Церковная История

Глава 1. О царствовании и благочестии Иовиана

Когда Юлиан был убит, военачальники сошлись с префектами и начали рассуждать, кому следует принять царскую власть, чтобы спасти войско в военное время и вместе поправить дела римлян, доведенные до крайнего расстройства дерзостью покойника. Между тем как они рассуждали об этом, войско, собравшись в одно место, потребовало в цари Иовиана[122], который не был ни военачальником, ни трибуном. Впрочем, слыл мужем отличным и знаменитым и получил известность по многим причинам. Он был очень высокого роста и имел великую душу, обыкновенно отличался в войнах и в подвигах еще более важных, ибо смело говаривал против нечестия, не боялся власти тирана и за свою ревность относим был к мученикам нашего Спасителя. Тогда военачальники, единогласие войска почитая знаком Божественного приговора, вывели того отличного мужа на середину и, когда все принесли ему царские поздравления и провозгласили его Августом и Кесарем, этот удивительный муж, по свойственной себе смелости, не боясь ни начальников, ни неблагоприятной перемены в расположении войска, сказал: «Я христианин, и потому не могу владычествовать над такими людьми, царствовать над войском Юлиана, которое воспитано в нечестивом учении, ибо эти люди, лишенные Божественной помощи, легко сделаются добычею врагов и предметом их посмеяния». Выслушав его слова, воины вскричали в один голос: «Не сомневайся, царь, и не отвергай владычества над нами, как бы над нечестивыми. Ты будешь царствовать над христианами и людьми, воспитанными в благочестии, потому что старейшие между нами пользовались наставлениями самого Константина, а те, которые моложе их, получили уроки от Констанция. Покойник же, по кратковременности своего царствования, еще не успел укоренить порчи даже и в тех, которые подверглись его обольщению».

Глава 2. О возвращении святого Афанасия

Обрадованный этими словами, царь начал теперь думать об общем спасении и о том, как бы вывести войско невредимым из неприятельской страны. Впрочем, он не нуждался в продолжительном размышлении: семена благочестия принесли ему и плоды; потому что Бог всяческих тотчас показал Свое о нем попечение и разрешил представлявшееся недоумение. Персидский царь, узнав о воцарении Иовиана, отправил к нему послов для заключения мира. Потом он послал воинам съестных припасов и повелел для них в пустыне устроить рынок. Таким образом, заключив мирные условия на тридцать лет, Иовиан из неприятельской земли вывел войско оживленным и, как только вступил в подвластное себе царство, прежде всего издал закон, которым возвещалось о возвращении епископов из ссылки и вместе повелевалось, чтобы церкви были отданы тем, которые неповрежденно сохраняли Никейскую веру. Писал он и к тому поборнику никейских догматов, Афанасию, прося его изложить ему точное учение веры. Но Афанасий, собрав ученейших епископов, в своем ответе убеждал царя хранить веру по изложению никейскому, как согласному с учением апостольским. Для пользы читателей я приведу и самое послание.

Глава 3. Соборное послание о вере, написанное святым Афанасием к царю Иовиану

«Благочестивейшему и человеколюбивейшему победителю Августу Иовиану, Афанасий и прочие епископы, пришедшие от лица всех епископов Египта, Фиваиды и Ливии. Твои жажда знания и желание небесного приличны боголюбивому царю; так-то и сердце твое поистине в руке Божией, и царствовать будешь ты мирно в продолжение многих лет[123]. Удовлетворяя желанию твоего благочестия узнать от нас веру кафолической Церкви, мы, по принесении Господу благодарения за это, определили напомнить твоему благочестию более всего о той вере, которую исповедали Отцы в Никее. Некоторые, отвергнув ее, взносили на нас различные клеветы за то, что мы не принимали арианства, а сами же они сделались виновниками ереси и расколов в кафолической церкви, между тем как истинная и благочестивая вера в Господа нашего Иисуса Христа очевидна для всех, поскольку и узнается и почерпается она из Божественных Писаний. Ею-то запечатленные святые приняли мученичество и ныне почивают в Господе. Вера эта всегда пребывала бы неповрежденною, если бы злонравие некоторых еретиков не дерзнуло переиначить ее. А внести в нее порчу и нечестие решил некто Арий со своими единомышленниками, говоря, что Сын Божий — из не сущих, что Он создание и тварь, подверженная изменению. Этим учением они прельстили многих, так что даже люди значительные[124] увлечены были их богохульством. После сего святые отцы наши поспешили, как сказано выше, собравшись в Никее на соборе, арианскую ересь анафематствовать, а веру кафолической Церкви исповедать письменно, так что когда она повсюду была объявлена, то возбужденное еретиками учение умолкло, а та вера признавалась и прововедывалась везде во всей церкви. Но так как некоторые, с намерением возобновить арианство, решились исповеданную отцами в Никее веру опять отвергнуть, иные же только притворно исповедуют ее, а на деле чуждаются ее, перетолковывая слово единосущный, и вместе с тем, богохульствуя о Святом Духе, будто Он есть произведенное через Сына творение, то мы, видя, что от такого богохульства необходимо должен происходить вред для народа, постарались представить твоему благочестию исповеданную в Никее веру, дабы твое преданное Богу чувство уразумело, с какою точностью она написана и как заблуждаются те, которые учат вопреки ей. Знай, боголюбивейший Август, что эта вера проповедуется от века. Ее исповедали сошедшиеся в Никее отцы, и с нею согласны все поместные церкви в Испании, Британии, Галлии, во всей Италии и Кампании, в Далмации, Дакии, Мизии, Македонии и во всей Элладе, все церкви Африки, Сардинии, Кипра, Крита, Памфилии, Ликии, Исаврии, во всем Египте и Ливии, Понте, Каппадокии и странах окрестных, все Церкви восточные, исключая немногие единомысленные с Арием. Мы собственным опытом узнали мнение всех упомянутых Церквей и имеем от них грамоты. И хотя некоторые противоречат этой вере, но нам известно, боголюбивейший Август, что они не могут судить всей вселенной, потому что будучи долгое время заражены арианской ересью, тем упорнее противятся теперь благочестию! Итак, чтобы твое благочестие знало (хотя оно и знает) веру, исповеданную в Никее 318-ю епископами, мы вознамерились изложить ее. Она такова: Веруем во единого Бога Отца, Вседержителя, Творца видимым же всем и невидимым; и во единого Господа Иисуса Христа, Сына Божия, единородного, рожденного от Отца, то есть из сущности Отца, Бога от Бога, света от света, Бога истинного от Бога истинного, рожденного несотворенного, единосущного Отцу, через которого произошло все, как на небе, так и на земле, который для нас, человеков, и для нашего спасения сошел, воплотился, вочеловечился, страдал и воскрес в третий день, взошел на небеса, и придет судить живых и мертвых; и в Духа Святого. А говорящих, что было время, когда (Сына) не было, что Его не было до рождения, и что Он родился из не сущего, либо утверждающих, что Сын Божий существует из иной ипостаси или сущности, что он или творим, или превращаем, или изменяем, — святая кафолическая и апостольская церковь анафематствует.

В этой вере, боголюбивейший Август, необходимо пребывать как в вере Божественной и апостольской. И никто не должен изменять ее правдоподобными объяснениями или словопрениями, как сначала делали приверженцы Ария, говоря, что Сын Божий — из не сущего и что было время, когда его не было, что Он тварен, производим и превращаем. Поэтому-то Никейский собор, как выше упомянуто, анафематствовал эту ересь и исповедал веру истинную: Отцы не сказали, что Сын просто подобен Отцу, чтобы (христиане) веровали в Него не как в подобного только Отцу, но как в истинного Бога от Бога. Они написали даже, что Он единосущен, каким и свойственно быть настоящему и истинному Сыну от Отца истинного и по естеству. Они и Святого Духа не отделили от Отца и Сына, но прославили Его вместе с Отцом и Сыном в единой вере во святую Троицу, потому что во святой Троице[125] одно Божество».

Глава 4. О возвращении церквам отсыпного хлеба

Прочитав это послание, царь утвердил это исповедание и убеждение в вере, какое имел сам, и издал другой закон, которым повелевалось возвратить церквам количество съестных припасов, которое присвоил им Константин Великий, потому что Юлиан, начав борьбу с Богом и Спасителем нашим, лишил их и этого пособия. Но так как приключившийся за его нечестие голод не позволял тогда собрать установленных Константином взносов, то Иовиан приказал выдать (церквам) только третью часть, а полное количество хлеба обещал доставить им тогда, когда время голода пройдет.

Глава 5. О смерти царя

Такими законами украсив начало своего царствования, Иовиан из Антиохии отправился к Боспору, но в селении Дадастане, лежащем на границе Вифинии и Галатии, кончил жизнь. Сам он отошел с величайшими и прекраснейшими напутствованиями[126], но тех, которые испытали царскую его кротость, оставил в горести. Я думаю, что общий распорядитель всего, хотя, для обличения нашего злонравия, и показывает нам блага, но потом снова отнимает их, научая нас через то, как легко для него подавать нам все, что Ему угодно, а этим Он обличает нас, что мы недостойны благ, и располагает к лучшей жизни.

Глава 6. О царствовании Валентиниана и о том, как он сделал соправителем, брата своего Валента

Узнав о нечаянной смерти царя, войско оплакивало умершего, как отца, и провозгласило царем того Валентиниана, который собственноручно ударил храмового прислужника и за то был посажен в крепость, человека, отличавшегося не только мужеством, но и умом, и рассудительностью, и справедливостью, и высоким ростом тела. Притом он обладал таким царственным величием духа, что, когда войско попыталось предложить ему соправителя, он дал следующий, всеми прославленный ответ: «Когда не было царя, от вас, воины, зависело вверить мне бразды правления; но как скоро я принял власть, то уже мое, а не ваше дело — разбирать дела государственные». Удивленные и восхищенные этими словами, воины с тех пор повиновались каждому его мановению. Между тем, однако ж, призвав из Паннонии брата[127], он сделал его, — лучше, если бы не делал этого! — своим соправителем, когда последний содержал еще неповрежденные догматы веры. Брату отдал он скипетры Азии и Египта, а себе оставил Европу. Удержав Запад, Валентиниан начал царствование указами о благочестии и во всех областях установил прекрасные законы. Когда кончил жизнь Авксентий, которому вверена была церковь медиоланская и который заразился язвою Ария, за что отлучен был многими соборами, тогда царь, собрав епископов, произнес перед ними следующие слова: «Вы хорошо знаете, потому что напитаны божественным учением, каков должен быть тот, кто удостаивается епископства, знаете, что он должен настроить своих подчиненных не только словом, но и жизнью, быть первым образцом всякой добродетели и в своем житии представлять свидетельство своего учения. Такого-то мужа и теперь возведите на епископскую кафедру, чтобы и мы, правители царства, искренно, как спасительное врачебное средство, принимали его увещания».

Глава 7. О рукоположении Амвросия в епископа Медиоланского

Когда царь сказал это, то собор избрать епископа предложил ему самому, как мужу мудрому и украшенному благочестием. Но он сказал: «Это поручение выше наших сил, изберите лучше вы, так как вы сподобились Божественной благодати и приняли тот небесный свет». После сего епископы вышли и стали рассуждать об этом сами по себе. Между тем у жителей того города произошла распря: одни из них старались наречь одного, а другие другого. Зараженные болезнью Авксентия избирали своих единомышленников, а здравомыслящие граждане желали иметь пастырем человека одинаковых с собою мнений. Тогда Амвросий, которому вверена была гражданская власть над областью, узнав об этом смятении и опасаясь, как бы не случилось чего худого, поспешно занял церковь. В эту минуту народ, оставив распрю, вдруг единогласно вскричал и в пастыря себе потребовал Амвросия, а он еще и не был крещен. Узнав об этом, царь приказал тотчас же и крестить и рукоположить этого достохвального мужа, ибо ему было известно, что Амвросиев смысл вернее всяких весов, а мнения — точнее всякого правила. Притом, принимая в соображение единодушное согласие сторон разномыслящих, он догадывался, что это избрание было делом Божиим. Когда же (Амвросий) получил дар божественного и всесвятого крещения, а затем принял благодать епископства, тогда этот, по всему превосходнейший, царь, лично присутствовавший при сих событиях, говорят, вознес Спасителю Господу следующую хвалебную песнь: «Благодарение Тебе, Господи вседержителю и Спасителю наш, что тому же мужу, которому я поручил тела, Ты поручил души, и тем показал, что избрание мое было справедливо». Через несколько дней после сего божественный Амвросий, весьма смело разговаривая с царем, порицал некоторые незаконные действия властей. «Такая смелость твоя мне и прежде была известна», — сказал ему царь, — «Зная о ней, я не только не противоречил твоему рукоположению, но к общему голосу присоединил и свой. Врачуй язвы душ наших, как внушает тебе божественный закон». Это-то высказал и сделал он в Медиолане. Узнав же, что в Азии и Фригии некоторые вступают в споры о божественных догматах, он приказал быть в Иллирии[128] собору, и то, что на нем определено и утверждено было, послал спорящим. А сошедшиеся на соборе определили содержать веру Никейскую. Да и от себя, сообща со своим братом, отправил он в Азию послание, в котором убеждал ссорившихся согласиться с постановлениями собора. Я приведу самый этот закон; он ясно свидетельствует о благочестии Валентиниана, равно как и о том, что тогда и Валент касательно Божественных догматов держался еще понятий здравых.

Глава 8. Послание царей Валентиниана и Валента, писанное азийскому округу о единосущии

«Самодержцы Великие, Досточтимые, Победители, Августы — Валентиниан, Валент и Грациан[129] епископам азийского округа, Фригии, Карофригии-Пакацианы[130] желаем здравствовать о Господе. После продолжительных исследований многочисленного собора, созванного в Иллирии для рассмотрения спасительного учения, преблаженнейшие епископы определили, что Троица — Отец, Сын и Святой Дух, — единосущна. Нисколько не уклоняясь от служения, справедливо на них возложенного, они чтут Ее согласно с Богопочтением великого царя, и наше величество повелело объявить о ней, впрочем, так, чтобы не подумал кто, будто он следует Богопочтению правящего этою землею царя, отвергая Того, кто заповедал нам спасительное учение. Евангелие Бога нашего содержит в себе и такую мысль: «воздадите кесарево кесареви, а Божия Богови» (Мф. 22, 21). Что же говорите вы, епископы и представители спасительного учения? Если ваше исповедание веры — таково, то, любя друг друга, перестаньте злоупотреблять достоинством царя и не преследуйте тех, которые ревностно служат Богу; их молитвами утишаются войны на земле и отражаются нападения отпадших ангелов. Своими прошениями они стараются отразить всех демонов-разрушителей, законно вносят государственные повинности и не противятся власти самодержца, но искренно соблюдают повеления и великого царя, и Бога, и повинуются нашим законам, между тем как вы оказались людьми непокорными. Мы употребили для вас все средства от первого до последнего, а вы изменили нам. Впрочем, не хотим разделять нечистых ваших намерений, как Пилат, во время истязаний жившего между человеками Христа, не желая убить Его и, однако ж, слыша, что домогаются Его казни, обратился к востоку и, потребовав себе воды, умыл руки и сказал: «неповинен есмь от крови праведного сего» (Мф. 27, 24)[131]. Так и наше величество постоянно предписывало не преследовать возделывателей Христовой нивы, не утеснять их и не завидовать им, не изгонять домоправителей великого царя, чтобы не казалось, будто вы даже теперь возрастаете насчет нашей власти и принадлежите к служителям того, который назван попрателем Завета Христова, как случилось в крови Захарии. Союзники того попрателя были сокрушены пришедшим свыше царем нашим Иисусом Христом и преданы на суд смерти вместе с помощником их, демоном-разрушителем. Эти-то наши мысли должны передать вам Амегетий, Кироний, Дамас, Даилампон и Вретисий[132], которые слышали их от нас и с которыми мы посылаем к вам самые деяния, чтобы вы знали, что сделано этим досточестным собором. К сим бумагам присоединили мы и соборные догматы, содержание которых в общих чертах есть следующее: Согласно с великим и православным собором исповедуем, что Сын единосущен Отцу — и единосущие понимаем не так, как когда-то толковали иные неискренно подписавшие наше исповедание, или как ныне толкуют его другие, тех прежних называющие своими отцами. Они ослабляют значение этого слова и, следуя писаниям своих предшественников, говорят, что единосущием выражается подобие и что через это последнее Сын не равняется ни с одним из прочих, созданных им творений, но уподобляется одному Отцу. Так, изъясняющие это слово нечестиво учат, что сын божий есть только превосходнейшее творение. Напротив, мы, согласно с нынешними соборами в Риме и Галлии, мыслим, что сущность отца, и Сына, и святого Духа одна и та же в трех Лицах, т.е. в трех совершенных ипостасях[133]. Мы, согласно также и с Никейским изложением веры, исповедуем, что единосущный Сын Божий воплотился от св. Девы Марии, витал между людьми и своим рождением, страданием, воскресением и восшествием на небеса исполнил все домостроительство о нас, и что Он опять придет, чтоб в день суда воздать нам, смотря по жизни каждого, явится людям во плоти и покажет свою Божественную силу как плотоносный Бог, а не как Богоносный человек. Тех же, которые думают противно этому, анафематствуем. Равным образом анафематствуем и тех, которые неискренно анафематствуют людей, говорящих и пишущих, что до рождения Сына не было, и что прежде, чем Сын родился действительно, Он существовал у Отца в возможности. Это свойственно всем тварям, которые не всегда существуют с Богом, между тем как Сын всегда существует с Отцом, будучи рожден вечным рождением». Так раскрыл царь в общих чертах содержание соборного постановления; а я внесу в свою историю и самое это постановление.

Глава 9. Соборное послание иллирийского собора о вере

«Иллирийские епископы церквам Божиим и епископам азийского округа, Фригии, Карофригии-Пакацианы желают здравствовать о Господе. Собравшись в одно место и долго рассматривая спасительное учение, мы определили, что Троица — Отец, Сын и Святой Дух — единосущна. Справедливость требовала написать об этом и вам — не для того, чтобы почитание Троицы доказывать софистически, но чтобы говорить о Ней смиренномудренно. Это свое послание отправили мы к вам через возлюбленного нашего брата и сослужителя, пресвитера Элпидия. Не в писаниях рук наших, но в книгах Спасителя нашего Иисуса Христа написано, «аз есмь Павлов, аз же Аполлосов, аз же Кифин, аз же Христов. Еда Павел распятся за вас, или во имя Павлово креститеся» (1 Кор. 1, 12, 13)? Для нашего смирения и того было бы достаточно, чтобы вовсе не писать к вам послания, но так как почти во всем своем округе вы проповедуете такое страшное нечестие, что Святого Духа отделяете от Отца и Сына, то мы сочли необходимым отправить к вам господина нашего и сослужителя Элпидия с этим, полученным от царственных властей Рима, посланием, чтобы он узнал, таково ли в самом деле ваше учение. Да будут анафема все, проповедующие, что Троица не единосущна; да и тот — анафема, кто был бы обличен в общении с ними. Напротив, тем, которые исповедуют, что Троица единосущна, уготовано царствие небесное. Итак, умоляем вас, братия, и не учить и не мыслить иначе; проповедуя всегда и везде, что Троица единосущна, вы возможете наследовать царствие Божие. Говоря об этом в своем послании, мы вспомнили, что надобно написать вам также о поставляемых епископах или о поставлении сослужителей. В епископы должно поставлять мужей из вельмож, если они держатся здравого учения, в противном случае избирать их из пресвитеров. Равным образом и пресвитеры и диаконы должны быть избираемы из духовного сословия, а не из гражданского или военного, чтобы они были неукоризненны во всех отношениях. Впрочем, мы не хотим писать вам много потому, что посылаем к вам одного из всех нас, господина нашего и сослужителя Элпидия, чтобы он тщательно исследовал ваше учение, таково ли оно, как мы слышали от господина нашего и сослужителя Евстафия. Если вы действительно находитесь в заблуждении, то, отложив ветхого человека, облекитесь в нового. Тот брат и сослужитель наш Элпидий научит вас проповедывать веру истинную, то есть что Святая Троица, единосущная Богу и Отцу, святится, прославляется и проявляется Святым Духом, что Отец в Сыне, Сын во Отце со Святым Духом во веки. При Его явлении мы можем явно исповедывать святую единосущную Троицу согласно с верою, древле изложенную в Никее и утвержденную отцами. Проповедуя же эту веру, конечно избежим сетей пагубного демона, а уничтожив его, будем приветствовать одни других мирными грамотами и жить в согласии между собою. Это послание мы написали с намерением дать вам знать, что отлученные ариане суть те, которые не исповедуют, что Сын и Святой Дух — из сущности Отца. Приводим здесь и имена их: Полихроний, Телемак, Фавст, Асклепиад, Аманций, Клеопатр. И все это так совершается во славу Отца, и Сына, и Святого Духа, во веки веков, аминь. Желаем вам здравствовать во Отце и Сыне Спасителе нашем Христе, со Святым Духом, многие лета.

Глава 10. О ереси авдиан

Такое-то попечение об апостольских догматах прилагал этот достойный всякой хвалы царь. Около сего времени некто Авдий, и по происхождению, и по языку сириянин, сделался изобретателем нового учения. Давно уже начал он болезновать злом, но обнаружил себя только в то время. И во-первых, безумно поняв слова: «сотворим человека по образу нашему и по подобию» (Быт. 1, 26), он подумал и положил, что божество имеет человеческий образ, и начал представлять, что Оно наделено телесными членами, не видя намерения божественного Писания, которое действия Божии часто означает именами человеческих членов потому, что люди, неспособные понимать истины тонкие, удобнее понимают Божественное промышление посредством этих изображений. К такому нечестивому своему учению прибавил он и другие подобные мнения. Основывая свое учение на заблуждении Манеса[134], он говорил, что Бог всяческих не есть Творец ни огня, ни тьмы. Впрочем единомышленники его скрывают эти и многие другие мнения. Они говорят, будто потому отделяются от сословия духовных лиц, что некоторые из них вынуждают (должников) платить проклятые проценты; иные же ведут беззаконную жизнь, соединившись с женами незаконным браком, а кто от этого (по их мнению) свободен, с тем они беспрепятственно входят в общение. Вот причины, говорят они, скрывать богохульные свои догматы, по которым мы живем сами по себе. Но этот предлог исполнен гордости и происходит от фарисейского учения, ведь и фарисеи обвиняли Врача душ и телес, говоря св. Апостолам: «почто с мытари и грешники Учитель ваш яст и пиет» (Мф. 9, 11)? О таких-то людях говорит Бог через Пророка: «иже глаголют: чист есм, не прикоснися мне; сей дым ярости моея» (Ис. 65, 5). Впрочем, теперь не время опровергать их безумие, а потому я перехожу к повествованию о других событиях.

Глава 11. О ереси мессалиан

Около того же времени родилась и ересь мессалиан. Перелагатели этого имени на греческий язык называют их эвхитами[135]. Впрочем, у них есть и еще название, заимствованное от самого дела; то есть, они известны под именем энтузиастов, потому что пользуются содействием какого-то демона, и это содействие принимают за присутствие в них Святого Духа. В высшей степени зараженные такою болезнью, они избегают, как зла, всякого труда рук и, предаваясь сну, грезы сновидений называют пророчествами. Вождями этой ереси были Дадой, Савва, Аделфий, Ерма, Симеон и другие. Они не удаляясь от церковного общения, говоря, что Божественная пища, о которой сказал Господь Христос: «ядый Мою плоть и пияй Мою кровь жив будет во веки», — и не вредит и не приносит пользы (Ин. 66, 54). Стараясь скрывать свою болезнь, они и после обличения бесстыдно запираются и даже чуждаются тех, которые думают согласно с их внутренними убеждениями. Литой, владыка церкви мелетинской[136], муж, украшенный Божественною ревностью, увидев, что этою болезнью заразились многие монастыри, или лучше сказать, вертепы разбойников, сжег их и изгнал волков из стада. Так же всехвальный Амфилохий, которому вверено было пасти митрополию Ликаонии[137] и который управлял всей областью, узнав, что эта язва перешла и в его край, восстал против нее и пасомое им стадо освободил от сей заразы. Знаменитый же Флавиан[138], сделавшись антиохийским архиереем и узнав, что в Эдессе живут люди, заражающие своим ядом и соседей, созвал в Антиохию множество монахов и, запиравшихся в своей болезни, обличил следующим образом: он сказал, что обвинители их — клеветники, а свидетели против них лжецы, и между тем, ласково подозвав к себе Аделфия, который был уже в глубокой старости, предложил ему сесть возле себя и сказал: «Мы, старик, пожив на свете довольно долго, лучше изучили и природу человека, лучше узнали и ухищрения наших противников, демонов, да и на самом опыте изведали помощь благодатную. А эти молодые люди, еще не зная хорошо ничего подобного, неохотно слушают речи духовные. Так скажи мне, как понимать ваши слова, что из человека удаляется враждебный дух и поселяется в нем благодать Духа Всесвятого?» Очарованный этими словами, старик извергнул весь скрытый свой яд. Он сказал, что сподобляющиеся Божественного крещения не получают от него никакой пользы, но что одна усердная молитва изгоняет живущего в человеке демона. Каждый из земнородных заимствовал от прародителя как природу, так и рабское служение демонам. Но когда усердною молитвою они изгоняются, то их место заступает Всесвятой Дух и обнаруживает свое присутствие ощутительным и видимым образом, именно: освобождает тело от волнения страстей и совершенно отвлекает душу от наклонности к злу, так что уже не нужен бывает ни пост для обуздания тела, ни учение для удержания человека и внушения ему добропорядочного поведения. Кто достиг этого, тот не только освобождается от плотских похотей, но и ясно проводит будущее, и (телесными) очами созерцает Божественную Троицу. Когда таким образом божественный Флавиан раскопал смердный источник и открыл поток нечестия, то сказал несчастному старику: «О ты, поседевшая во зле голова! Ты обличена теперь не мною, а собственными устами; против тебя свидетель — твое же слово». После такого открытия болезни их, они были выгнаны из Сирии и, удалившись в Памфилию, наполнили ее своею заразою.

Глава 12. О том, как Валент впал в ересь

Теперь я буду рассказывать прочие исторические события и покажу начало той бури, которая воздвигла в церквах множество треволнений. Приняв царство, Валент сперва упражнялся догматами апостольскими. Когда готы перешли Истр и начали опустошать Фракию, он собрал войско и вознамерился вести против них войну. При этом ему показалось, что лучше воевать, оградив себя всеоружием всесвятого крещения, чем оставаясь чуждым Божественной благодати[139]. И эта мысль его была хорошая и весьма мудрая, но то, что случилось после сего, показывает крайнюю слабость его души и обличает в нем измену истине. Он, бедный, потерпел то же, что праотец Адам, ибо, подобно последнему, поработился от того, что был обольщен словами жены — был взят в плен не силою оружия, а обманчивыми женскими словами. Сделавшись сперва сама добычею арианского обмана, жена Валента[140] увлекла за собою и мужа, и Валент вместе с нею впал в одну и ту же бездну богохульства. Вождем и тайносовершителем у него был Евдоксий, который тогда еще держал кормило Константинополя и не управлял кораблем, а потоплял его.

Глава 13. О том, как он удалил сиявших доблестями епископов

Евдоксий, еще крестя этого несчастного, связал его клятвою, чтобы он и сам верен был нечестивым догматам и изгонял отовсюду тех, которые думают иначе. Таким образом, оставив апостольское учение, Валент перешел на сторону противников, а по прошествии некоторого времени исполнил и остальные пункты клятвы. Из Антиохии он изгнал великого Мелетия, из Самосата — божественного Евсевия, Лаодикию лишил дивного ее пастыря Пелагия[141]. Этот (Пелагий) еще в юности подъял иго брака, но в первый же день на брачном ложе убедил невесту — супружескому сообщению предпочесть чистоту и братскую любовь считать выше супружеской связи, и таким образом совершил подвиг целомудрия. Кроме того, он имел и другие сродные с целомудрием и неразлучные с ним добродетели, а потому общим приговором возведен был на степень предстоятеля. Но и этот блеск его жизни не усовестил врага истины: он сослал Пелагия в Аравию, божественного Мелетия — в Армению, а изнуренного апостольскими трудами Евсевия — во Фракию. Этот Евсевий, узнав, что многие церкви лишены пастырей, облекся в одежду воина, возложил на голову тиару и в этом виде прошел Сирию, Финикию и Палестину, рукополагая пресвитеров, диаконов, пополняя духовенство другими церковными чинами; а когда встречал единомышленных с собою епископов, то делал их предстоятелями и тех церквей, которые имели нужду (в предстоятеле).

Глава 14. О Евсевии, епископе самосатском[142]

Теперь незнающим считаю нужным показать, сколько мужества и мудрости обнаружил Евсевий, когда получил царский указ, повелевавший ему отправиться во Фракию. Человек с этим указом прибыл к нему в вечеру, и Евсевий просил его молчать и скрыть причину своего прибытия. Если народ, напитанный Божественною ревностью, говорил он, узнает, зачем ты пришел, то утопит тебя, и я за твою смерть подвергнусь казни. Сказав это и отправивши, по обыкновению, вечернюю службу, старец, когда все заснули первым сном, один, в сопровождении только слуги, вышел из дома и пошел пешком, а следовавший за ним слуга нес изголовье и книги. Достигнув берега реки (потому что близ самых стен города протекал Евфрат), он вошел в судно и приказал гребцам плыть в Зевгму[143]. При наступлении дня, плаватели находились уже в Зевгме, а между тем Самосат оглашался уже воплями и плачем: ибо как скоро тот слуга известил знакомых, о чем ему было приказано, и о лицах, должествовавших сопровождать епископа, и о том, какие нес он книги, — тотчас все стали оплакивать потерю пастыря, и река вдруг наполнилась отправлявшимися в путь (судами). Плывшие на них достигли Зевгмы и, увидев там желанного пастыря, с рыданиями, стонами и слезами старались убедить его остаться и не отдавать стада в добычу волкам. Когда же, не убедив его, они выслушали произнесенную себе апостольскую заповедь, ясно повелевающую повиноваться начальникам и властям (Рим. 15, 1)[144], то одни приносили ему золото, другие — серебро, иные — одежду, а некоторые давали ему слуг, как человеку, который отправляется в чужую и далекую сторону, но он взял только немногое от самых близких к себе людей, потом, укрепив всех наставлениями и просьбами и убеждая твердо стоять за апостольские догматы, отправился к Истру, а граждане возвратились в свой город и, ободряя друг друга, стали ждать нападения волков.

Глава 15. О благочестивой ревности самосатцев, о пресвитере Антиохе и диаконе Еволкии

Я расскажу о теплоте и искренности их веры, потому что не упомянуть об этом в истории, по моему мнению, значило бы обидеть их. Когда ариане лишили эту паству доброго пастыря и на его место поставили другого предстоятеля, то никто из жителей города, ни бедный, ни богатый, ни слуга, ни ремесленник, ни земледелец, ни огородник, ни муж, ни жена, ни юноша, ни старик, не приходили по обыкновению на церковное собрание. Новый предстоятель жил один, никто не видал его и не говорил с ним, хотя, по рассказам, он обходился весьма ласково, на что я представлю и доказательство. Однажды он хотел мыться, и слуги при бане, затворив двери, не пускали тех, кто хотел войти. Тогда, увидев перед дверями толпу народа, он приказал отворить их и предлагал всем свободно мыться вместе с собою. То же сделал он и в ванне. Купаясь здесь, он увидел, что некоторые подошли к нему, и просил их разделять с ним купанье в теплых водах, однако ж подошедшие стояли молча. Тогда, предполагая, что они стоят из почтения к нему, купавшийся встал и тотчас вышел из ванны, а они, думая, что и самая вода заражена язвою ереси, спустили ее в подземные трубы и приказали налить себе свежей. Узнав о том, епископ удалился из города, ибо считал за величайшее безрассудство и безумие — жить в таком городе, где все ненавидят его и питают к нему недоброжелательство. По удалении же Евномия (так звали его) из Самосата, ариане на его место поставили им известного волка и хищника овец Люция. Впрочем эти овцы и без пастыря делали то, что свойственно пастырям: они до конца оставались верными апостольскому учению и сохраняли его неповрежденным, а как гнушались и этим вторым (епископом), — покажет следующий рассказ. Дети на площади перебрасывались мячом и забавлялись игрой. В это время проезжал епископ и случилось, что брошенный мяч прокатился под ногами его осла. Тут дети закричали, предполагая, что мяч осквернился. Заметив это, Люций приказал одному из своей свиты остаться и узнать, что будут они делать. Дети зажгли огонь и, перебросив мяч сквозь пламя, убедились, что таким образом он очистился. Знаю, что это поступок ребяческий — остаток старинного обыкновения, однако ж он достаточно показывает, какую ненависть питал этот город к последователям Ария. Впрочем, Люций не подражал кротости Евномия, но убедил начальников отправить многих — даже из духовенства — в ссылку, а тех, которые с особенною силою защищали божественные догматы, заслал на самые пределы римской империи. Еволкия, удостоенного степени диаконской, заточил он в пустынный городок Оазис, а Антиоха, украшавшегося еще и родством с великим Евсевием, который был ему дядя, и сиявшего многими собственными доблестями, да притом удостоившегося уже степени священнической, загнал на край Армении. Каким образом Антиох подвизался за божественные догматы, покажет следующий случай. Когда божественный Евсевий, после многих битв и стольких же побед, принял мученический конец, тогда, по обыкновению, составлен был областной собор, на который прибыл и тогдашний епископ Перги Иовиан, незадолго перед тем допустивший общение с арианами. На соборе преемником божественного Евсевия все избрали Антиоха и, приведши его к священной трапезе, повелевали ему преклонить колена. Но, оглянувшись, он увидел, что и Иовиан возложил ему руку на голову, а потому, оттолкнув ее, велел ему отделиться от рукополагающих и сказал: «Не могу терпеть десницы, которая право совершать таинства получила через богохульство». Это случилось немного спустя после того — и за сей то поступок он сослан был в глубину Армении. Между тем божественный Евсевий, как видно из его писаний, жил на Истре, когда готы опустошали Фракию и осаждали ее города.

Глава 16. О святом Варсе, епископе эдесском и о сосланных вместе с ним клириках

Слава Варсы и теперь еще велика не только в Эдессе, которою он управлял, и в близких к ней городах, но и в Финикии, и в Египте, и Фиваиде, потому что со светильником своей добродетели он обошел все эти области. Валент сперва приказал ему жить на острове Араде[145], но, узнав, что к нему, как к человеку, исполненному апостольской благодати и словом исцелявшему болезни, отовсюду стекаются бесчисленные толпы народа, сослал его в египетский город Оксиринх[146]. Когда же слава о нем привлекла всех и туда, то достойный небес старец был отведен в самую отдаленную крепость по имени Фено, лежавшую в соседстве с варварами. Говорят, что на Араде и до сих пор сохраняется его ложе и пользуется там величайшим уважением, ибо многие из недужных, будучи возлагаемы на него, получают по вере здоровье.

Глава 17. О бывшем в Эдессе гонении

Лишив пастыря и эту паству, Валент, вместо пастыря, поставил над нею волка. Но когда все граждане, оставив город, начали собираться за его стенами, тогда он сам приехал в Эдессу и приказал префекту — а префектом Эдессы в то время был Модест — собрать воинов, которые обыкновенно взимали подати, и, присоединив к ним нескольких бывших налицо тяжеловооруженных, разогнать собравшуюся толпу, пересечь ее прутьями и палками, а если понадобится, то употребить и другое, воинское, оружие. На заре префект хотел исполнить это приказание. Но, переходя площадь, он увидел женщину с ребенком на руках, которая шла весьма поспешно. Не обращая ни на что внимания, она пробежала сквозь строй солдат, потому что воспламенная Божественною ревностью душа не причастна человеческому страху и все такие ужасы считает смешными и достойными шутки. Заметив ее и догадавшись, в чем дело, префект позвал ее и просил: куда она идет? «Я узнала о замышляемых служителям Божиим казнях», — отвечала она, — и спешу к единоверцам, чтобы вместе с ними подвергнуться уготовляемому от вас убийству». «Зачем же ты несешь ребенка? — сказал префект. «Затем, — отвечала мать, — чтобы и он вместе со мною принял вожделенную кончину». Услышав это от женщины и узнав, что у всех такая же ревность, как у нее, префект известил о том царя и дал ему заметить, что убийство будет бесполезно: «Этим делом, — сказал он, — мы лишь навлечем на себя бесчестие, а ревности их не погасим». В следствие такого доклада царь избавил народ от тех мучений, каких все ожидали, а только повелел привести к себе вождей его, то есть пресвитеров и диаконов, чтобы сделать с ними одно из двух: либо расположить их к общению с волком, либо выгнать из города и сослать в какие-нибудь отдаленные края. Собравши всех, префект старался убедить их ласковыми словами, чтобы они повиновались царским повелениям. Безумно, говорил он, небольшому числу людей стоять против царя, который управляет столь многими и столь великими народами.

Глава 18. Об эдесских пресвитерах Евлогии и Протогене

Когда все они стояли молча, префект сказал их настоятелю (то был достохвальный муж Евлогий): «Почему ты не отвечаешь на слова мои?» «Я не думал, — сказал тот, — что мне нужно отвечать, когда меня не спрашивают». «Однако ж сколько я говорил вам, — продолжал префект, — склоняя вас к тому, что может быть вам полезно!» «Это было говорено всем вообще, — отвечал Евлогии, — и мне казалось неуместным объясняться одному из всех. Но если ты спросишь только меня, то я выскажу свое мнение». Тогда старец сказал, что у них есть пастырь, и они повинуются каждому его мановению. Префект, схватив восемьдесят человек, сослал их во Фракию. Быв ведомы в ссылку, они везде видели знаки величайшего к себе уважения: этих победоносных воинов восхваляли все попадавшиеся им на дороге города и села, так что зависть побудила противников донести царю, что предполагаемое ими тем мужам бесчестие доставило им величайшую славу. Узнав об этом, Валент приказал разделить всех их по два и одних рассеять во Фракии, других по пределам Аравии, а иных — по местечкам Фиваиды. И говорят, что бесчеловечные люди разъединяли даже тех, кого соединила сама природа, так что отрывали брата от брата; Евлогия же, который был настоятелем всех других, и Протогена, второго за ним, царь сослал в фивский город Антиною[147]. Не предам забвению и их доблести. Когда в том городе нашли они единомышленного себе епископа и стали участвовать в церковных собраниях, то увидели, что собиравшихся было очень немного, и, расспрашивая о причине, узнали, что почти все жители того города эллины. Это расположило их, как и следовало ожидать, к скорби и оплакиванию неверия. Однако ж вместе с тем они понимали, что тут недостаточно одного оплакивания, но требуется попечение о посильном исцелении неверующих. Посему божественный Евлогий, заключившись в келии, день и ночь умолял Бога всяческих, а дивный Протоген, изучив Священное писание и быстро усовершенствовавшись в искусстве писать, нашел удобное место для учреждения училища или воспитательного заведения и, сделавшись учителем детей, скоро выучил всех их писать и наставил в Божественном учении. Он произносил им песнопения Давидовы и заставлял изучать полезнейшие для них места из книг апостольских. Раз случилось, что один из мальчиков сделался болен. Протоген пришел к нему в дом и, взяв за руку больного, своею молитвою изгнал из него болезнь. Это стало известно родителям и других детей, и они водили его в свои дома и просили помочь болящим, а он говорил, что тогда только будет молиться Богу об отвращении болезни, когда недужный удостоится дара крещения. Те охотно повиновались, потому что горели желанием выздоровления, и в одно время получали здравие душевное и телесное. Если же кого-нибудь из здоровых убеждал он принять Божественную благодать, то приводил его к Евлогию и, стучась в двери, просил его отворить и положить на уловленного печать Господню. Иногда Евлогий изъявлял неудовольствие на то, что прерывали его молитву, но Протоген говорил, что спасение заблуждающихся необходимее. Все удивлялись, что Протоген, такой чудотворец, сообщивший стольким людям свет Богопознания, при всем том отдавал первенство Евлогию и приводил к нему тех, кого уловлял, — и отсюда справедливо заключали, что (Евлогий) имел гораздо большую и высшую доблесть. Наконец, когда утихла буря и наступила ясная погода, они получили повеление возвратиться из ссылки, и тогда все провожали их с рыданиями и слезами, а особенно настоятель той церкви, лишавшейся в них делателей на ниве Божией. По прибытии же их в отечество, божественный Евлогий, вместо великого Варсы, отшедшего в жизнь беспечальную, принял кормило управляемой им церкви[148], а дивный Протоген получил повеление просвещать Карры, город пустынный, заросший эллинскими терниями и требовавший неутомимого трудолюбия. Но все это случилось уже по умирении церквей.

Глава 19. О святом Василии, епископе кесарийском и о том, что сделали против него Валент и префект Модест

Словом сказать, лишив каждую церковь ее пастыря, Валент отправился в Кесарию, в которой обитали каппадокияне. Настоятелем ее в то время был Василий Великий, светило вселенной. Царь послал к нему префекта, приказав или убедить его, чтобы он вступил в общение с Евдоксием, или сослать, если не согласится. Так как слава этого мужа еще прежде достигла до Валента, то он не хотел напасть на него вдруг, чтобы, твердо встретив нападение и отразив его, Василий не явился образцом мужества и для других, ибо древние сказания последующим архиереям служили в пользу и, как бы твердыни, ограду веры делали недоступною. Но коварство его оказалось подобным паутине паука. Прибыв в Кесарию, префект послал за Василием Великим и, приняв его с честью, стал говорить с ним ласково, убеждал его уступить обстоятельствам времени и непротивостоять столь многим церквам, ради некоторых догматических тонкостей. При этом он обещал Василию и дружбу царя, за которою последует для него много благодеяний. Но этот божественный муж сказал, что такие речи приличны детям, ибо только дети и подобные им люди обольщаются вещами сего рода, а напитанные святым учением не согласятся уступить из божественных догматов ни одной буквы и, если бы понадобилось, потерпят за них все виды смерти. Что же касается до дружбы царя, то я высоко ценю ее в соединении с благочестием, а без благочестия считаю гибелью. От этих слов префект пришел в ярость и сказал ему, что он безумствует, но божественный Василий отвечал: «Желаю всегда иметь такое безумие». Потом ему приказано было выйти и, одумавшись, завтра объявить свое намерение. К этим словам присоединена и угроза. Но тот всехвальный муж, говорят, сказал: «Я и завтра останусь тем же, да и ты не изменяй своего намерения и исполни угрозы». После такого разговора префект, встретив на дороге царя, передал ему слова Василия, рассказал о доблести этого мужа и объявил о мужестве и бесстрашии души его. В то время царь смолчал и въехал в город, но когда увидел, что Бог ниспослал на дом его различные несчастия — потому что и сын[149] его заболел и находился при дверях гроба, и жена подверглась различным недугам — тогда понял причину сих бедствий, и того божественного человека, которому угрожал казнью стал просить о посещении своего дома. Исполнителями этого царского повеления были военачальники. Пришедши в царские чертоги и видя, что сын царя находится при смерти, Василий Великий обещал возвратить его к жизни, если он сподобится всесвятого крещения от православных, и, сказавши это, удалился. Но царь, подобно безумному Ироду, вспомнив свои клятвы, приказал крестить дитя находившимся при нем сообщникам ариан, и сын его тотчас после того скончался. Раскаявшись и сообразив, он вошел в божественный храм, слушал поучение Василия Великого и принес к алтарю обычные дары. Потом Василий, позвав его за священную завесу, где стоял сам, много говорил ему о божественных догматах и царь слушал слова его. При этом присутствовал некто по имени Демосфен, царский стольник[150], и укорил вселенского учителя, будто он допустил варваризм. Тут божественный Василий, улыбнувшись, сказал: «Видно и Демосфен неграмотен». Когда же тот рассердился и начал угрожать ему, тогда великий Василий сказал: «Твое дело заботиться о приправах к похлебкам, а не слушать рассуждения о божественных догматах, потому что твои уши заграждены для этого». Таков-то был ответ ему. Между тем царь был так восхищен этим мужем, что бедным, которые находились под его попечением, были расслаблены все телом и требовали особенной заботливости, подарил прекрасные принадлежавшие ему в Кесарии земли. Таким-то образом Василий Великий избежал первого нападения со стороны Валента. Во второй свой приезд в Кесарию царь, забыв прежнее, потому что льстецы овладели его умом, стал снова убеждать Василия перейти к противникам и, не могши убедить его, приказал написать указ о его ссылке: но когда хотел он скрепить это определение подписом своей руки, то не мог начертать ни одной буквы, потому что трость сломилась. То же произошло с другою, и третьею, а он все-таки хотел утвердить нечестивый свой указ, пока наконец не начала трястись и дрожать его рука. Тут ужас объял его душу, и он обеими руками разорвал бумагу. Промыслитель всяческих показал этим, что и другие страдали только по Его попущению и что Василия он поставил выше устрояемых ему козней, желая в окружавших его опасностях явить свою силу и, с другой стороны, прославить мужество людей доблестных. Таким образом Валент, возобновив нападение, еще раз обманулся в своей надежде.

Глава 20. О смерти святого Афанасия и рукоположении Петра

Когда победоносный Афанасий после многих битв и стольких же венцов освободился от трудов и преставился[151] в другую жизнь, где нет скорбей, настоятельство в Александрии получил отличный муж Петр. Сначала избрала его та блаженная глава — и с ее выбором согласились все, как лица духовного сословия, так и высшие чины; народ же при этом выразил свое удовольствие радостными восклицаниями. Петр принимал участие во всех трудах Афанасия, оставался при нем, был ли тот дома, или в чужой стране, и вместе с ним терпел различные опасности. Потому-то и соседние архиереи, и те, которые проводили жизнь в местах подвижничества, оставив их, сошлись в Александрию и требовали, чтобы Петр наследовал престол Афанасия.

Глава 21. Об изгнании Петра и о возведении на его место арианина Люция

Как скоро на архиерейскую кафедру посадили Петра, начальник области, собрав толпу эллинов и иудеев, окружил стены церкви[152] и стал убеждать его выйти оттуда. В противном случае грозился выгнать его насильно. Так поступал он, желая, с одной стороны, делать угодное царю, с другой — подвергать бедствиям христиан с противным образом мыслей, собственно же говоря, увлекался нечестивою яростью, потому что предан был идолослужению и смятение церкви считал для себя величайшим торжеством. Увидев эту неожиданную войну, дивный Петр вышел тайно и, сев на корабль, отплыл в Рим. Потом через несколько дней прибыл в Антиохию Евзой в сопровождении Люция, и этому Люцию, которого нечестие и беззаконие испытал уже и Самосат, отдал церкви. Народ, напитанный учением Афанасия, видя теперь совсем иную пищу, отстал от церковных собраний, но Люций, пользуясь военною стражею из идолопоклонников, одних сек, других заключал, иных принудил бежать, а у некоторых, подражая варварам, опустошал дома. Все это дивный Петр гораздо лучше описал в своем послании. Я расскажу еще только об одном злодействе Люция, а потом внесу в свою историю самое послание Петра. В Египте некоторые мужи, поревновав житию ангельскому, ушли от городского шума и, предпочетши жизнь в пустыне, песчаную и бесплодную пустыню сделали плодоносною, положили законом приносить самый прекрасный и приятный Богу плод — добродетель. Много сияло вождей этого жития, но превосходнейшим руководителем в исполнении подвижнических уставов был тот многохвальный Антоний, сделавший пустыню местом подвигов добродетели для подвижников. Его-то учеников (сам он величайшими и прекраснейшими стяжаниями достиг уже безветренной пристани) стал гнать этот бедный и крайне жалкий человек. Выведши из пещерного убежища настоятелей сих божественных сонмов: славного Макария, и другого, ему соименного, также Исидора и иных, он сослал их на один остров, населенный людьми нечестивыми и невидывавший в своих пределах ни одного учителя благочестия. Когда судно подплывало к острову, чтимый тамошними жителями демон, оставив идола, который долго служил ему жилищем, вселился в дочь жреца и беснующуюся привел к берегу, к которому гребцы направляли судно. Пользуясь языком девицы как орудием, он начал произносить с воплем то же, что произносила в Филиппах имевшая прорицательного духа служанка (Деян. 16, 16). Все мужчины и женщины слышали, как тот демон говорил следующее: «Уж это могущество ваше, служители Христовы! Отовсюду изгоняли вы нас, — из городов и сел, с гор и холмов, и даже из необитаемой никем пустыни. Живя на этом островке, мы надеялись избежать ваших стрел, но обманулись в надежде. Гонители сослали вас сюда не для того, чтобы причинить вам скорбь, а для того, чтобы вашею силою изгнать отсюда нас. Мы уходим и с того островка, потому что изгоняемся лучами вашей добродетели». Сказав это и другое тому подобное, они повергли девицу на землю, а сами совершенно исчезли. Между тем, божественный сонм подвижников, помолившись, воздвиг девицу и отдал ее отцу смыслящею и здравою. Очевидцы этого чуда, упав к ногам тех святых, умоляли их дать им средства к спасению, разрушили идольское капище и, озарившись лучами учения, сподобились благодати всесвятого крещения. Как скоро весть об этом распространилась в городе, все собрались и порицали Люция, говоря, что им угрожает гнев Божий, если тот божественный сонм святых не будет возвращен. Посему, боясь возбудить в городе волнение, Люций позволил тем Богоугодным мужам возвратиться в пещеры. И этого уже достаточно, чтобы показать его непотребство и нечестие, но послание дивного Петра еще яснее показывает беззакония, на которые он отваживался. Желая избежать растянутости, я внесу в свое сочинение только середину того послания.

Глава 22. Повествование из послания Петра александрийского о том, что Люций делал в Александрии

Начальник области Палладий, державшийся языческого учения и всегда поклонявшийся идолам, часто старался воевать с Христом, и теперь, собрав вышеупомянутые толпы, устремился на церковь, как будто бы спешил покорить варваров. И тут-то свершились дела ужаснейшие. Когда я хочу только рассказывать о них, то одно уже воспоминание поражает меня скорбью, и из очей моих льется безмерный поток слез. Может быть и долго страдал бы я, если бы не успокаивался размышлением о Боге. Вошедши в церковь, называемую Феона, толпы вместо выражения благоговения внесли туда похвалы идолам, вместо чтения божественных писаний — безобразные рукоплескания, громогласно с бесстыдством изрыгаемые звуки и оскорбительные против дев христовых слова, которых язык не может выговорить, потому что стыдно и произносить их[153]. Да и в самом деле, кто только из правомыслящих слышал их, тотчас затыкал уши и лучше желал оставаться глухим, чем быть слушателем такого срамословия. Но если бы в своем заблуждении они довольствовались одними словами, если бы действия их не превышали наглости их слов! Сколь бы ни велико было поношение, оно все еще удобопереносимо для тех, в ком обитают божественные заповеди и мудрость Христова. Нет, эти были как бы приготовленные на гибель других сосуды ярости[154] с выгнутым носом, из которого посредством ноздрей вылетали громкий и гнусный шум и лился, так сказать, через кран — эти срывали одежду с Христовых дев, которых подвижничество представляло образ святых ангелов, и, обнажив их до наготы природной, с торжеством водили по всему городу и бесстыдно издевались над ними, как хотели. Да и все дела их были крайне жестоки и неслыханны. Кто, по состраданию, хотел удержать их и употреблял слова убеждения, тот рассчитывался ранами. Но вот дела самые бедственные: многие из дев оказались жертвами насилия; многие, избитые палками по голове, падали бездыханны и тела их даже не позволялось предавать погребению. А потому, к горести родителей, некоторых тел и доселе не найдено. Но что я рассказываю о малом, вместо того, чтобы говорить о великом? Зачем останавливаюсь на этом и не перехожу к тому, что более понудительно? Я совершенно уверен, что это удивит вас, что вы вместе со мною надолго поражены будете изумлением, когда узнаете человеколюбие Господа, по которому он тотчас же не разрушил вселенной. Чего, по словам Писания, не бывало и не слыхивано во дни отцов наших[155], то самое нечестивцы совершали даже в алтаре. Подобно мальчику, который на подмостках площадного балагана отказывается от мужской своей природы и представляет женскую, намазывая, как говорит Писание (Прем. 13, 14), глаза сурьмою и раскрашивая румянами лицо, как это можно видеть у их идолов, они в самом святом алтаре, где мы призываем Святого Духа, надев женское платье, плясали круговую пляской, размахивали туда и сюда руками, хохотали и издавали непотребные звуки. Но думая, что это только шалости и что все ими сделанное больше не благопристойно, чем беззаконно, они из среды себя избрали одного, особенно отличавшегося бесстыдством и, вместе с стыдом сняв с него одежду и поставив его в природной наготе, посадили в церковный престол и провозгласили бесстыдным оратором против Христа, потому что вместо божественных наречений он износил срамоту, вместо священных слов — нахальство, вместо благочестия — нечестие, вместо воздержания — блуд, прелюбодеяние, мужеложество, воровство и говорил, что яства и питье в жизни полезнее всего. Между тем как это происходило, я вышел из церкви: да и как было не выйти, когда вторгались туда воины, когда подкуплен был народ для произведения беспорядка, когда платою и великими обещаниями привлекались туда толпы язычников? Вслед за сим прислали преемника нам, некоего Люция, который епископство, будто какое-нибудь мирское достоинство, приобрел деньгами и старался быть волком как по лукавству, так и по делам — прислали не по определению собора православных епископов, не по выбору законных клириков, не по требованию народа, как предписывают постановления церкви. Его сопровождали (потому что ему нельзя было войти в город просто) не епископы, не пресвитеры, не дьяконы, не толпы народа; ему предшествовали не монахи, воспевая гимны из Писаний — с ним был Евзой, давно уже низложенный вместе с Арием на святом и великом соборе Никейском, когда еще он находился у нас в Александрии и служил диаконом, а теперь развращает своими настоятельством церковь антиохийскую. С ним также шел управляющий раздачею царских денег народу, по имени Магнус, который вел с собою значительный отряд войска и известен был всяким нечестием. Этот человек, во времена Юлиана, сжег церковь в знаменитом финикийском городе Берите[156], а в царствование блаженной памяти Иовиана принужден был воздвигнуть ее на свой счет, и потерял бы голову, если бы по множеству ходатаев не получил царской милости. Из этого наша ревность, которую я прошу возбудить для отмщения за сделанное, должна заключить, сколько и каких злодейств совершено было в церкви божьей с того времени, как восстал на нас такой вышеупомянутый тиран. Таким образом, в неприязненный себе по уважительным причинам город вступил Люций, многократно уже низложенный и вашим богочестием, и повсюду православными епископами. Он не только подражает тому упоминаемому в псалмах ненавистному безумию и говорит, что Христос не есть истинный Бог[157], но еще растлевается и растлевает других нравственно, радуясь богохульству, произносимому против Спасителя людьми, служащими твари паче Творца. Не близки ль в самом деле мнения его к мнениям язычников, когда он, гибельный человек, осмеливается чествовать недавнего Бога? Ведь язычники в глаза превозносили его похвалами, говоря: «благ путь твой, епископ, не признающий сына; любовь Сераписа провела тебя к нам». А Сераписом называли они отечественного своего идола. Потом не прошло еще и минуты, как вышеупомянутый Магнус, нераздельный сообщник его нечестия, жестокий телохранитель и кровожадный сатрап, собрав подчиненные его управлению толпы, схватил пресвитеров и дьяконов в числе девятнадцати человек, из которых иные прожили за восемьдесят лет, и их, будто уличенных в каком-нибудь злодействе и римским законам противном поступке, в созванном для того народном судилище принуждал изменить отеческой, через отцов преданной нам от Апостолов вере, тогда как законы христианской добродетели были ему неизвестны, и утверждал, что это приятно будет и человеколюбивейшему Августу Валенту. «Согласитесь, несчастные, — громко кричал он, — согласитесь с мнением ариан. Пусть у вас теперь и истинное богопочтение: Божество простит нам, потому что не по своей воле сделаете вы это, а по принуждению. На долю необходимости остается еще оправдание, а за произволом следует осуждение. Имея эти мысли перед очами ума, идите скорее и, отложив всякое недоумение, подпишите догмат Ария, ясно проповедуемый теперь Люцием. Знайте, что если вы послушаетесь, то будете получать от царей и деньги, и доходы, и почести, а когда откажетесь, то испытаете темничное заключение, истязания, пытки, бичевания и мучения, а вместе с тем лишитесь и денег и имущества и, изгнанные из отечества, принуждены будете жить в местах диких». Таким-то образом этот благородный человек, смешивая обольщения и угрозы, побуждал и вместе принуждал всех отступить от благочестивого образа мыслей. А они, измену благочестию считая горше всякой пытки, как и следовало, и будучи принуждаемы (отвечать), говорили ему в таких выражениях, посредством которых добродетель и благородство их душ попирало и обольщения его и угрозы. «Перестань уж, перестань пугать нас такими представлениями; удержись от произношения пустых слов. Ведь мы чтим не недавнего и не нового Бога. Напрасно будешь ты пениться, как волна, и рваться, как сильный ветер — мы до самой смерти станем жить в догматах благочестия, не почитая Бога бессильным, либо не премудрым, либо в чем-нибудь не истинным, либо что тогда-то он был Отец, а тогда-то не был, как думает этот нечестивый арианин, полагающий, будто Сын временен и случаен. Если, по словам приверженцев Ария, Сын есть тварь и не единосущен Отцу, то и Отец будет доведен до небытия, ибо когда не было Сына, тогда, по их же учению, не существовал и Отец. Если же Бог всегда есть Отец, поскольку, то есть, существует Сын, рожденный от него истинно, а не через истечение (потому что Бог бесстрастен), то кто же, кроме безумного и сумасшедшего, может думать, что было время, когда не было Сына, который по благодати все привел бы в бытие? Потому-то сущие по всей вселенной отцы наши, от которых эти люди отпали и сделались по-настоящему незаконнорожденными, собравшись в Никее, анафематствовали нечестивое учение Ария, за которое теперь предстательствует этот юноша, и сказали, что Сын не иносущен с Отцом, как ты принуждаешь нас говорить, а из самой Его сущности. Здраво обсудив все сие благочестивой мыслью, они, через снесение многих мест священного Писания, наконец доказали и исповедали единосущие Сына». Но как скоро высказали это и подобное тому, Магнус заключил их в темницу и держал под стражею в продолжение многих дней, предполагая, что они откажутся от благочестивых своих мыслей. Однако ж это еще более подавило в них чувство страха — и страдальцы, будто на поприще мужественнейшие из борцов, воодушевляясь основанными на богомудрии подвигами отцов, тем сильнее укрепляли мысль о благочестии и истязание считали палестрою добродетели. Между тем как они таким образом подвизались и, как пишет блаженный Павел, были «позор и Ангелом и человеком» (1 Кор. 4, 9), — сбежался весь город, чтобы посмотреть на этих воинов христовых, которые своею твердостью побеждали бичевания мучителя-судьи, своим терпением воздвигали трофеи над нечестием, и светло торжествовали над арианами. Этот жестокий враг посредством угроз и обольщения думал предать их нечествующим против Христа, а посему, утомившись подвергать их истязаниям, которые изобретало суровое его чувство, это свирепый и чуждый всякого сострадания человек, при рыдании и великой, разнообразно выражаемой скорби народа, снова собрал привычные к беспорядку толпы, и тех страдальцев положив судить, или лучше — подвергнуть задуманному наперед осуждению, повел к приморской гавани в сопровождении идолопоклонников и иудеев, которые, быв подкуплены за большую цену, испускали обычные им вопли. Тут, в угодность арианам, он, несмотря на рыдания своего народа перед судилищем, определил переместить их для жительства из Александрии в Илиополис финикийский, где ни один житель не мог слышать имени Христова, потому что все они были идолопоклонники[158]. Магнус приказал им тотчас же садиться на суда, а сам, стоя в гавани, — потому что произнес на них осуждение близ того места в общественной бане — показывал им обнаженный меч и думал устрашить им тех, которые вооружены были мечом обоюдоострым и нередко поражали им демонов. Так-то повелено отправиться им, несмотря на то, что они не имели при себе ничего необходимого и вовсе ничего для утешения себя в изгнании. Но вот что чудно и невероятно: самое море пенилось и, по-видимому, было разгневано, как будто не хотело через принятие на себя сих мужей участвовать в несправедливом повелении. Этим о варварском определении судьи оно объявляло и тем, кто не знал его. И, поистине, можно сказать, что таким поступком возмущено было самое небо[159]. Да и весь город восстенал и сетует доныне. Одни ударяли себя руками в грудь и издавали продолжительные стоны; другие воздевали руки и вместе очи к нему и призывали Его в свидетельство насилия, как бы говоря: услышь, небо, внемли, земля, какое беззаконное совершается дело[160]. Всюду отзывались рыдания; голосьба и сетования ходили по всему городу, и река слез вдруг потекла у всех и своим разливом почти покрыла море. Когда вышеупомянутый Магнус, явившись в гавани, повелел матросам поднять паруса, тогда смешанные рыдания дев и жен, старцев и юношей, сопровождаемые горькими слезами, стоны и вопли всех их покрывали шум пенящегося моря и удары волн о берег. А когда упомянутые страдальцы отплыли в Илиополис, где каждый житель — идолопоклонник, где все устроено дьяволом для удовольствий, где страшные убежища зверей, потому что тот город со всех сторон окружен высящимися до небес горами: тогда всем, которые оставались в городе и плакали либо публично, либо каждый у себя дома, смешивая слова со стонами, даже запрещено было плакать — так повелел префект города Палладий, бывший равномерно ревностнейшим идолопоклонником. Многие из плакавших были схватываемы и сначала содержались под стражей, а потом были сечены, подвергались мучительным терзаниям и пыткам и отсылались в фенские и приконнские рудокопни[161] — и это были люди, с божественной ревностью подвизавшиеся за церковь, ибо большей частью принадлежали к монашеству и ради подвигов жили в пустыне. Немного спустя, таковых случилось двадцать три человека и с ними палачи публично вели связанного за спиною по рукам будто какого отчаянного злодея — дьякона, который прислан был от возлюбленного Дамаса, епископа римского, и принес нам утешительные и вместе общительные грамоты. Приняв пытки, свойственные человекоубийцам, и долго поражаемый по спине каменными и свинцовыми шариками, и он, подобно прочим изошел на стоявший в море корабль — и он не удостоился попечения и заботливости, но, положив на челе своем знамение божественного креста, отправился в медные фенские рудокопни. Этот судья мучил и детей, и при нежных телах их поставил несколько стражи, чтобы не допустить их погребения. Родители, братья и сродники, можно сказать, весь город просил дать им только это последнее утешение: но какое ужасное бесчеловечие судьи или, лучше, обвинителя! Подвижники благочестия не были сравнены даже с убийцами, но лежали непогребенные; мужественные поборники были брошены на съедение зверям и птицам, и кто по побуждению совести хотел оказать сострадание отцам убитых, тот, как преступник, был обезглавливаем. Какой закон римский, какое мнение варваров запрещает сострадать отцам? Кто и где в древности совершил подобное беззаконие? Повелел некогда фараон убивать еврейских младенцев мужского пола, но это повеление внушено было ему завистью и страхом. И сделанное тогда во сколько милостивее нынешнего поступка, во сколько желаннее, если только можно желать несправедливости, во сколько лучше, если сравнить то и другое беззаконие, хотя злодейства неотделимы одно от другого! То, что я говорю, невероятно, бесчеловечно и ужасно, жестоко и дико, безжалостно и горько, однако последователи Ариева безумия гордились и восхищались этим. Весь город плакал, «ибо не быть дом, в нем же не быть мертвец», как написано в книге Исхода (12, 30), но эти люди, возбудившие в себе неутомимую жажду к беззаконию, не успокаивались. Направляя свои действия всегда к худшему, они изливали яд свой даже на епархиальных епископов. Для нанесения оскорблений, пользуясь воинской мощью вышеупомянутого начальника над раздачей царских денег, одних предавали они суду, под другими подыскивались как хотели и, желая привести всех к своему нечестию, отваживались на всякие средства, везде обходили, и подобно отцу своей ереси — дьяволу, искали, «кого поглотити» (1 Петр. 5, 8). Но когда все решительно отвергли их убеждения, тогда одиннадцать египетских епископов, мужей, которые с детства и до старости ради подвигов жили в пустыне, мыслью и делом преодолевали страсти, непостыдно проповедовали благочестивую веру, с материнским молоком всосали догматы благочестия, часто побеждали демонов, своей добродетелью посрамляли противника, мудрыми своими речами обличали ересь ариан — этих-то мужей, пользуясь, как орудием своей жестокости, властью вышеупомянутого (Магнуса), переселили они в обитаемый господоубийцами иудеями город Диокесарию[162]. Мало того — эти безумные и несмысленные, подобно аду, не насытились смертью братьев, но дерзнули везде на земле оставить память своей жестокости, как будто злыми своими поступками желали получить известность. Оглушив царский слух наветами, они сослали в Неокесарию[163], что при Понте, и антиохийских клириков, когда последние вместе с некоторыми доблестными монахами решились свидетельствовать против их козней — и эти переселенцы, не могши перенести суровости тамошнего климата, скоро там перемерли. Такие-то совершались в то время дела! Они достойны молчания и забвения и переданы письменно единственно в обличение тех, которые направляют язык свой против единородного. Зараженные язвою богохульства, ариане не только стараются бросать стрелы в Господа всяческих, но вступили в непримиримую войну с благочестивыми его служителями.

Глава 23. О военачальнице сарацинской Мавии[164] и о рукоположении монаха Моисея

В то время[165] пределы Римской империи опустошаемы были племенами измаильтян. Ими предводительствовала Мавия, которая, несмотря на ее пол, имела дух мужчины. После многих битв она заключила с римлянами мир и, озаренная светом богопознания, просила рукоположить своему народу в архиерея некоего Моисея, жившего на границе между Египтом и Палестиной. Получив эту просьбу, Валент повелел сего божественного мужа препроводить в Александрию и там преподать ему благодать архиерейства, потому что Александрия была ближайшим к тому месту городом. Но когда он прибыл туда и увидел, что возложить на него руку старается Люций, то сказал: не бывать тому, чтобы ты возложил на меня руку, ибо по твоему призыванию не снидет на меня Дух. А Люций спросил: «на чем основывается выражаемая сими словами твоя догадка?» «Не догадка это, — отвечал он, — а ясное знание, ибо ты вооружаешься на апостольские догматы и говоришь вопреки им: богохульным же твоим словам соответствуют и беззаконные твои дела. Какой нечестивец, судя по тебе, не смеялся над церковными причтами? Какой достохвальный муж тобою не изгнан? Какой варварской свирепости не скрывают ежедневные твои дерзости?» И это говорил он Люцию безбоязненно. А сей слушал его слухом убийцы и жаждал его смерти, только боялся, как бы снова не возжечь прекратившейся войны, потому повелел препроводить его к другим епископам, которых он требовал. С этой дивной верой, получив благодать архиерейства, Моисей прибыл к тем, которые просили его, и апостольским учением, равно как чудодействиями провел их к истине. Так вот какие дерзости совершал Люций в Александрии, и вот что устроил тогда промысел божий![166]

Глава 24. О дерзких поступках (ариан) в Константинополе

В Константинополе же последователи Ария, наполнив корабль благочестивыми пресвитерами, пустили его в море без балласта. Потом, посадив некоторых своих единомышленников на другое судно, приказали им поджечь корабль, на котором были пресвитеры. Когда это было сделано, плаватели, борясь с огнем и морем, наконец погрузились в глубину и приняли мученический венец. Между тем Валент, очень долго живя в Антиохии, всем — и эллинам, и иудеям, и другим, которые, нося имя христиан, проповедовали противное евангельскому учению, внушил дух религиозной безопасности. Находившиеся в заблуждении начали (явно) совершать языческие обряды, и он снова позволил процветать той лжи, которая после Юлиана была истреблена Иовианом. Таинства Зевса и Диониса и оргии Деметры отправлялись не в тайниках, как бывало в царствования благочестивые; напротив, (язычники) с неистовством бегали по городской площади. Царь враждовал только против чтителей апостольского учения. Сперва он изгнал их из храмов, тогда как всехвальный Иовиан отдал им и вновь построенную церковь; потом, когда они начали сходиться у подошвы горы, чтобы там славословить Господа песнопениями и питаться словами Божественного Писания, перенося неблагоприятные перемены погоды — то дождь, то снег, то стужу, а иногда сильнейший зной — он не позволил им наслаждаться и этой, с таким трудом приобретаемой пользой, но послал воинов и разогнал их.

Глава 25. О том, как в Антиохии собрали церковь православных Флавиан и Диодор

Но напор волн, будто перед некими оплотами, сокрушался перед Флавианом и Диодором. Тогда как пастырь их Мелетий принужден был жить вдали от них, они сами стали заботиться о пастве и волкам противопоставляли свое мужество и мудрость, а об овцах имели приличную заботливость. Посему, когда отогнали их от подошвы горы, они начали пасти овец на берегах соседней реки, ибо не хотели, подобно вавилонским пленникам, повесить свои арфы[167], но Творца и Благодетеля воспевали на всяком месте владычества Его[168]. Что ж? Враг не потерпел, чтобы и здесь сходился собор благочестивых пастырей, исповедовавших во Христе Владыку. Посему, чета этих дивных вождей начала собирать святых своих овец на военном поле и там указывала им духовное пастбище. Мудрый и мужественный Диодор, подобно прозрачной и великой реке, доставлял своему стаду питье и потоплял богохульство противников. Ни во что ставил он знатность своего рода и охотно переносил все труды за веру. Равным образом и превосходный муж Флавиан был рожден от благородных родителей, но благородством почитал одно благочестие. Подобно какому-нибудь начальнику гимназии, он помазывал на битву и великого Диодора, будто пятинаградного подвижника, ибо в то время сам не проповедовал в церковных собраниях, а только делавших это обогащал наставлениями и мыслями священного Писания — и они то уж бросали стрелы против Ариева богохульства, которые Флавиан доставлял им из своего ума, будто из какого колчана. Препираясь с еретиками как в частных домах, так и в общественных собраниях, он легко разрывал их сети и доказывал, что их возражения — паутина. С ними вместе подвизался и тот Афраат, которого жизнь мы описали в «Истории Боголюбцев»[169]. Предпочетши своему безмолвию спасение овец, он оставил хижину подвижника и принял на себя труды пастыря. Какое собрано им богатство добродетели, говорить здесь считаю излишним, потому что писал об этом в другом сочинении. Теперь я расскажу только об одном его поступке, которого описание весьма уместно в этой истории.

Глава 26. О святом Афраате монахе

С северной стороны царских чертогов (в Антиохии) протекает река Оронт, а с южной надстроен над городской стеной огромный двухъярусный портик с высокими на обеих сторонах башнями. Между царскими же чертогами и рекой проложена большая дорога, на которую вступают все идущие из города через ворота и направляющиеся в загородные поля. По этой-то дороге шел божественный Афраат на военное поле — с намерением исполнить дело надлежащей заботливости о святых овцах. В это время царь с высоты царского портика заметил его и увидел, что он был одет в кожаное платье и, несмотря на свою старость, шел поспешно. Тут кто-то сказал, что это Афраат, которого влиянию подчиняется множество граждан, и царь спросил проходившего: «Скажи, куда ты идешь?», а тот весьма мудро и кстати отвечал ему: «Иду молиться за твое царствование». «Но тебе следовало бы, — сказал царь, — оставаться дома и, по монашескому закону, молиться в уединении». На что тот божественный муж отвечал: «Ты, царь, весьма хорошо говоришь: так нужно было бы мне поступить; так я и поступал доныне, пока овцы Спасителя пользовались миром. Но когда они подверглись великому смятению и когда им угрожает важная опасность быть увлеченными от зверей, тогда является необходимость употребить все средства к спасению стада. Скажи мне, царь, — продолжал он, — если б я был девицей и сидел в своем тереме, но, заботясь о доме, вдруг увидел бы, что показалось пламя и отеческий дом загорелся, — скажи мне, что тогда надлежало бы мне делать? Сидеть ли в комнате, не обращая внимания на то, что горит дом, и ждать, пока пламя ринется и на меня? Или оставить свой терем, бегать вверх и вниз, носить воду и заливать огонь? Очевидно, это последнее, скажешь ты, ибо так свойственно поступать догадливой и благоразумной девице. То же самое, царь, делаю теперь и я. Ты бросил пламя в отеческий наш дом, и мы всюду бегаем, стараясь погасить его». Так говорил Афраат, и царь пошел молча. Но один из царских постельничих, при том дерзко угрожавший божественному мужу, вот что потерпел. Так как ему вверено было попечение о царской бане, то немедленно после этих слов он ушел, чтобы приготовить ее для царя, но, пришедши в баню, как будто помешался, бросился в кипящую, нестерпимо горячую воду и умер. Между тем царь сидел и ждал, когда ему доложат, что можно идти, и наконец, по прошествии значительного времени, должен был послать других, чтобы уведомили его о причине замедления. Пришедши в баню, посланные все осмотрели и, наконец, нашли его уже мертвым и в чрезвычайно горячей воде разложившимся. Когда это дошло до слуха царя, то все поняли силу молитвы Афраатовой, хотя и не отступили от нечестивых догматов, но, подобно Фараону, ожесточили свое сердце. Узнав и об этом чудодействии святого, Валент продолжал неистовствовать против благочестия.

Глава 27. О святом Юлиане и Антонии Великом

В сие же время и тот всехвальный Юлиан[170], о котором я уже прежде упоминал, принужден был оставить пустыню и прийти в Антиохию. Когда люди, воспитанные во лжи и весьма искусные в сплетении клевет — разумею ариевых единомышленников — стали утверждать, что тот великий муж принадлежит к их обществу, то светильники истины, Флавиан, Диодор и Афраат послали к упомянутому восхваленному мужу другого подвижника добродетели, разумного Акакия[171], который после с величайшею мудростью управлял берийскою церковью, и умоляли его сжалиться над бесчисленным множеством народа, обличить ложь противников, и вместе с тем утвердить проведение истины. Сколько раз (по этому случаю) он приходил и опять уходил, и сколько совершил чудес в самом великом городе, все сие описано нами в «Истории Боголюбцев», где легко могут прочитать желающие знать об этом подробнее. А что он в наше собрание привлек все население города, в том, думаю, не сомневается никто, исследовающий человеческую природу, потому что вообще дивное привлекает к себе всех. О великих же его чудодействиях свидетельствуют самые враги истины. То же делал в Александрии, еще задолго прежде, во времена Констанция, Антоний Великий[172]. Оставив пустыню, он обошел весь тот город и внушал всем, что Афанасий есть проповедник апостольского учения, а последователи Ария суть противники истины. Так-то знали те божественные мужи, что в какое время прилично делать, когда нужно предаваться уединению, а когда пустыням предпочитать города.

Глава 28. Какие другие монахи просияли в то же время

В то же время были и другие, сиявшие лучами монашеского любомудрия. В пустыне халкидской подвизались Авит, Маркиан, Авраамий, и с ними бесчисленное множество других, и все они в страстном теле старались вести жизнь бесстрастную[173]. В пределах Апамеи стояли на высоте любомудрия Агапит, Симеон, Павел и другие[174]. На пределах Зевгмы славились Публий и Павел, а близ Киресты[175] — всехвальный Акепсима, живший в тесной кельи в продолжении шестидесяти лет, никем не видимый и не слышимый. Дивный же Зевгматий, и быв лишен зрения, везде ходил и укреплял овец, сражаясь с волками, за что они сожгли подвижническую его хижину. Впрочем Траян, истинный христианин-военачальник, построил ему новую и оказывал другие благодеяния. В пределах Антиохии пустынножительствовали Мариан, Евсевий, Аммиан, Палладий, Симеон, Авраамий и, кроме этих, другие, сохранившие в себе образ Божий нерастленным. Мы уже описали жития и этих и тех. Подобными же цветами украшалась и гора, принадлежащая великому городу (Антиохия). На ней сияли — Петр галатийский и соименный ему египетский, также Роман, Север, Зинон, Моисей, Малх и весьма многие другие, неизвестные для многих, но знаемые Богом[176].

Глава 29. О Дидиме александрийском и Ефреме сирском

В то же время блистали: в Эдессе дивный Ефрем, а в Александрии Дидим[177] — оба излагавшие догматы против врагов истины. Последний рассеивал лучи благодати Святого Духа, пользуясь языком сирским. Хотя он вовсе не учился по-гречески, однако ж, тем не менее, обличал хитросплетенные заблуждения греков и обнажал слабость всех еретических злоухищрений. Так как Армоний[178], сын Вардесана, еще задолго сочинил некоторые песни и через соединение нечестия с приятным их напевом, доставляя удовольствие слушателям, вел их к погибели, то Ефрем, заимствовав от них гармонию напева, присоединил к нему свое благочестие и тем доставлял слушателям сколько приятное, столько же и полезное врачевство. От этих песней даже и в нынешнее время праздники в честь мучеников делаются более торжественными. А Дидим, еще в детстве лишившийся чувства зрения, тем не менее знал поэзию и риторику, арифметику, геометрию и астрономию, силлогистику Аристотеля и красноречие Платона — и все эти науки изучал одним слухом, не как источники истины, а как оружие, которым истина может пользоваться против лжи. Он изучил также и Божественное писание, изучил не просто слова, но и смысл его. Так эти-то мужи сияли тогда в местах подвига и в убежищах добродетели.

Глава 30. Какие славились тогда в Понте и Азии епископы

Между епископами сияли тогда два Григория: один назианзинский, а другой нисский, один был брат, а другой — сожитель и сотрудник Василия Великого[179]. Они отличались подвигами за благочестие в Каппадокии, и с ними подвизался Петр, родившийся от одних родителей с Василием и Григорием, но не получивший вместе с ними внешнего воспитания, хотя сиявший лучами (христианской) жизни. Тогда же доблестно подвизались за веру предков и отражали враждебные нападения — в Писидии Оптим[180], в Ликаонии Амфилохий, а на Западе издали низвергали врагов — предстоятель римский Дамас и управлявший медиоланскою церковью Амвросий. Вместе с ними подвизались и те, которые были поставлены в необходимость жить в отдаленных краях, писали послания и ими сколько утверждали своих, столько же поражали и противников, ибо Промыслитель всяческих давал тогда и кормчих, равносильных свирепости бури, являл и доблестных военачальников, могших противостоять ярости врагов, посылал и спасительное врачество, сообразное с трудностью времени. Впрочем человеколюбивый Бог удостаивал тогда церкви не этого только промышления. Он сподоблял их и другой своей милости.

Глава 31. О том, что писал Валент к великому Валентиниану о войне и что последний отвечал ему

Возбудив готский народ к войне, (Бог) отвлек к Боспору того, который умел сражаться с одними благочестивыми. Сознав тогда свою слабость, этот суетный человек отправил послание к своему брату и просил у него войска. Но тот отвечал ему, что несправедливо помогать человеку, воюющему с Богом, и что напротив следует ограничить его дерзость. Такой ответ исполнил этого несчастного величайшей горести, впрочем оне не оставил своей дерзости, но продолжал сражаться против истины[181].

Глава 32. О благочестии князя Теренция

В то время из Армении воротился Теренций и привел трофеи победы. Теренций был военачальник превосходный и украшался благочестием. Валент приказал просить ему награды, и он объявил такую просьбу, какая прилична была мужу, напитанному благочестием: он не просил ни золота, ни серебра, ни земли, ни власти, ни дома, но умолял дать одну церковь тем, которые терпели столько опасностей за апостольское учение. Получив такую просьбу и узнав ее содержание, царь в негодовании разорвал ее и велел просить чего-нибудь другого. Но Теренций, собрав клочки просьбы, сказал: «Я уже получил, царь, и имею награду, не буду просить другой. Судья всяческих есть судья моего намерения».

Глава 33. О смелости полководца Траяна

Валент перешел Боспор и прибыл во Фракию, но сперва очень надолго остановился в Константинополе и приготовлялся там к войне. Против варваров он послал с войском своего полководца Траяна. Когда же этот воротился, потерпев поражение, то Валент сильно порицал его, укоряя в слабости и трусости. Но Траян, с приличною благородному мужу смелостью, отвечал: «Не меня, царь, победили, ты сам упускаешь победу, сражаясь с Богом и уступая варварам Его помощь. Видя твою вражду против себя, Бог присоединяется к ним, а за Богом всюду следует победа и достается тем, которыми он предводительствует. Разве не знаешь, — продолжал он, — кого ты выгнал из церквей, и кому отдал их?» Что точно так было дело, подтвердили Арирфей и Виктор (бывшие равным образом полководцами) и просили царя не гневаться на упреки, в которых есть правда.

Глава 34. О константинопольском монахе Исаакии[182]

Говорят, что Исаакий, имевший там монашескую келью, увидев проходившего с войском царя, так восклицал к нему: «Куда идешь, царь, воюющий против Бога и не пользующийся Его помощью? Ведь Он-то и подвиг против тебя варваров — за то, что ты изощрил много языков на богохульство, а славославящих Бога изгнал из святых храмов. Перестань воевать против Него — и Он оставит эту войну; возврати паствам превосходных пастырей — и ты легко получишь победу. Если же предпримешь войну, не сделав ничего этого, то на опыте узнаешь, как бедственно прать против рожна, потому что и сам не воротишься, и потеряешь войско». Но раздраженный царь сказал ему: «Ворочусь и убью тебя, будешь мне отвечать за ложные предсказания». А он, нисколько не убоявшись угрозы, воззвал: «Убей, если откроется лживость моих слов».

Глава 35. О смелости скифского епископа Вретаниона

И Вретанион[183], сиявший всякою добродетелью, и властью архипастыря правивший городами всей Скифии, воспламенял свой дух ревностью и обличал Валента в искажении догматов и в беззакониях относительно святых. Он с божественным Давидом вопиял: «глаголах во свидениях твоих пред цари и не стыдящихся» (Пс. 118, 46).

Глава 36. О походе Валента против готов и о том, как он был наказан за свое нечестие

Презрев советы всех этих превосходных мужей, Валент послал войско в битву, а сам, оставшись в одной деревне, ожидал победы. Но воины, не вынесшие напора варваров, обратились в бегство и, преследуемые, были убиваемы. Одни поспешно бежали, а другие изо всех сил преследовали. Когда варвары достигли той деревни, где Валент, услышав о поражении, старался спрятаться, то подложили огонь и, вместе с селением, сожгли самого противника благочестия. Такое-то еще в здешней жизни получил он наказание за свои злодеяния[184].

Глава 37. Откуда готы заимствовали арианское заблуждение?[185]

Я думаю, стоит труда показать незнающим, как варвары заразились болезнью арианства. Когда готы перешли Истр и заключили с Валентом мир, бывший в то время ненавистный Евдоксий внушал царю убедить их, чтобы они вступили с ним в общение; ибо этот народ давно уже озарился лучами богопознания и воспитывался в их апостольских догматах. Одинаковый образ мыслей, говорил он, сделает мир более прочным. Похвалив такое намерение, Валент предложил начальникам готов согласиться с ним в догматах, но они сказали, что не решатся оставить учение предков. В то время у них был епископ Ульфила, которому они чрезвычайно верили, и его слова считали за нерушимые законы. Смягчив его убеждениями и склонив деньгами, Евдоксий расположил его дать мыслям варваров такое направление, чтобы они вошли в общение с царем. Убеждая Ульфилу, он говорил, что вражда возгорелась из-за честолюбия, а в догматах нет никакого различия. Поэтому-то готы и до сих пор говорят, что Отец больше Сына, впрочем, не соглашаются называть Сына тварью, хотя и находятся в общении с теми, которые называют Его так. Вообще, они не во всем оставили учение предков, ибо и Ульфила, убеждая их войти в общение с Евдоксием и Валентом, говорил, что в догматах нет различия, но что разделение произведено пустой распрей.