Цена головы

4. Штаб-квартира

Мегрэ не шелохнулся, не дрогнул. Ни единым жестом не проявил и тени нетерпения или протеста. Сосредоточенно, с окаменевшим лицом, спокойно и вежливо он выслушал все до конца.

Лишь в те моменты, когда г-н Комельо употреблял особенно сильные выражения, кадык комиссара вздрагивал.

Изящный следователь взбешенно бегал по кабинету и высказывался так громко, что в коридоре трепетали и ежились свидетели, вызванные на допрос. Обрывки разговора, безусловно, долетали до них.

Иногда следователь хватал со стола какой-нибудь предмет, вертел его в руках и яростно бросал на прежнее место. Сконфуженный письмоводитель старательно отводил глаза в сторону. А Мегрэ, неподвижный и огромный — выше следователя на полторы головы, — спокойно дожидался конца.

Наконец, кинув в лицо Мегрэ особенно едкий упрек, Комельо умолк, взглянул на комиссара и отвернулся. Все же Мегрэ было под пятьдесят. И уже двадцать лет уголовная полиция поручала ему самые сложные, самые тонкие дела. И, наконец, комиссар был мужественный человек и гораздо старше следователя.

— Ну? Что же вы молчите?

— Я был у начальника полиции и вручил ему рапорт об отставке. Он даст ему ход через десять дней… если до тех пор я не разыщу виновного.

— Иначе говоря, если за это время вы не сумеете поймать Жозефа Эртена.

— Я сказал — виновного.

Следователь так и подпрыгнул.

— Неужели вы все еще верите в это?

Мегрэ молчал. Комельо раздраженно щелкнул пальцами и поспешно заключил:

— Не будем больше говорить об этом, хорошо? А то вы окончательно взбесите меня. Прошу вас позвонить, как только будет что-нибудь новое.

Комиссар поклонился и вышел. Он неторопливо проследовал по знакомым коридорам Дворца правосудия. Дойдя до лестницы, ведущей на улицу, спустился в подвал и толкнул дверь лаборатории отдела идентификации. Эксперт, которого поразил вид комиссара, протянул ему руку и осведомился:

— Что с вами?

— Спасибо, все в порядке.

Мегрэ смотрел в пространство, он так и не снял просторного черного пальто, не вынул рук из карманов. Он напоминал человека, возвратившегося из долгого путешествия, который теперь новыми глазами смотрит на знакомые места.

Таким же точно взглядом он рассматривал фотографии, найденные в квартире, ограбленной накануне, или пробегал протокол допроса, составленный кем-нибудь из его коллег.

Из угла за комиссаром взволнованно наблюдал близорукий юноша в очках с толстыми стеклами, долговязый и худой, с нежным лицом. На столе перед ним лежали лупы всевозможных размеров, пинцеты, лезвия от безопасной бритвы, стояли флаконы с чернилами и реактивами. К столу был прикреплен стеклянный экран, за которым горела мощная электрическая лампа.

Это и был Мерс, специалист по документам, почеркам и чернилам.

Мерс знал, что комиссар пришел специально для того, чтобы поговорить с ним. Именно поэтому Мегрэ не смотрит в его сторону и бесцельно слоняется по комнате.

Наконец комиссар вытащил из кармана трубку, закурил и сказал деланно бодрым голосом:

— Ну все. За работу!

Мерс знал, откуда пришел Мегрэ, догадывался, что там произошло, но старался ничем не показать этого.

Тем временем комиссар снял пальто, зевнул и принялся тереть лицо ладонями, словно хотел поскорее снять с себя маску. Затем схватил стул за спинку, подтащил его к Мерсу, уселся верхом и ласково сказал:

— Ну, мальчик…

Все прошло. Тяжесть, которая давила ему на плечи, он наконец сбросил.

— Рассказывай.

— Я провозился с заметкой всю ночь. К сожалению, она побывала в руках у многих, поэтому бесполезно искать отпечатки пальцев.

— Я на них и не рассчитывал.

— Сегодня утром я целый час провел в кафе «Купол». Внимательно изучил все чернильницы… Вы знакомы с этим заведением? Там несколько залов: большой пивной зал, который в обеденные часы превращается в ресторан, затем кафе на первом этаже, терраса. И, наконец, слева маленький американский бар, где собираются завсегдатаи.

— Все это я знаю.

— Так вот, заметка написана чернилами, что стоят в баре. Кто-то писал левой рукой, но не потому, что он левша, а потому, что знает: почерк левой руки почти у всех одинаков.

Письмо, адресованное в «Сиффле», было еще на экране.

— Могу с уверенностью сказать, что заметку писал интеллигентный человек, свободно владеющий несколькими языками. Если бы я попытался удариться в графологию… Но тогда мы вступим в область догадок.

— Валяй.

— Итак, или я ошибаюсь, или заметку писал человек необыкновенный. Интеллект его гораздо выше среднего уровня. Но самое удивительное в нем — это сочетание воли и слабости, эмоциональности и хладнокровия. Почерк явно мужской и все же свидетельствует о некоторых чисто женских чертах характера.

Мерс сел на своего конька, он даже порозовел от удовольствия. Мегрэ не сдержал улыбки, и молодой человек смутился.

— Я понимаю, комиссар, что все это весьма неопределенно и ни один следователь не стал бы меня слушать. И все же… Могу держать пари, комиссар, что этот человек тяжело болен и знает о своей болезни. Я сказал бы вам о нем гораздо больше, если бы он писал правой рукой… Да! Еще одна интересная подробность. На бумаге имеется несколько пятен; возможно, их посадили в типографии. Происхождение одного из них совершенно ясно — это кофе со сливками. И наконец, верх листа отрезан не ножом, а каким-то округлым предметом, может быть чайной ложкой.

— Иначе говоря, письмо было написано вчера утром в баре кафе «Купол» человеком, который пил кофе со сливками. Он тяжело болен и свободно говорит на нескольких языках.

Мегрэ поднялся, пожал лаборанту руку и сказал вполголоса:

— Спасибо, мальчик. Теперь верни мне письмо.

Мегрэ что-то буркнул на прощание и вышел. Едва дверь за ним закрылась, кто-то с восхищением сказал:

— После такой оплеухи он держится неплохо!

Все знали, что Мерс обожает Мегрэ, и когда он посмотрел на говорившего, тот сейчас же умолк и углубился в анализ, которым занимался.

Париж выглядел так, как выглядит всегда в мрачные октябрьские дни. Серое небо было похоже на грязный низкий потолок. С него сочился тусклый свет. Ночные дожди оставили на тротуарах непросыхающие лужи, и у нахохлившихся прохожих был вид людей, еще не примирившихся с тем, что лето кончилось и близится зима.

Всю ночь в префектуре полиции печатались распоряжения и приказы, и курьеры доставляли их в комиссариаты. По телеграфу распоряжения были переданы всем постам жандармерии, в таможни и железнодорожной полиции.

Агенты в штатском, снующие в толпе, регулировщики уличного движения, постовые, сотрудники автоинспекции и отдела охраны нравственности — все знали наизусть словесный портрет беглеца и вглядывались в лица людей в надежде найти его.

Его искали по всему Парижу, искали на окраинах и в пригородах. На автомагистралях жандармы проверяли документы у бродяг и нищих.

В поездах, на пограничных заставах путешественников расспрашивали гораздо настойчивее обычного, и они удивлялись.

Разыскивали Жозефа Эртена, приговоренного к смерти судом присяжных департамента Сены, сбежавшего из тюрьмы Сайте и исчезнувшего после драки с инспектором Дюфуром в бистро «Белая цапля».

«В момент исчезновения у него в кармане оставалось не более двадцати двух франков», — говорилось в ориентировке, подписанной комиссаром Мегрэ.

А сам он, выйдя из Дворца правосудия, даже не зашел к себе на набережную Орфевр. Он сел в автобус, доехал до площади Бастилии и поднялся на четвертый этаж большого дома, стоявшего на улице Шмен-Вер.

В квартире пахло йодоформом и куриным бульоном. Непричесанная, небрежно одетая женщина воскликнула:

— Ах! Он так обрадуется, что вы пришли!

В маленькой спальне лежал инспектор Дюфур, растерянный и унылый.

— Как дела, старина?

— Так себе. Похоже, волосы на шраме не вырастут, придется носить парик.

Как и в лаборатории, Мегрэ кружил по комнате, словно не зная, куда себя девать. Наконец буркнул:

— Ты сердишься на меня?

В дверях стояла г-жа Дюфур. Она была еще молода и недурна собой.

— Разве он может на вас сердиться? Он как проснулся, говорит только об одном — как вы теперь выкарабкаетесь. И требует, чтобы я бежала звонить вам.

— Ладно, выздоравливай побыстрее. Скоро ты мне очень понадобишься, — сказал комиссар.

Мегрэ не зашел домой, хотя жил совсем рядом, на бульваре Ришар-Ленуар. Он пошел пешком, потому что ему хотелось пройтись, очутиться среди людей, которые равнодушно задевали и толкали его. Комиссар шел по Парижу, и выражение школьника, уличенного в ошибке, постепенно исчезало с его лица. Выражение это было ему отнюдь не свойственно и появилось у него лишь утром. Теперь лицо Мегрэ стало спокойным и твердым. Он с удовольствием курил трубку за трубкой.

Следователь Комельо был бы возмущен до глубины души, если б даже на минуту заподозрил, что поиски сбежавшего беспокоят комиссара меньше всего. Задержание Жозефа Эртена было для того третьестепенным вопросом. Он знал, что смертник притаился где-то неподалеку, затерявшись среди миллионов людей. Но был уверен, что в день, когда Жозеф понадобится ему, он сейчас же его схватит.

Сейчас Мегрэ думал о другом: о письме, написанном в баре «Купол». И еще об одном: в самом начале расследования он допустил неточность.

Но тогда, в июле, все были так уверены в виновности Жозефа Эртена! Следователь Комельо взял дело в свои руки, отстранив от него полицию.

Преступление было совершено в Сен-Клу в 2 часа, 30 минут ночи. Эртен вернулся к себе, на улицу Мсье-де-Пренс, около 4 утра. Он не ехал ни поездом, ни трамваем, вообще не воспользовался никаким общественным транспортом, не брал он и такси. Тележка, на которой он развозил товар, всю ночь оставалась у хозяина на Севрской улице. Не мог же он вернуться в Париж пешком! Тогда ему пришлось бы бежать всю дорогу без передышки.

Мегрэ вышел на перекресток Монпарнаса. Жизнь здесь била ключом. Было половина первого, час завтрака. Несмотря на дурную погоду, все террасы больших кафе, расположенных вдоль бульвара Распайль, были переполнены. По меньшей мере восемьдесят процентов людей, сидевших за столиками, были иностранцы.

Мегрэ дошел до кафе «Купол» и вошел в американский бар.

В зале стояло всего пять столиков, все они были заняты. Большинство посетителей собралось у стойки. Некоторые сидели на высоких табуретах, другие стояли.

Комиссар услышал, как кто-то заказал:

— Один «Манхаттан!»

И неуверенно повторил:

— Мне тоже.

Комиссар Мегрэ принадлежал к тому поколению, которое предпочитает пиво в массивных стеклянных кружках. Бармен пододвинул Мегрэ блюдо с маслинами, но он не притронулся к ним.

— Вы позволите? — осведомилась желтоволосая маленькая шведка.

В баре было тесно и шумно. Из окошка, прорубленного в дальней стене комнаты, непрерывно поступали из кухни тарелки с маслинами, жареный картофель, сандвичи и стаканы с горячими напитками.

Четырем официантам приходилось кричать, чтобы перекрыть стук тарелок и стаканов и голоса посетителей, перекликавшихся на разных языках.

Посетители, бармен, официанты, вся обстановка бара создавала впечатление, что здесь все равны.

Люди теснились у стойки, фамильярно подталкивали друг друга локтями, будь то девчонка с бульваров, богатый промышленник, приехавший в лимузине с компанией веселых приятелей, или эстонский художник. Все они называли бармена по имени — Боб.

Никто здесь не ожидал, пока его представят, чтобы заговорить с соседом, все болтали запросто. Немец говорил по-английски с американцем, а норвежец пытался объясниться с испанцем на смеси из трех языков.

За одним из столиков сидели две женщины, с которыми здоровались почти все посетители бара. Мегрэ сразу узнал одну из них. Когда-то она была уличной девчонкой, и ему пришлось доставлять ее в Сен-Лазар после облавы на улице Рокетт. Теперь она постарела, расплылась, но на ней были дорогие меха. Глаза ее потускнели, она отвечала хриплым голосом на приветствия завсегдатаев и равнодушно пожимала им руки.

И все же она восседала величественно, словно олицетворяла разноплеменную накипь, галдевшую у стойки.

— Можно у вас написать письмо? — спросил у бармена Мегрэ.

— Только не сейчас, сударь: время аперитива… Пройдите лучше в пивной зал.

Среди шумных групп попадались и одинокие фигуры; пожалуй, они были наиболее живописной особенностью бара. Люди в компаниях громко говорили, суетились, то и дело выкрикивали заказы. Они щеголяли в модных, экстравагантных костюмах.

Одинокие посетители, казалось, съехались со всех концов света только с одной целью — влиться в эту пеструю, нарядную толпу.

Была здесь, например, молодая женщина не старше двадцати двух лет, в черном английском костюме, хорошо сшитом, но отутюженном уже, вероятно, не менее ста раз. У нее было усталое и нервное лицо.

На столике рядом с ней лежал альбом с карандашными набросками. Сидя среди людей, поглощавших десятифранковые аперитивы, эта женщина завтракала булочкой, запивая ее молоком. В час дня! По-видимому, это был ее обычный завтрак. Из газет, разбросанных на всех столах, она выбрала русскую.

Женщина ничего не видела и не слышала. Медленно откусывая булочку, она запивала ее молоком, не обращая внимания на шумную компанию, сидевшую за ее столом и доканчивавшую четвертый коктейль.

Не менее странно выглядел мужчина с медно-красными курчавыми, чересчур длинными волосами, которые невольно притягивали к себе взгляды.

На рыжеволосом был темный костюм, поношенный и вытертый до блеска, и голубая рубашка без галстука, небрежно распахнутая на груди. В расслабленной позе завсегдатая, которого никто не осмелится побеспокоить, он сидел за самым дальним столом и неторопливо ел ложкой йогурт из глиняного горшочка.

Найдется ли у него в кармане хотя бы пятифранковая бумажка? Кто он и откуда? Где взял те несколько су, что стоила простокваша, очевидно составляющая его основное питание?

Как и у русской, у него был горящий взгляд и воспаленные веки. Его худое лицо выражало презрение и надменность. Никто не поздоровался с рыжеволосым и не подошел к его столу.

Вращающаяся дверь бара повернулась, и Мегрэ в зеркало увидел супругов Кросби, вылезавших из американского автомобиля, который стоил по меньшей мере четверть миллиона франков. Автомобиль стоял у тротуара, словно на выставке, ослепительно сверкая никелированным корпусом.

Уильям Кросби просунул ладонь между двумя спинами и над стойкой красного дерева пожал руку бармену.

— Как дела, Боб?

М-с Кросби устремилась тем временем к желтоволосой шведке. Они горячо расцеловались и громко защебетали по-английски.

Супругам Кросби не надо было заказывать. Боб пододвинул Уильяму Кросби виски с содовой, а для жены принялся готовить коктейль «Роза».

— Уже из Биаррица? — спросил Боб.

— Мы не высидели там и трех дней, погода хуже здешней.

Кросби увидел Мегрэ и кивнул ему. Это был высокий темноволосый мужчина лет тридцати, двигавшийся легко и непринужденно. Из всех посетителей бара он был, безусловно, одет лучше всех, в его элегантности не было ни малейшего намека на дурной вкус.

Слабым движением он пожимал руки приятелям и спрашивал:

— Что будем пить?

Кросби был богат. Дорогая спортивная машина, стоявшая у дверей, могла отвезти супругов в Ниццу, в Довиль, в Биарриц, в Берлин — словом, куда им вздумается.

Кросби жил в роскошном особняке на авеню Георга Пятого и получил в наследство после смерти тетки кроме виллы в Сен-Клу около двадцати миллионов франков.

М-с Кросби, крохотная женщина, была необыкновенно энергична и болтала без умолку, мешая французский и английский. Она говорила с очень своеобразным акцентом, и достаточно было услышать один раз ее высокий голос, чтобы запомнить его навсегда.

Посетители заслонили ее от Мегрэ. Вошел знакомый комиссару депутат палаты и дружески пожал руку молодому американцу:

— Позавтракаем вместе?

— Сегодня не могу: приглашены за город.

— Тогда завтра?

— Договорились. Встречаемся здесь.

— Господина Валахина просят к телефону! — крикнул бой. Кто-то поднялся и пошел к телефонной кабине.

— Две «Розы»!

Гремели тарелки. Шум в баре усиливался.

— Можете обменять мне доллары?

— Посмотрите в газете сегодняшний курс…

— Простите, здесь не было Сюзи?

— Недавно ушла. Она завтракает у «Максима»…

А Мегрэ думал о долговязом парне с непомерно большой головой и несуразно длинными руками, который затерялся в шумной парижской толпе. В кармане у него не больше двадцати франков, и вся французская полиция занята тем, что ищет его. В памяти Мегрэ возникло бледное лицо, появившееся из-за тюремной стены. Затем звонки Дюфура: «Он спит… Он спит…» Эртен проспал целые сутки!.. Где он сейчас? И главное, зачем зарезал он старуху Хендерсон, которой никогда не видел и у которой ничего не украл?

— Вы тоже заходите сюда выпить аперитив?

Говорил Уильям Кросби. Он подошел к Мегрэ и протянул ему портсигар.

— Благодарю. Курю только трубку.

— Тогда выпьем чего-нибудь. Хотите виски?

— Спасибо, я еще не допил свое.

Кросби был чем-то раздосадован.

— Вы говорите по-английски, по-немецки, по-русски?

— Нет. Только по-французски, к сожалению.

— Тогда «Купол» должен вам казаться вавилонской башней. Странно, но я никогда вас здесь не видел. Кстати, говорят, что…

— Что?

— Ну, вы знаете. Говорят, что убийца…

— Ба! Вам-то чего беспокоиться?

Кросби на мгновение остановил на Мегрэ пристальный взгляд.

— Идемте к нам. Доставьте нам удовольствие, выпейте с нами. Жена будет очень рада… Позвольте представить вам фрекен Эдну Рейхберг, дочь стокгольмского бумажного фабриканта. В прошлом году на конькобежных состязаниях в Шамони, она заняла первое место. Эдна, это комиссар Мегрэ. Знакомьтесь.

Русская в черном костюме по-прежнему не отрывала глаз от газеты. Рыжеволосый о чем-то задумался. Пустой горшочек, вылизанный до блеска, стоял перед ним. Полузакрыв глаза, рыжий смотрел вдаль.

Эдна Рейхберг едва процедила:

— Очень приятно.

Она пожала руку Мегрэ и тут же заговорила по-английски с м-с Кросби. Уильям Кросби извинился:

— Простите, комиссар, меня зовут к телефону… Приготовь два виски, Боб, я сейчас вернусь… Вы позволите, господин Мегрэ?

На улице в сером свете дня сияла лаком и никелем машина Кросби. Вдруг из-за кузова появилась жалкая фигура. Волоча ногу, оборванец подошел к бару и остановился у вращающейся двери. Он пытался взглядом отыскать кого-то в толпе посетителей, но появился официант и отогнал его.

Вся полиция Франции разыскивала беглеца из тюрьмы Сайте.

А он был здесь, рядом, в десяти шагах от комиссара Мегрэ!