ее сокрушенные восклицания.

— Эти господа? — переспросила служанка. — Сегодня, сэр, только что.

… Лолиана вбежала в комнату и принялась собирать вещи, которые успела достать. Джоуд внимательно наблюдал за ее быстрыми, нервными движениями.

— Ли, что случилось? — спросил он, подойдя к ней и взяв ее за локоть.

Она испуганно взглянула на него. Сказать или нет?

— Ничего, — ответила она. — Ничего, просто я хочу уехать отсюда. Поедем, Джоуд, я не хочу здесь больше оставаться.

Она было схватила со стола свою шляпу, но Король остановил ее и внимательно, испытующе посмотрел на нее:

— Ли, объясни мне: чего ты испугалась? Кто именно виновник, — скажи, и я…

— Нет, нет! — поспешно возразила она. — Ты не обращай внимания… Это я так… Ах, я совсем растерялась! Джоуд, я хотела сказать тебе кое-что… Я, наверное, слишком взволнована.

— Да, — он не сводил с нее внимательных глаз. — Так что все-таки произошло? Скажи: чего ты так испугалась?

Она размышляла несколько секунд, кусая губы и растерянно глядя по сторонам. Но ее волнение выдавало ее — она не выдержала. Слезы брызнули из ее глаз, и она, прижавшись к Джоуду, крепко обняла его.

— Нет-нет, я ничего не боюсь, — всхлипывая, бормотала она. — Мне совсем не страшно, теперь мне нечего бояться…

Королю так и не удалось узнать, что же оказалось предметом ее слез и волнения, и ему оставалось только догадываться. Она молчала в ответ на его прямой вопрос и отвечала общими фразами. Она так и не рассказала ему о том, что в вошедшем постояльце она узнала Ричарда Брума.

Весь вечер Лолиана просидела в комнате и никуда не пускала Джоуда. Она уныло сидела перед зеркалом — от ее прежней веселости не осталось и следа.

Внезапно за окном раздался топот деревянных башмаков, и хриплый женский голос прокричал:

— Судари! Господа! Купите цветы! Купите дамам цветы!

Джоуд распахнул окно и взглянул вниз. Бедно одетая цветочница продавала цветы — розы, фиалки, примулы.

Цветочница увидела Короля и воскликнула с надеждой в голосе:

— Сударь! Купите для дамы цветы!

Лолиана подошла к нему и села на подоконник. Цветочница, увидев и ее, улыбнулась и протянула руку, показывая маленький, но прелестный букетик фиалок:

— Ах, какая грустная красавица! Развеселите ее — подарите цветы! Посмотрите, какой букет!

Джоуд улыбнулся и посмотрел на Лолиану. Она, казалось теперь, вовсе не слышала этого разговора и была погружена в собственные мысли. Джоуд бросил из окна деньги и сказал:

— Бросай!

Цветочница занесла руку, подбросила цветы, и Джоуд поймал маленький аккуратный букет фиалок. Цветочница поблагодарила такого щедрого господина и направилась дальше — продавать остальное.

— Что это? — спросила Ли, опомнившись и глядя на цветы. — Цветы? Мне? Откуда?

Ли не смогла не улыбнуться. Она села на стул, вынула из букета один цветок и, отрывая лепестки, улыбаясь, проговорила:

— Раньше я часто гадала на камиле, теперь у меня фиалка… Не любит! — лукаво сказала она, показывая Королю последний лепесток.

Он улыбнулся и обнял ее за плечи.

— Давай попробуем на втором.

Лолиана вынула вторую фиалку и снова принялась перебирать лепестки, повторяя про себя “заветные” слова.

— Ну? — спросил Король.

Но она не успела ответить. В дверь постучали. Ли вздрогнула и инстинктивно прижалась к Королю. На пороге стоял какой-то человек, одетый не богаче слуги. Очевидно, это был помощник хозяина гостиницы.

— Простите, сударь… — запинаясь, начал он, жмурясь на огонь свечей, зажженных в комнате. — Я только что вернулся из конюшни, и…

Он запнулся вновь. Уже надолго.

— Что такое? — начал Джоуд. — В чем…

Но в эту минуту в комнату почти вбежал хозяин гостиницы, очевидно, чем-то напуганный.

— Сударь, сударь! Простите великодушно! Я и сам не могу понять, как все это произошло!

— Да в чем же дело?! — раздраженно воскликнул Джоуд.

— Сударь, все так произошло! Извольте сами посмотреть, мы не виноваты! — в один голос кричали вошедшие. — Все ноги у лошадей разбиты!

Наконец, Король узнал, что именно так напугало их. Он нахмурился и направился к двери вслед за хозяином. Лолиана бросилась к окну, чтобы можно было видеть, что происходит во дворе.

Она совершенно позабыла о том, что ее беспокоило до этого, и лишь смутно соединяла свои опасения с происшедшим.

— Сударыня! — услышала она чей-то голос. Лолиана стремительно обернулась. На пороге она увидела силуэт вошедшего.

— Кто это? — спросила она взволнованно. Но ответа не последовало, да и она сразу узнала этого человека.

— Вы! Опять вы! — воскликнула она, отступая.

— Тише! Тише! — отозвался Ричард, подходя к ней. — Выходит, я не ошибся, я узнал вас сразу. Действительно, вас нельзя забыть, — усмехнулся он.

— Уходите отсюда, и как можно скорей; иначе на этот раз, я уверена, вам придется гораздо хуже, чем в прошлый.

— Ах, вот как?! Значит, вы считали, что больше никогда не встретитесь со мной? Вам удалось, с вашей женской хитростью, обмануть меня и потом скрыться от погони; но, как видите, случайность снова свела нас.

— Значит, это все-таки случайность!

— Да, можно сказать, что я просто счастливчик. Вам все-таки удалось уйти от меня в прошлый раз, зато бог послал мне на пути эту гостиницу. Ведь мы с вами помолвлены — вы не забыли? Но… вам удалось ускользнуть от меня в самый последний момент. Но… сейчас…

— Я повторяю, вам лучше немедленно уйти отсюда, пока вы еще целы и невредимы! — с угрозой в голосе ответила Лолиана.

— Черт возьми! Сколько мне пришлось вытерпеть из-за вас, из-за вашего своенравия и высокомерия! Я слишком долго добивался вашей благосклонности! И теперь — да, даже теперь — не остановлюсь перед любой преградой!

— Боюсь, что преграда вам не по силам, — усмехнулась она.

Он побледнел:

— Значит, вы считаете, что после того… как вам… удалось уйти от меня… вы теперь можете… Нет же, Ли, я докажу тебе, что значит оскорбление, нанесенное Ричарду Бруму! Не воображай, дорогая, что любая певичка из отеля, удостоенная милости и снисхождения, может делать все, что ей вздумается. У меня также есть терпение. Я применил все способы, чтобы заставить вас образумиться, и вы, наконец, согласились, вы согласились на помолвку со мной. Я поступил с вами благородно; и как вы отплатили мне за это?

— Благородно? — воскликнула Лолиана. — Ваше благородство, сударь, достойно осуждения. Вы считаете, что поступили благородно, заставив страдать мою подругу в ответ на мое презрение к вам, пытая ее только для того, чтобы я согласилась принять ваши гнусные предложения?!

— Да, но я люблю тебя! — с какими-то дикими нотками в голосе воскликнул он, внезапно рухнув перед ней на колени и обхватив ее колени руками. — Неужели ты так жестока, что и сейчас останешься холодной ко мне, неужели ты не видишь, как тяжело мне было без тебя?! Посмотри же, я просто сошел с ума с тех пор, как ты сбежала от меня! Я люблю тебя, и, если у меня нет никакой надежды, я разрушу весь мир, но добьюсь вас! Бог или дьявол — я не знаю, кто, — послал мне эту счастливую возможность, и я ею воспользуюсь, но не как в прошлый раз!

Лолиана с ужасом слушала эти слова и испуганно смотрела на перекошенное от гнева лицо Брума.

— Пустите, пустите! — испуганно и в то же время гневно глядя на него, повторяла она. — Я буду кричать! Пустите меня!

— Кричать? Своему мужу? Это твой муж? О да, Ли, никогда бы я не подумал, что кучер может обладать такой внешностью! — Он захохотал. — Но я теперь совершенно никого не боюсь — люди мне никогда не были страшны, а бог… О, ради тебя я презрел бога! Ли, я больше не могу без тебя! Внутри меня сидит какое-то чудовище, оно пожирает мою душу, сжигает ее, оно хочет задушить меня, и оно сделает это, если ты не станешь моей! Чего же ты хочешь еще? Я пробовал взять тебя любезностью — я подступал к тебе, как мог; сколько просьб моих разбилось о твою непреклонность! Таких слов я не говорил ни одной женщине на земле! Ничто не берет тебя! Ничто не способно тронуть твое каменное сердце! Я прибегнул к насилию, я велел пытать твою служанку; но и здесь ты обманула меня! Я хотел заставить тебя подчиниться моей любви, но… ты… — Он задыхался. — Я не могу больше, эта страсть сведет меня с ума! Я уже почти безумен…

Лолиана не могла вырваться от него, поэтому, совершенно перепуганная, она крикнула:

— Джоуд! Джоуд!

Но Король не приходил. Она кричала довольно громко, а между тем его все не было. Лолиана беспомощно билась в руках Ричарда Брума и с ужасом думала об уходе Короля.

Она рванулась вперед и наконец-то освободилась, но до двери было далеко; к тому же Ричард преградил ей дорогу. Недолго думая, Лолиана бросилась к столу, вынула из ящика пистолет Джоуда; повернулась к Ричарду, взводя курок.

Брум отступил. “Откуда у женщины пистолет? Хотя… впрочем…”

— Лолиана, — прошептал он, вновь подходя к ней. Она направила оружие на него. Теперь он не сомневался: она только грозит, выстрелить не сможет. Однако подойти к ней слишком близко не решался.

— Джоуд! — крикнула она, отступая к самой стене.

Ричард оглянулся и встал у двери, чтобы Лолиана не смогла вырваться из комнаты. Тоже что-то крикнул, видно, призывая своих слуг.

Лолиана дрожала всем телом. Где Джоуд? Что с ним? Отчего он так долго не возвращается? Неужели он не слышит? А между тем, нельзя было терять ни минуты. Нужно было что-то предпринять.

Она бросилась вдоль стены к камину, выхватила еще не тронутый огнем уголек и написала на обоях — только два слова, большими буквами: “Ричард Брум”.

Больше она ничего не успела. Смутно вспомнилось, как ее обезоружили… толкнули в какой-то закрытый экипаж… кто-то прижал ее, крепко связанную, к себе… и она потеряла сознание.

ГЛАВА XXV ПРОДОЛЖЕНИЕ ИСТОРИИ О РАНЕНЫХ ЛОШАДЯХ

Джоуд вошел в конюшню вслед за хозяином гостиницы и слугой. Ноги были искалечены у всех лошадей, кроме упряжки молодого человека, который сейчас как раз готовился в дорогу. Джоуд, кажется, о чем-то догадался. Он взял фонарь и наклонился, чтобы еще раз осмотреть раны. И в эту минуту почувствовал страшный удар по голове.

От этого удара он свалился и остался лежать, сжимая в руке фонарь.

Удар нанес тот самый слуга, пришедший вместе с ним и хозяином гостиницы. Удивленный и растерянный хозяин — добродушный толстяк с хитрыми глазками — хотел было закричать, поднять тревогу. Но слуга замахнулся и на него, прижал его к стенке, грозя расправой, если хоть кто-нибудь узнает о случившемся. Напуганный толстяк поклялся молчать, и слуга Ричарда Брума (это был именно один из его людей: тот, что однажды исполнял роль палача, которая ему очень понравилась) отправился докладывать своему барину, что дело сделано. О том, что молодой человек, как раз намеревавшийся отправиться в дорогу, был не кто иной, как Брум, вы сами догадались.

Однако, оставшись в безопасности, толстяк взглянул на окровавленное лицо Короля — и как будто проникся сочувствием. Или просто-напросто расчетливый ум подсказал ему, что за подобные неожиданные услуги можно кое-что поиметь от такого богатого, но такого невезучего джентльмена? Одним словом, хозяин решил перетащить раненого, но живого Короля в дом.

Рана была не столько тяжелой, сколько страшной с виду: уже ночью Джоуд пришел в себя. Однако предположения хозяина насчет поживы не увенчались успехом. Едва только Джоуд смог встать на ноги, он бросился искать Лолиану. Спросил, будто опасаясь, что некие его предположения окажутся верными:

— Где она?

— Кто, сударь? — спросил хозяин, удерживая его.

— Лолиана… — Он снял с головы мокрое полотенце. — Женщина, что приехала со мной… Где она?

— Не знаю, сударь. Она уехала…

— Когда?

— Вечером…

— Куда она уехала?

— Сударь, вам нельзя вставать, вы ранены. Она уехала с каким-то господином… С молодым человеком, который приходил к ней…

Джоуд вскочил и, отшвырнув от себя испуганного, пытающегося его удержать хозяина, ворвался в комнату, где оставил Лолиану.

Там царил неописуемый хаос. Все стулья валялись, перевернутые, на полу, дорожка была смята и брошена в угол, а на стене огромными черными буквами было написано рукой Лолианы чье-то имя. Джоуд побледнел и бросился к хозяину.

— Как звали человека, с которым она уехала?

— С… сэр, я не помню… Сэр, простите, я, правда, не помню… Возьмите книгу, там написано его имя…

Джоуд схватил книгу и прочел имя, не замеченное им прежде. Стиснул зубы. В ярости ударил кулаком по стене. И бросился в конюшню.

Но, как известно читателю, лошади были не пригодны к езде. Он метался по гостинице; перепуганные и рассерженные происшедшим, постояльцы вышли из своих номеров и вслух обсуждали все, что случилось.

Ярость душила Короля. Он проклинал себя за то, что согласился поехать с Лолианой; за то, что не выпытал у нее причину ее беспокойства еще вечером, когда покупал ей цветы; за то, что так неосторожно поступил, оставив ее одну в комнате.

Он сказал, что заплатит двойную сумму хозяину, если тот немедля достанет ему лошадь; но — увы! — тот не мог этого сделать.

Тогда Джоуд, разузнав, далеко ли находится ближайшая деревня, пешком направился туда, чтобы добыть лошадь и отправиться вслед за Лолианой.

Одураченный хозяин выслушивал упреки жильцов за ненадлежащее отношение к их имуществу и их ночному покою. Когда же они, вдобавок, узнали, что их лошади искалечены и они не смогут уехать отсюда, то гневу их не было предела. И бедному хозяину ничего не оставалось, кроме как разориться окончательно, искупая вину других своих постояльцев.

ГЛАВА XXVI ПОХИЩЕННАЯ

Лолиану втолкнули в какое-то помещение, развязали ей руки, сняли платок с глаз. И когда ее оставили, наконец, одну, у нее совсем не было сил, чтобы держаться на ногах. Она упала ничком на кровать и долго рыдала. Незаметно для себя она уснула — Ли устала в дороге, хотя ужасный путь был не особенно длинным. Она не знала, куда ее привезли, — не смогла разглядеть ничего сквозь зашторенные окна кареты; но, когда проснулась и оглядела комнату, мгновенный холодок пробежал по ее телу. О, эту комнату она успела запомнить за время своего не столь давнего предыдущего плена! Вновь она здесь, в замке Ричарда.

Лолиана поднялась и взглянула в зеркало. Оттуда на нее смотрело незнакомое опухшее лицо. Она чувствовала себя совершенно разбитой и сломленной — как физически, так и нравственно. Все произошло так неожиданно, так стихийно и так непредсказуемо, и она чувствовала острую душевную боль. Еще совсем недавно она была как будто счастлива, весела, и вдруг — этот кошмар! Снова испытать весь ужас плена, ужасающие ее признания Ричарда Брума, который действительно страшен в своей любви, снова мучиться и терпеть все это — нет, она больше не желает подобной участи! Лучше умереть, покончить разом со всем, забыться и уснуть навечно!

Но тут она подумала о Джоуде, об их будущем ребенке, о том, как счастлива она была рядом с ним, и ей стало страшно — она испугалась собственной мысли. Нет, она должна жить, она будет жить.

Только что же теперь делать?

Ее мучили воспоминания. Она достаточно хорошо помнила: в гостинице Король не отозвался на ее крик, а ведь это удивительно. Что же такое — или очень важное, или ужасное — могло заставить его не прийти к ней на помощь? Что?.. Лолиана гнала от себя мысль о том, что с Джоудом случилась беда. Нет, он просто слишком поздно узнал, что с нею произошло, и не успел на подмогу. Но он узнал. Он уже спешит последам Брума…

В эту минуту отворилась дверь, и Ричард Брум вошел в комнату.

Лолиана как будто не обратила на него внимания. Она больше не скажет этому человеку ни единого слова. Он не посмеет прикоснуться к ней. Пусть беснуется, пусть грозится!

Но Ричард — против ее желания — вместо того, чтобы сурово обратиться к ней, молча встал перед нею на колени.

Она хотела закричать. Но не смогла.

— Лолиана, — тихо, взволнованно проговорил, наконец, он. — Прости меня за то, что мне пришлось снова прибегнуть к этому способу. Я говорил вам: я не могу жить без вас, потому что только вы можете заменить мне мир, отвергнутый мною. Только ваши глаза могут исцелить меня, ибо я болен, — я болен любовью к вам. Когда вы покинули меня, обманом ускользнув из моего замка, я решил вначале: да, так и должно быть. Затем я бросился в погоню. И вновь, после неудачной попытки найти вас в лесу, — хотя вы были совсем рядом, — решил: я должен покаяться перед богом, молить о прощении за причиненное вам зло… и постараться забыть вас. Я решил: сам бог помог вам бежать, чтобы я убедился, насколько я неправ, насколько я грешен. Я попробовал забыть вас. Я жил в своем замке, как отшельник, я заперся в нем и три месяца не выходил никуда. Я старался забыть вас, забыть свою безумную любовь к вам, но не мог! Не думайте, я не настолько слаб, чтобы не справиться с собственными привязанностями. Но я понял: вы мой ангел, моя любовь к вам зависит не от меня — эта любовь послана мне или богом, или дьяволом. За то время, когда я старался забыть вас, я окончательно потерял рассудок. Видите, я теперь безумен, и поэтому не пытайтесь утешить и остановить меня обычными словами — меня может исцелить только ваша любовь.

Она повернулась к нему и слабым, но уверенным голосом сказала:

— Если вы не хотите дорого поплатиться за ваши злодейства, немедленно отпустите меня. Иначе вам отомстят за ваш поступок.

— Отомстят? О, вы уже мстите мне, и мстите жестоко! Лолиана, никто не сможет заставить меня изменить мои решения. Лучше я умру, но умру в твоих объятиях! Твой муж, Лолиана, больше не увидит тебя! Я клянусь в этом!

— За меня отомстит Король Джоуд! — грозно сказала Лолиана, поднимаясь. Она надеялась, что эти слова подействуют на Ричарда, но он лишь несколько секунд был удивлен и как будто ошеломлен этой вестью.

— А… — пробормотал он. — Это… он? Тот мерзавец, который, кажется, убил моего отца?.. Правда, я его никогда не видел, иначе узнал и прикончил бы на месте. Значит, вот как? Значит, этот мерзавец уже дважды встал на моем пути! Отлично! Пускай мстит, он мне не страшен! Слышишь? Я не боюсь его!

— Это невозможно…

— Невозможно? О, для меня теперь все возможно! Ведь я объяснил тебе, что теперь для меня не существует ничего и никого, кроме тебя! Ли, понимаешь, мне теперь никто не страшен! Моя страсть сожрала мою душу полностью, во мне больше нет никаких чувств, кроме любви!

— Это не любовь! Это не любовь! — повторяла она в ответ. — Отпустите меня, забудьте меня, ваши слова безумны! Вы и вправду сошли с ума! Отпустите меня! Любое ваше движение, и вам отомстят за него!

— Отомстят! Вы напрасно повторяете эти слова! Я теперь ничего не боюсь. Жизнь для меня кончена, если вы по-прежнему непреклонны. Я хочу лишь скрасить свои последние дни тем, что буду видеть вас каждый день, и тем, что смогу говорить с вами!

Лолиана вздрогнула. Он сам, как говорится, бросался на нож; он уже знал, что его убьют за его поступки, и теперь искал утешения в ее присутствии. Она почувствовала что-то похожее на жалость.

— Лолиана, я прошу вас об одном — не будьте так жестоки со мной, удостойте меня хотя бы вашего разговора. Это мое утешение. Я знаю, что скоро наступит моя смерть. Я знаю, что за вас отомстят, и я бессилен против армии Короля. Что ж, пускай он убьет меня, но…

Он замолчал. Да, Лолиане как будто стало жаль его — такая покорность, такая тревога и искренность слышались в его словах, что она не могла удержать в душе свое прежнее чувство ненависти и неприязни. Но она еще не услышала окончания фразы.

— Пускай он убьет меня, — повторил Брум, поднимаясь, — но мы умрем вместе!

Лолиана вздрогнула и посмотрела на него. В его глазах светился недобрый огонек, однако лицо было спокойно, как у человека, более чем уверенного в правильности своего решения.

— Убейте меня сейчас, — сказала она. — Я не хочу больше вас видеть, я не хочу больше мучиться из-за вас.

Он засмеялся — так дико, что Лолиана испугалась его смеха.

— Я убью вас, — ответил он. — Но не сейчас. Зачем? Я хочу продлить удовольствие видеть вас живой. Когда наступит последняя решающая минута, я смогу с удовольствием вонзить нож в ваше сердце, которое так упорно отвергает меня и мою сумасшедшую любовь. Я буду видеть, как растекается ваша кровь, я буду видеть ваши гаснущие глаза — я, я буду виновником и свидетелем вашей смерти, я и только я один буду видеть ее! И лишь потом, когда вы умрете на моих руках, я тем же ножом, который выну из вашего сердца, заколю себя. И когда ваш муж или ваш Король войдут в эту комнату, то найдут два трупа, два обнявшихся трупа, которые уже нельзя будет разлучить!

Лолиана сжалась в комок. Ужасные слова были произнесены страшным, нечеловеческим голосом. Она уже больше ничего не слышала и тихо, так что едва можно было расслышать ее, сказала:

— Король отомстит вам…

Ее слова были пророческими.

На следующий же день, когда Ричард сидел в своей комнате, размышляя над своей судьбой, его внимание привлек шум за окном; и в ту же минуту вбежал перепуганный слуга.

Ричард не слушал его: Он все понял сам, еще задолго до того, как подошел к окну. Когда же он взглянул на долину из окна, его взору предстала многочисленная кавалькада с зажженными факелами. Всадники быстро приближались к замку. Впереди всех на вороном коне мчался их атаман.

Брум не отрываясь смотрел, как они приближаются — приближаются с каждой минутой. Какие-нибудь полчаса, и они будут здесь. Какие-нибудь полчаса, и его жизнь оборвется. Только одно может спасти его, только один способ спасения он знал, только один человек мог повелевать в данную минуту его жизнью — Лолиана. Только она могла теперь либо спасти, либо окончательно погубить его.

Но Ричард знал, что она не скажет ни слова в его оправдание, что она никогда не станет защищать его, — слишком жестоко он поступал по отношению к ней. Брум усмехнулся, подумав о том, каким тираном оказалась эта восхитительная женщина, изломав всю его жизнь, заставив его убедиться в бессмысленности жизни без ее любви. Он подумал, сколько зла он сделал для нее, и как измучила его она, он взвесил обе эти мысли, продумывая каждую с особой внимательностью, и снова усмехнулся. А она еще жаловалась, что он слишком жесток!

Ричард был абсолютно спокоен. Быть может, в данную минуту ему следовало лихорадочно соображать, как спасти свою жизнь, искать выход, думать о своем спасении, метаться в ужасе по комнате или бросаться, пока не поздно, к потайному выходу. Но он был совершенно спокоен. Его не путали ни смерть, ни пытки, которые могли ожидать его, если он попадет в руки Короля. Ричард знал, что сегодня он умрет, и знал, что он сам убьет себя после убийства этой женщины, которая вывернула наизнанку всю его жизнь. Но он все еще медлил — ему уже пора было бы пойти в ее комнату и навсегда покончить с жизнью, но он все еще медлил. И внезапно его осенила гениальная для его сознания мысль. Он обратил внимание на факелы, которые держали в руках всадники.

— Хозяин, но ведь они уже близко! — донесся до него вопль слуги, который все никак не мог докричаться до размышляющего хозяина.

— Близко? Ну и что! Все равно теперь уже никуда не уйти. Это возмездие… — тихо проговорил Ричард.

— Хозяин, но ведь что-то надо делать! Ведь это Король!

— Да, мерзавец, это Король! А ты что же, боишься его? Трус! Подумать только — я, нанесший ему оскорбление, не боюсь его, а мои слуги, которые виноваты лишь в том, что находятся у меня в подчинении, — боятся его, как огня!

— Хозяин, но ведь замок уже горит! — продолжал в панике кричать слуга, все более и более удивляясь холодности хозяина.

— Что? — Ричард встрепенулся. — Он поджег замок? Значит, он все-таки поджег его!

И снова захохотал. Слуга испуганно отступил — хозяин вел себя как сумасшедший. Ричард обернулся к нему.

— Это даже лучше того, что я предполагал! — воскликнул он. — Отлично! Пускай же она умрет вместе со мной от его руки! — Он снова засмеялся. — Беги, немедленно беги в ее комнаты, уведи ее оттуда и запри в той, темной, что в самом конце длинного коридора! Беги немедленно! Запри ее там. Пускай, как и я, заживо сгорит в моем — в моем! — замке! Слышишь?

— Хозяин, сжальтесь надо мной! — умоляющим голосом крикнул слуга. — Ведь и мы все сгорим здесь, если вы не откроете потайной ход! Они окружили замок, они подожгли его, но, быть может, по подземелью еще можно выбраться наружу! Быть может, еще можно прорваться сквозь их кольцо! Хозяин, ведь вы сгорите! Бежим! Спасайтесь!

— Оставь меня, негодяй! — крикнул Ричард. — Я не такой трус, как ты! Держи ключи, но сначала выполни мою волю! Ты хорошо понял меня?

— Да, хозяин! Я сейчас же запру ее в темной комнате, и… смогу ли я выйти из замка?

— Сможешь. Держи ключи! Беги, спасай свою шкуру!

Слуга поймал ключи, которые кинул ему Ричард, и, позабыв даже поклониться, бросился вон.

План Ричарда был ужасен. Да, он действительно хотел, чтобы Лолиана умерла, потому что эта женщина заслужила смерти, — она уже достаточно мучила его на этом свете! Пускай же теперь умрет вместе с ним. Ричард, быть может, и мог бы умолить Лолиану, вырвать у нее прощение — добиться его своим раскаянием. Возможно, если бы он добился этого, он смог бы спасти свою жизнь. Но он твердо знал, что после этого прощения, после того, как он снова упустит эту женщину, — он не сможет жить спокойно на этом свете. Знать, что она жива, что она здесь, недалеко от него, и принадлежит другому? Довольно! Он долго мучился, сознавая это! Он видел единственное спасение только в смерти. Нет, конечно, он похитил Лолиану не для того, чтобы обратить на себя гнев Короля. Когда он увидел ее, его мечты воскресли, и лишь потом, после разговора с ней, он понял, что проиграл и в этот раз. Эту женщину невозможно было подчинить своей воле. Он жаждал ее любви, но не мог насильно заставить ее согласиться на жизнь с ним. Он любил ее, но понял, что не сможет покорить ее. И теперь он спокойно ждал своей и ее смерти. Король будет искать ее, будет допытываться, где она спрятана, и, разумеется, не сможет найти ее в этой комнате — слишком далеко она, да к тому же туда ведет только одна потайная дверь, о которой он вряд ли что-нибудь знает. Так решил Брум и понял, что это окончательное решение. Лолиана умрет вместе с ним.

Вскоре внизу послышался шум, — значит, Король вступил в его замок. Ричард не двигался с места и только молил бога, чтобы слуга успел закрыть Лолиану в темной комнате. До него донесся громкий голос Короля:

— Обыщите замок! Обыщите все комнаты! Она должна быть здесь!

Ричард напрягся, ожидая своей участи. Он знал, что его убьет не кто другой, как Король; он знал, что тот может даже пытать его. Но, как он сам признавался Лолиане, в нем больше не оставалось никаких чувств, кроме этой всесокрушающей любви. Он не боялся Короля.

Ричард услышал шаги и обернулся. В пространстве распахнутой настежь двери он увидел четкий силуэт. Король сжимал в руке нож. Брум повернул голову. Несколько секунд оба не сводили взгляда друг с друга. Король начал медленно подходить к Ричарду. Тот отошел к стене и остановился, опустив руки.

— Я здесь, — спокойно, недрогнувшим голосом сказал он.

— Где она? — властно спросил Джоуд.

— Она в надежном месте. Она спрятана.

— Где она? — повторил Король, схватив его за одежду на груди и прижав к стене.

— Ты убьешь меня — какой же резон говорить о ее местонахождении? — усмехнулся Ричард.

Рука Джоуда все сильнее сжимала ворот его рубашки.

— Отвечай! — прошептал Король.

— Я не скажу.

— Отвечай!

Ричард почувствовал на своем лице тяжелый кулак Короля.

— Нет.

— Негодяй! — прошептал Джоуд, отпуская его. — Тебе будет сохранена жизнь, если ты скажешь, где она! Да быстрей же! — воскликнул Джоуд, глядя в окно на отсветы пожара. — Ты слышишь?

— Я тебе не верю, — так же спокойно продолжал Ричард.

— Я клянусь тебе! — с досадой и гневом в голосе крикнул Джоуд.

Но Ричард молчал.

В эту минуту в комнату вбежал Кино.

— Вы нашли ее? — спросил Король, в упор глядя на него.

Но помощник развел руками, испуганно глядя на Короля:

— Ее нигде нет.

Король сверкнул глазами:

— Я повторяю, Брум, что тебе будет сохранена жизнь, если ты немедленно скажешь, где она.

Он приставил к горлу Ричарда нож.

— Я не скажу тебе, — выделяя каждое слово, ответил Брум. — Она спрятана, и спрятана хорошо. Ты не найдешь ее. Эта женщина должна остаться со мной.

— Неужели ты думаешь, что останешься по-прежнему живым и здоровым в этом замке? — усмехнулся Король.

— Я слишком много страдал из-за нее. Тебе не понять моих мук, потому что она отдала предпочтение тебе. Ты не можешь понять, что значит любить ее безнадежно, мучиться и знать, что она отдает предпочтение такому… Подумать только! Она полюбила настоящего разбойника, называя разбойником меня! Я долго бился над тем, чтобы заставить ее взглянуть на меня по-другому, хоть немного быть ласковой со мной. Она была непреклонна. Теперь же, в последний момент, мне удалось украсть ее при тебе, — а ты ведь так хвалился своей силой и ловкостью! Вот видишь, Король: любовь действительно сильнее всего. Мне удалось похитить ее у тебя; и сейчас, зная, что эта женщина неуловима и непреклонна, я не отпущу ее. Она останется со мной. Ты убьешь меня, но и она умрет вместе со мной. Она не досталась мне, она не достанется никому. Смотри же, ты сам виноват в ее смерти — ты поджег мой замок! Пускай же она сгорит здесь! Зато у тебя будет приятное воспоминание о том, что это ты лично, отправившись освобождать ее, сам убил ее!

Он засмеялся.

Но смех его оборвался. Он был прерван внезапно раздавшимся выстрелом. Ричард замер и повис в руках Короля. Джоуд обернулся.

— Кино! — воскликнул он с гневом. Помощник сжимал в руке еще дымящийся пистолет. — Кино, кто позволил тебе?! Как ты посмел?! Зачем ты сделал это?!

Кино смотрел на Короля и видел, как менялось выражение на его лице — ярость, гнев, отчаяние…

— Кино! — Король опустил руки. Теперь в его лице было только отчаяние. — Зачем ты убил его? Теперь почти нет надежды спасти ее…

— Король, простите… — пробормотал Кино: он только сейчас понял какую грубую ошибку совершил. — Я не мог дальше слышать, как он издевается над вами, прямо вам в лицо… Я не мог!

— Кино! — Несколько секунд Король стоял посреди комнаты. Затем схватил нож и бросился вон.

Все двери, какие только были в замке Ричарда Брума, были распахнуты настежь. В данный момент мало кого из разбойников интересовала пожива — хотя в замке были дорогие вещи, которые могли сгореть. Все метались из комнаты в комнату, из зала в зал. Все замки на дверях были сорваны; в подземелье не оставалось ни одного дюйма, который не был бы тщательно осмотрен. Замок наполнился ревом огня; языки пламени просочились наружу и озарили ночь.

Теперь оставаться в замке было опасно, но Король все еще находился там. Кино вместе с ним рыскал по замку, тщетно разыскивая ту, мысли о которой занимали теперь обоих. Но теперь искать было бесполезно — в полыхающем замке не осталось комнаты, в которой еще не побывали разбойники.

— Господин, нам нужно уходить! — наконец крикнул Кино, приближаясь к Королю. — Здесь больше нельзя оставаться!

Но Король, казалось, не слышал его. Кино поразил его мрачный взгляд; в эту минуту Король был страшен.

И внезапно среди этого шума, в котором вряд ли что-либо можно было разобрать, разнесся жуткий, словно предсмертный, вопль женщины, пронзивший, словно стрела, сердце Джоуда.

— Она жива! — Он бросился вперед. — Я знаю, где она!

Он взлетел вверх по лестнице, не чувствуя ни дыма, от которого невозможно было дышать ни в одной комнате, ни огня, который беспощадно пожирал стены, не слыша, как рушатся перед ним полыхающие колонны. В эту минуту он вспомнил о той комнате, в которой, по его мнению, могла находиться Лолиана, о той комнате, в которой когда-то томилась его сестра. Эта комната находилась в самой высокой башне в самом конце коридора.

Кино бросился за ним, то и дело минуя полыхающие то здесь, то там костры. Когда он вбежал вверх по лестнице, она обрушилась за ним, продолжая догорать.

К тому времени зарево разлилось по всему небу, и разбойники с беспокойством поглядывали вверх, на выделявшуюся на этом зареве башню, где, по их предположениям, находился сейчас атаман.

Король готов был сокрушить любые железные двери, сорвать любой замок и проломить любой выход сквозь стену, но двери в эту комнату (как и в остальные комнаты) были распахнуты, и зала башни наполнена только дымом. Он стоял и смотрел в занавешенную огнем дверь. Комната была пуста. Лолианы здесь не было.

Она погибла либо в огне, либо — выбросившись в реку, потому что окно было распахнуто настежь.

ГЛАВА XXVII СПАСЕНИЕ ПОКРЫТО ТАЙНОЙ

Лолиана стояла на коленях и отчаянно молилась, когда за окном раздался странный шум. Она бросилась к окну и увидела то, о чем только что умоляла бога. Многочисленная армия неслась прямо к замку, и впереди всех она увидела Короля.

Она хотела выбежать и броситься к выходу, но дверь в ее комнату была заперта, она не могла выйти. Ли в ярости трясла двери и проклинала Ричарда за его предусмотрительность. Это было просто желание поскорей избавиться от плена: она твердо знала, что так или иначе Король найдет ее и выведет из этой комнаты, и в ней говорило только нетерпение. Она села на диван, но не смогла сидеть спокойно и бросилась к окну. Она хотела крикнуть, позвать, но разбойники уже находились в замке. Лолиана знала, что теперь осталось совсем недолго ждать, — но в эту минуту вспомнила о последних словах Ричарда. Боже! Он может сейчас прийти сюда и в ту самую минуту, когда она уже чувствует приближение своего освобождения, убить ее. Она испугалась, распахнула окно и вдруг увидела в реке отсветы пожара. Замок горит! Она принялась кричать. Но никто не отзывался на ее крик. Вскоре в треске горящих бревен невозможно было ничего расслышать.

Комната Лолианы наполнялась заползающим из щелей дымом. Она начала задыхаться и вынуждена была оставаться у окна. Она видела, как от отблесков огня река сделалась красной. Лолиана вспомнила: река под ее окнами глубока и окно находится очень высоко. Она все же решила подняться на подоконник. Но тут ей показалось, что к ее комнате кто-то подходит. В первую минуту, думая о своем спасении, она решила, что это Ричард, и продолжала стоять. Но вскоре ход ее мыслей сменился; она была почти уверена, что это Джоуд. Лолиана бросилась к отворяющейся двери и — сначала не узнала вошедшего. Это был один из слуг Ричарда Брума. В другой раз этот визит, возможно, удивил бы ее, но сейчас она уже почти не была способна размышлять. Она бросилась к нему, видя в нем только своего освободителя. Слуга схватил ее за руку, потянул за собой. Лолиана не знала, куда он ведет ее, но покорно шла за ним. Вот сейчас они минуют лестницу и спустятся вниз… Но спаситель внезапно изменил направление и подвел ее к стене. Лолиана изумленно посмотрела на него и вскоре все поняла. Слуга надавил руками на стену; часть стены отделилась, и показался проход в темный коридор. Он толкнул ее в эту дверь и хотел было уже закрыть, сравнять стену, но Лолиана поняла: ей грозит опасность заживо сгореть здесь, и уперлась руками в створку. У нее было мало сил, дверь потихоньку закрывалась. Тогда она, обезумев от страха, вцепилась руками в руки слуги и пронзительно закричала. Этот вопль разнесся по всему замку. Слуга толкнул ее в проем и надавил на дверь.

— Нет! — закричала она. — Нет, пощадите меня!

Его лицо перекосилось от страха. Несколько секунд “спаситель” размышлял, затем схватил ее за руку и потащил за собой. Она сначала решила, что он смилостивился над ней, и ожидала скоро увидеть Короля; но, к ее удивлению и страху, Бернар (так звали этого слугу) тащил ее к другому потайному ходу.

— Пусти! Пусти меня к Королю! — Она пробовала отбиваться.

Они забрались в темный подземный ход, и только тогда он обернулся к ней.

— Его убили, — сказал он. — Я хочу тебя спасти от пожара и от своего хозяина. Идем, иначе ты погибнешь здесь. А не хочешь — оставайся.

Первая фраза ошеломила Лолиану, и она с трудом понимала все, что он говорил после. Короля убили! Это невозможно… Лолиана не знала, что ей делать: идти следом за Бернаром, спасать свою жизнь или же попробовать вернуться в замок, разыскать Джоуда — если это удастся — или Кино? Но Лолиана вспомнила о Ричарде и мгновенно приняла решение. Она знала, что Джоуд одобрил бы его. Она пошла следом за слугой.

…Ли покорно шла за Бернаром по узкой тропинке, окруженной лесом. Ей было страшно — они уже отошли довольно далеко от замка, а ее спутник, по-видимому, и не думал останавливаться. Лолиана тщетно старалась понять, куда же они все-таки идут и почему Бернар не направился прямо к разбойникам. Она знала, что он спасал также и свою жизнь: если он спасет ее, то сможет рассчитывать на свое спасение. Так она истолковала его действия.

Лолиана с опаской поглядывала по сторонам. Луна залила землю своим сиянием. Изредка Ли оглядывалась на рушившийся замок, но вскоре они вошли в чащу, и верхушки деревьев скрыли от нее это ужасное зрелище. Наконец, Ли решила заговорить со своим молчаливым спутником.

— Бернар, куда мы идем? — спросила она.

— Не задавай, пожалуйста, вопросов, иначе я оставлю тебя здесь, — сухо ответил он.

Эти слова возмутили Лолиану:

— Отчего ты не хочешь мне отвечать? И почему ты говоришь мне “ты”?

Он обернулся к ней и усмехнулся.

— Мне кажется, вас нужно оставить здесь, чтобы вы подумали о том, что же мне дает основание так разговаривать с вами.

— Но я прошу тебя ответить!

— Сейчас вы узнаете, куда мы шли…

Они обогнули небольшой холмик, и Лолиана, к своему удивлению, увидела — в этой чаще — небольшой домик: старый, с почти рухнувшей крышей.

— Здесь когда-то жил мой дед, — пояснил Бернар. — Он был дровосеком. Прошу вас!

Лолиана, озираясь, вошла в дом — всего одна комната без окон. Кругом царила тишина. Сердце Ли бешено колотилось. Она шагнула и едва не вскрикнула, увидев убегающую у нее из-под ног ящерицу. Ее лба коснулась паутина, и она отпрянула назад. В хижине был земляной пол, между трухлявыми бревнами стен виднелись огромные щели. Вокруг чувствовался запах запустения.

Лолиана обернулась к Бернару.

— Зачем мы пришли сюда? — спросила она тихо. Ее голос страшно звучал в этой пустой хижине.

— Чтобы переночевать.

— Но почему мы пришли именно сюда? Я хочу сказать: почему ты не вышел во двор и не разыскал Короля?

— Чтобы он сгоряча прикончил меня на месте? — усмехнулся слуга в ответ.

Лолиана почувствовала, что в ее душе воскресает надежда, — значит, Король жив.

— Он не тронул бы тебя, ведь ты спас мне жизнь.

— Я всегда предпочитаю действовать наверняка. Ведь он мог убить меня раньше, чем вы успели бы сказать хоть слово.

— Как долго мы будем находиться здесь?

— Не больше суток. Вас как можно скорей увезут отсюда, — насмешливо ответил он.

Лолиана не могла понять его иронии, однако после она не раз пожалела о том, что пошла за ним.

— Завтра утром я куплю лошадей в Блау, — благо, мой хозяин оставил мне кое-что. — С этими словами он звякнул в кармане монетами. — Вы подождите меня здесь, а после мы с вами отправимся в Дункель.

— В Дункель? — воскликнула она. — Зачем?

Но слуга, по-видимому, не собирался объяснять своих дальнейших действий, и Лолиане так и не удалось узнать, что именно он хотел этим сказать. Тем не менее, ей больше ничего не оставалось делать, как молча устроиться на земляном полу на ночлег и ожидать своей дальнейшей участи.

Когда Лолиана проснулась, было уже довольно светло. Она сладко потянулась на охапке сухой травы и огляделась. Она не забыла всего, что произошло с ней вчера вечером, и теперь задумалась: что ей делать? В хижине никого не было. Лолиана поначалу испугалась, но вскоре вспомнила, что Бернар собирается купить в соседней деревушке лошадей для их дальнейшего путешествия. Ли вышла из дома.

Воздух был напоен ароматом влажного мха. Далеко впереди огромные белые облака ползли по вершинам высоких гор.

Лолиана почувствовала голод и вернулась в хижину, надеясь найти там что-нибудь съестное. Но дом был давно заброшен, в нем долгое время никто не жил, поэтому она ничего не нашла. Тогда она уселась у входа на камень, ожидая приезда Бернара. Он (на лошади, ведя вторую на поводу) вернулся раньше, чем она предполагала.

— Доброе утро, мадам! — приветливо произнес слуга, привязывая лошадей. Лолиана была удивлена его приятным расположением.

— Когда мы поедем в замок? — спросила она.

— Скоро, мадам. Вы не проголодались?

Лолиана с радостью заметила: он вынимает из корзины, которую привез с собой, холодную пареную курицу, хлеб и фрукты.

— Первый раз в жизни я делю стол со своей бывшей хозяйкой, — заметил слуга, усаживаясь на камень и раскладывая на втором все съестное.

Двинулись в путь. Лолиана снова спросила у своего спутника, почему они направляются в Дункель, и на этот раз Бернар дал ей туманный ответ:

— В Блау я кое-что разузнал о последних событиях. Вам необходимо где-то скрыться на время, пока я буду разыскивать Короля.

— Разыскивать? Но разве он не в своем замке? — удивилась Лолиана.

— Мадам, вам ничего не известно о том, что произошло в замке моего господина. Знаете, мадам, ведь он там погиб.

— Что же там произошло? — обеспокоенно спросила Лолиана.

— Поймите, я не могу вам всего рассказать.

— Но почему?

— В какой-то мере это связано… с желанием самого мистера Джоула, — уклончиво ответил слуга.

Этим Лолиане и пришлось довольствоваться. Больше она ничего не смогла добиться от молчаливого спутника. Но, хотя она и оставалась в неведении, его слова как-то успокоили ее. Фантазия только строила всевозможные предположения; она воображала, что Джоул действительно послал этого Бернара освободить ее и велел ему отвезти ее в Дункель. Если это связано с желанием Короля — она должна делать то, что ей велят. Хотя многое в ее же догадках оставалось непонятным ей. Почему Король сам не пришел на помощь? Он действительно погиб? Не верится. Что же, в таком случае, отвлекло его? И почему Бернар не повез ее прямо в замок Хоритебл к Кино? Почему для этого путешествия избран именно Дункель? Неприятные воспоминания, связанные с этим словом, — холодная ночь, лес, белая беседка, голос Элизабет и Короля, — заставили Лолиану насторожиться. Но она успокаивала себя: все делается для ее же благополучия. Если Джоуд решил, что ей надо скрыться в Дункеле, — значит, здесь ей грозит какая-то неприятность, да и в его бурной жизни не все спокойно.

Дальнейшее путешествие проходило в молчании.

До Дункеля оказалось около двух суток езды, и они с Бернаром дважды останавливались в деревнях, чтобы заночевать. Слуга заявил, что у него в данный момент слишком мало денег и их не хватит на роскошные гостиницы для Лолианы; она отвечала, что может обойтись малым; но все же под конец ей пришлось поплатиться своей великолепной брошкой — подарком Короля. Это обеспечило им ночлег и более или менее сносный номер в гостинице “Дункель”. Когда они приехали, Лолиана была совершенно измучена. Какая-то женщина принесла им горячую воду и постельное белье. Лолиана умылась и только сейчас поняла, что Бернар снял одну комнату, в которой была всего одна кровать. Она удивленно посмотрела на него и спросила, где будет спать он.

— Как, вы уже выгоняете меня? — усмехнулся он.

Лолиана побледнела.

— Ты слишком много позволяешь себе! — воскликнула она.

— Простите, мадам, я не хотел вас обидеть. Но эта комната ваша, и только ваша. Я сейчас уйду.

— Куда?

— Мне нужно завершить одно дело, не требующее отлагательств. Я вернусь не раньше, чем через четыре дня.

— ?

— Не беспокойтесь, мадам, я за все заплатил. Вы должны четыре дня пробыть в этой гостинице. Только не вздумайте никуда выходить! Я закрою вас ради предосторожности.

— Что все это значит? — воскликнула она. — Объясни, куда ты собираешься уходить и почему тебя так долго не будет?

Сомнения начинали закрадываться ей в душу.

— Мадам, позвольте мне не объяснять вам ничего сейчас. Вы все узнаете через четыре дня. Я еду сообщить мистеру Джоуду о вашем местонахождении.

— Ничего не понимаю! Значит, он раньше не знал о том, что я здесь?

— Он об этом и сейчас не знает, мадам, говорю же. Я поеду к нему и сообщу ему, где вы находитесь. Ровно через четыре дня он явится за вами, и тогда вы, я надеюсь, будете даже благодарны мне за все, что я сделал для вас.

— Стой! — Лолиана бросилась за ним, но в эту минуту дверь затворилась, два раза щелкнул ключ в замке, и скоро торопливые шаги смолкли.

Лолиана не знала, что и думать. Поведение Бернара удивляло ее, и теперь она начинала сомневаться в правдивости его слов. Что это значит? Он запер ее. Да, она снова пленница в полном смысле слова. Он уехал на четыре дня, даже не объяснив ей, как она будет жить здесь.

Утром, когда Лолиана расчесывала волосы у зеркала, она услышала шум приближающихся шагов. Снова звякнул ключ, дверь отворилась, и в комнату вошла женщина, приносившая ей вчера белье. Теперь в руках у нее был поднос с завтраком. Лолиана бросилась к ней.

— Как вы открыли дверь? — спросила она.

— Ключом.

— Я понимаю, но… — Она запнулась.

— Ваш брат велел строго следить за вами, — объяснила она.

— Мой брат?

— Да. Почему вы так странно смотрите на меня?

— Какой брат? — переспросила Лолиана.

— Брат, с которым вы приехали вчера. Вы сами должны разбираться в своих отношениях. Мое дело — исполнять свой долг. Мне заплатили — я должна выполнять свою работу.

— Какую работу?

— Я должна три раза в день приносить вам еду и не выпускать из комнаты. Так велел ваш брат.

Лолиана хотела что-то возразить ей, но служанка, не обращая на ее слова внимания, направилась к двери.

— Подождите! — крикнула ей вслед Лолиана.

Она обернулась.

— Успокойтесь, мадам, — тихо сказала служанка. — Ваш брат сказал, что вам ни в коем случае нельзя выходить из номера.

— Но почему?

Служанка пожала плечами.

— Будут большие неприятности.

Больше Лолиане ничего не удалось добиться. Однако, как бы то ни было, она решила дождаться возвращения Бернара, чтобы потребовать от него объяснений.

Все четыре дня она томилась в своей клетке, сидя у окна и моля бога помочь ей. Она решила поверить словам Бернара и дождаться окончания этой истории. Ей мало что было понятно, но она теперь ни о чем не думала и полностью положилась на волю обстоятельств. Она не сомневалась, что слуга отправился в Замок Любви рассказать Королю обо всем, что произошло с ней, и привезти его сюда.

Чтобы больше не томить читателя, кое-что поясним. Да, Бернар сказал правду, сообщая Лолиане, что он вернется вместе с Королем. Так оно и было: он отправился в Замок Любви. Сразу же после посещения полицейской конторы.

ГЛАВА XXVIII ВЫКУП

Это был первый случай в истории Союза, когда после одержанной победы разбойники не входили в Главный зал и не сваливали свою добычу перед своим господином. Джоуд не обращал внимания на обращавшихся к нему товарищей. Он сидел в кресле и по нескольку часов не двигался с места. Напрасно Кино пытался заговорить с ним, чтобы отвлечь его от ужасных мыслей. Джоуд не видел его. Помощник знал, что потеря Лолианы сведет Короля с ума, и был готов к любому отчаянному поступку своего господина, но подобное молчание не на шутку обеспокоило его. Король абсолютно никого не замечал. Вот уже несколько дней он, как привидение, слонялся по замку, а ночи проводил в клетке с пантерой.

В замке царило уныние. Кино ломал голову над тем, как подступиться к Королю. Уже сотню раз его попытки заговорить с ним разбивались о его холодное молчание.

Это молчание угнетало всех, но никто, кроме Кино, не смел заговорить с Королем.

Джоуд мог скрыть свою скорбь при других. Он молчал, он действительно никого не видел и не слышал, но ночью, когда он находился в клетке Регины, когда он был один… Перо не способно описать его отчаяние. В эти минуты он был слаб и знал об этом. Днем, при всех, он был словно заморожен этой тоской, но ночью темнота скрывала его, и никто не мог видеть его слез. В этих слезах была вся его слабость, боль его сердца, его бессилие перед судьбой. Его счастье, его надежды были потеряны, теперь для него не существовало радости, вместе с гибелью Лолианы погибло его сердце.

На место уныния пришла необычайная обозленность разбойников на все происшедшее. Но осуждать своего атамана они не смели — слишком велики были их почтение и любовь к нему.

Однажды в замок приехал какой-то бедно одетый мужчина. Его схватили за то, что он посмел въехать на территорию замка, и решили учинить над ним суд, воспользовавшись безразличием Короля. Беднягу волокли к столбу, чтобы высечь.

— Пощадите! — бормотал он. — Пощадите! Я должен сообщить Королю очень важную новость…

Эти слова были встречены дружным смехом — Король безразличен ко всем новостям. До смерти перепуганный, он пробовал объяснить им, что Король должен выслушать его, но его бормотание было встречено опять угрожающими криками и смехом. Неизвестно, чем кончилось бы это приключение, но вмешался Кино. Он велел освободить беднягу и сурово спросил его, как он посмел въехать на территорию Короля.

— Сэр… Простите, сэр… Мне необходимо кое-что рассказать вашему господину… Он должен меня выслушать…

— Что ты хочешь ему сказать? — спросил Кино. — Говори.

— О, я должен сказать это самому Королю… — попытался возразить бедняга. Но увидев, что к нему снова бросились разбойники, он закричал:

— Смилуйтесь, сэр! Я скажу вам, если вы передадите это вашему господину!.. Я хотел рассказать ему о женщине из замка…

Кино вздрогнул и велел продолжать.

— Та женщина… Ее зовут Лолиана…

— Что тебе известно о ней? — спросил помощник.

— Она жива, сэр… Я ее спас…

… Кино приблизился к Королю более чем поспешно.

— Господин! — начал он. Джоуд не шевелился. — Господин, я должен кое-что сказать вам…

Король устремил на него пустой, ничего не выражающий взгляд.

— Ступай! — тихо сказал он.

— Господин, выслушайте меня, — продолжал быстро помощник, обрадовавшись, что ему наконец удалось разговорить Короля хоть на одно слово. — Сюда приехал бывший слуга Брума… какой-то Бернар…

— Его нужно убить, — спокойно сказал Король.

— Но его нельзя убивать. Он знает, где находится ваша… наша госпожа… леди Лолиана.

При этом имени Король вздрогнул. Он не понял слов, он слышал только имя. Король словно очнулся от тяжелого сна.

— Выслушайте его, ваша милость, — продолжал Кино, подталкивая вперед Бернара.

Несколько секунд Король молча смотрел на него.

— Что тебе надо? — спросил он властно.

Бернар с трудом подавил ужас:

— Мне… Если вам будет благоугодно меня выслушать…

— Что тебе нужно? — Голос Короля был бесконечно усталым.

Бернар немного приободрился.

— Ваша милость, я был в услужении у мистера Ричарда Брума, но потом… — Он запнулся. — Когда вам было угодно сжечь его замок, я был там.

— Дальше что? — безразлично спросил Король.

— Я остался жив.

Кино усмехнулся и снова подтолкнул его:

— Если хочешь, чтобы тебя выслушали, говори самое основное.

— Ваша милость, я спасся и бежал из замка, но со мной была женщина. Мой хозяин говорил, что вы искали ее. Ее зовут Лолиана.

Джоуд вскочил:

— Она жива?

— Да, ваша светлость. Я спас ее.

— Где она? Ну?!

Видя, как загорелись глаза Джоуда, Бернар осмелел и продолжал:

— Сэр, я увез ее подальше от опасного места. Сейчас она находится в безопасности.

— Черт возьми, ты скажешь, где она, или нет?

— Скажу, сэр. Но только…

Король выпрямился в кресле. Брови его сдвинулись.

— Какой выкуп ты хотел бы? — спросил он глухо.

Бернар назвал сумму.

Кино изумленными глазами смотрел то на Короля, то на дерзкого слугу. Никто из разбойников не смел так говорить с господином — это была верная смерть. Отчего же король, одного взгляда которого достаточно, чтобы заставить упасть на колени этого наглеца, согласен на такую сделку?

— Тебе нужны деньги? — спросил Король.

— Да, ваша милость.

— Сейчас ты получишь половину. Когда я найду ее, сможешь получить остальное. Так, я жду.

— Сэр, но туда нужно добраться. Это не меньше двух дней езды.

— Что? Зачем ты увез ее туда?

— Не гневайтесь, ваша милость. Я всего лишь бедный человек. Я покажу вам дорогу.

— Кино, вели оседлать двух лошадей. Ты поедешь со мной. Накормите этого человека. Будьте с ним обходительны! — приказал атаман. — Чтобы никто пальцем его не тронул. И выдайте ему половину названной суммы.

Через час все трое были уже в пути. Они ехали и ночью — Джоуд запретил останавливаться на ночлег. В Дункель они прибыли к двенадцати часам дня.

ГЛАВА XXIX ЛОВУШКА

Они выехали на площадь. Вокруг было мало народа. Люди спешили, двигаясь взад и вперед, и, казалось, мало обращали внимания на происходящее вокруг. Появление трех всадников мало кого заинтересовало.

Бернар спешился и повел лошадь под уздцы. Джоуд и Кино последовали его примеру, полагая, что путешествие окончено.

Король нетерпеливо оглядывался по сторонам, Кино исподлобья смотрел на слугу. Бернар, казалось, медлил.

— Где она? — повторил привычный вопрос Король.

Но он продолжал стоять и оглядываться по сторонам.

Секунда, и перед глазами слуги сверкнул нож. Король приставил лезвие к горлу Бернара.

— Отвечай, негодяй, что ты задумал! — тихо сказал он. Но его остановил голос Кино.

— Господин, не выдавайте себя!

Король обернулся. Пятнадцать вооруженных всадников медленно выехали на площадь. Джоуд узнал полицейские мундиры. Они были окружены.

— Это ловушка! — сказал Кино, и в ту же минуту раздался выстрел. Громкий вопль последовал за ним. На мостовую упал, с простреленным черепом, Бернар.

— Кино, это можно было сделать после, — тихо проговорил Король, вынимая свой пистолет и вскакивая на коня. — Нужно стрелять по лошадям, чтобы нас не смогли преследовать. Мы сможем прорваться сквозь их кольцо — их не так уж много.

Но Король еще не знал, каким оружием воспользовались полицейские.

— Именем закона! — раздался громкий голос одного из полицейских: очевидно, капитана.

Кино выстрелил, одна из лошадей споткнулась и повалилась на землю, увлекая за собой всадника. Следом раздались еще несколько выстрелов, послышались крики в толпе; и в ту же минуту властный голос офицера скомандовал:

— Бросьте оружие!

Джоуд прицелился в коня полицейского.

— Ваше сопротивление бесполезно! — продолжал офицер. — Смотрите!

В эту минуту раздался женский крик, и Король повернул голову. Это было жестокое зрелище. У распахнутого окна гостиницы, за оконной решеткой, он увидел свою королеву: в изодранном платье, с полуобнаженной грудью, с распущенными волосами. Она, покачиваясь, стояла на подоконнике, истерически рыдая, и если бы не двое мужчин, державших ее за руки, она наверняка упала бы без чувств. Джоуд покачнулся, и его рука, державшая пистолет, опустилась. Это мгновение решило все. Бернар знал, каким оружием можно взять Короля.

Его стащили с лошади и выбили из рук пистолет. Кино пришпорил лошадь. Полицейские были рядом с ним, и задерживаться было бессмысленно. Он, повернувшись в седле, выстрелил последний раз в одного из полицейских, метнувшегося было за ним, и до Короля донеслись слова:

— За вас отомстят!

Джоуда сбили с ног и окружили. Он не сопротивлялся, спокойно перенося торжествующие возгласы полицейских и их брань.

Лолиана широко раскрытыми глазами смотрела на эту ужасную сцену. Она не могла поверить в сущность всего происходящего и только отчаянно шептала:

— Нет… Нет, это невозможно!..

Ее держали сильные руки; но теперь она и сама не хотела отходить от окна и, обхватив руками железную решетку, не отрываясь смотрела на происходящую ужасную сцену. Короля связали, и теперь полицейские пересекли площадь, волоча своего пленника за веревку, которой он был связан. Лицо его было сурово, и лишь в последнюю минуту эту суровость сменило отчаяние. Последний его взгляд был обращен к любимой.

— Нет! Нет! — донеслись до него душераздирающие крики. Лолиана беспомощно билась в руках своих мучителей. Они были сильней, их было двое, они были мужчины, но отчаяние и ярость придали ей силы. Она вонзила зубы в руку одного и, получив некоторую свободу, ринулась к двери. Второй мучитель обхватил ее обеими руками и потащил назад. Тогда Лолиана, не теряя ни минуты, выхватила из корсажа длинную булавку и трижды воткнула ее в скулу мужчины. Тот отпустил ее; попятился, вытирая кровь. Лолиана вырвалась из комнаты. Погони, как ни странно, не было, отчаянный план удался, несмотря на всю незамысловатость и поспешность. Лолиана не знала, что ее мучителям не было дано указания задержать ее в гостинице; им — наверное, тоже впопыхах — сказали только, что Король должен увидеть ее в их руках. И теперь, когда она столь решительно вырвалась из их рук, они не подумали о погоне.

Лолиана сбежала вниз по лестнице, не обращая внимания на крики и испуганные взгляды людей, находящихся в гостинице и на площади. Она выбежала на улицу и побежала по площади в ту сторону, куда увезли Короля.

— Джоуд! Джоуд! Нет! Прости меня, Джоуд! Нет, нет!

Она бежала, не разбирая дороги. Камни мостовой мелькали перед ее глазами, как сплошная серая масса. Она рыдала и продолжала бежать, сама не зная куда. Словно какое-то эхо, донесся до нее тяжкий вздох:

— Лолиана!

На мгновение перед глазами Лолианы пронеслись воспоминания: пожар, огромная кавалькада всадников, страшный взгляд Короля… Она вскрикнула и упала навзничь.

ГЛАВА XXX ОТЧАЯНИЕ

— Эдвард! Принеси из моей комнаты ароматический уксус! — крикнул звонкий женский голос.

Лакей бросился исполнять приказание. У Лолианы начинались судороги. Когда же ей дали понюхать уксуса, она, наконец, открыла глаза. Все плыло перед ней. Какие-то смутные образы проносились мимо, она в каком-то тумане видела перед собой картины прошлого, но не того прошлого, от которого она лишилась чувств, а далекого, когда она еще жила в доме своей тетки. Как странно — она видела перед собой склоненные над ней лица: Бетти — своей прежней подруги, Томаса — своего названного кузена. Она слышала их голоса; говорили о ней.

— Лили, скажи что-нибудь! Как ты себя чувствуешь? — спрашивал ее ласковый голос Бетти.

Она видела ее лицо.

— Ты меня узнаешь? Это я, Бетти. Неужели ты все забыла?

Это были фантазии ее воспаленного мозга. Она отвернулась и прерывающимся голосом произнесла:

— Нет, нет… Это невозможно!..

Она снова впала в беспамятство. Она лежала на чистой кровати, в чистой одежде, бледная, с матовой кожей, как восковая кукла. Слезы лились по ее щекам и стекали на подушку.

У ее кровати стояли женщина и мужчина.

— Бедняжка! — сокрушенно вздыхала женщина. — Как она здесь оказалась? Все это так странно. Уж сколько времени прошло с тех пор, как она ушла от покойной миссис Стонер — мир ее праху, — и теперь так неожиданно объявилась здесь. Как ты думаешь, что привело ее сюда?

Мужчина пожал плечами:

— Мне кажется, она не сладко жила все это время, — иначе мы не нашли бы ее на улице. Все это счастливая случайность.

— Счастливая? — Женщина посмотрела на него.

— Для нее, — поправился он. — Неизвестно, что было бы с ней, если бы мы не нашли ее. Надо бы узнать, что с ней произошло. Она, я вижу, неважно себя чувствует.

— Да, ей очень плохо. Нужно сказать Джону, чтобы он пустил ей кровь.

— Джон! — крикнул мужчина, подзывая врача, но женщина остановила его.

— Тише! Не разбуди ее! Мне ее жаль.

— Я позову его. — С этими словами мужчина вышел из комнаты.

Вскоре Ли очнулась.

— Джоуд! Джоуд! — закричала она, вскакивая.

Сначала женщина, исполняя роль сиделки, просто попыталась удержать ее, подумав, что это — обыкновенный бред. Но слова произвели-таки на нее свое действие. Притом — очень странное. Лицо женщины приняло, вместо давешнего заботливого участия, какое-то печальное и даже несколько злобное выражение.

Лолиана и вправду бредила. Она повторяла бессвязные обрывки фраз о каком-то пожаре, о пантере ("Как странно!" — нахмурилась при этих словах сиделка), о похищении, о погоне…

Пришел доктор и поставил диагноз: воспаление мозга.

Почти два месяца она сгорала в жару, как в пламени раскаленной печи. Новая сиделка, приставленная хозяевами, приютившими Лолиану, только успевала менять лед в повязке на ее лбу.

Однажды утром Лолиане стало лучше. Она открыла глаза и увидела рядом с собой, у постели, двух женщин. Одна из них знакома: это сиделка. Вторую она тоже когда-то видела раньше, но считала, что все подобное — бред, игра больного воображения. Однако она ясно видела сейчас это знакомое лицо. Женщина смотрела на нее голубыми глазами.

— Ли, ты не узнаешь меня? — послышался ее голос.

Лолиана несколько секунд смотрела на нее, словно проверяя, сон это или нет, затем произнесла слабым голосом:

— Бетти? Элизабет?

— Наконец-то! — воскликнула женщина. — Бедняжка, ты так плохо чувствовала себя! Скажи: сейчас тебе легче?

Лолиана долго не могла поверить себе.

— Бетти, где я? — спросила она.

— У меня. В моем доме.

— Как же я здесь очутилась?

— О, это целая история! Это ты должна объяснить все. Я довольно долго не могла разобраться во всем. В тот вечер мы с Томасом были на званом обеде… Вообще, в Дункеле общество — не из высокопоставленных лиц. Раньше я считала, что этот городок лучше, но теперь, когда мы окончательно поселились здесь, мне он совсем разонравился. Знаешь, у нас с Томасом была небольшая размолвка, мы разошлись. Я отправилась путешествовать… и когда приехала сюда, мне очень понравился этот город — такой чистенький, спокойный. К тому же, здесь такие живописные места. Я решила остаться. Врач сказал, что здесь более чистый воздух, и мне будет полезно — я ведь так испортила себе здоровье… А ровно через неделю приезжает Томас — он разыскал меня, продал наш дом в Лондоне и свое имение в Йоркшире и приехал ко мне с повинной. Я думала, что здесь мне будет лучше, но теперь просто умираю от скуки — такое общество не для меня. В Лондоне было так хорошо, мы дважды в год устраивали балы, и все говорили, что подобного развлечения еще не было. Ах, Ли, наши балы были самыми лучшими! А здесь… Остается только наносить визиты… В тот вечер мы были у… ах, забыла… и возвращались очень поздно. Наш кучер сказал, что за углом дома лежит девушка, — очевидно, magna peccatrix[6]. Но я не могла проехать спокойно, не узнав, что с этой девушкой случилось. Я решила узнать, не больна ли она. Кучер подошел и сказал, что она без сознания. Каково же было мое удивление, когда я подошла и при свете фонаря увидела твое лицо! Разумеется, я не могла оставить тебя там. К тому же, я теперь вижу: у тебя скоро будет ребенок. Скажи, Ли, ты вышла замуж?! — быстро спросила она.

— Да, Элизабет. У меня есть муж.

— Но расскажи, что с тобой произошло?

Лолиана больше не отвечала. Она и сама почти ничего не помнила — рассказ Бетти не помог ей вернуть память.

Дверь тихонько отворилась, и в комнату вошла старая служанка — сиделка Лолианы.

— Мадам, — обратилась она к хозяйке. — Господин… ну, тот самый… просит принять его. Велите отложить визит?

Бетти вскочила.

— Нет! Ни в коем случае! Где он?

— За этой дверью, в гостиной.

— А где мистер Томас?

— Он еще с утра отправился на прогулку.

— Значит, он не вернулся?

— Нет, мадам.

— Поговори с ней, — сказала она, указывая на Лолиану. — Не давай ей молчать. Ей необходимо вернуть память.

С этими словами она вышла. Сиделка села на ее место.

— Как вы себя чувствуете, миссис?

— Спасибо, уже лучше, — упавшим голосом ответила Лолиана. Из гостиной до нее доносился веселый голос и смех Бетти и приятный мужской бас.

— Быть может, вы голодны?

— Да, пожалуй, я съела бы что-нибудь.

Сиделка вышла. До Лолианы доносились обрывки фраз из соседней комнаты:

— Зачем же вы ее держите? — спрашивал мужчина.

— Я когда-то знала ее… воспитывалась… в доме Томаса… в общем, она неплохая девушка, только… и гордая…

— Если бы она была хорошей… не была бы на улице…

— С ней, наверное, случилось несчастье…

— Нет, я не верю… оправдания… все это… только благодаря вашему милосердию…

Бетти засмеялась.

— Мне просто жаль ее, — говорила она. — Она тяжело больна… уже лучше.

Вскоре вернулась служанка и принесла Лолиане завтрак. Ли немного подкрепилась.

… Она уже могла сидеть в постели, опершись на подушки, и теперь иногда разговаривала с Бетти. Г-жа Стонер тщетно старалась вернуть ей память, заговаривая с ней на разные темы. Лолиана оставалась безучастной. Это был упадок сил. Она могла долго не произносить ни слова, и на лице ее был безмятежный покой, словно у сонного младенца. Доктор только качал головой при виде такого ее душевного и физического отдыха.

— Следовало бы чем-то поразить ее воображение. Такое состояние опасно и для нее самой, и для будущего ребенка.

— Но ей нельзя волноваться. Иначе…

— Конечно! — воскликнул доктор. — Ей ни в коем случае нельзя волноваться. Я говорю лишь о том, что необходимо как-то расшевелить ее. Были ли у нее тяжелые воспоминания? Что вам известно о ее прошлом?

Но Бетти ничего не знала о недавнем прошлом Лолианы, и поэтому были все основания предполагать, что обморок и продолжительная болезнь произошли от пережитых треволнений.

— Лучше не напоминать ей о прошлом. Ей необходимо отдохнуть, только тогда возможно скорое выздоровление. Кстати: ведь она узнала вас?

— Да.

— А когда вы виделись с ней последний раз?

— Сегодня утром.

— Нет, я говорю о ее прошлом.

— Года два назад… в общем, я не помню.

— Скажите: какая обстановка была вокруг нее?

Бетти пожала плечами:

— Во всяком случае, ничего трагического в ее судьбе не было. Ведь она жила в хорошей семье.

— Попробуйте вернуть ее к тем дням, когда она чувствовала себя хорошо. Напомните ей самые счастливые дни из ее жизни, поговорите об этом. Но не пытайтесь ничего узнавать с настойчивостью или напоминать о том, что произошло с ней.

— Но разве не лучше попробовать вернуть память скорее, пока она окончательно не позабыла все?

— Мадам, лучше не применять этих хваленых средств. Возможно, они и пригодились бы в любом другом случае. Но тяжелые воспоминания могут сказаться на здоровье будущего ребенка. Это не убьет болезнь, а только губительно скажется на темпераменте.

— Скажите, доктор, как долго она еще будет больна? — озабоченно спросила Бетти.

— Все зависит от ее состояния и от вас. Есть ли у нее родные, которым можно было бы написать о ее местонахождении? Вы еще не сделали этого?

— Нет, у нее никого нет… Об этом я и говорю. Она здесь уже два месяца.

Элизабет взглянула в удивленное лицо доктора и, извинившись, что не может уделить ему более ни единой минуты внимания — все ее внимание принадлежит оставленному гостю, — вышла вон.

Что уж говорить! Известие обеспокоило Бетти. Она была не зла и по старой, как говорится, дружбе охотно приютила Лолиану у себя, но… на лекарства и на советы доктора ушло достаточно много денег. Теперь уйдет еще неизвестно сколько. Бетти знала: никто не вернет их. Ей ничего не известно о муже Лолианы и об отце ее будущего ребенка. Кто он? Что, если какой-нибудь бедняк, настолько обездоленный, что чете Стонеров придется платить даже за его проезд до Дункеля, чтобы он смог добраться к ней? Конечно, платье у Лолианы, пусть грязное и рваное, было не из простых: блестящего черного атласа, с дорогими украшениями и кружевами. Но ведь не только мужья дарят женщинам такие платья!

Ах, что уж говорить: непрошенная гостья ставила супружескую чету в трудное положение. Правда, Бетти ухаживала за нею, помогала поправиться, беспокоясь — кажется, даже более назойливо, чем надо бы, — о ее здоровье и о ее будущем ребенке. Конечно, участие всегда было первым чувством Элизабет, хотя в прошлом у нее приключилась из-за Лолианы ссора с мужем (читатель, наверное, еще помнит одну давнюю сцену в йоркширском саду миссис Стонер-старшей). Конечно, женское чувство участия и понимания всегда были в числе ее первых чувств. Но… но… но… болезнь Лолианы затягивалась, и все отчетливее вставал известный вопрос. Итак, прошло около двух месяцев, а Бетти почти полностью избавилась от своих человеколюбивых побуждений.

Но не подумайте, дорогой читатель, что Элизабет Стонер была по натуре своей человеком жестоким. О, нет; выслушав доктора, она надолго задумалась, задержавшись в коридоре, и решила… конечно же, не выбросить Лолиану на улицу, а оставить ее у себя и продолжить уход за нею. Разве что немного воздержаться при покупке лекарств, умерить консультации врача. Если время может вылечить Лолиану, то пускай она выздоравливает, просто лежа в постели и набираясь физических сил.

Жизнь Бетти в Дункеле становилась скучной и все больше тяготила ее. Поначалу она была рада отдохнуть, успокоиться после душевных мук — ведь в ее жизни тоже были приключения, и об одном из них читателю уже известно, — но вскоре тихая жизнь опротивела ей. Это была по-своему неуемная натура, жаждущая развлечений. Бетти обладала душевной силой и трезвым умом, и в то же время была мягкой, очень чувствительной и любила праздную жизнь. Когда она жила в Лондоне, день ее начинался с четырех часов вечера — раньше вставать таким богатым и прекрасным женщинам не полагалось. Бетти была непостоянна, расточительна и любила всевозможные материальные блага. Когда она приехала в Дункель и решила посвятить свою жизнь этому городу, в ней проснулся дух реформатора. Она строила грандиозные планы о том, насколько великолепен будет ее дом, как роскошно она его обставит, какую дорогую мебель приобретет, какой неподражаемой чистотой и свежестью будет сверкать ее имение. У нее была страсть к роскоши, ко всему праздничному и яркому. Она представляла себя красивой и веселой хозяйкой, которой будут восхищены все мужчины: в доме ее никогда не будут смолкать голоса гостей! Однако, как она уже упоминала, общество этого городка не устраивало ее, слишком скучные и чопорные лица были у гостей. Вскоре она приуныла. По всему дому распространилась эта тоска. Бетти часто бывала неряшлива, и служанки, видя ее безразличие, совершенно запустили работу. Когда приехал “с повинной” ее муж — Томас Стонер, чтобы снова связать с ней свою жизнь, атмосфера уюта и комфорта кое-как наладилась. Бетти устроила небольшую сцену, прежде чем простить своего супруга. Она была капризна и упряма по мелочам, но, если судить в общем, обладала характером податливым, спокойным и терпеливым. Она часто ссорилась с Томасом по мелочам из-за своих капризов, и для того, чтобы жить с ней в ладу, необходимо было либо вовсе не слышать ее жалоб, либо идти на всяческие уступки, чтобы как-то задобрить ее. Очень часто она забывала свои обиды уже через несколько минут, и спокойные отношения снова восстанавливались на определенный срок. Бетти любила завязывать знакомства с людьми высокопоставленными и влиятельными, и ее красота, ее очарование помогали ей в этом. С рождения ей была свойственна любовь к красивым вещам, цветам, платьям, к украшениям, различным безделушкам, к тонкой кухне и винам. Такие женщины разорительны для своих мужей и поклонников. Однако, как говорится, их миловидность и очарование искупают все эти “грешки”. Бетти была в какой-то мере эгоистична, но в то же время ласкова и добра, как ребенок. Все зависело от ее настроения.

Во время ссоры с мужем Бетти, разумеется, не имела недостатка во внимании. Элизабет любила комфорт и роскошь. Когда-то она мечтала о веселой, праздной жизни без забот. Ей нравилась такая жизнь, она успела изведать ее и уже не смогла бы прожить иначе, но все же в душе у нее была единственная мечта — любить и быть любимой. Малейшее противоречие вызывало у нее гнев и слезы. Бетти была очень ревнива, и, хотя сама была довольно легкомысленна и нередко изменяла тому, кого любила по-настоящему, это чувство, которое перечеркивало всю ее жизнь, тоже не давало ей покоя. Однажды, во время своего путешествия, которое она совершала, чтобы развеяться и позабыть о ссоре с мужем, она была гостьей в Замке Любви…

Немудрено, что бред Лолианы, то и дело повторяющей имя Короля, заставил ее опечалиться и испытывать к Лолиане некоторую неприязнь: она напоминала о том, что Элизабет сама тщательно скрывала от себя и других.

Силы возвращались к Лолиане. Никто не упоминал о ее прошлом, никто не приставал к ней с расспросами. Бетти теперь, когда началось выздоровление, редко навещала ее, а часто не бывала дома вообще: уезжала либо кататься, либо с визитами. Мистер Томас иногда сопровождал ее. А иногда либо тоже оставался дома, либо говорил супруге, что ему “необходимо отлучиться на какой-то срок”, и — два экипажа разъезжались в противоположные стороны: миссис Элизабет — отдельно, ее муж отдельно. Днем Лолиана вставала на несколько часов. Сидела у окна и листала журналы.

В тот вечер, когда Лолиана в фиолетовой гостиной читала надписи в альбоме Бетти, дом опять остался без хозяев. Мистер и миссис в очередной раз направились “с визитами”.

День был серый и облачный, но не холодный, — один из первых дней июня. Ли не думала ни о чем определенном — в ее душе царил покой, и мысли ее были бессвязны и пусты.

Вскоре дверь отворилась, и в гостиную вошел в дорожном костюме и перчатках мистер Томас. Лолиана взглянула на него, но не узнала. Он почти не изменился за два года, что она не видела его, но теперь в ее памяти не было такого образа — она его не помнила.

Он направился в комнату, по-видимому, не заметив ее, но когда проходил мимо зеркал, обратил внимание на отражение — и обернулся. Лицо его приняло насмешливое и вместе с тем нежное выражение. Он бросил перчатки на стол и, поклонившись Лолиане, сел напротив нее.

Она ответила на поклон.

— Мне приятно видеть, что вы уже поправляетесь, — сказал он ласково. — Ведь вы уже лучше себя чувствуете?

— Да, сударь, благодарю вас. Благодаря стараниям мадам Элизабет я уже скоро совсем поправлюсь.

— Мадам Элизабет! — торжественно повторил он. — В таком случае позвольте мне назвать вас мадам Лолиана. Да, жаль… Ведь прошло не так уж много времени, а как изменились отношения между нами! — вздохнул он.

Лолиана удивленно посмотрела на него.

— Честно говоря, — продолжал он, — мне немного жаль тех прежних времен. Мне кажется, они прошли бесследно. Ах, если бы их можно было вернуть! Вы помните, Лолиана, когда-то вы называли меня кузеном, а я вас — моей дорогой кузиной.

Лолиана побледнела. Она встала, намереваясь уйти; но он остановил ее.

— Постойте, Лолиана! Куда же вы? Вы не хотите говорить со мной? Впрочем, вы и раньше слишком редко удостаивали меня своего разговора или взгляда. Поверьте, мне так горько сознавать это. В последний раз, когда мы расстались с вами на достаточно долгий срок, вы были слишком суровы… Не правда ли, мы расстались не так, как подобает давно знакомым людям?

Лолиана обернулась к нему:

— Простите, сударь, но я не знаю вас. Мы с вами знакомы совсем недавно.

— Как? — удивился он. — Вы не узнаете меня? Я — Томас Стонер. Вы воспитывались у моей матушки, и все называли вас ее племянницей…

Лолиана непонимающе смотрела на него.

— Этого не может быть! Ведь вы помните мадам Элизабет, — стало быть, должны помнить и меня. В последний раз мы с вами виделись в саду, а потом вы покинули нас и, кажется, вышли замуж.

Лолиана пошатнулась. Он подошел к ней, обнял, чтобы поддержать; но как только он дотронулся до нее, она вырвалась. Он опять ласково взял ее за руку и подвел к креслу, но Лолиана не села.

— Боже мой! Простите; я не знал, что это напоминание так взволнует вас! Я не знаю, что говорит доктор, но отложим этот разговор, если вам угодно. Давайте поговорим о чем-нибудь другом. Как вы бледны! Скажите, вы не хотели бы прогуляться? Вам будет полезен свежий воздух, я уверен. Врач говорит то же самое. Я бы мог сопровождать вас.

— Мистер Томас, — внезапно обернулась она к нему. — Давно ли я больна?

— Да, Лолиана, ваше состояние было настолько тяжелым, что мы опасались за вашу жизнь.

— Неужели все было настолько серьезно? — спросила она, разговаривая скорее сама с собой.

— Да. Поэтому я искренне говорю вам, что вам необходимо бывать на свежем воздухе. Вы быстрей поправитесь.

— Благодарю вас, сударь. Я думаю, я учту ваш совет и, если мадам Элизабет позволит, буду гулять…

Предложение было на время отклонено, но врач, действительно, советовал совершать прогулки, и Бетти разрешила сиделке гулять с Лолианой в небольшом садике вокруг дома.

Дорожки в садике были посыпаны песком и аккуратно очерчены красным кирпичом. Лолиана шла медленно — теперь она не могла ходить быстрее. В саду было несколько клумб с различными цветами — начиная от капризниц-роз и кончая обыкновенными крокусами. Лолиана села на скамейку у одной из клумб. Ее сиделка уселась рядом.

— Посмотрите, мадам, какие чудесные цветы! — сказала она. — Наша барыня любит цветы, поэтому заставляет садовника каждое утро ставить в вазоны по букету. Вон в той небольшой оранжерее — ее любимцы, самые великолепные цветы. Их обычно ставят в вазы или корзины, — когда хозяйка принимает гостей. Садик этот красивый, да только работы много. Красиво, когда цветы стоят в вазах, в пышных букетах, а вот эти, маленькие, — мне кажется, незачем особенно украшать ими сад. За ними ведь тоже ухаживать надо, а пользы от них никакой — отцвели и скрылись под снегом. Никакого толку от этих ромашек и фиалок.

Она наклонилась и сорвала одну сиреневую фиалку. Несколько секунд разглядывала ее, затем оборвала лепестки и пустила их по ветру. В руках у нее остался только стебелек.

Лолиана побелела как полотно, но сиделка не смотрела на нее. Ли не отрывала взгляда от изуродованного цветка. В голове у нее пронеслись обрывки мыслей, каких-то страшных картин; но не более. Она ничего не могла вспомнить.

— Мадам, — снова заговорила сиделка. — Могу ли я вас попросить кое о чем? Вы такая хорошая, такая добрая…

Лолиана ждала окончания фразы.

— Мадам Стонер мне велела сегодня весь вечер быть с вами — ее ведь не будет дома… Но вы, я вижу, себя совсем хорошо чувствуете. Могу ли я вас попросить? Сегодня вечером… На этот день у нас с Льюисом назначена помолвка. Год назад мы познакомились с Льюисом и назначили даже свадьбу на это число… А мадам Стонер неволит меня ухаживать за вами. Я рассчитывала, что к этому дню вы поправитесь, но мадам говорит, что вам нужен еще уход. Мадам, отпустите меня на несколько часов… Я быстро вернусь! Я прошу вас!

Лолиана улыбнулась и, конечно же, отпустила сиделку, сказав, что вечером сможет обойтись и без нее. Девушка горячо благодарила ее.

— Мадам, а вы не скажете хозяйке? — спросила она с беспокойством.

— Нет, Мэгги, не скажу. Конечно, ты можешь идти. Когда ты собираешься уходить?

— Сразу после прогулки. Льюис обещал зайти за мной… О, мадам, вот он! — радостно воскликнула девушка, указывая рукой на отворяющуюся маленькую калитку в дальнем конце сада.

Лолиана обернулась и вздрогнула. Мужчина, взглянув на нее, остановился. Ли вскочила и закрыла лицо руками, словно ее хотели ударить.

— Нет, нет! Не хочу! Нет! — дрожа всем телом, закричала она. — За что? Джоуд! Джоуд!

Мужчина тоже узнал ее и теперь рад был бы скрыться — в гостиничном номере она, отбиваясь, укусила его за руку, он это еще помнил.

Лолиана зашаталась. У нее закружилась голова… А вечером Лолиана снова слегла в постель. Но теперь ее болезнь усугубилась — она была почти на краю гибели. Доктор сказал, что вновь вылечить такое воспаление почти невозможно.

ГЛАВА XXXI НАДЕЖДЫ РУШАТСЯ

— Он — государственный преступник, и его следует судить, и судить по закону, а не прибегать к тайным быстрым… непосредственным мерам.

Этот разговор начался в кабинете полицейского капитана. Речь шла о пойманном некоторое время назад преступнике. Вина его была огромна, а охота за ним была давно прекращена только потому, что слишком велика была слава этого человека и слишком могуществен был он. Его судьба решалась в этой комнате, и вокруг этого вопроса возникли споры.

— Держать его дальше бесполезно и опасно. Я не могу быть уверенным, что сегодня ночью он не сбежит. Не отрицайте, капитан, он может испариться, и никто не узнает, куда он делся. Он запугал всех караульных, и теперь они все наотрез отказываются нести пост по ночам. Если бы вы знали, сколько пришлось нам намучиться с ним!

— Юридический устав требует, чтобы над ним был учинен суд. Его вина велика, и вы сами сознаете это, поэтому следует это дело передать в Высший суд. Его имя известно многим, поэтому министры не преминут разобраться во всем этом и учинить расправу, как того требует закон. Нам причитается многое, — это, действительно, невероятный подвиг. Однако есть еще одно возражение — мы поймали атамана, но его многочисленная армия осталась, и необходимо взять наиболее отъявленных из них, застать их врасплох. К замку приблизиться трудно, и в этом нам может помочь только он сам. Я слышал, они его боготворят.

— Но, капитан, это будет тянуться мучительно долго — весь этот юридический процесс… и за это время, я опасаюсь, мы можем его упустить.

— Это — лишнее! Он довольно крепко прикован. К тому же, у нас есть чем усмирить его. Кстати, почему вы жалуетесь мне на его непокорность, когда есть такой легкий способ успокоить его на достаточно долгий срок?

— Но, капитан, у нас нечем доказать свою правоту. Ведь нанятые болваны упустили женщину, и теперь у нас нет вещественного доказательства. Кроме того, мои помощники боятся его не потому, что он может убить их, — он действительно достаточно крепко прикован, — а потому, что этот уже укоренившийся страх перед ним и его могуществом не дает им понять сущность его теперешнего положения.

— Ничего-ничего, их можно успокоить. Ты видел, какое действие произвела эта сцена на него? Он успокоится — я уверен. Согласен, это в какой-то степени жестоко, но иного пути поймать такого человека нет. Нам не нужны вещественные доказательства. Он видел ее в наших руках, он поверит в то, что все зависит только от него, — поэтому ему нужно изредка напоминать об этом. Он успокоится. Когда ты сменил караульного в последний раз?

— Нынче утром, капитан.

— Ну, что ж. Идем туда. — Капитан поднялся.

— Куда? К нему?

— Чему же ты так удивлен? Сегодня я кое-что выпытаю у него, а завтра утром мы отправим его в Лондон. Наше дело сделано, теперь пускай за него принимается Высший суд.

С этими словами капитан отворил дверь и вышел из своего кабинета. Второй — его собеседник и, видимо, подчиненный — следовал за ним.

Ужасная картина ждала их. Дверь в “обитель” Джоуда была настежь распахнута, на пороге лежали успевшие закоченеть трупы караульных, а на песке во дворе были видны следы лошадиных копыт. Наручники, прикованные к большому стальному кольцу в стене, были сорваны и лежали на холодном каменном полу.

— Я говорил вам, — прошептал один из вошедших, глядя на все эти следы.

Пускаться в погоню было бесполезно — разбойник, должно быть, умчался далеко; к тому же следы на песке говорили о том, что освободителей было много.

Планы тщеславного капитана, мечтавшего о славе и почете после совершенного им подвига, разрушились. Но все же ему было чем утешиться — ему сохранили жизнь.

Однако… Мы предоставим читателю самому решить, была ли это удивительная случайность или преднамеренные действия, — но в ту же ночь дом капитана полицейских сгорел, причем произошло это так быстро, что никто даже не успел выбежать из дома. Остальных помощников капитана постигла не менее печальная участь. Наутро их нашли связанными и уложенными в ряд, причем все они были обезглавлены.

Джоуда беспокоила мысль о потере Лолианы. С тех пор как ее вырвали из его объятий, он не мог найти ее. Тщетно ждал он очередного гонца, который отправлялся в то или иное место, чтобы узнать что-либо о местонахождении Лолианы. Ему приносили только печальные вести о неведении.

Король потерял всякую надежду отыскать ее. Несколько месяцев он тщетно старался найти ее, и в конце концов ему пришлось снова смириться с мыслью, что она умерла. Смириться — пожалуй, неподходящее слово. От этой мысли ему становилось тяжелей, но никаких доводов против не было. О Лолиане действительно ничего не было известно.

Он совершенно изменился; лицо его посерело, он похудел. Совсем недавно он оплакивал ее, — но ему вернули надежду. Он убедился в том, что она жива, — но в последний момент он снова потерял ее.

Да, он преступник, он грешник — разбойник, убивший на своем веку немало людей и завоевавший себе тем славу. Он знал, что его боятся и осуждают, но эта казнь превышала его вину. Жизнь потеряла для него всякий смысл.

Кино, однако, решил разыскать хотя бы тело Лолианы или узнать, где она похоронена. Он, втайне от Короля, отослал еще несколько человек в Дункель и за его пределы. Многого он не добился; и тогда, даже не спросив разрешения Короля, он сам отправился в этот городок, чтобы вернуться с каким-либо известием или не вернуться совсем.

Первым делом он отправился в гостиницу “Дункель” и, хорошо заплатив хозяину, узнал имена тех двоих, что держали Лолиану у окна в памятный злосчастный день. Хозяин не мог отказать “такому богатому джентльмену” и приложил все усилия, чтобы его любопытство не осталось без удовлетворения. Вскоре к Кино явился один из негодяев. Бедняга! Он сразу понял, с кем имеет дело, и откровенность его не знала границ. Правда, не знала границ и его болтливость: “Я грузчик, всего только грузчик, а деньги, сэр, нужны всем, и я согласился за определенную сумму побыть караульным при женщине, которая находилась в этом номере…”, — но тем не менее в скором времени перед Кино стоял второй негодяй, с которым его свел первый. Тут старания Кино увенчались успехом. Льюис — так звали второго — был менее разговорчивым, зато указал дом, а главное — назвал имена хозяев дома, в котором нашла приют Лолиана. Кино нахмурился, когда узнал, что она больна. (К тому времени, когда он разыскивал ее, ей стало значительно лучше, но Льюис говорил о событиях, которые имели место при нем: он видел, как Лолиана упала в обморок, заметив его, и оттого тяжко заболела.) Однако Короля должна была обрадовать и такая весть. Правда, возникло еще одно затруднение. Кино понял, какое именно, когда Льюис назвал имя хозяйки, которая приютила Лолиану у себя. Странное, непредвиденное стечение обстоятельств! Но тем не менее радостная весть у него теперь была, и он направился в замок, чтобы рассказать об всем Джоуду.

Король был разгневан самовольной отлучкой помощника. Кино с большим трудом мог заставить его успокоиться. Но он знал, какое действие окажет на Короля его новость! И был неправ только в одном: Король, не слушая его предостережений, немедленно отправился назад в Дункель сам. Верный помощник поспешил следом.

Они сняли в гостинице номер. В тот же день Король отправил Кино к Лолиане.

Слуги встретили его с холодной непреклонностью и вежливо поставили его в известность: “Эта женщина не имеет в доме никаких прав, а значит, надо обращаться прямо к хозяйке”.

Отчего-то Кино не проявил особой настойчивости:

— В таком случае, дома ли миссис Элизабет?

— Нету. Не раньше двенадцати.

— Хорошо.

Джоуд, узнав от Кино обо всем, решил написать письмо Лолиане. Так он и сделал.

ГЛАВА XXXII СЫН КОРОЛЯ. ПРОЗРЕНИЕ

Лолиана не поправлялась. В ясные дни она сидела у окна в кресле и туманным взором смотрела на площадь. Начались августовские затяжные дожди. В такие часы Лолиана, оставаясь в одиночестве, плакала. Все ее прежние волнения, горести, страдания выливались в этих слезах. Бетти не любила, когда она плачет. Хотя она не особенно часто видела, как она плачет, потому что не особенно часто бывала в комнате у Лолианы, эти слезы раздражали ее. Лолиана повторяла сквозь рыдания, прислонившись к оконному стеклу или откинувшись на спинку кресла, одно-единственное имя. Теперь Бетти не допытывалась, кого именно она зовет: Лолиана никогда не отвечала на подобные вопросы — только умолкала в испуге.

Обычно каждый вечер, часов около пяти, Лолиану навещал Томас (если, конечно, жены не было дома). Он справлялся о здоровье, сообщал новости и вообще разговаривал с нею как-то уж слишком задушевно. Но Лолиана отвечала ему неохотно, и зачастую разговор прерывался из-за ее упорного молчания. Присутствие больной начинало не на шутку тяготить Бетти. Томас не раз слышал, как та высказывала предположения о том, что Лолиана совершенно здорова и "жалуется на боли в затылке только потому, что ей некуда пойти". Однако согласилась оставить ее у себя: у Лолианы вот-вот должен был родиться малыш.

Лолиана думала о своем будущем ребенке с каким-то отчаянием, а подчас и болью. Она хотела бы умереть — после смерти Короля жизнь ей была не нужна, — и только это удерживало ее. Это был его ребенок, ее первенец, и она должна сохранить его жизнь. И часто она ужасно беспокоилась, что ее изнурительная, опасная болезнь могла повлиять на его здоровье.

Лолиана родила в субботу, в шесть часов вечера. Она опасалась, что ребенок может родиться мертвым, — слишком много ей пришлось пережить и слишком тяжелой была ее болезнь, — и, как ласковые успокаивающие слова, на нее подействовал возглас сиделки:

— Мальчик!

Лолиана потеряла сознание.

Бетти, несмотря на свое прежнее недовольство, улыбалась, когда Лолиана открыла глаза.

Малыш был смуглый, с темными, почти черными волосами. Мистер Томас, когда увидел ребенка, сказал, что он хорошо сложен.

Бетти находилась в комнате Лолианы, когда в дверь робко постучалась служанка. Элизабет гневно взглянула на нее.

— Что тебе нужно?

— Мадам, письмо вашей гостье.

— Лолиане? — удивилась Бетти, выходя в гостиную, чтобы не нарушить сон Лолианы, и затворяя дверь. — Этого не может быть! От кого же?

Она взглянула на конверт и вздрогнула, узнав почерк.

— Это немыслимо! — прошептала она и направилась в свою комнату, вскрывая письмо.

“Милая моя, дорогая моя Лолиана!

Ты не можешь себе представить, насколько тяжела была для меня разлука с тобой. Прости меня, моя королева, за то, что я не смог уберечь тебя, — сам я себе этого никогда не прощу. Ты видела, как меня схватили на площади, заставив меня сдаться, сказав, что ты в плену. Прости, я потерял надежду найти тебя еще тогда, когда собственноручно поджег замок Брума. Это было мучительное состояние — сознавать, что своей рукой я погубил тебя.

Уже несколько месяцев я тщетно разыскивал тебя и почти потерял надежду. Напрасно я молил творца вернуть мне тебя — твою улыбку, твой сладкий голос, твой нежный взгляд. Лишь благодаря стараниям Кино я смог узнать, где ты находишься, и вот теперь…”

Бетти не смогла читать дальше — в ее глазах стояли слезы. Она мгновенно поняла, что означали слова Лолианы, ее бред и переживания о прошлом. Она и не подозревала, что, ухаживая за ней, спасая ей жизнь, она тем самым растравляет душу, обнажает раны, которые она надеялась залечить единственным целительным бальзамом — временем. Это письмо, случайно попавшее к ней, было словно нож в сердце.

Бетти не выдержала и, закрыв лицо руками, разрыдалась. Когда первая минута отчаяния прошла, она дочитала письмо.

“Дорогая моя, напиши мне только одно слово, и я приду за тобой. Ты больна, я знаю, — любое твое страдание передается мне, но в тысячу раз острее. Сможет ли моя любовь и забота о тебе исцелить тебя?

Лолиана, ответь мне, и в ту же минуту я буду у твоих ног. Прости, прости меня, моя бесценная! Бог слишком жестоко наказал меня и послал мне суровое испытание. Прости меня, моя Лолиана!

Я люблю тебя…

Твой Король…”

Бетти сидела задумавшись. Теперь она не рыдала, теперь на смену отчаянию пришли горькие размышления о несправедливости господа к людям и о его жестокости. Она сидела так около получаса, затем встала и решительно направилась в комнату Лолианы.

Там никого не было, кроме роженицы и уснувшего малыша. Бетти подошла к нему и только сейчас заметила, что мальчик очень похож на Джоуда. Теперь она не сомневалась: Король был его отцом.

Бетти села напротив Лолианы и посмотрела ей в лицо. Ли спала, на лице ее все еще оставался отпечаток боли и страдания. Но ее страдания, ее муки теперь не находили сочувствия в душе Элизабет — она тоже страдала, и еще как! Эта женщина, которой она спасла жизнь, дважды была ее соперницей — в замужестве и в любви.

Как странно! Ведь она, Бетти, могла равнодушно проехать мимо этой бесчувственной женщины, бросить ее на произвол судьбы, и тогда она наверняка погибла бы, а с ней и ее сын. Почему она не сделала этого? Почему?

Бетти кусала губы от ярости и отчаяния. Она знала, что не сможет завоевать любовь Короля, она уже смирилась было со своей участью, и вот теперь в ее руках была жизнь Лолианы и малыша.

Как могла Бетти (она, с ее умом и красотой) так глубоко ошибиться в жизни?! Она подумала о своей любви к роскоши и решила, что, пошли ей бог счастья в душевной привязанности, она бросила бы ради этой страсти все свои увлечения. Она вспоминала о своем неудачном замужестве, о неприглядной своей семейной жизни, о своих мечтах, которым не суждено было осуществиться, обо всем, к чему она стремилась, чем могла бы обладать и в чем себе отказала. И все из-за нее! Из-за нее!

Ребенок шевельнулся и захныкал. Бетти, чтобы никто не мог видеть ее слез и ее отчаяние, поспешно вышла из комнаты, не потревожив мать. Она вернулась в свою комнату, перечла письмо — теперь уже совершенно спокойно, взяла бумагу и принялась писать ответ. Ер письмо было сдержанным, вежливым, словно она совершенно не была знакома с Королем, а лишь принимала во всей его трагической судьбе и судьбе Лолианы живейшее участие. Она писала о том, как она нашла Лолиану, как привезла ее к себе и как ухаживала за ней. Она сообщала, что Лолиана едва не лишилась памяти, и что она только благодаря стараниям ее доктора и ее самой начала поправляться, но тяжелые воспоминания снова уложили ее в постель. Она писала, как выхаживала Лолиану, как тщетно старалась разузнать что-либо о ее родных. И вот теперь, когда Лолиана получила это письмо от своего возлюбленного, она, Бетти, пишет под ее диктовку письмо, потому что сама она еще не в состоянии писать. Наконец, Бетти сообщила о рождении сына, о том, что мальчик, несмотря на тяжелую болезнь матери, родился здоровым и крепким. И лишь в конце, словно завершая свое послание, она писала, что Лолиане сейчас необходим покой в течение недели — не меньше: она еще слишком слаба и вынуждена лежать в постели. Намекала о том, что их дом был всегда гостеприимным, и что если она, Бетти, однажды помогла Лолиане выжить, то и в дальнейшем будет принимать в ее судьбе живейшее участие и поможет им встретиться. Словом, это было своего рода приглашение, и Бетти писала только о Лолиане. Она знала, как заставить Короля приехать.

Вскоре Джоуд действительно вступил в дом Элизабет. Она не встречала его, а как добрая сиделка находилась у постели Лолианы. Когда Короля проводили до гостиной и он вошел в комнату, она поклонилась ему и вышла, затворив дверь. Но за дверью она едва сдерживала слезы, слыша их приветствия и предчувствуя их Горячую встречу… Хотя… не стоит забегать вперед.

…С сильно бьющимся сердцем Король спешил в комнату Лолианы.

Она сидела на кровати, прижимая к себе малыша и ласково разговаривая то с ним, то с Бетти. Элизабет сообщила ей, что у нее есть “небольшой сюрприз”, и, едва заслышав приближающиеся шаги, встала и направилась ко второй двери.

Лолиана подняла глаза. Вскрикнула. Виною была не Бетти (она не заметила, как Элизабет исчезла).

— Это призрак… — прошептала она.

Король уже был у ног Лолианы.

Она все еще не могла поверить в действительность всего происходящего. Протянула руку и коснулась его лица:

— Джоуд!

Не проронив ни звука, он прижал ее вместе с ребенком к себе и коснулся горячими губами ее губ.

— Ты жив! Жив! — тихо произнесла она, первой прервав молчание. — Джоуд! Мой Король!.. Как я счастлива, как счастлива, что снова вижу тебя… Это правда? Это не сон? Тебя не убили?.. Как я боялась за тебя! Как я страдала! Сколько слез пролила!.. Джоуд! Джоуд, я не верю, что это не сон…

Джоуд успокаивал Лолиану, — она разрыдалась от пережитых волнений, — шептал ей нежнейшие слова и утешал, говоря, что теперь они снова вместе и теперь уже никто не разлучит их.

Джоуд положил руку на головку спящего малыша.

— Это твой сын, — прошептала Лолиана едва слышно и попробовала улыбнуться, но не смогла.

Джоуд прижал Лолиану к себе и поцеловал мальчика. Несколько минут Лолиана молча смотрела на Короля, обвив его шею руками, затем вдруг снова залилась слезами и прошептала, прильнув к нему:

— Джоуд, милый Джоуд… ведь мы больше не расстанемся?! Если нас снова разлучат, я не выдержу, я это чувствую… Ты ведь не оставишь меня?.. Ведь нет?..

— Ли, дорогая, успокойся!.. Больше никто не сможет вырвать тебя из моих объятий… Как только тебе станет лучше, мы уедем в замок, и там ты будешь жить спокойно, оберегаемая моей рукой и именем… Успокойся. Кто теперь сможет помешать мне увезти тебя?.. Успокойся, успокойся, любимая моя Лолиана!

ГЛАВА XXXIII РОКОВАЯ НОЧЬ В ДУНКЕЛЕ

Бетти больше ничего не слышала, она бросилась в свою комнату, упала на кровать и зарыдала. Затем, немного успокоившись, Элизабет поднялась. Глаза ее горели гневом, лицо было залито слезами. В душе ее кипела ненависть. Она воздела руки к небу и крикнула с угрозой:

— За что, господь, ты наказал меня?! Я не желаю унижаться, я отомщу за себя! Слышишь ты? Я отомщу! Твоя воля и твой суд мне не страшны! Я люблю его, и я заставлю его пожалеть о том, что он отверг меня!

Она явилась в кабинет супруга. Томас сидел на диване и читал какой-то роман.

Элизабет вошла к нему, держась рукой за стену, измученная, но полная гордости.

— Что с тобой, Бетти? — Он поднял на нее удивленные глаза. — Как ты выглядишь!

— Ключ! От матушкиной аптеки…

Он был поражен бледностью ее лица.

— Зачем тебе?

— Мне нужно! Дай ключ! Я плохо чувствую…

— Быть может, позвать доктора? — спросил он.

— Нет-нет! — воскликнула она, выхватывая из его рук ключ. — Я сама…

Бетти открыла небольшой шкаф, что находился в старой, никем не занимаемой комнате, и протянула руку ко второй полке. Там стояла зеленая банка с широкой пробкой. Когда она обернулась, перед ней стоял перепуганный слуга. Бетти почувствовала, что в душе ее поднимается ярость. Она кинулась к слуге:

— Если ты кому-нибудь расскажешь об этом, я… сживу тебя со света!

Слуга поклялся молчать, видя ее гневный взгляд.

Бетти вернулась в свою комнату и позвонила в колокольчик. Вскоре явилась служанка.

— Жаннета, приготовь чашку шоколаду!

Служанка вышла из комнаты исполнять приказание. Вскоре чашка с душистым горячим шоколадом стояла на столе, а Бетти держала в руках банку. Вытащив пробку, она засунула туда руку и вынула горсть белого порошка. Она несколько секунд держала его на ладони, словно размышляя, затем перевернула руку и высылала содержимое в чашку. В ее глазах не было ни слезинки. Она действовала расчетливо и уверенно. Когда порошок полностью растворился в жидкости, она взяла чашку и вышла из комнаты. Она направилась в комнату Лолианы, но в гостиной столкнулась с Королем:

— Простите, миссис, я хотел попросить вашу служанку принести немного льда.

Она, не отрываясь, смотрела на него, но не могла удержаться — слезы потекли по ее щекам.

— Что с вами? — спросил Король. — Вы плачете?

— Эти слезы… — пробормотала она. — Вы не обращайте на них внимания. Это слезы счастья. И больно, и приятно…

Как будто… Не обращайте внимания, мистер Джоуд… — Она замолчала. — Я столько слез пролила из-за вас! — прошептала она. — А вы абсолютно равнодушны к ним. Это жестоко… Я еще надеялась… Но теперь… Теперь она все отняла у меня, она, эта Лолиана!

— Простите! — Джоуд повернулся, чтобы уйти.

— Мистер Джоуд… — Она потянула его за рукав. — Подождите! Ведь я говорила вам, чтоб вы не обращали внимания на эти слезы. Это — прощальные слезы, ведь скоро вы уедете, и я больше не увижу вас. Простите меня и… и примите это от меня… Я приготовила для вас этот шоколад.

— Я не люблю шоколад, — спокойно ответил Джоуд. — Он очень горький.

— Да, именно поэтому я приготовила его. Я прошу вас — хотя бы за то, что я помогла Лолиане, выполните мою просьбу. В этой чашке — вся горечь моих слез, моих страданий и мук. Я прошу вас, Король. Это моя последняя просьба.

Джоуд взял из ее дрожащих рук чашку, поблагодарил. Губы ее дрожали: она бессмысленным, потухшим взглядом смотрела на него.

— Значит, я смогу взять лед? — спросил Король.

— Да, конечно, — горько, упавшим голосом сказала она. — Я сейчас распоряжусь.

Она повернулась, сделала несколько медленных шагов, затем бросилась вон из зала. Джоуд вернулся к Лолиане.

— Что это? — спросила она, указывая взглядом на чашку.

— Шоколад. Добрая хозяйка приготовила его для подкрепления сил.

— Шоколад? — переспросила Лолиана. — А я никогда не пила шоколад. Это вкусный напиток?

Джоуд пожал плечами.

— Попробуй, Ли. — Он протянул ей чашку. Лолиана хотела взять ее, но в эту минуту раздался детский плач. Лолиана обернулась к ребенку и взяла его на руки.

— Ничего, Джоуд. Я потом попрошу Бетти приготовить мне такой же напиток, она сделает.

Джоуд медленно пил шоколад и счастливыми безмятежными глазами смотрел на Лолиану и маленького Александра — так они назвали своего сына.

— Джоуд. — Лолиана подняла голову. — Я думаю, завтра нам можно отправляться в дорогу.

— Ты еще слишком слаба, Ли, я боюсь за тебя.

— Если ты будешь рядом со мной, мы спокойно доберемся до замка. Я чувствую себя сильной. Я доеду.

— Нет, моя девочка, ты должна набраться сил.

— Джоуд, но я не хочу больше оставаться здесь. Бетти очень добра, она когда-то была моей подругой, но ей пришлось слишком много помучиться из-за меня. К тому же я хочу домой.

Король улыбнулся:

— Вчера я написал твоему отцу о том, что у нас родился сын. Думаю, теперь он приедет к нам в замок и поселится у нас. А если нет, то как только ты поправишься, мы отправимся к нему. Вместе с Александром.

Лолиана слабо улыбнулась. Теперь у нее не было той восторженности, с которой она раньше строила планы, с которой возносила вверх свои мечты. Она радовалась, что снова рядом с Королем, но теперь на ее лице не светилась эта радость, и счастливая улыбка редко озаряла ее лицо. Джоуд понимал, что она перенесла тяжелую болезнь, и знал — потребуется немало усилий, чтобы вернуть Лолиане ее прежнюю веселость и свежесть. Но он верил, что ему удастся через некоторое время из этой подавленной, опечаленной женщины воскресить прежнюю прекрасную Лолиану. Она не выражала своей радости, хотя он снова был рядом с ней: но, быть может, благодаря его любви и его заботам она совершенно оправится и навсегда позабудет пережитую болезнь?

К следующему утру у Лолианы появились новое красивое дорожное платье, необходимое белье, полный гардероб для Александра и, вдобавок ко всему, отличный экипаж. Лолиана желала, чтобы поскорей настал завтрашний день, когда она сможет уехать домой и отдохнуть. Вечером Лолиана запечатала в конверт приличную сумму денег — плата за ее долгое проживание в доме Бетти. Она решила оставить конверт в своей комнате, чтобы не пришлось уговаривать Бетти взять эти деньги. Лолиана знала, что доставила Элизабет немало хлопот.

Король отказался от предложенной ему комнаты и остался в комнате Лолианы, сидя перед ее кроватью в кресле. Ли очень скоро уснула, прижав к себе малыша, — ей требовался отдых, чтобы не особенно уставать в путешествии.

Король закрыл глаза. Его разбудил терпкий привкус во рту. Он решил, что это от шоколада, и выпил воды. Отвратительный привкус все не проходил.

Он почувствовал тошноту и вынужден был ненадолго выйти в ванную; он почувствовал, как от сердца его в груди расходится пронизывающий холод. Ему казалось, что на языке у него лежит какая-то тяжесть.

Когда Лолиана открыла глаза, то первым, что она увидела, было кресло Короля. Он, бледный, почти лежал в кресле, его пальцы судорожно сжимали мягкие подлокотники.

— Джоуд! — воскликнула она, обеспокоенная его видом. — Что с тобой?

Он повернул голову и улыбнулся, но в этой улыбке было столько боли, что Лолиана похолодела от ужаса. Она бросилась к нему. Ребенок проснулся и заплакал.

— Джоуд! Ты слышишь меня? — спросила она.

— Лили, — прошептал он и потянулся к ней губами. Лолиана откинула волосы с его лба и прикоснулась губами к нему.

— Лолиана… моя королева!.. — простонал он.

Его пульс был еле уловим. Ли не на шутку испугалась, глядя на его лицо, белое как полотно, все в капельках пота, оно было безжизненным, словно маска.

— Джоуд! Джоуд! Подожди, я сейчас позову доктора! — Она кинулась было к двери, но он крепко схватил ее за руку и потянул к себе. Ее глаза были с беспокойством устремлены на него. Его расширенные зрачки слабо различали предметы, но он улыбался — улыбался!

— Ли… — прошептал он, сжимая ее руку. — Ли… поцелуй меня… наклонись…

— Джоуд, что с тобой? — воскликнула она в отчаянье, наклоняясь над ним. Он холодными губами касался ее лица. Внезапно из его груди вырвался глухой стон.

— Джоуд, пусти меня, я позову доктора! Джоуд!

Лолиана ломала руки. Но внезапно он объявил ей, что ему хорошо, что он сейчас встанет.

Он обнял ее и, опираясь рукой на ручку кресла, попробовал встать. Но тут его охватила судорога.

Лолиана упала перед ним на колени.

— Скажи мне: что с тобой? — закричала она. В ее глазах была мольба.

Он улыбнулся.

— Ли, я люблю тебя… ты — моя единственная…

Дыхание ее прерывалось рыданием. Она стиснула обеими руками его холодную руку, пытавшуюся еще удержать ее.

— Джоуд, молю тебя… Нет! Нет! Пусти меня! На помощь! Сюда! Сюда!

Она бросилась к двери, схватив плачущего ребенка.

Вскоре вбежали слуга и хозяева.

— Позовите доктора! Доктора! — раздавалось, как эхо, в толпе, наполнившей комнату.

Лолиана стояла на коленях перед Королем и рыдала, сжимая его руку. Рука Джоуда была мокра от ее слез; он, не отрываясь, смотрел на Лили.

— Не волнуйтесь, — сказал Томас, — нужно только переложить его на кровать — ему будет легче.

Он подошел, чтобы помочь Королю подняться. Джоуд отказался от помощи и, держа за руку Лолиану, привстал. Кровать была недалеко, но Джоуд не мог самостоятельно двигаться и упал на постель как неживой.

Вскоре пришел доктор. Еще у дверей, обратив внимание на мертвенный цвет лица Короля, он нахмурил брови.

— Сделайте, сделайте что-нибудь! — рыдая, говорила Лолиана. — Спасите его…

— Не плачь, — сказал Джоуд, освобождая свою руку и проводя ею по щеке Лолианы, словно желая вытереть ее слезы. — Скоро все пройдет.

— Джоуд, мой Джоуд, пожалей своего сына, пожалей меня! Я не вынесу этого! Я умру от отчаяния и горя, если ты…

— Успокойся, друг мой! — спокойно возразил он.

— Господи, чем я виновата?! Что я сделала? Смилуйся, смилуйся над нами!

Он прижал ее руку к своим холодным губам.

Александр плакал, выбиваясь из пеленок, но Лолиана не слышала его плача.

Король повернул голову.

— Дайте мне сына, — поднявшись на локте, сказал он. — Ли, принеси его.

Лолиана, обливаясь слезами, взяла на руки плачущего мальчика и склонилась над Джоудом, держа малыша перед ним.

Король улыбнулся и приподнялся, чтобы поцеловать сына.

— Он похож на меня, — тихо сказал он. — Он вырастет мужчиной и будет жить в моем замке. Ли, ты обещаешь мне, что он будет воспитан по законам Союза?

— Джоуд, не говори так! Не говори! Я не хочу тебя слушать! Это неправда, ты поправишься… Джоуд! Джоуд!

Она упала ему на грудь и зарыдала, сотрясаясь от беззвучных рыданий.

— Джоуд, Джоуд, пожалей меня! Ведь я всего лишь слабая, несчастная женщина…

— Успокойся, Ли, ты же видишь, ничего страшного нет. Ты же видишь, я сейчас встану… Это ненадолго. Я хочу попросить тебя, Лолиана… Пускай сюда придет Кино. Я должен сказать ему…

Все вышли из комнаты. Вскоре вошел бледный помощник и приблизился к Королю.

— Господин, это невозможно… Что произошло? Как все это случилось? — Он опустился на колени перед постелью Джоуда.

— Кино, ты всегда был мне верным другом и верным помощником… Тебе… Замок… Ты же видишь, у меня есть сын! Ты видишь, Кино? Мой род не оборвался… Он еще совсем малыш, но ты должен воспитать его по законам Союза. Ты слышишь? Быть может, когда он вырастет, он займет мое место, но в любом случае он должен вырасти мужчиной. А пока… ты будешь честно править Союзом, понимаешь?

Кино покачал головой. В его глазах стояли слезы.

— Нет, господин, нет! Вы должны жить, вы будете жить! Кто? Кто сделал это? Скажите: кто посмел поднять руку на Короля? Это невозможно! Господин!

— Кино, не называй меня господином. Ведь ты… ты клялся мне, что ты мой друг, мой брат. Не смей называть меня господином. — Он помолчал. — Это яд, — затем продолжал он. — Я не знаю, кто сделал это, но я чувствую яд… Это позорная смерть, Кино, я хотел бы погибнуть в честном бою, но умираю… как бессильный простой смертный. Я надеюсь, Кино, что после моей смерти Союз не распадется, и вы приобретете всемирную славу. Я верю, Кино!..

— Да спасите же его! — крикнула Лолиана, поворачивая к себе откинувшуюся голову Джоуда. — Позовите… Позовите доктора! Он не умрет! Спасите его!

Кино подошел к врачу:

— Что с ним? Придумайте что-нибудь! Этот человек не должен умереть! Он должен жить, его смерть невозможна. Тот, кто спасет его, будет счастливейшим человеком на земле.

Доктор заложил руки за спину и с суровым видом сказал:

— Мужайтесь, мой друг. Тут ничего поделать нельзя.

С этими словами он отвернулся. Кино испугался, как бы Лолиана не услышала этих ужасных слов, но вопль ужаса сказал ему: она услышала.

Пришел священник. Кино с мрачным видом заявил, что исповеди не будет, но Король, ошеломив своими словами сурового разбойника, сказал, чтобы священник подошел.

Лолиана, уронив голову на грудь, обессиленная, почти не способная ничего соображать, сидела на полу, обхватив руками руку Короля, свесившуюся вниз.

Священник был ошеломлен, когда узнал имя умирающего.

— Великий грешник! Этот отступник?!

Но Кино сурово взглянул на него и сухо произнес:

— Отец, молитесь о его душе! Он сам позвал вас!

Священник, опустившись на одно колено, принялся читать молитвы. Затем он встал и взял распятие.

— Покайся! — прошептал он, протягивая ему крест.

Король широко раскрытыми глазами смотрел на него.

— Я каюсь… только… в том… что… мне пришлось убить… вместе с виновными невинных…

Священник приступил к помазанию и, кончив напутствие, вложил в его руки свечу.

Лолиана подняла голову и застонала, увидев этот огонь. Король разжал руки и повернулся к ней. Свеча упала на пол.

Потом Джоуд снова попросил принести ему Александра, но у Лолианы не было сил держать его, и малыша положили рядом с Королем на кровать. Король провел рукой по головке мальчика, поцеловал его ручонки, и глаза Джоуда закрылись.

Лолиана вскрикнула и бросилась к нему.

Он слабо прижал ее к себе и приблизил свои губы к ее устам.

— Лолиана, — прошептал он, задыхаясь. — Лолиана, утешься! Таковы начертания рока. Это моя судьба, и я должен умереть не своей смертью. Но… сейчас… перед смертью я должен просить у тебя прощения за все причиненное тебе горе. Прости меня, Лолиана… Я во многом виноват перед тобой… прости меня и живи в радости… Будь сильной, как раньше, будь сильной и живи. Слышишь? Обещай мне… Обещай, что ты ничего не сделаешь с собой ради… ради нашего сына… Ли, я благословляю твое мужественное сердце, твою сильную волю, твою прекрасную любящую душу… Ли, обещай, что ты будешь жить… из любви ко мне и ради сына… Это мое желание, обещай исполнить его… Ли, обними меня… в последний раз… обними и благослови меня своим поцелуем… Я люблю тебя, Лолиана… Последний мой вздох, последнее мое слово — к тебе… Сбереги сына и сделай так, как я просил… Береги себя, моя единственная, моя драгоценная… знай, что дороже тебя у меня не было никого на этом свете… Прощай, дорогая моя Лолиана… Я люблю тебя… Лолиана… Благослови меня своим поцелуем… скажи, что ты простила меня… я люблю тебя… люблю… Лолиана…

Она прижалась к его похолодевшим губам и, содрогаясь от рыданий, поцеловала его в лоб.

Джоуд начал задыхаться. Лолиана стояла на коленях перед его кроватью. В последнюю минуту он сжимал ее руки, а она вздрагивала при каждом биении его сердца.

— Лолиана!

Судорога отбросила Короля на подушку. Он скончался.

Лолиана подалась вперед и как сноп повалилась на мертвое тело.

— Джоуд! Джоуд! Встань! Встань! Ведь ты говорил, что это не опасно! Встань! Отчего твое сердце не бьется?! Этого не может быть, нет! Джоуд, дорогой мой, почему я не могу согреть тебя?! Я не хочу! Не хочу! Похороните меня вместе с ним! Вместе с ним! Я не хочу этого! Нет! Джоуд!

В комнате находились только Кино, Лолиана, обезумевшая от горя, и священник. Остальные не решались войти в комнату, откуда раздавались душераздирающие крики и плач Лолианы. Кино стоял у окна, чтобы никто не видел его слез. Священник тихо молился.

Дверь отворилась, и в комнату вошла Элизабет. Ее лицо было бледно, руки дрожали, а рот перекошен в страшной улыбке. Она вошла как тень, и, увидев мертвое тело Короля, остановилась на месте, не сводя с него безумных глаз. Губы ее задрожали, в глазах стояли слезы.

— Это я сделала, — хрипло прошептала она. — Это я убила его. Я.

Кино обернулся; и, если бы Бетти смотрела на него, она испугалась бы этого взгляда. Но она смотрела только на Короля.

Лолиана подняла голову, глаза ее метали молнии. Она схватила кинжал Короля, который он завещал Александру, и бросилась к Бетти. Но силы изменили ей. Она упала без чувств на пол, только застонав от боли и мук.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

На этом иссякают наши основные источники, и мы теперь мало что можем добавить к этой трагической истории. Попробуем, однако, хоть немного успокоить воображение читателей и вкратце рассказать о дальнейшей судьбе наших героев.

Известие о смерти Короля, словно вопль ужаса, разнеслось по всему замку и далеко за его пределами. Кто-то почтил память гордого и смелого атамана скорбным молчанием, а кто-то облегченно вздохнул или послал в адрес Короля жестокое проклятие.

Кино возглавил армию разбойников, поклявшихся отомстить за своего атамана. Но Закон Союза, который разбойники свято чтили, запрещал насилие по отношению к женщине, и их месть обрушилась на тех, кто в какой-то степени был виноват в смерти Короля. Его слава после гибели не померкла, а, наоборот, возросла. О нем слагали легенды, и в них он появлялся то как жестокий бандит, кровожадный и неуемный, похитивший однажды женщину, которая перевернула всю его жизнь и довела до погибели, то как смелый и честный защитник слабых и яростный мститель и борец за справедливость. Читатель может сам судить, какой из этих доводов верен.

Его тело было сожжено в Замке Любви, а прах развеян по ветру, как зерна справедливого мщения тому, кому он не успел отомстить.

После гибели Короля в истории замка насчитывается еще немало побед, но все они как-то стушеваны, введены в общее количество. Баллады же — слагались о подвигах Короля.

Почти никто не знал, как именно умер он. Поэтому вокруг этой тайны возникло много споров. Но все же дойти до истины оказалось невозможно. Слава его взвилась ввысь внезапно — он появился внезапно, он так же внезапно и скрылся. Однако после все это подернулось туманом, и стало неясно, существовал ли Союз, а с ним и Король, вообще; и все стали воспринимать это как былину, как балладу, как замечательную легенду.

Элизабет Стонер после убийства ушла в монастырь, чтобы — как говорили — искупить вину и обрести покой. Тем не менее поговаривали, что многие поступки новоявленной святой сестры были похожи на поступки безумной.

Ее муж Томас, ошеломленный всем происшедшим, уехал из Дункеля на поиски какой-то женщины. Он искал Лолиану.

Лолиана была безутешна. Не пробыв в Замке Любви и недели, она отправилась в Йоркшир к отцу. Они жили тихо; мало кто знал что-либо об их существовании, о них редко говорили в высоких кругах. Однажды лишь Лолиана побывала в Лондоне — ради каких-то дел, касающихся ее прав наследницы. Появление этой женщины произвело фурор. Она была всего только в одной лондонской гостинице, да и то недолго, но о ней долго говорили. И о ней, и о бесчисленных предложениях руки и сердца, которые посыпались вслед за этим визитом. Но она отказала всем. После этого выезда в свет, чтобы избавиться от частых и обременительных посещений поклонников она и отец поселились в Йоркшире, и Лолиана вела уединенную скромную жизнь, воспитывая сына — смуглого сероглазого мальчика с врожденной царственной осанкой и гордой походкой.

О жизни Альфреда Темпля — как вы помните, таково имя первого ее мужа, — мало что известно. Говорят, в какой-то деревушке Йоркшира жили много лет один бедный малый и его старушка мать. Никто не помнил его фамилии, хотя все знали имя и прозвище — Пьянчужка Фред. Говорили, однажды он попал в дурную компанию и вскоре ощутил ее влияние на себе. Из-за этого, якобы, потерял жену, которая была, говорят, очень красива, и в конце концов запил с горя. Затем он, говорят, куда-то исчез. Его мать не выдержала бы этого, если бы не таинственный помощник, который не оставлял ее в трудные минуты. Старушка и сама едва ли знала, кто столь добр к ней, но только одна эта помощь и была ее утешением в жизни.

Томас Стонер разыскал Лолиану, узнав, что она живет в старом имении Мисфизенсхолл, которое считалось раньше его родовым владением. Он просил ее руки, но Лолиана, хотя и не таила на мистера Томаса старых обид, вынуждена была отказать. Томас был поражен переменой, которая произошла в Лолиане. От прежней цветущей красоты не осталось и следа — видна была лишь гордая, печально увядающая красота.

Получив отказ, он довольно долго вел беспутную беспорядочную жизнь, разоряясь, пока, наконец, не уехал из Англии в Америку, где и поселился окончательно.

Лолиана решила посвятить свою жизнь отцу и сыну; но, к несчастью, отцу суждено было пережить свою дочь. Век Лолианы был недолгим. Болезнь, которую она перенесла, когда была беременна, и предшествующие мучения губительно сказались на ее здоровье. Мальчику было ровно четырнадцать лет, когда она умерла.

Юный Александр не остался с отцом своей матери и уехал, движимый врожденной страстью к победам, в Замок Любви, где, по рассказам, когда-то жил его отец. Он гордился тем, что великий человек, которого еще помнили в окрестностях Хоритебла, был его отцом, и решил пойти по его пути.

Говорят, что, действительно, через полтора десятка лет после смерти Короля Джоуда объявился молодой человек, очень похожий на него. Люди запомнили его, скачущего на белом, как снег, коне: горящий взор серых глаз, красивое смуглое лицо, стройная гибкая фигура…

Кто знает, есть ли доля истины в людских балладах?

Конец