Церковная история

ГЛАВА 1. Предисловие к книге, в котором историк рассуждает об иудейском народе; воспоминает о тех, которые до сего времени предпринимали подобный труд, и говорит, как и из чего извлек он свою историю, каким образом будет заботиться об истине и что еще войдет в содержание его истории.

Некогда мне приходило на мысль, от чего бы это у других людей вера в Бога-Слово возбуждалась скорее, а Евреи с трудом принимали ее, тогда как они издревле привыкли чтить божественное и, еще до пришествия Христа, знали от пророков о Его пришествии, каково оно будет. Ибо Авраам, бывший первоположником их рода и обрезания, удостоился лично видеть здесь и угостить Сына Божия. Сын его, Исаак, получил честь предображателя крестной жертвы, когда отец привел его в узах к жертвеннику, — обстоятельство бывшее и с Христом, как говорят прилежно занимающиеся священным Писанием. А Иаков предвозвестил исполнившееся ныне на Христе чаяние языков и время Его пришествия, когда сказал: оскудеют князья еврейские от рода Иуды, начальника племени, — чем означил он владычество Ирода, который, по отцу быв Идумеянин, а по матери Аравитянин, от римского сената и кесаря Августа получил в свою власть народ иудейский. Да и из прочих пророков — одни предвозвестили рождение Христа и несказанное зачатие Его, — то, что мать и по рождении осталась девою, также род Его и отечество; другие пророчественно описали божественные и дивные дела Его; а еще другие предначертали страдание и воскресение Его из мертвых, и восшествие на небеса, и обстоятельства каждого из этих событий. Кто доселе не знал этого; тот, читая священные книги, узнает без труда. Да и Матфиев священник Иосиф, муж знаменитейший как между Иудеями, так и между Римлянами, может быть достоверным свидетелем истины о Христе: ибо он недоумевает, называть ли Христа человеком, когда сей человек совершал такие чудные дела и преподавал столь истинное учение, — даже прямо называет Его Христом и знает, что Он был осужден на крест, но чрез три дня оказался живым, и что божественные пророки предсказали о нем весьма много и других дивных дел. Иосиф свидетельствует также, что многие Эллины и Иудеи, которых привлек Он, остаются привязанными к Нему, и что общество, названное по Его имени, не исчезло. Мне кажется, повествуя об этом и смотря на дела, он готов был воскликнуть, что Христос есть Бог; но пораженный необычайностью такой мысли, прошел как бы срединою, — ни в чем не укорил уверовавших в Него, или даже соглашался с ними. Когда я размышляю об этом, то мне действительно представляется странным, что Евреи не предварили и не перешли прежде других к христианству. Правда, и Сивилла и некоторые оракулы предозначили также, что имело случиться с Христом: но по этому всех Эллинов еще нельзя укорять в неверии; ибо немногие из них, по-видимому отличавшиеся образованием, понимали те, большею частью стихотворные предсказания, изреченные народу в выражениях возвышенных. И это, как мне кажется, было делом всевышнего промысла, — для единомыслия грядущих племен провозглашать о будущем не только чрез своих, но отчасти и чрез иноземных пророков, подобно тому, как если бы какой-нибудь певец, по требованию необыкновенной мелодии, ударял плектром по особым струнам, или к существующим прибавил другие. Итак удовлетворительно сказано, что Евреи, пользуясь большими и яснейшими пророчествами касательно явления Христа, в отношении к вере в Него стали позади Эллинов; а посему не безрассудною кажется мысль, что церковь особенно возросла у других народов. Причина во-первых та, что в божественных и величайших делах Бог любит совершать превращения неожиданно; во-вторых та, что богопочтение имело нужду не в маловажных каких-нибудь добродетелях первоначальных своих представителей. Если эти представители и не обладали языком говорливым, или даром выражаться красиво, — если и не могли они убеждать читателей речами, либо математическими доказательствами; то, по крайней мере, от этого дело их производилось не хуже: оставляя имущества и пренебрегая собственность, быв распинаемы и принимая многие и тяжкие муки, — как будто жили в чужих телах, не обольщаясь по городам лестью народов и правителей и не страшась их угроз, они всем ясно показали, что этот подвиг совершают для наград величайших, так что с их стороны уже не требовалось словесного убеждения, когда самые дела, и домашние и общественные, без труда заставляли людей верить тому, о чем прежде они никогда не слыхивали. Теперь, когда во вселенной произошло столь дивное и благотворное превращение, что прежнее богослужение и отеческие обычаи подверглись презрению, — теперь странно представлять, как калидонский кабан, марафонский вол и другие подобные по областям и городам вымышленные вещи могли до того занимать внимание, что многие, между Эллинами славнейшие люди, обладая прекрасною способностью писать, трудились над описанием тех предметов. Что же касается до меня, то, приступая к изложению Церковной Истории, я не насиловал своей природы; ибо уверен был, что, — так как эта История, по своему предмету, есть дело не человеческое, — Богу не трудно будет явить меня писателем ее даже сверх чаяния. Сперва я решился было вести это сочинение с самого начала: но сообразив, что и другие делали уже опыты описания церковных событий, каждый до своего времени, именно — мужи мудрые, Климент и Егезипп, преемственно следовавшие за апостолами, также летописец Африкан и Евсевий, по прозванию Памфилов, человек многоученнейший, знаток божественных Писаний, равно как греческих поэтов и историков, — сообразив это, я из дошедших до нас памятников о церковных событиях, со времени восшествия Христа на небо до низвержения Ликиния, сделал сокращение, и рассказ о всем, дотоле бывшем, заключил в двух книгах; а теперь, с Божиею помощью, попытаюсь изложить, что произошло после того времени. Буду говорить о событиях нашего и предшествующего нам века, при которых сам присутствовал и о которых слышал от самовидцев, либо от людей, знавших те события. Об отдаленнейших же получил я сведение из постановленных касательно богопочтения законов, из бывших по временам Соборов, из нововведений и из царских, либо священнослужительских посланий, которые частью еще доныне хранятся во дворцах и церквах, а частью ходят по рукам любителей словесных произведений. Нередко думал я внести в свое сочинение самые их выражения, но боясь, что от этого объем моей Истории будет слишком велик, счел за лучшее — кратко излагать заключающиеся в посланиях мысли, кроме разве тех случаев, в которых встретится что-либо двусмысленное, о чем многие разногласят. Тогда, — если буду иметь под руками чью-либо рукопись, — в подтверждение истины, тотчас приведу ее. Но, чтобы кто, по незнанию дела, не укорил нашего сочинения в лживости, когда случайно прочтет какие-либо несогласные с ним писания, — да будет известно, что по поводу Ариевых и после Ария возникавших умствований, начальники Церквей, разноглася между собою, писывали к своим единомышленникам именно то, что было предметом их заботливости, и, составляя отдельные Соборы, решали, что хотели, мысливших же напротив часто осуждали заочно, а современных себе царей, равно как приближенных к ним вельмож, сколько могли, преследовали убеждениями и склоняли к своим мнениям. Потом для доказательства, что в известном обществе благочестие понимается правильно, члены этого общества старались собирать в один состав все послания, написанные в пользу собственного их вероисповедания, противные же им оставляли, от чего исследование относящихся к этому событий сделалось для нас весьма трудным. Посему, так как, для достоверности Истории, нужно особенно заботиться об истине, — мне показалось необходимым, сколько возможно более расследовать эти письменные памятники. Итак, если я буду касаться самого спора церковных лиц — например за предстоятельство, либо за предпочтение известного вероисповедания, — пусть не думают, что мое повествование об этом основывается на нетерпимости или злонамеренности: ибо, во-первых, повествователь, как сказано, должен ставить все ниже истины; во-вторых, учение вселенской Церкви является самым несомненным особенно тогда, когда бывает искушено кознями людей противного образа мыслей. Действием Божия всемогущества восстановляя в то время собственную свою силу, оно привлекает к своей истине все Церкви и народы. Размышлял я также, должно ли мне описывать известные церковные события только в недре римской империи, — и рассудил, что хорошо будет, по мере возможности, рассказать также о религиозных происшествиях между Персами и Варварами. Равным образом не менее относится к Церковной истории — упомянуть и о том, какие где были отцы и учредители так называемого монашества, и кто, сколько дошло до нашего слуха, составлял ряд славнейших их преемников. Из этого будет видно, что мы не неблагодарны к ним и не забыли их добродетели, но знаем историю их жизни. Чрез это мы оставим образец поведения и для тех вышеупомянутых, которые избрали тот же способ любомудрия, чтобы, пользуясь сим образцом, они достигли блаженнейшего и счастливейшего конца. Но об этом, сколько можно, будет сказано впереди. Призвав в помощь милосердие Божие, обратимся к изложению событий. Предполагаемое сочинение начнется с следующего.

ГЛАВА 2. Кто были епископами больших городов в царствование Константина Великого, и как при Ликиние восток до самой Ливии христианствовал осторожно, а запад при Константине исповедовал Христианство свободно.

В консульство кесарей Криспа и Константина, римскою Церковью управлял Сильвестр, александрийскою — Александр, иерусалимскою — Макарий; а в антиохийской, что при Оронте, после Романа еще никто не был поставлен — вероятно от того, что гонение не позволяло совершить рукоположения. Однако ж чрез несколько времени собравшиеся в Никее (отцы), дивясь жизни и словам Евстафия, почли его достойным занимать апостольский престол и, так как он был уже епископом соседней Берии, перевели его в Антиохию. Между тем как Христиане, жившие на востоке до пределов Египта и Ливии, не осмеливались тогда открыто делать церковные собрания, потому что Ликиний переменился в благоволении к ним, — Эллины, Македоняне и Иллирийцы, населявшие запад, исповедовали веру свободно, ибо тамошними Римлянами управлял Константин.

ГЛАВА 3. О том, что Константин привлечен к Христианству видением креста и явлением Христовым, и что он наставлен был в благочестии нашими.

Мы знаем, что к принятию христианского учения располагали Константина и другие многие причины, но особенно направило его к этому явление божественного знамения; ибо, намереваясь идти войною на Максентия, он вероятно размышлял сам с собою, какой будет конец сражения и кто подаст ему помощь. Обеспокоившись такими мыслями, увидел он во сне, будто на небе блистает крестное знамение. Между тем как это поразило его, божественные Ангелы предстали пред ним и сказали: «сим побеждай, Константин»! — Говорят также, что и сам Христос явился ему и, показав символ креста, заповедал устроить подобие его и во время войн видеть в нем поборника и подателя победы. А Евсевий Памфилов утверждает, что он слышал, как сам царь говорил и клялся, будто около полудня, когда солнце начало уже склоняться, знамение креста, составившееся из света и имевшее надпись «побеждай», видно было им и его войсками на небе. Это чудо совершилось, когда он был в пути и шел куда-то с войском. В размышлении о том, что оно значит, Константина застигла ночь. Во время сна явился ему Христос с виденным на небе знамением и повелел сделать подобие его и пользоваться им, как помощью в сражении с врагами. Так как истолкования на это не требовалось, и царю ясно показано было, каким образом должно мыслить о Боге; то, с наступлением дня, он созвал священников Христовых и начал спрашивать их об учении. А они принесли священные книги, возвестили все, относящееся к Христу, и доказали из пророков, что об этих событиях ясно предречено было еще прежде, чем они совершились. Что же касается до явившегося ему знамения, то они называли его символом победы над адом, которую Христос одержал, пришедши к человекам, когда (то есть) был распят, умер и в третий день воскрес. На этом-то, говорили, основывается наша надежда, что, по освобождении от здешней жизни в конце настоящего века, все люди воскреснут и будут бессмертны: одни — для наград за то, что совершили здесь хорошо, а другие — для наказания за то, что сделали худо. Впрочем и проводившие настоящую жизнь во грехах имеют еще случай к спасению и очищению себя от грехов, то есть не освященные могут быть еще освящены по закону церкви — с тем, чтобы, приняв освящение, уже не грешить. А так как совершенно исполнять это возможно не многим и божественным мужам: то постановлено, учили они, и второе очищение — посредством покаяния: ибо Бог человеколюбив, Он простит падших, если они покаются и свое покаяние будут доказывать добрыми делами.

ГЛАВА 4. О том, что знамение креста повелел он носить при войске; также дивное сказание о носителях этого крестного знамения.

Когда священники раскрыли это, царь удивился пророчествам о Христе и приказал искусным людям украсить золотом и драгоценными камнями и сделать в форме креста так называемый у Римлян Лаборум (Слово Лаборум происходит от латинского labor — труд. Этим именем называлось воинское знамя — вероятно, потому, что оно предносимо было трудящемуся войску и тяжесть трудов облегчало своею помощью). Это воинское знамя было почетнее других, ибо всегда сопровождало царя, — и войска, говорят, склонялись пред ним. Я думаю, что важнейший символ римского владычества Константин приказал переделать в знамение Христово — особенно для того, чтобы подданные, постоянно созерцая и чтя его, оставляли отеческие обычаи и Богом признавали только Того, Кого чтит и на Кого взирает, как на вождя и споборника против врагов, сам царь. Это знамя носимо было всегда впереди собственных его полков: но когда какой-нибудь отряд в сражении ослабевал, приказываемо было приближать его к этому отряду, и для сего учреждены были особые копейщики, которым вменялось в обязанность попеременно держать упомянутое знамя на плечах и с ним обходить ряды неприятельские. Рассказывают, что однажды несший его воин испугался внезапного нападения неприятелей и, передав свою ношу другому, сам удалился с поля битвы. Но когда он находился уже вне полета стрел, мгновенно был поражен насмерть и пал; а тот, который принял божественное знамя, хотя и многие метили в него, остался неуязвленным; ибо неприятельские стрелы, дивно, будто направляемые божественною силою, вонзались в знамя, от носившего же, несмотря на то, что он находился среди опасностей, отлетали. Говорят также, что ни один воин, служивший когда-либо этому знамени, не подвергался на войне подобно всем другим, неблагоприятной участи, — не бывал ранен и не попадался в плен.

ГЛАВА 5. Возражение против тех, которые говорят, что Константин принял Христианство вследствие умерщвления сына его Криспа.

Не безызвестно мне и то, что говорят язычники, будто Константин, умертвив некоторых из ближайших родственников и содействовав к умерщвлению своего сына Криспа, раскаялся и, с целью получить очищение, начал сноситься с философом Сопатром, который в то время был начальником Плотиновой школы. Когда же Сопатр отвечал, что для таких грехов очищение не существует; то царь этим отказом будто бы приведен был в уныние и обратился к епископам, которые покаянием и крещением обещались очистить его от всякого греха. Так как епископы говорили согласно с его потребностью, то он сочувствовал им, стал удивляться их учению, сделался христианином и к тому же привел подданных. Но мне кажется, что это выдумано людьми, старающимися поносить христианскую веру; ибо Крисп, ради которого, сказывают, Константин нуждался в очищении, умер в двадцатый год правления своего отца, после того, как вместе с ним издал уже много законов в пользу христиан и, имея достоинство кесаря, занимал вторую степень в империи, о чем и доныне еще свидетельствуют подписанные под законами числа и имена законодателей. Что касается до Сопатра, то во-первых невероятно, чтобы он приходил беседовать с Константином, когда Константин управлял еще только одною страною между Океаном и Рейном: ибо, вследствие несогласия его с Максентием, жившим в Италии, Римляне волновались, и тогда путешествовать к Галатам, Британцам и жителям тех стран было неудобно; а между тем известно, что Константин принял христианскую веру, управляя еще теми народами, прежде то есть войны с Максентием, до перехода в Рим и Италийцам. Свидетели этого опять — хроники и законы, изданные им касательно богопочтения. Во-вторых, если как-нибудь и согласимся, что царь действительно беседовал с Сопатром, или, о чем хотел, осведомлялся от него посредством письма; — все-таки невероятно, как этот философ не знал, что Геркулес сын Алкмены, совершив детоубийство и коварно умертвив гостя и друга своего Ифита, был очищен в Афинах таинствами Димитры. Из этого видно, что язычники обещали очищение подобных грехов, и что выдумавшие, будто Сопатр отвечал противное, ясно обличаются во лжи. Я никак не могу сказать, чтобы язычник, по учености в то время знаменитейший, не знал этого.

ГЛАВА 6. О том, что и отец Константина допускал распространяться имени Христову; а Константин Великий сделал то, что оно проникло всюду.

Итак в странах империи, управляемых Константином, Церкви удостаивались благодеяний внимательного и единоверного государя и, наслаждаясь миром, ежедневно распространялись. Впрочем от гонений и смятения Бог охранял их и прежде этого, только иным образом; ибо, тогда как в прочей вселенной они были гонимы, один отец Константина, Констанций, дозволял Христианам безбоязненно исповедовать свою веру. В самом деле, я узнал, что он сделал нечто удивительное и достойное истории. Желая испытать, кто из придворных Христиан был добр и благонадежен, он созвал всех их и объявил, что, если они решатся приносить жертвы и служить Богу вместе с ним, то останутся при нем и будут состоять в том же достоинстве; а когда откажутся, то выйдут из дворца, благодаря и за то, что не подверглись еще наказанию. После сего Христиане разделились на двое, — одни изменили вере, а другие настоящему предпочли божественное. Узнав это, последних, пребывших верными Всеблагому, стал он почитать своими друзьями и советниками, а от первых, как от людей малодушных и льстецов, отвратился и лишил их своей беседы; ибо понимал, что те никогда не могут быть преданными царю, которые с такою готовностью изменили Богу. Отсюда видно, что в областях за пределами Италии, то есть у Галатов, Британцев и жителей около гор Пиренейских к западу до Океана, исповедовать Христианство не почиталось делом беззаконным еще при Констанцие. А когда эту самую часть империи наследовал Константин, дела Церкви в ней возвеличились и того более. Ибо, как скоро Максентий, сын Геркула, был умерщвлен, и участок его перешел к Константину, — все тамошние жители начали служить Богу безбоязненно, и благочестие распространилось около рек Тибра и Эридана, который у туземцев называется Падом, также около Аквилы, в которую, по рассказам, перетянут был и спасся в море Тирренском корабль Арго. Известно, что Аргонавты, убегая от Аэты, на обратном пути плыли не теми же местами, но, переехав скифское море, по тамошним рекам прибыли в пределы италийские и, перезимовав здесь, построили город, прозванный Гемоном. Когда же настало лето, они, при содействии туземцев и посредством машины, тянули Арго по земле чрез сорок стадий и потом спустили его в реку Аквилу, которая сливается с Эриданом, а Эридан впадает в море италийское. Вообще, после сражения при Кивалах, Дарданцы, Македоняне и жители по реке Истру, также вся Эллада и Иллирия поступили под власть Константина.

ГЛАВА 7. О раздоре между Константином и зятем его Ликинием из-за Христиан, и о том, как Ликиний, разбитый наголову, погиб.

Ликиний прежде покровительствовал Христианам, но пораженный при Кивалах, переменился в образе мыслей, стал делать много зла бывшим под его властью иереям, и наносил обиды немалому числу людей из других сословий, особенно же из воинского; ибо по случаю ссоры с Константином, сильно враждовал против Христиан, думая досадить ему угнетением богопочтения, и вместе предполагая, что Церкви и молятся и стараются о том, как бы быть под властью одного Константина. Притом, намереваясь снова вступить в борьбу с Константином, чего и надлежало ожидать, он приготовлялся к преднамереваемой войне жертвами и гаданиями и, обольщаемый каким-то обещанием победы, обратился к язычеству. В самом деле, и язычники говорят, что он тогда советовался с оракулом Аполлона дидимейского в Милете, и что на вопрос его о войне, дух воспользовался следующими Гомеровыми стихами:

Таким образом и из других многих обстоятельств, и не менее из тогдашних событий видно, что христианское учение установлено и достигло столь великого успеха Божиим промыслом; ибо в то время, как Ликиний решился уже преследовать все под властью его Церкви, в Вифинии возгорелась война, которую он вел с Константином в последний раз. И Константин пользовался такою Божиею помощью, что одолел противников на суше и на море: а Ликиний, потеряв и пешую и морскую силу, ушел в Никомидию и, прожив несколько времени в Фессалонике, как частный человек, был там умерщвлен. Вот до чего дошел правитель, в начале правления искуснейший в воинском и других делах и удостоившийся брака с сестрою Константина!

ГЛАВА 8. Исчисление добрых дел, которые совершил Константин, дав Христианам свободу, построив им храмы и исполнив другие общественные предприятия.

Когда же власть над римскою империею соединилась в одном Константине, он торжественною грамотою объявил живущим на востоке подданным, чтобы они чтили христианскую Веру и служили Богу усердно, а Богом признавали только того, кто — действительно Бог и во всякое время обладает великою силою: ибо ревнующим об этом Он любит подавать в обилии все блага; так что какое бы ни было их предприятие, они всегда оживляются благими надеждами, тогда как согрешающие против Всеблагого, вообще и в частности, в военное и в мирное время, подвергаются всяким бедственным случайностям. Константин не из тщеславия, а по чувству благодарности утверждал, что Бог, сподобив его быть способным слугою Своей воли, от моря британского провел до стран восточных, чтобы христианская вера возрастала и те, которые ради служения Богу пребыли твердыми в своем исповедании и мученичествах, торжественно приняли почести. Объявив это и рассказав множество других причин, которыми думал привести подданных к вере, он отменил все, что было определено или сделано касательно богопочтения при гонителях Церкви, и особым законом дал свободу тем, кто за исповедание Христа присужден был к переселению либо на острова, либо в другие места против желания, кому назначено было трудиться в рудокопнях, при общественных постройках, в гинекеях, в прядильных, или кто причислен к судебным домам, где прежде не служил. Лишенных же чести избавил он от бесчестия и исключенным из какого-нибудь воинского отряда отдал на произвол — или возвратиться к тому званию, в котором кто был, или вести жизнь без должностей, в почетной отставке. А возвратив всем прежнюю свободу и обычные достоинства, он возвратил также и имущество. Но если имущество взято было после лиц, осужденных на смерть, то право наследия приказал он перенести на ближайших в роде; где же таковых не окажется, — наследовать местной церкви и, частный ли человек владеет чем-либо из этого имения, или общество, — вещи обладаемые отдать, а о тех, которые либо купили их, либо получили в дар от казны, он обещал, сколько возможно и как следует, озаботиться. Это-то, сказали мы, угодно было царю, утверждено законом и немедленно приведено в надлежащее исполнение. С того времени Христиане как бы совершенно овладели правительственными должностями римской империи; а язычникам запрещено было приносить жертвы, обращаться к оракулам и таинствам, поставлять идолов и совершать языческие празднества. Изменились также и многие древнейшие по городам обычаи: например, у египтян нилометр, которым означается возвышение нильских вод, с того времени вносим был уже не в известные языческие храмы, а в христианские церкви. Равным образом у Римлян тогда в первый раз запрещено было зрелище единоборства; а у Финикиян, живших в Ливане и Илиополисе, прекратилось обыкновение бесчестить дев, прежде чем они совокупятся с мужьями, с которыми — бывало сочетались законным браком по испытании первоначально беззаконного смешения. Что же касается до молитвенных домов, то одни из них, имевшие достаточную величину, были исправлены, другие превосходно отделаны и распространены в высоту и широту, а где их вовсе не было, там они построены с основания. Издержки на это доставлял царь из царских сокровищниц, написав епископам городов и правителям областей, чтобы они приказывали, что им будет угодно, а другие слушались и усердно служили священникам. При благоденствии империи, возрастала и вера. После войны с Ликинием, Константин имел такой успех в войнах с иноплеменниками, что одолел и Савроматов, и так называемых Готфов, которым наконец, в виде милости, даровал мир. Этот народ обитал в то время за рекою Истром. Быв сам воинственен, как по многочисленности, так и по рослости телесной, он всегда упражнялся в искусстве владеть оружием и, победив других Варваров, только в Римлянах нашел себе противников. Говорят, и в этой войне, посредством знамений и сновидений, Бог удостоил Константина особенного своего промышления. За то, одерживая победы во всех случавшихся тогда войнах, он, как бы состязаясь в щедрости с Христом, платил за них усердием к вере и внушал подданным одну ее чтить и признавать спасительною. Отделив от податной земли каждого города определенную часть, он повелел сбор с нее отдавать местным церквам и клирам, и узаконил, чтобы этот дар имел силу во все времена. Приручая воинов чтить Бога, как чтил Его сам, он отметил оружие их символом креста, во дворце устроил молитвенный дом и возил с собою сделанную наподобие церкви палатку, когда выступал с войском против врагов; так что даже во время пребывания в пустыне ни сам он, ни его войска не оставались без священного дома, в котором надлежит славословить Бога, молиться Ему и приобщаться св. Тайн; ибо за ним следовали и священники, и диаконы, приписанные к походной церкви, и по чину церковному исполняли свои обязанности. С того времени и римские легионы, которые теперь называются αριθμοι (числами), устроили каждый собственную свою палатку и получили особых священников и диаконов. В день, называемый Господним, который Евреи почитают первым днем седмицы, а язычники посвящают солнцу, также в день пред субботою, узаконил он — закрывать судебные места, оставлять все занятия и служить Богу посредством молитв в общественных молитвенных собраниях. День Господень Константин чтил потому, что он был днем воскресения Христова из мертвых, а другой потому, что он был днем Христова распятия; ибо к божественному кресту хранил царь великое благоговение, как по причине содействия, оказанного ему крестом в сражениях с врагами, так и по причине данного ему касательно креста божественного знамения. В самом деле, он даже издал закон, которым отменялась в судах бывшая прежде в употреблении у Римлян крестная казнь, и когда чеканилась монета, либо писались его изображения, повелел неизменно означать на них и помещать этот божественный символ, о чем и доныне свидетельствуют его портреты, с образом креста. Константин старался служить Богу всем, а особенно изданием законов. Видно, например, что он запретил распутство и развратные связи, которые до того времени не были преследуемы наказанием, что всякий, если захочет обратить внимание, заметит из постановленных касательно сего порока законов. Рассматривание подобного предмета вполне здесь кажется было бы неуместно: теперь, кроме сказанного, необходимо упомянуть о законах относительно достоинства и твердости веры, так как это составляет часть Церковной Истории. Начнем же говорить об этом.

ГЛАВА 9. О том, что Константин издал закон касательно девственников и клириков.

У Римлян был древний закон, который запрещал безбрачных, от двадцатипятилетнего их возраста, допускать к одинаковым правам с брачными, относительно как других выгод, так и наследия, — чтобы т. е. они по завещанию родственников, не довольно близких, ничего не приобретали, — а у бездетных отнимал половину того, что им было оставлено. Древние Римляне постановили это в надежде, что Рим и его провинции сделаются многолюднее, так как незадолго до издания сего закона случилось им потерять много народу в междоусобных войнах. Но царь, видя, что от этого потерпят зло подвизающиеся в девстве и бесчадии ради Бога, почел безрассудным думать, будто человеческий род может умножаться чрез заботливость и старание людей, тогда как природа уменьшается и размножается непременно в мере, назначаемой свыше, — и обнародовал закон, чтобы безбрачные и бездетные пользовались теми же правами, какими и все другие. Для живущих воздержно и девственно он постановил даже нечто более: как мужчинам так и женщинам, вопреки господствовавшему у Римлян обычаю, дал право делать завещания, хотя бы они были еще в первой молодости; ибо хорошо рассуждают обо всем те, думал он, у которых всегдашнее дело — угождать Божеству и упражняться в любомудрии. Посему-то и древние Римляне узаконили, чтобы девы-весталки свободно делали завещания, хотя бы они были шестилетние. И то служило величайшим доказательством царского благоговения к вере. Сверх того, особым законом Константин повсюду освободил от подати и клириков; также позволил тяжущимся, если бы они охотно отказывались от гражданских начальников, требовать суда епископского, — и приговор епископов надлежало почитать решительным, поставлять его выше приговора других судей, так как бы он произнесен был самим царем; исполнителями же его долженствовали быть правители и подчиненные им войска; притом определения Соборов надобно было признавать неизменными. Доведши свое сочинение до этого, я нахожу достойными упоминания законы Константина и в пользу освобождаемых Церковью. Так как, по строгости законов, несмотря даже на несогласие людей крепостных, весьма трудно было получить драгоценную свободу, называемую римским гражданством; то он постановил три закона, которыми предписывалось, чтобы все освобождаемые в церквах, при свидетельстве священников, получали право римского гражданства. Указания на столь благочестивое установление есть еще в наше время; ибо доныне сохраняется обычай — законы об этом вписывать в грамоты отпущенников. Так вот что узаконил Константин, и так-то своими узаконениями более всего старался возвысить богопочтение. Впрочем оно и само по себе было славно добродетелями тех, которые тогда принимали его.

ГЛАВА 10. О великих исповедниках, какие еще остаются в живых.

Ибо тогда было много добрых христиан; и так как гонения едва прекратились, то в живых оставалось еще много и исповедников, служивших украшением Церквей своих, именно: Осия епископ кардовский, Амфион епископ Епифании, что в Киликии, Максим, после Макария управлявший Церковью иерусалимскою, и Пафнутий из Египта, чрез которого, Бог, говорят, совершил весьма много чудес и которому даровал власть изгонять демонов и исцелять различные недуги. Этот Пафнутий и вышеупомянутый Максим были из числа тех исповедников, которых Максимин осудил на работы в рудокопнях, вырвав у них по правому глазу и изувечив по левой голени.

ГЛАВА 11. Повествование о святом Спиридоне, о его смиренномудрии и твердости.

Есть сказание, что около этого же времени, жил и Спиридон тримифунтский, епископ кипрский, которого добродетель достаточно, думаю, доказывается продолжающеюся и доныне молвою о нем. Из совершенных им при помощи Божией дел весьма многие, должно быть, известны туземцам; а я не скрою только того, что до нас дошло. Он был поселянин, имел жену и детей, но от этого не стал хуже в делах божественных. Говорят, однажды ночью зашли в его овчарню злые люди и, вознамерившись похитить овец, вдруг оказались связанными, когда никто не вязал их. С наступлением дня, Спиридон пришел и, нашедши их связанными, разрешил от невидимых уз, а вместе с тем и побранил, что, имея возможность попросить и получить, чего хотелось, они решились лучше похитить и в продолжение ночи столько пострадали. Сжалившись однако над ними, или правильнее, поучая их обратиться к лучшей жизни, наконец он сказал: «возьмите этого овна и ступайте; ведь вы утомились от бодрствования, и должны выйти из моего двора, не жалуясь на труды». Этому по всей справедливости можно удивляться; но не менее удивительно и следующее: его дочери, девице, по имени Ирине, один из знакомых вверил что-то для сохранения. Взяв и желая верно сберечь вещь, она закопала ее дома. Но случилось, что отроковица умерла, ничего не сказавши. Тогда упомянутый человек пришел и требовал назад залога. Так как Спиридон не знал, что сказать, и обыскавши весь дом, ничего не нашел; тот начал плакать, рвал на себе волосы и, казалось, готов был умертвить себя. Подвигнутый к жалости, Спиридон пришел на могилу и назвал отроковицу по имени: когда же она отозвалась, спросил ее о залоге и, узнавши, возвратился, нашел искомую вещь, как она показала, и отдал ее человеку. Но если уже до того дошло, то не неуместно будет прибавить и следующее: у Спиридона был обычай — из имевшихся плодов одну часть разделять бедным, а другую давать желающим в займы без прибыли. Но сам он лично и не давал, и не принимал назад, а только показывал кладовую и позволял приходящим уносить, сколько им было нужно, потом опять возвращать, сколько, по их счету, они взяли. И вот некто, занявший таким образом, пришел как будто с тем, чтобы отдать; но когда по обычаю позволено было ему самому отнести в кладовую, сколько занимал, он отважился на несправедливость: думая укрыться, не отдал долгу, а только показал вид, будто отдал, и ушел, как расплатившийся. Однако ж это не надолго утаилось. Спустя несколько времени, он снова должен был занять. Спиридон послал его в кладовую и дал ему волю отмерять себе, сколько хочет. Но заниматель нашел клеть пустою и сообщил о том Спиридону, который в ответ ему сказал: «Удивительно однако ж, друг мой, как это тебе одному показалось, что в кладовой нет запасов? Смотри-ка; брав взаймы когда-нибудь, возвратил ли ты прежний долг? Не будь этой причины, — ты конечно не встретишь недостатка в том, что тебе нужно. Ступай же опять смело и с уверенностью, что найдешь». Пойманный таким образом, он признался в своем грехе. Стоит также подивиться степенности этого святого мужа, — с какою точностью соблюдал он постановления Церкви. Рассказывают, что, спустя несколько времени, епископы Кипра, по какой-то нужде, сошлись в одно место. С ними был и этот Спиридон, и ледрийский епископ Трифилий, человек вообще знаменитый и живший долго в Берите для изучения законов. По окончании Собора, Трифилия упросили сказать поучение к народу, — и когда ему надлежало привести слова: «возьми одр твой и ходи», он, вместо слова «одр» (κραββατον), употребил слово «ложе» (σκιμπους). Спиридон, вознегодовав на это, сказал: «ужели ты лучше Того, Кто произнес: одр, что стыдишься употребить Его выражение?» И, сказав это, сошел с священнического седалища, в виду народа, внушая сим скромность тому, кто тщеславился своею речью. А Спиридон способен был пристыдить, как человек уважаемый и весьма славившийся своими делами; да и по возрасту, и по священному сану был он старше Трифилия. Надобно знать и то, как он принимал странников. Некто зашел к нему с пути уже по наступлении четыредесятницы, когда он с домашними обыкновенно держал пост и вкушал пищу только в определенный день, а в прочие оставался без пищи. Видя, что странник очень устал, он сказал дочери: «обмой-ка ноги этому человеку, да предложи ему покушать». Когда же девица отвечала, что нет ни хлеба, ни муки; ибо запас этого, по причине поста, был бы излишен; он сперва помолился и попросил прощения, а потом приказал дочери изжарить случившегося в доме соленого свиного мяса. И как скоро оно изжарилось, Спиридон, посадив вместе с собою странника, начал есть предложенное мясо, и убеждал того человека подражать себе. Когда же последний, называя себя Христианином, отказывался, — тот прибавил: тем менее надобно отказываться; ибо Слово Божие изрекло: вся чиста чистым (Тит. 1, 15). Это о Спиридоне.

ГЛАВА 12. Об образе монашеской жизни: откуда он получил начало и кто были его учредителями?

Но не менее прославляли Церковь и своими добродетелями поддерживали ее учение мужи, принявшие монашеский образ жизни; ибо такое любомудрие есть самое полезное дело, нисшедшее от Бога к человекам. Оно не заботится о многом учении и диалектической искусственности речи, как о деле излишнем, которое только отнимает время у занятий лучших, а жить правильно нисколько не помогает; напротив, одним естественным и безыскусственным смыслом научает тому, чем совершенно уничтожается, или по крайней мере уменьшается зло, и средины между злом и добродетелью отнюдь не полагает к ряду благ. Это любомудрие наслаждается только добрым, и кто удерживается от зла, но не делает добра, того почитает худым; ибо оно не тщеславится добродетелью, но подвизается (в ней), почитая людскую славу за ничто. Мужественно противостоя страстям души, оно не уступает ни нуждам физическим, ни немощам тела. Стяжав силу божественного ума, оно всегда созерцает Создателя всяческих, ночью и днем чтить Его и умилостивляет молитвами и служением. Стремясь благочестно к вере, чрез чистоту души и совершение добрых дел, оно презирает очищения, окропления и тому подобное, ибо сквернами почитает только грехи. Будучи выше внешних напастей и, так сказать, господствуя над всем, оно не отвлекается от своего избрания ни окружающим жизнь беспорядком, ни нуждою. Обижаемое, оно не ослабевает, терпящее зло, не мстит, угнетаемое болезнью, или недостатком необходимого, не упадает в духе; но тем-то более и хвалится, что, целую жизнь подвизаясь в терпении и кротости и требуя не многого, становится, сколько возможно для человеческой природы, ближе к Богу. Пользуясь настоящею жизнью, как переходом, оно не удручается заботами о приобретении вещей и не простирает своего попечения о настоящем далее крайних нужд, но всегда предпочитая простые и удобоснискиваемые потребности здесь, часть блаженства там и постоянно стремится к тамошнему счастливому жребию. Всегда дыша благоугождением Богу, оно отвращается от бесстыдного сквернословия и, что удалило из своей жизни на самом деле, о том не терпит даже и звука. Ограничиваясь не многими естественными потребностями и принуждая тело довольствоваться малым, оно над похотью владычествует воздержанием, неправду наказывает правдою, ложь вразумляет истиною, и меру во всем определяет благочинием. Жизнь свою проводит оно в единомыслии и общении с ближними, печется о друзьях и чуждых, делит собственное с нуждающимися, занимается тем, что полезно для всякого, не возмущает радующихся и утешает скорбящих. Заботясь же о всех и направляя свое попечение к существенному благу, оно здравыми рассуждениями и мудрыми внушениями научает слушателей чуждаться лести и злословия. Будучи свободно от вражды, насмешливости и гнева, беседуя с почтением и скромностью, оно врачует собеседников этим, как бы каким лекарством. Как разумное, оно отрекается от всякого неразумного движения и совершенно властвует над страстями тела и души. Начало же сему превосходному любомудрию положили, говорят, Илия пророк и Иоанн Креститель. А Филон пифагореец в своих хрониках повествует, что лучшие из Евреев для любомудрствования отовсюду стекались в какую-то страну на холме за Мареотским озером, и жилище их, пищу, жизнь изображает в таком виде, в каком все это бывает и теперь у монахов египетских. Он пишет, что, начиная любомудрствовать, они отдают имение родственникам и, отказываясь от общественных занятий и сношений, поселяются вне городских стен по пустынным полям и садам, — что у них есть священные жилища, называемые монастырями, в которых уединившись, они совершают священные таинства, усердно прославляют Бога псалмами и гимнами, и не прежде вкушают пищу, как по захождении солнца, некоторые же не едят дня по три и более, — что в определенные дни они лежат на земле, совершенно отказываются от вина и мяса, и пищею их в то время бывает хлеб, соль и иссоп, а питием — вода, и что с ними живут женщины — престарелые девы, по любви к любомудрию, добровольно подвизающиеся в безбрачии. Описывая их таким образом, Филон, вероятно, видит в них Евреев, обратившихся при нем в христианство, но продолжавших еще жить более по-иудейски и соблюдавших иудейские обычаи; ибо у других нельзя найти подобного образа жизни. Из этого я заключаю, что у Египтян такое любомудрие начало процветать с того именно времени. Другие же говорят, что причиною его были случавшиеся по временам гонения за веру, и что эта жизнь получила начало, когда Христиане, убегая от преследований, делали себе жилища в горах, пустынях и лесах.

ГЛАВА 13. Об Антоние Великом и святом Павле Простом.

Египтянами ли, или кем другим первоначально основано это любомудрие, но все согласны, что упомянутый образ жизни на высоту строгости и совершенства, своими нравами и приличными упражнениями, возвел монах Антоний Великий. Молва о добродетелях этого мужа в то время была столь велика в египетских пустынях, что царь Константин сделал его своим другом, почтил посланиями и убеждал писать к себе о нуждах. Антоний был по происхождению Египтянин, из благородного сословия, уроженец селения Комы; а это селение лежало близ города Гераклеи, у египтян называвшейся Аркасиею. В юношестве оставшись сиротою, отеческие поля подарил он своим односелянам, а прочее имущество распродал, и деньги роздал убогим; ибо понимал, что свойство усердного любителя мудрости — не только освободить себя от имуществ, но и издержать его надлежащим образом. Обращаясь с подобными себе подвижниками, он придумывал способы подвижничества все строже и строже, с каждым днем становился воздержнее и, как бы всегда только начиная, придавал новую силу рвению, телесные удовольствия обуздывал трудами, против страстей души вооружался Богомудрою решимостью. Пищею его был только хлеб да соль, питием — вода, а временем обеда — закат солнца; даже нередко по два дня и более он оставался без пищи; бодрствовал же, можно сказать, целые ночи, и в молитвах встречал день, а если и вкушал сон, то на одну минуту; ложился большею частью на земле, и только землю имел своею постелью. Намащать себя маслом, мыться и пользоваться другими удобствами он не хотел, так как от жидкостей крепость тела изменяется в изнеженность. Сказывают даже, что он никогда не видел себя нагим; грамоты не знал и не уважал, но хвалил добрый ум, как старшину и изобретателя грамоты. Особенно же был он кроток, человеколюбив, благоразумен, мужественен, приятен для собеседников и мягок в разговоре, хотя бы разговор был даже спорный; ибо как-то мудро, свойственными себе одному оборотами и уменьем, укрощал он возраставшее любопрение, беседе давал тон умеренный, а собеседников низводя на низшую степень горячности, положения их поставлял в созвучие. За столь великие добродетели исполнившись божественного предведения, он не почитал однако добродетелью знать будущее и не советовал напрасно трудиться на этим, говоря, что и не знающий будущего не даст за то ответа, и знающий не сделается чрез то предметом зависти; потому что истинное блаженство состоит в служении Богу и в хранении Его законов. А кому и того хочется, говорил он, тот пусть очищает свою душу; ибо, при помощи Бога, открывающего будущее, этим только можно доставить ей прозорливость и разумение будущего. Лености Антоний и в себе не терпел, и желавших хорошо жить располагал к работе, убеждая каждого быть судиею самого себя и давать себе отчет в том, что делал он днем и ночью. Если сделано нечто не должное, — записывать это, с намерением вперед беречься от грехов, стыдясь самого себя, когда бы записанного нашлось много, или боясь, как бы записки не похитили, и дурные поступки не сделались известными другим. Этого мало; он с большею ревностью, чем кто-нибудь, заботился также и о защищении обижаемых, и ради таковых часто отправлялся в города; потому что многие, жалуясь ему, усильно просили его ходатайствовать за них пред властями и городскими чинами. А видеть его, слушать его речи и повиноваться его велениям каждый считал за великую честь; ибо, несмотря на такую свою знаменитость, он старался оставаться в неизвестности и скрываться в пустынях. Если же, быв принужден помочь просителям, и приходил он когда в город, то, исполнив, за чем приходил, тотчас опять удалялся в пустыню; потому что рыбы, говорил, питаются влагою, а монахи украшаются пустынножительством, и как первые, коснувшись суши, теряют жизнь, так и последние, приходя в города, губят монашескую важность. Внимательный и обходительный со всеми видевшими его, он старался не только не иметь в душе презрения, но и не казаться презирающим. Я предположил рассказать это немногое из жизни Антония — с тою целью, чтобы на рассказанное смотря, как на примеры, мы могли заключать о любомудрии этого мужа. У него было очень много знаменитых учеников, из которых одни жили в Египте и Ливии, а другие в Палестине, Сирии и Аравии. Эти ученики там, где было место его жительства, проводили свое время и действовали не хуже учителя: каждый из них многих учил и приводил к подобной же добродетели и любомудрию; так что, обходя города и веси, трудно было бы отыскивать друзей Антония, или их преемников. Да и легко ли найти, когда в продолжение своей жизни они старались скрываться ревностнее, чем многие из нынешних людей, которые надмеваясь честолюбием, кичат и домогаются знаменитости? Между известными нам учениками Антония было много и других славных мужей, о которых в свое время мы напишем, и Павел, по прозванию, Простой. Быв поселянином, он, говорят, имел в супружестве за собою красивую жену; но застав ее в прелюбодеянии, тихо улыбнулся и произнес клятву, что больше жить с нею не будет. Посему, сказав прелюбодею, «возьми ее», тотчас ушел в пустыню к Антонию. Говорят также, что этот муж был в высшей степени кроток и воздержан. В самом деле, несмотря на старость и непривычность Павла к монашескому терпению, — ибо он был еще новичок, — Антоний подвергал его разнообразному искусу, но ни в чем не нашел слабым и, засвидетельствовав о совершенном его любомудрии, позволил ему жить самому по себе, как вовсе не нуждающемуся в учителе. И Бог подтвердил свидетельство Антония, доказав делами, что это был муж знаменитейший, что в истязании и изгнании бесов он даже превосходил своего учителя.

ГЛАВА 14. О святом Аммоне и Евтихиане, что на Олимпе.

Около того же времени любомудроствовал и Египтянин Аммон. Говорят, что, когда родственники принудили его жениться, — он не коснулся жены, по обыкновению мужей, но при начале брака, как жених, взяв свою невесту в брачный чертог и оставшись с нею один, сказал: «этот брак наш, жена, тем и кончился»; потом, растолковав ей из священных Писаний, сколь велико благо — сохранить девство, убеждал ее жить отдельно. Жена, хотя и одобрила слова его о девстве, но разойтись с ним находила трудным. Посему он жил вместе с нею восемнадцать лет, спя отдельно и не пренебрегая при этом монашеских подвигов. В течение столь долгого времени и жена, подражая добродетели мужа, наконец разочла, что несправедливо было бы ему, сделавшись столь славным, ради ее, скрываться дома, что им обоим надобно любомудрствовать, живя порознь, — и просила о том мужа. А муж, воздав благодарение Богу за внушенные мысли жене, сказал ей: «пусть же этот дом будет твой; а для себя я построю другой». — И нашедши пустое место на южной стороне Мареотского озера за Скитисом и так называемою Нитрийскою горою, провел он там в любомудрии двадцать два года, жену же свою видел два раза каждый год. У этого святого основателя тамошних монастырей было много достопримечательных учеников, как покажет преемство их, и много дивного случилось с ним в его жизни, о чем особенно любили говорить египетские монахи, считавшие важным делом — чрез преемство неписанного предания тщательно хранить память о добродетелях древнейших подвижников. Из дошедших до нас сведений я расскажу следующее: нужно было ему и ученику его Феодору, когда они куда-то шли, перейти поток, называемый Ликос. Чтобы не видеть им друг друга нагими, Аммон приказал Феодору отойти в сторону. Но так как и сам он стыдился видеть себя нагим, то мгновенно подъятый божественною силою, перенесен был на противоположный берег. Потом перешел и Феодор, и увидев что одежда и ноги Аммона нисколько не мокры, стал докучать старцу, чтобы он открыл причину этого. Старец отказывался, а ученик утверждал, что не отстанет, пока не узнает. Тогда Аммон, обязав Феодора никому не сказывать при его жизни, признался в случившемся. Упомянутому чуду подобно и следующее: неправедные родители привели к Аммону своего сына, которого укусила бешенная собака и который был едва жив. Терзая на себе волосы, они просили исцелить его. Но Аммон сказал им: «сын ваш вовсе не нуждается в исцелении от меня; если вы согласитесь отдать хозяевам вола, которого похитили, — он тотчас исцелеет». Так случилось: едва вол был отдан, — недуг оставил отрока. Когда же этот Аммон скончался, Антоний, говорят, видел, как божественные силы с псалмопениями сопровождали душу его на небо, и по случаю вопроса бывших при нем людей, не скрыл причины своего изумления; да и ясно было, что он внимательно всматривался в воздух и поражен был видением странного чуда. А между тем некоторые люди, прибывшие после сего из скита, возвестили час кончины Аммона, и этим подтвердили истину предсказания Антониева. Тогда все начали ублажать обоих: одного, как мужа, совершившего столько добрых дел и теперь преставившегося от здешней жизни; а другого, как мужа, который удостоился столь дивного видения и получил его от Бога на столь великом расстоянии, ибо расстояние мест их жительства требовало многих дней пути. Так рассказывают лица, обращавшиеся с Антонием и Аммоном. Притом же царь, слышал я, славно подвизался в любомудрии и Евтихиан, обитавший в Вифинии близ Олимпа. Принадлежа к обществу новациан, он сделался причастником божественной благодати, и до того был знаменит даром исцеления недугов и дивными делами, что чрез добродетельную свою жизнь вошел в короткие отношения и дружбу с самим Константином. Именно, — около того времени, кто-то из телохранителей, подозреваемый в стремлении к тиранству, содержался в узах, потом убежал и, найденный близ Олимпа, был схвачен. Родственники этого узника просили Евтихиана ходатайствовать за него пред царем, а пока ходатайство будет предпринято, — позаботиться об освобождении его от уз, чтобы, слишком крепко связанный, он не погиб преждевременно. Говорят, что Евтихиан посылал к стражам темницы и просил их выпустить узника; когда же они не послушались, сам отправился в темницу, — и при этом случае запертые двери растворились и узы невольника распались сами собою. После того Евтихиан прибыл и к царю, который жил тогда в Византии, и от царя тот час же испросил прощение виновному; потому что Константин, питая высокое уважение к этому мужу, не привык отвергать его прошений. Впрочем все это есть только краткий рассказ о славном любомудрии тогдашних монахов: а кто хочет подробностей о них, тот пусть ищет и конечно найдет искомое в письменных сказаниях о жизни многих подвижников.

ГЛАВА 15. О ереси Ария, откуда она получила начало и кого увлекла; также о возгоревшемся из-за нее между епископами раздоре.

Но хотя чрез это и чрез все другое вера процветала; однако ж Церкви были возмущаемы, — и причина состояла в спорных рассуждениях: под видом, то есть, благочестия и совершенного раскрытия понятий о Боге, христиане делали предметом исследования то, чего прежде не исследовали. Эти рассуждения начал в египетской Александрии пресвитер Арий. Считавшись некогда ревностным в деле вероучения и помогая Мелетию в его нововведениях, он потом оставил Мелетия, и александрийским епископом Петром рукоположен был в диакона, а вскоре опять извержен им из Церкви за то, что, когда Петр отлучал приверженцев Мелетия и не допускал их крещения, он порицал эти действия и не хотел успокоиться. Впоследствии Петр принял мученическую смерть, — и Арий, испросив прощение у Ахилла, снова получил позволение диаконствовать, даже удостоен пресвитерства. После сего имел о нем хорошее мнение и Александр. Сильно любя диалектику, — ибо не чужд был, говорят, и этих знаний, — Арий просказывал нелепые выражения, так что дерзнул изречь в Церкви следующую, никем прежде не высказанную мысль: «Сын Божий произошел из несущего, и было время, когда Его не было. По самопроизволению Он способен к злу и добродетели. Он есть создание и тварь». Вероятно, много и другого говорил Арий, когда подтверждал свои мнения и рассуждал о каждом из этих вопросов. Некоторые, слыша подобные выражения, начали порицать Александра, зачем он, вопреки долгу, терпит нововведения в догмате. Александр, признав за лучшее в деле сомнительном дать волю говорить той и другой стороне, чтобы устранить мысль о принуждении и примирить спорящих убеждением, сел, как судья, вместе с клириками, и ввел обе стороны в состязание. Но в словесных спорах обыкновенно всякий старается одержать победу. Арий защищал высказанные им положения; а прочие доказывали, что Сын единосущен и совечен Отцу. Было и другое заседание, и рассуждали о тех же вопросах: но спорившие опять не сошлись между собою. Так как рассматриваемый предмет казался еще сомнительным; то сперва колебался несколько и Александр, похваляя иногда одних, иногда других: но наконец, присоединившись к стороне тех, которые утверждали, что Сын единосущен и совечен Отцу, он приказал, чтобы и Арий, оставив противоречия, мыслил таким же образом. Однако ж Арий не слушался, тем более, что около него было уже много епископов и клира, которые думали, что он говорит правильно. Поэтому Александр отлучил от Церкви как его самого, так и клириков, державших в догмате его сторону. А держали его сторону в александрийской епархии пресвитеры: Анфала, Ахилла, Карпоний, Сарматий, Арий, и диаконы: Евзой, Макарий, Иулий, Мина и Элладий. К этим лицам присоединилась также немалая часть народа, одни, думая, что так и должно мыслить о Боге, а другие, — что и со многими случается, — сожалея о них, как о людях, обиженных и без суда отлученных от Церкви. При таком положении дел в Александрии, стоявшие за Ария рассудили, что (им) нужно наперед заискать благорасположение городских епископов, и потому отправили к ним посольство. Они излагали им письменно свою веру и просили их, — если точно так должно мыслить о Боге, — объявить о том Александру, чтоб он не притеснял их; а если не так, — научить, как надобно веровать. И эта мера немало помогла им; ибо, когда упомянутое учение распространилось почти между всеми, — везде и у всех епископов возник тот же самый вопрос, и одни писали Александру, чтобы он не принимал единомышленников Ария, пока они не отрекутся от своего верования, а другие просили его не делать этого. Видя, что к стороне Ария присоединяются весьма многие лица, почтенные по внешнему образу доброй жизни и сильные по убедительности слова, особенно же предстоятель никомидийской Церкви, Евсевий, муж ученый и уважаемый при дворе, Александр написал ко всем епископам, чтобы не сообщались с ними. Вследствие сего та и другая сторона воспламенилась еще большим рвением, и, как обыкновенно бывает, спор сделался сильнее прежнего; ибо приверженцы Евсевия, несколько раз просившие Александра и не удовлетворенные им, сочли себя обиженными и, вознегодовав на него, еще ревностнее начали защищать Ариево учение. Они созвали собор в Вифинии, и писали ко всем епископам, чтобы единомышленников Ария, как людей правомыслящих, епископы приняли в общение и расположили к тому же Александра. Но когда, несмотря на это, их старание не имело вожделенного успеха, потому что Александр не уступал; то Арий обратился к тирскому епископу Павлину, к правителю палестино-кесарийской Церкви Евсевию Памфилову и к скифопольскому епископу Патрофилу, и просил у них позволения себе и своим приверженцам собирать преданный им народ, так как прежде они имели сан пресвитеров. А в Александрии был, как и теперь есть, обычай, что пресвитеры, под властью одного над всеми епископа, владели особенными церквами и собирали в них народ отдельно. Упомянутые епископы, снесшись с другими епископами Палестины, согласились на прошение Ария, и позволили им собираться, как прежде, — с тем однако ж, чтобы они подчинялись Александру и никогда не противились иметь с ним мир и общение.

ГЛАВА 16. О том, что, когда до слуха Константина дошло известие о споре епископов и беспорядочном праздновании Пасхи, он сильно разгневался и послал из Испании в Александрию кордовского епископа Осию с повелением разрешить спор епископов и покончить дело о Пасхе.

Когда же в Египте, несмотря на бывшие по этому предмету многие Соборы, спор до того усилился, что слух о нем дошел до двора; то царь Константин немало огорчен был этим, боясь, как бы разномыслие касательно догматов, при самом начале возрастания веры, не отвратило многих от христианства. И в этом явно винил он как Ария, так и Александра. В своем послании к ним он укорял их за обнародование такого вопроса, который мог бы оставаться неизвестным, и за то, что по излишней ревности к противоречию, они начали спорить о таком предмете, о котором сперва не следовало бы ни спрашивать, ни мыслить, а если уже помыслили, то надлежало бы молчать о том, что им можно бы обойтись без взаимного разделения, хотя бы, касательно некоторой части учения, они и не соглашались друг с другом. Так на примере, о божественном промышлении необходимо иметь одну и ту же веру; но тонкости относительно таких вопросов, хотя бы мнение о них было и не одинаково, должны скрываться в уме. Посему Константин приказывал им, оставив пустословие об этом, хранить единомыслие между собою, и говорил, что это немало огорчает его и что он желал бы видеть города востока, но по этой именно причине не решается. Вот что писал он Александру и Арию, то выговаривая им, то советуя. — Не менее прискорбно было ему слышать, что некоторые совершают праздник Пасхи не вместе со всеми; ибо тогда в городах востока, иные разноглася между собою касательно сего предмета удалялись от взаимного общения, совершали праздник более по иудейски и разномыслием в этом отношении явно вредили светлости торжества. Посему он начал стараться, чтобы Церковь была безмятежною в том и другом отношении. Думая, что можно предотвратить зло, прежде чем оно сообщится большинству народа, он послал от себя мужа, знаменитого своею верою и жизнью, и еще в прежние времена прославившегося многими опытами исповедания веры, и поручил ему примирить споривших в Египте касательно известного догмата, и разногласивших на востоке во времени празднования Пасхи. Этот посланный был кордовский епископ Осия.

ГЛАВА 17. О созванном в Никее Соборе по поводу Ария.

Но так как дело шло вопреки надеждам, споры были громче голоса примиряющего, — и посланный для водворения мира возвратился без успеха; то царь решился созвать Собор, и всем предстоятелям Церквей предписал явиться к определенному дню в Никею вифинскую. В этом собрании от Апостольских престолов, участвовали Макарий иерусалимский, Евстафий, уже управлявший Церковью Антиохии, что при Оронте, Александр епископ Александрии, что при озере Мареотском. Но римский епископ Юлий за старостью не приехал: вместо его присутствовали пресвитеры той же Церкви Витон и Викентий. Кроме этих, съехалось на Соборе много и других превосходных и доблестных мужей из разных провинций: одни из них отличались способностью мышления и красноречием; другие славились знанием священного Писания и прочих наук; иные знамениты были добродетельною жизнью; а некоторые приобрели известность тем и другим. Всех епископов на Соборе находилось около трехсот двадцати. Вероятно, немалое также число было пресвитеров и диаконов, приехавших вместе с епископами. Вместе с ними явились и мужи, искусные в диалектике, намеревавшиеся помогать им словом. Многие из священников как обыкновенно бывает, собрались туда будто для борьбы за собственные дела, и думали иметь время — поправить то, что огорчило их лично. Всякий из них, за что-нибудь порицая других, представлял царю прошение, в котором излагал нанесенные себе обиды. И так как это легко случалось каждый день; то царь повелел, чтобы к назначенному времени все объявили, в чем обвиняют (других). Когда же данный срок наступил, он взял представленные просьбы и сказал: «для этих обвинений будет свое время, — день великого суда; и будет судия — Бог, имеющий тогда судить всех: а мне — человеку, не подобает брать на себя выслушивание дел, в которых и обвиняющие и обвиняемые суть священники; ибо они отнюдь не должны поставлять себя, в такое положение, чтобы подвергаться суду другого. Итак, будем подражать божественному человеколюбию, именно: прощая друг друга, оставим эти обвинения, примиримся между собою и постараемся лучше о вере, ради которой мы сошлись сюда». Сказав это, царь повелел рукопись каждого оставить без рассмотрения и просьбы сжечь, и назначил день, в который надлежало разрешить сомнения касательно веры. Но еще прежде срока, епископы, сходясь между собою, призывали Ария и, предлагая на общее исследование свои мысли, вступали в рассуждения. Однако ж исследование их, как обыкновенно бывает, послужило только источником к различным вопросам: одни советовали не делать нововведений в преданной из древности вере, — и это были особенно те, которым простота нравов внушала бесхитростно принимать веру в Бога, а другие утверждали, что древнейшим мнениям не должно следовать без поверки их. Из собравшихся тогда епископов и находившихся при них клириков многие славились, как люди, в диалектике сильные, и в беседах такого рода опытнейшие. Об них знал сам царь и его приближенные. С этого времени и Афанасий александрийский, бывший тогда еще диаконом и обращавшийся с епископом Александром, в помянутых рассуждениях начал принимать особенное участие.

ГЛАВА 18. О двух философах, привлеченных к вере простотою беседовавших с ними старцев.

Мало этого; — в них участвовали даже и некоторые из языческих мудрецов одни, может быть, потому, что, старались узнать, каково это учение; а другие потому, что с недавнего времени стали замечать упадок языческой религии и, досадуя за то на христиан, хотели в споре о догмате вмешивать свои вопросы, с целью — между христианами возбудить вражду и противоречие в мнениях. Рассказывают, что, когда кокой-то среди них тщеславился своим искусством слова и насмехался над священниками, — один простой старец, из числа тех, которые прославились исповеданиями, не перенес его гордости. Чуждый всяких тонкостей и хитростей, он захотел вступить с ним в беседу. Людей дерзких, знавших исповедника, такая решимость расположила к смеху; а в скромных возбудила опасение, как бы, то есть, этот старец пред мужем искусным в слове не показался смешным. Однако ж, когда позволили ему говорить, что хочет, — ибо такому мужу долго прекословить не смели, — он сказал: «Во имя Иисуса Христа, послушай философ: Един есть Бог, Создатель неба и земли, всего видимого и невидимого, сотворивший все это силою Слова и утвердивший освящением святого Своего Духа. Это-то Слово, продолжал он, которое мы называем Сыном Божиим, сжалившись над заблуждением и скотскою жизнью людей, восхотело родиться от жены, обращаться с людьми и умереть за них. Оно и еще придет судить, что каждый сделал в своей жизни. В истину этого мы бесхитростно веруем. Посему не трудись напрасно отыскивать доказательства на то, что совершается верою, и — способы, которым это могло быть, или не быть; но отвечай на вопрос: веруешь ли ты?» — Пораженный этим, философ сказал: «Верую», — и исповедав благодарность за (свое) поражение, начал мыслить согласно с старцем, да и тех, которые прежде имели одинаковое с ним направление, расположил к единомудрствованию, клятвенно утверждая, что он переменился не без воли Божией, но обращен к христианству какою-то несказанною силою. Говорят, что подобное этому чудо совершено было и Александром, управлявшим Церковью константинопольскою. Когда Константин прибыл в Византию, некоторые философы пришли к нему с укоризнами, что он верует не так, как надобно, и делает нововведения относительно веры, устанавливая в государстве новое Богопочтение, вопреки узаконенному его предками и всеми правителями, какие когда-либо были над Греками и Римлянами, — и просили позволения побеседовать о вере с епископом Александром. Александр, как муж высокой добродетели, вероятно, главный делом почитавший непорочную жизнь, хотя и никогда не упражнялся в подобной словесной борьбе, однако ж по повелению царя принял подвиг. Когда философы сошлись и хотели было все разговаривать, епископ потребовал, чтобы они избрали одного, кого им угодно, и чтобы другие во время беседы хранили молчание. Этот один только что начал свою речь, Александр сказал ему: «во имя Иисуса Христа повелеваю тебе не говорить», — и у человека вдруг связались уста; он замолк. После сего нужно ли рассуждать, какое чудо больше: человека, и притом философа, с такою легкостью лишить слова, или словом, посредством руки, разломить камень, что некоторые, как я слышал, тщеславно рассказывают о Юлиане, называемом Халдеем? — Таковы преданные мне об этом сведения.

ГЛАВА 19. О том, что, когда составился Собор, к нему царь говорил речь.

Часто сходясь, епископы выводили на середину Ария и ревностно испытывали его положения, ибо остерегались, как бы, подавая мнение в пользу той или другой стороны, не сказать чего-либо опрометчиво. Когда же настал воскресный день, в который определено было пресечь недоразумения, — они сошлись во дворец, так как и самодержцу благоугодно было участвовать в их совете. Прибыв в залу, назначенную для собрания священников, он прошел между ними к главному месту и сел на приготовленном для него престоле. Повелено было сесть и Собору; ибо по обеим сторонам вдоль стен царской залы стояло много скамей, а та зала была самая большая, превосходнее прочих. Как скоро все сели, Евсевий Памфилов встал и произнес царю речь, заключив ее благодарственною о царе песнию Богу. Когда же он кончил, то водворилось молчание, и царь сказал: «За все благодарю Бога, и не менее за то, что вижу, други, сонм ваш. Собрать во едино столько священников Христовых случилось мне сверх всякого чаяния. Желал бы я видеть вас единомысленными и согласными в мнениях; ибо возмущения Божией Церкви считаю злом самым тягостным. Как скоро донесли мне о том, чего лучше бы не слышать, душа моя сильно возмутилась: я узнал, что вы разномыслите между собою, — вы, которым, как служителям Божиим и раздаятелям мира, это менее всего прилично. И вот почему созван мною священный Собор ваш. Как царь и сослужитель ваш, я прошу от вас этого, общему Владыке Богу угоднейшего дара, который мне прилично принять, а вам подать, именно: изложите открыто причины ваших недоразумений и положите им конец единомыслием и миром, чтобы и мне вместе с вами воздвигнуть этот трофей над завистливым демоном, который, когда чужеземцы и тираны низвергнуты, возбудил сию внутреннюю вражду, по зависти к нашим благам». Царь произнес эти слова на латинском языке, а один из предстоявших перевел их на греческий.

ГЛАВА 20. О том, что, выслушав обе стороны, царь осудил приверженцев Ария и приговорил их к ссылке.

После сего священники начали рассуждать о догмате. Спокойно и незлобиво выслушивал царь слова той и другой стороны, и присоединялся к тем, которые говорили хорошо, а спорщиков удерживал от распри и кротко беседовал с каждым, сколько мог понимать кого, потому что не несведущ был и в греческом языке. Наконец все священники согласились между собою и решили, что Сын — единосущен Отцу. Говорят, что мнение Ария сперва поддерживали только семнадцать человек; но вскоре и из них большая часть перешла к мнению общему, которое защищал и сам царь, утверждая, что это согласие всего Собора благоугодно самому Богу. Притом он объявил, что всякий, противящийся догматам веры, как нарушитель Божественных определений, будет наказан ссылкою. Чтобы символ принятой тогда веры был известен потомству и сохранился на будущее время твердым, я, в пользу истины, счел было необходимым внести сюда письменное его изложение: но люди благочестивые, дружески ко мне расположенные и знающие дело рассудили, что об этом должны говорить и слушать только посвященные и посвящающие, и я решился последовать их совету; потому что мою книгу по всей вероятности будут читать и некоторые непосвященные. Впрочем тайны, о которых надобно молчать, я постараюсь держать сокровенными, сколько нужно, чтобы читатели не вовсе не знали о том, что определено Собором.

ГЛАВА 21. О том, что постановил созванный против Ария Собор, как осудил он Ариевых приверженцев и сжег Ариевы сочинения; также об архиереях, не хотевших согласиться с Собором, и об установлении Пасхи.

Надобно знать, что Собор признал Сына единосущным Отцу; а тех, которые говорили, что было время, когда Его не было, что прежде, чем Он родился, Его не было, что Он произошел из несущего, или из другой ипостаси, либо сущности, что Он удобопревращаем или изменяем, — тех отлучили и объявили чуждыми вселенской Церкви. Это определение подписали: Евсевий никомидийский, Феогнис никейский, Марис халкидонский, Патрофил скифопольский и Секунд птолемаидский из Ливии. Но Евсевий Памфилов сперва несколько колебался, а потом рассмотрел его и также подписал. Собор отлучил Ария вместе с единомышленниками и положил не принимать его в Александрии. Мало этого; — он запретил и те самые выражения, в каких высказывались его мнения, и книгу его об этом предмете, под названием: Θα`λεια’. Характер этой Фалии, как я слышал, но не читал, — бессвязность, по которой она походит на сотадийские песни. Надобно заметить однако ж, что Евсевий никомидийский и Феогнис никейский, приняв символ веры, не согласились на низложение Ария и не подписали соборного определения об этом. Несмотря на то, что царь назначил Арию ссылку и, как всем епископам, так и народу письменно повелел считать его и единомыслящих с ним за людей нечестивых и, если найдется какое-либо написанное ими сочинение, предавать его огню, так чтобы о нем и введенном от него учении, даже и помину не было. А кто будет замечен в утайке, кто тотчас же не объявит и не сожжет; тот в наказание подвергнется смерти и уголовной казни. Разослал он по городам и другое послание против Ария и его единомышленников. Евсевию же и Феогнису повелел выехать из городов, в которых они епископствовали. А Церкви никомидийской написал, чтобы она держалась веры, преданной Собором, чтобы в епископы избирала православных и им повиновалась, упомянутых же предала забвению; и кто будет хвалить их или согласно с ними мыслить, тому угрожал наказанием. В этом послании он обнаружил и другую причину своего гнева на Евсевия, — именно ту, что Евсевий и прежде уже держался стороны тирана, а Константину строил козни. По силе этой царской грамоты, как Евсевий, так и Феогнис лишены церквей, которыми они управляли; — никомидийскую Церковь принял в свое управление Амфион, а никейскую — Христ. По решении вопроса о догмате, Собору угодно было постановить, чтобы и праздник Пасхи совершался везде в одно время.

ГЛАВА 22. О том, что на первый Собор царь призывал и новацианского епископа Акесия.

Говорят, что, заботясь о единомыслии всех христиан, Константин призвал на Собор и епископа новацианской Церкви, Акесия. Показав ему уже скрепленное подписями епископов определение о вере и праздник, царь спросил согласен ли с этим и он? Акесий отвечал, что Собором не определено ничего нового, — и одобрил соборное мнение. Я и сам, говорил он, точно так верую и праздную, и этот обычай принял от древности. — А если ты мыслишь одинаково с нами, сказал царь, зачем же избегаешь общения? В ответ на это Акесий, рассказав о разногласии между Новатом и Корнилием при Декие, заключил, что люди, после крещения впадающие в грехи, которые в св. Писании называются смертными, недостойны приобщаться таинств; ибо отпущение их грехов зависит только от власти Божией, а не от священников. Тут царь прервал его и сказал: «Акесий! Поставь лестницу и взойди на небо один». Это сказано царем конечно не в похвалу Акесия, а в том смысле, что новациане, будучи людьми, считают себя безгрешными.

ГЛАВА 23. О постановленных Собором правилах, и о том, что исповедник Пафнутий помешал Собору постановить правило, что все, имеющие принять сан священства, должны вести жизнь девственную.

Стараясь исправить жизнь служащих в Церкви, Собор постановлял законы, называемые правилами. Когда рассуждали об этом; то некоторым хотелось ввести закон, чтобы епископы и пресвитеры, диаконы и иподиаконы не разделяли ложа с женами, которых пояли до вступления в духовный сан. Но Пафнутий исповедник встал и начал говорить вопреки. Называя брак честным и сожитие с собственною женою — целомудрием, он советовал Собору не постановлять такого закона; ибо трудно переносить это. Такой закон и для них и для жен их, может быть, сделается причиною нецеломудрия. По древнему преданию Церкви, безбрачные, вступив в духовное звание, уже не должны жениться; а принявшие духовный сан после брака, не должны удаляться от жен, которых имеют. И это предложил Пафнутий, сам никогда не испытавший брачного состояния. Собор одобрил его совет, — и в этом отношении не постановил никаких правил, не связал никого необходимостью, и безбрачное состояние предоставил воле каждого. Но по другим предметам, что казалось ему хорошим, он написал законы, которыми Церковь должна была управляться в своих действиях. Эти законы, кто хочет, легко может прочитать, потому что они есть у многих.

ГЛАВА 24. О деле Мелетия, как хорошо святой Собор рассмотрел его.

Когда исследованы были также события, происшедшие в Египте под влиянием Мелетия: тогда Собор присудил ему самому жить в Лике, нося только имя епископа, и впредь не рукополагать ни в городе, ни в селе. А тем, которые уже поставлены им, предписал иметь общение и совершать литургию, но относительно степеней чести, занимать второе место после клириков в каждой Церкви и приходе, — вступать также на места умерших, если по определению народа окажутся достойными того, и будут утверждены епископом александрийской Церкви, — но самим не иметь участия в избрании по собственному желанию, кого хотели бы. Собор признал это справедливым, размыслив об опрометчивости и поспешности Мелетия и единомышленников его, в деле рукоположения; ибо когда Петр, впоследствии скончавшийся мученически, по случаю бывшего в то время гонения, ушел из Александрии, — Мелетий присвоил себе не принадлежавшее ему право рукоположения.

ГЛАВА 25. О том, что царь, призвав Собор в Константинополь и почтив его дарами, дал ему общественный обед, увещевал всех сохранять единомыслие и определения святого Собора послал в Александрию и разослал повсюду.

Между тем, как Собор делал эти определения, наступило двадцатилетие Константинова царствования. У Римлян (был) обычай совершать народное торжество чрез каждые десять лет правления самодержца. Посему царь счел благовременным пригласить Собор на пир и почтил его приличными дарами. Когда же отцы Собора собирались отправляться назад, он снова созвал всех их, советовал им хранить единомыслие относительно веры, и иметь мир между собою, чтобы впредь не было подобных возмущений. После продолжительной беседы об этом, Константин просил их усердно молиться за себя, за детей и за царство, и всегда служить Богу; сказав же это отправлявшимся тогда в Никею епископам, расстался с ними. А чтобы постановления Собора были известны и тем, которые не присутствовали на нем, он отправил грамоту к Церквам во все города, кроме того особую написал к Церкви александрийской, убеждая ее оставить всякое разномыслие и единодушно исповедовать изложенную на Соборе веру; ибо она есть не иное что, как мысль Божия, объявленная Духом Святым чрез согласие столь многих и столь великих архиереев, и утвержденная после тщательного исследования и испытания всех недоумений.