Целитель

Глава первая. Ученик доктора Ко

Керстены были состоятельными буржуа и со времен Средневековья производили прекрасную фламандскую парусину, однако большое наводнение, разорившее Голландию около 1400 года, смыло с лица земли их фабрики и мастерские.

После случившейся катастрофы Керстены переехали в немецкий Гёттинген. Там они снова занялись тем же ремеслом и восстановили свое состояние. В 1544 году, когда Карл V посетил этот город, Андреас Керстен занимал должность члена муниципального совета. Император оценил его заслуги по достоинству и хотя и не даровал ему дворянство, но все же пожаловал ему герб — две скрещенные балки, увенчанные рыцарским шлемом и усыпанные французскими лилиями.

Семья благополучно прожила в Гёттингене еще сто пятьдесят лет. Но потом все уничтожил пожар, и на этот раз они разорились окончательно.

Подходил к концу XVI век. Надо было заселять Бранденбург. Суверен этих мест маркграф Иоганн Сигизмунд подарил Керстенам сто гектаров земли. Они стали фермерами и еще двести лет работали на полях. Когда XIX век подходил к концу, а Бранденбург превратился всего лишь в одну из провинций Германской империи, Фердинанд Керстен в расцвете лет погиб под копытами бешеного быка — на той самой земле, когда-то дарованной маркграфом его геттингенскому предку.

Вдова, оставшись почти без средств к существованию и с большой семьей на руках, продала ферму и поселилась в соседнем городке, где, как ей казалось, растить детей будет легче.

Ее младший сын Фредерик, будущий отец нашего героя, стал агрономом. Так как своей земли у них больше не было, он искал работу. Место управляющего нашлось в Лифляндии, которая в те времена принадлежала царской России. Ему пришлось покориться судьбе, теснившей семью все дальше и дальше на восток.

Огромное имение в Лифляндии, которым предстояло руководить Фредерику Керстену, называлось Луня. Его хозяином был барон фон Нолькен. Сословия, к которому он принадлежал, больше нет, но в те времена в Восточной и Центральной Европе таких семей было много. Магнаты и бароны — владельцы гигантских земельных угодий размером с целые провинции, беспечные прожигатели жизни — оставляли свое имущество в руках управляющих и уезжали за границу тратить свои огромные доходы.

Фредерик Керстен был кристально честен и обладал таким богатырским здоровьем, что, прожив на свете девяносто один год, не проболел ни дня. Всю свою силу и порядочность он полностью отдал тому, что было его единственной страстью, — работе на земле. Он мог бы еще долго управлять поместьем в отсутствие хозяина. Но ему по делам приходилось часто ездить в Юрьев, главный город провинции, известный своим старинным университетом, и там он познакомился с дочерью начальника почты Ольгой Штубинг и увлекся ею. Привязанность оказалась взаимной, они поженились. Он оставил службу у барона фон Нолькена и занялся приумножением собственности своей жены и тестя. У них было небольшое имение в окрестностях Юрьева и три дома с большими садами в самом городе.

Фредерик Керстен и Ольга Штубинг были очень счастливы.

Молодая жена была необычайно добра. Почти каждый день она приглашала к себе, лечила и кормила детей из бедных семей. Те, кто в чем-либо нуждался, привыкли в трудную минуту обращаться к ней за помощью. В округе хорошо знали, что она простым массажем лучше всяких докторов могла вылечить мелкие переломы, невралгию, ревматизм и боли в животе. Когда люди удивлялись, как это у нее получается, хотя она нигде не училась, она скромно отвечала: «Это у меня от природы, я унаследовала дар от матери».

Ранним утром 30 сентября 1898 года Ольга Керстен родила сына. У него был очень примечательный крестный — посол Франции в Санкт-Петербурге. Высокопоставленный дипломат увлекался сельским хозяйством, а агроном Фредерик Керстен часто приезжал в столицу по делам имения — так между ними завязались дружеские отношения. Президентом Франции в то время был Феликс Фор. В его-то честь крестный-посол и назвал крестника Феликсом.

Первые годы малыш рос в атмосфере доброты, нежности, честности и здравомыслия. Свойственные русским семьям доброта и радушие прекрасно сочетались с несомненными добродетелями и умеренностью старой Германии.

Что же касается города, где подрастал мальчик, то он был прекрасен, как на гравюрах былых времен. Дома были деревянные, неоштукатуренные, сложенные из толстых бревен. Каменные фасады были только на Николаевской улице, названной так в честь правившего царя. Там по воскресеньям катались роскошные экипажи, запряженные великолепными лошадьми, в теплое время года — ландо и открытые коляски, зимой — сани, укрытые меховой полостью. Юрьев стоит на реке Эмбах, которая впадает в озеро Пейпус. Когда река замерзала, там катались на коньках. Гимназисты и студенты, в форменных фуражках и мундирах, не жалея сил, вились вокруг румяных от мороза гимназисток, носивших, как и повсюду в России, одинаковые коричневые платья с передниками.

Юрьев был административным центром всей провинции. Губернатор, чиновники, члены городского совета и полицейские своим гостеприимством, простодушием и взяточничеством больше всего напоминали персонажей гоголевского «Ревизора» или «Мертвых душ». Длиннобородые купцы, с массивными затылками, скрипучими сапогами и необычным говором, казалось, вышли из пьес Островского. Проходя мимо собора, мужики непременно плюхались на колени. А во время крестных ходов вся Святая Русь блистала иконами и облачениями возглавлявшего эти шествия православного духовенства. Семьи были большими, праздники — частыми, двери держали нараспашку, а столы — накрытыми.

В этом архаичном, медлительном и беспечном мире, полном лености и щедрости, жизнь ребенка — конечно, при условии, что он принадлежал к зажиточному классу и не имел никакого представления о чудовищной бедности народа, — была волшебной и радостной.

Самыми запоминающимися событиями в беззаботной жизни маленького Феликса Керстена были благотворительные вечера, где пела его мать (за чудесный голос и музыкальную одаренность ее прозвали «лифляндским соловьем») и где он тайно объедался сладостями. Были еще каникулы на море в Териоках, в Финляндии; подарки на день рождения, на Рождество, на Пасху…

Однако его благоденствие омрачали недостаточные успехи в школе. Он не был бездарным, но ему не хватало внимания и усердия. Учителя говорили, что ничего серьезного из него не выйдет. Он был небрежен, все время о чем-то мечтал и слишком любил вкусно поесть.

Его отец, трудившийся без устали, не мог с этим смириться. Он решил, что в семье с сыном обходятся слишком мягко. Когда мальчику исполнилось семь лет, его отослали в пансион в ста километрах от Юрьева. Там он без особого успеха провел пять лет, после чего уехал в Ригу, которая славилась высоким уровнем образования и строгостью преподавателей. Там Феликс Керстен с большим трудом, но окончил все-таки среднюю школу.

В начале 1914 года отец отправил его в Германию, в знаменитую сельскохозяйственную школу, которая находилась в земле Шлезвиг-Гольштейн, в городке Йенфельд.

Через шесть месяцев Феликса Керстена настигла Первая мировая война. Он вдруг оказался отрезан от России и своей семьи. Однако ему недолго пришлось об этом жалеть. Немцев в балтийских губерниях, на границах империи, было так много и они так тщательно берегли свои корни, что царское правительство им совершенно не доверяло. Тысячи семей были высланы в Сибирь и Туркестан. Родители Керстена не стали исключением. Местом их жительства на все время войны стала крошечная деревушка, затерянная где-то на унылом берегу Каспийского моря.

Феликс Керстен, которому тогда было всего шестнадцать лет, оказался отделен от семьи воюющими армиями и огромными расстояниями. Он остался один — без всякой помощи и поддержки. Настал момент истины.

До сих пор этот толстый мальчик — любитель вкусно поесть, беспечный мечтатель — плохо понимал ту страсть, с которой относился к работе его отец. Однако теперь, повинуясь инстинкту самосохранения, он в один миг понял и принял эту добродетель. С этого момента она станет главным двигателем всей его жизни.

Через два года он получил в Йенфельде диплом инженера-агронома и отправился на стажировку в одно из имений в Ангальте. Немецкие власти не чинили никаких препятствий студенту, отцом которого был немец, — его считали подданным императора Вильгельма II. Но, кроме прав, были еще и обязанности. В 1917 году Феликсу Керстену предстояло пойти в армию.

Сам он был крупным и плотным, двигался спокойно и осмотрительно, а рассуждал здраво. Он ценил немецкую работоспособность, методичность, немецкую музыку и культуру, но прусский милитаризм, военная форма, а главное, помешанные на дисциплине и шовинистически настроенные офицеры и унтера были ему отвратительны. К тому же к России своего детства он тайно испытывал ностальгическую нежность. Воевать против нее ему претило — да еще по причинам, которые ему совсем не нравились. В результате он нашел что-то среднее, вернее сказать, компромисс.

Большие конфликты в Европе, грозившие расшатать сложившийся порядок, давали малым нациям, поглощенным великими империями, надежду, а порой и шанс обрести свободу. Чтобы получить свободу, маленькие народы иногда помогали тем, кто угрожал их хозяевам. Например, во время Первой мировой войны чехи дезертировали, чтобы сражаться на стороне России против своих угнетателей — австрийцев. А финны, наоборот, сформировали в Германии добровольческий легион, чтобы освободиться от владычества русских. В него Феликс Керстен и записался.

Тем временем в России вспыхнула революция. Царской армии больше не существовало, и страны Балтии взялись за оружие, чтобы сражаться за свою независимость. Финны послали свои военные части на помощь эстонцам. Там оказался и Феликс Керстен, ставший к тому времени офицером финской армии. Он дошел до Юрьева, своего родного города, который после освобождения стал называться по-эстонски — Тарту. Там он с радостью встретился с родителями, которые вернулись домой с берегов Каспия после заключения Брестского мира. Это было в 1919 году.

Его мать по-прежнему была добра и великодушна. Отец был все так же крепок и готов работать без устали, хотя ему было уже почти семьдесят лет. Аграрные реформы новой эстонской власти, направленные на расширение прав крестьян, он воспринял философски, хотя у него отобрали почти всю его собственность.

— У меня осталось еще довольно много земли — чтобы обрабатывать в одиночку, вполне хватит, — с улыбкой сказал он сыну, когда тот уезжал обратно в полк, продолжавший сражаться с Красной армией.

Феликс Керстен провел всю зиму на болотах, без крыши над головой. В результате он заработал ревматизм, лишивший его возможности ходить, и вынужден был на костылях отправиться в военный госпиталь в Хельсинки.

Во время лечения Керстен задумался о будущем. Он мог остаться в финской армии, где он числился в лучшем гвардейском полку. Но жизнь военного ему совсем не нравилась. Его диплом агронома? У него больше не было земли, где он мог бы применить свои знания по сельскому хозяйству, а работать на чужих он не хотел.

После долгих раздумий Керстен решил стать хирургом. Он поделился своими мыслями с главным врачом госпиталя майором Экманом. Майор проникся симпатией к молодому офицеру, всегда спокойному и отличавшемуся зрелостью суждений.

— Послушайте, приятель, — сказал майор, — я сам хирург и могу заверить вас, что учиться надо будет очень долго. Это будет очень сложно, особенно для вас. У вас ведь нет денег, и придется одновременно с учебой зарабатывать на жизнь.

Старый доктор взял Керстена за руку и продолжил:

— На вашем месте я бы попробовал заняться медицинским массажем.

— Массаж! Но почему? — удивился Керстен.

Майор Экман развернул его руку и указал на плотную сильную ладонь с толстыми короткими пальцами.

— Эта рука очень подходит для массажа, а для хирургии она годится гораздо меньше.

— Массаж… — вполголоса повторил Керстен.

Он помнил, как во времена его детства к матери приходили крестьяне, чтобы она своими проворными пальцами лечила растяжения, разрывы мышц и даже небольшие переломы. У его бабки и прабабки были те же способности. Он рассказал об этом доктору.

— Вот видите! У вас наследственный дар, — сказал майор Экман. — Возьмите костыли и идите за мной в поликлинику. Там вы получите первые практические уроки.

С этого дня госпитальные массажисты, лечившие раненых солдат, начали обучать Керстена. И месяца не прошло, как солдаты стали отдавать предпочтение младшему лейтенанту-ученику, а не штатным профессионалам. А он с каким-то почти пугающим его изумлением и странным ощущением счастья понял, что его руки способны приносить страждущим облегчение и покой, возвращать здоровье.

В северных странах и особенно в Финляндии искусство массажа было старинным и очень уважаемым занятием. Одним из самых известных специалистов в Хельсинки был доктор Колландер. Его приглашали в госпиталь, чтобы лечить самые сложные случаи. Он познакомился с Керстеном и, оценив его талант, взял к себе в ученики.

Следующие два года для молодого человека были очень трудными с материальной точки зрения. Он не пропускал лекции и практические занятия, но, чтобы не умереть с голоду, подрабатывал докером в порту Хельсинки, официантом и мойщиком посуды в ресторанах. У него было крепкое здоровье и отменный аппетит, позволявший есть все что угодно. Там, где другой бы отощал, он только становился дороднее.

В 1921 году он получил диплом массажиста. Профессор сказал ему: «Вам следует поехать в Германию и продолжить обучение».

Керстен счел совет полезным. Через некоторое время он — без гроша в кармане — приехал в Берлин.

Вопрос с жильем решился просто. У родителей Керстена в немецкой столице были старинные друзья: вдова профессора Любена, жившая вдвоем с дочерью Элизабет. Семья Любен была небогата, но обе дамы были образованны и культурны и с радостью приютили у себя нищего студента. Что же касалось всего остального — еды, одежды, платы за обучение, — то Керстен поступал так же, как в Хельсинки, то есть хватался за любую работу, которая была ему по плечу. Он мыл посуду в ресторанах, снимался в кино, а иногда, по рекомендации финляндской миссии, служил переводчиком для финских коммерсантов и промышленников, которые приезжали в Берлин по делам, не зная ни слова по-немецки. Бывали хорошие недели, бывали и плохие. Керстен жил впроголодь и почти никогда не ел досыта. Одежда тоже оставляла желать лучшего, а подметки порой отваливались. Но он терпеливо переносил лишения. Он был молод, силен и готов к любым испытаниям. Характер у него был уравновешенный, а сам он был оптимистом.

Кроме того, прямо в доме, где он жил, ему повезло найти замечательного и верного союзника — Элизабет Любен, младшую дочь хозяйки. Она была заметно старше него. Однако они сразу подружились. Элизабет Любен была умна, добра и энергична, и ей нужно было куда-то приложить свои силы. Такой храбрый, такой веселый и такой бедный молодой человек, в один прекрасный день появившийся в доме ее матери, казалось, был послан самой судьбой. А он, снова вынужденный начинать все сначала в незнакомом городе, без поддержки семьи и без денег, как иначе он мог ответить на ее преданность и самоотверженность? Только нежностью и благодарностью.

Вообще-то Керстен проявлял весьма активный интерес к противоположному полу. В девушках и женщинах, которые ему нравились, он видел типажи, в изобилии населявшие страницы так любимых им русских и немецких сентиментальных романов. Для него они были ангелами, поэтическими видениями. Он вел себя со старомодной учтивостью, окружая дам восхищенным вниманием. Такое поведение совсем не сочеталось с его цветущим видом, преждевременной полнотой и благодушным выражением лица. Но девушки и женщины были ему рады. Он имел успех. Был ли этот успех платоническим? Трудно поверить… Любовь к хорошей кухне вряд ли была единственной формой чувственности, доступной Керстену.

Но отношения с Элизабет Любен никогда не выходили за рамки чистой и невинной дружбы. Возможно, что эта сдержанность была вызвана существенной разницей в возрасте, но похоже, что причина была гораздо глубже, и оба они прекрасно ее осознавали. Взаимная привязанность между Феликсом Керстеном и Элизабет Любен была столь редкой, столь драгоценной, что они, повинуясь безотчетному инстинкту, не стали подвергать ее риску, которому ее могли подвергнуть чувства иной природы. Это было верным решением. Они дружат до сих пор, вот уже почти сорок лет. Превратности судьбы, изменения финансового положения и семейной ситуации, всеевропейская трагедия, пять ужасных лет войны — все это только укрепило духовный союз, возникший в 1922 году между девушкой из добропорядочной буржуазной семьи и нищим молодым студентом.

Их дружба зародилась очень естественно, без всякого внешнего повода, без какого бы то ни было накала страстей. Спокойно, постепенно — как нечто само собой разумеющееся. Элизабет Любен чинила, стирала и гладила белье и одежду Керстена. Затем Керстену понадобились новые ботинки, но купить их у него не было никакой возможности. Чтобы выручить его, Элизабет тайно (о чем он узнал сильно позже) продала доставшийся ей в наследство единственный крошечный бриллиант. Пока она чинила и штопала, Керстен поверял ей свои надежды и планы или просто занимался, сидя рядом с ней. Для него она стала и старшей сестрой, и матерью.

В то время в Берлине преподавал всемирно известный хирург профессор Бир. Хотя он и так был знаменит и осыпан всевозможными официальными почестями, его очень интересовали методы лечения, которые в университете сочли бы не совсем общепринятыми: хиропрактика, гомеопатия, акупунктура и прежде всего массаж.

Когда профессор Бир узнал, что один из его учеников владеет искусством финского массажа и у него есть соответствующий диплом, то проявил к нему особый интерес, познакомился с ним поближе и однажды сказал: «Приходите сегодня вечером ко мне домой пообедать. Я вас познакомлю с одним человеком, это должно быть вам интересно».

Когда Керстен вошел в просторную и ярко освещенную комнату, то увидел еще одного гостя. Рядом с хозяином сидел маленький пожилой китаец с морщинистым лицом, беспрестанно улыбающийся в редкую жестковатую седую бородку.

«Это доктор Ко», — сказал профессор Бир Керстену. Интонация, с которой знаменитый хирург произнес это имя, удивила Керстена почтительностью и даже благоговением. Доктор Ко, по крайней мере поначалу, не сделал и не произнес ничего такого, что объясняло бы этот тон. Профессор Бир почти все время говорил сам. Щуплый старый китаец ограничивался тем, что время от времени вежливо кивал и все время улыбался. Иногда его черные подвижные блестящие глаза вдруг останавливались в узких расщелинах век и очень внимательно разглядывали Керстена. После чего морщины, улыбки и глаза-черносливины опять принимались за свой веселый танец.

Вдруг доктор Ко спокойным монотонным голосом начал рассказывать Керстену историю своей жизни.

Он родился в Китае, но вырос в монастыре на северо-востоке Тибета. С самого детства он был посвящен не только в заповеди и традиции высшей мудрости, но и в искусство тибетской и китайской медицины, передававшееся ламами-целителями из поколения в поколение. И, в частности, изучал тончайшее и древнейшее искусство массажа.

Через двадцать лет обучения его вызвал к себе настоятель монастыря и сказал: «Здесь, на этом конце мира, нам больше нечему тебя учить. Ты получишь достаточно денег, чтобы жить на Западе и обучаться теперь и у тамошних мудрецов».

Лама-целитель поехал в Великобританию, поступил в университет и провел там столько времени, сколько было нужно для получения врачебного диплома.

— Я стал лечить своих больных массажем — так, как учат там, наверху, в наших тибетских монастырях, — сказал доктор Ко. — Я не хотел выделиться или прославиться. Лама с самого момента посвящения освобождается от мирской суеты и тщеславия. Я просто подумал, что там, на Востоке, я был всего лишь новичком, вокруг было столько блестящих врачей, которые превосходили меня своим искусством. Но здесь, в Европе, я единственный владею теми методами, которые применяются в Китае испокон веков.

— Доктор Ко творит чудеса, — добавил профессор Бир. — Его коллеги называют его целителем. Я написал ему, он оказал нам честь, согласившись приехать в Берлин поработать по моей рекомендации.

Эти слова произвели на Керстена глубокое впечатление. Выдающийся специалист, ученый самого высокого уровня полностью доверял этому морщинистому китайскому знахарю, приехавшему так издалека, с «крыши мира»!

— Я рассказал доктору Ко, что вы учились в Финляндии, — продолжил профессор Бир. — Он захотел с вами познакомиться.

Доктор Ко встал, поклонился, улыбнулся и сказал:

— Оставим нашего хозяина. Мы и так злоупотребили его временем.

Парк Тиргартен был неподалеку. Этим вечером в парке, наполненном статуями королей и прячущимися в темноте уютными беседками, в свете фонарей прохожие могли видеть два медленно идущих бок о бок силуэта: один — высокий и массивный, а другой — старческий и тщедушный. Это были Керстен и доктор Ко. Доктор-лама буквально засыпал своего будущего ученика вопросами. Он хотел знать о нем все: откуда он, из какой семьи, как и где он учился, а особенно — чему его учили в Хельсинки его преподаватели по массажу.

— Отлично, отлично, — наконец сказал доктор Ко. — Я живу тут рядом. Пойдемте еще немного поболтаем у меня дома.

Когда они вошли в квартиру, доктор Ко разделся, лег на диван и попросил Керстена: «Ну-ка, покажите, чему вас научили в Финляндии».

Никогда еще наш герой так не старался, как в тот вечер, разминая это легкое, хрупкое, пожелтевшее, иссохшее тело. Закончив, он был очень доволен собой.

Доктор Ко оделся, устремил на Керстена дружелюбный и внимательный взгляд узких блестящих глаз и улыбнулся:

— Мой юный друг, вы ничего, абсолютно ничего не умеете.

Он опять улыбнулся и продолжил:

— Но вы тот, кого я ждал тридцать лет. Согласно гороскопу, который мне составили в Тибете еще тогда, когда я был всего лишь монастырским послушником, в этом году я должен встретить человека, который ничего не умеет, и научить его всему тому, что знаю сам. Я предлагаю вам стать моим учеником.

Это было в 1922 году.

В газетах только начали писать о безумном сектанте Адольфе Гитлере. И в числе его самых фанатичных последователей уже называли школьного учителя по имени Генрих Гиммлер. Но эти имена не представляли никакого интереса и не имели никакого смысла для Керстена, который с восхищением открывал для себя искусство доктора Ко.

То, чему Феликс Керстен научился в Хельсинки, и то, что ему показывал доктор Ко, следовало бы называть одним и тем же словом «массаж», так как эти две системы обучения были направлены на одно и то же — придать рукам способность лечить и приносить облегчение. Но, по мере того как он усваивал уроки своего нового учителя, ему становилось все яснее, что между финской школой (про которую он знал, однако, что она была лучшей в Европе) и традициями Дальнего Востока, принципы и приемы которых передавал ему старый доктор-лама, нет ничего общего.

Первая ему казалась теперь примитивным похлопыванием, позволявшим почти вслепую и очень поверхностно давать пациенту лишь временное облегчение. Другой же метод мануальной терапии, пришедший так издалека и с такой высоты, был точным, плавным и в то же время интуитивным. Он проникал в самые глубины, доходил до мозга костей человека, которому надо было помочь.

Согласно китайскому и тибетскому учению, которое преподавал доктор Ко, первой задачей массажиста было без всякой посторонней помощи и даже не обращая внимания на жалобы пациента выяснить природу его страданий, так сказать, найти место, где гнездится недуг. Иначе как можно надеяться вылечить болезнь, если неизвестно, откуда она берется?

Для того чтобы это понять, практикующий врач мог исследовать пульс в четырех точках тела, бесчисленные нервные центры и сами нервы, веками служившие ориентирами в китайской медицине. Но для диагностики существовал только один инструмент — подушечки пальцев. Вот их-то и надо было тренировать, доводить их чувствительность до совершенства, чтобы под слоями кожи, жира и мышц отыскать то место, где прячется источник страданий, найти ту рефлекторную точку, от которой зависит болезнь. Только после этого имело смысл учиться внешним приемам, то есть таким движениям ладоней и пальцев, которые воздействовали бы на рефлекторную точку и облегчали боль или полностью от нее избавляли.

Впрочем, обучение этим приемам было не самым трудным.

Конечно, для того, чтобы выучить всю сложную систему нервных разветвлений и освоить все приемы — как именно надавливать, поглаживать, разминать и выкручивать, чтобы наиболее эффективно лечить те или иные нарушения, — надо было очень долго и напряженно учиться. Мало кто из учеников был на это способен. Но все-таки главным секретом этого искусства была способность ощутить кончиками пальцев саму суть болезни, измерить ее силу и найти тот жизненный центр, где она гнездится.

Самых глубоких и обстоятельных знаний об устройстве кожных покровов было совершенно недостаточно. Чтобы заставить крошечные тактильные рецепторы прочувствовать все нервы организма и, так сказать, ответить на их зов, врач должен был выйти из своего собственного тела и погрузиться в тело пациента. Эту способность могли дать только древнейшие методы, идущие от великих религиозных практик Востока: полная духовная концентрация, специальные дыхательные упражнения и особое внутреннее состояние, достигаемое при помощи йоги, до предела заостряли чувства, разум и интуицию, достичь этого другими методами было невозможно.

То, что казалось доктору Ко, с детства посвященному в медитации и практики тибетских лам, совершенно естественным, было очень трудным для человека западной культуры, да еще такого молодого, как Керстен. Но он был готов много работать, у него была сильная воля и, конечно, талант.

Целых три года он проводил бок о бок с доктором Ко каждую свободную минуту — когда ему не нужно было заниматься в университете или зарабатывать на жизнь. Только по прошествии этого времени доктор Ко объявил, что доволен им.

Наблюдая за работой старого ламы, Керстен видел, насколько поразительны результаты его лечения, порой это было похоже на чудо. Конечно, сфера применения была сильно ограниченна. Доктор Ко не утверждал, что может вылечить все болезни на свете. Но поле деятельности все же было так широко (поскольку нервы играют в организме роль, важности которой Керстен так и не узнал бы, если бы не научился китайской медицине), что могло бы удовлетворить самые большие амбиции практикующего врача.

Эти три года, несмотря на крайнюю бедность и трудности, пролетели для Керстена очень быстро. Он не только принимал ежедневные уроки доктора Ко с радостью и восхищением, но они стали настоящими друзьями и относились друг к другу с любовью и уважением, только крепнувшими с каждым днем.

Доктор-лама отнюдь не был аскетом. Конечно, он запрещал курение табака и употребление алкоголя, так как они притупляли чувствительность пальцев, но Керстена и самого никогда не тянуло к этим возбуждающим средствам. А вот любовь Керстена к вкусной еде доктор Ко вполне разделял. Он и сам готовил — и часто приглашал Керстена разделить с ним обед, состоявший из чашки риса и превосходного куриного бульона. Что же касается физических отношений с женщинами, то их он тоже вполне приветствовал, так как считал благотворными для душевного равновесия.

Доброта, бескорыстность, обходительность и сила духа приносили доктору Ко радость жизни, никогда ему не изменявшую. И Керстен — такой большой, такой могучий — чувствовал себя под надежной защитой беспрестанно улыбавшегося маленького китайца.

Поэтому удар, полученный осенним утром 1925 года, был для него так тяжел.

Керстен только что пришел к учителю, и тот спокойно сказал ему:

— Завтра я уезжаю в свой монастырь. Я должен начать приготовления к смерти, мне осталось жить только восемь лет.

Керстен растерянно пролепетал:

— Но это же невозможно! Вы не можете этого сделать… Откуда вы это знаете?

— Из самого надежного источника. Дата уже давно известна из моего гороскопа.

Тон и улыбка доктора Ко были такими же приветливыми, как всегда, но взгляд говорил о твердости принятого решения.

Боль утраты была такой острой, как будто у него вырвали кусок души, охватившее его чувство одиночества и покинутости таким сильным, что Керстен понял, до какой степени он был близок с этим маленьким морщинистым стариком с редкой седой бородкой, что он был его истинным последователем и учеником.

— Моя миссия выполнена, — продолжил доктор Ко. — Я передал вам все, что мне было позволено вам передать. Теперь вы можете продолжить мою работу здесь. Вы возьмете на себя моих больных.

Керстену осталось только помочь своему старому учителю собрать чемоданы. На следующий день доктор Ко сел на поезд до Гавра, откуда он должен был отправиться на пароходе в Сингапур, а оттуда уже добраться в свой родной Тибет.

Керстен больше никогда ничего не слышал о докторе Ко.