Царь царей...

XIV

Много раз пришлось путешественникам изменять направление пути, стараясь выйти на твердую окраину низины, но она исчезла, словно заколдованная. Лошади поминутно проваливались в мягкой земле по бабки и начали выбиваться из сил. К этому неудобству скоро присоединилось другое: из-под трав стали подыматься мириады комаров. Шлепки усиленно принявшихся колотить себя людей начали раздаваться без перерыва, но такая защита ни к чему не вела: убитых насекомых мигом сменяли тучи их.

Надо было остановиться.

— Костры разложите, господа! — сказал Михаил Степанович, соскакивая с лошади и начиная собирать валежник. Все принялись делать то же, и скоро воздвигнулось несколько порядочных куч; поджигать их усердно принялись те, у кого оказались спички; татарин рубил и подбавлял свежие ветви, и из начавших разгораться костров повалил густой, буро-желтый дым.

Комары исчезли разом, но находиться в дыму было невыносимо. Иван Яковлевич и Павел Андреевич раскашлялись до того, что оба, задыхаясь и отмахиваясь руками, выскочили из костров и предпочли подвергнуться новой атаке злостных врагов.

Татарин, как местный житель, более спокойно переносивший земные невзгоды вроде дыма и комаров, подошел к ученым и подвел их опять к одному из костров.

— Ложись, — сказал он, указывая на место около костра, из которого наклонно, но не касаясь земли, тяжелыми клубами шел дым. — Там хорошо: дыши можно, гнус[10] нельзя прийти!

Под кровлей из дыма оказалось действительно хорошо; Михаил Степанович и Свирид Онуфриевич зажали рты и перебежали к ним; все четверо расположились рядом.

— Смотрите, господа, лошади наши куда зашли! — воскликнул Свирид Онуфриевич, указывая назад.

Михаил Степанович и Иван Яковлевич оглянулись. Умные животные сбились в тесную кучу и, уткнув морды в самую землю, свободную от дыма, неподвижно стояли позади костров.

Обедать пришлось лежа на попонах и каких-то мешках, принесенных предусмотрительным Антоном.

— Возлежим как древние греки! — восклицал Свирид Онуфриевич, основательно подкрепившись вином и с наслаждением потягивая трубку.

Настроение духа сделалось у него необыкновенно благодушным.

— Это в болоте-то? — не без язвительности заметил Павел Андреевич. — Что-то не слыхал, чтобы они в болотах валялись!

— Меня очень беспокоит, признаюсь вам, это болото! — сказал, обращаясь ко всем, Иван Яковлевич. — Ведь мы совершенно не можем держаться взятого направления?

— Ерундиссимус! — заявил, вдруг разозлившись, охотник. — Какие тут направления? Приедем в конце концов на Байкал и воспоем аллилуйя!

Старый ученый бросил на него недовольный взгляд.

— Я думаю тоже, что придется отказаться от нашего плана! — поспешил сказать Михаил Степанович. — Тайга становится все непролазнее!

— Все-таки будем пытаться! — заметил Иван Яковлевич, блуждая взглядом по окружавшему лесу.

Свирид Онуфриевич повернулся на бок.

— А зачем? — спросил он. — Ведь это жадность в вас говорит — «все» отыскать! Смотрите — захватит нас зима, не успеем осмотреть и главного, того, что открыл Михаил Степанович!

— До зимы далеко.

— А до Байкала еще дальше! Сколько верст, полагаете вы, можно сделать в день в таком лесище? Три, лопни моя душа от ушей до пяток! да и трех много!

— Что он говорит? — с некоторым беспокойством обра-ратился старый ученый к Михаилу Степановичу.

— Боюсь, что он прав! Я в жизни не видал ничего подобного!

Михаил Степанович обвел кругом рукой.

— Ваше мнение, Павел Андреевич?

Палеонтолог пожал плечами.

— Я без мнений! — отозвался он. — В сущности, раз взялись за что-либо, надо доводить до конца. Но эти комары, черт возьми! из-за них от всех благ мира отказаться можно!

— Все-таки попробуем, господа, еще продвинуться вперед! — сказал Иван Яковлевич. — Ведь может быть, где-нибудь здесь в двух шагах болоту конец, ровный путь дальше, след какой-нибудь есть?

Никто не ответил ему.

Часа через два караван выступи ль дальше.

Головы и шеи всадников были укутаны полотенцами так, что виднелись только глаза; на руках у одних были перчатки, у других заменяли их тряпки. Филипп натянул в виде кавалергардских рукавиц две пары носков своего барина и все время самодовольно похлопывал ими друг о друга.

Лошади оставались беззащитными, и комары седым ковром облепили их. Всадники избивали насекомых, насколько могли; тряпки на руках у них покрылись конской кровью; той же кровью перемарались и повязки на головах всех, и караван стал походить на странно-безмолвный отряд тяжело раненых и перевязанных людей.

Конца болоту все не было. Тьма в лесу ничего не дозволяла различать путем уже шагах в десяти впереди; то и дело приходилось натыкаться на препятствия, поворачивать назад и объезжать то непролазные для пешехода заросли, то завалы из упавших и гнивших гигантских стволов; деревья иногда лежали друг на друге, и гнилые стволы, рассыпавшиеся от первых ударов, грудились в высоту до двух и более сажен. Заросли колючей дикой малины закрывали в таких местах всадников почти по плечи. Сильный запах грибов и папоротников чувствовался даже сквозь полотенца, обвязывавшие лица. Наконец и слабые просветы солнца исчезли совершенно.

Палеонтолог посмотреть на часы, как бы желая удостовериться, не наступила ли ночь: было всего четыре часа.

Михаил Степанович ехал впереди рядом с татарином. Вдруг оба почти одновременно остановили лошадей; татарин соскочил с седла и, нагнувшись к самой земле, принялся разглядывать что-то находившееся на ней.

Подъехавшие остальные путешественники увидали многочисленные и свежие конские следы, глубоко оттискивавшиеся на сырой земле.

Татарин внимательно разглядывал каждый след, затем, сосчитав их, быстро вернулся и сел на лошадь.

К удивлению Михаила; Степановича, он направился не по следам, которые несомненно привели бы в конце концов к какому-нибудь человеческому жилью, а пересек их почти под прямым углом.

Молодой этнолог освободил несколько рот и догнал опередившего его татарина.

— Почему ты, Едигей, не поехал по следам? — спросил он, тронув за плечо его.

Едигей оглянулся.

— Следа эти наша, господин! — вполголоса ответил он, и серьезно-спокойные слова эти обдали Михаила Степановича ледяной волной.

— Наши? — в ужасе повторил он. — Значит, мы заблудились?!

— Бог захочет — спасет, нет захочет — умрем! — с тем же глубоким спокойствием сказал татарин. — Все Бог… Надо спать теперь, — добавил он, — темно совсем, глаз суком выбьет!

В глухой тайге опять вспыхнули под деревьями яркие глаза костров; неохватные ели между ними озарились и вырисовывались снизу каждым сучком своим; ближайшие к огням ветви наклонялись и трепетали. Нет-нет и пламя выскакивало из костров, яркими змеями обвивалось вокруг ветвей и, треща, потухало где-то глубоко в черной груди беспомощно отмахивавшихся от этих змей исполинов.

— Пожара бы не произвести! — с испугом сказал Иван Яковлевич, увидав перебросившейся в высь огонь.

— Ничего! — отозвался охотник. — Деревья так легко не загорятся. Поземка[11] в бору страшна, а здесь мокро, бояться нечего.

Татарин с помощью остальных слуг заготовил на ночь огромные вороха сучьев и небольших деревьев. Костры им были разложены почти сплошным кольцом, внутри которого располагались под деревьями люди и лошади.

Ночь выросла черная как уголь; над землей светились звезды, но ни один луч их не проникал сквозь мощно сплетенный навес из ветвей в лесной грот к путешественникам.

Михаил Степанович казался очень утомленным и первый улегся на подобие постели, устроенной на куче веток, настланных для предохранения от воды.

Разговор между бодрствовавшими путешественниками не вязался: ночь зачаровывает вое и живое и мертвое, и самый болтливый из людей смиряется и стихает, очутившись лицом к лицу перед бездной ее.

То с одной, то с другой стороны слышался иногда волчий вой, и мирно жевавшие траву кони подымали тогда головы и настораживались.

Господа уснули. Но татарин нашел нужным устроить смену из слуг, и всю ночь одинокая фигура кого-нибудь из них бродила, как безмолвный дух, от костра к костру, подкидывая дрова то в тот, то в другой; огонь с треском вспыхивал ярче, взлетали звездами искры, и сонная тишина снова охватывала бивак.