Царь Иисус

Глава двенадцатая В ЛЕОНТОПОЛЕ

За катафалком Ирода шли с громким плачем бесчисленные родственники, вольноотпущенники, рабы, опечаленные представители греческих и сирийских общин, с которыми он был в дружбе, сотни едомитян и ааватеян, не считая огромного числа профессиональных плакальщиков и солдат его армии, привязанных к нему долгими годами верной службы. Благочестивые же иерусалимские иудеи решили воздержаться от демонстрации скорби, даже если этот день был отмечен семейным горем. Когда похороны закончились, другая многочисленная процессия подошла к Храму отдать последний долг юношам, заживо сожженным вместе с их учителями за то, что они сбросили золотого орла с Восточных ворот. День за днем и ночь за ночью в городе плакали и рыдали, пока Архелай, потеряв терпение, не приказал командиру Иерусалимского гарнизона найти начальника Храмовой стражи Сарми и потребовать от него, чтоб он любыми средствами прекратил беспорядки. Однако Сарми забросали камнями, и он ушел ни с чем. Оплакивание возобновилось с еще большей силой.

В это время, как обычно, множество благочестивых иудеев явилось в Иерусалим на праздник Пасхи, и их появление дало повод для многолюдного собрания в трех Дворах, на котором было решено требовать смещения первосвященника, отъявленного негодяя, назначенного Иродом перед самой смертью, и выдворения из Иерусалима всех чужестранцев. Это второе требование не было выражением национальной нетерпимости, ибо иудеи всегда жили в мире с чужими общинами, тем более что Закон запрещает им забывать то время, когда они сами были гостями в Египте. Это был протест против кельтских и галатских войск, использованных на ипподроме, и против фракийцев, устроивших резню в Вифлееме, и против жившей во дворце матери Архелая самарянки Малтаки, повсеместно считавшейся злым гением Ирода в его последние дни. Хотя самаряне с похвальной скрупулезностью следуют Закону Моисея, они всегда были для иудеев еще большими чужеземцами, чем настоящие чужеземцы. Свой род они ведут от ассирийцев, или, как они сами утверждают, от киприотов, поселившихся в Ситхеме много столетий назад после того, как ефраимиты были угнаны в ассирийское рабство. Они восприняли религию израильтян, желая умилостивить Бога, давшего им кров и защиту от совершенно измучивших их львов. Непримиримая вражда началась с тех пор, как священнослужители-самаряне воспротивились затеянному Неемией восстановлению Храма в Иерусалиме. Вероятно, они считали, что централизация религиозной власти в Иерусалиме, не освященная Пятикнижием, отдаст евреям политическую власть над Самарией, которую они ничем не заслужили, но которой непременно злоупотребят. Иудеи возмутились таким вмешательством в свои дела, но, когда восстановленный Храм начал привлекать к себе землепашцев-ефраимитов с подарками, самаряне построили другой храм на горе Гаризим, который Иоанн Гиркан из рода Маккавеев разрушил как идолище, ибо самаряне продолжали поклоняться наравне с Иеговой отлученной от него голубке-богине Ашиме. С тех пор самарянам был запрещен вход в Иерусалимский Храм, даже во Двор язычников, а среди фанатиков ходила поговорка: «Хоть много ешь самарянского хлеба, хоть мало, а во рту все свиное сало».

Архелай же вместо того, чтобы напомнить евреям об их долге перед чужеземными гостями или попросту не обращать на них внимания, послал против них кельтов, и в результате около трех тысяч человек были ими убиты и затоптаны толпой. Поэтому, когда он спустя несколько дней прибыл с многочисленной свитой в Рим, чтобы уговорить императора на раздел царства, одновременно с ним явилось посольство из пятидесяти членов Высшего суда — просить императора взять под свою опеку Иудею в качестве единой римской провинции. Они ручались, что, если избранный ими первосвященник, поддержанный Высшим судом и Великим Синедрионом, возьмет власть в свои руки, то не будет «еврейской проблемы», о которой Август незадолго до этого говорил в сенате. Обе процессии направились во дворец воздать почести императору Августу, а три или четыре тысячи еврейских торговцев и чиновников, вышедших с женами и детьми на улицу, радостно приветствовали послов и позорили Архелая. Царевич Филипп остался временным правителем в Иерусалиме под откровенной защитой прокуратора Сирии Вара, а Антипа и Саломея поехали с Архелаем в Рим и очень пожалели о союзе с ним, увидав, как к нему относятся евреи. Естественно, любой компромисс им был предпочтительнее удовлетворения требований Высшего суда, и помеху они видели только в Архелае. Антипе удалось добиться частной встречи с императором, и он, забыв о братьях, стал испрашивать у Августа согласия на утверждение того завещания, которое Ирод подписал, когда Архелай и Филипп были у него в немилости. Он показал Августу заверенную копию завещания и сделал вид, что не знал о его существовании, хотя назван в нем единственным наследником, иначе он якобы никогда не принял бы участия в разделе того, что по праву принадлежит ему одному.

В присутствии Ливии и по ее совету Август на встрече с Антипой назвал неуместным его отречение от соглашения, пусть даже подписанного по незнанию, и без всяких околичностей объявил, что истинное завещание то, что хранится у весталок. Только помня об этом завещании, сказал Август, он позволил себе, Ливии и другим членам семейства принять дары, указанные в последнем неподписанном завещании, которое только что легло на его стол, тогда как завещание, поданное Антипой, видимо, составлено в такой спешке, что некоторые подарки в нем вовсе не упоминаются, ведь не станет же он настаивать, да еще требуя законного подтверждения, что завещатель, ставя свою подпись, не был в здравом уме и твердой памяти? А поскольку главные наследователи из первого завещания — царевич Антипатр, царевич Ирод Филипп и их наследники — или мертвы, или отказываются от своих притязаний (а о том, что делать в такой сложной обстановке, там ничего не сказано), то завещание, привезенное Антипой, наряду с остальными тоже может быть приобщено к делу как подтверждение намерений Ирода накануне смерти.

В конце он сказал:

— Только в одном я не согласен с тобой. В отношении наследников Антипатра. Кстати, я искренне скорблю о внезапной смерти Антипатра-младшего. Корона подождет. Это значит, что я не обижу тебя и твой брат Архелай не станет царем. Ему придется удовлетвориться званием этнарха.

Почета в этом было немного. Человек простого звания, ведавший делами евреев в Александрии, тоже был этнархом.

Ходили слухи, что Ливия настаивала на таком решении из-за Саломеи. В черновом варианте завещания Саломея была упомянута как хозяйка крошечной Филистии, которую она якобы обязалась отписать Ливии, если ей позволят насладиться властью в течение года-двух, которые ей еще осталось прожить, потому что здоровье ее сильно пошатнулось.

Потом Август официально принял Архелая и Антипу и повторил им свое решение, правда, счел нужным, когда никто не слышал, сказать Архелаю:

— Через десять лет ты, если заслужишь, станешь царем.

Потом он позвал членов Высшего суда, и те принялись ругать Архелая, приводя столь убедительные доводы в пользу превращения Иродова царства в провинцию под управлением почтенных священнослужителей, что Август едва не пошел на попятную. Он с готовностью выразил сожаление по поводу учиненного Архелаем избиения евреев во время Пасхи, но под конец сказал:

— Просвещенные евреи, я не могу удовлетворить вашу просьбу, и если откровенно, то в основном из-за тысяч ваших собратьев, осадивших мой дворец и вмешивающихся в дела, которые их вовсе не касаются. Вы хотите, чтобы я требовал от сената политической автономии Палестине…

— В пределах империи, цезарь! — воскликнул возглавлявший посольство первосвященник.

— Ну, это и так ясно. Однако вон те люди — они не родились в Палестине, по крайней мере, очень немногие из них родились там, но их появление сегодня на улицах предостерегает меня против усиления власти вашего первосвященника, против усиления его светской, не говоря уж о религиозной, власти. Откуда мне знать, не станет ли Иерусалим, если я подарю его вам, центром всемирного иудейского заговора против Римской империи? Иудеи ведь живут повсюду. Они все процветают и неистребимы, как воры, в своей деловитости.

— Увы, цезарь, ты очень ошибаешься, когда говоришь о богатстве или единодушии евреев, основываясь лишь на знании евреев Италии, Египта и Малой Азии. В мире сотни тысяч бедных евреев, к тому же мы разделены на множество сект, по крайней мере, в Палестине. Что же до всемирного заговора, спи спокойно, ибо в Иерусалиме живут мирные люди и у них нет желания распространять свою религию за существующие пределы. Мы очень сожалеем о насильственном обращении едомитян в иудаизм и о более позднем, ненасильственном обращении многих греков, которые пришли к нам скорее по деловым соображениям, чем из религиозной убежденности. Евреи, живущие в Рассеянии, в основном такие же мирные люди, как и мы, и ни один из них не избрал для себя воинскую профессию.

— Николай Дамасский говорит другое. Он сообщает, что ваши святые поэты обещали вам Мессию-завоевателя и вы ждете его со дня на день, чтобы он разгромил нас. Признаю, евреи, живущие в этом городе, в основном торгуют и считают. Они не солдаты. Ну и что из этого? Богатым людям не надо драться самим, — они. могут нанять армию.

— Ты откровенен с нами, цезарь, и мы тоже будем откровенны с тобой. Действительно, в наших книгах есть пророчества о царе, который освободит нас от иностранного владычества, как царь Давид освободил наших предков от филистимлян за триста лет до основания Рима. Однако там не указано время его прихода, и некоторые ученые мужи считают, что это уже случилось за пятьдесят лет до появления Римской республики, когда родился царь Кир Персидский, который освободил нас от царя Дария Мидянина. Если ты пойдешь нам навстречу, прихода Мессии перестанут ждать, потому что тогда не будет иностранного владычества. Нашей национальной гордости ничуть не противоречит оставаться под защитой Рима, так же как раньше под защитой Ассирии, Персии и Египта, пока вы, римляне, не мешаете нам жить в мире и сохранять наши обычаи. Если ты пойдешь нам навстречу, мы щедро отплатим тебе за военную защиту.

Однако Август побоялся обидеть Ливию и отпустил послов, сказав им на прощание:

— Просвещенные мужи, надеюсь, когда-нибудь у меня будет время изучить ваше Священное Писание, хотя мне говорили, что это не такое уж легкое дело.

Иоаким, отец Марии, который был одним из самых почтенных среди послов, ответил:

— Шестьдесят пять лет, цезарь, я изучаю Писание, но многие очень важные вопросы так и остались недоступны моему пониманию.

Иоаким мог бы привести в пример вопросы, связанные с вечным ожиданием Мессии, но пока слово «Мессия» не объяснено, рассказ о жизни Иисуса теряет в ясности и красоте.

«Мессия» означает «Христос», или «Помазанный», поэтому Мессией может быть только царь, а никак не человек простого звания, как бы он ни прославился талантами или военными подвигами. Женатый на сестре жены Иоакима, высокоученый Захария в своем незаконченном указателе пророчеств о Мессии выделил пять Мессий: сына Давида, сына Иосифа, сына чело-. века, Великого богослужителя и Страдающего раба. Подобно многим образованным теологам наших дней, он хотел выяснить, правда ли, что их пятеро, или, может быть, их предполагалось четверо, трое, двое или даже один, которому могли бы подойти все вышеуказанные приметы.

Самой популярной была версия о сыне Давида. Он должен был стать царем в обычном понимании и править там, где некогда правил Давид. Этот милосердный царь был предсказан пророком Иезекиилем, автором шестнадцатого и семнадцатого псалмов, пророками Захарией и Малахией, автором второй части Книги пророка Исайи, автором Книги премудрости Соломона, Ездрой, сивиллой-пророчицей и многими-многими другими. Он должен был родиться у девственницы-матери в иудейском Вифлееме — Вифлееме-Ефрафе, когда закончится эпоха войн, голода и стихийных бедствий, так называемых «страданий» Мессии, и евреи увязнут в трясине уныния. Он должен был прийти из неизвестного рода и быть помазан на царство вечно юным пророком Илией, о котором проповедник сын Сирахов сказал: «Ты предназначен был на обличения в свои времена, чтобы утишить гнев прежде, нежели обратится он в ярость, — обратить сердце отца к сыну и восстановить колена Иакова». Илия должен был подготовить дорогу для Мессии, который бы по ней с триумфом въехал на молодом осле в Иерусалим, и это стало бы сигналом для врагов Израиля развязать кровавую бойню в Иерусалиме, во время которой они хотели бы лишить жизни две трети его жителей, однако Мессия, вдохновленный чудесными знамениями, собрал бы верных людей на Масличной горе и привел их к окончательной победе. Потом он объединил бы разъединенные колена Израилевы и мирно царствовал четыреста лет, или, как говорят другие, тысячу лет, и правители Египта, Ассирии и всего остального мира с почтением приходили бы к его трону во вновь освященном городе Иерусалиме. На земле вновь был бы рай, новый золотой век и невиданное процветание.

Сын Иосифа, или сын Ефрема, — еще один воинственный Мессия, царствование которого также должно было увенчаться всеобщим миром. Он тоже должен был родиться в иудейском Вифлееме, где жила его прапрапрапрабабка Рахиль, однако править должен был над десятью северными коленами, которые отделились от Ровоама, последнего царя всего Израиля. Поскольку Сихем был осквернен самарянами, некоторые предполагали, что он объявится на священной галилейской горе Фавор, а другие все-таки ждали, что он придет в Сихем и очистит его от скверны. Сын Иосифа, вне всяких сомнений, — соперник сына Давида, и центром его почитания должен был стать Иерусалим, ибо северяне не сомневались, что благословение Иакова, данное сыновьям, как об этом сказано в Книге Бытия, не оправдывает Иуду, в честь которого зовутся все иудеи, в его претензиях на постоянное главенство в Израиле. В пророчестве много неясного.

Когда это произойдет, тогда царский скипетр и жезл, до тех пор находящиеся в руках Иуды, перейдут к Мессии, который будет из рода Иосифа, потому что еще патриарх Иаков сказал, что от Иосифа явится Пастырь и Твердыня Израиля «благословениями отца твоего, которые превышают благословение гор древних и приятности холмов вечных». С этим воином, сыном Иосифа, соединяли проповедника покаяния, который мог бы быть и Илией.

Что значит «Иосиф»? Разве это не весь священный народ Израиля, выведенный Моисеем из Египта? Или только два племени Ефраима и Манассия, с которыми позднее соединили это имя и жалкие остатки которых еще семь столетий назад были уведены в ассирийское рабство, откуда так и не возвратились? В таком случае сын Давида — это и сын Иосифа, и благословение Иуды означает, что Иуда должен хранить независимость своего племени, пока не настанет время независимости всего Израиля.

Что касается непонятного уточнения насчет воинственного Мессии — будь то сын Давида или сын Иосифа, — то, согласно Исайе, он будет идти от Едома, который во времена Исайи находился вне земель иудеев, в червленых ризах от Восора. Если Восор — главный город едомитян, значит, он едомитянский царь. Однако, возможно, говорят противники этой теории, что имеется в виду другой Восор, который стоит на берегу Персидского залива и веками славится пурпуровой краской.

Третий Мессия — Сын Человека, что весьма сомнительно, хотя источник этой версии — седьмая глава апокалиптической Книги пророка Даниила. В ней Даниил провидит некоего Сына Человеческого, которому Ветхий Днями дает в вечную власть все народы, племена и языки. Сын Человеческий — совсем не человек, и в Иерусалим он въезжает не на белом осле, а, как говорит Даниил, на облаке. Конечно, можно считать, что он дух или что-то вроде того или другого из двух первых Мессий, совершающий на небесах то, что в это время совершается на земле.

Четвертый Мессия должен быть царско-священнослужительского происхождения, к тому же жить в Иудее. О нем лучше всего читать в прекрасном, хотя и неканоническом завете Левия. В качестве священника этот Мессия непременно должен был быть из племени Левия, а не Иуды или Иосифа. Он должен был подтвердить завоевания своих войск, установить всеобщий мир, реформировать календарь, изменить каноническое Писание и очистить людей от грехов. Эту идею трудно примирить с остальными, и все же Захария, законопослушный сын Садока, не мог взять и вовсе вычеркнуть ее, как он вычеркнул идею фарисеев о всеобщем воскресении в конце тысячелетия и суде Иеговы над всеми когда-либо жившими на земле.

Последним в списке был Страдающий раб, чьи притязания на звание, истинного Мессии были изучены лишь немногими и то пессимистично настроенными фарисеями. Соответствующий текст есть в пятьдесят третьей главе Книги пророка Исайи. Это не великий завоеватель, как сын Давида или сын Иосифа, а человек, презренный и умаленный перед людьми, признанный грешником и приговоренный к позорной казни. Он промолчит перед своими обвинителями и будет поспешно предан ими земле, но каким-то образом после смерти победит всех. О его смерти говорится еще и в двенадцатой главе Книги пророка Захарии: «… и они воззрят на Него, Которого пронзили, и будут рыдать о Нем, как рыдают об единородном сыне, и скорбеть, как скорбят о первенце». Захария, который взял Страдающего раба в качестве примера отвергнутого пророка, не мог всерьез считать его Мессией, потому что его царство должно было быть посмертным, а посмертное царство уже звучит как противоречие. И все же, не желая оставлять никаких пробелов, он включил в свой перечень тексты о Страдающем рабе с соответствующими комментариями, в которых сравнил его с пророком Елисеем, оживившим сына сунамитянки, и сделал вывод, что этот Мессия будет испытан смертью и воскрешен из мертвых Иеговой.

Удивительным было условие, при котором Мессия обязательно должен был быть неожиданно появившимся неведомо откуда царским наследником и помазанным пророком, ведь, если говорить серьезно, царский наследник живет в прекрасном дворце и имеет все, что ему положено как наследнику. А если узурпатор упрятывает его в надежную темницу, то никакой пророк не посетит его и не объявит о нем народу, тем более не помажет священным елеем. Однако, что касается Иисуса, то это немыслимое условие оказалось выполненным. Никто не догадывался о его существовании, кроме нескольких человек, а из них лишь его мать, ее муж Иосиф и бывший первосвященник Симон, сын Боефа, знали в точности, где он находится. Сам он, хотя с младенчества понимал, что обладает властью, не дарованной другим детям, и имел видения, в которых мог угадать свою судьбу, оставался в неведении относительно своего происхождения, пока Мария, когда он достиг отрочества, не открыла ему тайну, которую он хранил даже от самых близких людей до тридцати лет.

Лет семи он уже верховодил мальчишками, сыновьями еврейских торговок Леонтополя, которые находили себе место для игр на рынке и в его окрестностях. Для своего возраста он был невысок, но крепок и широкоплеч, правда бледен, и у него были глубоко посаженные лучистые глаза и рыжие волосы. Чаще всего мальчишки разыгрывали в лицах драматические моменты еврейской истории, причем это было, как правило, тщательно продуманное и искусно исполненное представление, потому что Иисус умел всего добиваться от своих товарищей, внушая им благоговение или забавляя их. Как Моисей, он вел их из Египта в пустыню, обремененных уносимым добром; как Гедеон, устраивал засаду на мидианитов и преследовал их двести миль уже за Иорданом; как Давид, бежал от царя Саула, убийцы-маньяка, и тайно сговаривался с сыном Саула, своим побратимом Ионафаном. Он всегда словно не играл, а жил жизнью своих героев, потому что в самых мельчайших подробностях представлял себе каждую сцену.

Как-то раз младшая сестричка его приятеля упрекнула его в том, что он не хочет играть в свадьбы, похороны или события из жизни рынка:

— Мы играли для тебя на свирели, а ты не плясал. Мы плакали для тебя, а ты не плакал вместе с нами.

На этот упрек он не нашел ответа и сказал только:

— Мои игры лучше.

Однако она огорчила его, и он предложил ей самой придумать какую-нибудь игру.

— Давай поиграем в Ноев ковчег и в голубя, который ищет землю.

Иисус сел на землю, слепил из глины, добавив в нее соломы, ковчег и разных животных, которые пошли в ковчег семеро за семерыми и двое за двумя.

Девочка не унималась.

— Я говорила не об игрушечном ковчеге, а о настоящем, в котором мы сами могли бы прятаться.

— Наберись терпения. Сначала я закончу с птицами и животными.

Она смотрела, как быстро мелькают его пальцы, и не проронила ни слова, пока он не встал и не поклонился ей торжественно.

— Кажется, дождь собирается. Пойдем, Доркада, в ковчег вместе со мной. Я буду Ноем. Ты- моей женой. А наши сыновья со своими женами пойдут следом за нами. Пойдем.

Она взяла его за руку, и они вообразили, что входят в ковчег. Крепко вцепившись ручонкой в его руку, она, казалось, в самом деле входила в настоящий ковчег, как тот, о котором говорится в Книге Бытия, и у нее над головой барабанил по крыше дождь, и она слышала, как мычат, рычат, визжат и блеют разные животные. В конце концов дождь кончился, и она увидела глиняного голубя в руках у Иисуса, увидела, как голубь покрывается перьями и вылетает через дыру в крыше. Она закричала от страха, и он отпустил ее руку. Игра закончилась. Ковчег опять был маленький, слепленный из нильского ила, а игрушечный голубь валялся на земле со сломанными крыльями.

— Доркада, Доркада, — упрекнул он ее, — неужели ты не могла подождать, пока он принесет оливковую ветвь?

Иисус владел даром провидца. Однажды, когда игравший в вырвавшегося на свободу верблюда мальчик-египтянин толкнул его и они оба упали, Иисус, поднявшись с земли, сказал:

— Увы, этот верблюд никогда не придет домой. Так и случилось. Маленький египтянин бегал среди привязанных на базаре животных и плевал в них, однако им это пришлось не по вкусу и один мул забил его до смерти.

В другой раз он играл в «шпионов в Иерихоне» на крыше отцовского дома. Вместе с приятелем по имени Зинон они изображали Халева и его друга, прятавшихся в кучах кудели на крыше дома Раав, а девочка, которая изображала Раав, должна была бросить им веревку и помочь спуститься. Однако Зинон поскользнулся и, пролетев футов двадцать, ударился головой о камень. Мальчики, изображавшие жителей Иерихона, закричали:

— Он умер! Он умер!

Они разбежались кто куда, а Иисус продолжал сидеть на крыше, свесив ноги и погрузившись в глубокую задумчивость. Из дома напротив с воплями выбежали отец и мать мальчика и принялись голосить над ним, как над мертвым. Собралась целая толпа соседей, и мать мальчика указала на Иисуса со словами:

— Вы только поглядите на него, соседи! Это он столкнул моего мальчика с крыши! Поглядите на убийцу моего сына! Вот он, убийца, сын плотника! И это не первое его убийство. Разве не он убил египтянина, прокляв его за то, что тот сбил его с ног?

Иисус рассердился и спрыгнул с крыши прямо в кучу пыли.

— Женщина, — сказал он, — я не толкал твоего сына и не проклинал египтянина!

Пройдя сквозь толпу, он стал возле сильно побледневшего товарища и, взяв его за руку, воскликнул:

— Зинон, Зинон, ответь мне, я ведь не толкал тебя, разве не так?

И Зинон тотчас ответил:

— Нет, мой господин Халев, я сам поскользнулся. Бежим быстрее в горы. Через три дня мы должны вернуться к нашему господину Иисусу!

И он, здоровый и румяный, вновь вскочил на ноги.

Примерно в это время Иосиф послал Иисуса в школу одного жившего поблизости раввина, не зная, что он уже выучился читать по-еврейски и по-гречески, то есть на тех языках, что приняты на рынке, а выучился он у человека, зарабатывавшего себе на хлеб писанием писем, для которого иногда бегал с поручениями. Иисус был талантливым мальчиком, каких немало в еврейских семьях, и один раз услышанное или прочитанное запоминал навсегда.

Он рано пришел в школу, раньше всех учеников, и равви, погладив его по голове, сказал:

— Начертано: «Я, премудрость, обитаю с разумом и ищу рассудительного знания… Мною цари царствуют и повелители узаконяют правду… Любящих меня я люблю, и ищущие меня найдут меня…» Ты и вправду пришел рано.

Потом стал молиться:

— Помилуй меня, Боже, по великой милости Твоей, и по множеству щедрот Твоих изгладь беззакония мои.

Иисус продолжил, как учил его Иосиф:

— Многократно омой меня от беззакония моего, и от греха моего очисти меня.

— Дитя мое, о каком нерассудительном знании, — спросил его равви, — говорил Соломон?

— Самое первое, я думаю, об алфавите.

Равви обрадовался.

— Давай поскорее начинать. Я научу тебя всему, что знаю об алфавите.

Он достал деревянную букву из ящика и положил ее на глиняную табличку.

— Это алеф, дитя, первая буква. Скажи: «алеф».

— Алеф, — повторил Иисус.

— Прекрасно. Теперь мы можем перейти к следующей букве. Это бет.

— Но, равви, — разочарованно воскликнул Иисус, — ты еще не всему научил меня! Что она означает? Человек, который пишет на рынке письма, сказал мне, что ты все знаешь.

— Алеф значит алеф, иначе говоря, бык.

— Я знаю, равви, что алеф — бык, но почему она такая, какая она есть? Она похожа на голову быка с ярмом на шее, но почему голова у него повернута так странно?

— Терпение, дитя, — улыбаясь, сказал равви. — Сначала мы научимся узнавать буквы, а потом уж, если ты захочешь, попробуем понять их форму. Но об алеф я тебе все-таки скажу. Считается, что в начале начал случилась ссора между буквами. Все они хотели быть первыми, и все горячо молили об этом Господа, только алеф молчала и ни о чем не просила. Господу это понравилось, и он обещал, что именно ею начнет Десять Заповедей, что он и сделал. Анохи Адонаи — «Я Господь, Бог твой». Вот тебе урок, дитя, скромности и молчания… А теперь займемся буквой бет. Повтори: «бет».

— Если ты приказываешь мне сказать «бет», я говорю: «бет», — хотя я знаю все двадцать шесть букв и умею писать их по порядку, как было принято в старину и как принято теперь. Но ты не все рассказал мне об алеф! Ведь алфавит, если он есть все знание, должен как-то соотноситься с алеф. Может быть, бык повернул голову в нетерпении? Или он упал мертвым на дороге?

Равви вздохнул и решительно проговорил:

— Маленький Иисус, иди с миром к своему отцу, пока не пришли другие ученики, и скажи ему, чтоб он послал тебя к более знающему учителю.

Огорченный Иисус вернулся к Иосифу, и Иосиф спросил его:

— Почему равви так рано отпустил тебя?

— Я спросил его об алеф, а он не знал, что ответить. Иосиф посоветовался с Марией и послал Иисуса к другому учителю, который был известен своими обширными познаниями, но жил далеко от них.

На следующий день Иисус отправился к этому учителю, которому первый уже рассказал об Иисусе. Он решил, что не позволит мальчику ненужными вопросами нарушить обычное течение занятий.

— Это же ясно, как день, — сказал второй учитель. — Ребенок сыграл с тобой шутку. Наверно, его подучил грязный писака с рынка.

— Может быть, ты и прав, но он мне показался умным ребенком и вряд ли способным на подобную шалость.

Когда Иисус вошел в классную комнату и почтительно поздоровался с учителем, а потом, ответив ему на молитву, уселся, скрестив ноги, на ковре рядом с другими мальчиками, учитель грубо приказал ему встать.

Он встал.

— Ты пришел учиться у меня? — спросил учитель.

— Да, равви.

— От твоего прежнего учителя, просвещенного равви Осии, я слышал, что ты знаешь весь алфавит.

— Это правда, равви.

— Какой ученый малыш! Может быть, ты уже толкуешь священную литературу?

— С Божьей помощью я начал это делать, равви.

— Как начал?

— Я начал с буквы «алеф».

— Прекрасно! Прекрасно! Несомненно, тебе уже известно, почему она такой формы?

— Я всю ночь размышлял и молился, равви, и утром мне был дан ответ.

— Тогда просвети нас своим озарением. Иисус нахмурился, подумал немного и сказал:

— Значит, так. Алеф — первая буква алфавита и алеф — бык, то есть главная опора человека, первое и самое почтенное из четвероногих животных, которыми владеет человек.

— Докажи это. Почему не осел самое почтенное животное?

— Бык упоминается в заповеди о сглазе раньше осла.

— Какая ерунда! А почему не овца? Ты думал об овце?

— Я думал об овце, хотя ее нет в заповедях, но бык, несомненно, гораздо почтеннее, если вспомнить аллегорию о двух женитьбах Иакова. В первый раз он взял к жены Лию, иначе говоря, корову, а потом Рахиль, то есть овцу.

Учитель с трудом сдерживал ярость.

— Продолжай, Хирам из Тира.

— Алеф, насколько я понял, — это принесенный в жертву бык, с которого еще не сняли ярмо, и, значит, изучение священной, литературы должно начаться с жертвоприношения. Мы должны принести в жертву Господу самое дорогое, что у нас есть, символом чего будет бык. Мы должны терпеливо работать, пока не свалимся замертво. Таков был ответ на мой вопрос.

— Скажи, ты пришел в школу как ученик или как книжник? — спросил учитель с иронией, которой его ученики боялись даже больше, чем его ярости.

Иисус спокойно ответил:

— Я слышал голос: «Разбрасывай там, где собираешь, и собирай там, где разбрасываешь». Ты спросил меня, почему первая буква алфавита такая, а не другая, и я тебе ответил, как мне ответили на мою молитву. Это было моим разбрасыванием. Что же до собирания, то мне очень хочется знать, что ты будешь разбрасывать? Что значит форма последней буквы?

Учитель побледнел от ярости и, схватив прут, двинулся к Иисусу.

— Последней буквы алфавита? — переспросил он. — Ты говоришь о «тав», равви Иисус?

— Я не равви. Это ты равви. Но я, действительно, спросил тебя о «тав».

— «Тав» — последняя буква, и смысл ее не надо далеко искать. Она похожа на крест, а позорный крест — заслуженный удел бесстыдных учеников, которые хотят соревноваться в логике со своим учителем. Иисус, сын плотника, будь осторожен, ее тень уже упала на твою дорогу!

Иисус проговорил с запинкой:

— Если я тебя обидел, равви, прости меня. Лучше я попрошу отца послать меня к другому учителю.

— Но не раньше, чем я по справедливости воздам тебе. Ибо сказано: «Глупость привязалась к сердцу юноши, но исправительная розга удалит ее от него». У меня не хватает терпения на глупых и бесцеремонных детей, зато мудрый ребенок благоговеет перед моей розгой.

Иисус не испугался и храбро ответил ему:

— Равви, подумай хорошенько, что ты говоришь. Разве ты не знаешь, что завещал просвещенный Гиллель? «Необузданный учитель не может учить, а робкий ученик — учиться».

Это было уже слишком. Изо всех сил учитель замахнулся на Иисуса, но розга разломалась у него в руках на мелкие кусочки.

Иисус не пошевелился. Он даже не сделал попытки защититься. Просто стоял и пристально смотрел в глаза разъяренному человеку, который в конце концов отвернулся от него и направился к своему стулу, чтобы продолжить урок. Неожиданно он схватился рукой за сердце и упал бездыханный.

Так закончилось обучение Иисуса, потому что ни один учитель в Леонтополе не захотел принять его к себе. Еще долгие месяцы люди показывали на него друг другу, качали головами и негромко говорили:

— Этот мальчишка бесстыдными вопросами убил своего учителя! Но, говорят, тот все же сумел ему как следует ответить перед смертью. Говорят, он предсказал, что его распнут на позорном кресте.

Глава тринадцатая ВОЗВРАЩЕНИЕ ИЗ ЕГИПТА

Иисус приглянулся одному из покупателей Иосифа, отошедшему от дел учителю из Александрии, и он предложил заниматься с ним. Симон был многознающим одиноким стариком, и, хотя у него не было сил учить многих мальчиков, он обещал как следует заниматься с одним, тем более подающим большие надежды. Жил он в нескольких милях от Леонтополя, в красивой деревне Матрухе, известной своими фигами.

Иосиф обрадовался и тоже решил перебраться в Матруху, где имелась маленькая синагога, а узнав, что жена Симона умерла, пригласил его жить с ним в одном доме. Так все и устроилось. Каждое утро от зари и до десяти часов утра Иисус учился, а остальное время, до самого вечера, проводил с Иосифом в мастерской. От Симона Иисус в три года узнал больше, чем другие дети узнают за десять лет в обычной школе, потому что в многолюдных классах глупые всегда задерживают умных, и учитель не может быть добрым, чтобы жестокосердный не воспользовался его добротой. Более того, родители обязательно упрекнут учителя в необъективности, если он не будет относиться ко всем детям с одинаковым вниманием и одинаковой суровостью. Зато и классе, состоящем всего из одного пытливого ученика, учитель волен учить, — как считает нужным.

Метод Симона был прост. Он не говорил: «Значение этого текста в том-то и том-то». Он говорил: «Саддукеи считают, что в этом тексте то-то и то-то, фарисеи из школы равви Шаммая считают иначе, а ученики равви Гиллеля не согласны ни с теми, ни с другими. Ессеи же думают вот так…»

Иосиф старел, слабел, поэтому Иисусу постепенно пришлось взять на себя большую часть работы, но, работая, он всегда держал рядом Святое Писание, чтобы получше в нем разобраться или выучить какой-нибудь текст. Работал он на славу, поэтому Иосифу оставалось только самое замысловатое, чего не сделает ни один мастер, проработавший меньше десяти лет.

Для Марии это были счастливые годы. Она радовалась своему уютному домику и готова была, если бы это было возможно, прожить в нем до конца своих дней вместе с Иосифом, Иисусом и Симоном. Временами, правда, она чувствовала себя виноватой, в том, что заставила Иосифа бежать в Египет, однако она постоянно твердила себе, что все как-нибудь устроится и он еще повидает сыновей, хотя сам он не особенно скучал по родным и уверял ее, что годы, прожитые с нею и Иисусом, самые счастливые в его жизни. С Иисусом все было по-другому. Она знала, что он должен подчиниться своей царской доле. И он тоже готовил себя к ней. В один прекрасный день Мария вернется с ним в Иерусалим, который был для нее центром земли. Пока Иисус побывал в нем только один раз, когда еще совсем младенцем она принесла его в Храм, чтобы сделать обычное приношение за благополучные роды. И тогда же она показала его Анне, дочери Фануиловой.

Как-то днем Симон сказал ей так, чтоб Иисус не мог его услышать:

— Твой сын — хороший мальчик, очень хороший мальчик. Он скромен, благочестив, храбр, удивительно трудолюбив и образован. И все же у него есть один недостаток.

Мария удивилась.

— О чем ты говоришь, Симон?

Сама она не находила в нем ничего дурного.

— Он необыкновенно щедр сердцем и всегда идет туда, где больше всего страдает его душа.

— Разве это плохо?

— Ты знаешь, куда он идет, когда заканчивает работу?

— Он что-то скрывает от отца с матерью? — воскликнула пораженная Мария.

— Каждый вечер он идет в то место, которое называют «Позором Израиля», или «Обиталищем потерянных душ».

— Не верю!

Мария слышала об этом месте на самом краю пустыни, где в нескольких лачугах жили евреи, изгнанные из общины Леонтополя и ближайших деревень: воры, попрошайки, сумасшедшие, отработавшие свое проститутки, потерявшие стыд мужчины и женщины, большинство из которых болело постыдными болезнями, пожиратели ворон, крыс, ящериц, — люди, одно существование которых оскорбляло душу. Когда евреи падают в грязь, они умудряются пасть ниже других, вероятно потому, что падают с большей высоты.

— Это правда. Вчера вечером я отправился следом за ним.

— Ох, Симон, скажи, что ему надо в этом ужасном месте?

— Он ходит туда уговаривать падших, будто они еще могут познать милость Божию. В одной руке у него Святое Писание, в другой — палка. Он проповедует им с песчаной горки, а они слушают его, хотя один Бог знает, что они слышат. Вчера вечером, когда я пошел за ним, мне тоже захотелось послушать, и я спрятался за разрушенной стеной. Оборванные и зловонные, они сидели перед ним полукругом, а он читал им из Книги Иова. Это был совсем не тот Иисус, которого я хорошо знаю. Несмотря на все свое великодушие, он не утешал их, он обвинял их словами Елиуя Вузитянина о зачерствевших сердцем и приказывал им, пока еще не поздно, со слезами обратиться к Создателю. Они смотрели на него исподлобья, и глаза у них горели яростью и страхом. Они то выкрикивали угрозы и оскорбления, то плакали и молили о пощаде, но не расходились, удерживаемые странной силой, природа которой мне непонятна. Пока я так наблюдал, один сумасшедший подбежал к нему, но он отшвырнул его палкой и ударил по голове, отчего тот ужасно завопил и, спотыкаясь, поплелся прочь. Заплакал мальчик. Но Иисус не перестал проповедовать. Потом я потихоньку ушел оттуда.

— Я боюсь за него. Я знаю, что у меня нет причин бояться, но все равно мне страшно.

— Что сказать тебе? Он слишком юн, чтобы взваливать себе на плечи такую тяжесть.

— Ты ему сказал, что «Обиталище потерянных душ» не место для него?

— Да. Но он спросил меня: «А как Иов с проказой и проклятиями? Разве не прав был Елиуй Вузитянин, когда он спорил с Иовом?» Я ему ответил: «Елиуй был зрелым мужчиной, а ты ребенок. Ты еще не достиг возраста, когда позволено читать молитвы в отсутствии отца, а ты взялся проповедовать волкам и гиенам». Он сказал: «Если я согрешил по самонадеянности, Бог простит меня, но если ты не запретишь мне, я буду делать мое дело, потому что ни один другой еврей в Леонтополе не желает этим заниматься». Конечно же, я не мог ему запретить опять идти туда, потому что услышал в его словах заслуженный упрек. Пусть Господь простит меня, но проповедовать отверженным Израиля — задача, на которую у меня не хватает духу.

Когда Иисусу уже исполнилось двенадцать лет, Иосиф проснулся как-то утром и сказал:

— Однажды в Еммаусе, еще до того как мы отправились в Вифлеем, мне приснилось, будто я читаю в Книге Бытия: «Встань и иди в землю Египетскую!» Остальная часть стиха была закрыта пальцем священника, который держал свиток. Сегодня во сне я прочитал тот же стих, но священник отодвинул палец и закрыл первую часть стиха, поэтому я прочитал вторую его часть: «Потому что те, кто искал твоей жизни, умерли». Скоро мы что-нибудь узнаем.

Прошло несколько дней, и они узнали о свержении Архелая (сны не всегда точны в деталях) и о превращении Иудеи и Самарии в Римскую провинцию. Разделив царство отца, Архелай поступил неразумно. Ему надо было взять себе ту часть, которую он отдал брату Филиппу, потому что в Верхнем Заиорданье у Филиппа не было политических проблем, сравнимых с иерусалимскими, куда три раза в год приходили паломники: гордые дикие едомитяне, легко возбудимые жители Нижнего Заиорданья, галилеяне со спрятанными в рукавах ножами. Все они подогревали в себе недовольство, которое раньше или позже переливалось через край подобно тому, как суп убегает из горшка. На землях же Филиппа было гораздо больше сирийцев и греков, чем евреев, и он даже мог позволить себе роскошь чеканить собственный портрет на монетах.

Для Архелая все пошло плохо с самого начала: беспорядки на Пасху, отравление матери-самарянки и, наконец, восстание. Пока он искал благорасположения римских сенаторов, чиновников и служанок Ливии и подобострастно угодничал перед самой Ливией, вспыхнул мятеж, непосредственной причиной которого стало возвращение членов Высшего суда, известивших народ о том, что Август ответил им отказом. Предвидя беспорядки, Вар двинул из Антиохии в Иудею регулярные части, но, к несчастью, командующему вздумалось попугать население жестокими мерами и за несколько недель грабежом общественных зданий собрать несметные богатства, что, собственно говоря, в других провинциях было в порядке вещей. В день Пятидесятницы, то есть через пятьдесят дней после Пасхи, римский гарнизон в Иерусалиме был неожиданно атакован тремя многочисленными группами людей, в основном паломников, которые загнали его в примыкавшую к дворцу Ирода башню Пцаэля. Жители Иерусалима почти не принимали участия в бунте, имея гораздо больше оснований, чем паломники, опасаться возмездия, однако римляне не делали различий между теми и другими и убили много невинных людей во время своих вылазок из башни. Они ограбили сокровищницу на фантастическую сумму в тысячу талантов или более того, и от этого грабежа Иеговы бунтовщики совсем обезумели. Красивые позолоченные аркады над внешними дворами башни были сожжены дотла, и в пламени погибло множество евреев.

Личная армия Ирода, три тысячи воинов, перешла на сторону римлян и противостояла захвату дворца, настолько ослабив дух нападавших, что сумела продержаться до прихода Вара с двумя полками регулярных войск и множеством нерегулярных частей. Вар задержался ненадолго в Галилее, где, подавив одно восстание, почти полностью разрушил Сепфору, а потом подавил еще одно — в Иудейских горах, к западу от Иерусалима, так что, когда его передовые части достигли Иерусалима, бунтовщики тотчас сняли осаду и бежали, но следом за ними бросилась конница, которая взяла великое множество пленных. Из них две тысячи были распяты на крестах. Войска Вара, по большей части сирийские греки из Бейрута и арабы из восточной части пустыни, своей кровожадностью и недисциплинированностью вызывали отвращение у самого Вара, и, едва это стало возможным, он распустил их, но они успели ограбить и сжечь множество деревень.

Когда возвратился Архелай, ему пришлось чуть ли но заново налаживать порядок в стране. Римляне ограбили не только Храмовую сокровищницу, но и несколько Иродовых, так как Ирод предусмотрительно разместил свое огромное богатство по частям в разных Пашнях. Когда было заплачено, что причиталось, Августу, Ливии, Саломее и всем другим, кошелек Архелая оказался пуст. К тому же надо было восстанавли-иать пострадавшие во время бунта царские резиденции, что-то делать с не подчинявшейся ему армией, а он, как назло, в это время поссорился со своим единокровным братом Антипой. Евреи терпеть не могли Архелая, и чуть не каждая горная деревушка в Иудее Пыла пристанищем разбойничьих шаек, имевших иногда немалые силы. Один из самых опасных бунтовщиков, заиорданский еврей Симон, раньше состоявший в личной охране Ирода, а потом объявивший себя царем Иудейским, незадолго до приезда Архелая был аа хвачен и убит римлянами. Еще один иудеянин, Афронт Модин из дома Маккавеева, тоже объявил себя царем, и он был еще опаснее, потому что выдавал себя на Мессию и сына Давидова и к тому же был пастухом. К го принадлежность к дому Давидову опровергнуть не (›ыло никакой возможности, потому что во время вифлеемской резни Архелай захватил привезенные старцами списки потомков Давида и сжег их на костре возле постоялого двора, о чем теперь горько сожалел. Афронт и его братья года три-четыре безнаказанно хозяйничали в горах к западу от Иерусалима, беря дань с торговцев и убивая чужеземцев. Они победили римлян в нескольких схватках и, если бы были чуть образованнее и благочестивее, смогли бы объединить парод под своим знаменем, как это однажды удалось метверым братьям Маккавеям. Однако эти разбойники создавали для Архелая скорее военную, чем религиозную проблему.

Утешением в несчастьях были для Архелая самаряне, которые ни разу не дали повода для беспокойства. Да и Август проявил щедрость и возвратил этнарху большую часть огромного наследства Ирода, а остальное получили Антипа и Филипп. Архелай установил военное правление в Иудее и правил таким образом чуть больше девяти лет, а потом по-глупому поссорился с Высшим судом, который поддержал решение начальника стражи не пускать его в Храм, потому что он не чист перед Богом. Архелай взял в жены вдову своего брата Александра — Глафиру. Это было бы законно, не оставь Александр детей, однако дети были, отчего новый брак формально считался кровосмесительным. Отказ Архелая удалить Глафиру из своего дома самым удивительным образом объединил против него иудеев и самарян, которые отправили в Рим посольство и убедили Августа сместить его. Когда самаряне и иудеи объединяются с одной целью, иудейская проблема, напомнила Августу Ливия, становится опасной.

Однако даже после того, как Архелай уехал в Галлию, Иосиф все еще не рисковал вернуться в Иудею. Он навел справки среди беженцев и узнал, что в его поместье в Еммаусе сначала хозяйничали разбойники, потом его захватили и сожгли римляне, заодно они вырубили сад, погубили виноградник, не оставили ни одной целой бочки и никому не разрешают даже подходить близко. Два его сына бежали неизвестно куда, Скорее всего они осели в Галилее у своих братьев. И в конце концов он решил направить стопы в Кану Галилейскую, где у него была лесопилка и где он надеялся найти всю семью в добром здравии.

Иосиф позвал Симона ехать с ним в Галилею, однако Симон с сожалением отказался, сказав, что слишком стар менять климат и новое вино вредно вливать в старые мехи.

— Без вас, дорогие друзья, мне будет очень одиноко, и придется мне отправиться к ессеям в Каллирою. Там есть школа, которой руководит мой давний знакомый. Стану членом секты, найду себе новых друзей, и они закроют мне глаза, когда я умру.

Выгодно продав имущество, Иосиф, Мария и Иисус стали прощаться с друзьями и соседями, однако когда Иисус в последний раз обходил деревню, в каждом доме он слышал одно и то же: «Мы наверняка еще встретимся. Кто один раз попробует нильской воды, обязательно вернется еще раз!» В самом деле, Египет — это царица, навсегда пленяющая сердце своей красотой, о чум было хорошо известно евреям, побывавшим в пустыне, где они вздыхали по ее зеленым садам, по ее луку, огурцам и чесноку, забыв о жестокости ее правителей и надсмотрщиков.

На лодке они добрались до Александрии, где купили себе места на почтово-пассажирском судне, идущем в Тир. Оно должно было отплыть не позже чем через неделю и останавливаться по пути во всех портах. Иосиф решил, что морское путешествие будет не более утомительным и дорогим, чем сухопутное, к тому же можно было взять с собой вещи, одежду, книги, которые жалко было бросать, тем более что он хотел приехать во владения Антипы в качестве египетского еврея, а не иудейского беженца. Это было мужественное решение, потому что, подобно египтянам, евреи испытывают безотчетный страх перед морем. Большинство лучше проедет пять тысяч миль по пустыне или по лесу, чем пятьдесят миль по морю даже в самую спокойную погоду. Они видят в море вечного враги, и морская торговля для них самое неприятное дело из всех возможных. А все потому, что они соединяют море с Великой Богиней в ее эротическом облике продажной женщины Раав, тогда как на самом деле — это рыбохвостая Афродита Иоппии, Бейрута и Аскалона. Однако для Иисуса море, которое он видел в первый раз, было прекраснее всего, виденного до тех пор. Оно наполнило его великим ликованием, более великим, чем все чудеса Александрии, первого города после Рима, хотя он побывал в доках и в царской библиотеке, видел колоннаду философов и огромные сумасшедшие толпы людей, вытекающие за ворота ипподрома и тут же вступающие в кровавые драки. Давний деловой партнер Иосифа, которого они случайно встретили, добыл для Иисуса пропуск на маяк петрова Фарос, где — правда, без всякой практической надобности — работала знаменитая паровая машина Ктесибия, и еще пригласил его в дом-фонарь подивиться на невероятное оптическое чудо и поглядеть на корабли, стоявшие на расстоянии не меньше двадцати миль. Однако само море, и его соленый запах, и закат над ним, гораздо более величественный (так ему казалось), чем в пустыне, и Венера, сверкавшая на западе», — все это еще сильнее подействовало на мысли и чувства Иисуса.

Ветер доносил до него городской грохот, видоизменяя его в вопли и стоны, волны пенились и разбивались о рифы, солнце уступало место луне, и Иисус тихо повторял псалом Давида, в котором Давид благодарит Бога за создание великого моря с бесчисленными рыбами, не говоря уж о кораблях и китах, гордо бороздящих его просторы. Он тихо протянул руку Марии, и они хорошо поняли друг друга: «Морская волна — наша мать. Из моря вышла суша во время Творения, как дитя выходит из женского чрева. Как же красиво лицо нашей матери!» А старый Иосиф дрожал от сырости и плотнее заворачивался в свой плащ.

На другой день, когда они грузились на корабль, на небе не было ни облачка.

— Мы увидим Землю обетованную, как она открылась Моисею с горы Нево, — сказал Иосиф.

Поначалу они плыли вдоль берега по воде, обесцвеченной нильским илом, потому что уже начался разлив, и они насчитали семь устий Нила: Канопское, потом по порядку, Волвинитское, Севвенитское, Пинептимское, Мендесское, Танитское и Пелусийское.

Вечером они пришли в Пелусий, бывший Аварис, который был воротами Египта. Отсюда ведомые Моисеем израильтяне начали свое бегство в Обетованную страну. На другой день, взяв на борт груз тканей, они проплыли мимо узкой песчаной полосы, отделявшей Тростниковую лагуну. Здесь египтяне, преследовавшие Моисея, были захвачены преградившим им путь северо-восточным ветром. Многие из них погибли в плывунах.

Судно, то и дело рискуя сесть на мель, тяжело шло на веслах вдоль низкого песчаного берега мимо горы Сеир и великой горы Едом, а впереди можно было разглядеть голубую гряду Иудейских гор. В эту ночь они вышли из Риноколуры в устье Египетского протока, который разделяет Ханаан и Египет и заполняется водой только зимой и весной. Иисус попросил разрешения сплавать на берег, чтобы ступить в первый раз на землю своих отцов, ибо в пятнадцатой главе Книги Иисуса этот поток упоминается как южная граница царства Иуды. Владелец судна разрешил, и Иисус, уже стоя на берегу, помолился, а потом сорвал ветку розмарина и отправился в обратный путь. Ветку он отдал матери.

На другой день выгрузили почту для Газы, но самого города, где Самсон снял ворота с петель, не было видно. Аин-Риммон и Беер-Шева тоже остались в стороне, всего лишь в одном дне пути по суше. Судно плыло мимо плодородных полей Филиетии, а милях в десяти в глубь земли плавно поднимались и опускались меленые склоны гор. Вскоре они приплыли в Аскалон, Гнившее родовое гнездо Иродов, красивый город в греческом стиле, полукругом спускавшийся к морю, концы которого упирались в скалы с двумя великолепными храмами возле моря, посвященными богине Афродите и Гераклу-Мелкарту. Здесь прадед Ирода был священником. На другой день они приплыли в Иоппию, где на холме правильной конической формы тоже поклонялись Афродите и Гераклу. Из Иоппии, как сказано, Иона отправился в свое знаменитое путешествие в Таре, в результате которого оказался в чреве кита. Иоппия — это последний порт на пути в Иерусалим, и отсюда хорошо видна вершина горы Мицпы, что и четырех милях к северу от Иерусалима. Однако город стоит на возвышенности, поэтому стоянка здесь крайне неудобная. Они прошли мимо красных утесов, обрамляющих долину Сарон, позади которой поднимается ввысь гора Ефремова, и Иосиф, указав на гору Гевал и гору Гаризим, сказал:

— Между ними Сихем.

Огромная статуя человека явилась их глазам чуть севернее. У ее ног расположилось множество белых домов, и Мария тихонько заплакала, узнав, что это Кесария, где взяли под стражу царя Антипатра после его возвращения из Рима. Они миновали земли колена Манассия, и впереди, правда не очень ясно, можно было разглядеть огромное плато Кармил. Иосиф указал на вершину к юго-востоку:

— Гора Илии. Там он победил пророков Ваала.

Вскоре они вошли в порт Сикамин, где река Киссон впадает в море. Иосиф заплатил за проезд, и, сойдя на берег, они купили осла, тележку, погрузили в нее пожитки и поехали на восток через гранатовые рощи.

Верхняя Галилея — это широкая горная гряда, тянущаяся на юг из Ливана. Жители отличают ее от Нижней Галилеи, хотя это продолжение все той же гряды, считая, что здесь самые прекрасные сикаморы и оливы. Однако буйно разросшиеся оливы дают мало масла, несмотря на плодородную и некаменистую почву, а фиги не сравнимы с настоящими фигами, хотя именно ими особенно хвастаются в Верхней Галилее, если не считать еще великолепной охоты. Старый Ирод любил Верхнюю Галилею именно за ее густо заросшие горы и глубокие ущелья. Пантеры, леопарды, медведи, волки, шакалы, гиены, кабаны и газели падали под его копьями и стрелами. Плоская верхняя часть гряды раньше принадлежала кенитам, но они уже тысячу лет как были изгнаны со своих пастбищ коленом Неффалимовым и ушли на запад в оливковые рощи Асира, покрывающие склоны вплоть до равнины Асор, по которой теперь Иосиф вез свою семью в Нижнюю Галилею.

На пологих склонах Нижней Галилеи росли зеленые дубы. Широкие долины славились пшеницей. В Египте Иисус не видел ничего выше пирамид, и прошло довольно много времени прежде, чем он привык к горам, которые возвышались на горизонте и были похожи на облака. Не меньше поразили его леса, не посаженные руками человека, и ему пришлось сделать над собой немалое усилие, чтобы увериться в том, что они взращены единственно желанием Бога.

Многолюдная дорога вела в Сепфору, большой город милях в двадцати. Отстроенная заново, она была не менее прекрасна, чем до разрушения ее Варом. Сказочное место. Тучный скот пасся в долине реки Киссон. Виноградники покрывали чуть ли не все склоны гор. Неожиданно Иосифу повезло. Хозяин ставшего на отдых рядом с дорогой каравана с лесом сообщил ему сведения, в которых он больше всего нуждался. Он сказал, что сыновья Иосифа Иуда и Симон продали лесопилку в Кане и вынуждены кормить двух других братьев, бежавших из Еммауса. В последний раз их видели месяцев шесть назад на дальнем берегу Мертвого моря в Гергесе, где правит Филипп.

Главная дорога между Египтом и Дамаском проходила в горах и издревле была защищена крепостью Хиттин. Здесь Мария и Иисус впервые увидели Галилейское море, огромное озеро с пресной водой, в которое впадает река Иордан, со столь же людным западным берегом, как берег Неаполитанского залива, но еще более изобильным. Город здесь находит на город, да и некоторые деревни не меньше главных городов в провинциях победнее. Из-за постоянно плодоносящих деревьев это место называют «Галилейским садом».

Даже в те два месяца, когда не бывает фиг, созревают гранаты. Говорят: «Иудейский акр кормит ребенка, галилейский — полк солдат».

Иосиф с Марией и Иисусом свернули на северную дорогу, что огибает озеро, миновали Капернаум и Хоразин и перешли Йордан там, где был таможенный пункт. На восточном берегу озера горы становились круче и деревень было меньше. Иуда и Симон жили в Гергесе. Они удивились, увидав Иосифа живым и здоровым, потому что двенадцать лет не получали от него ни вестей, ни благословений. Были они еще беднее, чем думал Иосиф, потому что в недавнем прошлом понесли большие потери из-за пожара, и прием, который они оказали отцу, был скорее уважительным, нежели сердечным. Иосиф понял, что им не очень-то хочется кормить Марию, Иисуса, да и его самого, особенно если учесть, что Мария как его жена должна была стать главной на кухне. Не исключено, что они видели в Иисусе претендента на пятую часть наследства, которую уже давно поделили между собой. Однако сами они пожаловались только на расходы, связанные с делами Иосия и Иакова в Вифлееме Галилейском, что в нескольких милях к югу от Сепфоры.

Иосиф успокоил сыновей, когда, выразив желание отдохнуть в Гергесе, рассказал им о своем намерении купить в Вифлееме дом. Иисус-де стал хорошим мастером, и вдвоем они сумеют устроить свои дела не хуже, чем в Египте. Что же до наследства, то Иисусу он оставит только то, что заработал с тех пор, как уехал из Еммауса, а если его призовет Господь, то Мария останется под защитой сына.

Когда Иисус хорошенько осмотрелся в Саду, населенном евреями, греками, финикийцами, арабами, сирийцами, персами, вавилонянами, они отправились в Вифлеем. Говорят: «В Вифлееме только мертвые живут в каменных домах». Это правда, потому что все дома там деревянные, так называемые мазанки с крышами, крытыми соломой. На горе лицом на запад стоит несколько древних усыпальниц, среди которых усыпальница судьи Ифтаха, который, отобрав право наследования у дочерей, передал его сыновьям. Иосиф разыскал Иосия и Иакова на небольшой полянке посреди дубовой рощи, где они занимались тем, что рубили деревья и наскоро их обрабатывали, чтобы продать строителям в Сепфору. Хотя они поздоровались с отцом гораздо сердечнее, чем Иуда и Симон, Иосиф решил не злоупотреблять их сыновними чувствами.; Братья рассказали ему о домике, который продавался. милях в пяти к востоку, в деревне Назарет, возле которого была пещера в горе, удобная для погреба или; склада. Иосифу удалось дешево купить этот дом, и уже. через две недели он и Иисус вновь взялись за. работу.

Вот так Иисус оказался в Назарете. Прокуратор Сирии Квириний как раз в том году приказал провести перепись населения, и Иисус вскоре после приезда был записан жителем Назарета, что возле Вифлеема Галилейского, сыном Иосифа-плотника из той же деревни, родившимся в Вифлееме и возрастом двенадцати лет. Чиновник, который переписывал жителей, почему-то решил, что Вифлеем один, и он стал галилейским, а иудейского словно никогда не бывало. Эта перепись известна вызванными ею бунтами крестьян, которые яростно сопротивлялись ей не столько из-за небольших дополнительных налогов, сколько из-за древнего еврейского суеверия: если перепись не от Иеговы, она несет несчастье. Все помнили, что, когда царь Давид, спровоцированный врагом Бога, приказал неохотно согласившемуся на это Иоаву пересчитать двенадцать колен Израилевых, Иегова разъярился и навел мор на семьдесят тысяч человек. Старцы Назаретской синагоги пришли к Иосифу и предложили отказаться от переписи, как они сами собирались сделать, но он им ответил, что если бы перепись была задумана только для евреев, он бы счел своим долгом избежать ее, а так как она касается всех жителей Сирии, а не только евреев, и вовсе не касается евреев, живущих за пределами Римской империи, в Вавилоне или где-нибудь еще, то он не видит в ней никакого вреда. Его ответ рассердил старцев, но возразить им было нечего, и они вместо откровенного сопротивления удовлетворились обманом чиновников.

С горы, где был источник, из которого Иисус каждое утро брал воду, открывался прекрасный вид. На юге он видел равнину Ездрелон (Изреель), за ней горы Самарии, в шести милях к востоку высилась громадная гора Фавор, на севере расположились белые дома и храмы Сепфоры, а за ними в отдалении можно было разглядеть снежные вершины Ермона. Наконец он начал понимать те места в Писании, которые в Леонтополе оставались для него темными, потому что Египет — равнинная страна рождения и смерти, а Галилея — горная страна жизни и любви. Здесь не погуляешь по ровному песочку. Здесь надо то карабкаться вверх, то Гн-жать вниз. Но Иисус скоро привык, и не прошло и года, а он уже забыл о боли в ногах и бегал по горам, перескакивая с камня на камень, как дикий козел.

Писание он читал так же усердно, как раньше, но находил в нем новый смысл, и в этом ему очень помогали места, в которых он теперь жил. Он побывал в Харошефе, где воды Киссона унесли колесницы Сисары, и в Гелвуе, где царь Саул пал в битве с филистимлянами, и в Изрееле, где был дворец Ахава и виноградник, отнятый Ахавом у Навуфея, и где Ииуй выбросил из окна Иезавель, любившую наряжаться вдову Ахава.

Он хотел взойти на гору Фавор, которую греки называют Атавирий, однако Мария не разрешила ему этого даже в сопровождении братьев.

— Там опасно, — сказала она, — для тех, кто не боится диких зверей, и для тех, кто боится, тоже.

— А что там на вершине?

— Город, который не надо видеть, голые камни, злые духи и двигающаяся скала. Ее называют «Камень подножия».

— Почему?

— Ты еще не дорос до таких историй.

Глава четырнадцатая КНИЖНИКИ

Весной того года, когда Иисус приехал в Галилею, он вместе с родителями и братьями в первый раз отправился на Пасху в Иерусалим. Путешествие было приятным. Сначала ехали по равнине, засеянной щедро взошедшими хлебами, до Сунема и Изрееля, а оттуда по горной дороге через Самарию в Иудею, и каждая остановка в пути была словно иллюстрация к какой-нибудь главе или сразу к нескольким главам Писания. Деревня Сунем находится на юго-западном склоне Малого Ермона и знаменита своими садами, а еще знаменита красивыми женщинами. Ависага Сунамитянка, самая красивая девушка Израиля, была избрана предстоять царю Давиду и ходить за ним, и лежать с ним, согревая зимними ночами его старые кости. Из-за Ависаги старший сын Давида Адония не стал царем после отца. Там Сунеме, жила «великая женщина», очаровавшая Елисея, и в Сунеме родилась красавица, которой, как говорят, Соломон посвятил свои любовные песни. Горная дорога начинается у пограничной деревни Ен-Ганним, что значит «Фонтан садов», которая не хуже Сунема и также богата гранатами, фигами и айвой. Через нее бежит река, что расходится потом на тысячи речушек, и красоту своей сунамитянки Соломон сравнивал с красотой этого места. Здесь Иосиф с семейством остановился на ночь.

На другое утро они перешли границу Самарии и к вечеру, пройдя между горами Гевал и Гаризим, уже мыли ослов в источнике Иакова за стенами святого города Сихем, заселенного самарянами. Еще две-три мили, и следующую ночь они провели в Галгале. Здесь израильтяне разбили свой первый лагерь после того, как перешли Иордан под водительством Иисуса Нави-на, и это было первое место в Ханаане, где они праздновали Пасху. Однако круглого камня, который дал название месту, тут не было уже несколько столетий, со времен доброго царя-реформатора Иосии, потому что он служил для жертвоприношений богине Ашиме. По той же причине Иосия спилил древнюю терпентинную рощу Мории, где Авраам и Иаков поклонялись Богу. Это была одна из самых больших святынь Ефрема, но от нее ничего не уцелело, кроме имени.

На другой день они пришли в Вефиль, тоже святое место, о котором пророк Амос написал несколько иронично: «Идите в Вефиль — и грешите, в Галгал — и умножайте преступления…» Здесь патриарх Иаков, запомнив, что видел во сне, как ангелы спускают и поднимают лестницу, поставил жертвенный алтарь Легове, однако добрый царь Иосия разбил этот алтарь и срубил древний дуб, под которым вершила суд Дево-ра-пророчица. То, что было когда-то царским городом, любовно украшенным царем Ровоамом, который поставил здесь золотых идолов и храм не хуже иерусалимского, теперь превратилось в грязную деревушку, не имеющую даже своего рынка, такую же бедную, как все остальные на неплодородных землях Вениамина. Увидев худосочные хлеба, Иисус спросил Иосифа, зачем крестьяне вообще сеют в этих местах. И он ответил:

— Чтобы получить семена. В хороший год этого хватает.

Братья Иисуса взяли с собой из Вифлеема сноп пшеницы для благодарственной жертвы, и в каждом колосе была по меньшей мере сотня крепких зерен.

По разбитой дороге, заполненной людьми в праздничных одеждах, они пришли в город Раму, что в четырех милях севернее Иерусалима. Здесь им показали могилу Рахили, причем жители Рамы или делали вид, будто никогда не слышали о другой могиле Рахили — и иудейском Вифлееме, или с презрением отвергали всякие намеки на это. Но Рахиль на самом деле ханаанская богиня, а не смертная женщина, поэтому то, что теперь называют ее могилой, было ее алтарем, и таких алтарей в разных местах можно насчитать не один десяток.

Итак, они пришли в Иерусалим, единственное место в то время, где на законных основаниях можно было принести в жертву и съесть пасхального барашка. Иосиф с Марией и Иисусом остановились в доме Лисий и, по обычаю, торопливо уселись за праздничную трапезу, словно все еще находились в пути. С поджаренным барашком ели пикорий-эндивий и пресные хлебцы, смоченные в сладком соусе, а начали трапезу чашкой сладкого вина, благословленного Иосифом.

Иисусу пришло в голову спросить отца, в чем смысл этой трапезы. И он получил традиционный ответ:

— Это принесение агнца в жертву Богу. Когда он проходил над домами детей Израиля в Египте, то освобождал нас, убивая первенцев египтян.

Иосиф прочитал или сделал вид, что прочитал, ибо знал наизусть текст из Книги Исхода, где описано, как должна проходить трапеза. Потом они пропели два псалма Давида: «Славьте Господа, Бога вашего» и «Когда вышел Израиль из Египта», выпили по второй чаше, и на этом трапеза закончилась, а недоеденная нища была отложена в сторону, потому что потом ее надо было сжечь. Однако, соблюдая приличия, гости и хозяева выпили и третью чашу, и четвертую и спели еще четыре псалма Давида: «Буду славить (Тебя), Господи, всем сердцем моим, возвещать все чудеса Твои», «Возлюблю Тебя, Господи, крепость моя!», «Радуйтесь, праведные, о Господе: правым прилично славословить», «Восплещите руками все народы, воскликните Богу гласом радости». После Египта, «дома рабства», для Иисуса было чудом оказаться на Пасху в Иерусалиме, ведь об этом мечтают все израильтяне. Вскоре он задумался над подробностями обряда и начал задавать братьям трудные для них вопросы, однако Иосиф грубо одернул его, сказав, что если вино ударило ему в голову, то все равно лучше вести себя потише.

Все-таки Иисус спросил Иосифа, возьмет ли он его с собой в Храм послушать публичные споры.

Иосиф ответил:

— Нет, ты еще мал.

— А когда будет можно?

— Когда ты станешь мужчиной. Ты еще не мужчина, хотя делаешь мужскую работу, и не станешь мужчиной до следующей Пасхи. В твоем возрасте нет смысла ходить на публичные диспуты, даже если удастся получить разрешение.

Прошел год и еще один год, и как-то раз, когда Иосиф лежал с завязанным горлом и почти не мог говорить, Иисусу разрешили прочитать молитву. С этого дня он мог считать себя мужчиной и надевать молитвенные одежды, еврейский вариант римской «взрослой тоги». Это особый момент в жизни матери, когда она перестает быть ответственной перед мужем за безопасность и хорошее поведение ребенка, который сам берет на себя ответственность за нее. Однако евреи не празднуют это событие, как бывает у других народов. Иисус просто преклонил колени перед своими родителями и получил их благословение и поцелуй в лоб от обоих. Иосиф спросил его, не хочет ли он принести «жертву преуспевания» Храму, например, козла?

Иисус ответил, что учитель Симон предостерегал его против жертв, которые специально не отмечены Законом, и процитировал сорок девятый псалом:

На этот раз Иисус не ушел из Иерусалима после праздника, но Иосиф и Мария ничего не заметили до вечера. Они поехали обратно в Иерусалим, однако ни в доме Лисий, ни в доме Лидии, другой сестры, его не было, и никто о нем ничего не знал.

Иисус тем временем получил разрешение присутствовать на публичных диспутах в Храме, которые проходили при участии самых известных книжников. Кирой, стоявший у ворот, был поражен молодостью искателя знаний, но, задав ему несколько вопросов, ласково подтолкнул его внутрь со словами:

— Проси мудрости у Бога!

В течение первых двух дней Иисус ни разу не открыл рот, только внимательно слушал, и сердце прыгало у него в груди, когда кто-нибудь произносил: «Просвещенный Шаммай говорил по этому поводу то-то и то-то, а что по этому поводу говорил справедливый Гиллель?» Часто он бормотал себе под нос то или иное изречение Гиллеля, выученное им у Симона, потому что для него Гиллель всегда был прав. Он тогда еще был жив, однако Иисусу ни разу не пришлось поговорить с ним, потому что он был уже очень стар и многие годы не выходил из своей комнаты в Академии.

На третий день случилось так, что Иисус присутствовал при споре двух знаменитых книжников, происходившем в затененной части Женского двора. Народу было много, и за широкими спинами слушателей ему не были видны сидевшие в креслах ученые мужи, которые обсуждали очень интересный вопрос: почему пасхального агнца отбирают на десятый день месяца, а приносят в жертву вечером четырнадцатого дня?

Первый книжник сказал:

— Это ясно, как солнце над Храмовым двором. Десять — число завершенное. Ни один человек в мире, если он не филистимлянское чудовище, упомянутое в рассказе о войнах Давида, не имеет больше десяти пальцев на руках и ногах и не имеет меньше десяти, если с ним не случилось несчастье. Десять мужчин составляют общину. Десяти мужчин достаточно, чтобы съесть пасхального агнца. Десятиструнная арфа творит совершенную музыку. Десятью морами излил Господь гнев на египтян. Между Адамом и Ноем и между Ноем и Авраамом десять поколений. Более того! Десятью высказываниями Бог сотворил мир. А в вечерние сумерки первой пятницы, последнего дня Творения, он создал десять замечательных вещей, как вы все знаете: радугу, и скотов, и гадов, и две заповеди Закона…

Тут он сделал паузу, и один из его учеников попросил разрешения спеть «Десять мер мудрости» в доказательство законченности числа десять. Ученый муж был рад отдыху, и ученик затянул заунывно:

Другой тут же подхватил:

Остальные не менее заунывно закончили:

И продолжали:

Первый книжник заговорил опять:

— Читая Священную Книгу, я понял, что агнца отбирают на десятый день в честь Десяти Заповедей. В каждый день из десяти благочестивый человек читает одну из заповедей и размышляет над ней. На десятый день его сердце готово к осознанию долга перед Господом и соседом, он становится посвященным и может отобрать самого чистого агнца. Так мы делаем в моем доме, а иначе считаем, что неправильно провели Пасху. И пусть тот, у кого хватит дерзости, оспорит мои слова!

Все молчали, потому что вызов был риторическим, только Иисус, не в силах больше сдерживаться, крикнул:

— Просвещенные мужи, читаете вы тот же свиток Закона, который дан копиистам?

Все принялись с удивлением переглядываться, а когда поняли, что вопрос задал мальчишка, только руками развели.

Книжник нахмурился и спросил:

— Что это за нахал? Выйди сюда и смело предстань перед нами. Тогда я отвечу тебе.

Иисус проскользнул сквозь толпу и стал в первом ряду лицом к нему.

— Рыжий малыш с бледным лицом, скажи, зачем ты задал столь бесстыдный вопрос, а потом я отвечу тебе. Хотя нам вменяют не отворачиваться от тех, кто хочет слышать, нам еще вменяют учить глупых, не жалея для них розог.

— Просвещенный учитель, — ответил Иисус, — я не хотел быть нахалом, но я чужой в Иерусалиме и подумал: может, твой свиток Закона отличается от тех, что изучал я. Потому что я читал, что Пасха стала праздноваться прежде, чем даны были Десять Заповедей. Конечно, можно сказать, что Десять Заповедей существуют с шестого дня Творения, ибо как отделить их от мыслей Вездесущего, если, конечно, правда, что именно тогда Он сотворил алфавит и две заповеди, однако они не были запечатлены письмом и не были сказаны Моисею до того, как Он вывел из Египта в Синай детей Израилевых. До того времени, насколько я читал Писание, никаких заповедей человек не знал, разве что самые простые: не ешь с древа познания добра и зла, построй и заполни ковчег или то, что мы сейчас обсуждаем: как нам есть во время Пасхи. Еще пророк Иеремия сказал, что Господь заповедал есть определенную еду, а не приносить и освящать жертвы, и он говорит именем Бога: «… ибо отцам вашим Я не говорил и не давал им заповеди в тот день, в который Я вывел их из земли Египетской, о всесожжении и жертве…»

Второй книжник, принимавший участие в диспуте и не желавший, чтобы мальчишка срамил взрослого мужа, перебил его:

— Что ты понимаешь? Если просвещенный муж настаивает, что десять дней были назначены Господом в предвидении Десяти Заповедей, что тебе в этом не нравится?

— Мне не нравится, — сказал Иисус, — то, что он неправильно обозначает время первой Пасхи. Каким образом могли дети Израиля, будучи в Египте, прочитать и обдумать заповеди, которые еще не были записаны и существовали только в мыслях Бога?..

Он хотел еще что-то сказать, но второй книжник вновь перебил его:

— Я думаю, что десятый день был избран из-за десятой части, то есть десятины, посвящаемой Богу, а не из-за законченности числа десять, потому что нет никаких сомнений, что число семь обладает большей законченностью, чем число десять. Мир был сотворен десятью заповедями, но Бог особо освятил седьмой день. Священный подсвечник имеет семь отростков, семь чистых животных были взяты в ковчег, и семь дней отделяют Пасху от Пятидесятницы, и семь раз по семь лет проходит до Юбилейного года.

Примеры можно еще приводить и приводить, но где есть другое совершенство и другая законченность, как не в самом Господе, Боге Нашем, и семи частях непроизносимого имени Его. Десятина же была введена до того, как Моисей узрил свет. Наш отец Авраам платил десятину царю Салима Мелхиседеку как священнослужителю Величайшего из великих богов. Наш отец Иаков последовал благочестивому примеру своего деда, когда поклялся отдавать Богу десятину всего, что он будет иметь в Месопотамии, а позднее Моисей тоже отдавал Богу десятую часть всех плодов земли. Неужели у кого-то хватит нахальства оспаривать это?

И вновь заговорил Иисус:

— Просвещенный муж, пусть десятина — благо, но разве пасхальный агнец — это десятина? Если у кого-то десять овец, тогда понятно, он берет одну, чтобы принести ее в жертву Богу, а если их у него пять или двадцать? И где записано, что десятину надо собирать в десятый день месяца?

Все очень удивились храбрости и разумности мальчика, и второй книжник сказал первому:

— Брат, что нам делать с этим ребенком? Не выставить ли его вон?

— Нет, — сердито ответил первый. — Нет, пока ты ему не ответишь, потому что произнесенное им у всех на языке, и, думаю, нет ничего плохого в том, что мальчик осмелился высказаться.

Тогда второй книжник обратил свою ярость на Иисуса:

— Не из тех ли ты разбойников-галилеян, что перерезают человеку горло и оставляют его захлебываться в собственной крови? Не из тех ли ты разбойников, которые все ломают и ничего не умеют построить?

— Нет. Правда, я живу с родителями в Галилее, но родился в Иудее, и если я перерезал тебе горло неучтивым словом, то, прошу тебя, не приговаривай меня к смерти. Что же до строительства, то, если ты спросишь меня, почему агнца выбирают на десятый день, я отвечу тебе. Дети Израиля собирались бежать на четырнадцатый день месяца, в полнолуние, чтобы подальше уйти от войск фараона. Они взяли овцу и стали пасти ее отдельно якобы для того, чтобы она нагуляла побольше мяса. Так они хотели обмануть египтян, потому что если отделить овцу, чтобы она нагуляла побольше мяса, то надо набираться терпения на месяц или того больше. Никто не будет резать ее через четыре дня, нет смысла. Ну а что касается числа десять, то в нем нет особого значения, кроме того, что израильтяне пользовались им, когда были в рабстве, ибо египетская неделя состоит из десяти дней. Моисей дал им десять дней для улаживания всех их дел, и, выбрав овцу, они покончили с приготовлениями к побегу. Вечером они сели есть, а когда закончили трапезу, египтяне уже спали, и они, сытые и согретые вином, бросились бежать по узкой тропе, где не было стражников, чтобы не выходить на хорошо охранявшуюся египтянами филистийскую дорогу. В самом деле, десятидневная египетская неделя — асор — до сих пор чтится в Израиле. Разве День очищения не приходится на последний день асор? А если вспомнить менее значительный пример, то разве Даниил и его товарищи не были испытаны десять дней, когда ели одни овощи и пили одну воду?

Второй книжник улыбнулся со спокойным превосходством.

— Ты строишь свой дом на песке, маленький ученый, — сказал он. — Наш израильский месяц может, так сказать, быть поделен на декады, но эти декады сами по себе не имеют никакого смысла, ибо (ты еще недостаточно учен, чтобы знать) асор значит не декада, а десятый день декады. Следовательно, придется мне опровергнуть твое утверждение. Месяц состоит из нескольких десятков дней, и каждый десятый день свят по-своему, не так, как седьмой день, но все-таки он напоминает нам о нашем долге отдавать десятую часть чего бы то ни было Богу.

— Правильно, многоуважаемый муж, слово «асор» значит десятый день, но также значит «декада». Потому что брат и мать Ревекки в двадцать четвертой главе Книги Бытия так говорят отцу нашему Исааку: «… пусть побудет с нами девица дней хотя десять…» То есть неделю, состоящую из десяти дней.

После этих слов возглас удивления пронесся там, где сидели галилеяне. Все происходившее было похоже на фехтовальный класс, когда новичок ловко парирует один за другим удары учителя и вдруг неожиданным поворотом выбивает у него из рук шпагу, так что она летит через весь зал, а учитель застывает на месте, обезоруженный и обескураженный. Как же аплодировали Иисусу! Забыв о хороших манерах, галилеяне радостно били в ладоши и громко смеялись, а кто-то даже крикнул:

— Второй Давид! Как он убил льва и медведя! Рассерженные неуместным шумом, оба книжника одновременно вскочили со своих мест и, предложив прочитать молитву, завершили диспут, после чего, не обращая внимания даже на своих учеников, вышли со Двора.

Первый книжник сказал второму:

— Какой нахал этот мальчишка! Его совсем не научили держать язык за зубами и слушать старших. Интересно, кто он такой? Уверен, у него нет родителей. Незаконнорожденных детей легко узнать по неуклюжей походке и нежеланию должным образом приветствовать старших.

— Да, нет! Мальчик даже слишком хорошо знает Закон. К тому же его бы не пустили на диспут, разве только с незаконнорожденным его разделяют десять поколений. Он вполне уважительно приветствовал нас, когда мы уходили. А какая у него походка, нам неизвестно.

— Может, ему еще не сказали, что он незаконнорожденный, но меня не проведешь!

— Ты не прав. Если бы он был незаконнорожденным и от него это скрыли из жалости, его учителя все равно знали бы об этом и он не имел бы возможности в таких тонкостях изучить Писание. Зачем учить незаконнорожденного, если его все равно не пустят в общину?

— Давай вернемся, узнаем его имя, а потом наведем справки.

Придя туда, где проводились диспуты, они обнаружили, что их место в тени заняли другие книжники. Иисуса нигде не было видно, однако они остались послушать своих собратьев. По сути это был не спор, а протест нескольких фарисеев против нарушения, как они считали, Закона первосвященником. Вопрос заключался в том, правильно или неправильно поступил первосвященник, приняв дар в Храмовую казну от продажной женщины еврейского происхождения, которая раскаялась в своей прежней жизни и во искупление грехов хотела пожертвовать все деньги, заработанные дурным способом, в Храм? Фарисеи настаивали на том, что если первосвященник и имел право касаться этих денег, то он должен был раздать их бедным, а не присоединять к сокровищам евреев, потому что в двадцать третьей главе Второзакония прямо сказано:

Не вноси платы блудницы и цены пса в дом Господа Бога твоего…

Это запрещение, между прочим, хотя и приписывается слуге Господа Моисею, говорят, датируется временем царя Иосии, ибо именно он положил конец древнему обычаю иевусеев, по которому девушки Иерусалима предлагали себя чужестранцам и оставляли заработанное ими у ног Анаты, супруги Иеговы.

Все говорившие старались перещеголять друг друга в осуждении первосвященника. Когда же они угомонились, председательствующий спросил:

— Кто из сынов Израиля хочет возразить?

Тут опять поднялся Иисус и попросил разрешения задать вопрос. («А, вот он!» — сказал первый книжник.)

Второй книжник улыбнулся со спокойным превосходством.

— Ты строишь свой дом на песке, маленький ученый, — сказал он. — Наш израильский месяц может, так сказать, быть поделен на декады, но эти декады сами по себе не имеют никакого смысла, ибо (ты еще недостаточно учен, чтобы знать) асор значит не декада, а десятый день декады. Следовательно, придется мне опровергнуть твое утверждение. Месяц состоит из нескольких десятков дней, и каждый десятый день свят по-своему, не так, как седьмой день, но все-таки он напоминает нам о нашем долге отдавать десятую часть чего бы то ни было Богу.

— Правильно, многоуважаемый муж, слово «асор» значит десятый день, но также значит «декада». Потому что брат и мать Ревекки в двадцать четвертой главе Книги Бытия так говорят отцу нашему Исааку: «… пусть побудет с нами девица дней хотя десять…» То есть неделю, состоящую из десяти дней.

После этих слов возглас удивления пронесся там, где сидели галилеяне. Все происходившее было похоже на фехтовальный класс, когда новичок ловко парирует один за другим удары учителя и вдруг неожиданным поворотом выбивает у него из рук шпагу, так что она летит через весь зал, а учитель застывает на месте, обезоруженный и обескураженный. Как же аплодировали Иисусу! Забыв о хороших манерах, галилеяне радостно били в ладоши и громко смеялись, а кто-то даже крикнул:

— Второй Давид! Как он убил льва и медведя! Рассерженные неуместным шумом, оба книжника одновременно вскочили со своих мест и, предложив прочитать молитву, завершили диспут, после чего, не обращая внимания даже на своих учеников, вышли со Двора.

Первый книжник сказал второму:

— Какой нахал этот мальчишка! Его совсем не научили держать язык за зубами и слушать старших. Интересно, кто он такой? Уверен, у него нет родителей. Незаконнорожденных детей легко узнать по неуклюжей походке и нежеланию должным образом приветствовать старших.

— Да, нет! Мальчик даже слишком хорошо знает Закон. К тому же его бы не пустили на диспут, разве только с незаконнорожденным его разделяют десять поколений. Он вполне уважительно приветствовал нас, когда мы уходили. А какая у него походка, нам неизвестно.

— Может, ему еще не сказали, что он незаконнорожденный, но меня не проведешь!

— Ты не прав. Если бы он был незаконнорожденным и от него это скрыли из жалости, его учителя все равно знали бы об этом и он не имел бы возможности в таких тонкостях изучить Писание. Зачем учить незаконнорожденного, если его все равно не пустят в общину?

— Давай вернемся, узнаем его имя, а потом наведем справки.

Придя туда, где проводились диспуты, они обнаружили, что их место в тени заняли другие книжники. Иисуса нигде не было видно, однако они остались послушать своих собратьев. По сути это был не спор, а протест нескольких фарисеев против нарушения, как они считали, Закона первосвященником. Вопрос заключался в том, правильно или неправильно поступил первосвященник, приняв дар в Храмовую казну от продажной женщины еврейского происхождения, которая раскаялась в своей прежней жизни и во искупление грехов хотела пожертвовать все деньги, заработанные дурным способом, в Храм? Фарисеи настаивали на том, что если первосвященник и имел право касаться этих денег, то он должен был раздать их бедным, а не присоединять к сокровищам евреев, потому что в двадцать третьей главе Второзакония прямо сказано:

Это запрещение, между прочим, хотя и приписывается слуге Господа Моисею, говорят, датируется временем царя Иосии, ибо именно он положил конец древнему обычаю иевусеев, по которому девушки Иерусалима предлагали себя чужестранцам и оставляли заработанное ими у ног Анаты, супруги Иеговы.

Все говорившие старались перещеголять друг друга в осуждении первосвященника. Когда же они угомонились, председательствующий спросил:

— Кто из сынов Израиля хочет возразить?

Тут опять поднялся Иисус и попросил разрешения задать вопрос. («А, вот он!» — сказал первый книжник.)

— Спрашивай, неуемный отрок!

— Я слыхал в городе разговоры об этом даре. Разве первосвященник не отдал его на строительство дома для отдыха рядом с теми покоями, где он проводит последнюю неделю перед днем очищения?

— Да, правильно. И покои для отдыха — это часть Храма. Какие могут быть сомнения?

— Тем не менее я считаю, что деньги потрачены правильно.

— Да? Почему же? Что говорит сын Велиала? — закричали все сразу.

— Разве не написал пророк Михей в первой главе и седьмом стихе своей книги: «Все истуканы ее будут разбиты и все любодейные дары ее сожжены будут огнем, и всех идолов ее предам разрушению, ибо из любодейных даров она устраивала их, на любодейные дары они и будут обращены». Просвещенный Гиллель трактовал этот текст так, что чистое всегда тянется к чистому, а нечистое — к нечистому. Никто же не ужаснется, если увидит, как свинопас трогает свинью. Но зато ужаснется, если увидит, как свинопас трогает ребенка благочестивого еврея или этот ребенок трогает свинью. Подобное должно сочетаться с подобным. Дом для отдыха — место нечистое. Оно как бы собирает в себе все нечистое в чистом Храме, но это не Храм как таковой и не часть его. Если женщина раскаялась, весь Израиль должен возрадоваться, и первосвященник не может отказаться от ее дара, потому что это дар раскаяния. Дом для отдыха, хотя он и нечистый, необходим, так пусть он будет куплен на нечистые деньги, а не на чистые!

Книжник спросил насмешливо:

— Значит, распутство необходимо, если, как ты говоришь, подобное должно сочетаться с подобным?

— Конечно же, распутство — необходимость. Ни одна женщина в Израиле не будет распутничать из удовольствия, ибо она теряет и семью, и друзей. Голод и нищета гонят ее на торговлю собой. Любая распутница в Израиле, как учил меня мой просвещенный учитель Симон из Александрии, — совращенная и отринутая родными девственница. Из этого я делаю вывод, что до тех пор пока безнравственные мужчины совращают девственниц, а дураки водятся с продажными женщинами, распутство — необходимость. Подобно этому, пока первосвященники не постятся в преддверии дня очищения, дом для отдыха тоже необходимость.

Все молчали, не зная, как ответить мальчишке, который использовал в своей речи три главных принципа фарисеев: быть щедрым, практичным и опираться на тщательно изученный текст.

— Неплохо, неплохо! — пробормотал второй книжник. — Смотри не на мехи, а на то, что в них. Иногда в новых мехах старое вино, а бывает и наоборот.

— Пусть тот, кто не согласен со мной, скажет свое слово! — храбро выкрикнул Иисус.

И вдруг из толпы раздались возгласы:

— Вот он! Наконец-то! Мой сын! А мы-то думали, ты потерялся!

Иисус скользнул в толпу и почтительно поздоровался с Марией и Иосифом.

Мария никак не могла успокоиться:

— Три дня я была сама не своя! Почему ты не сказал нам, что останешься в Иерусалиме? Неужели ты забыл о своей матери?

— Не подотчетен я теперь матери, ибо призван к делу Отца моего. И все же прости меня за огорчение. Я сказал двоюродному брату Палти, чтобы он передал тебе, где я буду, а он, видно, забыл.

Первый книжник толкнул локтем второго и, отведя его в сторонку, прошептал на ухо:

— Видишь, я прав. Если бы этот человек был его отцом, он бы не позволил женщине вмешаться. Вспомни суд Соломона: родитель доказывает себя в минуту опасности.

— Странно, однако, — сказал второй книжник. — Я знаю его, хотя он сильно постарел с тех пор, как мы виделись в последний раз, и борода у него пострижена иначе, и одежда вроде победнее, чем раньше. Это Иосиф, сын Илии, из дома Давидова. Все думали, что его убили во время вифлеемской резни, а он в прошлом году опять объявился в Галилее.

— Иосиф? Иосиф из Еммауса? Иосиф, который занимался продажей леса?

— Да, тот самый.

— Помнится, лет десять назад или, может, побольше ходили слухи о ею женитьбе на дочери старого Иоакима-наследника, который погиб, когда Афронт в последний раз явился в Кохбу. Я забыл, что там в точности было с этой женитьбой, но что-то необычное. Кажется, он приехал с выкупом за невесту, а невесту увезли разбойники. Никак не могу вспомнить, когда они опять соединились. Правда, в то время меня не было в Иерусалиме, но ставлю свой старый плащ против твоего нового, что девчонку изнасиловали, а старый Иосиф вновь сделал из нее честную женщину. Это на него похоже.

— Принимаю твое пари, но ничего подобного не могло быть. Иосиф бы никогда не разрешил мальчишке прийти сюда, если б он был незаконнорожденным.

— Нет? А может, он потому позволил его матери так много говорить, что сам возмущен его появлением тут?

— Посмотрим…

— Каким образом? Родословной дома Давида нет. Свирепый и его сын уничтожили ее.

— Мать мальчика… Если я прав… Она воспитывалась в Храме и жила там до того, как ее увезли разбойники, поэтому должна сохраниться запись о выкупе. Этим ведает мой сын. Пойдем к нему!

Гиллель был болен, но от своих учеников узнал об Иисусе и о том, как он принял участие в диспуте о пожертвовании продажной женщины. Он одобрил суждение Иисуса словами, которые стали едва ли не последними в его жизни:

— Щедрое сердце всегда найдет дверь для тех, кто ищет Бога, так же как скупец всегда найдет замок закрыть ее.

Эти его слова были переданы Иисусу, и он гордился ими не меньше, чем римский солдат — венком за храбрость.

Зимой Гиллель умер, и никогда еще еврейский народ никого так не оплакивал. Во всех синагогах Иудеи и Галилеи, во всех синагогах, объединяющих евреев Рассеяния от Кадиса до Самарканда, от истоков Дона до разливающегося Нила, у всех евреев были заплаканные глаза, у всех были опущены головы, и у всех вздрагивали от рыданий плечи. Никто не желал ни есть, ни пить.

— Гиллель умер! Гиллель умер! — сокрушались евреи. — Мудрец Гиллель! Первый, научивший Израиль любви!

И это правда. Гиллель первым использовал существительное «человеческие существа» в сочетании с глаголом «любить». И таким большим было его сердце, что он учил любви не только сородичей-израильтян, не только всех сынов Адама, так сказать, сородичей в широком смысле слова, но и вообще всех, и чистых, и нечистых, оправдывая видимую абсурдность этого заветом хвалить Господа Бога, данным всем живым существам: рыбам, зверям, птицам, гадам. Даже среди саддукеев Храма уход мудреца был воспринят как большая беда.

— Его слово всегда было на стороне мира, — сказали они.

В Назарете Мария, плача, сказала Иисусу:

— Мой сын, когда придет день твоей смерти, будет ли твоя слава хоть отдаленно напоминать славу, что сегодня осияет имя Гиллеля?

— Смогу ли я всегда находить дверь, о которой он говорил, мама, и держать ее открытой?

Глава пятнадцатая ПЯТНО

На следующую Пасху Иисус опять пришел в Иерусалим, и на этот раз Иосиф разрешил ему остаться в городе, чтобы присутствовать на публичных диспутах и лекциях.

Попрощавшись со всей семьей за воротами города, Иисус отправился в Храм. Старик с гноящимися глазами, стороживший Восточные ворота, узнал его и сказал с заискивающей улыбкой:

— Добро пожаловать, просвещенный Иисус из Назарета! Я ждал тебя сегодня. У меня к тебе просьба. Рассуди беспристрастно двух моих постоянных посетителей по одному очень интересному месту в Законе. Каждый из них клянется, что прав, и они даже заключили пари.

— Непристойно заключать пари о Законе. Кроме того, я не книжник.

— В самом споре нет ничего непристойного, а ты обязательно будешь книжником.

— Милостью Божьей, — торопливо ответил Иисус. — А кто сегодня будет говорить?

— Учителя Академии.

— Тогда не лучше ли им избрать судьей главу Академии?

— Я ждал тебя у ворот, потому что они умоляли, чтоб ты был их судьей.

Иисус едва сдержал желание попросить старика заниматься своими делами. Он сразу догадался, что дело нечисто, однако вспомнил, с каким терпением просвещенный Гиллель судил даже самые простые споры, когда его просили об этом, а один раз не побрезговал спором, в котором стороны заключили пари.

— Я сделаю, о чем ты просишь, — с неохотой проговорил он.

Старик провел его в мрачную комнату, выходящую окнами на Двор язычников, и сказал высокому, глуповатому на вид левиту, глазевшему в окно:

— Побудь с этим отроком, брат, пока я поищу людей, о которых тебе говорил.

— Разве я не дал слово, что рассужу спор? — возмутился Иисус.

Но старика уже и след простыл. Тогда он повернулся к левиту.

— Судя по твоему платью, господин, ты принадлежишь к левитам Храмовой стражи. Это комната стражников?

Левит молча кивнул.

— Странное место для диспута.

Левит еще раз важно кивнул, потом сказал:

— Очень странное! — И он опять надолго замолчал. — Ты должен сказать правду. Для тебя же лучше, если ты все расскажешь и возвратишь, что взял. Начальник стражи не очень строгий. Ты ведь знаешь, он сам занимается мальчишками.

— Ничего не понимаю. Кто этот улыбающийся старик, который привел меня сюда?

— Этот? Офний-жаба. Он всегда улыбается. Разве не тебя упустили в праздник кущей? Ты обокрал Мелеагра-менялу и затерялся в толпе.

Иисус рассмеялся.

— Меня не было в Иерусалиме во время праздника кущей.

— Это ты так говоришь! Ладно. Ну, а что ты натворил?

— Меня еще ни в чем не обвинили. Этот человек остроумно пошутил со мной. Разреши, я пойду?

— Мне приказано тебя сторожить.

Тут вернулась стража, делавшая утренний обход Храма.

— Кто этот мальчишка? — спросил начальник стражи.

— Его привел Офний, мой господин. Начальник стражи нахмурился.

— Ты случайно не сын Иосифа из Еммауса? — спросил он.

— Мой отец когда-то жил в Еммаусе. Его зовут Иосиф, сын Илии. Теперь он живет в галилейском Назарете.

— Да, правильно. Мне очень жаль, но мы должны тебя арестовать.

— Господин, сюда идет Офний со свидетелями, — сказал левит.

Вошли первый и второй книжники в сопровождении молодого мужчины с чернильницей, висевшей у него на поясе. Четыре драхмы скользнули из руки первого книжника в руку Офния, и, ухмыляясь, он возвратился на свой пост у ворот.

Второй книжник явно чувствовал себя неловко.

— Ты понимаешь, господин, — сказал он, — мы не хотим, чтоб это дело стало достоянием гласности. Мы не хотим скандала. Ты не мог бы предоставить нам какую-нибудь комнату?

— Пожалуйста, ученый муж.

Когда Иисуса привели в другую комнату, начальник стражи ласково сказал ему:

— Ты уже не ребенок и кое-что знаешь из Закона. Иисус поклонился.

— Тебя величают Иисус, сын Иосифа из Назарета, прежде из Еммауса, и его жены Мариам?

— Да.

— Ты всегда жил с ними?

— С самого рождения. Я родился в Вифлееме-Ефрафе.

— Почему там?

— Мой отец повез мать в Вифлеем, когда ей подошел срок рожать. Он из дома Давидова, поэтому хотел, чтоб я родился на земле его предков. В том году умер царь Ирод, а я родился за четыре месяца до его смерти.

— Кто родители твоей матери?

— Ее отец — Иоаким из Кохбы, наследник. Он умер в бедности, но состоял в Храмовой страже.

— Ты хорошо читаешь?

— Да, с помощью Создателя.

— Тогда читай!

Это был лист, вырванный из книги казначейских записей, с брачным контрактом, подписанным Иосифом, сыном Илии из дома Давида и колена Иуды, родившимся в Еммаусе, и Симоном, сыном Боефа, первосвященником и опекуном Мариам, дочери жителя Кохбы Иоакима-наследника и его жены Анны. Документ датирован десятью месяцами до рождения Иисуса, однако получение десяти шекелей отмечено четырьмя месяцами позже. И там же была приписка совсем мелкими, еле заметными буквами: «Не хватает полшекеля».

Писец сказал, что приписка сделана рукой тогдашнего первосвященника.

— Запись совершенно необычная, правда, я нашел все-таки запись о недостающем полшекеле. Он был послан из Александрии самим первосвященником уже после его смещения царем Иродом. Это на другой странице. Запись сделана через месяц после смерти царя Ирода.

Иисус побледнел и спросил:

— Вы думаете, мой отец Иосиф не был мужем моей матери до того, как она родила его сына?

— Его сына или не его… — ответил начальник стражи. — Я сам наводил справки. Твоя мать вроде была похищена разбойниками сразу после подписания контракта и пробыла у них месяца три. Наверно, это объясняет, почему Иосиф поначалу не хотел вносить последние полшекеля. Ладно, мальчик, не хочу тебя огорчать, но я должен действовать по Закону. Есть правило, придуманное не мной, а Моисеем, которое я должен исполнять. Ни один человек, рожденный вне брака, не имеет права ступать на священную землю Храма. Наказание — смертная казнь. Ты пришел сюда по неведению. Я вижу, что по неведению. Поэтому я никому ничего не скажу, хотя первосвященник Анна должен об этом знать. Но пока ты не докажешь, что ошибся в дне своего рождения или что родился в законном браке, я не могу пускать тебя в Храм. Ты слышишь, я не называю тебя незаконнорожденным и не имею права делать это, потому что не знаю в точности, когда ты родился.

— Придется мне самому осудить себя, — сказал Иисус. — Я знаю, что родился за четыре месяца до смерти царя Ирода. В день зимнего солнцестояния. Моя мать часто говорила мне об этом.

Второй книжник взволнованно сказал первому, который улыбался с видом победителя:

— Возьми мой новый вышитый плащ. Ты выиграл пари. Скалься, как собака. Бегай в нем по городу. Я бы скорее замерз до смерти, чем взял бы сегодня твой плащ, потому что сегодня ты совершил худшее дело в своей жизни, и если я больше никогда не увижу тебя, то не очень огорчусь. Пойдем со мной, мальчик, будь гостем в моем доме, пока не захочешь вернуться к своим родителям в Галилею. Ты хороший мальчик, и разве не просвещенный Гиллель (благословенна его память) сказал, и сказал совершенно справедливо: «Мудрый незаконнорожденный лучше невежественного первосвященника».

Иисус рухнул на пол с искаженным от боли лицом.

На другой день Иисус еле слышно сказал книжнику, который от всей души позаботился о нем:

— Просвещенный человек, ты оказал бы мне большую услугу, если бы послал одного из своих слуг за ветками оливы-, долотом и деревянным молотком.

— Зачем, мальчик?

— Хочу посмотреть, не забыли ли мои руки ремесло, которое отныне будет кормить меня, потому что мне уже никогда не стать книжником. Вчера словно белое облако обволокло мой мозг, и я не могу вспомнить даже самый простой текст из Писания, которое, как я думал, буду помнить всю жизнь. Долото, молоток и оливу.

Когда ему принесли все, он убедился, что не забыл свое ремесло, и воздал хвалу Богу.

— Ты был добр ко мне, просвещенный муж, — сказал он. — Но сделай еще одно доброе дело, отпусти со мной своего слугу, чтоб он немного проводил меня, а то я не уверен, что не заблужусь.

— Если хочешь, он проводит тебя до самого дома.

Иисус отправился в Галилею и распростился с провожавшим его слугой, только когда увидел свой дом. Он ничего не сказал ни матери, ни отцу о том, что случилось в Иерусалиме. Не мог заставить себя. К тому же он не хотел отлучать себя от синагоги из-за незаконного рождения, ибо Закон гласит, что ни один человек не должен оставаться вне религиозного общения из-за проступков далеких или недалеких предков.

Главным признаком его духовного смятения было то, что он читал положенные в тот или иной день тексты Писания, но ни с кем не обсуждал их. Работал он все более усердно и к родителям был предупредителен, как никогда. Свершившуюся в нем перемену не заметить было невозможно, и жители Назарета и Вифлеема даже обрадовались, что он уже не чудо-ребенок, а нормальный ученик плотника. Раньше он пугал их своими знаниями, своей независимостью и своей проницательностью.

— Бывает, — говорили старики. — Мальчики меняются, когда наступает время возмужания. Посетивший его дух улетел прочь и больше не вернется. Помнится, в Кане во времена наших дедов жил потомок Иссахара, который затмевал знаниями всех греческих знатоков астрономии и математики, учивших в университете в Гадаре. Цифры, цифры, цифры. Они служили ему как магические знаки. А потом наступила мужская зрелость, дух улетел, мальчик же впал в тоску и, опозорив дом отца, лишил себя жизни.

Прошло четыре года, и каждый год, в канун Пасхи или праздника кущей, Иисус говорил Иосии и Иакову:

— Нет, братья, идите в Иерусалим одни. Господь с вами. Я самый младший и останусь дома присмотреть за хозяйством. На следующий год, может быть, я тоже пойду.

На второй год во время Пасхи несколько самарян ворвались ночью в Храм и разбросали в нем человеческие кости, чтобы сделать его нечистым, за что всех самарян во всех синагогах осыпали проклятьями и всем им запретили входить даже во Двор язычников.

На пятый год умер старый Иосиф. Иисус очень горевал и три дня провел в полном уединении. Потом Мария отвела его в сторону и сказала:

— Пока Иосиф был жив, я не могла раскрыть тебе тайну твоего рождения, но ты имеешь право ее знать. Я боялась, как бы ты не стал относиться к нему хуже. Даже теперь мне страшно, что я могу причинить тебе боль.

— Мама, о чем ты говоришь? Горе так сильно притупило мои чувства, что я с трудом отличаю горячее от холодного. Пять лет назад я был поражен в самое сердце, и нож все еще торчит в ране. Ты моя мать, и мне велено почитать тебя. Но теперь я чту тебя меньше, потому что знаю, что человек, которого я звал отцом, не был мне отцом по крови, а его память я еще больше чту, потому что он любил меня как сына. Что скажешь, мама? В Иерусалиме я записан как незаконнорожденный, и тебя обвиняют в том, что ты обманула моего отца после того, как он подписал брачный контракт, и до того, как он пришел за тобой. Почему ты не сказала мне об этом раньше? Ты кормила меня надеждами. Ты посылала меня к ученому равви. Ты уговорила моего отца ввести меня в синагогу в Назарете, думая, наверно, что правда никогда не выплывет наружу. Как же ты осмелилась-принести меня в Храм на обряд обрезания? Зачем, когда мне было восемь дней, ты сделала меня соучастником в нарушении Закона? И как у Иосифа хватило совести потакать тебе? Нет, я не смею упрекать мертвого!

Мария ласково ответила:

— Иисус, сыночек, неужели я похожа на женщину, которую можно обвинить в неблагочестии? Разве я не прямо смотрю в твои глаза? Разве мои щеки покраснели от стыда?

— В тот день, когда начальник стражи Показал мне Храмовые записи и предупредил, чтобы я не появлялся во внутренних дворах, пока не докажу законность своего происхождения, мой мозг заволокло туманом. Те задачи, которые раньше я решал с легкостью, теперь мне не по силам. Твой невинный облик и запись о твоем позоре противоречат друг другу, и я никак не могу примирить их. Если б я смог, то туман, верно, рассеялся бы, потому что днем и ночью это противоречие, как орел, рвет на части мою душу. Я всем сердцем люблю Бога, но у меня не выходят из головы слова сурового Шаммая: «Лучше бы ему не родиться». Гиллель пытался противостоять ему, но Шаммай один-единственный раз выиграл диспут. Каждый человек, сказал он, рождается в грехе, и этот грех ведет к сознательному греху, а сознательный грех сердит Бога. Если же человек сердит своего Создателя, для него лучше, чтоб он не рождался на свет. Как наследники Адама, мы расплачиваемся за Адамов грех. В детстве, мама, я думал, что стану книжником, пророком, царем. И Господь покарал меня за дерзость.

— Сказано: «Кого любит Господь, того наказывает». Сын мой, слушай меня. Клянусь, и Господь мне свидетель, я ни разу в жизни не согрешила по своей или по чужой воле. Клянусь тебе, ты рожден в законном царском браке. Я не могла стать женой Иосифа, пока был жив царь, мой муж, да и потом это было только замужество по видимости, ради твоего спасения.

Сказав так, Мария замолчала и, внимательно вглядываясь в лицо Иисуса, спокойно ждала, что он ей ответит.

В конце концов он спросил, не зная, что и подумать:

— Кто же я, мама?

— Ты — некоронованный царь иудеев, тайный наследник престола после смерти царя Ирода!

Ужас и недоверие отразились на его лице.

— Ты хочешь сказать?..

— Хочу сказать что, сыночек?

— Нет, кажется, я предпочел бы незаконное рождение, — простонал он. — Ты хочешь сказать, мама, что была тайной невестой царя Ирода Свирепого?

— Упаси, Господи! — воскликнула Мария. — Твой отец был самым благородным и самым добрым, но самым несчастливым царем в истории евреев.

Постепенно туман рассеялся, и засияло солнце. Когда Мария рассказала Иисусу историю его рождения, он почувствовал, что мозг его вновь стал сильным, что он ничего не забыл и не растерял, наоборот, исчезли все препоны, мешавшие ему. Раньше он ни разу не плакал, зато теперь слезы ручьями текли по его щекам.

— Ах, мама, если бы ты рассказала мне раньше! Если бы Иосиф был жив, я мог бы броситься к его ногам и поблагодарить его за великую любовь!

— Ты был ему лучшим из сыновей, — сказала Мария.

Она рассказала ему о поклонении трех астрологов, о вифлеемской резне и о том, как племянник Кенаха провожал их с Иосифом в Он-Гелиополь. Закончила она свой рассказ такими словами:

— Кстати, просвещенный Симон, который учил тебя в Матрухе, вовсе не бывший учитель. Это Симон, сын Боефа, друг твоего отца и первосвященник. Через два месяца после своего смещения он дал на год обет назорейства и ушел отшельничать в Аравийскую пустыню. Когда же он возвратился, похудевший и почерневший на солнце, его никто не узнал. Он не пошел в свою Александрию, а явился в Матрух и поселился в скромной комнате, предложенной ему Иосифом. Он был твоим духовным воспитателем и считал своим долгом находиться рядом с тобой в труде и в опасности и учить тебя, как тебе подобает.

— Откуда он узнал, что мы поселились в Леонтополе?

— Вскоре после того, как мы с Иосифом оказались в Египте, но до того, как он отправился в Аравию, мы ездили к нему в Александрию и брали тебя с собой, мы ездили к нему заплатить полшекеля, из-за которого не считался вступившим в силу наш брачный контракт. Однако Иосиф боялся показываться в еврейских кварталах из-за шпионов Ирода, которые тогда служили уже твоему дяде Архелаю, ставшему этнархом Иудеи. Пришлось мне самой отнести деньги Симону и рассказать ему о наших делах. Иосифу я ничего не стала говорить, и он не знал, кто Симон на самом деле. Считалось, что первосвященник Симон умер в пустыне.

— Он умер?

— Нет, он все еще у ессеев в Каллирое. Раз в год я получаю от него весточку.

— А что сталось с золотым венцом, который три астролога принесли мне в вифлеемский сарай?

— Он в Аин-Риммоне у твоей тетки Елисаветы. Когда-нибудь ты заберешь его и будешь носить.

— Носить? Император отменил иудейскую монархию.

— Не отменил. Он лишь отказал в царском титуле недостойным убийцам. По Римскому закону престол принадлежит тебе, потому что ты единственный наследник твоего отца. Завещание царя Ирода хранится у весталок и по закону не может быть ни исправлено, ни подправлено.

— Я буду презирать себя, если надену корону по милостивому разрешению Рима, и все сыны Израиля возненавидят меня за дружбу с их первейшим врагом.

— Твой благородный отец носил римскую корону.

— Он делал то, что считал нужным, но было бы лучше, если бы он снял ее с головы.

— Какую же корону примешь ты?

— Ту, которую возложит на меня мой народ.

—: Что? Ты бросишь вызов Риму? Поведешь свой народ на войну?

— Нет, к покаянию и любви. Я принимаю твои слова как пророческие, дочь Раав. В один прекрасный день, милостью Божьей, я надену эту корону.

— Пусть она принесет мир и счастье тебе и свободу твоему народу!

Они проговорили далеко за полночь. Утром Иисус сделал свой выбор. После окончания траура по Иосифу он с благословения матери решил покинуть ее и готовиться на царствие под руководством Симона, сына Боефа. Матери он оставил все, что было у него самого, и все, что завещал ему Иосиф, чтобы она безбедно жила в Назарете. А немного погодя она пригласила к себе овдовевшую Силом из Реховота.

Иисус закинул за плечо сумку с рабочим инструментом, сухими лепешками, фруктами и бутылкой воды и направился к реке Иордан. Перешел ее и зашагал дальше на юг через Нижнее Заиорданье, пока не увидел Мертвое озеро, а потом и Каллирою. Колония ессеев жила в стороне от города в деревянных хижинах, установленных по кругу. Несколько таких кругов составляли довольно большое поселение, обнесенное рвом, обсаженное терном и укрепленное камнями. Когда Иисус постучал в ворота и они открылись, навстречу ему вышел Симон. Они радостно расцеловались.

Поверх белого одеяния на Симоне был белый фартук, и еще он был перепоясан кожаным поясом, служившим защитой от чар Богопротивного. За пояс был засунут деревянный совок. Ессеи всегда имели при себе такой совок, продолжая обычай израильтян, когда они жила в пустыне Син. Он сказал привратнику:

— Пошли за отцом Менахемом!

Привратник остановил еще одного мрачного на вид ессея с горящими глазами, который взял Иисуса за правую руку и, к удивлению Симона, привратника и самого Иисуса, два раза крепко ударил по голове со словами:

— Не во гневе, не в порицание, но в память об отце Менахеме!

Потом он обнял его и повел к надзирателю.

Старый надзиратель, в ведении которого была община из четырехсот братьев и послушников, при виде Иисуса поднялся с места.

— Кандидат на ученичество?

— Кандидат.

— Как зовут? Симон ответил:

— Иисус, сын Авиафара (что значило: «Иисус, сын Антипатра», так как греческие имена были не в ходу у ессеев).

— Законнорожденный?

— Законнорожденный.

— Какого колена?

— Иудова.

— Нрав добрый?

— Лучше некуда.

— Ремесленник?

— Как видишь.

— Изучал Закон?

— Самостоятельно.

— Пусть даст обеты.

Отец Менахем объяснил Иисусу:

— Обеты даются на год. Если ты через год докажешь, что пробыл тут не зря, то пройдешь очищающие воды и уже в качестве ученика дашь другие обеты. Если через два года ты захочешь стать членом Ордена и не будешь замечен ни в чем плохом, то станешь членом Святого Ордена и дашь обеты на всю жизнь.

— Я пришел сюда не как кандидат. Я пришел повидаться с моим учителем и обновить мои знания. Если этого нельзя сделать, не став кандидатом, я согласен им стать. Отец Менахем считает меня кандидатом, отец Симон тоже, и я не собираюсь с ними спорить. Какие обеты требуются от меня?

— Клянешься ли ты Вездесущим Господом без колебаний подчиняться надзирателю Ордена, а также всем духовникам и учителям, которых он пожелает приставить к тебе, и исполнять все законы Ордена, которым они научат тебя? Клянешься ли ты исполнять благочестие по отношению к Богу и справедливость по отношению к людям, помогать праведным и ненавидеть неправедных, никого не обижать, порицать лжецов, не бросать слов на ветер, не высказывать опрометчивых суждений, воздерживаться от женщин, умащений, притираний, нечистоты, яиц и бобов, не проливать кровь человека, птицы и животного, любить правду и придерживаться Десяти Заповедей, никому не рассказывать о тайнах нашего Ордена, не держать ничего в секрете от исповедников, не давать других клятв и обетов, пока эти остаются в силе?

— Кроме клятвы о секретах. Я не могу выдавать исповедникам секреты, доверенные мне другими.

— Секреты, которые не являются твоими, ты можешь не открывать исповеднику.

— Тогда даю обет.

Иисуса одели в голубое, как лотос, одеяние, белый фартук, дали ремень из шкуры теленка и деревянный совок. Надзиратель сказал Симону:

— Отец Симон, научи мальчика пользоваться совком. Отец Менахем, прошу, задержись ненадолго.

Когда дверь закрылась, надзиратель сказал Мена-хему:

— Из окна я видел, как ты его ударил!

— И совершенно справедливо!

— Как предок твоего предка — Ирода Едомитянина?

— В мальчике есть что-то царственное.

— Что ты думаешь о его будущем?

— Великое будущее. Несчастное до предела, и в этом пределе великолепное!

— Обращайся с ним хорошо, но без всяких исключений.

Смысл сей беседы был таков. Когда старый Ирод еще ребенком жил в Восоре, где прежде располагалась ессейская община, отец, имевший звание «Менахем», увидел, как он входит в ворота школы, и попросил подойти к нему. Когда тот подошел, Менахем ударил его два раза со словами:

— Не во гневе, не в порицание, но в память об отце Менахеме!

Ирод побагровел от злости, но Менахем ему сказал:

— Когда ты станешь царем иудеев, вспомни отца Менахема, который ударил тебя, как медведица бьет своих медвежат, чтоб они хорошо себя вели.

— Ты меня с кем-то путаешь, — ответил Ирод. — Я не иудей, я — едомитянин.

— Все равно, будет, как я сказал. Ты станешь великим царем, и твое царство будет больше, чем царство царя Соломона. Хотя твоим намерениям никто не откажет в благочестии, твои преступления ужаснут всех!

Ирод не забыл Менахема и всегда был добр к ессеям. Он даже назвал Иерусалимские ворота «Воротами ессеев» в их честь, хотя они никогда не приходили в Храм.

Первое правило Ордена, которое Иисус выучил, запрещало плеваться на глазах у людей. Надо было отойти в сторонку и плюнуть в левую руку, ибо эта сторона считалась плохой и нечистой, и ни в коем случае не в правую, потому что это была хорошая и чистая сторона, а потом засыпать свою слюну песком с помощью совка. Следующее правило заключалось в том, что если надо было отойти по нужде, то сначала должно было найти уединенное местечко и выкопать там ямку, а совершая свое дело, плотно укрыть себя своим одеянием, чтобы не оскорбить Солнце. Потом опять с помощью совка, как лев лапами, засыпать ямку. Третье правило заключалось в том, что каждый день надо было вставать до света и не говорить ни с кем ни слова, пока не будут вознесены молитвы Иегове, соединенные с мольбами, обращенными к поднимающемуся Солнцу. Ессеи не почитали Солнце, но они почитали Иегову, который сотворил Солнце, хотя не желали молиться в Храме отчасти потому, что, подобно пророку Амосу, питали отвращение к кровавым жертвоприношениям, но главным образом потому, что священнослужители мешали им соблюдать обычай их предков: стоять у Восточных ворот на восходе солнца, глядя на восток, а не на Священный Храм, как делали другие евреи. Именно ессеям Ирод собирался отдать наблюдение за Храмом, а первосвященником сделать своего двоюродного брата Ахиава, которого ессеи чтили и который сам учился в Каллирое.

Моисеев Закон управлял жизнью ессеев, и тот, кто ругал Моисея, осуждался на смерть, как если бы он ругал Иегову. Это непонятно другим евреям, разве только сектам евионитов и терапевтов, с которыми ессеи не сходились в другом. Дело в том, что они давали имя Моисея временной ипостаси Иеговы, говоря иначе, священному принципу жизни, света и истины. Моисей есть этот принцип во плоти. Те, кто принимал участие в греческих мистериях, поймут, о чем речь, если сравнят миф о Моисее с мифами мистов. Передаваемая из уст в уста история ессеев во многом отличается от изложенной в Книге Исхода. Моисей был сыном фараоновой дочери, рожденным ею после того, как она съела миндальный орешек, тайно принесенный в Он-Гелиополь ангелом Иеговы, Бога Израиля. Фараон послал убийц к младенцу, настоящее имя которого было Озарсиф, однако повитуха-израильтянка спрятала его в корзине и препоручила водам Нила. Иохевед, жена Амрама, пастуха из Гошена, нашла его в камышах и назвала Моисеем, что означает «спасенный». Она принесла его домой и вырастила, а потом он вернулся в Он-Гелиополь и, явив чудеса храбрости и находчивости, привлек к себе внимание своего дедушки фараона. Моисей выиграл для фараона войну с эфиопами, но, когда он стал любимицей толпы, фараон возревновал и решил его убить. По приказанию Иеговы Моисей с помощью волшебной, миндальной палочки наслал на Египет десять казней и освободил возлюбленный народ Иеговы от тяжелого рабства, выведя его из Египта через Делусий. Бросившийся в погоню фараон был поглощен зыбучими песками на Тростниковом море. Моисей дал израильтянам Закон, когда водил их по Синаю, но едва показалась Обетованная страна, его укусил в. пятку посланный врагом Господа скорпион. Тогда он собрал веток, нарубил их, сложил костер и был на нем сожжен. Его пепел похоронили в тайном склепе, а его душа обратилась в орла и улетела в небо. Дух же его отправился на море к Хецрону, куда, оплакивая его, приплыли на лодке три призрачные королевы. Они унесли его дух далеко на запад, где не бывает ни снега, ни жары, ни грома, ни молний, зато с океана всегда веет ласковый ветерок.

Таким образом, жизнь и смерть Моисея имеют для ессеев тот же двойной смысл, что жизнь и смерть Диониса или Осириса, или Геракла для мистов. Моисей для них древний царь, законодатель и символ рождения, расцвета и смерти года. Они верит в воскресение души, которая, как они говорят, заключена в теле, как в тюрьме, и когда она освобождается от уз плоти, то, сверкая, летит ввысь и соединяется с другими сияющими душами, благодаря которым великолепно сверкает солнце. В это же время дух, который они отличают от души и который имеет форму и подобие человеческого тела, в сопровождении Илии или какого-нибудь другого ангела отправляется в Рай, где председательствует Моисей. Духи живут все вместе и счастливо в стеклянном замке, у дверей которого постоянно крутятся огненные колеса. Эту теорию они восприняли у пифагорейцев, а пифагорейцам она досталась от Авариса Гиперборейца, однако ессеи настаивают, что гиперборейское священство получило ее от Моисея. Может, и так, хотя в философии ессеев многое заимствовано у персов и халдеев.

Ессеи — прекрасные лекари. Они исцеляют больных наложением рук, отварами из трав, ключевой водой, освященным маслом, священными песнями, драгоценными камнями и смешанной с глиной слюной. Они лечат и безумных, призывая на помощь Рафаила и других ангелов, чьи имена держат в тайне, а также полубога Моисея под его двадцатью именами в зависимости от времени года, но чаще всего под именем Иешуа, или Иисус. Среди них есть такие, что мастерски разгадывают сны и делают астрологические прогнозы. Когда ессей хочет уединиться для размышлений, он покрывает голову, чертит круг из определенных букв, цифр и славословий Господу и может сидеть в нем неподвижно по многу дней. Иногда ессей замыкается в своем кругу, чтобы добиться власти над досаждающими ему злыми духами или чтобы умиротворить Божий гнев. Самый знаменитый из святых ессеев был некий Ония Кругоначертатель, известный также своими проницательными суждениями о Законе. Он жил во времена Маккавеев, и ему часто приписывают прекращение великих засух. Он замыкался в кругу и сидел в нем до тех пор, пока Бог, являя ему свою жалость, не посылал дождь. Говорят, он семьдесят лет не давался в руки смерти, сидя в кругу, пока не нарушил его случайно, проронив какое-то слово после изгнания Архелая. Узнав, что все его друзья умерли, он упросил Бога взять и его жизнь тоже. Но это всего лишь сказка. За отказ проклясть Храмовых священников во время осады Иерусалима он был до смерти забит камнями воинами Гиркана Маккавея.

Ни одна женщина, даже самая старая, не может быть допущена туда, где живут ессеи. Дети тоже. Ессеям не разрешено обнажать руки, обмениваться рукопожатиями, смеяться, потому что смеяться плохо, разве лишь радостно смеяться щедрости Бога. Некоторые старцы постоянно ухмыляются, но молодые большей частью ужасно мрачны. Кроме трех главных общин ессеев, поселившихся вокруг Мертвого моря, есть еще несколько более многочисленных в разных частях Иудеи, и в них разрешены браки, хотя бы с целью деторождения. Были и такие ессеи, которые жили довольно сами по себе и известны как Свободные ессеи. Одна из общин, более не существующая, была в деревне Вифании возле Иерусалима.

Глава шестнадцатая СТРЕЛА И КИРПИЧ

В Каллирое первые семь месяцев своего кандидатства Иисус изучал Писание под руководством учителя кандидатов, наказавшего ему учить наизусть Книги Моисея, и усердно трудился под началом главного плотника, который поставил его делать гробы. Его поселили в одной комнате с двоюродным братом Иоанном из Аин-Риммона. В Каллирое они встретились в первый раз. Когда учитель кандидатов удовлетворился их знанием Книг Моисея, то приказал им учить наизусть пророчества Иезекииля, считавшегося основателем Ордена. Они договорились читать друг другу по главе, чтобы получше запомнить текст, но, когда Иоанн без единой ошибки повторил наизусть первую главу, Иисус спросил его:

— Как ты ее учил, брат?

— Запоминал слова, не вдумываясь в их смысл.

— Разве не бесчестишь ты этим Иезекииля?

— Я подчиняюсь моему учителю Герсону. Он предупреждал меня, что опасно задумываться над текстом. Он сказал, что книжник, которому открыт смысл (а не каждый книжник удостаивается этого), может открыть его только одному ученику.

— Мой учитель Симон ни о чем подобном мне не говорил, и, когда я разберу смысл главы, я могу объяснить его тебе, если хочешь. Разве нам приказано обременять свою память текстами, которые не имеют смысла?

— Как хочешь, брат, но избегай необдуманных суждений, — сказал Иоанн.

— Здесь, в Каллирое, мы возносим молитву не солнцу, а Тому, Кому мы поклоняемся в обличье солнца, так же как мы пользуемся нашими совками из уважения не к солнцу, а к Тому, Кому мы поклоняемся в обличье солнца. Слушай же!

И он начал читать вслух:

Потом он принялся объяснять прочитанное: — Известно, что двенадцать месяцев составляют четыре времени года: осеннее, весеннее, летнее и зимнее. Как я понимаю видение Иезекииля, каждый херувим — это колесо с четырьмя спицами, по спице на каждое время года. Каждая спица имеет свое лицо, которое отличает именно это время: Бык семи сражений — для нарождающегося зимнего солнца и для планеты Нинив, Лев — для молодого весеннего солнца и для планеты Мардук, Орел — для солнца в расцвете сил и для планеты Нергал, Человек — для испытанного осеннего солнца и планеты Наву. Каждая спица укреплена на ободе одним золотым копытом тельца, так что каждое колесо — это четвероногий телец. Каждый херувим — это описывающий круги год, состоящий из четырех времен года, и каждый год — колесо в четырехколесной колеснице, которая катится вперед, не отклоняясь ни в какую сторону. Каждый из множества глаз на колесе — один день, ибо солнце называют оком дня. Еще каждое колесо вертится внутри колеса, которое представляет собой четыре года (так греки своими олимпиадами отсчитывают время), и движется от начала всех вещей до конца их. Возведенный на престол человек воплощает нашего Бога, но он не сам Бог. Внутри колес нет никаких зверей, потому что колеса — сами звери, и каждое колесо, как я уже сказал, бежит на четырех ногах золотого тельца. Эти колеса были огненными конями в колеснице, на которой пророки Енох и Илия вознеслись на небо. И все же Иезекииль утаивает от нас часть своего видения, потому что летний зверь на самом деле козел с крыльями орла. Более того, осенний зверь на самом деле человеколикий серафим, или огненный змей. Таким образом, телец по очереди оборачивается то львом, то козлом, то серафимом, то быком, причем серафимом, когда он в полной силе, — а еще человеком и орлом. По этой причине греки и критяне, которые испили из того же источника, что и мы, говорят: «У теленка много обличий».

— Брат, остерегайся поспешных суждений, — сказал Иоанн.

А Иисус продолжал:

— Золотой телец — не идол, если только ему не поклоняются как богу. Вспомни, те, кто поклонялся золотому тельцу у горы Хорив, говорили: «Он вывел нас из Египта!» Но они говорили неправду, потому что не телец, а Бог вывел их из Египта. Теперь, что касается вихря и огня. Как я читал видение Иезекииля, это аллегория Божественного явления, потому что вихрь и огонь были аллегорическим подтверждением Его присутствия на горе Кармил, где голос говорил с Илией. Все же это аллегория, потому что сказано: «Не было Всемогущего в вихре. Не было его в огне». Вихрь пришел с севера, чью четверть солнце никогда не освещает. Из этого понятно, что Господь выше солнца и нет границ его власти. (Когда в Иерусалимском Храме приносят в жертву животных, то священник поворачивает их головы так, чтобы они смотрели на север.) Господь — дух, а его посланцы — огонь. Огонь, который Моисей видел в горевшей и не сгоревшей купине, не был Богом, но был его сверкавшим посланцем. Огонь на горе Хорив тоже не Бог, а его посланец. Иезекииль видел радугу над троном Всевышнего, потому что огонь вылетает из грозовых туч в наказание, а радуга светит из сострадания. Все-таки он еще кое-что скрыл от нас. Он ничего не сказал о трех небесных повелителях — о Солнце, Луне и о планете Любви. Неужели он не видел огненную Троицу, окружавшую трон? Слушай, и я разъясню тебе смысл золотого тельца, которого посвященные зовут Моисеем.

— Остерегись в своих богохульствах, брат!

— Пусть мой рот будет чист от поношений! А ты знаешь названия поставленных кругом хижин?

— Да. Те, которые в большом круге, — Вавилон, Лот, Ефрон, Салман, Не-Есфан (серафим, которого Моисей считал для себя образцом в пустыне), Ур, Давид, Телмен, Конаф, Халев, Мория, Гад, Гомер. Во внутреннем же круге — Иаков, Иосия, Иешуа, Иахин.

— А почему взяты именно эти имена?

— Это тайна, и известна она лишь старейшинам Ордена.

— Она открыта мне. Имена из внешнего круга рассказывают историю золотого тельца, который превращается в быка и мясом которого старейшины балуют себя после обряда посвящения. Эти слова на эолийском греческом, которые основатели Ордена узнали скорее всего от греков Канопа, но они скрыли свою тайну, преобразив ее в имена, близкие по форме тем, которые можно найти в Писании:

Что означает:

Каждое имя обозначает период из трех восьмерок: а всего они составляют триста шестьдесят дней. Другие же слова — для пяти священных дней, которые еще остались: Ахаифа, Осса (так называются три из низших стадий посвящения), Урания, Есухиа, Иахема, то есть: Прядильщик, Слава, Царица Неба, Покой, Стенание. Наватеяне из Аравии называют теленка «Ури-Тал», то есть «Добрый Страдалец», и поклоняются ему, исполняя отвратительные обряды, как сыну богини Лат. Финикийцы называют его Геракл-Мел-карт и прославляют его за разврат. В Самарии ему поклонялись как Егли-яху («Бог-теленок»), пока наш Бог ревнивой рукой не разнес город по камешку.

— Кто же этот телец, если он не Ури-Тал и не Геракл, и не Егли-яху, но дает имя святому месту?

— Приемлемый символ солнечного года и жизни человека после грехопадения. Поклонение тельцу — идолопоклонничество, потому что таким образом отрицается власть Единственного и Вечного. Это значит почитать Женщину, чьи пять зимних дней (а также пять равных времен года) суть судьба падшего человека и года.

— А две высшие ступени посвящения?

— Самсониане называются в честь Самсона, чью жизнь они превратили в аллегорию солнечного года. Спиралисты хорошо знают мистику спирали, или Космического Колеса.

— Расскажи мне еще о Женщине.

— Она тройственная демонесса — Мать, Невеста и Убийца падшего человека. В первый день из пяти она прядет нить его жизни, во второй — соблазняет его будущей славой, в третий — развращает его, распутничая с ним, в четвертый — убаюкивает его до смерти, в пятый — оплакивает его. Греки поклоняются ей в ее тройственности как трем паркам: Пряхе, Распределительнице и Обрезчице.

— А почему старейшины нашего Ордена называют тельца Моисеем?

— Имя Моисей означает, что весной каждого года жизнь вылавливается из водного потока, как законодатель Моисей был в младенчестве выловлен из Нила, ведь каждый ребенок до своего рождения плавает в воде. Телец на самом деле символ, и мы не богохульствуем, хуля его, как не богохульствуем, хуля Моисея-законодателя, потому что был он человек, а не Бог. Он родился, женился, зачал детей, сотворил кровавые дела, умер и был похоронен. Он даже заслужил от людей вечное почитание, потому что ему Господь дал Закон и он, когда грешные люди поклонялись золотому тельцу на горе Хорив, смешал идола с пылью и заставил людей выпить эту пыль, разведенную водой. Как пишет мудрец Аристей: «Моисей учил, что Бог есть Един, что Его власть проявляется во всем, что есть на земле. Он царствует над сушей и морем, и никакая тайна человека не скрыта от Него, потому что Он знает все, что делается, и все, чему еще предстоит быть сделанным». И везде Аристей подчеркивает, что только наш народ поклоняется одному Богу, а не множеству богов, и за это мы должны быть благодарны Моисею, потому что он дал нам Закон.

— Но если Моисей всего лишь человек, и, хуля его, мы не богохульствуем, то почему старейшины Ордена запрещают нам хулить его?

— Это сокрыто от моего понимания, ибо я не могу поверить, чтобы столь благочестивые люди поклонялись идолу.

— А кто же Вознесенный на Престол из видения Иезекииля, если он не телец и не Бог?

— Сын Человеческий, которого видел пророк Даниил. Он явится людям в день, когда Женщина будет наконец побеждена. Он не Бог и не человек. Он — образ Бога, ибо первый человек был сотворен по подобию Его, и обновится в чистой любви Бога к человеку и человека к Богу.

— А не может колесница поскорее доставить нас в тот день?

Однако на улице уже услышали их голоса, и к ним спешил надзиратель, а следом за ним — Менахем и Симон.

— Все поселение в огне! — кричал надзиратель. — А вы сидите себе спокойно, хотя огонь вырывается из-под крыши вашей хижины. Иошуа, сын Авиафара, Иоанн, сын Захарии, признавайтесь. Вы учите Ma'aseh Merkabah (что означает Текст о Колеснице), тайну которого не позволено знать никому, кроме главы Академии?

— Ни ты, ни мой учитель не запрещали мне проникать в эту тайну. Да и кто может воспрепятствовать мне в понимании того, что я должен выучить наизусть? И как я мог не рассказать о том, что понял, если поклялся ничего не держать в тайне?

— Осторожнее! Во времена моего отца мальчик из Кадес-Варини едва не сгорел в огне, поняв смысл лишь одного стиха.

— Но я же не сгорел! К тому же я слыхал: «Если огонь, сошедший с Неба, горит, но не сжигает, самое время для Хвалебного гимна».

— Ты учишь надзирателя?

— Его воля.

— Ты никогда не слыхал, что тому глупцу, который берется рассуждать о вещах, что впереди, позади, вверху и внизу, то есть о Merkabah, лучше было бы не родиться вовсе?

— Я слышал это рассуждение, но я еще слышал, что Иезекииль придет вновь и отопрет для Израиля двери темницы Merkabah. А что если Иезекииль пришел сегодня и уже отпер их?

— Иошуа бен Авиафар! — сказал надзиратель. — Это место не для тебя. Пока ты не раздвинул прутья решетки, собери пожитки и с миром уходи за ворота, в которые ты когда-то вошел. Я тебя предупредил. Известно, что когда Илии, который в Благословенной стране провожает души мертвых туда, куда им следует прибыть, разрешено было провести один день на земле, то он отправился в Академию в Иерусалиме. Обнаружив, что ученые мужи, обсуждавшие коней колесницы, поднявшей его на небо, заблуждаются, он вмешался в их спор, а когда вернулся на небо, был жестоко изруган Тем, Кто все видит.

— Кто же тебе рассказал о проступке Илии? Может быть, враг Божий? Слава Богу, ты освободил меня от обета послушания, и я могу говорить с тобой как мужчина с мужчиной. Ты убежал от мира, однако никакие торжественные обеты не охранят трусливого от греха. И запертые ворота, ров, терновые кусты, защитный пояс из телячьей кожи и тысяча и одно правило Ордена не изгонят отсюда врага Божьего, пока ты приманиваешь его, накрывая богатый стол искушений.

— Пусть Господь очистит наши сердца от тайного греха! В Нем наша сила! Иди с миром, храбрый сын мой, и вспомни о нас по-доброму, когда войдешь в свое царство.

Через месяц, гуляя по базару в Он-Гелиополе, Иисус размышлял о судьбе Иерусалима. Слова, сказанные Иеговой пророку Иезекиилю, не выходили у него из головы: «И ты, сын человеческий, возьми себе кирпич и положи его перед собою, и начертай на нем город Иерусалим…» Ударившись ногой о спрятавшийся в пыли красный кирпич, Иисус поднял его, сел на камень и принялся рисовать на нем углем. Он рисовал город, как было принято в старину, фасад храма и стену, быка и льва внутри за стеной и звезду над городом. Потом он долго смотрел на свой рисунок, и его сердце терзали вопросы: «Какой будет судьба Иерусалима? Выстоит ли Иерусалим? Или падет Иерусалим?»

Перед его глазами встало зыбкое видение, и внутренний голос сказал ему: «Немножко этого. Немножко того. Еще не пришел срок суда». Иисус положил кирпич.

Наблюдавшему за ним человеку он, не оглянувшись, сказал по-гречески:

— Если ты можешь научить меня, научи, если нет, иди своей дорогой.

Тот приблизился на пару шагов и спросил:

— Не ты ли иудей, которого я ищу?

— Ты же знаешь, что я, иначе ты бы не спрашивал. Высокий, худой мужчина с голубыми глазами и длинными, цвета кукурузы волосами держал в руке позолоченную стрелу. Он был одет в белую хлопчатую рубаху, такие же штаны и шестицветную накидку, застегнутую большой золотой брошью.

— Тогда разреши мне наточить мою стрелу о твой кирпич, — сказал он.

— Тебе понадобится еще масло.

— Масло у меня в закрученной спиралью склянке.

— Оно достаточно чистое для кирпича? Ты из необрезанных? Ешь свинину и зайчатину?

— Я из племени Гадеса. С далекого Запада. Мой народ соблюдает те же святые обряды, что и твой. Наш прародитель — Иафет, а я целитель и кузнец.

— Твой народ поклоняется Царице Неба?

— Теперь нет. У нас говорят, что Бог (который был первым Богом иудеев) убил золотой стрелой самую большую медведицу во вселенной. Пожалуйста, объясни, что значит лев?

— С удовольствием. Это название города. — Леонтополя?

— Нет, Ариила. Так царь Давид назвал Иерусалим. — Ты посадил пальмы на крыше Храма?

— Соломон, сын царя Давида, посадил пальмы, украшенные золотыми цепями, на крыше Храма. Потолок его был из пихты, облицованной чистым золотом.

— Я слыхал об этом царе Соломоне, как он узнал все секреты Азии в Библе.

— Мы назвали это место Гевал. И в нашей Книге Царств записано, что люди из Гевала помогали Соломону строить Храм.

— Судя по твоим словам, он знал язык деревьев, который мы тоже узнали в Библе. Пихта, посвященная Адонису, называется Алеф, а пальма — Двойная Алеф. Алеф Алефей — титул Верховного Бога, которого мы радостно почитаем. Он напоминает о давних временах.

— Научи меня этому алфавиту.

— Все в свое время. А почему ты поместил рядом со львом быка?

— Бык — будущий царь, сын Иосифа. Звезда предсказала его приход.

— Как по-еврейски «бык»?

— Алеф.

Оба радостно рассмеялись, и гадитянин сказал:

— Я наточу мою стрелу о твой кирпич. Известны тебе размеры Храма?

— Известны.

— Скажи мне сначала, поставил ли Соломон перед ним две колонны — зеленую и золотую?

— Да, две колонны, только нам неизвестно, какого они были цвета.

— Как назвали колонны?

— Иахин и Воаз, но их настоящие имена давно забыты. Известно лишь, что Воаз соотносился с Иахин, как гора Гаризим с горой Гевал, своим двойником по другую сторону долины Сихем, как благословение с проклятием.

— Объясни.

— Сказано: «Когда введет тебя Господь, Бог твой, в ту землю, в которую ты идешь, чтоб овладеть ею, тогда произнеси благословение на горе Гаризим, а проклятие на горе Гевал…»

— Я могу восстановить их прежние имена, и имя долины тоже. Какой была высота колонн?

— Назови мне сначала имя Воаз, потому что у меня тоже есть стрела, которую следует наточить.

— Она зовется Аболлоний.

— Почему так?

— В алфавите согласные располагаются именно в таком порядке: Б, Л, Н. Между ними мы ставим гласные.

— Разве третья буква не должна быть на самом деле пятой?

— Так в канопском алфавите тельца и лотоса. В ахерузском же алфавите деревьев так, как я тебе сказал.

— Высота колонн была тридцать пять локтей, — сказал Иисус.

— Почему тридцать пять?

— Семь пятилетий. Половина человеческой жизни.

— Колонна Воаз означает восхождение, колонна Иахин — нисхождение, — сказал гадитянин.

— Зеленая колонна — взросление, сухая колонна — увядание.

— Хорошо сказано. Однако я слышал, самые удачливые из вас живут до ста десяти лет.

— Ты прав. Патриарх Иосиф, который первым привел мой народ в Египет, дожил до этого возраста, пройдя весь круг своей жизни.

— Ты действительно тот иудей, которого я ищу. У твоего Бога есть священный ковчег?

— Он спрятан в пещере, и с тех пор сменились восемнадцать поколений. Спрятал его пророк Иеремия, и где — неизвестно.

— Какой он размером?

— Полтора локтя на полтора локтя и на два с половиной.

— Иначе говоря, одна восьмая от сорока пяти квадратных локтей, то есть может поместиться в сундук размером пять локтей на три и на три.

— Правильно, это точный размер гробов, которые я делал у ессеев. Откуда ты знаешь?

— Тайна заключена в календаре, — сказал гадитянин. — Большой ковчег был пить локтей на три, потому что в Священном Году пятнадцать времен года. Высота же — три локтя, потому что в каждом времени года три недели, состоящие из восьми дней. В Большом ковчеге сорок пять квадратных локтей. Маленький ковчег сделан всего в одну восьмую, потому что восемь — число, указывающее на возрастание года от младенчества к зрелости.

— Ты пашешь там же, где я. Сорок пять — это также число колонн во дворце Соломона в Ливане, которые были поставлены в три ряда, по пятнадцать в каждом. Каждая символизировала неделю, состоящую из восьми дней. Таким образом, когда в году насчитывалось триста шестьдесят дней, пять дней оставались лишними, и они были как бы отдельно — святые дни. А как дальше в алфавите деревьев?

— SS. Н. D. Т. С — и опять СС. М. G. NG. R.

— Почему удвоились S и С?

— Чтобы несчастливое число тринадцать превратилось в пятнадцать.

— Значит, согласные — это месяцы, и в каждом из них четыре недели?

— Как ты это объяснишь?

— Очень просто. Поэту Иезекиилю дано было узнать в видении, какие деревья растут на обоих берегах Реки Исцеления, что в Небесном Царстве течет на восток из Божьего Дома. Они осыпаны вечнозрелыми плодами, и на них никогда не вянут целительные листья, а их достоинства записаны в порядке месяцев. Тринадцать колен Израилевых заселят землю, орошенную рекой, и к каждому колену будет сделан отвод с востока на запад, от Южной горы к Северной горе. Каждому колену соответствует один месяц, а месяцу — одно дерево. А как с гласными в алфавите?

— А. О. U. Е. I.

— Ты хочешь скрыть от меня две буквы, — с упреком произнес Иисус, — двойное Iod, и двойную Аleph, о которой мы говорили.

— Я так понимаю, что нам ничего не удастся скрыть друг от друга. Даже главную тайну. У тебя, как у Тифона, рыжая борода, ты левша, нос у тебя изогнут, как клюв орла, лицо бледное, глаза зеленые, как морская вода, и сверкают, а вены у тебя на лбу, словно синий ипсилон. А как насчет седьмого знака царственности?

Иисус ответил:

— Под одеждой. Правое плечо у меня белое, как слоновая кость.

— У нас говорят:

Я — поэт, ты — царь, а «рощи» — семь священных деревьев, которые называются приютом белой лани мудрости.

— Один из наших еврейских поэтов сказал: «Мудрость построила себе дом из семи колонн».

— Хорошо сказано. А какое дерево из семи более всего любят люди?

— Дикую яблоню бессмертия.

— Согласен с тобой. Буква, обозначающая яблоню, — двойная С, а С — это ореховое дерево мудрости.

Римляне пишут ее как Q, а греки — как Коппу. Двойная S — это Z. S — безжалостная ива, а Z — жестокий белый дурман, то есть деревья злосчастья.

— У нас ореховое дерево тоже дерево мудрости. Наш священный подсвечник, символ Божественной Мудрости, сделан из миндаля в виде жезла первосвященника Аарона с семью почками, каждая из которых — свет и одна из семи небесных сил. Ствол подсвечника — это сам прут.

— Четвертая срединная почка, значит, символизирует планету Наву, то есть мудрость?

— В четвертый день наш Бог сказал: «Да будут светила на тверди небесной».

— И у нас так же. Это семь букв по алфавиту деревьев — В. S. Т. С. D. СС. F.

— Надо же! Эти буквы ессеи произносят, когда начинают молиться на рассвете.

— Гадитянский ты не поймешь, но уж латынь тебе наверняка известна:

Ветgпissiто Solo Тibi Соrdis Devotionem Quotidianan Facio. (Всеблагой, Тебе одному каждый день приношу я в жертву свое сердце.)

— Да, та самая молитва.

Они еще долго разговаривали, задавая вопросы и отвечая на вопросы, и были весьма довольны друг другом. Тем, кто плохо знает предмет, их разговор покажется странным, но я пишу для тех, кто хорошо знает. Они поймут, почему Иисус из упоминания гадитянином числа 110 вывел, что алфавит содержит древний математический секрет. Отношение диаметра круга к его окружности равно семижды пяти к двадцати двум. Они поймут также, почему умолчание гадитянина о двух двойных буквах — А и I — привлекли к ним внимание Иисуса, который сразу уразумел, что семь гласных, прочитанных солнцемудрым, составляют священное имя. II. I. Е. U. О. А. АА. Если их написать по-латыни, будет YIEVOAA (ИЕГОВА).

Это было как чудесное озарение. Иисус понял, что имя из семи букв — главная тайна гадитянина — Бог ковчега, которому поклоняются многие народы, чужие друг другу по крови. Евреи, считающиеся богоизбранными, духовные учителя всех сынов Адама, называют его Иегова, намеренно искажая его имя, однако священные бараньи рога трубят истинное имя на больших праздниках. Говорят, стоило его произнести, и упали стены Иерихона, осажденные Иисусом. Древние фригийцы знали имя и узелками завязали буквы на бычьем ярме в городе Гордий, однако открывают его только поэтам. Иисус никогда не узнал бы его от своих собратьев, потому что ни один израильтянин, кроме первосвященника и его доверенного наследника, не ведает о нем. К тому же его нельзя ни написать, ни произнести губами смертного, разве лишь раз в году первосвященником, когда он входит в Святая Святых и шепчет его почти неслышно. Ему оно тоже передается не устно, а с помощью семи священных предметов, поставленных в определенном порядке, так, чтобы их первые буквы составляли Его имя, которое уже доказало свою силу и власть. С его помощью, как говорят евреи, Моисей навел мор на Египет, а Илия и Елисей подняли людей из мертвых. Иисус сказал гадитянину:

— Без первой и седьмой буквы Имени бык (мужчина) не может убежать из вселенского колеса, которое поворачивает Женщина: у него нет ни начала, ни конца. Однако двойная Iod, и двойная Аlерh дарят ему бессмертие, ибо Давид говорит в Псалме: «Да славят великое и страшное имя Твое: свято оно!» Если пять дней Женщины растянуть до недели, тогда в первый день он празднует свое истинное рождение, а в седьмой — совершенный конец: он соединен с Богом, чье имя связано с его собственным на священном колесе. Несомненно, в этом надежда ессеев, которые празднуют первый и последний дни недели и запрещают хулить быка, которого они называют Моисеем.

— Но кто соединит быка с Богом?

— Страдающий раб Господа, обещанный Мессия, символ которого Алеф. Он победит смерть.

— Как же можно победить смерть?

— Отринув ложное начало и ложный конец.

— Кто первый принес ложь на землю?

— Соперник Бога, которого греки называют Космократор, властелин призрачной материальной вселенной. Он соблазнил Женщину и через нее отстранил Мужчину от сотворившего его Бога. Защищаясь от его злодейства, ессеи носят пояса из телячьей кожи.

Обогащенный новыми знаниями, Иисус смог понять тайну драгоценных камней на нагруднике первосвященника, да и тех, что носил прежде на нагруднике царь Тира, добиваясь святости. Драгоценные камни были укреплены на золотой пластине, позади крепилось крутящееся колесо, а на колесе кусок фосфора, который светился в темной комнате, где происходило священнодействие, зажигая своим светом драгоценные камни, когда на них падал его свет. Все камни были разных цветов, и, когда колесо поворачивалось, высвечивались слова, правда, без гласных, потому что каждый камень символизировал какую-нибудь согласную букву ахерузского алфавита деревьев. На каждом камне, кроме того, было начертано имя одного из колен Из-раилевых и дважды имя Иосифа. Первый — красный едомитянский сардис — Рувим, потом слева направо — все остальные один за другим, и последний камень — желтый янтарь, то есть Вениамин. Рувим, имя первенца Израиля, означает «Зри сына», а Вениамин, имя последнего из сынов Израиля, — «Сын правой руки».

Иисус и гадитянин договорились поселиться вместе и вместе работать, так как гадитянин был кузнецом и мог делать замки и петли для красивых шкафов, которые научился мастерить Иисус. Гадитянин стал просить Иисуса отправиться с ним в Гордий, что в Галатии, где был разрублен узел, в азиатский Эфес, в Гадес и страну финикиян в Испании, на Ахерузский мыс в Вифинии, в Олбию в Скифии, в Гиерапитну на Крите и в Ласею в Аркадии — в те места, что когда-то были источниками знания, но Иисус сказал:

— Жернов (то есть смысл слова) и все зерно уже на месте: ты и я встретились в одинаковом поиске знания. Жди терпеливо, и все, что нам суждено узнать, мы узнаем.

Он оказался прав. Каждый год они встречали интересных людей, которые приходили в Он-Гелиополь паломниками, ибо это был самый старый город в Египте, и они проходили сюда в жажде познания: и перс, и лигур, и галат, и финикиянин, и грек, и армянин, и испанец, и скиф, и житель Каспия. Таким образом они расширяли свои знания о мире, однако неизменно встречали одно и то же страстное желание обрести бессмертие и слышали одну и ту же жалобу: «Народы рассеяны и разъединены. Когда же будет произнесено слово спасения, которое свяжет нас воедино? Мы приходим паломниками в поиске света и завершенности, а находим тьму и пустоту».

Иисус успокаивал их:

— Бессмертие — награда за мудрость, а мудрость — награда за поиск и страдание. Искать и страдать — значит любить Бога, который есть один, Бог Израиля. Повернитесь к нему лицом, и будет произнесено слово спасения.

— А как же Женщина? — спросил его сидонянин.

— Ни один мужчина не может одновременно любить Бога, как Он этого требует, и Женщину, как она этого требует. Он должен выбирать между Вечным Отцом и рыбохвостой Царицей Неба.

Позднее он еще яснее выразил свою мысль в разговоре с повитухой Силом, которая спросила его:

— Господин, до каких пор смерть будет властвовать над нами?

— До тех пор, пока женщины будут рожать детей.

— Значит, я хорошо сделала, что не родила ни одного, — сказала она в ответ.

— Не ты это решала, поэтому ты не отведала одной горькой травы, зато отведала другой. Я так тебе скажу: до тех пор, пока мужчина и женщина не станут одно, мужчиной и женщиной вместе, а не по отдельности мужчиной и женщиной, враг Божий всегда будет ждать поблизости.

— А ты что же? Ты не настоящий мужчина?

— Я пришел разрушить дело Женщины!

— Ты разрушишь то, что сделала твоя мать?

— Своей матерью я признаю только Святой Дух Божий, который летал над поверхностью вод перед Творением. Женщина — это вожделение, первая Ева, которая отдаляет час совершенства.

— Ты недоступен ее красоте? Значит, ты жестокосерднее нашего отца Адама?

— Надеюсь, мне будет позволено снять проклятие, о котором проповедник, сын Сираха, сказал:

Ибо первая Ева, или Акко, или Лилит, или Пряха, которую Соломон называет Лошаком Несмышленным, а проповедник — матерью всех, имеет двух дочерей: Чрево и Могилу. «Давай, давай!» — кричит она. Когда же наступит час совершенства, она будет отвергнута.

Однажды утром, в последний год из пяти, которые гадитянин и Иисус провели вместе, они случайно набрели на раненого человека, лежавшего голым на одной из тропинок возле их дома. Они перенесли его в дом, хотя казалось, он вот-вот умрет, обмыли его, перевязали раны, накормили и одели. Немного придя в себя, он спросил их:

— Благодетели мои, чем я могу отплатить вам за то, что вы для меня сделали?

— Ты отплатил нам тем, что не умер.

— Однако ты, господин, иудей, и по твоему Закону я нечистый поедатель крыс и ящериц!

— Всякая жизнь драгоценна!

— Господин, я в большом долгу у тебя.

— Вот тебе моя рука. Иди с миром.

— Мне стыдно, что я похож на человека, который может уйти, ничем не отплатив спасшим его людям.

— Тогда дай нам, что хочешь, чтобы не отягощать себе сердце, однако, мне кажется, друг, у тебя ничего нет.

— У меня есть слово.

— Мы с радостью примем от тебя слово, если это доброе слово.

— В этом слове власть над злобными змеями, ибо я псилл из Большого Сирта.

— Имя демона Ливии? Не надо. Нам нельзя его произносить.

— Нет, господин. Это слово змей. Они им пользуются, чтоб узнавать друг друга и сообщать об опасности. Оно значит «любовь», и, зная его, ты можешь никогда больше не бояться змей.

— Слово «любовь», произнесенное с любовью, прекрасно на любом языке.

— Кто, кроме псилла и индуса, — воскликнул гадитянин, — может с любовью говорить со злобным демоном? Его ведь не обманешь.

— Давайте попробуем, — предложил псилл.

Они вышли из дома, и, найдя пустынное место, псилл припал к земле и как-то странно запел, словно закаркал. Тотчас черные змеи и всякие другие змеи выползли из-под земли. Он встал, собрал их всех одну за другой и, не переставая напевать, сказал Иисусу, который бесстрашно стоял рядом с ним:

— Посмотри, разве вот эта не красива? А эта? И эта? Острые белые зубы, блестящие глаза, разрисованная кожа! А какие они изящные! Господин, теперь я скажу слово любви, а ты повтори его за мной.

Он ласково сказал слово, и змеи мирно свернулись в его подоле. Иисус повторил слово, протянул руку к змее и прижал ее к себе.

— Повесь ее себе на шею, господин! Иисус сделал это.

А псилл принялся учить змея:

— Брат мой, иди и скажи всем, что отныне у вас есть еще один друг — иудей!

Змей уполз в пустыню, и с тех пор Иисус уже никогда не боялся змей, а слово псилла он сказал своим ученикам незадолго до того, как был распят на кресте.

Гадитянин не последовал примеру Иисуса.

— Мне не нужно твое слово, — сказал он псиллу. — В моей стране со времен Гада нет ни одной змеи.

При расставании Иисус и гадитянин, успевшие полюбить друг друга, обменялись подарками. Гадитянин отправился в Африку, а Иисус вернулся в Назарет к своему ремеслу и размышлениям обо всем, что узнал за прошедшие годы. Расходясь в разные стороны, они условились, что, если кому-нибудь из них придется покинуть родину, он будет искать убежища на родине друга.

Глава семнадцатая ЧЕТЫРЕ ЗВЕРЯ ХОРИВ

В Назарете Иисус, найдя свою мать в добром здравии, ненадолго поселился в ее доме. Она не задавала ему вопросов, и он почти ничего не рассказал ей о том, что было с ним в Египте. От нее же он узнал, что его брат Иосий процветает в Вифлееме, а Иаков постепенно становился все более и более набожным и в конце концов, дав обеты, поселился в Нижнем Заиорданье с людьми, называющими себя евионитами, или «бедными людьми». Секта евионитов отделилась от ессеев, от которых евиониты отличались главным образом нежеланием изучать астрологию, отказом стричь волосы, нить вино и вести отшельнический образ жизни. Они считали своей задачей призывать людей к покаянию и молитве, отрицательно относились к кровавым жертвоприношениям, а Пасху праздновали, как это делали их предки, то есть как праздник уборки ячменя, признавая ложным то место в Книге Исхода, которое требует от благочестивых евреев каждый год приходить в Иерусалим, чтобы съесть пасхального барашка. Они многое отвергали в Моисеевых книгах, принимая, например, всего лишь несколько стихов из Книги Второзакония, которая была впервые написана во время правления доброго царя Иосии и придала как бы древность и святость Храмовым обрядам. Жили они на милостыню, но никогда ее не просили. Заиорданцы считали для себя честью содержать этих святых людей, чьи колени были такими же грубыми, как ступни, ибо они много времени проводили в молитвах.

Иисус стал работать вместе с плотником из Капернаума Иудой, который походил на него и фигурой и цветом волос. А так как их все время видели вместе за двуручной пилой, то Иуду прозвали Близнец, по-арамейски Фома. Чуть ли не каждый третий житель Назарета звался Иудой, поэтому все они получали прозвища. Иисус постоянно ходил в синагогу и, когда наступала его очередь, подавал священные свитки старцам, которые их читали, а потом убирал в священный сундук. Иногда он сам читал молитвы, однако избегал толковать Закон и показывать свое умение творить чудеса, которому научился в Египте. Он терпеливо дожидался знака. Дожидался целых семь лет, живя уже в доме Фомы и раздавая беднякам большую часть заработанного, ибо близко к сердцу принял завет из Книги Товита: «… милостыня избавляет от смерти…»

В конце концов знак ему был дан. Это случилось, когда к нему пришли его братья Иуда и Симон, опять поселившиеся в Кане. Едва ли не первыми словами, с которыми Иуда обратился к Иисусу, были:

— Брат Иисус, пойдем с нами в Бет ха-Арава очиститься от грехов.

От неожиданности Иисус растерялся:

— Благодарю тебя, брат, что ты заботишься обо мне. Но от каких грехов мне надо очиститься? Что тебе не нравится во мне?

— Какой человек свободен от грехов? Разве ты не совершаешь грех гордыни, вопрошая: «От каких грехов мне надо очиститься?»

— Если я не прав, пусть Бог простит меня! Ты пригласил и нашего брата Иосию?

— Нет. Он обиделся на нас из-за порванной сбруи.

— Неужели из-за сбруи стоит рвать отношения с братьями? Скажите же, кто снимет с меня мои грехи? Такое ведь дано только немногим избранным?

— Брат, разве ты не слышал о чудесах, творимых нашим двоюродным братом Иоанном из Аин-Риммона? Он уж точно избранный! У него словно не рот, а горн, он призывает покаяться все четыре части света и посылает в стремительный Иордан грешников, которые приходят к нему. Когда они выходят на берег, то чувствуют себя словно родившимися заново.

— Расскажите же мне о купальщике, возможно, я тоже пойду с ними.

— Семь лет он провел в Каллирое с благочестивыми ессеями, а потом ему разрешили путешествовать. Сначала он крестил всех в Аин-Риммоне, а потом пришел в Бет ха-Арава. Он длинный и тощий, ест рожки и дикий мед, пьет воду и ходит в белом одеянии из шерсти верблюда с кожаным поясом.

— Из шерсти верблюда? Ессеи говорят: кто носит одежду из верблюжьей шерсти, тот или дурак, или грешник, или сам Илия.

— Как так?

— Самый первый запрет в Законе касается как раз верблюда. Верблюд так же нечист, как заяц или свинья. Хотя наш праотец Авраам принял в подарок от фараона верблюдов, нигде не записано, чтобы он притрагивался к ним или ел их мясо. Известно, что Лаван, тесть Иакова, держал верблюда или, по крайней мере, у него было верблюжье седло, однако Лаван не от семени Авраама. У царя Давида тоже были верблюды, но ухаживал за ними измаильтянин, а не израильтянин, да и вьючных животных он использовал только для торговли с Дамаском и Вавилоном. Земля Уц, где жил Иов, находится вне границ Израиля, и, несомненно, уцитяне держали верблюдов. Однако верблюда держать опасно, потому что его шерсть может попасть в еду и осквернить человека, а как же он избегает осквернения, если носит одежду из верблюжьей шерсти?

— Шерсть — еще не мясо!

— Значит, если щетина свиньи попадет в похлебку, вам не станет плохо и вы не выльете ее на помойку? Иоанн не дурак и не грешник, как же он смеет носить верблюжью шерсть? Надеется, что ангелы отведут ее от его рта? Ведь он должен быть человеком среди людей.

— Мы можем тебе только сказать, что, когда в Иерусалиме его допрашивал Высший суд, он отрицал, что он Илия, хотя называл себя пророком, предсказанным Исайей, предвестником, который, призывая к покаянию, расчищает дорогу Царю.

— К тому самому покаянию, к которому призывали все пророки?

— Он говорит, что для нас, евреев, недостаточно хвастать перед всеми: «Мы дети Авраама», — потому что, захоти Господь, и Он все камни в пустыне может обратить в сынов Авраамовых. Еще он говорит, что близится Судный день, что топор уже лежит возле каждого неплодоносного дерева, что тропа Феникса пересеклась с тропой Голубки (вот это совсем непонятно), и он расчищает дорогу для великого, который идет следом за ним.

Наконец-то! Знак! Феникс и Голубка! Но Иисус недрогнувшим голосом спросил:

— Он более велик, чем этот великий? Уж не Мессия ли он, не сын Давида?

— Мы думаем, что он говорит о Сыне Человеческом, предсказанном пророком Даниилом, который должен явиться в Иерусалим на грозовой туче. Он говорит: «В руках у него метла, и всю солому он сметет в неутолимый огонь, но зерно сохранит».

— Мне нравится то, что вы рассказываете об Иоанне, и я пойду с вами. Посмотрим, кто он, мой двоюродный брат, — пророк, сумасшедший или самозванец, подобно Афронту? Но сначала сделайте доброе дело — помиритесь с Иосией.

— Не нам заговаривать с ним первыми, ведь это он виноват перед нами.

— А он говорит, что виноваты вы.

— Он лжет.

— Я пойду с вами как примиритель и возложу вину на врага Господа.

Они все втроем отправились к Иосии в Вифлеем и там решили, что виноват во всем враг Господень. Потом они поцеловались и вновь воссоединились в своем братстве. Иисусу же пришлось чинить упряжь, потому что его братья были люди гордые.

Иосия согласился совершить омовение, и на другой день четверо братьев отправились в Бет ха-Арава, что находится в самом узком месте Нижнего Иордана, почти там, где он впадает в Мертвое море. Обычно здесь мрачно и безлюдно. Над Иорданом нависают грозные утесы. А братья увидали толпу заждавшихся омовения женщин, мужчин и даже детей. Иоанн был похож на стригаля за работой. Он стоял, широко расставив ноги, и окунал в воду всех, кто подходил к нему. Сопротивлявшихся он держал под водой подольше, пока те не начинали пускать пузыри, а сам в это время истово молился. Когда же, кашляя и отплевываясь, люди вновь выбирались на берег, они принимались громко смеяться и плясать, прославляя Господа за новую святость, которая им открылась.

Иисус с братьями со стороны наблюдал за происходящим, когда вдруг Иоанн закричал:

— Я крещу водой, а за мной идет тот, кто будет крестить огнем, и он выжжет огнем все грехи, которые я не смою водой. Выжжет их все, говорю я вам, пока не останется один белый пепел!

Не дожидаясь своей очереди и расталкивая всех на своем пути, Иосия, Иуда и Симон бросились к реке. Иоанн окунул их в воду, и когда они, радостные, выбрались на берег, то тоже принялись плясать и вопить вместе с остальными, хотя их считали людьми в высшей степени уравновешенными.

— Иди в воду, лентяй, омойся! — крикнули они Иисусу, который сидел поодаль на пеньке. — Какое блаженство, когда тяжесть сваливается с плеч! Иди же, брат, освободись от черной коросты грехов! Чего ты волынишь?

— Жду своей очереди.

— Ладно, ладно! Делай, как знаешь. А мы люди занятые, и нам некогда тут рассиживаться. Без грехов мы полетим домой, как на крыльях.

Они двинулись в обратный путь.

Иисус подождал, пока все окунулись в реку и разошлись по домам. Тогда он встал и сделал несколько шагов к реке. Иоанн бегом бросился к нему, обнял его и закричал:

— Наконец-то! Наконец-то!

— Братья уговорили меня принять твое омовение, брат, — сказал Иисус.

— Подожди. Сначала я объявлю тебя Царем, а потом уж омою тебя.

— Кто вложил слово «Царь» в твои уста?

— Блюститель Горы и твой бывший учитель Симон.

— Горы Хорив, что есть центр земли?

Они перешли вброд Иордан и зашагали вдоль восточного берега Мертвого моря мимо Каллирои и крепости Махерон, считавшейся второй после Иерусалима, потом, перейдя реку Арнон, ступили на землю Моавитскую, после чего, повернув на юго-запад и оставив позади руины древних городов Содома и Гоморры, приблизились к подножию горной гряды Сеир. Усталые, они помедлили у подножия Акравим, где начиналась извилистая тропинка, соединявшая Петру с Хевроном, а над ними возвышалась великолепная Мадара, которая под именами горы Хорив, горы Сияющего Солнца и горы Хор упоминается в Книге Исхода как священный престол Иеговы. Саддукеи отрицают, что Мадара — это Хорив. Говорят, будто она должна находиться на земле едомитян, а не израильтян, ссылаясь на то, что Моисей выводил народ из Египта через Красное море, а не Тростниковое море — лагуну к востоку от Пелусия. Они прилагают имя «Хорив» к горе Синай, которая вздымается над мысом Посейдон в Красном море. Однако ессеи сохранили свое знание. Кадес-Варини, главное поселение иудеев во время их последних странствований в пустыне, лежит на расстоянии одного дня пути к западу от Хорив, и там Иегова впервые явился Моисею.

Когда перевал остался позади, Иоанн сказал:

— Отдохни тут под ракитой и хорошо выспись, потому что тебе понадобится много сил в ближайшее время.

Иисус заснул, а когда утром открыл глаза, то увидел рядом кувшин с водой и несколько горячих хлебов.

— Ешь, пей и спи, господин, — услыхал он голос Иоанна, — потом будет не до еды.

Иисус поел хлеба, выпил воды и опять заснул. Вечером, когда он проснулся, рядом опять лежали горячие хлебы и стоял кувшин с водой.

— Ешь, пей и еще немного поспи, — сказал Иоанн, — иначе тебе не выдержать.

Иисус опять ел, пил и спал.

Пока он спал, освещенный луной Иоанн вскарабкался на гору Хорив к башне, которую ессеи построили для Блюстителя.

Постаревший Симон, сын Боефа, дрожащим голосом поздоровался с Иоанном и спросил:

— Ты пришел с доброй вестью?

— Да.

— Он здесь?

— Спит под деревом Илии. Завтра будет испытание.

— Много лет я ждал этого дня.

Утром Иоанн привел Иисуса к Симону. Они поцеловались, и Симон спросил его:

— Господин, ты учен в цифрах?

— Учен.

Тогда Симон сказал своему ученику Иуде из Кериофа:

— Отведи моего господина на место!

Иуда отвел Иисуса на ровную площадку немного пониже вершины, где рос терновый куст, и оставил его.

Наступил полдень. Иисус указательным пальцем очертил круг и трижды повернулся вокруг себя по часовой стрелке. Потом он разделил круг на четыре части, так что получился равносторонний крест, сел в его южной части и стал смотреть на Красное море и Аравийскую пустыню.

Десять дней и десять ночей он терпеливо ждал под терновым кустом, не позволяя себе заснуть, замедляя биение сердца и не вкушая ни еды, ни питья. Утром десятого дня, когда солнце встало со стороны Елама, послышался грозный рык и показалось, будто из глаза солнца выпрыгнул в круг огромный рыжий лев с окровавленными когтями, собираясь пожрать его. Иисус сказал льву:

— Приди с миром, Божье творенье! Тут хватит места для нас обоих.

Он вспомнил рассказ о том, как Иегова послал ангела, чтобы он не дал львам разорвать пророка Даниила. Лев яростно рычал, угрожающе поднимался на задние лапы, бил хвостом, но ничего не мог сделать Иисусу, ибо не в силах был одолеть границ восточной четверти круга.

Прошло еще десять дней и десять ночей. На двадцатый день в полдень дикий козел впрыгнул позади Иисуса. И если лев был Яростью, то козел — Похотью.

— Приди с миром, Божье творенье! — сказал, повернувшись к нему, Иисус. — Тут хватит места для нас троих.

Огромный козел блудливо плясал, закатывая глаза, вскидывая рог и распространяя вокруг себя острый запах серой амбры. Иисус вспомнил стихи из Книги пророка Даниила: «Тогда козел чрезвычайно возвеличился: но когда он усилился, то сломился большой рог». Козел не мог причинить вред Иисусу, потому что был заключен в северной части круга. Лев и козел провели с Иисусом еще десять дней.

На вечерней заре в последний день поста Иисуса в западную часть круга вошел еще более страшный зверь — серафим, огненный змей с крыльями, скрипевший и скрежетавший бронзовой чешуей. И если лев был Яростью, козел — Похотью, то серафим был Страх. Иисус сказал:

— Приди с миром, Божье творенье! Тут хватит места для нас четверых.

Иисус сказал слово любви, которое узнал от псилла, но серафим шипел и бросался к нему с вечера до полуночи, и это было самым тяжелым испытанием для Иисуса. Однако он вспомнил, как царь Езекия разрубил серафима на куски, после чего испуганные жители Иерусалима кричали: «Да это всего лишь обыкновенная железка». Серафим не мог причинить Иисусу вреда, потому что был заперт в западной части круга.

На рассвете три существа соединились в одно с головой льва, туловищем и копытами козла и хвостом серафима. Иисус узнал химеру карийцев, символ трех времен года; потому что, подобно этрускам, карийцы не брали в расчет мертвое время зимы. Лев — весеннее прибывание солнца. «Я — дитя белого быка зимы». Обернувшись, он увидел по левую руку от себя белого быка. Но едва он захотел познать его силу, бык исчез. И Иисус сказал:

— Этот зверь был рядом со мной в южной части круга. Неужели он мой тайный порок? Защити, Господь!

В полдень исполнился ровно месяц, как Иисус вошел в круг, и теперь он мог выйти из него. Притихшие лев, козел и серафим следовали за ним по пятам. Так он получил власть над тремя силами: Яростью, Похотью и Страхом. Однако мучительные мысли о белом быке не оставляли его.

Симон, который испытывал Иисуса, ласково приветствовал его. Он сказал:

— Господин, ты хорошо выдержал испытание. Три зверя следуют за тобой по пятам. А теперь тебе надо поесть. Вот свежий хлеб и вода из источника.

— Не обманывай меня! Ты знаешь, что впереди еще десять дней и десять ночей. Сорок дней потребовал Господь от Моисея и Илии на этой самой горе, и они не ели хлеб и не пили воду сорок дней.

— Моисей был пророком, и Илия был пророком. А ты разве не больше, чем пророк? Зачем ты обременяешь себя такими пустяками, как подсчет дней?

Аромат свежего хлеба и вид воды кружил Иисусу голову, однако он разломил хлеб и отдал его птицам, а воду вылил себе на руки, чтобы к ним не пристало ни крошки.

— Господин, — сказал Симон, — ты поступил честно. Однако почему ты не превратил камни в хлебы и песок в воду? Пусть бы ты ел не хлеб, а камни, и пил не воду, а песок, все же муки твои не были бы такими тяжкими.

— Сказано, что человек жив не хлебом единым, но и словом Господним. Тридцать дней моя душа насыщалась хлебом Вифлеема и утоляла жажду водой Вифлеема.

Едва он произнес эти слова, как Симону показалось, что дикий кабан отскочил от того места, где лежал хлеб, и послушно присоединился к остальным зверям. Этот кабан был — Жадность.

Симон сказал:

— Господин, ты поступил честно. И будешь вознагражден.

Он повел его в башню и попросил посмотреть на восток, на запад, на север и на юг.

— Красивый вид, как ты думаешь? — спросил он. — На западе — Средиземное море и Египет, на востоке — Моав и Елам, на юге — Аравия, на севере — ах, на севере священная земля Израиля простирается до Ермона, который приветливо сверкает снежной вершиной. Однако то, что ты видишь, ничто по сравнению с тем, что вскоре будет принадлежать тебе. За Аравией расположены Эфиопия, Офир и земля Ладана, за Египтом — Ливия и Мавритания, за Еламом — Индия, за Израилем — Сирия, Азия и Черное море, за Средиземным морем — Греция, Италия, Галлия, Испания и земля гиперборейцев. Копьем ты изгонишь римлян из всех завоеванных ими земель, разобьешь царей Юга и Востока, установишь империю Бога над всеми ста пятьюдесятью тремя народами, станешь Царем Царей, самым великим из когда-либо правивших. Александр в сравнении с тобой покажется всего-навсего предводителем воровской шайки!

— Сказано, что великий Цезарь убил миллион человек, Помпеи Великий — два- миллиона, Александр Великий — три миллиона. Должен твой раб убить десять миллионов или даже больше, чтобы удостоиться титула Величайшего? Не может этого быть. Разве твой раб воин? Разве его дело проливать кровь и править мечом? Разве не сказано: «Не убий»?

— Твой прадед Давид никогда не брал в руки оружие, и все же дух от Бога сошел к нему. На глазах двух воинств он победил Голиафа, лучшего воина филистимлян, который ростом был шести локтей и пяди, и освободил свой народ от рабства. Ты увиливаешь от битвы? Разве ты не знаешь пророчества о том, что сын Давида сильной рукой спасет свой народ, победит в кровавой битве и восстановит мир на земле Израиля на тысячу лет?

— Пусть другие выбирают тропу завоеваний и дерзким мечом разрубают узел тайны, как это сделал Александр Великий в Гордие. Лучше я вновь скреплю этот узел золотой иглой и повешу его над моим троном. Разве ты не слышал, что мудрый Гиллель сказал черепу в озере: «Тебя утопили, коли ты утонул, но рано или поздно утонет и тот, кто тебя утопил». Так и я говорю: «Меч ничего не решает, только запутывает еще больше, и тот, кто идет с мечом, от меча и погибнет». Моя битва на другом поле.

— Господин, честно сказано. Выбирай поле себе по вкусу, лишь возьми власть над своим народом и освободи его. Ты будешь править Римской империей именем Владыки сей Горы, чей символ — золотой телец — сверкает там, где иудеи вышли из Египта. Смотри туда. Вон он — телец, сын Коровы Лии (она же Ливна, или Белая), Великой матери, которую греки называют Ио, а египтяне — Исидой, или Хатхор. Возлюби его, и весь мир, по которому бродит, гонимая слепнем, его несчастная мать, — твой!

— Ты хочешь, чтобы я возлюбил золотого тельца?

— А кого же еще славил Соломон, мудрейший из людей?

— Уходи от меня, враг Божий! Разве не написано: «Господу Богу твоему поклоняйся и Ему одному служи»?

При этих словах Симону показалось, что слон с золотой башней на спине вышел из-за скалы и покорно встал позади Иисуса рядом с другими зверями. Слон был Гордыней.

— Хорошо сказано! — воскликнул Симон. — Я боялся, что ты сделаешь тот же выбор, что и твой дед Ирод в Доре. Его мать была наследницей наватеянки Лат, а в жены он взял Дориду, наследницу едомитянки Доры. Ему предложили царство больше Соломонова со всеми почестями, полагающимися царю, если только он преклонит колена перед Ваалом, и он проглотил наживку. Ирод доказал, что недостоин того царства, что выбрано тобою, большего царства и больших бедствий. Он выбрал меньшее бедствие — долгую, счастливую жизнь и беду перед самым концом, а ты погибнешь, не одолев серединного рубежа.

— Для меня не новость, что Ирод поклонялся золотому онагру. Лучше расскажи мне о его старшем сыне, настоящем царе, ибо он вел свой род от Халева и наследницы Мелхолы.

— Он правил в Иудее, но только как сын своего отца. Он не захотел восстать против отца, и его конец был бесславным.

— Нет, нет, славным. Во сне я видел, как он сидит под сверкающей серебром яблоней в яблоневом саду Западного Рая.

Минула сороковая ночь. В полдень Иисус закончил поститься. Он съел немного овсянки и понюхал яблоко, которое принес ему Иоанн.

Симон запел хвалебную песню, которую до сих пор поют хрестиане, хотя ее содержание доступно лишь немногим посвященным:

— Господь, позволь рабу Твоему отойти в мире, как Ты обещал. Ибо его глаза видели Твое спасение, которое должно свершиться на глазах всех народов: он будет светоч, который просветит язычников и прославит народ Твой израильский.

Симон умер на той же самой горе, на которой умер Аарон, первый первосвященник, ибо он завершил дело своей жизни.

Глава восемнадцатая ТЕРПЕНТИННАЯ ЯРМАРКА

Симона похоронили на горе, в расселине скалы, и Иоанн возвратился в Бет ха-Араву. С помощью Иуды из Кериофа Иисус медленно восстанавливал свои силы. Через десять дней он покинул Хорив и извилистой тропинкой отправился в обход горы Акравим, что в пятидесяти милях севернее Хорив.

Иуда из Кериофа (деревня вблизи Хеврона) стал его учеником. Этот благоразумный, душевный и образованный человек торговал со своим дядей соленой рыбой и стал евионитом, разочаровавшись в людях после того, как его несправедливо обвинили в кровосмесительной связи с молодой женой дяди, повесившейся из-за этого. Он был весьма полезен Иисусу, потому что за десять лет торговли немало узнал о взаимоотношениях римлян с их греческими и сирийскими подданными, о городских начальниках, синагогальных служителях, чиновниках всех сортов, чтобы вести себя с ними, не заискивая, но и не дерзя. Семь лет, что он провел с евионитами, научили его также понимать бедняков и отверженных.

На узкой тропинке им повстречался высланный вперед дозор, следом за которым ехало множество людей, объединившихся на время путешествия ради своей безопасности. В основном это были едомитяне, но были и арабы из Синая, и финикийские купцы, и два грека, облаченных в серые одежды философов.

Иуда приветливо обратился к арабу, начальнику дозора, и учтиво поинтересовался, почему на всех траурные одежды. Неужели случилось какое-нибудь несчастье, о котором они ничего не знают?

— Мы — паломники и едем в Хеврон оплакать нашего предка Авраама и почтить его тень жертвоприношением. Разве вы не знаете, что послезавтра начинается Терпентинная ярмарка? У нас две тысячи ослов и верблюдов с товарами.

— Не будете ли вы так добры и не разрешите ли моему учителю и мне ехать с вами? Мы тоже сыны Авраамовы.

— Из какого народа?

— Мы иудеи. Мой учитель святой человек.

В тот вечер просвещенные паломники, собравшись у костра, беседовали о древней истории Хеврона. Как сказано в Книге Бытия, в плодородной долине, которая находится на высоте четырех тысяч футов над Средиземным морем, Авраам посадил священную рощу, Дубраву Мамре, и вырыл колодец в честь Иеговы. Он был похоронен недалеко от этого места, в пещере Махпел, которую купил у Ефрона, одного из детей Хета, для себя и своей сестры Сарры, которая также была его женой. Патриархи Исаак и Иаков со своими женами Ревеккой и Лией тоже похоронены тут. Однако купец из Петры заявил, что это не так.

— То, что евреи называют Дубравой Мамре, мы, жители Петры, называем Дубравой Мириам, сестры полубога Моисея и богини халевитян, которые вместе с иудеями пришли с юга и отвоевали Хеврон у Анакима. Иудеи предубеждены против богинь, поэтому они скрыли правду и, воспользовавшись созвучием имен, заявили, будто это место названо в честь некоего Мамре, амореянива и брата Эшколы. В священной роще есть изображение Мириам, Богини Любви с рыбьим хвостом, что подобна Афродите из Иоппии, хотя жители Хеврона утверждают, что это облик Сарры, жены Авраама.

Старший из греческих философов, спартанец, совершавший путешествие вместе со своим сыном ради географических познаний, не утерпев, воскликнул:

— Говоришь, Мириам? Наверное, это морская богиня древних фригийцев Мирин, которая дала имя главному городу Лемноса и которая, как говорит Гомер, была прародительницей дарданцев из Трои. Схолиасты считают ее эгейской морской богиней Фетидой, или Тефидой, а мифографы соединили ее имя с именем героя Пелея. Может, дети Хета — это эгейцы, дети Фетиды, а Махпел была когда-то святилищем та§из Пелея, или Пелея-предсказателя?

— Ты хочешь сказать, отец, — спросил его сын, — что иудеи и халевиты, чьим праотцом был Авраам, выкинули Фетиду из ее святилища ради своей богини Сарры?

— Нет. Скорее, клан Халева вытеснил клан Ефрона ради Фетиды, которую они называют Саррой. Может быть, кто-нибудь расскажет нам о Сарре?

Откликнулся купец из Петры.

— О ней мало известно, разве что она рассмеялась, когда услышала слова ангела, который уверял Авраама, будто ее потомки числом превзойдут песчинки на морском берегу.

— Хорошо, — сказал старый грек. — Тогда верно, что ее назвали в честь ее рыбьего хвоста, и, значит, Мириам и Сарра — одно и то же божество. Упоминание морского берега — достаточное тому свидетельство, даже если забыть о смехе. Морские богини, которые также всегда были богинями любви, известны своим смехом. Знайте же, этот вопрос имеет для меня и моего сына особое значение. Наши спутники-иудеи подтвердят, что мы, спартанцы, будучи дорийцами, тоже сыновья Авраама.

Иисус промолчал, уловив насмешку в голосе спартанца, а Иуда вежливо ответил:

— Это так. Сочинитель Первой Книги Маккавеев цитирует письмо, посланное вашим царем Ареем первосвященнику Онию в Иерусалим сразу после смерти Александра Великого. Он подтверждал родственные связи наших двух народов, ибо и тот, и другой происходит от Авраама. Еще одно письмо было послано Симоном Маккавеем спартанцам через полтора века. В нем он тоже подтверждал это родство. И все же я не думаю, что вы, дорийцы, — сыновья Авраама от Сарры, скорее от его жены Хетуры или от Агари.

Грек снисходительно улыбнулся.

— Что ж, возможно, Арей говорил правду, но, возможно также, что он спутал Авраама с Гераклом. Оба героя известны своей готовностью убивать своих сыновей. Однако, всю жизнь изучая мифы, я готов поверить, что какие-то наши и ваши предки поклонялись одной Морской Богине в Дубраве Мамре. Имейте в виду, наши легенды о Хевроне очень запутанны, и я не беру на себя смелость утверждать, будто Хет — это Фетида. Она может быть и Хатхор, Бирюзовая госпожа, чье имя означает «жилище Бога Солнца», или «море». Так и Пела, возможно, эпонимическая прародительница палестинцев или филистимлян.

— Тогда, просвещенный грек, скажи, кто был Авраам?

— Ключ в его имени, которое, как говорят ваши книги, было Аврам до его прихода в Хеврон. Некоторые из ваших талмудистов, которых я спрашивал, считают, что оно означает «Бог любит». Другие в этом не уверены. Один известный ученый в Александрии убеждал меня, что сначала его звали Авураму, «отец великого», а потом уже Авраам, что значит «сын Раав», или «избранник Раав». Раав — имя Морской Богини, которую евреи изображают жадной морской драконихой и еще считают, что это поэтическое имя Египта, поскольку Израиль был проглочен, как Язон или Иов, а потом вновь выплюнут на волю. Он сказал, что Раав в имени Авраам было постепенно изменено на Раам, на имя так называемого внука героя Хеврона, чтобы уничтожить зависимость Авраама от Раав. Поэтому, когда ты спрашиваешь меня: «Кто был Авраам?» — я отвечаю: «Это титул царей Хеврона после захвата святилища арамеянами».

— Просвещенный грек, — возразил ему Иуда, — ты прав, когда называешь Авраама арамеянином, потому что, принося в жертву от первых плодов, говорят: «… отец мой был странствующий арамеянин…» Однако когда ты утверждаешь, что Авраам — это титул прежних царей Хеврона, беря в доказательство усыпальницу Авраама, то то же самое можно сказать и об Авенире. Усыпальница Авенира, сына Нира, находится рядом с Авраамовой. Пусть ты даже прав насчет Авраамова имени, Авенир же означает одно: «Господь — мой свет». А свет со времен Моисеевых всегда имел отношение только к нашему Богу.

— Напомни мне об Авенире. Как он умер?

— Это был начальник войска, у которого Давид потребовал в жены Мелхолу из Хеврона. Он был убит слугами Давида, больше всех опечалившегося его смертью.

— Скорее всего, он был изгнанный Давидом царь Хеврона. Однако «Авенир» может еще означать «избранник Нереиды», избранник Морской Богини. От нее пошли потом нереиды. Халев наверняка тоже царский титул. Кстати, что значит Халев? Я плохо знаю древнееврейский.

— Значит «собака», — ответил купец из Петры. — Едва ли «собака» подходит для царского звания.

— Почему нет? — торопливо возразил грек. — Почему бы халевитам не быть сынами Сириуса? А так как пещера пророков Махпел не похожа на все остальные пещеры пророков, которые мы с сыном видели во время нашего путешествия, то почему бы Великой Богине, которая вдохновляет оракулов, не быть тоже собакой? Собакой — потому что, во-первых, она неразборчива в любви, и, во-вторых, она ест трупы. В ее честь так же, как в честь прекрасной Исиды, или Астарты, посвященные надевают собачьи маски и в ее честь, как в честь несущей смерть Гекаты, или Бримо, приносят в жертву собак на перекрестке трех дорог. Ярче всего Сириус светит в самое плохое время года. И собаки всегда сторожили землю мертвых для Великой Богини. Вспомните Цербера, например, или египетского Анубиса, сторожа Западного Рая. Разве нет ничего общего между Халевом и богиней Калипсо, царицей райского острова Огигий, которую поэты называют дочерью Фетиды и Океана, или Нерея, или Атланта, прозванного Теламоном? Разве пес не синоним смерти в еврейской поэзии? Я читал псалмы Давида в греческом переводе.

— В пещере больше не пророчествуют, — сказал Иуда. — С тех пор как добрый царь Иосия закрыл вход в самое дальнее из трех помещений, в котором Халеву во времена Моисея было дано пророчество об Адаме, остались доступными только два помещения, и в одном из них — усыпальницы трех патриархов и их жен.

— Пророчество об Адаме? Не об Аврааме? Я думал, что Адам — просто халдейский герой.

— Евиониты считают, что он был сотворен и похоронен в Хевроне. Ангел Михаил сотворил его внутри мистического круга, взяв прах из всех четырех частей круга: восточной, западной, южной и северной. Когда он и его жена, вторая Ева, подпали под власть врага Господа и ослушались Его, он остался в Хевроне (после долгого покаянного стояния в Иордане), но за пределами Сада, вход в который охраняли серафимы. Через много лет он умер в Хевроне и был похоронен в пещере Махпел.

— Михаил? — вскричал купец из Петры. — Думаю, ты ошибаешься. Разве Адам не был сыном нимфы Мелхолы, или Мириам, не имевшим отца? И еще в одном ты не прав, евионит! Пророк не молчит, как ты сказал. Сюда еще приходят за советом. Прорицательницу, которая сейчас сторожит пещеру, зовут Мария-цирюльница.

— Чьим именем пророчит эта женщина? — спросил грек.

— Именем Матери, взявшей себе пророческую челюсть Адама.

— Как так? — вмешался Иуда. — Сказано, что, когда минуло семь лет царствования Давида в Хевроне, он перенес свою столицу в Иерусалим и там воздвиг ковчег на току, до этого посвященном Арауну. Череп Адама он увез с собой и похоронил его за пределами Иерусалима на скрещении дорог для защиты города. Таким образом, Иерусалим стал вторым после Хеврона. Пророк Иезекииль пишет: «… отец твой Аморрей, и мать твоя Хеттеянка…» Наверно, он имел в виду Мамре.

— И все же Давид оставил в Хевроне челюсть Адама и его скелет. Да-да, все так и есть. Мой родной брат, ныне покойный, сам говорил с прорицательницей. По его словам, эта Мария очень страшная.

Они продолжали беседовать. Только Иисус молчал.

— Интересно, — сказал старший грек, — почему ярмарка совпадает с трауром в Афинах и Риме? Май ведь время очищения, когда греховные фигурки из тростника бросают в реку и запрещено соединяться даже мужьям с женами, когда подметают во всех храмах, моют и чистят священные предметы, когда везде горит свет, изгоняющий злых духов из фруктовых деревьев, и люди ходят в грязных одеждах, не смея улыбнуться. Мне говорили, что этот обычай почти в точности сохраняется в Мамре. Но у него нет продолжения. Обычно за трауром и запретом, наложенным на любовные сношения, следуют оргии, когда отпущенные на свободу страсти достигают радостного исступления. Здесь же, говорят, ничего подобного не происходит.

Араб рассмеялся.

— Хеврон больше не такой, каким он был, когда непокорный сын Давида Авессалом развлекался на крыше дворца, на виду у всех, с двадцатью царевнами из отцовского гарема. Однако и «ничего подобного» — это уж слишком. Зачем, как ты думаешь, мы, арабы, привозим сюда наших бесплодных жен, если не для того, чтобы они понесли от Кермесоносного царя. Однако и это, и лишение невинности девушек-иевусеянок происходит за пределами города и после закрытия ярмарки.

— Кто же такой Кермесоносный царь? — спросил младший грек.

— Убийца Терпентинного царя, которого мы оплакиваем, и его главный плакальщик.

— Значит, отец Авраам и есть Терпентинный царь?

— В священной роще, — пояснил купец из Петры, — два вида дуба: кермесоносный дуб и терпентинное дерево. Они и близнецы, и соперники, как Елин, синайский Осирис, и его брат Мот. Возлюбленные Царицы поровну делят между собой год. Сын убитого Терпентинного царя в сентябре, то есть в праздник Нового года, радуется, что может отомстить своему дяде, Кермесоносному царю, после чего становится главным плакальщиком и наследует царство.

— Правильно, — подтвердил араб, — только мы называем Терпентинного царя Авраамом, что очень не нравится иудеям, потому что вы сами скоро увидите, каким Авраам был патриархом и какой красавицей была его рыбохвостая жена.

Тут следует сказать, что терпентинное дерево, или фисташковый дуб, высоко ценится в Палестине за свои сладкие орешки и ценное масло, которое из них получают, и еще за густую тень, спасающую от летнего солнца. Этот дуб, в сущности, то же самое, что царский дуб, посвященный Меркурию или Зевсу в Греции, Юпитеру — в Италии и кельтскому Гераклу — в Галлии. Древесина царского дуба обыкновенно шла на статуи этих западных богов, так же как терпентинное дерево — на статуи соответствующих богов Палестины, более того, «terebinth» и «statute» — слова-синонимы на древнееврейском языке.

Кермесоносный дуб, или падуб, или красное дерево (так по-разному его называют), — это вечнозеленое дерево с плодами, из которых получают алую краску, прославившую Хеврон. Некоторые, однако, отрицают, что это плоды, потому что дерево дает еще урожай желудей. Они считают, что это малоподвижные насекомые женского рода, так как над дубом постоянно летают необычные мушки, вероятно, мужские особи. Однако по виду это сочная ягода, к тому же оказывающая сильное возбуждающее действие.

— Честное слово, — сказал грек, — кажется, я начинаю понимать запутанную мифологию Хеврона. Вероятно, тут кроется ключ к эолийскому двойному царству, как в Спарте, Аргосе и Коринфе, и к мифам о близнецах Геракле и Ификле, Ромуле и Реме, Идасе и Линкее, Калаиде и Зете, Пелии и Нелее, Прете и Ак-рисии, которые сражались за первенство еще во чреве матери, и о множестве других царственных близнецов, в изобилии населяющих мифологический словарь Аполлодора. Но если Адам, Авраам и Авенир — один человек, то что вы скажете о мертвых героях Исааке и Иакове, которые тоже считаются похороненными в Хевроне?

— Это сын и внук Авраама, — сказал Иуда. — Исаака, сына Сарры, мы, евиониты, называем Сыном Смеха. Он жил возле Кадеса в Беер-Лахай-Рой, что значит «колодец челюсти буйвола». Это милях в пятидесяти отсюда к югу.

— Хорошо. Тогда boubalos, или буйвол, — его священное животное, а колодец наверняка был обиталищем прорицателей. Если его матерью была смеющаяся Сарра, то сам он один из царей Хеврона. А Иаков?

Иуде очень не нравилась свобода, с какой грек обращался со священными именами, поэтому он промолчал, и вместо него ответил купец из Петры:

— В Петре мы зовем его Иа Акев, полубог со священной пятой. Выйдя в борцовский круг, он сделал неосторожное движение правой ногой, отчего она укоротилась, и его пятка перестала доставать до земли. Это спасло его от скорпиона, змеи и щетины кабана, подкладываемых ему врагами, но также дало и множество поводов для насмешек.

— Наши западные боги Гефест и Вулкан тоже были хромые, — промолвил, глубокомысленно кивая, старший грек. — И египетский Пта тоже.

— Не только эти трое, отец, — сказал младший грек. — Некоторые считают, что Дионис означает не «Зевс из Нисы», а «Зевс хромой». И котурны, на которых его обычно рисуют, помогают ему скрывать свою хромоту, подобно сандалиям Гефеста, о которых пел Гомер. Его еще называют Меротраф, что вполне можно перевести, как «Тот, кто заботится о своей ноге». Я слышал, тут упомянули Аргос, так мне помнится, что один из царей Аргоса был хромым и ходил на котурнах: аргонавт Навплий. Если царем Хеврона избирался обязательно хромой или его делали хромым для избрания, тогда Иаков тоже династический титул, а не имя исторического лица, так?

Старший грек похвалил сына за сообразительность.

— Я ничего не знаю о ваших греческих богах, и мне нет до них дела, — сказал купец, — но я могу кое-что рассказать вам об Иакове. Он вывихнул себе бедро во время свадебных игр в Пенуиле, когда взял себе имя своей жены Рахили и стал Исрахиль, или Израиль. С тех пор его бедро священно, поэтому евреи не едят эту часть принесенных в жертву животных. Когда он заставил своего сына Иосифа дать клятву, то потребовал, чтоб он положил руку под священное бедро. Кстати, в Писании никто больше не давал такую клятву, какую потребовал от сына Авраам.

— А что означает имя Рахиль? — спросил старший грек.

— Овца.

— Тогда ясно. Голубка-Богиня на Кипре, которая, как мы знаем из мифов о Кинире и Адонисе, как две капли воды походила на Богиню-палестинку, известна и как Богиня-овца. Иаков, несомненно, женился на Царице Хеврона.

Никто, кроме Иисуса, не в силах был проанализировать столь бессвязное построение, но Иисус ничего не сказал ни в похвалу, ни в порицание.

В конце концов караван приблизился к Хеврону, где уже собралось много паломников. Ярмарка расположилась в миле от города. К ней вела мощеная дорога, проложенная в необозримых виноградниках Есхола, где подосланные Моисеем Иисус и Халев нарезали большое количество винограда в доказательство неисчислимых богатств хананеев. По левую сторону на склоне холма росли оливы, а сам холм был увенчан двумя огромными устремленными ввысь камнями.

Старший грек сказал:

— Интересно, почему никто из ваших царей-преобразователей не сбросил священные алтари и не приволок их на царскую давильню?

— Ты ошибаешься, господин, — сказал Иуда. — Это не алтари. Это столбы от старых ворот Газы, которые герой Самсон, как сказано в Книге Судей Израилевых, унес от своих врагов филистимлян и поставил тут им в насмешку.

— Ладно, — ответил ему грек, — по мне так это обыкновенный алтарь, поставленный в честь многоименной богини здешних мест. Ясно, что на эту святыню посягало столько же разных богов, сколько на Дельфы, где сначала пророчествовал Пифон в облике жрицы Бримо и Фурии, а потом Дельфы захватил Аполлон с позволения своей гиперборейской матери Латоны-пальмы. Некоторые говорят, что пчела-богиня Кибела также некоторое время хозяйничала там. Однако Аполлон, в котором соединились тени бесчисленных богов и богинь, теперь один владеет Дельфами. Все уединенные горные святилища, связанные дорогами с Гадесом, — естественные заповедники всего чудесного, над чем властвовали сивиллы. Здешние племена разрушали их одно за другим, чтобы прибавить к уже имеющимся кости собственных пророчествовавших героев. На первый взгляд воцарение в Хевроне Морской Богини довольно странно. Действительно, вряд ли кто ожидает встретиться с ней вдали от ее естественного обиталища, да еще на вершине высокой горы. Хотя в общем-то Хеврон расположен между тремя морями: Мертвым, Красным и Средиземным. И к тому же надо быть очень осторожным в отделении Морской Богини, и одновременно Богини Любви, от ее других воплощений — Богини Рождения и Богини Смерти.

Греки отправились на гору осматривать камни и вернулись очень довольные открывшейся им сверху перспективой. С западной стороны перед ними простиралась большая часть гористой Иудеи и той страны, что когда-то называлась Филистией. С самой высокой точки Негев они увидели горы, переходившие в прибрежную равнину, и на расстоянии миль сорока, а то и больше, выстроившиеся в ряд знаменитые города: Газа, Аскалон, Азот, Иавнеил, а за ними широко раскинувшееся море.

— Если ваш Самсон тащил эти столбы из Газы, — сказали они, — то ему ничего не стоило и с Гераклом справиться, как справляется пастух с заблудившейся овцой.

Они подошли к Дубраве Мамре и колодцу Авраама, где тысячи людей раскинули шатры вокруг нескольких старых каменных домов. Сыны Авраама, одетые в свои самые ветхие одежды (женщины, наоборот, были одеты очень нарядно), собрались в пеструю и крикливую толпу — арабов, едомитян, израильтян, мидианитян, иудеев, галилеян, финикийцев, дорийцев и заиорданцев. Посреди этого временного поселения стоял каменный алтарь, отмечавший то самое место, где Авраам услышал ангела, возвещавшего ему рождение Исаака. Алтарь укрывался в тени самого большого в округе терпентинного дерева, как говорили, стоявшего тут со дней Творения, и еще пятнадцати деревьев, поменьше и помоложе, украшенных по обычаю и увешанных фонарями, освещающими по вечерам все поселение. Алтарь из необработанного камня был красным от крови принесенных в жертву животных и птиц, в основном кур, баранов и быков, которая стекала в подставленную чашу. Тут же ею обливали фруктовые деревья и виноград, чтобы защитить их от бесплодия.

Вскоре после появления у шатров Иисуса и его спутников громко оплаканный итифаллический образ Авраама, подобие Осириса, подняли и понесли к колодцу, где омыли чистой водой, а потом, под ужасный вой, рогатая, золотолицая и голубоглазая статуя была умащена терпентинным маслом и уложена в гроб. Все это время жгли ладан, чтобы отогнать злых духов, и лили вино на землю, чтобы утолить ее смертельную жажду. В конце концов гроб унесли в Махпел и оставили там до следующего года.

Главным плакальщиком, как сказал араб, был убийца-падуб с головой козла, красной мордой и агатовыми глазами, фаллический идол, которого несли стояком. Оба грека заявили, что царь Мамре в точности такой же, как Мамурий в отдаленных римских деревнях и Гермес — в Аркадии. Царица была с широким задом, огромными грудями и рыбьим хвостом, умащенная нардом и одетая в алое платье. Лицо ей выкрасили в зеленый цвет, как полагается Богине Любви, а на шею надели ожерелья из жемчуга и морских раковин. В одной руке она держала фигурку дельфина, в другой — голубя. Старший грек вспомнил, что такой же праздник видел в терпентинной роще на Кипре, и он был посвящен Морской Богине, а роща эта называлась, по его словам, треминтовой, потому что там так называют терпентинное дерево.

Иудеи и едомитяне, оказавшиеся на ярмарке по делам, старательно отводили глаза от царственных идолов и изо всех сил удерживались от хотя бы намека на идолопоклонство, правда, они выли вместе со всеми, но говорили при этом, что оплакивают жертвы, принесенные непотребным деревяшкам, а не почему-либо другому. Храмовые служители в Иерусалиме давно уже запретили массовые оргии, которыми обычно заканчивалось это празднество, однако воздержались от уничтожения идолов, боясь погубить прибыльную ярмарку. Шатры были поставлены в несколько кругов и завалены товарами, главным образом красками, пряностями и благовониями, какие только известны на земле. К тому же эта ярмарка была настолько свята для всех, что никто не брал с собой оружия и не боялся за свою жизнь. По религиозным соображениям, паломникам запрещалось пить воду из колодца до конца траура, однако разрешалось бросать в него серебро и золото.

Иисус, с детства привычный к идолопоклонству, был огорчен, что оно процветает в таком священном месте. Он не счел для себя возможным нарушить обычай чужеземцев, однако, не желая подчиниться власти Женщины, разыскал купца из Петры и спросил, как ему найти Марию-цирюльницу.

— Спроси любую шлюху, — удивился он. — Они обычно поджидают сынов Авраама, которые не очень усердствуют в оплакивании царя, в оливковом саду у подножия горы. Мария над ними владычествует. Она душа их промысла. Сама причесывает их, добавляет к их волосам волосы мертвых, отбирает ворованные украшения, следит за платой, снабжает приворотными зельями и амулетами, обряжает, когда они приходят к ней умирать. Она слишком стара, чтобы работать сама, но у нее твердая рука, и все они до смерти ее боятся.

— Кто она?

— Кинеянка, как почти все они. Однако позволь мне дать тебе совет. Лучше не соваться к Марии, не то она оберет тебя так, что от тебя останутся только косточки.

Иисус поблагодарил купца и, под каким-то предлогом отделавшись от Иуды, пошел вниз по склону к оливковому саду. Наступил вечер. На небе взошла луна. Девушки, окруженные поклонниками, плясали под звуки бубна и флейты. Молодые арабы громко рассмеялись, завидев Иисуса.

— Ого-го! Смотрите-ка! Иудей! Сюда идет иудей! Да еще святой иудей, судя по бороде!

Иисус увидел, что окружавшие девушек мужчины в основном арабы. Правильно говорят: из десяти мер разврата девять взяла себе Аравия.

Две или три не принимавшие участия в общей пляске кинеянки подбежали к Иисусу.

— Дети мои, — весело произнес Иисус, — не покупать я пришел сюда. На мне обеты. Лучше скажите, где мне найти вашу царицу?

В ответ они засмеялись громче, чем только что смеялись мужчины, и даже флейтисты оторвались от своих флейт посмотреть, что происходит у них за спиной. Девушки перестали плясать. Вскоре Иисуса окружила праздная и любопытная толпа.

— Что тебе надо от Марии, красавчик? — спрашивали его девушки. — Приворотное зелье? Да? Предсказание судьбы? Нет, не предсказание? Колдовскую штучку, которую ты закопаешь у ворот соседа? Или немножко яду, чтобы не слышать хныканья больной жены?

— Я сегодня ничего не покупаю, хлопотуньи, — сказал Иисус.

— Тогда, значит, продаешь? — спросила его главная плясунья, судя по одежде и выговору, галилеянка, и, тряхнув ножкой, прозвенела ножными колокольчиками. — Ага, я угадала? Тонкие пальцы — пальцы вора! Ты умен, значит, ты надул охрану и отрезал пальцы и нос у разбойника Оведа, которого на прошлой неделе римляне распяли возле прудов Вифлеема. Однако как бы ты ни был умен, малыш, не стоит тебе до утра встречаться с цирюльницей! Умный человек не станет затевать с ней дело, если у него за спиной нет надежного человека и солнце не светит вовсю! Один несчастный три года назад решил назначить ей встречу у столбов Самсона, чтобы что-то продать, так она взяла его за запястье, пихнула легонько меж столбов, помахала перед ним руками, как травка колышется в роще, и приказала ему спать. Когда же он проснулся — ни ее, ни товара. Но самое главное случилось, когда он чихнул! У него отлетел нос! Потому что он был восковой. Она позаботилась оставить ему восковой вместо его собственного, который забрала себе.

— Я сегодня не торгую, дочь Израиля.

— Тогда я ничего не понимаю. Малыш, только дурак будет искать цирюльницу, пусть даже днем, если ему не надо ничего купить или продать.

— Я не скажу тебе о моем деле.

— Благослови меня от чистого сердца, и я провожу тебя туда, где ее можно найти. Но не жди от нее доброго приема, сегодня ночью она постится в своей иве.

— Ты, правда, хочешь получить от меня благословение?

— А кто же из нас не хочет? Сюда редко заходят святые люди.

— Тогда пусть Господь явит тебе Свою милость. Пусть порвется твой бубен.

Она показала ему язык и вновь стала плясать и бить в бубен. Однако он не сводил с нее глаз, и, едва она захотела сделать движение, которое называется «лошак несмысленный», бубен лопнул у нее в руках. Девушка споткнулась и на несколько мгновений застыла на месте. Потом, завизжав, она упала, и ее оттащили в сторонку, обрызгали водой, после чего она перестала визжать, но больше уже не плясала всю ночь.

— Я с удовольствием провожу тебя к Марии-цирюльнице, святой злюка, — сказала кинеянка, — и не забудь рассказать ей о порванном бубне.

— Проводи, и я скажу тебе спасибо.

Она повела его обратно, вверх по склону. Недалеко от пруда, где когда-то поймали священную рыбу, она перелезла через стену и жестом пригласила его последовать ее примеру. Однако возле самого пруда, над которым склонилась гигантская ива, девушку охватил страх. Она бросила освещенного лунным светом Иисуса и убежала прочь, крича на прощание:

— Стучи в дверь, если смеешь. Она там. Иисус не стал стучать. Он приказал:

— Дерево смерти, ива Хеврона, именами Салмона и Салмана и снявшего с себя твои зеленые оковы силача Самсона подай мне ведьму, что прячется в твоем дупле.

Мария-цирюльница (которую в хрестианских книгах называют Марией Магдалиной) кипела от злости, когда явилась его глазам. Это была высокая голубоглазая женщина с крючковатым, как клюв сокола, носом.

— Кто мешает мне поститься?

— Смотри!

— Я ничего не вижу.

— Твои глаза закрыты. Открой их. И ты увидишь.

— Кто приказывает мне?

— Прочисть свои уши, глухая гадюка. И ты услышишь.

— Учитель, чего ты хочешь от меня? — спросила она, подаваясь назад.

— Твоей помощи против врага Господа!

— Против того, кто владеет моей госпожой?

— Против него!

— Следуй за мной в дом моей госпожи, безумец, и посмей там повторить то, что сказал здесь!

— С радостью.

Глава девятнадцатая ЦАРЬ АДАМ

Мария-цирюльница повела Иисуса через калитку к пещере Махпел, к тому скалистому месту, где обычно бросали рыбью требуху. Стая бездомных собак, бродившая среди костей и протухших останков, уселась в ряд и приветливо залаяла, а когда она приказала им замолчать, они тихонько заскулили. Прямо по куче гнили она прошла к скале и сказала молитву на неизвестном Иисусу языке, хотя он знал, к кому она обращена. Мария стояла, прижав ухо к скале, словно в ожидании ответа. Наконец она навалилась плечом на камень, и он поддался. Луна осветила маленькую квадратную комнату с винтовой лестницей, уходившей во тьму.

Когда они вошли, камень встал на прежнее место. Мария вытащила из-под плаща фонарь и жестом пригласила Иисуса следовать за ней. Воздух в пещере был свежий. Они долго спускались по винтовой лестнице, пока опять не оказались перед каменной стеной. Мария произнесла ту же молитву, потом подождала ответа, потом повторила молитву, опять нажала на камень, и он отошел внутрь.

Они оказались в пещере, похожей на улей и выложенной огромными плитами необработанного известняка с нарисованными на них красными и желтыми спиралями, свастиками, перевернутыми свастиками и разветвленной молнией. Посредине возвышалась колонна-фаллос, возле которой лежала пара свернувшихся клубком скелетов, один без черепа, а между ними — позолоченные рога буйвола. Из трех углублений в пещере одно — справа — было пустым, в другом — слева — стояли две полосатые жертвенные чаши, треножник из слоновой кости и еще лежала маска бледного бородатого человека со впалыми щеками, в третьем — посредине — стоял украшенный золотом сундук с кольцами-ручками, на котором сидел золотой серафим. Напротив этих углублений уходил во тьму длинный узкий коридор. Возле входа в него к стене справа и слева были прислонены две продолговатые каменные пластины, одна из красного едомского сардиса, другая — из золотого нумидийского мрамора, с обеих сторон покрытые бесчисленными крошечными изображениями.

В обеих жертвенных чашах не было видно дна из-за черной крови. Иисус укорил Марию:

— Это кровь быка.

А она насмешливо спросила:

— Разве ты не читал, как Моисей поднял двенадцать колонн, поставленных кругом, и тринадцатую внутри них, и еще жертвенных быков и собрал их кровь в эти самые чаши?

— Я знаю, что я читал. Но это другая кровь. Ты приходишь сюда напиться из чаш бычьей крови и пророчествуешь в маске смерти с челюстью Адама.

— Что бы я ни делала, я всегда послушна моей госпоже.

— Я отвергаю ее в ее собственном доме!

— Как бы тебе не получить гангрену в ногу и проказу в рот!

— У твоей госпожи нет надо мной власти. Я никогда не был близок ни с одной из ее дочерей и никогда не взывал к ее имени. Поэтому я еще раз прошу тебя, помоги мне сокрушить ее любовника.

— Нет, бунтовщик. Почему ты не преклонил колени перед херувимом? Разве ты не узнал священный ковчег завета из Писания, который пророк Иеремия отдал моей госпоже на хранение перед бегством в Египет?

— Пророк Иеремия хорошо сделал, что убрал его с глаз людей. Когда-то святые дочери Аарона осквернили его своей мерзостью. Он стал принадлежностью смерти, и Иеремия правильно поступил, что поместил его в дом смерти.

— Возьми фонарь и прочитай, что написано на обеих табличках, и на золотой, и на красной. Они были в ковчеге вместе с черным чертовым пальцем, который твои праотцы вкатили в ковчег как амулет против дождя. Смотри, вон он лежит на дне ковчега. Это древний слезник Мириам, который (говорят) всегда был с Израилем, и за то, что он разбил его, Моисей поплатился жизнью.

Иисус взял фонарь и, делая вид, что это его не очень интересует, стал читать таблички.

— Зачем мне их читать, ведьма? Разве я не читал Писание? Смотри, здесь все перемешаны, и цари, и царевичи, и пророки Израиля.

— Все перемешалось в твоем сердце. Здесь же то одно и единственное, что есть. Только читать надо по порядку, как пахарь ведет свой плуг, сначала справа налево, потом слева направо. Где заканчивается золотая табличка, там начинается красная. Здесь сказано о людях, которые жили в стародавние времена и от которых ковчег получил свое название, о том, как они поклялись в верности моей госпоже и близнецам — царям Хеврона, а она обещала делить свою любовь и свою ненависть поровну между обоими, пока они будут ей покорны. Вот начало.

Мария забрала у него фонарь и ткнула пальцем в табличку.

Потом Мария и Иисус заспорили, и ни один из них не уступил другому:

— Посмотри на рисунок, где моя госпожа — первая Ева — сидит на своем родильном стуле под пальмой, — сказала Мария. — Люди ждут великого события, потому что у нее уже начались схватки.

— Нет, ведьма, — поспешил ответить Иисус, — это не первая Ева, это Девора судит израильтян под пальмой Деворы. Так написано.

— Неправильно. Здесь моя госпожа дает жизнь близнецам от разных отцов: Адаму, сыну Терпентинного царя, и Азазелу, сыну Падуба. Она обвязывает красной ниткой запястье Азазела, чтобы отличить его от брата Адама.

— Нет, это Фамарь, невестка Иуды, рожает своих незаконных сыновей Зару и Фареса и обвязывает ниткой запястье Зары. Так написано.

— Неправильно. Здесь маленького Азазела показывают его царственному отцу, а Адама кладут в ковчег, сплетенный из ивовых прутьев осоки, и опускают в воды Есхола, чтобы царь его не убил.

— Нет. Младенца. Самуила показывают Илии в шатре силомском, а младенец Моисей предан реке Нил. Так написано.

— Неправильно. Здесь жена пастуха кормит Адама, а моя госпожа, первая Ева, стоит поодаль и смотрит на них.

— Нет. Это фараонова дочь находит Моисея в тростнике и поручает его матери его Иохевед. Так написано.

— Неправильно. Здесь моя госпожа, первая Ева, возвращает себе девственность, купаясь в пруду Хеврона, и становится дочерью царя и моей госпожой, второй Евой.

— Нет. Царь Давид с крыши дворца в Иерусалиме увидел жену Урия Хеттеянина и воспылал к ней любовью. Так написано.

— Неправильно. Здесь опять Адам. Он уже юноша и убивает льва и медведя, повадившихся ходить в его стадо. А здесь он предстоит перед своим дядей-царем, не ведавшим о своем отцовстве.

— Нет. Это юноша Давид, сын Иессея, а это — царь Саул. Так написано.

— Неправильно. По повелению царя Адам задушил ужасного змея, который своим огненным дыханием убил тысячи подданных царя, и показывает его народу.

— Нет. Это Моисей поднимает медного серафима в пустыне, чтобы спасти народ от мора. Так написано.

— Неправильно. Здесь царь берет Адама в свой дворец. Он и его брат Азазел некоторое время были очень привязаны друг к другу.

— Нет. Это Давид и Ионафан, сын Саула, полюбившие друг друга, как свою душу. Так написано.

— Неправильно. Здесь Адам берет воловий рожон и без предупреждения нападает на стражей царя.

— Нет. Это Самегар, сын Анафов, побивает воловьим рожном филистимлян. Так написано.

— Неправильно. Здесь Адам убивает своего дядю-царя и мечом отрубает ему голову.

— Нет. Это Давид убивает Голиафа Филистимлянина. Так написано.

— Неправильно. Здесь Адам оплакивает своего дядю в дубраве Мамре.

— Нет. Это Давид оплакивает своего врага Авенира. Так написано.

— Неправильно. Здесь Адам готовится стать царем. Смотри, он отдыхает под царской ивой, готовясь к посту.

— Нет. Это Илия отдыхает. Так написано.

— Неправильно. Здесь Адам во время поста приручает диких зверей.

— Нет. Это Адам в Эдеме дает им имена. Так написано.

— Неправильно. Здесь Адама называют царем Хеврона.

— Нет. Это Самуил называет Давида царем над Израилем. Так написано.

— Неправильно. Здесь приготовления к празднеству. Адам берет в жены мою госпожу, вторую Еву.

— Нет. Это пшеница и ячмень, и мука, и пшено, и бобы, и чечевица, и жареные зерна, и мед, и масло, и овцы, и сыр коровий, и постели, и блюда, и глиняные сосуды, принесенные Давиду в дар в Механаиме. Так написано.

— Неправильно. Здесь есть и другие дары, которых ты не упомянул.

— Нет. Это Сива, раб Мемфивосфея, принес царю Давиду хлеб и изюм, и фрукты, и вино. Так написано.

— Неправильно. Здесь запечатлены состязания на брачном пире. Всю ночь дерется Адам со своими врагами. На заре он захромал на правую ногу.

— Нет. Это наш отец Иаков боролся всю ночь с ангелом в Пенуиле и там стал хромым. Так написано.

— Неправильно. Здесь, возле Беф-Оголы, брачного дерева Хромца, мимы с бычьими голосами вызывали жениха Адама побегать на хромой ноге.

— Нет. Это жрецы Ваала на Кармиле пляшут свои хромые резаск и закалывают себя, напрасно взывая к Ваалу. Так написано.

— Неправильно. Здесь Адам бежит, хромая, к своей невесте и моей госпоже, второй Еве, которая танцует возле пруда со своими пятьюдесятью дочерьми.

— Нет. Это Мириам с девушками танцует от радости возле Тростникового моря после того, как войско затонуло. И Аарон, ее брат, танцует с ней вместе. Так написано.

— Неправильно. Здесь начался брачный пир Адама, и он сидит за столом, положив ногу на скамейку.

— Нет. Это хромой Мемфивосфей приглашен на пир к царю Давиду. Так написано.

— Неправильно. После пира Адам на глазах у всех входит к моей госпоже, второй Еве, и к пятидесяти дочерям госпожи.

— Нет. Это бунтовщик Авессалом входит на глазах у всех к Авигее Кармилитянке и другим женам и наложницам своего отца Давида. Так написано.

— Закончилась золотая табличка, и восторжествовал золотой царь. Дальше надо смотреть красную табличку, и тогда восторжествует красный царь. Гляди! Видишь Адама, сотворившего лиру? Он играет на ней и поет себе во славу. Его брат Азазел, сын убитого царя, злобно смотрит на него, держа в руках копье и придумывая, как бы отомстить.

— Нет. Это Давид играет и поет псалмы, чтобы развеять печаль Саула. Так написано.

— Неправильно. Здесь Азазел пляшет голый перед ковчегом, уговаривая мою госпожу поверить ему. Она же радостно улыбается, и на голове у нее рогатый лунный убор.

— Нет. Это Давид танцует перед ковчегом, а его жена Мелхола, или иначе Егла («нетель»), насмехается над ним из-за решетки. Так написано.

— Неправильно. Здесь моя госпожа, вторая Ева, верная уговору, зовет Азазела к себе в постель.

— Нет. Это Амнон принуждает свою сестру Фа-марь лечь с ним. Так написано.

— Неправильно. Здесь моя госпожа привязывает полосы Адама к кровати, чтобы Азазелу было удобнее состричь их.

— Нет. Это лживая Делила привязывает волосы своего мужа Самсона к ткацкой колоде. Так написано.

— Неправильно. Здесь Азазел приходит ночью в комнату Адама, чтобы состричь его священные волосы.

— Нет. Это Давид, найдя царя Саула спящим в пещере, оставляет ему жизнь и отрезает кусок с его одежды. Так написано.

— Неправильно. Здесь у Адама уже срезаны волосы и священный лоскут с пятью синими кисточками тоже. А здесь Азазел со своими приятелями бьет и поносит его, когда он идет на гору умирать.

— Нет. Это Семей и его приятели поносят и бьют Давида в Бахуриме. Так написано.

— Неправильно. Здесь Азазел ослепляет Адама.

— Нет. Это филистимляне ослепляют Самсона в Газе. Так написано.

— Неправильно. Здесь Азазел зелеными прутьями ивы Хеврона привязал Адама к терпентинному дереву Хеврона и оскопил.

— Нет. Это царь Гайский, которого Иисус повесил на дереве. Так написано.

— Неправильно. Здесь Азазел поднимает двенадцать колонн, выстроенных в круг, и алтарь вместо тринадцатой. Он собирается принести Адама в жертву моей госпоже, второй Еве, поэтому рядом стоят полосатые чаши для крови.

— Нет. Это Моисей поднимает двенадцать колонн у подножия Синая — на гору Хорив — по одной на каждое колено Израиля, а чаши тут для крови убитых буйволов. Так написано.

— Неправильно. Здесь искалеченный Адам, хромая, прошел в круг, и здесь его разрубают на куски.

— Нет. Это царь Агаг, дрожа, вошел в круг в Галгале, и Самуил разрубил его мечом. Так написано.

— Неправильно. Здесь двенадцать мужей Хеврона вкушают от плоти Адамовой, а плечо Адамово оставлено Азазелу.

— Нет. Это плечо вола, сбереженное Самуилом для царя Саула и поданное ему во время пиршества в Мицпе. Так написано.

— Неправильно. Здесь посланец приходит к моей госпоже, второй Еве, и говорит ей: «Сделано». Она заворачивается в саван и становится третьей Евой, а возле нее собака, сова и верблюд.

— Нет. Это Ревекка сходит с верблюда и покрывает лицо при виде нашего отца Исаака, который подходит к ней, чтобы предложить стать его женой. Так написано.

— Неправильно. Здесь народ Хеврона оплакивает Адама. Дурак, неужели тебе неведомо, где ты стоишь? Это самое дальнее помещение пещеры Махпел. Злой Иосия заложил вход сюда, но мы, кинеяне, хорошо храним тайну второй двери. Гляди, здесь моя госпожа, третья Ева, несет ободранные кости Адама в эту самую пещеру, чтобы положить их в погребальный ковчег.

— Нет. Это дети Израиля оплакивают Моисея на вершине Фасги. И Господь в облаке, чтобы люди не увидели Его лица и не умерли, хоронит его тайно в долине Моавитской. Так написано.

— Неправильно. Здесь тебе нечего сказать, потому что наконец-то ты видишь мою госпожу в Троице. Мою госпожу, первую Еву, белую, будто она больна проказой, мою госпожу, вторую Еву, черную, как шатры моего народа, мою госпожу, третью Еву, которая милосердно покрыла свое лицо, чтобы ты не умер. Гляди, как дух Адама простерся перед моей тройственной госпожой и завладел ею с ее согласия, а Азазел, пораженный, смотрит на них.

— Нет. У меня есть, что возразить тебе! Это Моисей жалуется Господу на свою сестру Мириам, а рядом его брат Аарон, который насмехался над его женой-эфиопкой. Аарон простерт перед Господом, который наказал Мириам проказой. Так написано.

— Неправильно. Твои увиливания тебе не помогут. Гляди, здесь моя госпожа отвечает на мольбу Адама. Его дух подымается от сухих костей в погребальном ковчеге и, угрожая Азазелу, еще раз поворачивает колесо жизни. Он еще раз родится у моей госпожи, первой Евы, и будет ей сыном и Азазелу — братом-близнецом.

— Нет. Все не так. Это царь Саул разговаривает с волшебницей из Ен-Доры, которая вывела дух Самуила из костей Самуила. Так написано.

— Неправильно. Всё здесь, клянусь именем Матери! Здесь кончается красная табличка, и надо взять золотую табличку, где моя госпожа, первая Ева, в родовых муках лежит под пальмой.

— Я уже на все ответил. Зачем начинать сначала?

— Твои ответы не годятся для моей тройственной госпожи.

— Сущий Бог, в которого я верю, гораздо могущественнее твоей госпожи. Он может сотворить нечто из ничто. Он может сделать то, что было, не бывшим вовсе. На ее древних табличках завет смерти, и Господь Бог перевернул их и отставил в сторону у колодца в Кадесе, когда Он через своего раба Моисея провозгласил новый завет жизни. В Книгах Моисея есть этот завет. Они хранятся в святом ковчеге в каждой синагоге, где живут евреи, а сам завет начертан на таблице каждого верного Господу сердца.

— Как бы Он ни был могуществен, сумеет ли Он освободить тебя из дома смерти в долине смерти? Еще ни один человек, поносивший мою госпожу в ее доме, не вышел отсюда живым. Дурак, на этом месте прощаются с жизнью все безрассудные дураки. Коридор завален их костями.

— Написано: «Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мной…» Моя судьба будет такой, какой назначит ей быть Отец, а не твоя госпожа. Нет надо мной власти Женщины. Я пришел разрушить сделанное ею.

Мария-цирюльница принялась гребнем из слоновой кости расчесывать свои длинные белые волосы и, расчесывая их, призывать древние силы зла погубить Иисуса. Она звала шедим с ногами, покрытыми чешуей, и гнусавых рухим, и зловредных миззиким, и живущих в горах козлоподобных сеирим, и с ослиными копытами лилим из песчаной пустыни, и Савири, демона слепоты, который живет невидимый в лужах, и демона каталепсии Руах-Зилахту, и Бен-Нефилима, демона эпилепсии, и демона ночных кошмаров Руах-Кецарита, и демона безумия Руах-Тегапита, и демона печали Руах-Кардияко, и Шиббету, и Руах-Зенунима, и Девера, демона чумы, и, наконец, Пуру, коварного демона лени и беспамятства, которого богобоязненные иудеи страшатся больше всех остальных.

Они явились и яростно крутились вокруг Иисуса, стараясь сорвать святую бахрому с его одежды и амулеты с его руки и со лба. Он же оставался спокоен и недоступен им, только губы его трижды три раза прошептали: «Слушай, о Израиль», Три раза, чтобы одолеть первую Еву, три раза, чтобы одолеть вторую Еву, и три раза, чтобы одолеть третью Еву. Когда с этим было покончено, он сказал:

— Именем благословенного Бога Израиля, уйдите от меня, творения ночи и смерти, туда, где Вершителем Всего вам назначено быть.

И они все с невнятным бормотаньем один за другим исчезли.

Мария громко крикнула:

— Я знаю тебя, враг моей госпожи! Наконец-то ты явился сюда, отступник Адам, сын Давида!

Иисус велел ей замолчать, но она зажала уши руками и завизжала:

— Отступник был изгнан из рая в Эдеме, изгнан из Хеврона. Он должен был скитаться по земле, но сказали пророки, что когда-нибудь он вернется в Хеврон посчитаться с Великой Богиней. Отступник может свергнуть свою мать, первую Еву, он может отвергнуть свою невесту, вторую Еву, и все же третья Ева, его жена, подчинит его себе.

— Если первая Ева будет отвергнута из любви к Вездесущему, и вторая Ева будет отвергнута из любви к Вездесущему, найдет ли третья Ева косточки, чтобы похоронить их?

Мария крепкими, как у собаки, зубами прокусила себе руку и стала жадно пить кровь. Потом схватила маску старого Адама, надела ее на себя и, то и дело всхлипывая, принялась прорицать грубыми гекзаметрами:

Когда она прокаркала последние стихи, фонарь зашипел и чуть было не погас. Холодная капля упала с потолка на ногу Иисусу, через минуту — другая.

Он сказал:

— При чем тут старый Адам, еле слышно лепечущий во прахе? Новый Адам приходит с именем Высочайшего, чтобы покончить с прошлым, связать Женщину ее же волосами и надеть несокрушимые оковы на врага Господа. В старом Адаме все умирает, в новом Адаме все оживает.

— Осторожно! Зверей, которые вошли в круг, очерченный тобой под хоривским терном, было четыре числом. Троих ты приручил, а четвертый разве не идет в стороне от них?

Задрожал Иисус и взмолился:

— Господи, кто разберется в его блужданиях? Молю, очисть меня от моего неведомого греха!

Мария сняла маску, рассмеялась и принялась поносить Иегову. Тогда Иисус схватил ее за волосы, и она, как гиена, дралась с ним.

— Именем Того, Кто властен над всеми горами и норами, покинь ее! — крикнул он.

Один за другим нечистые с неохотой вылетели у нее изо рта. Он назвал их всех по имени и навсегда запретил им забираться к ней внутрь. Первым был Алука, лошак несмысленный, вторым — Зевув, трупная муха, третьим — Аквар-мышь, четвертым — Аталев — летучая мышь, пятым — Гинсимет-ящерица, шестым — Арневет-заяц, седьмым и последним — Шафан-кролик. С каждым выдохом она сопротивлялась все меньше и в конце лишь дрожала, опустошенная и обессиленная, не в силах даже закрыть рот.

Он освободил ее и сказал примирительно:

— Пойдем, Мария! Вернемся на землю живых. Мы разделались с твоими мучителями.

Она открыла дверь и пошла первой по лестнице, так качаясь из стороны в сторону, что на нее было страшно смотреть. Она открыла вторую дверь, и ночной ветер затушил фонарь у нее в руке. Бок о бок ступили они на освещенную звездами землю, ибо луна скрылась за облаком.

Мария прошла немного вместе с Иисусом по дороге в Иерусалим, но неожиданно села на обочину и заплакала горючими слезами. Едва слышно она прошептала ему:

— Ладно, господин, это еще не конец. Когда Мать призовет меня к себе, я исполню свой долг.

— Конец будет, когда пожелает Вездесущий.

Несколько дней оставалось до летнего солнцестояния. Иисус стоял на восточном берегу Верхнего Иордана, где река широко течет между высокими скалистыми берегами. Он терпеливо ждал. Иоанн в белом полотняном одеянии, подпоясанный, стоял в реке, и еще девять свидетелей собрались на противоположном берегу.

— Иди, господин! — крикнул Иоанн. — Ибо сказано: «Я вложу в вас дух мой, и оживете…»

Иисус разделся и вошел в реку. Водой из потока Иоанн наполнил два кувшина, один — золотой, а другой — из белой глины, закрученный спиралью, потом вылил двойную струю на голову Иисусу и на тело его и пропел древние стихи, сохранившиеся почти без изменений во втором псалме:

И прокричал в восторге:

— Смотри, Господи, твоя Ка нисходит к тебе голубкой!

Иисус поднял голову. В это мгновение солнце вышло из-за скалы на востоке и засверкало в водах Иордана. Ка — это судьба, или двойник царя, и во время коронации египетского фараона ее рисуют как слетающего к нему ястреба. Но Иисус еще не получил царского титула от Ястребиной царицы.

Осиянный славой, он перешел на другой берег. Иоанн последовал за ним и, взяв чашу с терпентинным маслом, вылил его ему на голову.

— Именем Господа нашего, Бога Израиля, я нарекаю тебя царем Израиля!

Стоявшие на берегу стали трубить в трубы и кричать:

— Боже, спаси царя! Они кричали от радости.

Потом, держа в руках цельнотканое полотняное одеяние, какое носят первосвященники, вперед выступил Иуда из Кериофа и сказал:

— Мой прежний учитель перед смертью повелел мне одеть тебя в него, когда тебя помажут на царство.

И он одел Иисуса.

Иоанн усадил его в крытые носилки, и, сменяя друг друга, девять свидетелей понесли его на север, в Галилею. На второй день они подошли к крутому склону горы Фавор. Иоанн поспешил наверх сквозь заросли падуба, терпентинных деревьев, мирта, рожковых деревьев и горных маслин, и дикие звери разбегались перед ним во все стороны. Он поднялся на вершину горы, где на плоской площадке расположено селение Атавирий — некогда торжище и общая святыня трех колен Израилевых — Иссахарова, Завулонова, Не-ффалимова.

Это здесь в дни судей три колена объединились под предводительством Барака и пророчицы Деворы, и Барак напал отсюда на колесницы Сисары в долине Киссона, а в более поздние времена здесь поставили золотых тельцов в честь Атавирия, бога горы — «западни для уловления обманутых», как назвал их пророк Осия. Жители Фавора соединяют Атавирия с Иеговой, греческие мифографы описывают его как одного из Тельхинов, то есть бога пеласгов, а для ессеев Атавирий — титул их полубога Моисея. Другое горное святилище того же бога — Атабир на острове Родосе, где два медных быка, говорят, громко ревут, когда что-то должно случиться. Атавирий будто бы способен принимать любой облик, подобно Дионису или пеласгийскому Протею, или богу Хорива, который явился Моисею в кусте акации в Кадесе и назвался: «Я есмь Сущий».

В стародавние времена Фавор была не единственным святилищем Атавирия в Израиле. В своем венчальном шествии царь Саул посетил также терпентинную рощу Атавирия на горе Ефраим. А на Фаворе до сих пор устраивают ежегодную ярмарку. Во времена же Иисуса галилейские патриоты называли Иегову «Владыкой Завулона», говоря: «Ничто не мешало святому городу быть построенным на Фаворе, разве только Господу угодно было сделать иначе». «Ничто», прямо скажем, преувеличение, ведь на Фаворе нет источников, и жители полностью зависят от дождей.

Иоанн сразу отправился в дом блюстителя Фавора — ессея Никки, то есть Никанора, и разбудил его.

— Царь идет. Ты слышишь, блюститель? Царь идет: единственный сын Мелхолы. И отец его был царем!

Никанор, еще не совсем проснувшись, крикнул:

— Уходи, путник, не говори вздора!

— Я — Иоанн из Аин-Риммона, пророк, помазавший его на царство. И я объявляю: он истинный царь. Ребенком он спасся от меча Архелая в Вифлееме Иудейском, ибо сыны Раав увезли его в Египет.

— Есть ли на нем царские меты?

— Остается добавить восьмую. Он уже выдержал бдение и укротил диких зверей Хорива, и новая наследница Мелхолы призвана к Камню Подножия. Договор между царем и ее опекуном Лазарем Вифанским подписан и засвидетельствован.

— Где царь?

— Он идет следом.

— Веди его в священную рощу, и мы посмотрим, какой он царь.

На рассвете Иоанн привел носильщиков на поляну в священной роще, где Никанор уже ждал Иисуса. Носилки опустили, и Иисус ступил на землю.

Семь деревьев росли по кругу, посыпанному морским песком, — ракита, ива, падуб, миндаль, терпентинное дерево, айва и гранат. Никанор внимательно следил, как Иисус благословлял все деревья по очереди и пел:

Никанор внимательно следил, под каким из семи деревьев сядет Иисус, и удивлялся, что он не приблизился ни к дереву царственности, ни к дереву волшебства, ни к дереву силы, ни к дереву мудрости, ни к дереву богатства, ни к дереву святости, а смиренно опустился на колени под деревом любви.

Иисус, прочитав мысли Никанора, спросил:

— Разве не через это дерево мудрый Соломон возвестил иносказанием о любви Господа к Израилю: «В тени ее я люблю сидеть, и знамя его надо мною — любовь»?

Никанор почтительно склонился перед Иисусом и спросил его:

— Господин, готов ли ты претерпеть необходимое для царя? Готов ли ты стать калекой?

— Готов. Написано: «Вот, раб Мой будет благоуспешен, возвысится и вознесется, и возвеличится. Как многие изумлялись, смотря на Тебя, — столько был обезображен паче всякого человека лик Его, и вид Его — паче сынов человеческих! Так многие народы приведет Он в изумление; цари закроют перед Ним уста свои, ибо они увидят то, о чем не было говорено им, и узнают то, чего не слыхали».

На третий день, перед самым рассветом, Иисуса с факелами проводили к Камню Подножия, который прежде был восточным жертвенником давно уже исчезнувшего гилгала, каменного круга. Возле камня стояла Мария из Вифании, дочь Иосия, прозванного Клеопой, прекрасная собой родственница Марии, матери Иисуса, рядом с ней сама Мария, а из лесного мрака вышла еще одна женщина с лицом под покрывалом и стала возле них, но не сказала ни слова.

Никанор привязал, как полагалось по обряду, голубиные крылья к спине Иисуса.

— Не бойся, великий господин. Господь наш повелел ангелам позаботиться, чтобы ты не разбил свою священную стопу.

Когда рассвело, Иисус взошел на камень, и Мария, дочь Клеопы, вскричала:

— Лети, Голубь из Голубей, лети!

Кинеяне стали забрасывать Иисуса камнями, палками и грязью, пока наконец, окровавленный и обезображенный, он не упал с камня, как крылатый Икар падает с неба на знаменитой картине Зевксиса, однако семь старейшин Фавора, названных архангелами Рафаилом, Гавриилом, Самаилом, Михаилом, Изидкиилом, Анаилом и Кефарилом, стояли у камня и подхватили Иисуса прежде, чем его ноги коснулись земли.

Кстати, и великий царь Вавилона во время венчания на царство терпел удары по лицу от священника, и царь Ирод, венчаясь на царство Иудейское, прошел через такое же унижение и тогда-то вспомнил пророческие удары, нанесенные ему отцом Менахемом в Восоре. Однако ритуальное избиение царя Иисуса семью старейшинами Фаворскими, совершаемое во исполнение пророчества, было гораздо более древнего происхождения и гораздо более жестокое.

Они били его, семеро — одного, пока он не упал на широко расставленные колени. Тогда самый высокий и самый смелый взобрался на камень и с него бросился на Иисуса. Это был конец ритуального избиения, во время которого Иисусу вывихнули левое бедро. У него сместилась головка кости, и нога судорожно вытянулась и вывернулась, так что отныне он был хром священной хромотой — так это называлось. Он обрел восьмую царскую мету, не издав ни единого крика, ни единого стона и не попросив о пощаде. Старшая Мария и младшая Мария заливались слезами от жалости к нему. А высокая старуха, стоявшая с ними рядом, вдруг откинула покрывало и расцеловала младшую Марию в обе щеки, после чего страшно расхохоталась и вновь скрылась в лесу.

Кинеяне, бережно подняв Иисуса, принялись молить его о прощении. Они вымыли ему лицо, наложили мазь на его раны и ближе к вечеру отнесли его в носилках в сад Никанора под широкий навес из кедровых досок и пихтовых веток. При его появлении все, кто там был, молча вскочили на ноги.

С западной стороны под навесом стоял покрытый пурпуром трон. Мария Клеопова сидела на нем, одетая, как царица, — в золотом платье, в ожерелье из янтаря и раковин, со звездной диадемой на голове. Семь старейшин вышли вперед, чтобы послужить Иисусу, Кефарил надел ему на ноги алые царские котурны с золотыми высокими, как у трагиков, каблуками. Четыре ангела низшего чина облачили его в священные одежды. Рафаил увенчал его золотым венцом, а Гавриил вручил ему скипетр из тростника-пушицы.

Когда облачение завершилось, царица, ласково улыбнувшись, чинно сошла с трона и подала ему руку. Превозмогая боль, он одолел три ступеньки и сел рядом с ней, ибо смыслом сего венчания был брак с наследной владетельницей земли.

Затрубили бараньи рога, раздались приветственные крики, и брачный пир начался. В честь царя и царицы зарезали белого быка, и теперь, проголодавшись после целых суток поста, все ждали, когда Иисус подаст знак, вкусив от священной лопатки.

Но он отодвинул ее в сторону со словами:

— Тот, кто любит меня, воздержится вместе со мной. С прежним обычаем покончено.

Никто не осмелился перечить ему, и быка унесли, чтобы предать его земле. Однако он принял чашу красного вина из Назарета, из древнего Дома Вина, принадлежащего святилищу Фавора, и разделил ее с царицей. Кинеяне тоже выпили вина, освобождаясь на время от обязательного для назореев воздержания. Принял он и хлеб из Вифлеема Галилейсхого, древнего Дома Хлеба, и разделил его с царицей до самой последней крошки.

Потом, под свирель и барабан, кинеяне двумя полу-хориями запели благословение Рахили Израилю, тайную песнь священного года, в которую включены имена первоначальных четырнадцати колен, и Дины тоже, от Рувима до Вениамина:

Потом мужчины пели первую часть сорок четвертого псалма — песнь любви в честь свадьбы царя Давида, в которой царю предлагается перепоясать себя по бедру мечом и скакать в царских великолепных одеждах на битву, потому что Господь навеки установил его трон, вручил ему скипетр и помазал его елеем радости.

Женщины во главе с сестрой царицы, Марфой, пели вторую часть псалма:

Потом прибежали танцоры, одетые, как птицы и звери, и веселили всех, пока не настало время Иисусу и Марии удалиться в брачные покои. Однако Иисус повернулся лицом к своей царице, и его слова устрашили всех еще более, чем нежелание вкусить от лопатки быка. Ни тени сомнения не было в его голосе, когда он говорил:

— Я — твой царь. Я пришел не возродить древний обычай, а положить ему конец. Возлюбленная моя, не сотворим темного, смертельного действа. Ты — моя сестра! Ты — моя сестра! Ты — моя сестра!

Таким образом он твердо отверг их воссоединение в браке. Молчание, словно смерть, пало на потрясенных людей. Царица Мария сначала густо покраснела. Потом побледнела как смерть.

Первой заговорила Мария, мать Иисуса. Она встала и строго спросила Иисуса:

— Мой сын, что же ты делаешь со своей невинной невестой? А если б царь, твой отец, повел себя так же бесчестно?

Он ответил:

— Женщина, власть Мелхолы покинула тебя, и отныне она в руках твоей невестки. И это дело мы должны решить между собой.

Ессей Лазарь, брат царицы и ее опекун со времени смерти их отца Иосия Клеопы, попытался успокоить сестру:

— Царь поступил мудро и посрамил всех нас. Только идя по этой дороге, мы можем познать чистую любовь. Утри слезы, Мария. Утри слезы из любви к Вездесущему.

— Разве мой господин царь, — спросила она, — мудрее царя Соломона, чья сестра была также его супругой? С голубиными глазами Соломон всю ночь лежал у нее между грудей на зеленой постели в их просторной беседке и, как голубь, искал расщелину в скале. Однако кто я такая, чтоб быть судьей в этом деле? Я открываю мое лицо перед моим царем, и его слово — закон для меня.