Цена притворства

Глава 6.

— Это «глок» — австрийский самозарядный пистолет, — Бультерьер передёрнул затвор… наверное. Такая длинная железяка поверху, от дула и до самой рукояти. — Удобный, надёжный, простой в обращении — тебе подойдёт.

С этими словами он лихо прокрутил его в воздухе и протянул мне, рукоятью вперёд.

Я покосилась на оружие. Ну, пистолет как пистолет. Чёрный.

— Нет. Не хочу, — отрицательно мотнула я головой. А для убедительности ещё и завела руки за спину, сцепив пальцы замком. Не люблю оружие, да и глазомер нарушен напрочь. Раньше Алиска постоянно таскала меня с собой то на пейнтбол, то на боулинг. Причём она ведь прекрасно знала, что в обоих случаях я полный и абсолютный антиталант. Если хоть один из двадцати пейнтбольных шариков достигал цели — это уже была для меня большая удача. Поэтому, заведомо зная результат, позориться перед Бультерьером не хотелось совершенно.

— Принцесса испугалась? — саркастически поднял бровь.

— Слушай, я же просила, не называй меня…

— А как ещё мне тебя называть? – перебил он меня. — Без своего отца ты — никто. Ты ничего не умеешь, даже постоять за себя. А я не смогу быть рядом постоянно, чтобы защитить твою царскую персону.

Бультерьер заведомо меня провоцировал и ему это, чёрт возьми, удалось! Ведь всё, что он сказал, именно так и есть.

«Ладно, банкуй!» – мысленно махнула я рукой, но на всякий случай обиженно отвернулась, для проформы.

Если откровенно, после утреннего разговора «по душам» я вообще не знала, как себя с ним вести. Вопросы в моей голове только множились, а отвечать на них Бультерьер больше не собирался. Видимо, лимит его красноречия на сегодня был исчерпан. Зато пока я ещё спала, он успел закупиться продуктами и одеждой. Я только диву давалась, как в этой глуши он сумел раздобыть и то и другое. Впрочем, мой вопрос ожидаемо остался без ответа. Ах да, папина машина тоже куда-то исчезла. Предполагаю, её он спрятал в лесу. А теперь вот, привёл меня на полянку, к слову, весьма живописную, и тычет в руки оружие.

Скрипнув зубами, я бросила злобный взгляд на «глок», как будто это он был виноватым во всех моих злоключениях, и решительно протянула руку.

Ну что сказать. Впервые в жизни держать оружие было волнительно, пришлось перебороть некоторый страх — всё-таки не в водяные пистолетики мне предлагали поиграть.

Хоть «Глок» и оказался не слишком тяжёлым, но когда Бультерьер вложил мне его в ладонь, от неожиданности моя рука отвисла, что снова вызвало на лице мужчины скептическую ухмылку. Сам-то он держал его как пушинку.

— Знаешь, смеяться над женщиной с оружием в руке чревато, — съязвила я, перехватывая пистолет двумя руками. — Особенно если она не умеет с ним обращаться.

— Теперь о самом процессе, — пропустив замечание мимо ушей, продолжал Бультерьер деловым тоном:

— Начнём со стрельбы навскидку. Всё очень просто: в трех шагах от тебя расположена мишень — на такой дистанции чаще всего приходится стрелять при самообороне.

Указав на ближайшее дерево, он встал позади меня.

— Резко поднимаешь руку и делаешь два выстрела сразу. Второй — на тот случай, если первый окажется неудачным. Забудь о хвате двумя руками, и о прицеле тоже забудь, — давал он напутствия. — Когда противник в трёх шагах, на это просто нет времени. Ты должна действовать на инстинкте.

Дело на удивление пошло. Не сразу и не так, чтобы прямо «вау», но по прошествии какого-то времени я уже чувствовала себя более уверенно. К тому же я открыла для себя отличный способ снять стресс и отвлечься от невесёлых мыслей.

Кто-то восстанавливает душевное равновесие в фитнес-клубе, а кто-то, как и я ранее, снимает напряжение дома, за чтением книг. Оказывается, стрельба даст книжкам сто очков вперёд.

Жаль только, раньше я об этом не знала. Бывало, хотелось взять в руки как минимум гранатомёт и кого-нибудь пристрелить.

Первый выстрел отозвался звоном в ушах — и меня слегка качнуло в сторону. Но так как я уже успела побывать в настоящей перестрелке, то достаточно быстро взяла себя в руки.

Атмосфера помогала настроиться на нужный лад, а едва ощутимый запах пороха вселял уверенность в себя и в свои силы.

«Руку выше», «спину прямо держи», — то и дело давал он указания.

От стрельбы навскидку мы перешли к прицельной стрельбе. Бультерьер учил меня фокусироваться на кончике ствола, дожидаясь, пока мушка не покажется сквозь прорезь прицела, и лишь тогда спускать курок.

— Пятую точку не оттопыривай, — отвесил он мне увесистый шлепок по заду.

Боже, дай мне силы не сорваться и не пристрелить его тут же!

А ближе к вечеру меня ждало ужасное разочарование. И я не имею в виду кровать, которая здесь имелась в количестве одной штуки. Твёрдо решив оккупировать дальнюю комнату, и, если нужно, драться за неё до последнего, я принялась за ликвидацию залежей пыли. Ползая по полу с мокрой тряпкой, за кроватью я обнаружила своё бальное платье. Впрочем, сейчас узнать в нём дизайнерский шедевр можно было лишь при наличии богатой фантазии. Но не это было главным. Сапфировая брошь, приколотая к корсету, исчезла…

— Куда ты дел папину машину?

Бультерьер на секунду оторвался от печки, одарив меня взглядом типа «Я прожигаю насквозь», и вернулся к чуду старорусского быта. Он возился в ней с таким видом, будто конструировал ядерную боеголовку — как минимум.

Ещё наблюдая за тем, как он колол дрова на улице, промелькнула мысль, что он всё это может. У него любое дело в руках горит. Он больше умеет в житейском плане, больше готов к трудностям. В то время как я абсолютно не приспособлена к жизни. В бытовом плане я, конечно, кое-что умела: убраться или приготовить простое блюдо (время, проведённое у бабушки не прошло зря). Но навряд ли я смогла бы приготовить хоть что-то в этой печке, не говоря уже о том, чтобы её вообще разжечь.

И почему-то мне стало так грустно. Всё так же сжимая в руке то, что ранее было бальным платьем, я плюхнулась на лавку и разрыдалась. Было ужасно жаль брошку. Себя было тоже жаль. Даже Бультерьера почему-то стало жаль. Вон как смотрит. Как будто уже и сам жалеет, что взвалил себе на шею балласт в виде меня.

Лавка слегка прогнулась, когда мужчина присел рядом, а я от неожиданности даже рыдать перестала. Так и сидели молча под треск поленьев в печи и мои всхлипывания.

— Что случилось? — наконец спросил он тихо.

— Брошку потеряла, — шмыгнула я носом, — уже везде искала. Может, она в машине осталась?

Я подняла на него взгляд, полный неприкрытой надежды. Наверное, в последний раз я так смотрела на отца, когда он пообещал свозить в Диснейленд. Только он и я. Мне тогда было девять, и в Диснейленд он меня так и не взял. Мама как раз забеременела Алексом, и ей был необходим чистый морской воздух. Я же отправилась на всё лето к бабушке.

— Её не было, когда ты садилась в машину, — снова прошелестел Бультерьер.

А я снова разревелась.

— Что опять?

— Платье, — потрясла я перед его носом куском серой ткани с бурыми пятнами. — Я обещала Немцовой его вернуть.

— Она переживёт, — философски отозвался Бультерьер. — Ещё что-то?

— Да! — выпалила я. — Одежда. Она неудобная и колючая.

Свитер действительно кололся как стадо ежей. Штаны пришлось подкатать, но подпоясаться было нечем, так и висели на бёдрах. Впрочем, под мешковатым свитером этого не было видно.

— Она нормальная, — спокойно ответил мужчина. — Просто ты избалованная девчонка, привыкшая к одежде хорошего качества.

А вот это уже обидно! Я даже плакать перестала. Как он может считать меня избалованной?! Меня можно назвать разными словами, но «избалованная» — нет, не может быть одним из них!

— Ну ты и зануууда, - скривилась я, подтягивая спадающие штаны, — «она нормальная», — перекривляла я Бультерьера.

Он же согласно развёл руками, кивнул и улыбнулся со свойственным ему «очарованием». И я тоже зачем-то улыбнулась. Наверное, получилось глупо. К счастью, я не видела себя со стороны, чтобы сильно этому огорчиться.

Спать мы ложились по отдельности (точнее, оккупировав дальнюю комнату, я подпёрла дверь стулом, для надёжности придвинув ещё и стол), но ночью я вновь проснулась, уткнувшись носом в его грудь. «Чёрт с тобой», — мысленно махнула я рукой. Повернулась на другой бок и мгновенно уснула.

На следующий день Данила расположил мишени на расстоянии нескольких метров друг от друга и командовал, в которую из них стрелять — причём делать это нужно было быстро!

«Первая, пятая, третья…»

По мере увеличения скорости он заставлял меня вставать в позицию для следующего выстрела, пока отстрелянная гильза ещё летела на землю.

В таком ритме у меня ничего не получалось. Я злилась — на себя, на Бультерьера и даже на ни в чём неповинный «глок». Несколько раз отбрасывала оружие, намереваясь уйти с импровизированного стрельбища. Но Данила всякий раз бережно, но твёрдо возвращал назад, поднимал пистолет, вкладывал мне его в руку и снова начинал раздавать команды, время от времени издевательски интересуясь:

— Принцесса устала?

От его саркастического тона я снова злилась, и желание застрелить его самого увеличивалось в геометрической прогрессии. Чертыхаясь и бросая на мужчину гневные взгляды, я всё-таки снова становилась в исходную позицию. Казалось, это будет длиться до бесконечности.

«Пятая мишень, вторая, первая…»

Когда же у меня начало более или менее получаться быстро реагировать и поражать цель на скорость, Данила пошёл ещё дальше: начал прививать мне умение поражать цель в движении.

Другими словами, бегать по лесу и прицеливаться на ходу. Это он так называет. На самом деле о том, чтобы прицелиться, не было и речи. Приходилось просто палить наобум и при этом попадать в цель.

«Чем дольше пауза, тем точнее ты прицелишься, но в условиях реального боя все происходит в разы быстрее, чем на тренировке, — говорил он, — и ты должна быть к этому готова»!

Наши уроки становились всё более интенсивными и физически сложными. Я уже давно перестала обращать внимание на ноющую боль в плечах и в правой руке. Собственно, болело всё тело, но кого это интересовало? Меня точно нет. А Данилу и подавно.

Незаметно для себя, я даже в мыслях всё чаще называла его по имени. А он перестал иронизировать и называть меня «принцессой».

— Даня, давай поговорим.

Перемыв грязную после ужина посуду и прихватив с собой чашку с чаем, я расположилась на шкуре какого-то животного. Хоть убей, затрудняюсь ответить какого именно.

Дрова в печке весело потрескивали, свечи отбрасывали слабый свет на стены — это всё можно было бы назвать семейной идиллией, если бы не монотонный звук ножовки по металлу. На столе перед Данилой стояли внушительного вида тиски. Зажав в них ружьё, он ножовкой отпиливал длинный ствол.

— Ты что, тоже писарем в штабе отсиделся*?

Он лишь бросил на меня короткий взгляд, который можно было расценить как вопросительный. Да, за два дня непрерывного контакта, у меня появились некоторые навыки в общении с особо молчаливыми. Проблема заключалась лишь в том, что общения как такового не было. На прямые вопросы он отвечал односложно или вообще игнорировал. На провокации не вёлся, в общем, как разговорить его, я не знала.

— Забудь, фильм такой есть, — махнула я рукой и добавила зачем-то, — про писаря.

Поднявшись с пола и захватив с собой чашку с чаем, я направилась к нему.

— Ладно, давай так. Ты отвечаешь на мой вопрос, а я — на твой. Что-то вроде игры. Идет?

Данила слегка усмехнулся и отложил свою пилку. Кажется, это положительная реакция. Воспрянув духом, я воодушевлённо начала прокручивать в голове заранее заготовленные вопросы, выбирая наиболее важные из них. Мало ли.

— Кто пытался меня убить?

— Конкуренты твоего отца, — нехотя ответил он. И без перехода спросил:

— Что у тебя с тем очкариком?

— Он мой друг! – ответила я уверенно и нарвалась на скептический взгляд прищуренных глаз. — Что? — не выдержала.

— У тебя нет друзей. А если бы и были, спешу тебя расстроить: между мужчиной и женщиной дружбы нет и быть не может.

Я вспыхнула и уже хотела с горячностью возразить, но вспомнив о шансе узнать побольше, отложила дискуссии о Тохе до лучших времён.

— За что меня хотят убить конкуренты отца?

— Сама подумай.

Хмм… Если отец, как говорит Данила, мёртв, то… из-за наследства?

— Но ведь есть ещё мама. И Алекс, - произнесла я вслух.

— Твой брат несовершеннолетний, а женщина, которую ты считаешь матерью, ничего не наследует. Пока твой брат не подрастёт, ты — единственная наследница, Ася.

И снова без перехода:

— Ты спала с ним?

Ошалело моргнув, я лишь с некоторым опозданием поняла, что речь идёт всё-таки о Тохе. Бультерьер сканировал меня прищуренным взглядом, в то время как сама я еле держалась, чтобы не прыснуть со смеху.

— Нет, — ответила, взяв себя в руки, — но предложение руки и сердца получила.

— Согласилась?

— Это уже второй вопрос. Сейчас моя очередь, — ответила я, твёрдо для себя решив ковать железо пока горячо. — И что же им всем нужно? Деньги, акции, фирмы?

— И деньги, и акции, и фирмы… И ты им всё это отдашь.

— Ты с ума сошёл? — спросила на полном серьёзе. — Они отца убили и вместо наказания получат своё? Это, по-твоему, справедливо?

— Не уверен, что со свернутой шейкой тебя ещё будет интересовать какая-то справедливость.

Возможно, Бультерьер и говорил разумные вещи, но признать его правоту я была не готова.

— А как насчёт тебя? — спросила я с вызовом. — Мой отец считал тебя членом семьи. Мне даже иногда казалось, что тебя он ценил больше, чем меня. Уверена, ты и сам это знаешь. Совесть не мучает? Отомстить не хочется?

— Ты фильмов насмотрелась? — скептически поинтересовался Бультерьер и добавил после паузы: — Про писарей.

Действительно, кому я все это говорю? Мои слова не доходят до его мозга, а ударяются о череп, как горох, кидаемый в стену.

— Это всё Бестужевы, да?

— Бестужеву не было резона убивать твоего отца, если ты об этом. После того, как ты вышла бы замуж за его сына, он и так получил бы всё что хотел. Но сейчас он твой враг номер один. Как и все остальные. У тебя всё?

— Ещё последний вопрос. Как именно умер мой отец и почему на тебе самом не было даже царапины?

Я не специалист по бандитским разборкам, но то, что конкурентов устраняют часто вместе с телохранителями, знала даже я.

Он снова чуть прищурился… и этот взгляд — я не могу понять, что он означает, — но от него становится не по себе

— Тебе пора спать, — сказал как-то сухо, и в его тоне отчетливо проскальзывала угроза.

— Но…

— Я.Сказал.Иди.Спать.

Перепрыгнув через поваленное дерево, я на ходу вскинула руку и сделала два выстрела в сердцевину красной отметки на кедровом стволе. И снова бег к следующей цели. Это была игра в наугад — как морской бой, только вживую. Под шелест листвы, гулкое биение сердца и моё сумасшедшее дыхание. Вдох — Выдох. Выдох — Вдох. В один из таких забегов закончились патроны. Присев, я прислонилась спиной к гладкому стволу берёзы, чтобы немного отдышаться. Попутно вытащила из кармана куртки новую обойму и, вставив её, передёрнула затвор. Осторожно выглянула и прислушалась – ничего подозрительного. И в этот момент за спиной неожиданно раздалось тихое:

— Ася.

Резко развернувшись, я вскинула руку с зажатым в ней «глоком» и замерла… уставившись в чёрное дуло пистолета.

Прозвучал выстрел, грудь обожгло вспышкой боли, да так, что искры с глаз посыпались. А саму меня откинуло и припечатало к дереву, как наклейку «Радио Шансон» к лобовому стеклу.

Задыхаясь от разрывающего грудь огня, я сползла по стволу прямо на золотой ковёр из сухой шелестящей листвы. Я не могла выдавить из себя ни звука. Хватая ртом воздух, я лишь уставилась на мужчину широко открытыми глазами.

Надо мной в трёх шагах стоял Данила. Вернув оружие за пояс своих брюк, он равнодушно наблюдал за тем, как я корчилась на земле.

Я не верила своим глазам! Как? Почему?

— Ошибка первая, — безэмоционально произнёс он, — ты не следила за тылом и дала к себе приблизиться.

— ?!

Он подошёл вплотную, присел, вынул из моей руки «глок» и как ни в чём не бывало продолжил:

— Ошибка вторая — плохая реакция: я дал тебе достаточно времени.

— Да пошёл ты… — выдавила из себя, задыхаясь от боли и глотая слёзы. А боль его предательства раздирала всё внутри не меньше, чем жгучий огонь от выстрела. Растерянность и ошеломление сменились раздражением. Без его нравоучений тошно. Нет бы дать девочке спокойно ласты склеить!

— Ошибка третья, — прожигая меня своим стальным взглядом, он расстегнул куртку на моей груди. — Если навела оружие на цель — стреляй! Без колебаний и раздумий. Сомневаешься — не направляй ствол в того, кто может быть тоже вооружён.

Сказав это, он оголил мне грудь и окинул взглядом открывшуюся картину. Приятный ветерок прошёлся по голой коже, охлаждая её, гася обжигающий огонь чуть ниже ключицы, отчего она покрылась мурашками, а соски вмиг затвердели. Плевать! Я ведь всё равно умру! Пусть я лежу перед ним распластанная и обнажённая по пояс, зато как приятно… а небо какое! Синее-пресинее! И кроны деревьев, переливаясь яркими красками, будут качаться над могилкой моей…

— Синяк останется, — ворвался в мысли его голос.

Мои ресницы дрогнули. Оторвавшись от созерцания ясного неба, я непонимающе уставились на сидящего передо мной Данилу.

— Ты же не думала, что я дам тебе играться с боевыми патронами? — прокомментировал он мой ошарашенный взгляд.

— ?!

Если бы взглядом можно было убить, он бы уже умер на месте, причём самой ужасной смертью. Но увы, это лишь мечты. Жаль, что оружие забрал — хитрый, гад! Потому что в душе разбуженным вулканом заклокотала ярость. Мне вдруг, сильнее чем когда-либо, захотелось его убить! Просто взять и расстрелять в него всю обойму, пусть и холостых, как оказалось, патронов. Причём в упор — так, чтобы наверняка.

На ютюбе я смотрела видео, как от выстрела таким вот холостым в упор арбуз раскололся на части, а в ведре из нержавейки образовалась вмятина. Да с долей везения им и человека вполне можно убить!

Я была зла. Очень. По мере того, как жжение в груди утихало, злость, наоборот, расцветала буйным цветом. Придурок! Больно ведь! Да я уже с жизнью попрощалась!

Нет, с меня хватит! Я, чёрт возьми, не суперагент НикитА!

Мягкий ковёр подо мной зашуршал, стоило мне только пошевелиться.

Не понимаю, как он мог так бесшумно подкрасться, сама я шуршала сухой листвой, словно слон в посудной лавке.

С горем пополам я поднялась на локтях и облокотилась спиной о ствол. Следом попыталась принять вертикальное положение и чуть не свалилась назад, в опавшие листья.

— Давай помогу.

— Не смей! — простонала я, пытаясь удержаться на ногах. — Не смей меня трогать!

Отвернувшись, свела полы рубахи и молча поплелась прочь. Не оборачиваясь и не проронив больше ни слова.

Видеть его не хочу!

Так и шла, загребая ногами листву, давясь слезами и боясь вдохнуть поглубже. Сама не знаю, почему обида меня душила настолько сильно. Не ноющая боль под левой ключицей, не жалость к самой себе, а именно обида. Дикая и нестерпимая. Она разливалась по телу горячей волной, рисуя в голове картины жуткой мести. Мне казалось, он тот, на кого можно положиться! Кому можно доверять! А он…

«Твоему отцу тоже так казалось», — вклинился в размышления противный голосок внутри.

И тут же, словно обухом по голове, вспомнились слова охранника, стоявшего в тот вечер на вахте:

— «Ваш отец всех отпустил. С собой взял одного Данилу».

Страшная догадка молнией пронзила мозг, и я, пропустив вдох, чуть не рухнула на землю. Перед глазами яркой вспышкой озарилась картинка: Данила, с этим пустым взглядом, направляющий в меня зияющее чернотой дуло. А следом воображение любезно предоставило другую картинку, где на моём месте был отец.

Кровь в висках стучала отбойным молотком, а в ушах звучали его слова: « Япришёл за тобой».

Я застыла как вкопанная. Знала, что он сейчас прямо за моей спиной. Он половину моей жизни, так или иначе, был за моей спиной. Всегда крутился неподалёку. Его незримое присутствие, его энергетика ощущались на уровне инстинктов. Не понимаю, как я могла этого не замечать раньше!

— Это ведь ты его убил? — спросила не оборачиваясь. — Ты сам и убил моего отца, правда?!

Я стояла не в силах сдвинуться с места, чувствуя как земля уходит из-под ног. Пазл сложился, и от осознания всего ужаса слова застряли в горле. На ватных ногах сделала несмелый шаг, а в следующий момент бросилась бежать. Наивная.

Практически сразу земля пролетела под моими ногами, а я оказалась прижата спиной к могучему мужскому телу. Причём это произошло так стремительно, что я даже пикнуть не успела.

Мне бы испугаться, но с адекватностью, как, впрочем, с инстинктом самосохранения, у меня в последнее время дела обстоят не ахти. Сейчас я скорее готова была нервно расхохотаться. Ведь всё из-за него! Из-за его похоти, которую он называет любовью. Будь папа сейчас жив, ничего этого бы не произошло!

И во мне вдруг отчётливо проснулось желание сделать ему больно. О да! Как же мне захотелось сделать ему не просто больно, а измочалить его жалкую душонку до кровавого месива! Вдвойне вернуть ему то отчаяние, что раздирало меня изнутри и рвало на части сердце. Стереть с его лица вечное равнодушие, заставить это бесчувственное полено с каменной рожей страдать и корчиться здесь, у меня на глазах. Как будто это могло смягчить мою собственную боль!

Он держал меня поперёк туловища, крепко прижав руки к бокам и надрывно дышал, уткнувшись носом в мои волосы.

— Не-на-ви-жу! — процедила сквозь зубы.

Его хватка тут же начала слабеть, и я дёрнулась, вырываясь из захвата.

Повинуясь странному чувству, я резко обернулась и наткнулась на внимательный, слишком внимательный взгляд потемневших вдруг глаз. Они затмили необъятный лес с его яркими красками, ясное синее небо, шелест листвы. Они затмили всё, заставив сердце учащённо биться от неясной, практически неосознанной, но стремительно нарастающей тревоги. Или чего-то там. Плевать!

— На что ты надеялся? Что после мы заживём вдвоём долго и счастливо в этом сарае посреди леса?

Вместо ответа он сжал челюсти так сильно, что на скулах проступили мышцы.

Я видела, как искажается его лицо. Со злорадным наслаждением наблюдала, как он качнулся, делая судорожный вздох. Но мне этого было мало. Ничтожно мало! Хотелось ударить сильнее, чтобы страдание стало очевидным. И плевать, если после этого мне самой не жить! Я уже дважды попрощалась с жизнью! Видимо, если за короткое время слишком часто быть на волосок от смерти, перестаёшь к ней относиться серьёзно. А когда осознаёшь всю «прелесть» этого лживого мира, где люди убивают друг друга ради денег или похоти, сама жизнь теряет свою ценность. Ибо с волками жить — по-волчьи выть. А я не хочу по-волчьи! По-человечески хочу!

Скривив губы в циничной ухмылке, я решительно подняла взгляд, намереваясь нанести последний «контрольный» удар.

— Ты себя в зеркало вообще видел? Ты что, действительно думал, что я смогу полюбить такого, как ты? Ты ведь не человек даже! — хихикнула я нервно. — Ты долбаный терминатор с мордой без признаков интеллекта!

Обидные слова резали слух, но я не могла сдержать себя. А его молчание лишь добавляло масла в огонь моего гнева. Я физически ощущала, как он струился по моим венам, придавая мне уверенности.

Его рука тут же взметнулась и, схватив меня за затылок, притянула к себе вплотную. Я же просто обмякла и, запрокинув голову, спокойно встретила его безумный взгляд. Взгляд раненого зверя, которого загнали в угол, и он борется с самим собой из последних сил, чтобы не наброситься на меня и не разорвать в клочья! Рука на моём затылке сжалась так, что мне показалось, я услышала хруст собственных позвонков, и дожми он всего чуток, они лопнут с характерным треском. Его лицо, с пульсирующей жилкой на лбу, исказила гримаса боли, напряженные скулы казались острыми в неярком освещении спрятавшегося за тучами солнца.

А ведь вблизи оно красивое, чёткое, словно высечено из камня, и настолько мужественное, насколько вообще внешность может быть таковой.

В следующий момент он отшвырнул меня к дереву и ударил кулаком по его стволу в паре сантиметров от моей головы. Отчего из моих лёгких напрочь вышибло весь воздух, и пока я ловила ртом, пытаясь снова научиться дышать, он навис надо мной и с хрустом повёл шеей. Я зажмурилась. Было страшно при виде такой звериной мощи.

— Иди в дом, — с трудом выдавил он из себя. А так как я, словно пригвождённая, продолжала стоять неподвижно, придал мне ускорения в нужную сторону, прорычав:

— Просто исчезни!.. Пока не поздно!

Отлепившись, наконец, от дерева, я на негнущихся ногах попятилась и чуть не плюхнулась на землю. В голове было пусто, лишь колокольным набатом раздавался стук сердца.

Сделав ещё несколько шагов, я обернулась и бросила последний взгляд на Данилу. Он стоял, привалившись лбом к стволу, сжимая и разжимая кулаки. Я видела, что ему больно. Признавшись в своих чувствах, он обнажил своё слабое место, по которому я и ударила. Так почему же не наступило желанное удовлетворение? Почему на душе так мерзко и так нестерпимо жжёт в груди?

Понурив голову, я направилась по тропинке в сторону дома. Меня всё ещё потряхивало от волнения. Заправив непослушную прядь за ухо, заметила, что и руки дрожат, как у алкоголика со стажем. Боже, что на меня нашло? Ведь это была не я — та, кто презрительно шипел ему в лицо оскорбления! Что мне сейчас делать? И как смотреть ему в глаза, после того, что сделал он? Ведь он даже не пытался меня переубедить в обратном!

Не давало покоя неприятное чувство, как будто что-то должно произойти. Что-то очень плохое. Не знаю, что на меня нашло, но чем больше я приближалась к охотничьему домику, тем сильнее меня мучила тревога, следовала за мной, предостерегала, ? как предчувствие чего-то неприятного. Но отчего? Мысли естественно устремлялись к Даниле. А может, всё-таки бежать, пока он меня не прибил? Но куда? Я даже не знала, где я сейчас находилась. Да уж, ситуация – врагу не пожелаешь.

Ноги еле передвигались, будто чувствовали нежелание хозяйки даже приближаться к дому, не то что заходить внутрь. Каждый шаг казался медленным и тягучим, словно он зависал в пространстве дольше положенного времени.

Тряхнув головой, перебрасывая непослушную гриву за спину, я толкнула дверь и сделала шаг внутрь полутёмного помещения.

Что-то изменилось. Неуловимо, и в то же время чётко. И странная растерянность, которая, впрочем, исчезла мгновенно. Я лишь успела заметить тень, отделившуюся от стены. А следом почувствовала касание к своей шее. Мир поплыл и потерялся. Я провалилась в темноту.

*Писарем в штабе отсиделся - крылатая фраза из фильма Алексея Балабанова "Брат".

Темнота окутала всё вокруг. Мне казалось, будто я иду на чей-то голос по лабиринту из мрака. Даня! Это его голос доносился откуда-то издалека, и я до безумия хотела туда, к нему. Я отчаянно пробиралась вперёд, сквозь темень, ориентируясь лишь на слух, пока второй, смутно знакомый голос не вернул меня из небытия.

…Чёрт. Почему так раскалывается голова? Открыв глаза, я попыталась сфокусировать взгляд, чтобы окинуть им аскетичную обстановку знакомой комнаты. Я даже оторвала голову от подушки, чтобы удостовериться, действительно ли я всё ещё в спальне охотничьего домика. Выходило, что так.

Из-за приоткрытой двери доносились голоса: Данин и ещё один, который я точно уже где-то слышала.

— Что в городе? — спросил Данила.

Я вся напряглась и превратилась в слух. Его спокойный тон вселял надежду, что всё произошедшее мне просто приснилось.

— Ну что, всё как положено, — ответил невидимый собеседник.

Стоп! Это ведь тот же самый мужчина, чей с Данилой разговор я подслушала тем утром. Ну, или мне приснилось, что я что-то подслушала. Между тем мужчина продолжал:

— Из-за девчонки подняли переполох. Объявлена тревога, на всех трассах ведётся перехват. Репортажи идут, по местному радио и телевидению, что, мол, некий ветеран с посттравматическим синдромом слетел с катушек и перебил всю охрану в доме Пылёвых. Думаю, самого Пылёва тоже на тебя повесят.

После этих слов моё сердце совершило стремительный кульбит и ухнуло куда-то вниз.

— Хорошо, — отозвался Данила.

— Что здесь хорошего?

— Шумовая завеса отвлечёт от нас.

— Ты меня слышишь, вообще? — не унимался второй мужчина. — Не знал бы я тебя столько лет, решил бы, что ты и правда умом тронулся. Ты перешёл дорогу серьёзным людям, брат. И перед ментами светиться тебе никак нельзя. Стоит им копнуть поглубже — прольётся свет на прошлое Снайпера.

— Что-то ещё? — сухо поинтересовался Данила.

Второй мужчина хмыкнул, подводя итог:

— То, что ты затеял, — самоубийство. Брось её. С ней у тебя никаких шансов выйти сухим.

Это они обо мне? За дверью повисло минутное молчание, а я решительно поднялась с постели, намереваясь, наконец, выяснить всё — немедленно, здесь и сейчас! Если не у самого Данилы — так у того, кто как раз уговаривал его бросить меня и спасать свою собственную жизнь.

Толкнув дверь спальни, я остановилась на пороге, увидев, как Данила стирает кровь с разбитых костяшек. Значит не приснилось – поняла я. Кулаки он разбил о ствол дерева. Видно, после того как прогнал меня, ещё изрядно с ним побоксировал, судя по содранной коже.

За столом сидел незнакомый мужчина со шрамом, явно не русский, хоть и разговаривал без акцента.

Когда я вошла, оба замолчали и взглянули на меня. Кавказец с неприкрытым интересом рассматривал меня как диковинную зверушку, Данила же лишь бросил короткий взгляд, в котором отчётливо читалось беспокойство. Бегло осмотрев меня на предмет телесных повреждений и не выявив таковых, он снова отвернулся.

— Кто-нибудь объяснит мне, что здесь происходит? — нарушила я воцарившееся молчание.

Незнакомец криво усмехнулся, посмотрел на Данилу и вернулся ко мне взглядом.

— Добрый вечер, барышня. Прошу прощения за то, что пришлось вас вырубить. Вы тут, голубки, стрельбу в лесу устроили, — хмыкнув, он красноречиво посмотрел на Данилу, а мне шутливо поклонился, — каюсь, не сразу оценил ситуацию. Вы ведь, барышня, скорее всего, зайдя внутрь, шум бы поднять изволили. А этого нельзя было допустить.

— Кто вы? — я непонимающе уставилась на этого человека.

Выглядел он, мягко говоря, не очень. Белёсые шрамы, скорее всего от ожогов, покрывали ту часть лица, которой он как раз ко мне повернулся. Из-за них, похоже, один глаз открывался не полностью, и казалось, что мужчина щурится. А сарказм и злая ирония, сквозившие в его словах, производили и вовсе отталкивающее впечатление.

Повинуясь минутному импульсу, я приблизилась к Даниле и, встав за его спиной, положила руку ему на плечо (сама не знаю, почему это сделала и что это должно было означать). Данила дёрнулся, как от удара, машинально накрыв мою руку своей ладонью. Впрочем, он сразу же её убрал, будто очнувшись. Похоже, наши с ним тела действовали скорее на голых инстинктах, чем ведомые мыслительным процессом. Незнакомец же лишь усмехнулся, наблюдая за нами.

— Ася, это Саид — мой армейский товарищ, — ответил вместо него Даня.

Если честно, на товарища, тем более армейского, он не походил. Скорее казалось, что воевали эти двое по разные стороны баррикад.

Саид вновь глумливо поклонился, демонстрируя мне всю степень своей иронии к происходящему.

— Весьма польщен! Сама Анастасия Пылёва почтила нас своим…

— Хватит ломать комедию, — прервала я этого клоуна из ночных кошмаров. — Повтори, что ты только что сказал о моём отце?

— А девочка у нас, оказывается, с коготками, — снова «прищурился» Саид.

Сейчас я поняла, что меня в нём пугало ещё больше, чем его шрамы. Его взгляд, хоть и пристальный, был мертвенно пустой. Перед ним, словно перед диким зверем, хотелось скрыться. Или сразу застрелиться, чтобы не мучаться. Может быть, у них, у ветеранов, это отличительная особенность? Это сколько же нужно было там повидать, чтобы сейчас так вот смотреть на мир? Рука машинально сжала плечо Дани, пусть и неосознанно, но ощутимо крепко.

Отставные палачи – вот они кто! Люди с травмированной психикой, которых научили убивать, а как с этим жить дальше, не сказали.

— Об убийстве твоего отца сейчас только ленивый не говорит, девочка, — усмехнулся Саид и добавил после паузы:

— И заказчики очень жаждут встречи с тобой. У них там с денежками проблема. Застряли кое-где, ага. Хотят трубы прочистить.

— Хватит, — пресёк Данила чрезмерную болтливость своего… хм, армейского товарища. — Всех, кто жаждет с ней встречи, сперва встречу я сам. Спасибо, что вернулся с новостями, больше не подставляйся.

— В доме нашли одиннадцать жмуров и одного болтуна, брат, — задумчиво проговорил Саид после паузы.

— Кто болтун? Андрей?

— Нет, Андрея наша девочка отпустила, — Саид улыбнулся мне, как голодная акула после сытого ужина.

Я же не разобрала ни слова из того, что он сказал. Вовсю напрягала мозг, но то ли он не был силен в разгадках ребусов, то ли отказывался разбираться в этой абракадабре, но кроме того, что я отпустила какого-то Андрея, я не поняла ничего.

— Экономка, — подсказал Саид, — некая Таисия Крайнова. Поёт в ментовке, что тебя, брат, в тот вечер Пылёв рассчитал. А спустя несколько часов, ты вернулся с шайкой головорезов, по-тихому перерезал глотки охранникам и отомстил Пылёву, забрав девочку с собой.

Данила горько усмехнулся, а до меня только сейчас дошло о каком Андрее речь.

— Наша Тая? Она не могла такого сказать! Она уже спала, когда всё произошло, — выпалила я.

— Значит, кто-то настоятельно порекомендовал ей говорить именно это. Не имеет значения, девочка, — резюмировал Саид. — Важно одно: из-за тебя слишком много проблем.

— Рот свой закрой, Саид, — предупреждающе прорычал Даня(по-другому не назвать). — Я ведь не посмотрю на то, что ты, хоть и не по крови, но брат мне. Свои проблемы я привык решать сам. И я их решу. Сам.

Саид поднял ладони вверх, демонстрируя капитуляцию. Лишь пробормотал досадливо, что-то типа: когда в дело вмешивается баба, нормальные мужики мрут.

— Почему ты не сказал, что не убивал отца? Почему молчал, когда я говорила тебе все эти ужасные вещи?

После того, как Саид ушёл, Даня больше не проронил ни слова.

— Посмотри на меня, — прошептала я и, протянув ладонь к его лицу, погладила еле касаясь, — прости меня, пожалуйста. За сегодня. И за то, что было раньше, тоже прости.

Чувство стыда и неловкости, словно кислота, разъедали меня изнутри. Я не раз грубила своему отцу, часто неподобающе вела себя с матерью… или с женщиной, которую ею считала. Но ещё никогда мне не было так мучительно стыдно за свои слова.

Поймав его взгляд, я боялась разорвать зрительный контакт - эту тонкую ниточку доверия, протянувшуюся между нами. Как будто если отведу свой - момент будет безнадёжно утерян, разбившись о его привычную стену отчуждённости.

Что-то в нём опять изменилось. Неуловимо, и в то же время чётко. Его глаза! Сейчас их можно было назвать какими угодно, но точно не пустыми! Его взгляд был растерянный и в то же время изучающий, пристальный, но мягкий. На его хмуром лице он смотрелся так непривычно. И насколько поразило это открытие меня саму, настолько же, вероятно, перемена во мне поразила его.

Одёрнув руку, я встала с лавки, намереваясь уйти. Но он удержал, перехватив мою ладонь.

— Сделай так ещё раз… пожалуйста.

И снова этот его взгляд. Теперь уже я избегала встретиться с ним вновь. Казалось, он проникал внутрь меня, сводя с ума. Настоящий дурман. От него кружилась голова, разлетались мысли, а внизу живота становилось невыносимо пусто. Да что со мной такое, чёрт возьми! По телу разбежались мелкие мурашки, стоило ему только ко мне прикоснуться.

— Твой друг прав. Тебе сейчас следовало бы крепко пожалеть о содеянном и распрощаться со мной, пока сам не пострадал, — прошептала я еле слышно и по-прежнему избегая смотреть ему в глаза.

А в душе я сорвалась на крик, умоляя его, чтобы не бросал меня сейчас, когда я точно поняла, что без него уже не смогу…

— Я взрослый мужчина, Ася, — ответил он глухо, — и решений своих не меняю, а так как всегда думаю, прежде чем делаю, поэтому и никогда не сожалею о содеянном.

— Зачем тебе всё это? — спросила она, не оборачиваясь.

Да если б он мог сказать! Хотел он её — вот такую противоречивую: колючую и нежную, открытую перед ним нараспашку и смешную.

С тех пор как он привёз её сюда, он изучал себя как бы со стороны, пытаясь понять происходящее с ним, с ней, с ними. Проанализировать их отношения и его отношение к ней. И каждый раз выходило, что отношений нет. Но и выкинуть всё из головы, просто отодвинуть — не мог, как ни пытался. Она по-прежнему заводила его и удивляла, дарила ощущение жизни и остроту восприятия, но в том-то и дело, что её очарование даже в «колючках» становилось всё более глубоким и пронизывающим, одуряющим, привязывающим его — больше, больше и больше.

Он сам не понял, как притянул её к себе, сомкнув руки на её талии, такой тонкой, что он боялся её переломить. Поэтому лишь прислонился лбом к её животу и вдохнул одуряющий и травящий душу запах. Её запах. Он окутал всё его личное пространство, создавая вокруг вакуум, наполненный им одним.

Ася, почувствовав «неладное», медленно отстранилась и склонив голову, нервно облизнула губы… Для неё всё это было впервые, она не знала, как вести себя. Но этот её красноречивый жест окончательно снёс в его голове все барьеры, все стены, весь контроль сознания над ситуацией. Больше не было ничего — только она, в наспех застёгнутой рубахе и с сухими листочками, застрявшими в волосах.

Он не хотел её пугать, держался из последних сил. Зная, что испугавшись, она возненавидит его. Он сам себя ненавидел! Понимая, что он сейчас ничем не лучше её урода-жениха.

И всё равно — больше сдерживаться он не мог. Последнее, что запомнилось, перед тем, как она упала ему на колени — это её огромные глаза цвета яркого неба. А дальше он уже сжал её в объятиях, впившись в её сочные губы безумным

Это был не поцелуй, а тайфун, обрушившийся на её губы. Жадный, неистовый и всепоглощающий. Испугавшись, она машинально упёрлась ладошками в его грудь, отталкивая, пытаясь уклониться, отодвинуться. Но куда там тоненькой девочке против крепкого мужчины!

Вскрикнув, она забилась в его руках с новой силой, и этот её жалобный вскрик, приглушённый жёстким поцелуем, отрезвил Снайпера. Оторвавшись от девушки, он заскрежетал зубами и зарычал, еле сдерживаясь, чтобы не сорваться вновь — и этим напугал её ещё больше.

— Иди спать! — сказал хрипло и дёрнул напрягшейся шеей.

Но она обездвиженной куклой продолжала сидеть на его коленях, лицом к лицу.

— Ну же!

— Я не хочу спать, — пролепетала Ася дрожащими губами.

Как сложно, боже мой, как сложно разбираться в себе! При всей её решительности и своенравии, в этом плане она была абсолютна наивна и невинна. Более того — ещё совсем недавно собиралась подольше такой и оставаться: пережив унижение грубостью Бестужева, она ни за что не желала вновь через это пройти.

Ей хотелось неторопливых движений, ласки, нежных поцелуев. Хотелось раствориться в них, чтобы её первый раз был особенным. Чтобы, вспоминая его, не содрогаться от беспомощного отвращения. Так почему же и он с ней так груб?! Неужели не понимает, что с ней так нельзя?!

— Поцелуй меня ещё раз. Только… будь нежным. Пожалуйста.

Снайпер перевёл взгляд на её губы. Хватка стала слабее, а взгляд глубже.

«Ты играешь с огнём, девочка» — молча говорил он, как будто действительно не понимал, что ей нужно.

Он ведь держался из последних сил — зная, что в любом случае сделает ей больно. А ещё был страх. Страх всё же сорваться и причинить ей ещё бoльшую боль, чем ту, что должна быть в её случае естественной. Ведь она такая хрупкая! Слишком хрупкая, слишком худенькая и тоненькая для его напора. Но ещё больше он боялся, что после всего она горько пожалеет о том, что отдала свою невинность именно ему. Боялся увидеть в её глазах немой укор или, ещё хуже, ненависть. Этого бы он уже не вынес.

Придвинувшись ещё ближе, она распахнула рубаху и, расправив плечи, дала той свободно соскользнуть вниз, чувствуя, как окаменели руки на её талии, как напряглось тело. И она замерла, закрывая глаза, растворяясь в этом мгновении — мгновении её власти над этим сильным мужчиной, чья реакция придала ей уверенности. Она льнула к нему. Её руки, лёгкие и невесомые, порывисто обвили его шею, тонкие пальцы коснулись волос.

— Ася, я не железный, остановись!

— Почему?

Его пальцы разжались. Дрожащей рукой он отвёл светлую прядь от узкого девичьего лица, осторожно приподнял за подбородок, заглянув в глаза, будто силился что-то прочитать на дне её зрачков.

— Потому что это должно достаться тому, кого выберешь ты сама!

— Я выбираю тебя, — шепнула ему в губы едва слышно и прикоснулась к ним. Легонько. Готовая в любой момент вспорхнуть, испугавшись повторения дикого тайфуна. Она понятия не имела, правильно ли это делает, но, ощущая его участившееся дыхание, её губы дрогнули, раскрываясь.

Его руки дрожали, когда он вновь нерешительно сомкнул их на Асиной талии, прижимая её к себе. Хотелось застыть так навечно, выпивая её прерывистое дыхание, дыша ею, лаская трогательную шею, плечи. Сжимая её бёдра и наслаждаясь изгибами хрупкого девичьего тела. Этой изящной талией, маленькой грудью, словно созданной для его ладони, и её губами, мягкими, нежными и доверчивыми.

Прохладная простынь коснулась её спины. Мгновение — глаза в глаза — и мир померк, растворившись на границе осознанности. Призрачное мерцание свечей пробивалось через приоткрытую дверь, играя бликами на её молочной коже. Не удержавшись, он провёл губами по животу вверх, прикасаясь к острым вершинкам груди, и Ася выгнулась ему навстречу, чувствуя, как растёт в ней желание. Оно поднимается откуда-то из глубин и растекается по телу, сосредоточившись в низу живота. Там всё ныло и изнемогало от томления. В какой-то момент она поняла, что с неё слетели штаны, а за ними и трусики, оставляя её перед ним полностью беззащитной и открытой. Попыталась прикрыться руками, но он остановил, отводя их в стороны.

— Ты прекрасна, — прошептал он, оглаживая её и не в силах оторвать от неё глаз — и она млела от его ласк, от звука его голоса. Знакомые мурашки бежали по телу, вызвав томление и негу. Он не хотел брать её по-быстрому. Зная, что для неё это всё впервые, он медленно ласкал её тело, и она была ему за это благодарна. Хотела бы ответить взаимностью, но не знала — как.

Аккуратно сжав её запястья, он медленно завёл ей руки за голову, удерживая их своей одной.

— Я сделаю тебе больно, но только один раз и больше никогда, — прошептал он.

Её тело подрагивало, а грудь вздымалась, на каждом вдохе соприкасаясь с его. Склонившись, он снова прочертил дорожку из лёгких поцелуев от одной вершинки к другой. От его касаний кожа горела. Вздрагивая, отзывался каждый нерв.

Вместо ответа она лишь развела бёдра ещё шире, обхватывая его ногами и облегчая задачу. А сердце било тревогу, предупреждая, что падает последний рубеж обороны, сдаётся без боя и сопротивления. Губы сами приоткрылись для поцелуя, а тело доверчиво прильнуло к нему. Одному. Единственному. Тому, с которым не страшно.

Чувствуя, как в её лоно упирается его естество, Ася закусила губу и сжалась. В голове билась одна-единственная мысль — сейчас! Это произойдёт сейчас!

— Расслабься. Доверься мне, — шептал он ей в губы. — Моя девочка.

Что-то было в его словах, тоне, что-то заставляющее прислушаться и поверить. И она расслабляется, отдаваясь во власть мужчины, чтобы в следующий момент вскрикнуть от боли. Боль, острая и резкая, пронзила её, отчего она сжала коленки и забилась под ним, пытаясь освободиться.

Её всхлип утонул в его поцелуе и он выпил его до дна. Не было ничего слаще и прекраснее этого первого всхлипа, когда девушка превращается в женщину.Это самый ценный подарок для любого мужчины — и он отдан ему! Снайпер ещё никогда не чувствовал себя настолько значимым, богатым и счастливым. Как будто много лет он жил впроголодь, притупляя чувство голода, но не утоляя его, а сейчас перед ним стол с сытными, изысканными блюдами. И всё это его! Это прекрасное, податливое тело, обладать которым было бы мечтой любого мужчины, эти невероятно красивые волосы, что ковром разметались под ним, эти глаза, руки, запах — всё это — его! Он первый и единственный её мужчина!

Опираясь на локти, он держал её ладошки, и этот символический жест сплетённых воедино пальцев был последним барьером между ними, который пал. Ощущение было такое, будто они соединились не только физически, но и на более высоком, духовном уровне. Даже боль отошла на второй план, а может, она просто перестала обращать на неё внимание.

И он качнулся, входя в неё до конца. И снова, всё сильнее и смелее. Не передать словами ту гамму ощущений, что он при этом испытывал. Новых и настолько острых, что он чуть не задохнулся от их переизбытка. Они разливалось по телу сотней волн наслаждения и её хриплым стоном, который он снова выпил до дна. Больше сдерживать себя он не мог, он брал её по-настоящему, по-взрослому. Страстно и неистово, как много лет назад брал свою первую любовь. По её лицу всё ещё катились девичьи слезинки, которые Снайпер тут же снимал поцелуями. Сладко, необычно, возвращаясь в молодость — безбрежную и мятежную. Ася плакала не от боли, страха или обиды — от осознания того, что она теперь по-настоящему взрослая. Она — женщина.

— Жалеешь?

Сидя рядом с ней на полу, Снайпер уже несколько минут смотрел на её задумчивый профиль. Ася лежала в огромной деревянной бадье, до краёв наполненной горячей водой. В скудном освещении её мокрые волосы казались тёмными, они шлейфом стелились по деревянному полу. От печи исходило приятное тепло, и казалось, будто ничто в мире не способно нарушить гармонию их маленького мира для двоих. Здесь, вдалеке от шума и суеты, они были предоставлены самим себе, и Снайпер был рад этому. Всё, что ему было нужно, у него сейчас было здесь.

Но девушка оставалась непривычно молчаливой и задумчивой, и это не предвещало ничего хорошего. Обычно она болтала без умолку, и, положа руку на сердце, ему это нравилось. Всё это время он пытался убедить себя в том, что её болтовня и бесконечные вопросы его лишь раздражают, но стоило ей замолчать, как Даня физически ощутил потребность в звуках её голоса. Ему было без разницы, что именно она говорила — он готов был слушать любые её глупости или даже новые обвинения, только пусть не молчит!

Повернув голову, Ася встретилась взглядом с напряжёнными стальными глазами. Он наблюдал за ней, силясь прочесть на её лице малейший намёк на эмоцию. Хоть какую-нибудь! Это заставило её улыбнуться. Сейчас она могла позволить себе немного пообижаться на него за выстрел в грудь, хотя больше сожаления чувствовала, чем обиды.

В её глазах вовсю отплясывали бесенята, когда она, вскинув взгляд к потолку, начала изображать мыслительный процесс.

— Дай-ка подумать, — и, пару секунд пожевав губами, она вынесла вердикт:

— Очень сложный вопрос. Боюсь, так просто мне не разобраться.

Бросив быстрый взгляд на его застывшее лицо, он зачерпнула полную пригоршню воды и плеснула в него.

— Я никогда не сожалею о содеянном! — произнесла она низким голосом, копируя интонации Снайпера и его собственные слова, — потому что думаю, перед тем как что-то сделать.

Вытерев лицо, Снайпер усмехнулся.

— Ты плакала. Было очень больно?

— Нет, — беспечно отозвалась девушка, — словить резиновую пулю в разы больнее. Знаешь, с тех пор как ты начал обучать меня обращаться с оружием, я тоже много раз мечтала тебя застрелить. Представляю, как, должно быть, я всё это время злила тебя.

— Ты меня не злила, — отозвался он, аккуратно проводя рукой по синяку на её груди — Мне жаль, что я сделал тебе больно, ты должна была запомнить урок. А это был самый действенный способ.

Ася задумалась. А с чего вдруг она вообще решила, что Данила стрелял в её отца? Потому что увидела, как хладнокровно он направляет в неё оружие? Этот страшный пустой взгляд? Боже, как глупо! В этом жестоком мире мужчин она казалась себе маленькой неразумной пешкой, которую то двигают с одного поля на другое, а то и вовсе подставляют под удар и без сожаления сбрасывают с доски.

Она снова перевела взгляд на Данилу. Он молчал, но взгляд его красноречиво прожигал насквозь. Она не могла понять, что он означает, и от этого ей становилось не по себе. Её бросало в жар, а щёки горели.

Здесь дело было в его опыте и её юности, в её эмоциональности и его умении держать эмоции под контролем. Это было непривычно для Аси: никто и никогда не привлекал её так сильно, чтобы вот так реагировать. Даже пубертатный период прошёл спокойно и мягко — в этом смысле, по крайней мере. Может, всё дело в том, что никто, кроме Тохи, не оказывал ей знаков внимания? О да! Особенно Бестужев: его вниманием она не была обделена!

Снайпер погрузил руку в воду и прикоснулся к её груди, вершинка которой тут же затвердела. И это тоже смущало — вот так откровенно понимать, что ей нравятся его прикосновения. А он? Чувствует ли он что-то подобное? Он мужчина, у них наверняка всё не так. Она всегда стеснялась говорить на такие темы. Да и с кем говорить то? Бабушка умерла, когда ей исполнилось двенадцать, подруг, кроме Алиски, у неё не было, а если бы и были — то делиться с ними ей было бы нечем, а слушать их откровения даже желания бы не возникло.

«Но как же Тоха?!» — предательски поинтересовался внутренний голос. О нём ведь она почему-то даже не вспомнила.

Между тем рука Снайпера опустилась ниже, и Ася машинально свела бёдра. Она вклинилась между ними, а жаркие губы зашептали:

— Ты теперь моя. Не сопротивляйся.

Он брал её всю ночь напролёт, пока она обессилено не уснула на его груди. Потускневшая луна спряталась за верхушками вековых елей, счастье догорало, подергиваясь пеплом неизбежности. Ночной сумрак стал прозрачным, горизонт окрасился кровью и в полыхающем небе забрезжил рассвет.

С Тохой мы дружим с девятого класса, точнее, это я была в девятом классе частной гимназии, когда историк выставил меня за двери и поднял вопрос о моём отчислении.

Глубоко убеждённый в том, что «Россия для русских, Москва для москвичей», учитель истории хоть и не заявлял об этом во всеуслышание, но и не упускал возможности направить неокрепшие умы своих учеников в «нужное» русло. В тот памятный день он от отношений России со странами постсоветского пространства плавно перешёл к теме заполонения Москвы выходцами из Таджикистана, Дагестана и иже с ними. А следом посетовал на их выдворение за госсчёт без какого-либо наказания для вышеупомянутых «понаехавших».

То ли радикально-лицемерный настрой любезного Петра Ильича, то ли моё обострённое чувство справедливости заставило меня поднять руку и невинно поинтересоваться, какое наказание тот имеет в виду:

- Расстрел? Газовая камера?

- Пылёва, - глядя на меня, чётко и практически по слогам произнёс учитель, - мы живём в

демократической стране и то, о чём ты говоришь, нереально.

- К сожалению? – снова переспросила я.

Ну честно, недосказанности в его словах не заметил бы только слепоглухонемой. Пётр Ильич всегда ненавязчиво подводил нас к «нужному» мнению по тому или иному вопросу, оставаясь при этом как бы в стороне.

Мужчина скрипнул зубами, и это было отчётливо слышно в гробовой тишине класса.

Тут бы мне и уняться, но куда там! К девятому классу я уже точно для себя решила, что когда вырасту - стану журналистом. Причём буду писать только правду и не размениваться на ложь, пусть и сенсационную.

- Ну, вы бы поставили десяток таких к стенке? – решила я дать учителю шанс впервые в жизни выразить собственное мнение, так сказать, без прикрас и недомолвок.

- Встань!

- К стенке? – отозвалась я со своего места.

- Встань и выйди вон из класса!

Не дожидаясь моей реакции, Пётр Ильич стремительно подошёл к двери и рывком её

распахнул. Затем, старательно отводя взгляд, указал на выход.

- Вопрос о твоём отчислении я буду решать в вышестоящих инстанциях, - бросил он мне вслед, и дверь за моей спиной шумно захлопнулась. Оставшись стоять в пустом коридоре, я, как никогда раньше, утвердилась в своём желании по поводу дальнейшего жизненного пути. Без вмешательства отца и вопреки его мнению о моей никчёмности поступить на факультет журналистики и добиться на этом поприще успеха!

Инцидент на уроке истории вызвал переполох. У нас ведь образцовая гимназия и подобное поведение было недопустимо.

Если честно, навряд ли вообще зашёл бы вопрос о моём отчислении. Частные гимназии стоили немалых денег и каким бы ужасным ни был ребёнок, скорее уволили бы учителя, который не нашёл подход к «гениальному» отпрыску новой русской элиты.

Но учителя истории поддержала Римма Борисовна, преподаватель по Мировой Культуре и жена очень уважаемого в Москве человека. Наверное, это был единственный педагог, который сеял разумное, доброе, вечное не ради денег, а, так сказать, для души. Или от скуки, поскольку лично у меня были сомнения по поводу её компетентности.

На её уроке я уточнила, какого художника она имеет в виду: МАне или МОне? На самом деле различить этих двух импрессионистов легко: «Моне — пятна, Мане — люди», о чём я и сообщила Римме Борисовне, которая перепутала эпатажный и вызвавший бурю негодования «Завтрак на траве» Эдуарда Мане с игрой теней на одноимённой картине Клода Моне. Полученный же неуд только укрепил мою теорию о том, что правда людей раздражает.

Видимо, Римма Борисовна пошла на принцип и, пожаловавшись мужу, начала воздействовать на директора через него.

Когда же вопрос о моём отчислении повис в воздухе, папа вызвал меня «на ковёр».

- За что? – спросил он, хотя после звонка директора был и так в курсе.

- За правду! – гордо вздёрнула я подбородок.

- Обвинить учителя в расизме – это не борьба за правду. Это недостаток ума, - сказал он тогда.

Возможно, он был прав, но в тот момент я была готова отстаивать свою позицию до последнего.

- Пап, а наши садовники, горничные, водители, повар, няня – они все москвичи? Нет. Молдавия, Украина или русская провинция, правда? Вон, у Самойлова вообще, филиппинки трудятся. А почему? Потому что исполнительные и дешёвые, в отличие от коренных москвичей, которым всё надо по закону, с адекватной зарплатой, больничным листом и отпуском. А этих можно эксплуатировать по полной семь дней в неделю, и они молчат, потому что «понаехали», как говорит мой учитель истории! И знаешь что? Если такая позиция считается нормой, то я и сама больше там учиться не желаю!

Всё это я выпалила на одном дыхании и, приняв позу сахарницы, ещё выше вздёрнула подбородок.

Отец же только махнул рукой. Не берусь судить на двери ли своего кабинета, показывая, что разговор закончен, или на меня саму.

Из гимназии тогда меня не исключили, а только отстранили от занятий на две недели, и отец, в воспитательных целях, пристроил меня на этот период в 9-ый класс обычной школы. Чтобы, значит, ценила те блага, которые подарила мне судьба, и сделала для себя

соответствующие выводы. В отличие от типичных «новых русских», которые чуть что, сразу начинали качать права и угрожать как директору, так и учителям, поступок папы был достоин уважения. Честно. Какими бы сложными ни были наши с ним отношения, но своего отца я уважала, а в глубине души любила. Где-то очень глубоко.

Правда, эффекта он добился прямо противоположного: в этом бесшабашном классе, состоящем, как выражались мои родители, «из неблагополучных подростков», мне наоборот понравилось.

Пресыщенная напускной важностью и лицемерием, здесь я испытала неподдельные, «живые» эмоции. Тут было всё настоящим, не таким, каким я привыкла видеть этот мир раньше. Иногда даже слишком настоящим…

Впрочем, в первый же день в новой школе я снова «отличилась». С большим опозданием в класс вошёл типичный представитель «неблагополучных подростков», который на замечание учителя, мол, «у нас, вообще-то, в верхней одежде не ходят», ответил с присущим ему «остроумием»: «А мне, вообще-то, по**й».

Сие высказывание вызвало у меня какую-то неадекватную реакцию в виде неукротимого

смеха. Сама не знаю, что на меня нашло. Наверное, виной всему было то, что подобные выражения доселе в моём окружении не употреблялись, тем более по отношению к учителю. А изгнаны за пределы классной комнаты мы с этим молодым человеком были со следующей формулировкой в дневнике: «Ученик 9 «а» Жуков Антон позволил себе нецензурное выражение, а ученица Пылёва Анастасия выразила свой бурный восторг по этому поводу».

Так я познакомилась с Тохой. Оказалось, опоздал он на урок из-за того, что

старшеклассники подкараулили его на входе в раздевалку, помяли бока, разбили очки и

заперли в чулане, подперев дверную ручку стулом. Так и просидел Тоха среди швабр и школьного инвентаря, пока техничка не выпустила, предварительно наорав. Тоха сказал тогда, что просто разозлился, потому что его уже давно достают в школе за то, что он не такой как все. А ещё здесь вовсю процветало вымогательство денег. Старшеклассники облагали «налогом» тех, кто помладше и послабее. Многие действительно отдавали им свои карманные деньги, вместо того, чтобы пожаловаться родителям. Тоха же платить отказался, за что и был поставлен на так называемый «счётчик».

- Почему не пожалуешься? – равнодушно задала я логичный, на мой взгляд, вопрос.

- Потому что я не сексот. И я привык сам решать свои проблемы! – ответил он, потирая

набухающий синяк на скуле.

Я с интересом окинула взглядом этого странного парня: на вид полный и абсолютный ботан, с душой Че Гевары.

На следующий день мы сели за одну парту и были, в общем-то, неразлучны на протяжении всех двух недель. С Тохой мы чём-то похожи: оба интроверты, придерживались одинакового мнения на те или иные вещи, даже музыку слушали одну и ту же. Мне казалось, что мы знакомы не две недели, а целую жизнь, настолько безошибочно мы угадывали чувства и эмоции друг друга. Стоило одному начать фразу, как второй, мгновенно улавливая смысловой ключ, подхватывал её.

А к концу второй недели Тоха признался мне в любви…

В тот день его снова подкараулила местная гопота. Мы как раз выходили из школьной

столовки: я держала в руках две «резиновые» булочки с маком, а Тоха нёс два стаканчика с чаем.

Судя по запаху, чай был из веника, но это меня ни капли не смущало. Во-первых, привыкла за две недели, а во-вторых, голод – лучший повар. Я уже предвкушала, как присядем с Тохой во дворе на лавочку и… Первый пацан выбил из рук Тохи чай, а мне горячими брызгами обожгло кисть. Булочки полетели на пыльный пол, и это меня, наверное, разозлило больше всего – кушать-то хотелось, как ни крути! Пока эти двое мутузили Тоху у стенки, нанося удары по его тщедушному телу, я лихорадочно соображала, что делать. Драться я не умею. Звать на помощь? А кого? Учителя как сквозь землю провалились, а охраны здесь и не было вовсе. Мимо нас то и дело сновала малышня, а ученики постарше отворачивались, как будто ничего и не происходило.

Один из старшеклассников был невысок, но плечи внушительным разворотом могли

сделать честь любому бодибилдеру. Эх, была не была!

Ещё не полностью осознавая что делать-то собралась, но точно для себя уяснив, что всё сейчас зависит от меня, я с воплем прыгнула на спину этого плечистого и что было силы сомкнула зубы на его ухе. По коридору пронёсся вопль, а плечистый запрыгал на месте, колотя руками по воздуху в попытках скинуть с себя взбесившееся нечто. Второй слегка обалдел от происходящего и, оторвавшись от Тохи, с недоумением смотрел на танцующего товарища со мной на спине, вгрызающейся ему в ухо. Тут-то Тоха его и послал в нокаут, жаль только, что ударом в лицо…

У директора мы с другом оказались на пару. На мне-то кроме ожога на руке видимых увечий не обнаружилось, как, в общем-то, и на Тохе, которому хоть и разбили снова очки, удары наносили в основном по бокам и животу.

Зато Тоха одному гопнику сломал нос (по крайней мере, так сказал директор), да и я тоже нанесла телесные повреждения второму, чуть не откусив тому ухо.

Директор пугал моего друга детской комнатой милиции, комиссией по делам

несовершеннолетних и другими ужасами, а повернувшись ко мне, он всего лишь произнёс:

- Пылёва, а за тобой сейчас приедет отец.

Вот так вот. Тоху, значит, чуть ли не в колонию строгого режима, а меня просто заберёт папочка - и всё на этом! Суровая правда жизни.

Убегали мы через окно, а дальше дворами, постоянно оглядываясь, как два преступника. И только оказавшись на безопасном расстоянии от школы, вздохнули спокойно и рассмеялись.

- Ну ты ему дал! – восхищённо воскликнула я. - Прямо в пятак!

Тоха замялся, опуская глаза, но было видно, что похвала пришлась ему по душе.

Остаток дня мы просто слонялись по городу, Тоха без конца рассказывал забавные истории из жизни и даже угостил шаурмой. Свои последние деньги я отдала в школьной столовке за булочку, а так как карманный деньгопровод мне папа перекрыл, была полностью на мели.

Мобильный он отобрал тоже, сразу же после инцидента в гимназии, но зато тревожить меня непрерывными звонками сейчас не мог.

Гуляли мы до самого вечера, болтали обо всем на свете, разве что о своих родителях Тоха

говорить не любил. Тогда я приняла это за чувство стеснения из-за существовавшего между нами социального неравенства, и чтобы не смущать Тоху ещё больше, вопросов по поводу его семьи не задавала. Зато охотно рассказывала о своей: отец всё время рычит, мать не замечает, младший брат – Исчадие. Вот так и живём.

Уже на остановке Тоха неожиданно предпринял попытку меня поцеловать.

- Ты чего? – искренне удивилась я.

- Ася, ты мне очень нравишься, - сказал Тоха, близоруко щурясь, - мне кажется, я тебя люблю.

Наверное, в тот момент у меня очень выразительно отвисла челюсть, потому что Тоха только горько усмехнулся.

- Я знаю, для тебя это всё несерьёзно. Небольшое приключение среди рабочей молодёжи.

Вернёшься в свой чистенький мир и думать обо мне забудешь.

А вот это было обидно. Неужели он действительно обо мне такого мнения?

- Тоха, - начала я, взяв его за руку - давай дружить!

Ничего умнее мне в тот момент просто не пришло в голову. Хоть я и не разделяла его чувств, прощаться с этим странным парнем в очках не хотелось до боли! Я никогда не была обласкана вниманием и любовью родителей, и новость о том, что кому-то я небезразлична, кольнула в самое сердце, а на глаза навернулись слёзы. То ли от переизбытка чувств, то ли от их недостатка конкретно к этому парню.

Ответить Тоха не успел, потому как рядом с нами с визгом остановилась тонированная иномарка, и из её недр выбрался наружу начальник папиной охраны.

- Беги! – крикнула я Тохе и даже оттолкнула, придав ускорения.

Этого мордоворота я уже тогда недолюбливала а иногда и побаивалась. Избить человека для него плёвое дело.

- Встретимся на следующей неделе у ворот гимназии, - добавила я, видя, что Тоха мешкает, не желая уходить, - да иди же!

Не дожидаясь, пока начальник охраны покалечит моего единственного друга, я сама прыгнула ему наперерез, преграждая путь. Бультерьер молча схватил меня за шкирку и поволок в машину.

Ох, и влетело мне тогда от отца! До членовредительства, слава богу, не дошло, но ругался он сильно. После того как остыл, папа сделал нравоучение об опасностях, подстерегающих меня за воротами особняка и, взяв обещание, что больше я так поступать не буду, успокоился. Постепенно он примирился и с Антоном – неблагополучным подростком и моим лучшим другом. Я же за этот его жест доброй воли перестала выкидывать фокусы и до тех самых пор, пока в моей жизни не появился Аскольд Бестужев, вела себя более или менее сносно.

Тоха с тех пор больше не делал попыток признаться мне в своих чувствах а, я делала вид, что того разговора между нами и не было вовсе.

Я его, конечно, тоже по-своему любила, но не в том качестве, в котором бы ему хотелось. По сути, мы оба притворялись: Тоха делал вид, что его чувства ко мне чисто платонические; я же, щадя его чувства, делала вид, что его любви не замечаю. Если быть откровенной, на душе было гадко от собственного лицемерия, но успокаивала я себя тем, что это ложь во благо. Во благо Тохи и нашей с ним дружбы.

— Я хочу тебе что-то показать, — Ася потянула его за руку и, встретившись с ледяным взглядом прищуренных глаз, загадочно улыбнулась.

— Да не смотри ты так! Это секрет. Пойдём, — уперевшись ногами, она аж зарычала от усилия, пытаясь вытянуть его на улицу.

Мужчина нехотя поддался уговорам, а Ася, обрадовавшись, первой выскочила за двери и остановилась на пороге. Серая белка, сидящая у самых окон, при их появлении поднялась на задние лапки и, навострив ушки, смешно дёргала носом.

— Подожди, — кивнув Даниле, девушка юркнула назад, чтобы через минуту выйти с кусочком хлеба.

— Держи, попрошайка.

Улыбаясь, она кинула хлеб белке, которая схватила угощение и тут же скрылась в лесу. Наверное, решила съесть по-тихому, чтобы не делиться с соплеменниками, или наоборот, детишкам понесла.

— Она уже несколького дней сюда приходит, — прокомментировала свои действия Ася, не обращая внимания на его скучающий взгляд. — Эй, тук-тук. Перестань закрываться. Посмотри какая красота кругом!

Девушка вскинула руки кверху и закружилась, весело смеясь.

Природа действительно будто и не собиралась готовиться к зимнему сну: птицы поют, солнце светит пронзительно ярко, а всё вокруг кажется нереальным, будто сошедшим с холста умелого живописца. Ася показывала Снайперу сухие листья, заставляя того поверить, что они живые. Мужчина же только недоумевал, глядя на её восторг, когда она выставляла оранжевый кленовый листик на солнечный луч, разглядывая прожилки. Неожиданно толкнув его, девушка издала радостный клич и бросилась убегать. Догнать её не составило бы труда, но Ася прибегла к помощи дерева, делая обманные движения вправо-влево, и он сам не заметил, как увлёкся. Снайпер даже представить себе не мог, что будет бегать как дурак за девушкой, а потом она за ним, играя в салочки... Они дурачились, пока Данила не перехватил её на бегу,и весело смеясь, они вместе рухнули в мягкие опавшие листья.

Проведя ладонью по её раскрасневшейся щеке, Снайпер заглянул в эти ясные глаза цвета неба, в которых отражались облака. Он даже приподнял её и посадил на себя, чтобы лучше рассмотреть. В ней самой словно что-то изменилось. Она была божественно красива, женщин красивее её он ещё не встречал. И как бы это странно ни звучало, но каждый день она была красива по-разному. Сейчас, например, она была похожа на девушку с плакатов его армейской молодости. В очередной его рубашке, расстёгнутой так, что ложбинка на груди манила грехом и соблазном. С растрёпанными волосами и локоном, залихватски упавшим на лицо.

Хотелось смотреть на неё, слушать, трогать. Взять её снова хотелось, так, чтобы стонала от удовольствия, чтобы насладиться ее криками не боли, а наслаждения. Хотелось, чтобы она навеки принадлежала только ему одному. Вот только… не принадлежала. Своим чувствам Данила привык доверять, и сейчас они ему подсказывали, что это всё ненадолго. Предчувствие или житейская дальновидность, называйте как хотите.

— Скажи, что ты моя, — задумчивый взгляд.

— Да твоя, твоя, пусти, — улыбнулась Ася, отворачиваясь.

Вот только Снайпер не разделял её шутливого тона, рука на её подбородке сжалась, причиняя боль.

— Ты пугаешь меня! Отпусти!

Вырвавшись из захвата, она поспешно поднялась и направилась в сторону дома. Таким Данила ей совсем не нравился. В нём будто сидело два разных человека. Один притягивал, второй наоборот отталкивал и пугал. Неужели он не понимает, что с ней так нельзя!?

Неожиданно его ладонь опустилась Асе на горло, останавливая и проводя вверх к подбородку, опрокидывая голову ему на плечо.

— Просто скажи это! — зашипел он ей на ухо.

Вторая рука проникла под рубаху и сжала голую грудь. Губами он впился ей в шею, жаля, оставляя метку собственника.

— Я твоя, — прошептала девушка одними губами.

И в тот же миг его внутренний зверь успокоился, губы на её шее стали очень нежными, осторожными. Они порхали по её коже, унося далеко и надолго. Повернув её к себе лицом, он накрыл её губы поцелуем.

Ася таяла под лёгкое дуновение ветра и шорох листвы. Просто таяла, чувствуя, как слабеют ноги, не в силах удержать, и едва колени начали подкашиваться, ухватилась за его куртку. Руки скользнули вверх, пытаясь найти более надежную опору, и ладони ощутили напряженные канаты внушительных мышц. Она потерялась во времени, а когда очнулась, уже сидела на нём сверху. Её рубаха была распахнута на груди и длинные волосы, с застрявшими в них листочками, скрыли от его взгляда два стыдливых холмика.

— Смотреть на тебя хочу! — прошептал он, убирая волосы назад.

Глубокий взгляд остановился на её сосках, и Ася ощутила, как они наливаются, как твердеют розовые горошины, и их начало покалывать от такого внимания. Снайпер погладил их, слегка касаясь, заставляя её вздрогнуть от остроты ощущений. Место осторожных касаний все больше нагревалось, оплетая теплом и внутреннюю поверхность бедер, и низ живота. И ей это было приятно, действительно приятно… Притянув к себе, он прижал её крепко к своей груди, такой горячей, что Ася ощущала, как его жар проникает ей под кожу.

А потом настала очередь нежных и очень долгих ласк. Он брал её не спеша, давая прочувствовать каждое мгновение, пил её дыхание, целовал её, обессиленную и податливую так долго, что Снайперу самому крышу сносило, а в висках шумела кровь, требуя разрядки.

Позже они лежали, обнявшись, устремив взгляд в ярко-синее небо. Кроны деревьев шумели, осыпаясь золотым дождём, листья падали на лицо, на её обнажённую грудь, застревая в разметавшихся волосах. И этот воздух. Сладковатый, настоявшийся на увядающей листве, — обоим уже не забыть его никогда.

— Замёрзнешь. — Отпустив прядку её волос, он резко встал и потянулся всем своим мускулистым телом. Смотрит на неё с улыбкой, застегивая джинсы, которые так и не снимал. И прежде чем она успела подумать о том, что, собственно, сейчас произошло, Снайпер молча поднял её на руки вместе с курткой, на которой Ася лежала.

Кроме него, её никто и никогда раньше не брал на руки. Разве что в далёком детстве. И она млела в его объятиях расслабленная, потерянная, обессиленная. На его могучей груди было тепло и уютно, хотелось,чтобы так продолжалось вечно.

Утром её разбудили нежные и довольно недвусмысленные прикосновения. Мужчина пристроился сзади и с видимым удовольствием оглаживал её попку.

— Ну что ты за человек! Сам не спишь и другим не даёшь, — проворчала девушка и перевернувшись на живот, уткнулась носом в согнутый локоток. Из под копны волос, разметавшейся по плечам и спине, выглядывал только краешек розового ушка.

Снайпер скользил взглядом по изгибам её обнажённого тела, тёплого и разнеженного после сна. Асина шелковистая кожа манила провести по ней кончиками пальцев, и он не смог отказать себе в этом удовольствии. С наслаждением вдохнул её запах, чувствуя, как член отозвался пульсацией и напрягся. Обведя круговыми движениями ямочки на пояснице девушки он принялся вновь оглаживать её попку —почему-то эта часть её тела никак не давала ему покоя. Когда его рука скользнула ниже, Ася напряглась, а в следующий момент дёрнулась в попытке отстраниться. Удержал. Придавил девушку к кровати, нависнув, подминая под себя.

—Да-ня! — Ася вновь попыталась освободиться.

Сжав кулачками простынь над головой, она резко подтянулась вверх. Её гибкое тело уже практически выскользнуло из под мужчины но он снова удержал и, вернув на прежнее место, молча продолжил начатое. Погрузив большой палец в её лоно, средним и указательным Снайпер поглаживал набухший бугорок.

— Я сказала НЕТ! — Ася опять дёрнулась в попытке отстраниться. Ночью он снова долго и исступлённо брал её. Как будто не мог успокоиться, доказывая что-то самому себе. Она была так вымотана, что мгновенно уснула. Не было сил даже возмущаться, когда поняла, что он изливается в неё. Обвив его бёдра ногами, она впитывала в себя его семя, в судорогах мощного оргазма выжимая из него всё до последней капли. Сейчас её щёки пылали от осознания того, какая она, должно быть, липкая ТАМ. Мучительный стыд не давал расслабиться, получить удовольствие или хотя бы смириться с происходящим.

Между тем его пальцы провели по лобку девушки, по её половым губкам, мягко раздвинули их, касаясь твёрдого, обжигающе горячего бугорка. Одновременно убрав свободной рукой копну шелковистых волос, Снайпер прикусил кожу на её затылке. Это не был жест нежности. Он будто давал понять, что она полностью в его власти. Почувствовав посыл, Ася перестала сопротивляться. Обмякла под ним, подчиняясь и признавая тем его власть над собой и своим телом. Она даже неосознанно приподняла попку,насаживаясь на его пальцы своей истекающей соками промежностью. Снайпер зарычал, её подчинение доставляло ему неописуемое удовольствие. А ещё его не отпускала навязчивая идея снова кончить в неё. На каком-то инстинктивном уровне он ощущал потребность излить в девушку своё семя, чтобы изо дня в день наблюдать, как оно в ней прорастает. Что это? Способ удержать желанную, но свободолюбивую женщину или инстинкт продолжения рода? Он сам себе не смог бы ответить на этот вопрос. Раньше у Снайпера не возникало потребности ни в одном, ни в другом. Даже с девушкой, на которой он женился. Когда та забеременела, он просто отвёл её в загс – в сложившихся обстоятельствах это было само собой разумеющимся. Здесь же было другое – он хотел её всю без остатка. Он физически ощущал потребность заполнить и эту пустую нишу, разделявшую их. Она теперь принадлежит ему, и за неё он перегрызёт глотку любому! Он увезёт её отсюда, так далеко, где их никто не найдёт! Всё это Снайпер для себя решил уже давно, осталось только убедить её саму.

Не в силах более медлить он подался бёдрами вперёд. Обладать ею было ни с чем несравнимым кайфом - её узкое лоно сжало головку члена, отчего тот ещё больше запульсировал. Просунув ладонь под Асины бёдра, он снова принялся ласкать её клитор, вырывая из неё стоны, покрывая поцелуями и покусывая шею у основания спины. Когда её мышцы ослабили давление, он смог войти на полную длину и тут же сам застонал. Её лоно идеально плотно сомкнулось вокруг его плоти, словно были созданы друг для друга. Ему даже не нужно было в ней двигаться, достаточно просто ласкать её, чтобы кончить от одних её мышечных сокращений.

— Моя девочка, — прошептал ей на ушко. Заметив, что Ася близка к финалу, он вышел из неё, продолжая ласкать рукой.

— Скажи, что ты моя.

Ася молчала, сжимая в кулачках простынь.

— Скажи. Что. Ты. МОЯ!

— Твоя, — выдохнула она. — Я твоя.

Он снова ворвался в неё. Ася уже извивалась в судорогах мощного оргазма, когда он короткими быстрыми толчками достигнул пика и, тихо прошептав «роди мне сына», начал со стоном заполнять её своим семенем. С каждым толчком повторяя: «Моя».

Она лежала распластанная под ним, её глаза были закрыты, лишь ресницы слегка подрагивали

— Спи, — прошептал он ей на ушко, убирая волосы с лица и любуясь её тонким профилем. Наконец он вышел из неё и, тут же приподняв её бёдра, подложил под них подушку. Поцеловав в уголок губ, он прикрыл девушку одеялом. Перед тем как уехать, он ещё раз зашёл к ней и, опершись о дверной косяк, какое-то время наблюдал за ней. Девушка безмятежно спала в том же положении, в котором он её оставил.

Когда вечером Снайпер ворвался внутрь и увидел её, чинно раскатывающую тесто, он вздохнул с видимым облегчением. Но тут же зарычал, надвигаясь:

— Убью!

— За что? — резонно поинтересовалась Ася.

Но мужчина её уже не слушал. Он молча расстегнул ремень и начал вынимать тот из джинсов.

— Ой, — слабо пискнув, девушка попятилась под его напряжённым взглядом, — Даня, я тебе всё объясню!

— Где ты была?

Судорожно вздохнув, Ася продолжала комкать в руках кухонное полотенце.

Проснувшись сегодня, она обнаружила, что мужчина снова не предохранялся – его семя стекало по внутренней стороне бедра, стоило ей только подняться с постели. Но окончательно добила подушка, каким-то чудом оказавшаяся под её животом. Да как он посмел! А меня он спросил?! В душе разбуженным вулканом заклокотала злость, так и хотелось кого-нибудь покусать, причём до крови. Но сам виновник этого нигде не обнаружился, зато на столе лежала записка, из которой следовало, что Данила уехал по делам и вернётся к вечеру.

«По делам! Я ему дам по делам!» — негодовала Ася. Мало того, что его непонятно с какой стати переклинило на продолжении рода, так ещё и оставил меня здесь одну на целый день!

Помывшись и одевшись, она хлопнула дверью, намереваясь немного проветрить голову. Постояла. Подумала. И вернулась назад, протопав в ботинках по чисто вымытому полу. Гулять так гулять! Взяв несколько тысячных купюр из кухонного ящика, Ася решила прогуляться аж до районного центра.

Впрочем, уже в дороге она поняла, что силы свои переоценила. Тащиться пришлось по меньшей мере километров пять, благо Данила научил её ориентироваться на местности. Но если дорога туда была ещё более или менее гладкой, то назад Ася еле волочила ноги, коря себя же за свою дурацкую любовь. На свежем воздухе она понемногу успокоилась, упаковка Логеста грела душу (поздновато, конечно, но лучше поздно, чем никогда), и ей вдруг очень захотелось порадовать любимого румяными сырниками или пирожками по бабушкиному рецепту. Эх, и удивится её Бультерьерчик! Накупив продуктов, она еле дотащила их до дома и, несмотря на гудящие ноги, с воодушевлением принялась колдовать над тестом.

Вот почему женщины такие глупые? Им пакости делают, а они в ответ пирожки! Мало того, ещё и виноватыми остаются! Примерно с такими мыслями Ася опасливо косилась на надвигающегося Снайпера с ремнём наперевес. Рука тут же сама потянулась к новенькой скалке, с ней было как-то спокойнее.

— Ты что, озверина принял? – спросила девушка, грозно выставив перед собой нехитрое орудие.

Не будь Снайпер сейчас так зол, он бы выразил своё умиление знакомым ему способом, настолько трогательной она выглядела с мукой на щеке и занесённой для удара скалкой.

— Не подходи! – предупредила, хотя он и так уже был рядом.

Хмыкнув, мужчина перехватил орудие и, развернув по ходу движения, прижал девушку к себе спиной. Скалка упала, Ася забилась, как сумасшедшая, и тут же была спелената мужчиной так, что дышать свободно не могла. Да что там дышать. Она даже пикнуть не успела, как оказалась на лавке перекинутой через его колено. Стащив штаны вместе с трусиками, он погладил её выпяченную попку рукой с зажатым в ней ремнём.

— Даня, не надо, я всё расскажу! — пролепетала дрожащими губами.

Ася была так ошеломлена, что даже вырываться перестала. Лежала смирно, боясь пошевелиться, даже голос, казалось, не слушался.

— Конечно, расскажешь, — почти ласково произнёс он.

И в ту же секунду ремень, свистнув в воздухе, с силой соприкоснулся с её ягодицами, врезаясь в нежную кожу.

Ася закричала что есть мочи. Она извивалась и крутилась, пытаясь избежать ударов, которые сыпались и сыпались на её беззащитную попку. Не понимая, что зажата, что не уйти, она искала спасения от жгучих ударов, пыталась зацепиться хоть за что-то, дотянуться до него, оттолкнуться или оттолкнуть, но ничего не помогало. Она охрипла от криков, лицо опухло от слёз, которые лились нескончаемым потоком. За что он с ней так?! Она ведь ничего плохого не сделала! Почти…

Видимо, решив, что с неё хватит, Снайпер, наконец, остановился.

— Где ты была?

— В м-магазине, — проскулила.

— Ещё где?

— В аптеке!

— Своему очкарику звонила?

— Н-нет.

Новый удар по многострадальной попке полыхнул огнём.

Ася никогда бы не призналась, что увидев у аптеки телефон-автомат, она действительно не удержалась и позвонила Тохе. Снайпер зверел только при одном упоминании о нём. Она была уверена, узнай он об этом, запорет до смерти.

— Я н-никому н-не звони-ила, — сжавшись, она уже рыдала в голос.

Нового удара не последовало. Вместо этого, её бельё неприятно прошлось по пылающей коже, а следом штаны тоже вернулись на прежнее место. Развернув девушку, Снайпер хотел усадить её к себе на колени, но Ася вырвалась и забилась в дальний угол. Размазывая по лицу слёзы, она смотрела на него затравленным взглядом. Было жаль себя. Очень! А ещё душила обида.

Поджав колени, она исподлобья наблюдала за тем, как мужчина неспешно приблизился.

Следом на пол рядом с ней шлепнулась папка.

— Ручка внутри, — от его голоса мороз по коже.

Снайпер был спокоен и отстранён, в то время как саму девушку злость и обида раздирали изнутри. Предательские слёзы тут же снова брызнули из глаз: глупая, глупая Ася! Теплом своего наивного сердечка хотела растопить лёд и отогреть того, кому это даром не нужно. «Старого пса новым фокусам не научить», — любил говаривать её отец. И он оказался прав.

Шмыгнув носом, она всё же потянулась к кожаному переплёту. Листки бумаги, какие-то слова и буквы — всё сливалось воедино, и она не могла толком ничего прочесть. Из нагромождения скачущих строчек взгляд выхватил отдельные фразы: «…отказ от наследства без указания адресата…», «…Гражданского кодекса Российской Федерации я являюсь наследником первой очереди, что подтверждается моим свидетельством о рождении I-БП № 68…», «…отказываюсь от наследства в пользу других лиц…».

Ася вскинула взгляд на Данилу и горько усмехнулась:

— Всё просчитал, да? — захлопнув папку, девушка тупо уставилась на неё. Подбородок дрожал, голос не слушался и срывался. — И кто же этот счастливчик, этот «адресат»?

«А может, он сам и есть адресат, — подсказал противный голосок внутри. — А что? И активы получил, и тебя заодно поимел. А почему бы не поиметь, если само в руки плывёт?»

Ася сжала ручку так, что ногти впились в кожу ладони. С грустной отрешённостью она смотрела на папку, не находя в себе силы взять и добровольно лишиться всего. Поруганная гордость и чувство собственного достоинства жалобно скулили, и, как будто этого было мало, противный голос даже не думал униматься. Бил по больному и на поражение:

«Ну, чего застыла? Вот она, твоя мечта о призрачном счастье в бедности. Всё, как ты хотела. Может, передумала? Понимаю, побегала и назад на всё готовое захотелось».

Но хуже всего, наверное, было унижение, да ещё какое! Настолько униженной Ася себя ещё никогда не чувствовала. Сперва позорная порка. Следом, как признание своей никчёмности, отказ от всего, что её отец выстраивал годами. И как вишенка на торте – её банально попользовали. Мало того, глупой Асе это нравилось, она даже стонала под ним, теша его раздутое тщеславием эго.

— Подписывай, — голос Снайпера прервал её душевные терзания.

Мужчина присел перед ней и, снова вложив в вялую ладонь ручку, сжал её кисть. А она всё никак не могла оторваться от его ледяных глаз, сцепив зубы и собирая себя по кусочкам.

Да пропади оно всё пропадом! Зажмурившись в попытке остановить предательские слёзы, она поставила корявый, нервный росчерк на одном листе, на втором, третьем.

Вот и все. Ручка выпала из руки и покатилась.

Ася же, собрав остатки гордости, замахнулась и швырнула папку в Снайпера. Листки разлетелись по комнате, а острый край кожаного переплёта вжикнул по его щеке, вспарывая кожу.

— Подавись! — выплюнула ему в лицо.

Данила вздохнул, будто ища в себе силы, и произнёс тоном, каким родители разговаривают с несмышлёным дитя:

— Оденься потеплее, мы уезжаем.

Хмыкнув, Ася попыталась встать, но была тут же схвачена и возвращена на место.

— Послушай меня, — сбивчиво зашептал, — мне жаль…

Слова застряли в горле Снайпера, будто ему гвоздей туда ржавых насыпали. Он никогда не блистал красноречием, не умел он говорить много и красиво. И извиняться он тоже не умел. А глядя на её упрямо вздёрнутый подбородок, Данила не сомневался, что жалость она примет за насмешку.

Снайпер был консервативен до мозга костей. Его самого так воспитали, по-другому он просто не умел. Дети — неотъемлемая часть семьи, нет детей — семьи тоже нет. Ошибки недопустимы! Любая из них может стоить жизни. А если лишат жизни её, то и ему больше жить незачем. Но если на свою жизнь ещё можно наплевать, то при одной мысли, что с ней могла произойти беда, его рвало на части.

Он хотел извиниться, отчаянно искал нужные слова, но не находил и от этого злился ещё больше.

— А чего ты от меня, блять, хочешь?! Ты что думаешь, мы тут в бирюльки играем? Раззуй глаза, всё по настоящему и очень плохо, — наконец выдавил он из себя.

— Я тебя услышала, прониклась. Теперь уйди с дороги! — оттолкнув, Ася поднялась, наконец, с пола и поплелась к двери.

— Куда?

— Как куда? Мне ведь теперь ничего не угрожает, так? — нервно хихикнула девушка. — Значит, я свободна. Свободна от отца с его конкурентами. От Бестужева. И от тебя! — натягивая ботинки, Ася изо всех сил старалась не разреветься снова. Пусть лучше думает, что ей всё равно. Пусть лучше так, чем унизить себя ещё больше, оголив перед ним свою рваную душу.

— Думаю, ты не в накладе, — продолжала она, натягивая куртку, — к деньгам моего папочки получил ещё и приятный бонус в виде меня.

Метнувшись к девушке, Снайпер развернул ее к себе лицом.

— Что в твоей голове творится? — его голос стал тише, но угрожающе жёстче. — Что ты себе придумала? Это твой единственный билет на свободу. Дальше пусть воюют между собой, зато ты уже вне игры. Деньги — это не главное, пойми это уже наконец своим кукольным мозгом!

Вспыхнув, Ася заколотила по нему руками и ногами, везде, куда только могла дотянуться.

— Да пошёл ты! Пошёл ты! Пошёл ты!

Снайпер стоял, молча снося обрушившиеся на него удары. Он не пытался остановить её, видел, что у девушки истерика, и спокойно ждал, когда она пройдёт. Ася же выдохлась и прислонилась спиной к двери.

— Руки! — выкрикнула, отстраняясь, когда Снайпер попытался приблизиться. — Не прикасайся ко мне! Никогда не смей ко мне больше прикасаться!

Толкнув его напоследок, Ася скривилась от боли в запястье:

— Терминатор долбаный! — прошептала она и, вывалившись на улицу, хлопнула дверью.

Она успела сделать несколько шагов. За спиной послышался лёгкий шелест и хруст сухой ветки. В полной тишине он оглушительно громко ударил по напряжённым нервам. В этот раз она даже не обернулась. Лишь усмехнувшись, тихо сказала:

— Наконец-то.