Цепи судьбы

ГЛАВА 12 1940 Барни и Эми

Барни навсегда запомнил чувство полного отчаяния, которое он испытал, глядя, как его брат с другом направились, хромая, в направлении Дюнкерка. Он вздохнул и завел двигатель своего грузовика. Можно было придумать множество причин в свое оправдание, которые позволили бы Барни развернуть машину и поехать с этими парнями. Например, что он неправильно понял приказ, или поломался грузовик, произошел несчастный случай, он потерял сознание, а когда пришел в себя, оказалось, что он находится на борту корабля, идущего в Англию, но не имеет ни малейшего представления, как он туда попал. Барни уже остался без водителя, который вышел на минутку по нужде и был ранен в плечо во время воздушного налета на их колонну. Его пришлось оставить в Дюнкерке вместе с другими ранеными, и теперь Барни предстояло уже в одиночку проделать путь в расположение своей части.

Он ничуть не удивился бы, если бы обнаружил, что теперь его часть находится совсем в другом месте, а вовсе не в Сен-Валери, куда она направлялась, когда ему было предписано отвезти с десяток тяжелораненых солдат в Дюнкерк. Местечко Сен-Валери находилось в сотне миль от нынешнего местонахождения Барни, и в его отсутствие могли поступить самые разнообразные распоряжения. Как ему следует действовать в этом случае?

Хуже всего было то, что его путешествие страшно затянулось. Дорога была забита беженцами всех возрастов, от малышей до стариков, пытающимися убраться подальше от наступающей гитлеровской армии. Барни мог только медленно ползти вперед. Он не решался пользоваться клаксоном, боясь еще больше напугать этих несчастных людей. До недавнего времени почти все они вели самое заурядное существование. Сейчас они несли самые ценные вещи в чемоданах или мешках, ведя за руку или держа на руках крохотных ребятишек. Лошади напрягались изо всех сил, таща за собой переполненные повозки. Детские коляски были нагружены постельным бельем и одеждой.

То, как медленно он вынужден был ползти, то и дело останавливаясь и снова трогаясь, напомнило Барни день, когда они с Эми возвращались из Лондона. Тогда он проклинал заторы, осыпая их всеми известными ему ругательствами. Но это не шло ни в какое сравнение с тем, с чем ему пришлось иметь дело теперь. По крайней мере, тогда он возвращался домой, а рядом с ним сидела Эми.

Барни вспомнил, как плохо ему было, когда они добрались домой. Эми уложила его в постель, поставила ему на лоб компресс и заварила чай. Лежа рядом с ним, она рассказывала ему, как сильно его любит.

Эми… Барни свернул с главной дороги на узкую проселочную, напрочь лишенную движения. Он остановил грузовик и ссутулился за рулем. Ему казалось, что он попал из относительно мирной жизни в жестокий, агрессивный мир. Здесь царили совсем другие законы, а человеческая жизнь утратила всякую ценность.

— Ф-фух! — громко выдохнул он. Из нагрудного кармана Барни извлек чернильную ручку и маленький блокнот в ярко-красной обложке. По меньшей мере четвертая часть страниц была заполнена его аккуратным мелким почерком. Это был его дневник. Когда-нибудь он отошлет его Эми.

Барни проставил дату и продолжил писать: «Доставил в Дюнкерк двенадцать раненых. Их отправят в Англию. На обратном пути встретил Хэрри и его друга, Джека. Очень грустно. Очень голоден». Он минуту грыз ручку, затем продолжил: «Очень хочется пить. Люблю тебя больше, чем весь чай Китая, моя дорогая Эми». Барни понимал, что последняя фраза кажется бессмысленной, но был уверен, что жена его поймет.

Остановив грузовик, Барни почувствовал, что у него кружится голова. Он и в самом деле был очень голоден и страшно хотел пить. Все припасы он раздал раненым. Кроме того, он не спал со вчерашнего утра.

Все, что у него оставалось, это пачка «Синиор сервис». Сигарета не избавит его ни от голода, ни от жажды, зато поможет успокоить нервы. Но в кабине грузовика было слишком жарко. Барни выбрался из нее и сел на обочине, в тени ярко-зеленой живой изгороди, покрытой белыми цветами. Цветы были очень душистыми, а тень кустов дарила прохладу. Здесь было очень тихо, и он мог бы легко забыть (или сделать вид, что забыл), где находится и что происходит в этой части света.

Барни не услышал приближения самолета. Он вынырнул из ниоткуда и с оглушительным ревом пронесся менее чем в двенадцати футах над его головой. Барни не успел двинуться с места. Раздались странные, похожие на плевки, звуки, затем крики, и самолет умчался, исполнив задуманное.

Барни в последний раз затянулся сигаретой и выбросил окурок. Сколько бы он ни жил, никогда ему не понять немецких летчиков, способных атаковать беспомощных беженцев.

Он опять вскарабкался в кабину грузовика. Брезентовый тент был продырявлен пулями. Одна прошила мундир, оставленный на сиденье. Если бы Барни не выбрался наружу, чтобы покурить, он был бы уже мертв.

Крики не стихали. Дорога позади грузовика наверняка залита кровью. Там, несомненно, будут и раненые, и погибшие. Все это было слишком неправдоподобно. Это могло быть только частью самого страшного кошмара в его жизни. На одеревеневших ногах Барни опять выпрыгнул из кабины и поспешил на помощь.

К концу дня от нескончаемого потока беженцев остался жалкий ручеек. Барни смог набрать приличную скорость, но вскоре заметил, что у него очень мало бензина. Если бензин закончится, у Барни появится уважительная причина, чтобы бросить грузовик и пешком отправиться в Дюнкерк. Но он получил от командира приказ вернуться, и не имело никакого значения, каким образом он это сделает. Можно было ехать на грузовике или идти пешком, прыгать на одной ноге или лететь.

Барни подъехал к перекрестку, на каждом углу которого было три или четыре дома, и остановился. Это было безлюдное место, без малейших признаков жизни, но, быть может, ему удастся найти здесь воду: колодец или колонку. Во рту у Барни пересохло, как в Сахаре. За стакан холодной воды он готов был отдать полжизни.

Его усталый взгляд остановился на маленьком одноэтажном здании, и Барни усомнился, что то, что предстало его взору, реально существует. Скорее всего, это мираж, вроде тех, которые видят люди, заблудившиеся в пустыне, когда жажда порождает в их мозгу галлюцинации. На окне домика было написано слово «Бар», дверь была открыта настежь, а на засыпанном гравием дворике стояла бензиновая колонка.

Барни припарковал грузовик у колонки и выбрался наружу. Он с трудом держался на ногах, но ему все же удалось доковылять до открытой двери. Он ухмылялся, потому что сам себе напоминал Чарльза Лоутона в фильме «Горбун собора Нотр-Дам».

Оказавшись в баре, Барни смог выпрямиться, опершись на стул.

Это было убогое заведение, в котором стояло всего четыре столика, несколько разносортных стульев и скамей и деревянный прилавок, служивший барной стойкой.

— Есть тут кто-нибудь? — прокричал Барни, но ответа не последовало. За стойкой располагались не только полки, забитые бутылками с вином. Там также был неплотно закрученный кран, издающий волшебные хлюпающие звуки. Это капли воды падали в глубокую коричневую керамическую раковину.

Барни не интересовало вино. Он открыл кран на полную мощность, схватил кружку и наполнил ее. Никогда еще он не пробовал такой вкусной воды. Барни пил кружку за кружкой, а, напившись, вышел во двор, чтобы заправить бензином бак грузовика. После этого он перегнал грузовик к задней двери здания. Он и не подумает уезжать отсюда, пока не напьется вдоволь воды и не найдет чего-нибудь поесть.

За барной стойкой Барни нашел дверь, ведущую в комнату, в которой вполне мог жить владелец бара. Там была узкая кровать, расположенная у окна, маленький столик, один-единственный стул и буфет почти на всю стену. Пол был вымощен каменными плитами, а стены представляли собой грубо оштукатуренную, но не окрашенную поверхность. Везде было на удивление чисто. Несмотря на зверский голод, Барни остановился у буфета, чтобы просмотреть полсотни книг, плотно втиснутых на его полки. Бальзак, Флобер, Верлен, пьесы Шекспира, переведенные на французский язык, весь Диккенс, опять-таки на французском, несколько русских писателей. Что за человек жил в этой тоскливой глуши, работал в баре, а в свободное время читал произведения великих писателей?

В одном из шкафчиков буфета Барни обнаружил горбушку засохшего, твердого как камень хлеба, кусок сыра, два сваренных вкрутую яйца и банку маринованного лука. Он сел на кровать и все это съел, дважды засыпая с полным ртом.

Покончив с едой, Барни прилег. Жажду он утолил, желудок угомонил. Все, что ему теперь было нужно, это немного вздремнуть. По двадцать минут на каждый глаз, как сказала бы Эми. А потом он продолжит свое путешествие.

Его разбудил шум, доносящийся из бара, что было неудивительно, потому что это был настоящий гвалт. Там пели, кричали, топали ногами, звенели бутылками.

Говорили по-немецки.

Барни все это слышал, но продолжал лежать с крепко закрытыми глазами. Его сердце бешено колотилось, пока он пытался припомнить расположение комнат. Где находится задняя дверь? Сможет ли он уйти прежде, чем его обнаружат? Он мог бы где-нибудь спрятаться, пока солдаты (а Барни не сомневался в том, что это были солдаты) не уйдут. Он надеялся, что они не заметили грузовик.

Он медленно и осторожно приоткрыл глаза и увидел немецкого солдата, стоящего в дверном проеме. Прямо на Барни смотрело дуло винтовки. Он полностью открыл глаза, поднял руки над головой в знак того, что он сдается, и медленно опустил на пол ноги. Так же медленно, стараясь не испугать солдата каким-нибудь резким движением и не спровоцировать его на выстрел, Барни поднялся с кровати. Ни он, ни солдат, которому на вид было не больше восемнадцати лет, не произнесли ни слова, хотя Барни казалось, что его сердце грохочет на весь дом. Юноша дернул винтовкой, указывая в сторону бара.

Барни послушно кивнул и зашаркал к двери, не отводя глаз от винтовки, как будто это могло предотвратить выстрел.

Солдат ткнул его дулом в ребра, и они вошли в бар, где около десятка вражеских солдат, запрокинув головы, пили вино прямо из бутылок. Они сняли каски и шинели и побросали винтовки в кучу у порога. Пустые бутылки стояли на стойке и валялись на полу. Должно быть, немцы были здесь уже давно, но Барни слишком крепко спал и ничего не слышал.

Захвативший его что-то крикнул, остальные солдаты перестали пить, увидели Барни и засмеялись. Один из них подошел к нему, схватил за шиворот и швырнул на пол, лицом вниз. Когда Барни попытался подняться, на его голову грубо водрузили ногу. Он лежал и думал об Эми во время их первой встречи, о смеющейся Эми, о плачущей Эми, о том, как он ее обнимал, как они занимались любовью… Все это время Барни ожидал, что пуля или штык войдет в его тело и он превратится в воспоминание для своей жены, семьи и всех, кто его когда-либо знал.

Но вместо пули или штыка он почувствовал, как на него льется теплая жидкость, пропитывая одежду на его руках, ногах, спине, всех частях его тела. Ногу убрали, и жидкость полилась на голову.

Они мочились на него! От запаха мочи Барни чуть не стошнило. Солдаты мочились и хохотали. Один из них (лиц он не видел) пнул его по ноге, другой пинок угодил в бедро, и Барни уже успел подумать, что ему суждено быть забитым насмерть. Но тут раздался резкий голос. Барни не знал немецкого, но по тону было понятно, что прозвучал какой-то приказ. Солдаты перестали мочиться и пинать его и вытянулись по струнке. При этом их сапоги так загрохотали по каменным плитам пола, что у Барни зазвенело в ушах.

Прошло несколько секунд. Барни не поднимал головы. Он услышал звук приближающихся шагов, которые затем остановились у его уха.

— Встаньте, — мягко произнес чей-то голос.

Барни встал. С его волос капала моча. Он попытался вытереть ее рукавом, но его рубашка была пропитана насквозь. Обратившийся к нему человек оказался привлекательным мужчиной лет сорока, в сером офицерском мундире и до блеска начищенных черных сапогах. Он снял фуражку и сунул ее под мышку, обнаружив кукурузного цвета волосы. Его глаза были пронзительно голубыми, а губы такими тонкими, что их почти не было видно.

— Ваше имя и номер? — вежливо поинтересовался он. После того как Барни сообщил ему эту информацию, его спросили, куда он направлялся.

— Я не обязан вам этого сообщать, — промямлил он. По Женевской конвенции военнопленный мог не сообщать ничего, кроме имени и номера.

Офицер улыбнулся.

— Если вы направлялись в Сен-Валери, вы напрасно тратили силы, лейтенант Паттерсон. Сегодня немецкая армия взяла в плен восемь тысяч британских солдат, включая генерала и остальных офицеров, а также втрое большее количество французов. — На своем родном языке он отдал еще один резкий приказ, и солдаты расхватали свои каски, шинели и винтовки и, толкаясь, выбежали из бара.

— Оскар, — позвал офицер, и в помещение быстрым шагом вошел мужчина средних лет в очках в тонкой оправе. Он отдал честь офицеру и ничего не выражающими глазами посмотрел на Барни.

Офицер что-то ему сказал, Оскар кивнул, еще раз вскинул руку, пролаял «Ja, Mein Herr!» [18] и вышел. Теперь кроме Барни и немецкого офицера в баре не было ни души.

— Меня зовут Фредерик Толлер, — представился немец. — Я полковник седьмой бронетанковой дивизии победоносной немецкой армии. Вас, наверное, удивляет мой хороший английский. В двадцатые годы я изучал древнегреческий язык в Кембриджском университете. Когда началась война, я был профессором истории в Лейпцигском университете. Я оставил кафедру, чтобы сражаться за свою страну. А вы учились в университете, лейтенант?

— Я изучал классическую литературу в Оксфорде. — Барни не видел вреда в обнародовании столь незначительного факта.

— Я так и думал. Это всегда заметно. Люди с хорошим образованием держатся иначе, чем другие. — Толлер подошел к бару, взял бутылку и поднес ее к свету, чтобы посмотреть, сколько в ней осталось вина. Очевидно, осмотр его удовлетворил, потому что он сполоснул под краном одну из кружек и до половины наполнил ее.

— Хотите вина, лейтенант? — спросил Толлер.

— Нет, спасибо, — покачал головой Барни. — Но мне бы хотелось переодеться. Совершенно очевидно, что ваши люди понятия не имеют, как следует обращаться с военнопленными. — Он произнес это с уверенностью, которой не ощущал. Ему просто показалось, что пора восстановить свое попранное достоинство перед старшим по званию.

— Приношу извинения за моих людей, — ответил полковник Толлер. Казалось, он искренне огорчен. — Им объяснят, как вести себя в будущем. Я не забыл о вашей одежде. Так вышло, что я направляюсь в Руан, и у меня в машине чемодан. Оскар скоро принесет чистую одежду и распорядится, чтобы ваши вещи постирали.

В этот момент вошел Оскар и положил принесенную одежду на стул. Это оказались белые брюки, белая рубашка и смена белья. Он поставил на пол белые теннисные туфли и вышел, не говоря ни слова.

Барни снял рубашку и майку, положил их в раковину и открыл кран. Красный блокнот был безнадежно испорчен. Барни подержал его между указательным и большим пальцами и бросил на пол. В нем не было военных секретов. В любом случае, чернила наверняка расплылись и прочитать что-либо теперь уже невозможно. Барни вымыл под краном волосы и руками обмыл верхнюю часть тела. Внутри барной стойки на крючках висели три тряпки, вероятно, служившие посудными полотенцами. Он взял одну из них и, как мог, вытерся, а затем поставил стул с чистой одеждой поближе к крану.

Полковник Толлер вышел в заднюю комнату, предоставив возможность пленному снять брюки и вымыть ноги, по очереди ставя их в раковину. Больше всего на свете Барни сейчас хотелось бы встать под обжигающе горячий душ и хорошенько мыться карболовым мылом до тех пор, пока он не обрел бы уверенность, что все следы мочи уничтожены.

— Тот, кто здесь жил, очень любил читать, — крикнул из соседней комнаты полковник. — Что вы думаете о Толстом, лейтенант Паттерсон?

— Его книги слишком длинные, — крикнул в ответ Барни. — По крайней мере, я так думал, когда мне было семнадцать лет. Возможно, сейчас я был бы терпеливее.

— Вы очень честный молодой человек. Сколько вам лет?

— Двадцать два, — ответил Барни. Это был еще один факт, не представляющий особого интереса для разведки противника, а полковник ему уже много о себе рассказал.

— Вы женаты?

— Да.

— Дети?

— Нет. Пока нет.

— У меня пятеро. Три мальчика и две девочки. Моя жена англичанка. Ее зовут Хелена, она из Брайтона. Вы уже оделись, лейтенант? Можно мне войти?

— Оделся, — ответил Барни. Брюки были слишком широки в поясе, теннисные туфли жали, но рубашка и белье пришлись впору. Барни чувствовал себя намного лучше, хотя все еще слышал запах мочи.

Полковник вернулся, держа в руке зажженную сигарету. В другой руке у него был серебряный портсигар, который Толлер и протянул Барни. Тот с благодарностью взял сигарету.

— Спасибо, — пробормотал он, прикуривая от серебряной зажигалки немца.

— Оставьте свою грязную одежду, Оскар ее заберет, — сказал полковник. — А теперь, лейтенант Паттерсон, мы с вами на штабной машине отправимся в Руан. Мы будем вести цивилизованную беседу о… скажем, литературе? — Он вопросительно поднял свои тонкие брови. — Надеюсь, порядочность не позволит вам пытаться бежать. Двери с вашей стороны будут заперты, на тот случай, если вы окажетесь не таким порядочным, каким выглядите. На вашем месте я бы повел себя вопиюще непорядочно. Я узнаю, где находятся ваши соотечественники, плененные сегодня утром, и договорюсь, чтобы вас отправили к ним. Но это произойдет не ранее, чем вашу одежду выстирают и высушат, а вы сами со мной отобедаете. — Он поклонился и жестом пригласил Барни выйти из бара. — После вас, лейтенант. Думаю, в другое время мы могли бы стать добрыми друзьями. Но сейчас времена не те, и с этой минуты вы официально являетесь военнопленным.

В военное время поменять работу по собственной инициативе разрешалось, только если новая работа была не менее важна для обороны страны. Эми не хотела оставаться на железной дороге. Она не могла придумать ни одной должности, сопоставимой с должностью начальника станции в Понд-Вуд. Ветка опять функционировала, но Эми объяснили, что в обозримом будущем станция не откроется. Эми не хотела продавать билеты, отвечать на телефонные звонки или работать в справочном бюро. Она не обладала достаточными габаритами и силой, чтобы работать носильщиком. Да она и не стала бы этого делать, даже если бы была шести футов росту и сильной, как Самсон.

— Я хочу уйти с железной дороги и заняться чем-нибудь принципиально новым, — поделилась она с Лео, который немедленно предложил ей место на своей фабрике в Скелмерсдейле.

— Это будет руководящая должность, — пообещал он.

— Вакансия уже существует или ее еще предстоит открыть? — Эми знала, что он не захочет, чтобы невестка выполняла низкооплачиваемую работу. Лео был не в восторге от ее работы в Понд-Вуд, но тогда Эми не позволила себя отговорить. Если бы она не проявляла осмотрительность, Лео мог бы взять под контроль всю ее жизнь. Он даже имел смелость возмущаться, если ее не было дома, когда он неожиданно звонил или заезжал. Эми прямо заявила ему, что не собирается быть у него на побегушках: «Я буду ходить куда и когда захочу, Лео».

Она отказалась от работы в Скелмерсдейле, не желая от него хоть как-то зависеть. Он тут же предложил ей другую идею. Один из его друзей собирался открыть в одном из подвалов на Уотер-стрит клуб для военнослужащих и ищет администратора.

— Я ему о тебе рассказал, и он очень заинтересовался. Каждый вечер тебе придется наряжаться. Еще есть время накупить красивых вечерних платьев, пока не ввели карточки на одежду. — В его темных глазах плясал бесовский огонек. Лео знал, что ей трудно будет отказаться от такого предложения.

Это было настоящим искушением. Эми могла только мечтать о такой работе. Больше всего на свете она любила покупать одежду. Она уже хотела принять предложение, когда Лео проговорился, что клуб будет только для офицеров, а нижним чинам вход в него будет закрыт.

— Это означает, что в него не пустят Хэрри, вашего собственного сына! — возмутилась Эми и заявила, что и близко не подойдет к этому клубу. — Рядовые и капралы на войне так же важны, как и офицеры.

— А я и не знал, что ты пролетарий, Эми.

Она понятия не имела, что означает это слово, и окинула свекра подозрительным взглядом.

— Теперь будете знать, — решительно заявила девушка, надеясь, что не выглядит при этом полной дурой.

В конце концов она устроилась на работу в столовой компании «Малхолланд», выпускающей автомобили. Объявление Эми увидела в местной газете. Теперь все производимые компанией автомобили предназначались для армии. Эми уже работала в столовой, поэтому у нее был необходимый опыт. На завод, находившийся в Спике, рабочих доставляли автобусы. Один из автобусов останавливался на Шейл-роуд, расположенной в пяти минутах ходьбы от квартиры Эми. Ей предстояло работать посменно, одну неделю с шести часов утра до двух часов дня, а следующую — с двух часов дня до десяти часов вечера. В утреннюю смену суббота была рабочим днем, а в вечернюю выходным.

Лео сказал, что эта работа не для нее. Эми поинтересовалась, что в ней такого особенного.

— Я всего лишь обычная девушка, такая же, как и все остальные.

— Нет, Эми, — очень серьезно и без своей обычной усмешки возразил он, — ты особенная.

Эти слова ее встревожили. Она отчаянно пыталась не верить в невозможное, но теперь ей стало ясно, что Лео Паттерсон ею увлекся. Хуже всего было то, что ее это не шокировало. Более того, Эми это даже польстило. Он, несомненно, был необыкновенно привлекательным мужчиной. Ее сестры считали его неотразимым, даже Джеки, безумно влюбленная в Питера Альтона.

Первый день Эми в «Малхолланде» пришелся на вечернюю смену, и тогда же она получила первое за много месяцев письмо от Барни.

Он находился в лагере для военнопленных в местности под названием Бавария. Письмо было коротким. Он обещал написать ей еще, как только устроится, и рассказать обо всем, что произошло с ним за последние несколько месяцев.

У Эми скопилась толстая пачка писем для пересылки ему через Красный Крест. Она писала мужу почти каждый день, только отправлять письма было некуда. Некоторые строчки в письме Барни были зачеркнуты. Лео сказал, что это сделал цензор — Эми позволила свекру прочитать почти все письмо, кроме последней страницы, где Барни писал, как любит ее и как по ней тоскует.

— Эту информацию, должно быть, посчитали секретной, — пояснил Лео.

— Какая наглость! — фыркнула Эми. — Что же это за работа такая — читать письма других людей и вычеркивать из них строчки!

— Некоторым такая работа нравится.

— Они суют нос не в свои дела. Это еще хуже, чем шпионить.

Так что в тот день на работу в «Малхолланд» явилась гораздо более счастливая Эми. Четыре ее сотрудницы, Глэдис, Эм, Тосси и Джоан, в возрасте от двадцати пяти до шестидесяти лет, были не в восторге от этой хорошенькой молодой женщины в элегантном льняном красном платье и черных кожаных туфлях на высоких каблуках. Эми выглядела так, как будто всю свою жизнь только и делала, что отдыхала.

Как позже объяснила двадцатипятилетняя Эм, они подумали, что Эми «просто богатенькая сучка, которая решила пойти поработать с чернью ради того, чтобы повыпендриваться перед своими друзьями».

— Я забыла переодеться, — призналась Эми, в первый раз войдя в столовую и сопровождая признание своим звенящим смехом, и шестидесятилетняя Глэдис грубо поинтересовалась, уверена ли она, что явилась по правильному адресу.

— Коктейль-холл наверху, — громко фыркнула она.

Эми даже не заметила грубости женщин и их презрительных взглядов. Она получила письмо от Барни, а все остальное не имело значения.

— Сегодня утром мне пришло письмо от мужа. От него уже сто лет не было вестей, — взволнованно объявила она. — Мне сказали, что он попал в плен вскоре после Дюнкерка, и все это время я ничего о нем не знала. Ой, а что это за котел? В столовой, где я раньше работала, был газовый, и приходилось все время следить, чтобы он не потух. Это было жутко опасно. Каждый раз, когда мы его включали, мы думали, что сейчас вся столовая взлетит на воздух. А это электрический?

Того, что муж Эми попал в плен, было бы достаточно, чтобы расположить к ней женщин. Но то, что она работала раньше в столовой и не пыталась доказать, что она лучше их, заставило женщин полюбить ее еще больше. В конце дня они уже были лучшими подругами.

Эми ушла домой в десять часов вечера. Каждая клеточка ее тела ныла, несмотря на то, что Джоан, которая, похоже, была у них за старшую, нашла для нее сидячую работу. Эми необходимо было раскатать несколько миль теста и вырезать из него кружочки для пирожков с вареньем. Она узнала, что муж Джоан служит в торговом флоте и что у нее огромные проблемы с пятнадцатилетней дочерью, которая встречается с мужчиной в два раза старше ее.

Эм была не замужем и ухаживала за двумя престарелыми тетушками. Тридцатилетняя вдовушка Тосси благодаря войне жила на всю катушку.

— Я и представить себе не могла, что когда-нибудь еще пойду на танцы, — поделилась она с Эми во время обеденного перерыва. — За всю свою жизнь я никогда не зарабатывала столько денег, сколько зарабатываю сейчас. Я каждую неделю делаю прическу. Если бы мой муж был жив, он бы меня точно убил. Рон терпеть не мог, когда я веселилась.

Глэдис была ворчуньей и во всем видела черную сторону. Тем не менее было совершенно очевидно, что остальные женщины к ней очень привязаны. Они то и дело подшучивали над ее мрачным лицом и плохим настроением.

Вернувшись домой, Эми забралась в ванну и лежала там, пока боль в ногах, руках и спине не сменилась онемением. Завтра она будет спать столько, сколько пожелает. А может, наоборот, встанет рано и отправится по магазинам. Ей не помешали бы туфли на низких каблуках. Интересно, существуют ли по-настоящему элегантные туфли на низких каблуках?

Она вскипятила молоко, приготовила себе чашку какао и перечитала письмо Барни. Допив какао, Эми забралась в постель, все еще сжимая в руках письмо. Этих листков касались руки Барни. Она прижала их к губам.

— Барни, — прошептала девушка, — ах, Барни.

Работа в столовой была намного тяжелее, чем в Понд-Вуд, но зато теперь у Эми было больше свободного времени. Она уже успела забыть, что значит пройтись по магазинам, сходить в кино или пообедать в ресторане. За время, проведенное ею в Понд-Вуд, вышло множество замечательных фильмов: «Мрачная победа» и «Старая дева» с Бетт Дэвис, «Ниночка» с Гретой Гарбо и самый чудесный фильм всех времен, «Унесенные ветром», с Кларком Гейблом и Вивьен Ли и целой толпой других звезд. Эми сходила на все эти фильмы с Эм, которая была помешана на кино и знала биографии всех знаменитых актеров.

— Моя подружка Кэти была влюблена в Кларка Гейбла, — сказала Эми, когда они выходили из кинотеатра. — Надо написать ей и спросить, видела ли она «Унесенные ветром». Этот фильм должен ей понравиться.

Кэти написала в ответ, что ходила на этот фильм, но к Кларку Гейблу охладела.

«Просто я была очень молодой, — писала она, как будто в девятнадцать лет стала древней, как мир. — Он бесподобен, но целлулоидным красавцам я предпочитаю мужчин из плоти и крови».

Воздушные налеты становились все более частыми. Капитан Кирби-Грин и мистер и миссис Портер, пожилая пара со второго этажа, превратили просторный подвал в бомбоубежище, в котором было бы не стыдно принимать особ королевской крови. Как по мановению волшебной палочки, там появились кресла, а также журнальный столик, приемник на батарейках, продолжавший работать, даже если отключали электричество, походная плитка для приготовления горячих напитков и книги, обеспечение которыми взял на себя капитан, рыскавший по букинистическим магазинам в поисках романов на морскую тематику. Он уже приобрел две биографии Нельсона и подробные описания морских сражений, происшедших сотни лет назад.

Каждый день Портеры спускались в подвал около восьми часов вечера, если только сигнал воздушной тревоги не раздавался раньше. Миссис Портер всегда была вооружена вязаньем, а ее супруг — кипой газет, включая периодические издания, выпускаемые «чертовыми социалистами».

— Полагаю, мне не помешает ознакомиться с точкой зрения противоположной стороны, — ворчливым тоном оправдывал мистер Портер приобретение этого «мусора левого толка».

Капитан, постоянно стремящийся к общению, ожидал щелчка замка на двери подвала, а не воздушной тревоги, и немедленно присоединялся к соседям.

Клайв и Вероника Стаффорд, жившие на третьем этаже, были высокими и костлявыми. С их одинаково незапоминающихся лиц смотрели одинаковые голубые глаза. Их легко можно было принять за брата и сестру, и это сходство еще более усиливали одинаковые очки без оправы. Стаффорды почти всегда являлись в подвал, яростно споря о чем-то, в чем, по мнению Клайва, была виновата Вероника. Он забыл взять на работу носовой платок, прошлой ночью ему было слишком жарко или слишком холодно, в его ручке закончились чернила, у него порвался шнурок на туфле (Вероника должна была обратить внимание на то, что он начал перетираться).

Вероника указывала мужу на то, что туфля находилась на его, а не ее ноге, ручкой в последний раз пользовался тоже он, и как, скажите на милость, она должна была вести учет чернил в ней? Ему следовало самому заметить, что в кармане пиджака нет платка, а когда ему было слишком жарко или слишком холодно, она спала, а следовательно, ничем не могла ему помочь.

— Ты должна быть более бдительной, Ви! — Клайв не любил уступать в споре.

— Буду стараться, — отвечала Вероника, и в ее голосе звучал легкий сарказм, которого ее муж не замечал. Как только он отворачивался, она корчила за его спиной жуткую гримасу.

Миссис Стаффорд говорила Эми, что надеется, что Клайва заберут в армию.

— Он должен научиться беспокоиться о более важных вещах, чем исчезнувшие платки и порванные шнурки.

Миссис Карран и Эми работали в одну и ту же смену. Иногда Эми ехала из столовой прямо на Агейт-стрит и проводила остаток дня с мамой, или же они вместе шли за покупками на Стрэнд-стрит в Бутле или Саут-роуд в Ватерлоо.

Как-то раз в конце октября, вернувшись с работы домой, Эми впервые застала там ожидающую ее маму. Ее взял в плен капитан Кирби-Грин, и когда Эми вошла, Мойра пила в его гостиной крепкий чай и ела инжирное печенье. Капитан с большой неохотой отпустил свою гостью.

— Он, должно быть, израсходовал на меня весь свой чай, — прошептала мама, поднимаясь вслед за Эми по лестнице. — Интересно, где он раздобыл инжирное печенье, я его всегда любила больше всего.

— Ты уже, наверное, догадалась, что случилось, — сказала Мойра несколько минут спустя, поднося к губам чашку очень слабого чая, заваренного Эми. В квартире не было ни крошки печенья. Когда Эми созналась, что не имеет ни малейшего представления, что случилось, ее мама продолжила: — Наша Джеки и Питер всего-навсего решили пожениться. Проблема в том, что он не католик, хотя готов перейти в нашу веру. Его мама и папа не возражают. Я уже встречалась с ними, это очень милые люди.

— В таком случае, в чем проблема?

— Проблема в том, что они хотят пожениться немедленно, — вздохнула мама. — Джеки всего семнадцать, и она не может выйти замуж без моего разрешения. Она не может сделать это тайком, как ты. Извини, дорогуша, но это было именно так, не правда ли? — добавила она, когда дочь открыла рот, чтобы возразить.

— Наверное, да, — вынуждена была согласиться Эми. Она дождалась, пока ей исполнилось восемнадцать, но до восемнадцатого дня рождения Джеки был еще целый год.

— Не наверное, а точно, Эми, но мы не будем сейчас об этом спорить. Что сделано, то сделано. Сейчас меня беспокоит наша Джеки. Питера уже давным-давно забрали бы в армию, если бы он не был нужен отцу на ферме. Но по его просьбе отец нашел кого-то другого, и теперь Питер может отправиться на фронт. Я не знаю, — раздраженно продолжала миссис Карран, — никто из моих детей не вступает в брак, как положено. Наш Чарли женился на очень странной женщине, у которой во всем мире нет ни одного родственника, ты вышла замуж за протестанта в одном из этих языческих учреждений, а теперь и наша Джеки собирается сделать то же самое. У Питера нет времени, чтобы стать католиком. Что, черт побери, мне делать, Эми? Разрешать ей выходить замуж или нет? — Мойра поставила чашку с блюдцем на пол и закурила. — Я дымлю как паровоз, — добавила она. — Мне следовало бы меньше курить. В прошлый раз, когда я покупала пачку сигарет, Эрни МакХлванни отказался их продавать и мне пришлось буквально распластаться перед ним на полу. — Эрни МакХлванни держал кондитерскую и табачную лавку на углу Агейт-стрит и Марш-лейн. — Когда закончится война, я никогда больше не зайду в его чертов магазин.

— Пусть они женятся, — быстро сказала Эми. — Наша Джеки никогда тебя не простит, если они не смогут вступить в брак, а Питера убьют. — Она знала верный способ вынудить мать дать свое согласие. — Ты только представь себе, что будет, если Питер уйдет на фронт, и окажется, что Джеки беременна.

— О Господи! Иисус, Мария и Иосиф! — Ее мать перекрестилась. — Этого только не хватало. Ну ладно. Я скажу этой парочке, пусть женятся. — Она вздохнула. Эми подозревала, что мать уже давно смирилась с этим браком и знала, что старшая дочь ее поддержит.

Джеки Карран стала миссис Питер Альтон в последнюю субботу тысяча девятьсот сорокового года. Накануне Рождества, ночью, на Ливерпуль были сброшены многие тонны зажигательных и фугасных бомб. Временами казалось, что весь город охвачен огнем, языки пламени тянулись к небу, окрашивая его в зловещий кроваво-красный цвет. Были убиты сотни людей, а многие знаменитые достопримечательности Ливерпуля были уничтожены или повреждены.

После ужасов этой ночной бомбежки обитатели Агейт-стрит с большим облегчением собрались посмотреть на то, как Джеки Карран выходит из дому, чтобы отправиться на собственную свадьбу с очаровательным молодым человеком, только что поступившим на службу в королевский флот. Невеста казалась такой юной и хорошенькой в своем синем твидовом костюме и маленькой шляпке с пером. Это был отчаянный поступок — вступить в брак, а может даже завести ребенка в разгар страшной войны. Джеки выходила замуж не в церкви, как она сделала бы в мирное время. Но времена нынче были далеко не мирными, и молодежь женилась в спешке. Бог, наверное, будет не против того, что они станут мужем и женой.

Сейчас все делалось в спешке. Ложась спать, никто не мог сказать наверняка, что будет жив наутро. Выходя из дому, следовало готовиться к тому, что по возвращении на его месте может оказаться воронка и груда развалин. Никто и ни в чем не был уверен. Уверенным можно было быть только в настоящем, поэтому следовало жить сегодняшним днем. Завтра могло и не наступить, по крайней мере, для тебя.

Кэти приехала домой на следующий день после свадьбы Джеки. Она надеялась успеть вовремя, но поезда почти не ходили, и она провела ночь в зале ожидания в Престоне. Кэти пришла на Агейт-стрит в гражданской одежде, потому что мама гладила ее форму, готовя дочь к возвращению в часть. Миссис Бернс страшно гордилась своей дочерью. Кэти повысили в звании, и теперь на рукаве ее кителя красовался шеврон младшего капрала.

Миссис Карран накрыла чудесный стол из остатков вчерашнего свадебного угощения, к которым добавила банку ветчины. Дом выглядел странно без Джеки, которая вместе с Питером отправилась в медовый месяц в край озер. Бедняжка Бидди выглядела такой потерянной, что Эми пригласила ее пойти вечером с ней и Кэти в кино.

— Спасибо, сестричка, — Бидди жалобно шмыгнула носом.

До фильма еще было время, и Эми с Кэти уединились в гостиной, чтобы обменяться новостями. Они часто писали друг другу, но виделись в последний раз давно, после того, как у Эми случился выкидыш.

— Я все еще думаю об этом, — грустно призналась Эми. — Ей или ему сейчас было бы девять месяцев. Каждый раз, когда я вижу младенца, мне хочется, чтобы он был моим.

— Ты родишь другого ребенка. — Кэти ласково смотрела на Эми, и Эми подумала, как ей повезло с подругой.

— Как Джек? — вслух спросила она.

— Он в Северной Африке с Хэрри Паттерсоном.

— Ах да. Я совсем забыла, что они друзья.

— Джек утверждает, что они товарищи. Товарищи по оружию. — Кэти застенчиво улыбнулась. — Я тебе еще не говорила, но мы обручились. У меня нет кольца, но мы собираемся пожениться, как только Джек вернется домой.

— Ой, Кэти, я так за вас рада! — воскликнула Эми. — Но почему же вы не поженились, пока он был в Англии?

— Мы не понимали, как много значим друг для друга, пока он не оказался в Африке, — мечтательно произнесла Кэти. — Джек сделал предложение в письме.

— А я какое-то время думала, что ты выйдешь за Хэрри Паттерсона. Помню, ты говорила, что он приезжал к тебе перед Рождеством и что вы очень хорошо провели время.

— Так и было. — Кэти выглядела озадаченной. — Хэрри мне всегда нравился, с того самого дня, как мы познакомились в Саутпорте. И он понравился мне еще больше после того, как приехал ко мне в Китли. Затем он прислал мне нечто вроде любовного письма, и я ему ответила, но после этого я его ни разу не видела, и писем от него тоже не было. Хотя какое это имеет значение? — радостно закончила она. — Я ведь люблю Джека, а не Хэрри.

Эми расчувствовалась.

— Вот было бы здорово, если бы мы с тобой одновременно родили малышей. — И тут же ее лицо вытянулось. — Хотя, скорее всего, ты увидишь Джека намного раньше, чем я Барни. Эта дурацкая война может тянуться еще много лет, и пока она не закончится, Барни домой не вернется.

— Кто знает, Эми. Чудеса случаются.

Эми вымученно улыбнулась.

— Можно я буду подружкой у тебя на свадьбе?

— Ты будешь почетной матроной[19]. — Кэти ничем не выдала своей обиды из-за того, что Эми, выходя замуж за Барни, ни слова не сказала ей, своей лучшей подруге. Это осталось в прошлом, а Кэти была не из тех, кто плачет по пролитому молоку.

Хэрри Паттерсон неподвижно лежал на брезентовой кровати. Он вытянулся во весь рост поверх постели. Вся его одежда состояла из хлопчатобумажных подштанников. Невзирая на это, пот сочился изо всех пор, и Хэрри был совершенно мокрый.

Он плохо переносил жару. Хэрри не догадывался об этом, пока не прибыл в августе в Северную Африку и не столкнулся с температурой, неведомой на Британских островах. Он обнаружил, что очень чувствителен к солнцу и страшно обгорает и покрывается отвратительными волдырями, если находится на открытом месте слишком долго. К счастью, командиры отнеслись к этому с пониманием, и Хэрри было позволено большую часть времени работать под навесом. Это означало, что он перечистил огромное количество картошки и перемыл целые горы посуды. Интересно, что бы сказал его отец, если бы узнал об этом? Возмутило бы его, что его сын занят таким недостойным трудом? Хэрри не был уверен в этом. Возможно, отец и возмутился бы, если бы речь шла не о нем, а о Барни.

Хуже всего было то, что в такие ночи, когда трудно было дышать и совершенно невозможно спать, Хэрри не удавалось отделаться от мрачных мыслей. Больше всего его мучил один и тот же вопрос. Хэрри не мог понять, как так вышло, что он сказал Джеку Уилкинсону, что его не интересует Кэти Бернс.

— Она славная девушка, — сказал Хэрри, — и очень мне нравится, но это несерьезно.

Это произошло сразу после Дюнкерка. Пока Хэрри прохлаждался в Эссексе, Джека отправили в Лидс лечить лодыжку. Сперва врачи думали, что Джек сломал ногу, но потом выяснили, что это просто сильное растяжение. Джек написал другу:

«Помнишь, ты говорил, что на Рождество ездил в Китли к девушке, Кэти-как-там-ее? У вас это серьезно? В субботу там опять будут танцы, но в настоящее время я могу танцевать только на одной ноге. У меня и в мыслях нет ее соблазнять, я просто помню, как ты рассказывал, что у вас нашлось множество общих тем для разговора. Было бы здорово познакомиться с девушкой, с которой я мог бы поговорить…»

«Мы с Кэти просто друзья, — написал в ответ Хэрри. — Ее фамилия Бернс, и она служит в финансовой части. Уверен, она будет рада с тобой познакомиться».

Джек больше ему не писал, и Хэрри испытал самый большой в своей жизни шок, когда его друг, вылечив ногу, вернулся в свое подразделение, теперь расквартированное здесь, в Северной Африке, с новостью о том, что, кажется, он влюблен в Кэти Бернс.

— Она удивительная девушка, — говорил Джек, радостно потирая тонкие руки. Он так сильно ударил Хэрри по плечу, что тот поморщился от боли. — Спасибо, старик. Это самая большая услуга, какую мне когда-либо оказывали. Я тебе всю жизнь теперь буду благодарен.

Лежа в палатке, в которой кроме него спали еще трое солдат, Хэрри сгибал пальцы на ногах: в придачу ко всем несчастьям его начали мучить судороги. Позади него мирно спал Джек. Несколько недель назад он в письме сделал Кэти предложение, и она его приняла. Джек понятия не имел, когда они снова встретятся, но как только это произойдет, они поженятся.

Хэрри застонал. Его не радовало даже то, что немцы проигрывают войну. Британия и ее союзники захватили Эс-Саллум и взяли в плен тысячи итальянских солдат. В данный момент Хэрри было слишком жарко, у него болела голова, а обе ноги сводила судорога, но сильнее всего у него болело сердце оттого, что Джек и Кэти полюбили друг друга. Он сам был в этом виноват. Он фактически вручил Кэти Джеку на блюде и винить теперь мог только себя самого.