Церковь в мире людей

ОПРИЧНАЯ РЕФОРМАЦИЯ

Много лет я читаю лекции по технике религиозной безопасности. Конечно, на этих лекциях речь шла о сектах. Сейчас же в этом моем курсе приходится писать новую главу. Оказывается, мало прийти в Православную Церковь. Затем вырастает не менее трудная задача – как выжить в Православной Церкви.

С одной стороны – как не утратить человечность, не превратиться в какую—то неулыбчивую мумию. С другой стороны – как остаться в Церкви, не попав в псевдоправославную секту.

Сектанство – это не только те или иные кружки, которые собираются по домам культуры и кинотеатрам. От психологии сектанства не защищен и православный человек, и православный монах, и православный священник.

Самое тревожное мое наблюдение последних лет состоит в том, что сейчас, в начале XXI века, наша Православная Церковь оказалась на пороге не то что раскола, а гораздо более серьезной вещи. Я считаю, что на наших глазах начинается русская реформация.

В Европе Реформация произошла пять веков лет назад. У нас она припозднилась: ждала, пока не ослабнет государство. Пока была государственная власть с ясной и жесткой религиозной политикой (сначала православной, потом – атеистической), мирянский активизм осаживался. Теперь этот удерживающий отошел. И мы увидели лицо "русского бунта". Лицо Григория Распутина и Пелагии Рязанской.

Издания типа "Русский вестник", "Русь православная" "Жизнь вечная" и просто "Жизнь" – вот буревестники Русской Реформации. Опричной Реформации.

Просто не надо обманываться видимостью. Реформация – это не борьба с иконами, это не утверждение тех или иных лютеранских догматов.

Реформация – это всего—навсего антииерархическое движение мирян. Это бунт мирян против церковной иерархии, это мирянское движение, разворачивающееся под лозунгом: "Иерархия, дай порулить!".

Люди сами себя объявляют цензорами, защитниками и очистителями христианской веры и традиции, и такое самосознание дает им в их собственных глазах право на весьма радикальные суждения и действия. Дух реформации – это именно дух, это некая психология, самоощущение.

Реформаторы XVI века не считали себя модернистами. Лютер был убежден, что восстанавливает учение Церкви эпохи апостолов и Вселенских Соборов. Так и нынешние русские реформаторы убеждены в своей собственной традиционности и ортодоксальности. Но на деле за каждым их шагом стоит глубочайшее недоверие к движению церковной истории и к церковной власти. Более того, кажется, и "опричный царь" им нужен лишь для того, чтобы найти управу на непослушного им патриарха.

Сегодня трудно не заметить, что те люди, которые громче всего заявляют о себе как о "православных монархистах", ведут себя странно как по меркам православным, так и по меркам монархическим. Весьма громкая часть людей, декларирующих свое мировоззрение как "православно—монархическое", группируется вокруг таких изданий, от которых за версту несет банальной диссидентщиной (вроде "Руси Православной"). Я не буду здесь излагать принципы иерхического устроения церковной жизни. Я не собираюсь вступать в спор с монархическими убеждениями наших реформаторов. Я просто прошу их подумать: а их собственное поведение хоть как—то совместимо с этими убеждениями?

По верному слову Толкиена: "Те, кто защищает Право от бунтовщика, не должны бунтовать"[231].

Монархия есть отсечение своей воли, вверение ее Промыслу Божию, который держит “сердце царево в руце Божией” (Притч. 21,1). В монархию нельзя входить с демократически—изобличительными рефлексами. Надо заставить свои пальцы разжаться из фиги, в которую они срослись за годы соввласти и демократии, в раскрытую ладонь, готовую как Промысл Божий принять все, что будет сказано с престола.

Вот как святитель Филарет Московский еще в прошлом веке укрощал диссидентские похоти подданных Империи: “Заповедь Господня не говорит: не восставайте противу предлежащих властей. Заповедь говорит: не прикасайтеся даже так, как прикасаются к чему—либо легкомысленно, по неосторожности. Когда подвластные видят дело власти, несогласное с их образом понятия, как стремительно исторгаются из уст их слова осуждения! Как часто не обученная послушанию мысль подчиненного нечистым прикосновением касается самых намерений власти и налагает на них собственную нечистоту! Клеврет мой, кто дал тебе власть над твоими владыками?”[232] “Дух порицания бурно дышит в области русской письменности. Он не щадит ни лиц, ни званий, ни учреждений, ни властей, ни законов. Для чего это? Говорят: для исправления… А что в самом деле должно произойти, если все будет обременено и все будут обременены порицаниями? Естественно, уменьшение ко всему и ко всем уважения, доверия, надежды. Итак, созидает ли дух порицания, или разрушает?”[233] “Должно, говорят мудрецы века сего, повиноваться общественным властям на основании общественного договора, которым люди соединились в общество и для общего блага общим согласием учредили начальство и подчиненность… Никто не может спорить против того, что начальный вид общества есть общество семейное. Итак, младенец повинуется матери, а мать имеет власть над младенцем потому ли, что они договорились между собой, чтоб она кормила его грудью, а он как можно меньше кричал, когда его пеленают? Что, если бы мать предложила младенцу слишком тяжкие условия? Не прикажут ли ему изобретатели общественного договора идти к чужой матери и договариваться с нею о его воспитании?”[234]

Правила жизни в монархическом обществе предполагают, что надо всегда соблюдать заповедь “начальствующего в народе твоем не злословь” (Деян. 23, 5). А это значит, что порой необходимо отказывать себе в удовольствии критиковать царя даже тогда, когда он очевидно неправ. Напомню, что когда прп. Максима Исповедника обвиняли в том, что он верит не так, как верит император, то Максим оказался в весьма непростой ситуации. Патриций Троил спросил преподобного: “Но разве ты не анафематствовал типоса (императорского указа, содержащего ересь – А. К.)?” Старец отвечал: “Анафематствовал”. – “Но если ты, – сказал Троил, – анафематствовал типос, то, следовательно, и царя?” – “Царя я не анафематствовал, а только хартию, ниспровергающую православную и церковную веру”[235]. Вряд ли этот ответ можно назвать логичным или искренним. И в итоге прп. Максим был все же осужден как политический преступник, как хулитель “царского величия”. И потому даже VI Вселенский Собор, приняв учение Максима, оправдав его учителей и осудив его противников, тем не менее не рискнул оправдать самого Максима лично. Его имя даже не упоминалось на этом Соборе…

Готовы ли сегодняшние монархисты к такой осторожности, к такой аскезе? Готовы ли они не указывать перстами на промахи и не кричать об ошибках (действительных или мнимых) “начальствующего в народе” – хотя бы только в народе церковном?

Сегодня в России нет монархии. Но это не означает, что в ней нет иерархии. Отсутствие самодержавия в России не означает, что с православного человека снята обязанность научения послушанию. Просто школа послушания теперь находится в самой Церкви. И тот, кто не смог по—"монархически" жить в Церкви, не сможет жить по—"монархически" и в самодержавнейшем государстве. Тот, кто дерзит Патриарху, будет дерзить и монарху. Если наши монархисты не могут наложить на себя обет воздержания от критики Патриарха, – как же они смогут воздержаться от критики монарха?

Люди, имеющие потребность и воспитавшие в себе навык постоянного выискивания поводов для оппонирования властям (как светским, так и церковным) – неужели же они смогут приучить себя к воздержанию от критики после введения в России монархического правления?

Да их пикеты окажутся на Сенатской площади не позднее 25 декабря того года, когда в России вдруг будет восстановлена монархия! Почему именно в этот день? – Да потому, что в этот день СМИ объявят, что накануне государь Всероссийский послал рождественское поздравление своей царственной родственнице королеве Английской и другим царствующим домам Европы. А в телеграммах пожелал Божией помощи и прочее. Ну как тут не обвинить православного царя в ереси экуменизма! Вместо того, чтобы обличить английскую королеву в новостильно—протестантской ереси, шлет ей братское приветствие! Сердца наших "опричников" не вынесут такого.

Свт. Филарет говорил, что дурной гражданин земного отечества неблагонадежен и для Отечества Небесного. По этой же логике можно сказать, что тот, кто был дурным гражданином церковного сообщества, не станет добрым подданным и сообщества граждански—монархического. В патриаршей Церкви сегодня явлен опыт монархического устроения общества. Ту малую толику послушания, которую церковная иерархия возлагает на верующих, – многие наши “монархисты” не могут вынести. Неужели же они смогут безропотно жить в монархическом государстве?

Вот изложение Патриархом очевидной нормы жизни в Церкви: “Решения Соборов, священного Синода, выступления Предстоятеля Церкви по церковным вопросам – это официальная позиция Церкви, которая должна быть ориентиром для клириков, состоящих в ее юрисдикции. Лица, имеющие иные мнения, по меньшей мере обязаны воздерживаться от публичного оглашения их”[236].

Но сколько же сегодня православных “фундаменталистов”, которые о высшей церковной власти упоминают лишь для язвительной критики (“этот Ридигер”)! Наши “традиционалисты” не замечают, что никак не в традиции Церкви перетолковывать слова и действия Патриарха в наихудшем свете. Вспомним остроумное замечание святителя Филарета об “общественном договоре” между матерью и младенцем. Разве станет оно менее справедливым, если вместо матери мы в нем помянем отца? Патриарх же – “первенствующий из отцов”. Тем более странной эта ситуация выглядит ввиду того обстоятельства, что многие из тех, кто сегодня нападает на Патриарха за его якобы недостаточное Православие, были духовно еще даже не зачаты и не рождены в тот год, когда Собор избрал митрополита Алексия на Патриарший Престол. Они тогда еще были атеистами. Но сегодня они готовы диктовать и Патриарху, и духовным академиям – что считать Православием, а что ересью.

Более того – иерархический инстинкт у многих нынешних неофитов монархизма атрофирован настолько, что они сами готовы экзаменовать церковных пастырей! Давно уже прозвучал призыв свт. Григория Богослова: “Овцы, не пасите пастырей!”[237] Давно уже святитель Василий Великий возмутился ситуацией, при которой “человек, недавно принявший на себя труд проникнуть в жизнь христианскую, а потом возмечтавший, что принесет ему некоторую честь столкновение со мною, слагает, чего не слыхал и рассказывает, чего не понял”[238]. Давно уже прп. Феодор Студит увещевал – «Разве позволительно нам, не имеющим никакого жребия священства, а только монахам (в то время как истина не подвергается опасности), присвоив себе священное звание, составлять окружное послание и в нем восставать против иерархов и священников, монахов и игуменов, издавать частные законы из собственного сердца и притом подвергать укоризнам и обидам, осуждениям и отлучениям?… Осмелится ли кто—нибудь, принадлежащий к числу воинов, составив от себя царскую грамоту, провозглашать то и это и укорять высших, будто они поступают неправильно и безрассудно? Если кто сделает это и будет обличен, то его тотчас возьмут и отведут на смертную казнь; неужели же не подвергнется наказанию по суду Церкви простой монах, осмелившийся подобно этому?… Или ты не читал, что всякий, восшедший на чужое епископское место, подвергается отлучению. А тебя, брат, кто поставил законодателем в Церкви Божией, тогда как ты, может быть, еще не научился и повиноваться?… Но, говоришь ты, – возревновал я о Господе (3 Цар. 19,10) и усматриваемое невыносимо. А где у нас, почтеннейший, дар пророчества? Где гора Кармил? Где ключи небесные? Где милоть, разделяющая Иордан, ниспадшая на Елисея с сугубой благодатью?»[239].

… В дни работы Архиерейского собора в октябре 2004 года митрополит Воронежский Сергий решил подойти к пикетчикам, что стояли напротив входа в Зал церковных соборов. Когда он приблизился к этой группке, одна из пикетчиц сунула ему в руку листовку со словами: "Возьми, почитай!". Ее соседка смутилась от столь резкого обращения и робко заступилась: "Ну, зачем же так грубо! Это ведь, быть может, батюшка!". На что первая активистка отрезала: "Да какой же это батюшка! У него же панагия висит! Не видиь, што ль? Это ж епископ!".

Порой дух революционного модернизма, в одержании которым маются некоторые "ревнители церковных канонов", проявляет себя вполне открыто:

"Нам представляется весьма конструктивным это конкретное предложение об удалении рядовыми мирянами неправославных по духу и убеждениям епископов из православных епархий. Хорошо бы это предложение начать претворять в жизнь!… К сожалению, среди современного духовенства и простых верующих довольно широко распространено бездумное преклонение перед церковной иерархией. Почитание епископата простирается до фактического признания за ним непогрешимости. Так, богослов—модернист диакон А. Кураев предлагает нам считать “голосом Церкви” исключительно суждения Патриарха и епископата (см., напр., его кн. “Сегодня ли дают печать антихриста?”, 2001 г., стр. 15). В условиях апостасии это заблуждение становится одним из самых опасных. Подчинение Богу, послушание и служение Ему заменяется служением человекам, находящимся на вершине церковно—управленческой пирамиды. Процесс этот инициировал католицизм, а в глобальном смысле он найдет свое завершение в царстве антихриста"[240].

"Мне видится лишь один путь возрождения русской монархии – партийно—вождистский. Все эти игры в возвращение “бывших”, в “избрание Царя” и прочие современно—“монархические” штучки—дрючки есть самая настоящая политическая декандентщина, превращающая сторонников Реставрации в кучку ностальгирующих чудиков. В стране должна быть создана мощная национал—революционная партия орденского типа, партия, вооруженная детально разработанной правой идеологией. Она тайно или явно будет под руководством молодого и энергичного Русского Вождя, чей образ великолепно описан Шульгиным: “националист по убеждениям и большевик по темпам работы”. Вот он—то и есть Русский Православным Царь, власть которого освятит Церковь. Партия национал—революционеров будет представлять собой Лучших из Лучших, она составит ядро будущей русской национальной аристократии. У нее будут свои вооруженные силы, своя служба безопасности, свои орденские территории. Она превратится в Опричнину, возвышающуюся над Земщиной"[241].

Ясное дело: хорошо зафиксированный пациент в анестезии не нуждается.

И сказочки у этих опричников соответствующие: "…И тут очнулись русские люди, обрадовались, помолились Богу и Он дал им Грозного Царя. Теперь на том Царстве Грозный Царь всех колдунов и вещунов на кострах сжигает. Конец и Богу слава!"[242].

И эти люди смеют прикрываться именам Алексея Хомякова! Для славянофилов основа церковной соборности – свободное единение любящих людей. Соборное единство есть "единство свободное и органическое, живое начало которого есть Божественная благодать взаимной любви"[243]. Но в нынешних «соборных опричниках» не чувствуется ни любви, ни умения дорожить свободой других людей.

Революционные амбиции "ревнителей православного благочестия" порой проявляются столь ярко, что отпугивают даже близких им людей. Обозреватель "Русской линии" Анатолий Степанов, побывав на Съезде Православных братств, счел нужным публично отстраниться от недавних своих соратников: "22 ноября 2004 года в Москве в здании Союза писателей России проходила годовая Конференция Союза Православных Братств. В зале собралось около 150 человек, среди них известные в православно—патриотических кругах деятели: лидер Союза "Христианское возрождение" Владимир Осипов, настоятель храма Св.Николы на Берсеневке игумен Кирилл (Сахаров), священники Сергий Зинченко и Александр Васькин, писатель Михаил Назаров, литературовед Марк Любомудров, филолог Татьяна Миронова, издатели журнала "Первый и последний" Константин Гордеев и Вячеслав Манягин, атаман Терского казачьего войска Михаил Инкавцов, публицист Юрий Агеещев, издатель Юрий Самусенко, художник Игорь Мирошниченко и др. Председательствовал на конференции руководитель СПБ и Союза хоругвеносцев Леонид Симонович. Если попытаться сформулировать лейтмотив выступлений на конференции, то его можно выразить словами – "курс на революционное Православие". Самые яркие выступления, прозвучавшие на конференции и получившие поддержку зала, были именно такими. Тон задала, пожалуй, Татьяна Миронова. Она заявила, что нам, православным, нужно "сделать выбор: либо мы идем за этой властью, которая взяла курс на геноцид русского народа, либо мы должны бороться с властью". Священноначалие нашей Церкви, по словам Мироновой, тоже виновато в геноциде русского народа, а потому "вместе с этой властью должно разделить ответственность за геноцид". Однако Миронова пошла дальше обличений власти и церковного священноначалия. Дальше – в область вероучения. По ее мнению, нам, православным патриотам, мешает "неправильное понимание" некоторых истин нашей веры. Татьяна Леонидовна призвала изживать это "неправильное понимание", поскольку, мол, это сдерживает активность православных "в деле борьбы с этим режимом". Что же нам, православным, мешает? Оказывается, вот что: Во-первых, добродетель послушания, Во-вторых, добродетель терпения, в—третьих, добродетель непротивления. Ну и, разумеется, нам очень мешает "неудачное выражение" апостола Павла, что "нет власти, аще не от Бога" (Рим., 13, 1). Позиция четкая и ясная. Можно сказать, что начертана программа революционной борьбы с властью под лозунгами Православия, настоящее "революционное Православие". Показательно, выступление Татьяны Мироновой было поддержано многими выступавшими на конференции Союза Православных Братств. Некоторые, как известный идеолог и публицист Михаил Назаров, "полностью присоединились" к выступлению Мироновой. Некоторые выступили, по сути, с аналогичными идеями, но говорили другими словами. Некоторые пошли дальше, логически продолжив мысли Мироновой, как представитель РНЕ Ф.Кирьянов, который начал обличать Святейшего Патриарха Алексия II (в выступлении Мироновой содержалась только общая критика священноначалия), припомнив пресловутую речь перед раввинами. И практически никто не противоречил тем идеям, с которыми выступила Т. Миронова"[244].

А вот уже не пересказ, а прямой текст "православных революционеров": "На нынешние "соборы" толстопузых начальников нам должно быть наплевать!"[245].

Есть три признака, по которым можно отличить человека, уже зараженного реформацией, от традиционного церковного человека.

Первый симптом определяется по тому, какой смысл он вкладывает в слово "соборность".

Есть у историков науки такая шутка: величие человека измеряется тем, насколько он затормозил развитие своей науки. Это больше, чем шутка. Авторитет подлинно великого ученого столь огромен, что многие поколения аспирантов чахнут в его тени, не смея поставить под сомнение теории великого мэтра.

Велики были русские славянофилы 19 века. Искренние, мужественные, верующие и умные люди. Велики их заслуги перед Церковью. Но и рану русскому богословию они нанесли незаживающую. Они (и прежде всего – А. С. Хомяков) спрофанировали богословский термин "соборность". Богословский термин они перевели на язык этнографии и социологии, отождествив соборность и общинность[246].

До революции богословские труды Хомякова издавались с предупреждением от церковной цензуры – неточность выражений автора вызвана тем, что он не имел богословского образования… "Официальное школьное богословие хомяковская соборность пугает", – писал Николай Бердяев[247]. Бердяевская интонация и оценки – это одно, но сам факт настороженного отношения академического богословия к теологическим опытам Хомякова Бердяев отметил точно.

Академическое богословие совершенно справедливо не усматривало никакой связи между "соборностью" и соборами как органами управления Церковью. Достаточно посмотреть "Катехизис" св. Филарета Московского.

Славянское слово "соборный" – это не вполне удачная попытка перевести слово греческое "кафоликос". Вряд ли сможно утверждать, что именно учителя славян свв. Кирилл и Мефодий перевели греческое слово "кафолики" как "соборный".

В большинстве древних славянских текстов слово кафолики оставалось без перевода. Лишь в XIV—XV веках слово соборный вытесняет кафолический. До той поры оно было лишь одним из многих славянских конструктов, которыми пробовали передать смысл греческого оригинала: мирскыи, въселенскъ, обьщъ, вьсячьск.[248] В исповедании веры митрополита Киевского Илариона (1052 г.) говорится – «К кафоликии и апостольстей церкви притекаю»[249]. Судя по этому разнобою в терминах, не Кирилл и Мефодий стоят у перевода «соборная».

В конце концов, это просто затемняющий перевод греческого термина. Для древних славянских книжников эта неправильность была неизбежной по той причине, что наиболее точный смысл слова "кафоликос" – "вселенский" был уже занят совсем другими денотатами. Термин "вселенная" воспринимался как синоним Византийской империи (а славянские идеологи не хотели считать свои земли частью греческой империи), и вселенской церковью называла себя именно и только патриархия Константинопольская.

Славянское слово "соборный" было бы хорошим переводом греческого слова "синодикос", поскольку собор по гречески – синод (буквально со—путие, «идущие вместе»). А вот слово кафоликос надо было бы перевести как—то иначе.

Слово "олос" в классическом греческом языке означает целый, цельный, полный, совершенный, весь. Соотвественно, «каф—оликос» означает всеобщий. У Аристотеля «кафолико лого» значит "вообще говоря (в смысле «общее правило»). «Кафолу» же означает «всеобщий».

Философы словом кафоликос пользовались для обозначения предельных реалий[250]. Зенон писал трактат об универсалиях, кафолика. При этом универсальное понималось как нечто единственное, его нельзя было путать с суммой. Это то целое, которое прежде и первичнее своих «частей», то целое, которое придает смысл и бытие своим компонентам.

Прекрасно это выразил Честертон: "Церковь – не клуб! Если из клуба все уйдут, его просто не будет. Но Церковь есть, даже когда мы не все в ней понимаем. Она останется, даже если в ней не будет ни кардиналов, ни папы, ибо они принадлежат ей, а не она – им. Если все христиане умрут, она останется у Бога"[251]. Единство и целостность Церкви строятся сверху: Единый Бог дарует Себя и Свое единство людям…

И все же слово кафоликос слишком непонятно: предлог «ката» означает – по; корень «ол» – все… Получается – «повсемный». Но по чему – по всему?

Было время, когда и на Западе и на Востоке слышался одинаковый ответ на этот вопрос: "Церковь называется соборною потому, что она в целой вселенной, и потому, что во всеобщности и без всякого опущения преподает все, долженствующее входить в состав человеческого ведения. Наконец, потому, что как повсеместно врачует она всякого рода грехи, так в ней же приобретается все, именуемое добродетелью" (свт. Кирилл Иерусалимский)[252]. «Церковь называется кафолическою потому, то она совершенна в целой общности своих членов, и не заключена ни в ком из них, и что распространена по всему миру» (блаж. Августин)[253].

Но необходимость борьбы с локально—ограниченными африканскими сектами заставила Августина сместить акцент в этой формуле. Неправда раскольников—донатистов кажется ему очевидной – ведь за пределами Африки их учение не имеет сторонников. "Вы под свойством веры кафолическая понимаете обязанность выполнять все заповеди Божии и таинства, а не распространение ее по всей вселенной" – ставил на вид донатистам блаж. Августин.[254]

Донатисты же считали себя верными традициям и утешались тем, что с ними старина, а не большинство современников. На карфагенском соборе 411 года донатист заявил: "Вселенская церковь основана не на множестве отцов, а на чистоте и неповрежденности таинств"[255]. В общем эта позиция верна. Она и стала главенствующей в богословии Восточных Отцов. «Один человек плюс Бог – это уже большинство» – так понимается кафоличность в Православии[256]. Пусть даже Максим Исповедник (или Марк Эфесский) один, но если с ним Бог, то это уже большинство. Таково вертикальное измерение соборности и кафоличности.

На Западе все больше акцент делался на географической эйфории. Приводя цитату из документов Второго Ватиканского собора, современный католический автор, например, пишет: в этом тексте "показана реализация в католической Церкви признака католичности и основные его составные моменты: множество членов и широкое общественно—географическое пространство. Это достаточное основание считать, что данная Церковь обладает действительно реализующимся признаком католичности"[257].

Для Востока Церковь соборна по вертикали, ибо "держит собор" с Богом; для Запада – по горизонтали, ибо ее голос слышен повсюду. Но как бы ни разнились понимания кафоличности на Востоке и на Западе, нигде до славянофилов кафоличность не понималась как демократическая общинность, как участие "церковных журналистов" и пономарей в работе Архиерейских Соборов.

Церковь соборна с минуты Пятидесятницы. Она была соборной и во II и III веках – от апостольского собора до эпохи вселенских соборов. Церковь в это время жила, не управляясь какими—то великими соборами, и тем не менее соборность Церкви, как ее онтологический атрибут в ней оставался.

В Российской империи в XVIII—XIX веках не было соборов. Тем не менее и наша Церковь оставалась соборной, опять же не по способу избрания главы, и не по процедуре принятия решений, а потому, что там, где Господь пребывает со Своей Церковью, там Церковь кафолична. Тогда она содержит всю полноту благодати, полноту таинств, независимо от того, как избирается Патриарх. Соборность – онтологическое свойство Церкви, а не указание на образ управления ею[258].

Тезис об "умалении соборности" в Церкви равнозначен тезису об уходе из нее Духа Святого, то есть тягчайшему из возводимых на Нее обвинений. Та соборность нашей Церкви, о которой говорит Символ Веры, означает целостность Церкви, ее единство с Ее Главой. Кафоличность (букв. "повсемность") означает то Целое, которое первичнее своих частей. Это единство Церкви с Ее Главой. Здесь нет намеков ни на какие референдумы, нет указаний на зависимость Церкви от какого бо то ни было технического способа принятия в ней решений.

Тот же, кто говорит, что "для возрождения соборности" нужны референдумы и съезды церковных депутатов, показывает лишь меру своего незнакомства с традицией церковного богословия[259]. Я же не могу не присоединиться к мнению прот. Георгия Флоровского, по оценке которого славянофильская соборность – это «фальшивая кафоличность»[260].

Второй признак человека, вдохновляемого жаждой реформации – это напористое цитирование фразы из Послания Восточных Патриархов о том, что в Православии народ выступает хранителем веры и благочестия.

Фраза из этого послания, некогда столь поразившая славянофилов своей демократичностью, гласит: "У нас ни Патриархи, ни Соборы никогда не могли ввести что—нибудь новое, потому что хранитель благочестия у нас есть самое тело Церкви, то есть самый народ, который всегда желает сохранить веру свою неизменной"[261].

Ну, Во-первых, Хранитель Православия, Хранитель благочестия в Церкви только один – Христос. Это единственный Гарант существования Церкви.

Во-вторых, непонятно выражение "тело Церкви". Сама Церковь есть тело Христово (Еф. 1,23). И что же это за "тело тела"? И если народ есть "тело Церкви", то духовенству тогда остается что – быть вне тела Христова?

В—третьих, народ лишь частица церковной соборности. В Церкви как Теле Христовом есть разные служения. В том числе – иерархическое и богословское. Эти служения не могут осуществлять себя в отрыве от остальных, но и иные части тела Христова без них не могут претендовать на полноту и на целокупное имя "тела"[262]. Поэтому уравнение церковного «тела» и народа надо признать ошибочным.

Ректор Московской духовной академии прот. Александр Горский подметил эту погрешность славянофильской "соборности" еще в XIX веке: "Хомяков утверждает, что охраняет Церковь от погрешностей не иерархия, а народ, и приводит слова Грамоты патриархов 1848 года. Это несправедливо. Он воображает, что после Вселенских соборов бывали какие—то еще рассуждения у неприсутствовавших на соборах о том, правильно ли решен тот или другой догматический вопрос, и только после рассмотрения и единогласного одобрения принимались эти определения. Это фикция. Таких суждений никто снова не предпринимал, тем менее миряне. Если и было после некоторых соборов, именовавших себя вселенскими, опровержение их, как после собора иконоборческого или флорентийского, то не миряне единственно восставали, но с ними и остальные иерархи, на соборе не присутствовавшие или на соборе терпевшие насилие. Что касается до слов Грамоты, то она имеет ввиду только внешнее охранение, а не развитие и разъяснение учения. Во времена гонения на Православие множество православных естественно должно было защищать пастырей своих, готовых стоять за Православие, и императоры опасались их трогать, например, Валент – Василия Великого. С другой стороны, конечно, и пастыри иногда побаивались своего народа, когда они желали в чем—либо изменить истине. В этом смысле говорится, что и наш раскол немало способствовал сохранению нашей Церкви в древнем ее положении. Но это не дает еще права объяснять непогрешимость Церкви миром, то есть обществом мирян, помимо иерархии: без учителей веры, что было бы это стадо?… Хомяков говорит, что Церковь "оставляет за собой право судить о том, верно ли засвидетельствованы ее вера и ее Предание". Это выводится из истории некоторых соборов, даже имевших притязания на наименование вселенских, которые однако же потом были отринуты Церковью, например, собор Флорентийский. Но что же? Кто отрицал его? Кто осудил его? Народ, но не один народ. А формально осудили его патриархи и епископы, не бывшие во Флоренции, патриархи, которые давали полномочия своим местоблюстителям, представлявшим их лица на соборе, и которые потом могли, и даже обязаны были, поверить действия своих представителей на соборе"[263].

В—четвертых, весьма странно поступили греческие иерархи, решившие похвастаться перед Европой своей демократичностью и "соборной любовностью" и при этом не нашедшие нужным обсудить заготовку своего послания с крупнейшей православной Церковью мира – с Церковью Российской Империи (ведущим иерархом которой в ту пору был св. Филарет Московский). Это вековечное греческое презрение к "северным варварам" показывает, что патриархи сами не верили в то, что они говорили. Это было не более, чем греческая красивость. Любой, кто имел общение с греками и знает историю Византии, понимает, что возвышенные эпитеты и красивые хвалебные словеса весьма девальвированны в греческой церковной словесности.

В—пятых, в этом тезисе обнаруживается внутреннее противоречие. Если народ – хранитель Православия, то какое нам дело до того, что сказали восточные патриархи? Вот если бы был проведен на Ближнем Востоке референдум, и в ходе референдума народом был бы одобрен сей тезис, тогда он был бы логичен. А так получается, что высшие иерархи смиренно говорят: народ, послушай нас в последний раз и после знай, что ты, народ, и есть мерило веры.

В—шестых: сохранить—то веру неизменной церковный народ, конечно, желает. Но знает ли он ее? И как он может хранить то, чего не знает?

Человек не может хранить то, чего не знает. Человек не знает того, что он не в состоянии рассказать и объяснить. Вот апостол Петр и призывает: "будьте всегда готовы всякому, требующему у вас отчета о вашем уповании, дать ответ" (1 Петр. 3,15). Самый верный способ выучить и запомнить некий материал – это пересказать и объяснить его другому… Так что скорее у протестантов, прихожане которых не расстаются с Библией, народ выступает хранителем той веры, которой он был научен.

Много раз я просил православные аудитории вспомнить тот апостольский текст, который они слышат чаще всего. Более всего праздников церковного календаря посвящено Божией Матери и ее чтимым иконам. Более всего молебнов служится Божией Матери. Апостольское же чтение в этом случае – это Филип. 2,5—11. В этом тексте есть такие слова: "Он, будучи образом Божиим, не почитал хищением быть равным Богу, но уничижил Себя Самого, приняв образ раба, сделавшись подобным человекам и по виду став как человек, смирил Себя даже до смерти, и смерти крестной. Посему и Бог превознес Его и дал Ему имя выше всякого имени, дабы пред именем Иисуса преклонилось всякое колено небесных, земных, и преисподних". Зачем я прошу православных вспомнить и запомнить эти слова апостола? Да ведь если бы мы помнили эти слова – то у "Свидетелей Иеговы" не оставалось бы никаких шансов для проповеди своего учения в православной стране. Как они могли бы утверждать, будто Библия не учит о том, что Христос был Богом, если бы православные в ответ напоминали им этот текст? Ведь в нем ясно сказано, что Христос не считал воровством считать Себя равным Богу! Если бы Он был лишь Ангелом (пусть даже Архангелом), такое мнение Его о Себе Самом было бы чудовищным кощунством. В том же тексте ясно говорится о том, что именем Иисуса, а не Иеговы должно быть преклонено всякое колено (впрочем, имя Иеговы входит как составная часть в имя Иисуса, которое по еврейски означает "Иегова спасает")… Но даже этот, самый читаемый в Богослужении, библейский текст православные прихожане не помнят и не понимают. И потому даже важнейшую свою святыню – веру в то, что спасать нас пришел Сам Бог, а не Ангел, не могут защитить…

Народ, который не помнит фундаментальных текстов Писания, не может их пересказать и защитить – христианское ли благочестие он будет хранить?[264] Прав был Алексей Хомяков, когда, оспаривая католическое понимание «кафоличности» как общераспространенности, заметил – «в вашем смысле кафоличны доселе только невежество и порок, действительно свойственные всем племенам и странам»[265].

А поскольку богословски—догматические вопросы в народе малоизвестны, то возможные перемены в этой области тем более могут оставаться незамеченными.

На этот свой тезис я однажды встретил возражение: "Но как тогда быть с тем, что православные греки все—таки отвергли Флорентийскую унию (то есть явили чисто ту догматического мышления), в то время как епископат ее подписал? Или этот пример – исключение?"[266]. Нет, это даже не исключение. Это просто – не пример. Народ, хоть и глухо роптал, но в общем—то не восстал ни в 1439 году, ни в 1452—м (официальное объявление унии в Константинополе произошло 12 декабря 1452 г. в храме Св. Софии)[267]. Не народный бунт смел унию, а турки (точнее – Промысл Божий через турок, которым Он передал власть над Константинополем)…

Народ же в последний день Константинополя устремился именно в тот самый храм Св. Софии, который формально был уже униатским. Та, последняя литургия, о которой потом сложили так много легенд, была униатской… Но для турок, захвативших Константинополь всего лишь через полгода после обнародования унии, было политически выгодно отколоть восточных христиан от западных. Идея унии лишилась государственной, светской поддержки. И потому для епископата, не связанного более императорской волей, уже не составило труда отвергнуть униональные подписи… А в Москве не возмутились ни епископы, ни народ. Тут при известии о заключении унии "вси князи умолчаша и бояри и инии мнози, еще же паче и епископы рускиа вси умолчаша и воздремаша и уснуша". Здесь отторжение унии (изгнание митрополита Исидора) произошло по инициативе и воле великого князя Василия Васильевича[268]. Кстати, именно Исидор в 1452 г. уже в качестве папского посла и возглашал унию с Констанинопольской Церковью (спустя полгода он убежит от турок, переодевшись простолюдином)… А в другой византийской столице – Фессалониках – народ не принял св. Григория Паламу в качестве своего архиепископа[269].

А о том, что богословские революции могут происходить незаметно для народа, свидетельствует хотя бы история русского богословия: двухсотлетнее пленение школьного богословия католической схоластикой вызвало в конце концов протест среди самих ученых богословов (вспомним хотя бы архиеп. Сергия (Страгородского) свя. Феодора (Поздеевского), свят. Илариона (Троицкого)), но не в монастырях и не на приходах… И вновь повторю свой аргумент: исходя из формулы "народ хранитель благочестия" нельзя объяснить, отчего, например, народ Западной Украины своим сердцем принял унию, а народ Восточной – опять же сердцем ее отверг…

Наконец, стоит помнить, что в Послании Патриархов тот народ, что хранит благочестие, по гречески назван laos, а не eqnos. Этот народ не имеет отношения к этническим общностям и к социологическим вопросам. Здесь "народ" – это "верные", люди Церкви, люди, живущие Церковью и живущие церковно. О них говорит формулировка "Катихизиса" современника авторов "Послания" – московского святителя Филарета: "Все истинно верующие, соединенные Священным Преданием веры, составляют из себя Церковь, которая и есть верное хранилище Священного Предания"[270]. Здесь вполне осознанный и нарочитый круг в определении: те, кто в Предании, и хранят Предание. Не народ, но верные хранят веру. Верные же – это те, кто достойно и «с рассуждением» (ср. 1 Кор. 11,29) участвуют в Литургии верных.

Есть еще в греческом языке для обозначения народа слово демос. Может быть, именно демос свят и непогрешим? В текстах Новго Завета слово демос употребляется три раза: Деян. 12,22: «а народ восклицал: это голос Бога, а не человека» – и это была всенародная лесть Ироду. А в Деян. 17,5 и 19,30—33 демос – это толпа. «Толпа – хранитель благочестия» звучит несколько странно…

Так, может, всегда "чувствует" Православие этнос? Насколько православно, «верно» православное население православных стран? Насколько «рассудительно» его участие в Литургии? Нет – богословскую работу по уяснению истин Предания нельзя подменять этнографическими исследованиями того, «какую веру верует» этнос. Руссоизм, «народничество», народопоклонство неприемлемы в богословии. Призывы к «опрощению», обучению «у народа», «слиянию с народной стихией» опасны – как опасны любые призывы к играм со стихиями. И если мы «со Христом умерли для стихий» (Кол. 2,20) – то эта смертность (в смысле неподвижность, отсутствие реакции на провокации и приглашения со стороны мирских стихий) должна быть распространена и на стихию народную.

И уже тем более нельзя из этой формулы выводить нечто более радикальное: мол, народная вера и есть нормативное Православие и критерий праволавия. Не все то, во что верит прихожанин, православно. Не все свои верования он почерпнул из церковной проповеди, из Писания и святых отцов[271]. Не все приходские «предания» тождественны преданиям вселенским. И не все свои верования прихожанин раскрывал перед духовником и повергал его суду. Не все даже замеченные псевдоправославные верования духовник счел пастырски необходимым оспорить[272].

"Верные", посещающие наши храмы и даже причащающиеся в них далеко не во всем верны Православию[273]. А если он не верен Православию – значит он и не член того лаоса (церковного народа), который хранит Православие.

В общем, народное происхождение некоего поверья – не есть индульгенция. Принятие чего—то прихожанами еще не есть гарант духовной доброкачественности. Слишком много церковная история знает примеров, когда церковный народ послушно оставлял Православие и следовал в ересь вслед за своими пастырями… И даже больше: та же Западная Украина дает пример настойчивого отторжения Православия народом, которому православное государство пыталось вернуть его былое православное благочестие…

Если народ хранит Православие – значит, Православие есть не более чем часть "этнографического наследия". Вернее было бы сказать иначе: Православие хранит народ. Бог милостью Своею терпит нас, и несмотря на все наши беззакония (как личные, так и общенародные), все же не отрекается от нас. И те люди из народа, которые будут держаться Православия, не отступят от него, – они будут сохранены в той самой Церкви, которую славянофилы воспевали как "организм любви". Нет, не народ хранит Православие. Бог, который есть Любовь, долготерпит на нас и сохраняет нас в той Церкви, Которую Он стяжал Своею Кровию (а совсем не нашим "благочестием"). Не народ выступает гарантом благочестия истинной веры, но истинная вера сохраняет этот народ на сверх—языческом уровне духовного развития.

История Церкви знает более чем достаточно примеров, когда народ, сохраняя свое обычное благочестие, тем не менее оказывался вне Церкви, в силу того, что иерархия уклонилась в ересь. После утверждения в Египте монофизитства – заметили ли египетские и эфиопские крестьяне, что их благочестие уже вне Православия? А немецкие и английские простолюдины смогли ли своим благочестием удержать самих себя в Церкви? Заметили ли они сами тот миг, когда европейская церковная иерархия отпала от Православия? Чем благочестие греческих крестьян было выше благочестия крестьян франкских, испанских или италийских? Значит, не от уровня народного благочестия зависело – сохранит ли эта церковная провинция Православие, или же отойдет от него… Само по себе благочестие слишком часто оказывается бессильным и безмолвным перед лицом искажений веры со стороны богословов и иерархов. Только в тех случаях, когда реформаторы неумно вмешиваются в обыденное течение благочестивой жизни – они обращают на себя внимание народа и вызывают его возмущение (отрицанием икон или запретом именовать Марию Богоматерью). Но те изменения вероучения, которые не сказываются прямо и очевидно в течении приходского богослужения, могут пройти вполне незаметно, и "народное благочестие" даже не заметит, что произошла подмена…

При обсуждении этой темы стоит также помнить, что русский народ принял большевизм. История нашей страны показывает, что наш народ дружно голосовал за Ельцина, с энтузиазмом голосовал за Путина, а сколько восторгов вызывал Михаил Сергеевич Горбачев в начале своего правления! Я уж не говорю о всенародном культе Аллы Пугачевой, Кашпировского и прочих "духовных лидеров".

Говорить о народе как хранителе благочестия вообще можно было только в эпоху до социологических опросов.

Социологические опросы показывают, что даже наши постоянные прихожане весьма смутно представляют – к неверию во что их обязывает вера в Христа. Опрос, проведенный среди москвичей социологическим центром МГУ, показал, что “в гороскопы верят 26% православных. Среди христиан верят в колдовство, порчу и дурной глаз – 47%, в спиритизм – 18%. Стоит обратить внимание на то, что если в колдовство верят 47% христиан, то в дьявола только 32%. Значит, далеко не все считают магические чары пособничеством дьявольских сил. Если сравнивать характеристики сознания “определенно верующих” и “определенно неверующих”, то есть, по сути, атеистов, то выясняется, что именно последние в 2—4 раза меньше подвержены влиянию суеверий, оккультизма, сатанизма. Так, соотношение верящих в колдовство среди верующих и атеистов соответственно 57% и 21%, в астрологию – 29% и 15%, в спиритизм – 25% и 6%. Более того, распространенность веры в колдовство среди верующих прямо пропорциональна частоте посещения ими церкви. Так, численность верящих в колдовство, порчу, дурной глаз почти одинаково среди посещающих церковь еженедельно (54%), 2—3 раза в месяц (59%), 1 раз в месяц (50%), 2—5 раза в полгода (54%); снижается она только среди посещающих церковь довольно редко – 1 раз в полгода и 1 раз в год (соответственно 41% и 40%), еще ниже становится среди тех, кто вообще не посещает церковь (31%), хотя, казалось бы, все должно быть наоборот. Верящих в астрологию, гороскопы также максимальное и почти неизменное число среди наиболее частых прихожан: среди посещающих церковь еженедельно – 34%; 2—3 раза в месяц – 39%, 1 раз в месяц – 34%. Среди тех, кто не ходит в церковь, верящих в предсказания астрологов вдвое меньше – 16%. Тот факт, что распространенность суеверий и оккультизма среди верующих прогрессирует по мере увеличения частоты посещения ими церкви, свидетельствует о слабом влиянии духовенства даже на постоянных прихожан, которые выходят из храма с теми же заблуждениями, что и пришли”[274].

Так что при возобновлении шарманки о благочестивом народе, который—де обижают епископы и богословы, я лучше вспомню трезвые слова монархического русского публициста М. Меньшикова:

"Откинем раз навсегда надменный взгляд, будто мы выше народа. Но к чему же ложно унижать себя, утвер ждать, что мы ниже народа? Что касается меня, я чувствую себя ни выше, ни ниже, а как раз на уровне моего народа, родного мне не менее, чем Толстому. Я чувствую, что рассуждаю, как рассуждали бы многие мужики на моем месте, я знаю, что, ходи я за сохой, мой природный ум нуждался бы, конечно, в раскрытии некоторых общечеловеческих идей, но в существе своем и силе был бы тот же, что и теперь. На верхах ученой интеллигенции я встречал жалко—незначительных людей, как и в глубинах народных встречал мудрецов, однако бывало и наоборот. Если я имел счастье встретить в образованном кругу Льва Толстого, Чехова, Вл. Соловьева и многих других, то никак не могу счесть это доказательством полного бесплодия образованности и невозможности ничему научиться наверху. Среди крестьян не меньше, чем среди дворян, мне доводилось видеть великое множество глупцов, людей дрянных, ленивых, распущенных – и чтобы народ "один в огромном большинстве своем" жил "спокойной, разумной, трудовой жизнью", – этого признать я решитель но не могу. По моим наблюдениям, народ живет, как и интеллигенция, в огромном большинстве неспокойной и неразумной жизнью, и если трудится, то, как и рабочая интеллигенция, в большинстве очень плохо и поневоле. И в народе, и среди нас крайне мало действительных философов, мудрецов, артистов труда. Не отрицаю, что такие водятся, но зачем же говорить неправду, будто они в народе водятся в "огромном большинстве"? Чтобы сказать решительно: "Учитесь у народа!" надо быть антиподом Моисея, антиподом вообще пророка. Для этого надо забыть все грязное и скверное, чем заражен народ глубже кожи, иногда до мозга костей. Надо забыть такие явления, как "власть тьмы", о которой писал сам же Лев Николаевич. Надо забыть бытовую жестокость, распущенность, разврат, омерзительное пьянство, снохачество, детоубийство, смертные побои жен своих, самосуд и озорство, переходящее гораздо чаще, чем думает Толстой, в "скверные преступления" тысячной части народа. Само собой, все больное и грязное в народе перевито светлыми и жизненными тканями духа, но не в такой, однако, мере, чтобы именно тут находить исключительные сокровища. Народ наш – как и все народы – очень беден, и этим все сказано. Источник внешней бедности – внутренняя бедность, бедность духа, та поразительная склонность к порче, которую оплакивал Моисей"[275]. В ходе «народной революции» Меньшиков был расстрелян…

Через всю библейскую историю проходит конфликт между пророками и народом. Библейская религия – это религия, не созданная евреями, но религия, навязанная евреям. Стоит Моисею отойти в сторону от своего "жестоковыйного" народа, как тот ударяется в привычно—родное идолопоклонство. Пророки вновь и вновь посылаются к народу, жестко бьют его по рукам, требуя оставить магические и оккультные поползновения…

Когда апостол Павел именует Ветхий Завет "детоводителем ко Христу" (Гал. 3,24), он говорит нечто очень суровое. Странное, не встречающееся более в русском языке слово "детоводитель" есть калька с греческого paidagwgos. Но было бы ошибочно перевести его современным русским словом "педагог". Если в современном русском языке педагог означает учитель, то в античном мире это было не совсем так. На русский язык лучше всего перевести его словом "дядька" (слав. пестун).

Педагог смотрит за тем, чтобы ребенок дошел до класса в таком состоянии, чтобы смог слушать и слышать рассказ учителя. Сам же педагог – не учитель. Он – поводырь, именно дядька, смотрящий за мальцом и замолкающий, когда в классную комнату наконец—то входит господин учитель.

В античности педагогом назывался раб, служение которого прежде всего состояло в том, чтобы провожать мальчика от дома до школы, следя за тем, чтобы ребенок по дороге не шалил, не тратил силы и внимание попусту. Педагог не учит. Он надзирает, сохраняет время и внимание ребенка свободными для того, чтобы учитель, которому вскоре педагог передаст своего подопечного, смог преподать свои знания.

Но – педагогом быть опасно. Ведь желания воспитанника и задачи, поставленные перед педагогом, могут расходиться. А, значит, педагог вынужден бывать строгим: "мы заключены были под стражею закона до того времени, как надлежало открыться вере… по пришествии веры мы уже не под руководством детоводителя" (Гал. 3, 23—25).

Дети подрастают, наполняются силами и начинают бунтовать против тех, перед кем смирялись еще вчера. "Должность педагога сопряжена была с неприятностями. Иногда ученики самые злые шутки проделывали над бедным педагогом. Если педагог возбуждал ненависть в своих молодых питомцах, горе ему. Случалось, что дерзкие шалуны сажали бедного педагога на ковер, какой обыкновенно постилался на полу, подбрасывали ковер с сидящим на нем кверху, как можно выше, сами же отскакивали, так что педагог низвергался наземь; иногда он больно ушибался, причем сама жизнь его подвергалась опасности. Но педагоги должны были прощать ученикам, потому что они были рабского состояния…"[276].

О религии Нового Завета тем более нет никаких оснований говорить, будто это религия, выношенная еврейским народом. "Не вы Меня избрали, а Я вас избрал" (Ин. 15,16). Понимание христианства будет крайне затруднительно, если с самого начала не обратить внимание на его подчеркнутую не—демократичность. Церковь строится от верха, от Главы, а не снизу, от почвы. Апостолы не просто избраны Христом, но еще изменены, преображены Им, очищены, омыты (Ин. 13,10) от народных предрассудков. Им дан Дух, который "не от мира". Им дано учение, которое было странным и для эллинов, и для иудеев.

В этом радикальное отличие библейской религии от язычества. Это славянское слово на русский язык лучше всего перевести как "народничество". Язычество – это религии народов, народные религии. Человек и люди, времена и народы создают себе религиозные представления, руководствуясь законами своего естества. Это "естественные религии", те религии, которые возникли вне диалога с Богом, вне благодатного откровения и поддержки. В этом случае человек создает религию по своему образу и подобию. Он проецирует в религиозную сферу свои ожидания и страхи, свои представления и чувства. А чего именно обыденный человек ожидает от религии – хорошо известно: "чуда, власти и авторитета", то есть: магии.

Народная, массовая религия может быть только языческой. Собственно, это просто тавтология: народное и есть языческое. Народная религия может быть не—языческой лишь в том случае, если эта религия не выработана им самим, но предложена ему извне. Но тут нужно очень четко следить за своим языком, терминами: в этом случае народ не "хранит религию", а "держится религии".

Одно из важнейших назначений церковного богословия, т. е. церковной мысли, состоит в борьбе с псевдоправославными суевериями, которые вновь и вновь рождаются в языческих толщах народных масс. Не может быть "демократии" в Церкви потому, что истина здесь не вырабатывается людьми, но открывается Богом. Слово Божие должно быть защищено от слишком человеческих истолкований (да и от забвений). Конечно, контроль за тем, чтобы эта откровенная истина не искажалась и не перевиралась, должен быть взаимным: и иерархия контролирует языческие порывы народа, но и благочестие верных (лаоса) может при нужде осаживать безблагодатно—человеческие эксперименты иерархов.

Церковная история, к сожалению, знает случаи отступления богословско—иерархического разума перед народными религиозными эмоциями.

Вот пример, когда сами иерархи не смогли взять дистанцию от народных суеверий: в начале IV века Эльвирский собор своим 34—м правилом запретил зажигать днем свечи на кладбище – "чтобы не беспокоить души святых"[277].

Вот пример борьбы, которую иерархи проиграли народному чувству:

В 419 г. Карфагенский собор определил: "Постановлено и сие: повсюду на полях и вертоградах поставленные якобы в память мучеников алтари, при которых не оказывается положенным никакого тела или частей мощей мученических, да разрушатся, аще возможно, местными епископами. Аще же не допустят до сего народные смятения, по крайней мере да будет вразумляем народ, чтобы не собирался в оных местах, и чтобы правомыслящие к таковым местам не привязывались никаким суеверием. И память мучеников совсем да не совершается, разве аще где—либо есть или тело, или некая часть мощей, или, по сказанию от верной древности преданному, их жилище или стяжание или место страдания. А алтари, где бы то ни было поставленные, по сновидениям и суетным откровениям некоторых людей, да будут всемерно отвергаемы" (Правило 94).

Забота отцов собора ясна: она состоит в том, чтобы "облако свидетелей" не скрыло за собой в народном почитании Солнце Правды – то есть почитание Самого Христа Спасителя. Увы, и сегодня мне нередко приходится бывать в домах благочестивых православных прихожан (и даже молодых священников!), где в святом углу стоит множество икон святых, но нет ни одной иконы Христа Спаситель в таких "иконостасах" представлен только в младенческом виде – на иконах Богоматери (или в маленьких складнях, где Он написан так, что явно теряется в окружении гораздо больших образов Своих учеников). Да и сны сегодня нередко считаются вполне достойным поводом для предпринятия некиих церковных действий.

О том, что отношения иерархии и народа были всегда чреваты напряжением и конфликтами, свидетельствует то, что в 344 г. Сардикийский собор вынужден решать странный вопрос: как поступать с епископом, если он будет изгнан народом "за свои познания": "Аще который епископ неправедно будет за свои познания обвинению подвержен, придет в иный град,… того с особенным дружелюбием должно приимати" (Правило 17). "За познания" – то есть за ревностное изучение божественных догматов – толкует это правило Вальсамон[278]. Вот и в России епископы были изгнаны – кто в эмиграцию, кто в лагеря…

Но когда отдельные люди или массы людей оказываются без благодатного просвещения, без церковной науки, без постоянного наставления в слове Божием и в предании отцов, они также создают рукотворно—самодельные мифологемы. Вовремя распознать их и не дать им подчинить себе человека или тем более других церковных и околоцерковных людей – это одно из назначений богословия. По слову Владимира Лосского, "здесь более, чем где—либо, Предание действует критически, обнаруживая прежде всего свой негативный и исключающий аспект: оно отбрасывает “негодные и бабьи басни” (1 Тим. 4, 7), благочестиво принимаемые всеми теми, чей традиционализм состоит в принятии с неограниченным доверием всего того, что втирается в жизнь Церкви и остается в ней в силу привычки. И в наши дни в литературе синаксариев и лимонариев можно найти такие примеры, не говоря уже о невероятных случаях в области литургики, которые однако, для некоторых суть “предания”, т. е. святы"[279].

Иерархическая дисциплина и дисциплина богословская были разработаны Церковью для того, чтобы не дать возможность шальным визионерам, пророкам и чудотворцам выкрасть у людей жемчужину Евангелия.

Церкви довольно рано пришлось научиться говорить “нет” некоторым энтузиастам.

Один из первых аскетических опытов в церковной истории – это отказ от апокрифов и формирование канона Писания, происшедшее в сознательной борьбе с гностиками (и канон определялся не плебисцитом, а решением архиерейских соборов).

Вторая аскетическая скрепа, изготовленная в лаборатории церковной мысли – это формулирование идеи апостольского преемства, также позволившей отличать апокрифы и ереси от подлинного апостольского предания.

Позднее Церковь разработала свой догматический и канонический строй для того, чтобы постараться не допустить насыщения апостольских текстов неапостольским пониманием, для того, чтобы не дать превратить христианство в игрушку сиюминутных страстей, надежд и разочарований. И с тех пор на все века церковная дисциплина (включая дисциплину догматически воспитанного богословствующего ума) призвана защищать крупицы духовных знаний от самоуверенного невежества.

Там, где этой дисциплины нет, “простецы” создают парахристианский или даже прямо языческий фольклор, а интеллигенция – утопии (утопии старообрядческие, экуменические, обновленческие, теургические, оккультные…). Протоиерей Георгий Флоровский об этой недисциплинированности религиозного ума писал так: “Изъян и слабость древнерусского духовного развития состоит отчасти в недостаточности аскетического закала (и совсем уже не в чрезмерности аскетизма), в недостаточной "одухотворенности" души, в чрезмерной "душевности", или "поэтичности", в духовной неоформленности душевной стихии. Если угодно, в стихийности… Но есть путь от стихийной безвольности к волевой ответственности, от кружения помыслов и страстей к аскезе и собранности духа, от "психического" к "пневматическому". И этот путь трудный и долгий”[280]. А то, что тяжело, то непопулярно. И зачем же читать Писание и богословские труды, если можно довериться бабушке?! Что нам Академии, если есть приходские пересуды о том, “что говорят старцы”!

Еще в XVIII веке свт. Димитрий Ростовский предостерегал: “Церковь же непорочная, сущи невеста Христова, должна никаковых же баснословных умствований и самовымышленных толкований приимати, но на самом Писании Божественном утверждатися, и толкования истиннаго великих вселенныя учителей, а не простых бающих мужиков слушати”[281].

Поэтому церковная проповедь должна не только пробуждать религиозный энтузиазм, но и нередко – сдерживать его, осаживать.

На сегодня мы с этой задачей не справились. Самым опасным и распространенным типом псевдоправославного оккультизма стала массовая современная апокрифическая литература, содержащая были и небылицы о современных старцах, старицах, блаженных, откровениях и пророчествах.

Сколько хлопот доставляла древней Церкви псевдопророческая литература, приписывавшая уважаемым именам идеи или слишком человеческие, или слишком языческие, или даже просто бредовые. Сколько нужно было сил, трезвости, настойчивости, чтобы отстоять собственно апостольскую традицию и отсеять лжеименные, псевдонимные сказания. Приносил некий собиратель апостольских слов в общину “Евангелие от Петра”. И говорил: “Ну что вы читаете только Евангелие от Марка?! Марк записывал со слов Петра, а здесь слово самого первоверховного Апостола!” И кем же в его глазах становился тот, кто смел критически отзываться о принесенной рукописи? Еретиком, рационалистом, безбожником, противником Божия Промысла и личным недругом апостола Петра… Можно было найти тысячу вполне благочестивых поводов для того, чтобы принять апокриф. И нужно было изрядное упрямство и готовность идти против модного оккультно—гностического благочестия, чтобы отстоять собственно апостольское учение от очень похожих на него подделок.

По верному наблюдению Фаррара, “полный простор господствует в гностицизме, в нем нет никакой мучительной заботливости о том, чтобы отрешиться от язычества”[282]. Вот и сегодня во многих модных текстах заметно отсутствие трезвости, равно как и отсутствие воли проверять свои верования мерилом евангельским и святоотеческим. Как и в первые века христианства, неудержимо множится круг апокрифов. Приписываются они, правда, уже не апостолам, а святым и подвижникам благочестия более близких к нам времен[283]. Но в отличие от времени свт. Иринея Лионского как—то не заметно церковной решимости сопротивляться им. Не секты, а вполне православные издательства выпускают, и православные храмы продают книжки и газеты, содержащие в себе чудовищные вымыслы, прямой магизм и просто непристойные нападки на саму же Церковь.

Стало возможным появление книг, отметающих церковное учение с помощью таинственных ссылок на анонимных “старцев”. Очень это сейчас модно: вместо строгого обоснования своих утверждений действовать по принципу “одна баба сказала”. Например: “Одна монахиня, приехавшая с Греции, рассказала, что на Западе уже все готово для принятия лжемессии”[284]. Эта “монахиня” – она, что, член оргкомитета по подготовке прихода антихриста, если может столь авторитетно и категорически заявлять: “Вся программа выполнена, все намеченное к визиту уже готово”?

Или: “По свидетельству св. отцов, завершающий историю Страшный Суд по земным меркам будет длиться недолго, сколько шестопсалмие на утрени”[285]. Но какие это отцы? Нельзя ли конкретнее: кто именно? В советские времена студенты бойко рапортовали на экзаменах по “диамату”: “Карлмаркс—Фридрихэнгельс писал…” А сегодня в церковной среде сплошь и рядом слышишь: “Отцы учат…”, “Святии отцы рекоша…” Уточняющих ссылок обычно не приводится. Слыша такие тотальные формулы, лучше сбить спесь с самозваного «патролога» серией вопросов на тему «А теперь конкретно: имена! пароли! явки!» Кто сказал? В какой книге? Кому? В какой ситуации? И не сказали ли Отцы по этому вопросу еще и нечто другое?".

Недоверчивым оком христианин должен взирать не только на то, что преподносится ему из внецерковного мира. К сожалению, и внутри церковной ограды велика вероятность того, что вместо хлеба получишь камень. Не всякая церковная газета, брошюра, книга несет в себе учение Церкви. Не всякая проповедь, сказанная с амвона, православна. Не всякая история, рассказанная прихожанами, верна. Именно многообразие церковной жизни делает столь настоятельным вопрос: где же именно Церковь высказывает именно свое учение?

Если же вы сегодня увидите, как кто—то упрощенно отвечает на этот вопрос и начинает размахивать фразой "народ – хранитель Православия", будьте осторожны: это очередной "демократ—реформатор". Он себя и своих друзей отождествил с "церковным народом" и на этом основании чувствует себя "вселенским судьей".

Наконец, третий признак человека, уже готового встать в ряды "православных протестантов" – это боевой клич "молчанием предается Бог!". Например: "мы не можем и не имеем права молчать, ибо молчанием, по слову святителя Григория Богослова, предается Бог"[286].

Обычно эту фразу цитируют, обосновывая свое право на критику нестроений в церковной жизни. "Православие погибает! Епископы предали Православие! И если мы смолчим – произойдет то, от чего предостерегал св. Григорий Богослов: молчанием предается Бог!". Свое право на выглядывание и на оглашение грехов иерархии, свое право на самозваную цензуру многие православные публицисты и сплетники обосновывают этой цитатой. И напрасно.

В творениях св. Григория Богослова действительно есть выражение "молчанием предается Бог" (Слово 21, похвальное Афанасию Великому)[287]. Но считать эти слова выражением позиции самого св. Григория все же затруднительно.

Не питая ни малейшей симпатии ко всем оттенкам арианства, св. Григорий, однако, видит, что борьба с ересью порой причиняет душевный вред и самим же православным – ибо вызывает в них слишком разрушительные эмоции и понуждает их прибегать к слишком неправедным методам борьбы и полемики: "Непосвященные стали судьями преподобных, произошло новое смешение – в собраниях народных рассматриваются предметы священно—таинственные; от сего незаконное исследование жизни (епископов), наемные доносчики и суд по договору; одни несправедливо свергаются с престолов, другие возводятся на их место, и у сих, как чего—то необходимого требуют рукописаний нечестия, и чернила готовы, и доносчик подле"[288]. И вот в контексте полемики с ультраправославными и произносит св. Григорий ставшую знаменитой фразу: «Настоящее сие потрясение ничем не лучше прежде бывших, потому что им отторгнуты от нас все любомудрые, боголюбивые и заранее сожительствующие с горними мужи, которые хотя во всем другом мирны и умеренны, однако же не могут перенесть с кротостью, когда молчанием предается Бог, и даже делаются весьма браннолюбивыми и неодолимыми (ибо таков жар ревности), и готовы скорее ниспровергнуть чего не должно, нежели пренебречь должное».

Итак, те, кто говорят, что "молчанием предается Бог" – отторгнуты от общения со св. Григорием собственным "браннолюбием"… В другом месте подобные люди св. Григорием именуются – "Некоторые из числа чрез меру у нас православных" (Слово 3)[289].

Защищая Православие (или то, что тебе кажется таковым) легко изувечить свою собственную душу – возомнить себя спасителем Православия, избранным пророком Божиим, посланным для вразумления "обезумевших" церковных управителей. Итог такой полемики очевиден: конец мира (eirhnh) в одной, отдельно взятой душе полемиста. Не об этом ли осаживающие слова свт. Игнатия Брянчанинова: "Не покусись своею немощною рукою остановить всеобщее отступление"[290]? Какие плоды пожнет человек, организующий в Японии пикеты против цунами? Недобрую славу чудака и собственное раздражение по поводу всех остальных людей, которые не готовы терять время на пикеты вместе с ним, да еще глухую ненависть к правительству и к природе, которые не хотят к нему прислушиваться…

А слежка за епископами – не лучшее средство к достижению стяжания Духа Святаго. И те, кто оправдывают свою диссидентскую похоть лозунгом "молчанием предается Бог", прежде всего показывают, что святоотеческие творения читают они поверхностно и невнимательно – приписывая отцам те умонастроения, от которых они как раз отстранялись. Впрочем, скажу словами преподобного старца Иоанна. Его спросили: "Если я нахожу что—нибудь полезным для некоторых: должен ли я сказать это, не будучи спрошен о сем? И если брат, которого это касается, старше меня или клирик: сказать мне или промолчать? – Отцы сказали, что хорошо говорить Бога ради, хорошо и молчать Бога ради"[291].

У этих людей, которые "не могут молчать" (а, значит, стали орудием страсти), свое, альтернативное богословие[292], альтернативные святыньки, иконы и святые (Пелагея Рязанская, Иван Грозный, Григорий Распутин…). Их издания нетрудно отличить – вместо иерархического благословения, благословения Патриарха на них стоит рекламный лэйбл – «По благословению старцев»[293].

Если преодолеть иллюзию, будто протестанты всегда "босолицые", и представить себе их с нестрижеными бородами – то станет заметно сходство психологических типов.

В изданной этими кругами брошюре, призванной доказать, будто "принятие ИНН равнозначно отречению от Христа"[294], есть главка «Основные критерии истины». Ее первая, исходная фраза: "Правда Божия в оценке и решении каких—либо затруднительных вопросов проявляется через церковное правило: vox poppuli[295] – vox Dei (глас народа – глас Божий). И если решения Священного Синода, даже поместного Собора встречают неодобрение народа и противоречат Священному Преданию, то значит, эти решения ошибочны и не имеют никакой силы для церковной полноты”[296].

Интересно – и какой же это собор принял такое “правило”? Где, в каком церковном источнике авторы сей брошюры его вычитали (да еще и с орфографической ошибкой)? Не меньше поражает и решимость этой группки говорить от имени всего “церковного народа”. Что вообще эта “группа товарищей” имеет в виду под “Священным Преданием” (одна из глав той же брошюры названа “Проблема персональной кодификации и Священное Предание”, но не содержит в себе ни одной библейской или святоотеческой цитаты)?[297]

У “народных реформаторов” уже сложилась внутренная готовность к бунту. Естественно, эта внутренная установка выявляет себя по мельчайшему поводу. Например, не встал тобольский архиепископ Димитрий в ряды пикетчиков, требовавших запрета концерта Бориса Моисеева (открытого гомосексуалиста) – и тут же делается глобальный вывод: “Наряду с откровенными врагами России священноначалие Московской Патриархии тоже противится национальному и духовному возрождению русского народа. Вот и в Тюмени церковная власть не захотела взять под свой омофор стояние православных против растления молодежи. В угоду местным властям правящий архиерей – архиепископ Тобольский и Тюменский Дмитрий (Капалин) – в очередной раз промолчал, спрятавшись в своей резиденции, а по его примеру и местное духовенство сделало вид, что ничего не замечает. Казалось бы, они должны сами возглавить протест, объединиться с теми членами Церкви, которые защищают свою веру и опаленное огнем и горем Отечество. Ан, нет! Они промолчали. Но это молчание из того разряда, "которым, – по слову святых отцов, – предается Бог"! И ведь если бы Тюменский архиерей был единственный! Но ведь таких как он, похоже, большинство. Вся церковная верхушка преклонила выю пред этой жидовской властью и рабски ей угождает… На примере Тюмени явственно видно, как паства и церковноначалие оказались здесь по разную сторону баррикад, и в случае с содомитом Моисеевым, и в случае религиозной экспансии иноверцев. Увы, это становится характерной картиной в нашей Церкви. Решая насущные проблемы современной церковной жизни, православной общественности сначала приходится "победить" собственное священноначалие, напомнить нашим пастырям об их святых обязанностях сохранять чистоту веры, отстаивать права и интересы православного народа, – и только потом уже воевать с чиновниками светскими"[298].Когда—то такая волна мирянского активизма уже разрушила церковную жизнь: именно активность братств способствовала уходу украинского епископата в унию. Да, у нас обычно говорят, что братства Православие спасли. Но реальная их роль в становлении унии была сложнее.

Для ее уяснения надо держать в уме время и место действия. Время – XVI век. Век Реформации. Место действия – Польша. Та Польша, которая едва на сорвалась сама в протестантство. Реформация и католическая Контрреформация разворачивались на глазах польской окраины ("Украины").

Львов (тогдашнее его имя – Лемберг) был типичным европейским городом, а львовское братство – типичным бюргерским союзом (Это то, о чем у нас часто забывают: братства это не проявление духа так называемой соборности; они создавалось по образцу западноевропейских бюргерских городских объединений).

И, как это свойственно бюргерским союзам 16 века, братства не избежали искушения пореформировать Церковь. Например, луцкое братство явно склонялось к протестантским акцентам на "всеобщее священство мирян": "Несть духовный ни людин, но вси есмы едино во Христе Иисусе"[299]. Глава же Львовского братства князь Острожский писал, что нужна реформа церковной жизни, включая «таинства и другие человеческие изобретения» («поправить некоторых речей в церквах наших, а звлаща около сакраменту и иншых вымыслов людских»)[300]. Исследователи же характеризуют взгляды князя Острожского как экуменические (у Острожского даже был свой проект унии)[301].

Контакты братчиков с протестантами известны. Но важны не столько действительные протестантские симпатии и планы братчиков, сколько то, как они воспринимались епископатом. А с этой тоски зрения братчики казались протестантствующими[302]. Себя же братчики считали полномочными толкователями канонов. Интересно, что если церковная власть на Западе не разрешала мирянам читать Библию, то в Западной Руси Виленский собор 1509 года запретил мирянам чтение Кормчей книги – то есть сборника канонических правил[303].

Безобразий в церковной жизни было много. Братчики считали, что если они возьмут контроль над церковной жизнью, то она улучшится.

Вот описание тех событий известнейшим украинским историком (причем настроенным антикатолически):

"Братчики следили за чтением и жизнью своих членов, делали им указания… Когда братчики предложили этот новый устав на утверждение антиохийскому патриарху Иоакиму, патриарх, насмотревшись перед тем на беспорядки в украинской церкви, был чрезвычайно обрадован таким высоким настроением. Он не только одобрил их намерения, но снабдил различными поручениями и правами, дотоле неслыханными: братчики должны были следить также и за духовенством, доносить о замеченных беспорядках епископу, а если бы епископ противился и не поступал по закону – то и ему они не должны повиноваться как врагу правды. Патриарх постановил также, чтобы все прочие братства повиновались Успенскому Львовскому. Это были чрезвычайно широкие права, коренным образом изменявшие все церковные порядки, и пожалованы они были братству без нужды и неосмотрительно, т. к. неизбежно должны были повлечь за собой недоразумения и столкновения с духовенством. Но так поступил не только Иоаким[304], а и константинопольский патриарх Иеремия, приехавший два года спустя (1588) и утвердивший эти распоряжения…[305] Чрезвычайно широкие права по отношению к духовенству и епископам, сообщенные львовскому братству патриархами[306], было весьма опасным и ненужным подарком, так как во влекали братство в совсем лишнюю борьбу с духовенством и много повлияли на то, что православные епископы начали искать себе защиты у католической иерархии. Как только Львовские братчики, исполняя поручение патриарха Иоакима, взялись заводить порядки среди местного духовенства, сей час же вышла у них из—за этого ссора с владыкой Балабаном – ссора совершенно ненужная! Гедеон Балабан был довольно обpaзованный владыка, с добрыми намерениями, и до сих пор поддерживал просветительные стремления братства, но не мог стерпеть, когда эти «простые хлопы» начали вмешиваться и указывать ему, что должно быть и чего не должно быть. Гедеон не покорился, проклял Львовское братство[307] и начал чинить ему всяческие неприятности. А когда патриарх Иеремия, приехав на Украину самолично и разобрав дело на месте, стал еще более решительно на сторону братства и освободил его из—под власти епископа, то владыка Гедеон был этим так огорчен, что обратил ся к своему недавнему врагу, архиепископу львовскому, и просил, чтобы тот освободил украинских владык из—под власти патриархов. Так Гедеон стал из всех украинских владык «чиноначальником отступления от патриархов». Это был очень горький плод необдуманных патриарших распоряжений. Но не только в этом случае оказалась несчастливой рука патриархов в их вмешательствах в дела Украинской Церкви. Патриархи не разбирались в здешних отношениях и не знали их; но когда к ним обращались в разных вопросах, они распоряжались очень решительно[308]. Иеремия поступал резко, необдуманно, не очень разбираясь в делах; распекал владык, угрожал запрещение, проклятиями. После выезда опять посылал разные распоряжения, менял и переменял, ставил своих наблюдателей (экзархов) над епископами и снова устранял, и не всегда можно было разобрать, кого слушать, так как появилась бездна разных греческих пройдох, выманивавших деньги, называясь архиепископами, патриаршими послами и пр."[309]

В общем, в глазах епископов – свидетелей Реформации в Германии и Польше – братства выглядели протестантским мирянским движением бюргеров[310]. У восточных патриархов западнорусские епископы не нашли защиты от местного протестантизма (точно также и в ХХ веке константинопольский патриарх поддержал русских обновленцев). И тогда без давления польских властей, вопреки желанию католического епископата они приняли унию. Странно звучит? Но и в самом деле польского короля Сигизмунда III тогда не было в стране, а без его согласия не могли созываться церковные соборы. Так что и униональный Брестский Собор король не признавал еще целый год. Что же касается католического епископата, то ему было ненавистно все православное, и потому католические прелаты хотели не унии (которая все же позволяла сохранить внешний распорядок православной жизни), а всецелого ополячивания и окатоличивания…

Потом, после собора, братства и в самом деле стали защитниками Православия. Но до него их роль в появлении унии была куда как неоднозначна…

Главный урок из тех событий: и братства бывают не правы.

На наших глазах снова складывается полуподпольное мирянское движение. Впрочем, в сегодняшней церковной ситуации есть изрядная и объективная новизна.

С одной стороны, никогда в истории Церкви не было такого числа знающих, грамотных, образованных людей. История еще не знала такого общества, которое сложилось в XX веке – общества всеобщей грамотности.

С другой стороны, чрезвычайно дешево стоит распространять информацию и потреблять ее, то есть купить книгу или даже издать ее сегодня отнюдь не затруднительно. Книга, в том числе и церковная, никогда не стоила так дешево, как сегодня (томики Ленина, напечатанные в советский период, не в счет).

С третьей стороны, никогда не было в Церкви такой свободы слова. Сегодня в Церкви отсутствует цензура: и внешняя (общецерковная), и внутренняя.

Как работала цензура "внешняя" (внешняя по отношению к распространителю некоей книжки) рассказывается в книге Ирины Грицевской "Индексы истинных книг". Оказывается, житие Василия Нового с мытарствами Феодоры на Руси XVI—XVII веков относили к апокрифам: "А Василии же новый и Андрей Уродивы и Мефодий Патрьский и странник подобает о сих вещаго и ведущаго вопрошати, аще истинна есть". Именно в "Житии Василия Нового" содержится описание видений, подробно повествующих о посмертных мытарствах… в XIX веке цензор профессор Московской Духовной Академии П. С. Казанский боролся с подобными текстами: “Чаще издаются повести, полные самых странных чудес, одним словом, духовные романы о мытарствах, жития Андрея Юродивого[311], Иоанна Новгородского и т.п. Все эти сочинения представляются большей частью безграмотными. Сколько приходилось исправлять или останавливать книжек, направленных к распространению суеверных понятий в народе. Сколько раз ко мне приносили житие Киприана и Иустины, домогаясь пропуска. Совесть не позволяла, хотя из Четьи—Минеи выбрали. Ругатели духовной цензуры знают ли эту неустанную службу цензуры духовному образованию народа?"[312]. Св. Филарет Московский также предупреждал, что «Видения, имеющие свою истину, не всегда удобно обращать в общие догматы. Вы догматствуете о мытарствах, а потом приводите изложение посмертных состояний из св. Макария, который ни слова не говорит о мытарствах. Отсюда родятся затруднительные вопросы»[313].

Сегодня же именно эти "духовные романы" (дополненные уже прямыми "интервью" с бесами) заполонили церковные лотки.

И это потому, что нет еще и внутренней цензуры. Нет цензуры традиции, цензуры вкуса. Традиция – это вкус, то есть предрассудки. Предрассудки в самом буквальном смысле слова: то, что "перед рассудком", что впитано человеком прежде, чем начал работать его личный критический рассудок. Современные церковные люди – это поколение, о котором можно сказать словами Андрея Вознесенского: "расформированное поколенье, мы в одиночку к истине бредем". Внутренняя цензура – это церковная традиция, впитанная человеком или с молоком матери, или полученная в ходе нормального, очного богословского образования.

Нет внутренней цензуры вкуса, нет цензуры официальной, но еще и нет цензуры образовательной. Сегодня среди издателей церковных книг или редакторов газет трудно найти человека хотя бы с семинарским образованием, не говоря уже о духовно—академическом. Поскольку большинство из издателей и редакторов – неофиты, это означает, что маловат у них и личный опыт роста в Православной Церкви. В итоге – от имени Церкви тиражируются "попса" и дурь. Тут уж не приходится удивляться, что к церковным прилавкам находят свой путь настоящие монстры – книги, содержащие самые дикие суеверия. Для примера: "Одному из моих друзей, никак не хотевшему расставаться с привычными страстями, старец сказал, что ему не удастся в этой жизни отмолить свои грехи, но по милости Божией ему предстоит родиться бычком. Бычок в смирении проживает свои год—два, жуя то, что дают и идя туда, куда ведут, пока не зарежут и тем самым не освободят к лучшей жизни. Приятель этот рано умер… Вообще, блаженный утверждал, что почти вся домашняя скотина, за исключением собак – люди. Лошадью, отрабатывает грехи тот, кто мало трудился, коровы тоже люди, а волком становится тот, кто мучил людей"[314]. Увы, эта книга издана в православном монастыре, а не в бурятском дацане…

А на серафимовских торжествах 2003 года в Дивеево паломникам раздавали листовку следующего содержания:

"Свидетельства старца Самуила – Боговидца нашего времени. Пророку Ездре было велено Господом писать книги 40 дней. Взять с собой пять человек, которые быстро и красиво пишут, пойти в поле и писать. И написано было всего 94 книги. Из них 24 книги по повелению Божию Ездра бросил в народ, пускай все читают, достойные и недостойные, а 70 книг передал из народа мудрым. Этими книгами заканчивается странствие земной твари и самой земной природы, переход в нетление. Апостол Иоанн, написавший "Откровение", хотел уже пустить в народ эти 70 книг, но Господь рабу Своему запретил голосом с Неба: "Скрой и не пиши сего! Ибо сокрыты и запечатаны слова сии до последнего времени''. Но вот пришел час раскрыть эти книги и читать их. И вот тайна: первые 24 книги, которые даны народу, чтобы читали, т.е. знали их,– это 12 пророков и 12 апостолов. Старый и Новый Завет – Библия. А 70 книг передали, как бы с народа, мудрым. Это будут и уже есть вблизи пришествия Христова 70 избранников Божиих в честь семидесяти апостолов, которых Господь избрал и послал на проповедь во время Его земной жизни. Вот вам тайна открыта. Ездра написал их, – т.е. наименовал книгами. А они – люди, через которых Дух Святый передает миру неизреченную премудрость Божию. Этим современным апостолам дано больше ведения о Боге, не смотря на то, что с теми вращался Христос. Господь возвестит избранникам Своим те тайны, которые до сих пор были сокрыты от земнородных. А теперь угодно Богу, да знают и люди то загробное, что знали до сих пор только Ангелы. И все эти 70—ть суть не только мужчины, но и женщины, и именуются они этим именем – Апостолы—Боговидцы. Одной из этих 70—ти книг был д.Самуил[315]. Но он говорил: «Я самый старший возрастом среди этих 70—и. Это живые книги—люди, и самый большой дар мне дан. Нести его очень тяжело». Д.Самуил жил в Сумской обл., Тростянецком районе. В 50—х гг. д.Самуил получил дар Боговидения, после чего стал браться в Царствие Небесное и ад, видеть блаженства рая и муки ада. Отслужит в Земной церкви, а потом ему показывают, где мучились и как их выводили из ада, куда поместили эти души после причащения в Белградской церкви. Про ад он пишет: «Эти муки я видел многократно потому, что забирал благодатиею Божией из ада всех тех людей, которых повелел оттуда забрать и отвести в рай Сам Господь Иисус Христос». Господь милостив ко всем грешникам. И самоубийц милует, и не крещенных. Но, конечно, много зависит от земного ходатая. Господь через Самуила выводил и самоубийц, и иноверцев. Иисус Христос говорил д.Самуилу: ''Когда служить обедню, оплачивай служебные просфоры и бери по 5 маленьких просфор. Тогда кровь с 5—и ран Моих вопиет к Отцу Небесному и Он прощает грешников." В небесную горницу дедушки Самуила (так называли хатку, где он жил, Ангелы) приходили и Иисус Христос, и Пресвятая Богородица, многие святые, Архангелы и Ангелы. Особенно много молился он о матерях, сделавших аборты. Он видел мучения абортных детей в аду, видел, как после покаяния их матерей деток из ада забирают Ангелы, а после службы в Земной церкви в Небесной церкви в присутствии Матери Божией Архангелы их крестят, нарицают имена, причащают и отводят на 3—е Небо. После его смерти /он отошел ко Господу 11.03.85 г./, остались дневники и письма его духовным чадам, из которых мы можем получить истинные знания о загробном мире. На исповеди нужно сказать священнику, что делала аборты и предохранялась. Сколько делала – говорить не надо. Так сказала Матерь Божия. Потому что сколько абортов скажет мать—убийца, столько Сатана и отдаст детей ее из ада ее Ангелу—Хранителю. А может быть, там больше чад безымянных. Ведь аборт один, а душ погублено может 2 или 3. При абортах мать—убийцу из Книги Жизни вычеркивают. После покаяния в абортах опять записывают. Как мама записала свое имя на обедню /или отец/, ее /его/ Ангел—Хранитель летит в ад и забирает деток, и отводит их на 1—е Небо. Там их переодевают из адской одежды в райскую и кормят. И там они будут ожидать до того дня, когда на Земле за них будет служиться обедня. И тогда Ангел Хранитель несет деток в большую Белградскую церковь, которая находится на границе рая и ада. В ней непрестанно служат Архангелы в присутствии Матери Божией. Если мать не крещенная, то детей из ада забирает Сама Матерь Божия. Если им больше 7—и лет, то они уже мучились, а до 7—и лет они, хотя еще и не мучаются, но томятся, ожидая мучения. Через эту Небесную церковь проходят все души, которые мучились в аду: и взрослые люди, и абортные. Все—все, кого вымолит Земная церковь, все заводятся в эту Белградскую церковь, и кто крещен, тех только причащают и отводят в paй, а абортных крестят и нарицают имена, потом причащают. Примечание: Обедни за абортных детей служат не все церкви. Самой известной из них является макарьевская церковь г. Киева".

Ну где же современные этнографы? Неужели не понятно, что именно в таких местах, как Дивеево, куда стекаются народные паломники со всей страны, и надо исследовать народные верования? И к сожалению надо сказать, что эти бредовые листовки паломники уносили, а не выбрасывали…

Теневое сознание вышло на свет. Замечательно: теперь тень стала виднее, ее пристальнее можно разглядеть, а потому можно с ней дискутировать по дневным правилам – открыто.

Чем опасно отсутствие внутренней и внешней цензуры в эпоху грамотности и издательской дешевизны?

Если человек вообще неграмотен, живет своим огородиком, своей семьей, обычным приходским распорядком, то с него любая идеология сходит как с гуся вода. Он недоступен глубинному воздействию модных идеологем (ср. "пролы" в романе Оруэлла "1984").

Человек по—настоящему образованный тоже недоступен идеологической обработке: он знает, что надо десять раз проверить, прежде чем поверить какой—то сплетне.

А вот человек полуграмотный – он научился читать на свою голову, но не научился брать дистанцию от прочитанного. Он охотно верит листовкам и газеткам. А, значит, он становится управляемым. Его легко превратить в часть толпы, чего—то требующей и против чего—то протестующей (что требовать и когда протестовать – укажут листовки). Именно это является новым феноменом нашей церковной жизни.

В результате та теневая фольклорная культура, которая всегда была в Церкви, начала выплескиваться наружу. Всегда, во все времена алтарники сплетничали про попов, но только сегодня начали издавать свои газеты (типа "Русь православная", "Сербский крест", "Русский вестник" и т.п.). Всегда бабушки пугали друг друга рассказами про "сглазы" и "колдунов". Но только сегодня про это начали писать книжки. Всегда "калики перехожие" разносили по свету весть о его завтрашнем конце и уверяли, что они точно знают, что где—то на чужой стороне уже родился антихрист, и скоро он пожалует к нам. Но лишь сегодня их рассказы записываются на диктофоны, а потом публикуются в книжках типа "ИНН – печать антихриста" да озвучиваются по радио голосом Жанны Бичевской.

Впрочем, уже и из уст приходских священников модно услышать проповеди о том, что архиереи – такой тормоз церковный, который не позволяет народному благочестию прославить народных святых (под коими опять же понимаются Иван Грозный и Григорий Распутин). При встрече с такими декларациями соглашаешься: да, батюшка в данном случае совершенно прав. Архиереи – это тормоз. Только слово тормоз – хорошее слово. Надо тормозить, не торопиться, потому что иногда, когда все сползает в какую—то пропасть, имеет смысл притормозить – чтобы не захлебнуться в этом вполне большевистском и протестантском пафосе. Мол, мы – народ, мы сейчас всей колхозной массой поднимемся на борьбу всех одолеем, хотя темные силы с панагиями нас злобно гнетут… Это все тот же приступ обновленчества.

У этих людей уже сформировались диссидентские привычки, привычка бунтовать. Когда я говорю о них, я отчасти говорю и про себя самого. Потому что я легко мог бы оказаться в их рядах – вся инерция моего нецерковного воспитания меня туда толкает. Интеллигенту трудно быть вместе с властью. Для него неестественно власть поддерживать. Он себя очень уютно чувствует в диссидентском подполье, особенно если оно более или менее безопасное: ты им фигу показал и спрятался, а на самом деле тебя никто и не преследует. То есть психологически я понимаю, почему эти люди там, но все—таки надо хоть чуть—чуть церковно взрослеть и церковно меняться.

Их листовки и газеты, проповеди и шепотки капля за каплей учат не доверять церковной иерархии: "большинство из нынешних архиереев бесконечно далеки от всякой истинно—духовной жизни. Но Бог не без милости. Придет время, и Господь Сам укажет нам такового. И когда сие произойдет, то лжепастыри—клоуны в страхе будут сами бросать свои рясы и побегут из России… Зыбко наше положение – положение гонимых "маргиналов" и "экстремистов" в родной Церкви. А они, облеченные чинами и златыми ризами, твердо стоят на ногах. За ними – закон, официальное признание, земное основание, права, поклонение теплохладной паствы, непрерывная копеечка, гарантии, дружба с сильными мира сего! Так мы и маемся – по виду вместе, по духу – давно врозь! Враги Православия, – вовсе не "заблудшие" – сознательно выбрали свой путь, и он не совпадает с нашим. В нынешних условиях мы просто не имеем права ждать пробуждения их совести, страха Божия – это преступление перед Богом и Отечеством! Они к покаянию неспособны. Как же к ним относиться? Со святою ненавистью и кроткой беспощадностью!"[316].

В общем, сегодня революционные настроения столь сильны и массовы, что не замечать их уже нельзя. И тут уже и я обращаюсь к архиереям и молвлю им на нашем, церковно—славянском наречии: "Владыки, дорогие, да ведь под вашими афедронами кафедры уже горят!".

Особенно отчетливо реформаторский потенциал заметен у ревнителей прославления Ивана Грозного…

Дискуссия об отношении к Ивану Грозному касается самых глубин церковной этики. Это вопрос о том, есть ли ограничения в средствах у церковного человека, преследующего цель, которая ему представляется предельно (беспредельно) благой.

У религиозного человека есть риск сорваться в большевизм. Большевизм был обречен на террор. Самое дурное в его практике было следствием самого высокого в его проповеди. Слишком уж велика была поставленная цель – счастье всего человечества на все будущие века. Эта цель – абсолютна в сознании ее служителя. Но абсолют именно потому и абсолют, что ни с чем не соотносим. В сиянии абсолюта растворяются все "частности" "великого пути". Все средства слишком малы для столь великой цели – и потому ни одно из них не может быть однозначно плохо. Это Император Николай II мог задуматься: а стоит ли ради сохранения своей власти или власти династии проливать кровь сотен людей? А Ленину над такими вопросами даже смешно было бы размышлять: по сравнению с безмерным счастьем миллионов, прыгнувших—таки "из царства необходимости в царство свободы", что значит жизнь нескольких тысяч, сломавших свои шеи в этом всемирно—историческом прыжке?! "Наша цель – оправдать наши средства".

Что—то похожее искушает и церковнослужителя: благо Церкви – это абсолют, и ради него, кажется, можно… Можно смолчать, можно поддакнуть, можно подписать, можно подтвердить, можно приговорить… В христианстве есть противовес этим искушениям Евангелие, молитва к Распятому за нас, традиция ежедневного покаянного труда. Но это все так легко забывается в суете нужных, еще более нужных, совсем неотложных дел…

Василий Розанов, юродивый русской философии[317], задался как—то вопросом: «Каким образом христианство, столь к человеку благожелательное, однако пришло к инквизиции? Ведь перелома из „да“ в „нет“, перелома в убеждениях, в вере, в идеалах мы при этом нигде не наблюдаем! В этом—то все и дело, что разлома нет! Нельзя сказать, исторически не было, что 1000 лет „гладили по голове“, но потом „начали жечь“. Ничего подобного! Никакого перелома, реформации, бури: тихое веяние. Веет, веет, гладит волосы, сладко, съедобно, веет, опять веет, горечь, опять сладко, еще слаще, веет, веет, чей—то раздался стон, но все замерло, веет, веет, выпали гвоздики, выпали иголочки, кого—то укололи, смертельно, веет, веет, хорошо ли, дурно ли, все мешается, все непонятно уже, веет, веет. Инквизиция вошла в Церковь „дифференциалами“… Никто не заметил ее! Когда те 5—6 кардиналов, которые постановили „сжечь“ и действительно „сожгли“ кого—то, то никому решительно не пришло на ум спросить, не „впали ли они в ересь?“, „не отделиться ли нам от них?“»[318]…

Правду ведь сказал. А с нами не случилось ли и не случится ли так же или того хуже?

И если для "Основ социальной концепции Русской Православной Церкви" вопрос о цели и средствах ясен, то все же нельзя столь же оптимистично сказать о том, что творится в умах всей многомиллионной Церкви. По выражению священника Владимира Зелинского, границы церковного почитания государственной власти еще с византийских времен остаются без должного надзора. И далее о. Владимир продолжает: "Всякая власть развращает. Абсолютная же власть вызывает трепет мистический… Сегодня власти, которая вызывает трепет, как бы нет. Но уже из одного предвкушения ее выплывает фигура сакрального хозяина, большого любителя "морали от держиморды", благосклонного к "чадцам", недругов же властным рыком удерживающего… Хозяина пока не видно, но нимб ему уже готов. И поскольку нимбу все же неуютно висеть в пустоте, воскрылия трепетов относят его на века назад, примеривая к венценосному челу садиста и бабника – словно бы не положено вере обходиться без обожания, ужаса и грозы. Конечно, если считать по трупам, Грозному до Сталина далеко – не та эпоха; но вот по части лжи он, пожалуй, поядовитей будет: генсек все—таки и постов не соблюдал, и поклонов не бил и орден пытальщиков и убийц не выдавал за монашеский"[319].

Те, кто сегодня восхваляют Ивана Грозного, себя прочат в опричники. Они не умеют любить и – им нужен "святой образец" для оправдания их ненависти. Неужели в этом – Традиция Православия? Нет. Реформатором, через колено ломавшим Россию, был Иван Грозный. Модернистами являются его нынешние почитатели.

Они ни во что не ставят голос Патриарха (который ясно высказал свою оценку их притязаний). Столь же решительно отметается ими голос церковного, литургического предания.

Литургическое предание выразило себя в службе святителю Филиппу Московскому, в частности в июньской службе, где в каноне на утрене содержится вполне ясная характеристика того человека, чье вмешательство в судьбу святителя Филиппа было столь трагическим. Этот человек не называется по имени, но ведь понятно, о ком идет речь и кто там называется "новым фараоном" и "новым Иродом".

Конечно, с точки зрения академического богословия можно сказать, что не всегда голос литургических текстов фактографически достоверен. Можно было бы на эту тему устроить дискуссию. Но чтобы ее развернуть, чтобы заглушить голос литургического предания, нужно столько эшелонов аргументов пригнать! Подлаживать литургию под свои политические "вкусы" нельзя. Иначе это будет откровеннейший модернизм. Я не хочу быть модернистом, поэтому я лучше поверю голосу литургического предания.

Есть еще голос церковной агиографии: в Житии свт. Филиппа ясно говорится о роли царя в его смерти. Но опричные модернисты прямо говорят о том, что Житие свт. Филиппа содержит "ложь"[320]. Для модернистов чудеса (которые, как им кажется, совершают написанные ими же «иконы» тех персонажей, в святости которых они уверены) важнее, чем праведно—назидательная жизнь самого этого персонажа. Поэтому они считают неверным «представление о том, что каждое житие должно быть назидательным для православного человека. Это не совсем так. То или иное житие может быть назидательным, а может быть и только констатацией каких—то известных фактов. По крайней мере назидательность не критерий святости»[321]. Понятно: какая уж назидательность в Иване Грозном…

Есть еще голос церковной истории. Мы верим в то, что история – это пространство диалога Бога и людей, в то, что церковная история и русская история – это часть священной истории, продолжение библейской истории. И поэтому голос исторического предания для нас очень значим. Так вот, когда царь Алексей Михайлович пожелал перенести мощи свт. Филиппа в Москву, Никон отвез на Соловки царскую грамоту – "молю тебя, разреши согрешение прадеда нашего царя Иоанна, совершенное против тебя завистию и несдержанною яростию". Это значит, что в церковном сознании XVII века в конфликте св. Филиппа и Ивана Грозного виновной стороной считался Царь.

А вот голос соловецкого инока Герасима Фирсова. Он пишет "Службу на перенесение мощей свт. Филиппа, митрополита Московского и всея Руси в Соловецкую церковь Преображения" – то есть еще до возвращения св. Филиппа в Москву. И тут читаем: "По истинне побарая, мужески царя обличил еси, им же в заточение отсылаем неправедно от престола отгоняешися нов, яко вторый Златоуст"[322].

Тот же инок составил житие св. Филиппа. Конфликт царя и митрополита тут передается так: "Некогда же благочестивому царю Иоанну, завистию лукаваго врага от праваго на горшее яко человеку мало уклонившемуся, царство бо свое странно некако и не составно разделити восхоте, и от сего неповинных много крови пролитие бысть, блаженный же со всяцем дерзновением царя о сем поучая обличив и многими лжами к нему оклеветан быв и от престола со многим бесчестием и ранами царскою силою отгнан и в заточение в град Тверь, в монастырь святых триех отрок послан быв. И там блаженную кончину за Христа страдалчески подъят: сановник бо некий, Малюта именем, прослутием Скуратов, от царя послан быв, иже с лестию к праведному пришедъ, благословения царю на дело недостойно прося, и заятъ подглавием страдалческая святого уста"[323].

В "Похвальном слове на перенесение мощей св. Филиппа, митрополита Московского и всея Руси" инок Герасим повествует подробнее:

"…Неправе некогда скипетры правяще без сомнения обличил зело мудре и разумне, подобясе пророком Илии и Крестителю. И еже о благочестии подъят гонения же и изгнания… О всепагубныхъ совещаний: единство державы царствия его странно некако и не составно в разделение привести покушается пребеззаконный и того самого наветника державе своей и ратника быти научает лукавый, яко меч того наостри на християнское множество и левъски люте гневом дыхати устроив яко многу бы во области его неповинных быти кровию пролитию! Вси же убо иже тогда святитилие и вельможи, ови страха ради и прещения, ови же прелестнаго сего света санов ради высоты и дароношения, хотению самодерьжца повинуются ни единому же супротив глаголющу. Приходит убо царь в церковь Божия Матере, приступает же к нашему сему новому богопроповеднику, возвещает совет неключим, просит благословен быти на дело недостойно благословения. Чтоже убо? Доблестная душа не содрогнуся страхом, но глаголаше: подобаше ти, рече, о царю, отвращати же ся и ненавидити богомерзких языческих обычаев же и законов, и державы царствия разделением не возмущати. К сим же и се вашему богохранимому разуму созерцати подобает, яко ни единого же от согрешающих, аще и праведне, яростию мучити лепо, понеже слепа есть страсть ярость: не может от горшаго лучьшее разсудити. Лепо ти, царю благий, косну быти в мучение повинных. Жительство согласно вере молю тя показати, зане елико убо преимеет кто начальством толико должен и добродетельми первенство имети… Тем же, царю благий, аще и страх державый твоея на всех будет и вселенную всю аще повинеши, прогневаеши же Бога не по заповедем Того житие управляя, не пользует тебе обладательство вселенныя, пришедши смерти внезапу… Слышавше же сия царь от святаго, показуя на прочих соньма святителй, глаголет: виждь, рече, о честный отче, яко вси сии единомыслени суть нам и не супротив глаголют, но по нашему изволению нас благословляют и сего ради многу честь и славу и дерзновение имеют в нашей державе… Паки же к сему страдалец рече:… не тако убо, о царю, не тако Богом власть и свое спасение строити подобает еже веселитися убивьственными кровми соплеменных, но обидимым подати помощь и содеяти ослабу скору, мучити же согрешающих косну быти… Чюдитися убо царь благодерзновению мужа, изменяет убо образ и ин из иного быв, рыкнув, яко лев, и гневом люте дхнув на святаго и всякого огня зелнейши яряся, бесчестием, изгнанием и мук нестерпимых томлением тому претяше и последнее смертию безчеловечною жития пременити обещаваше"[324].

И наконец, для меня как человека, который не является специалистом по русской средневековой истории, значим голос ведущего церковного специалиста по этому периоду – архимандрита Макария (Веретенникова). Он всю свою жизнь занимается XVI веком – веком Ивана Грозного. Он монах, архимандрит. Его статьи об Иване Грозном в "Журнале Московский Патриархии" и газете "Радонеж" говорят о тех фактах в жизни грозного царя, которые не оставляют шансов на его прославление в лике праведников… Вновь говорю: для того чтобы оспорить выводы ведущего специалиста, церковного человека, всю жизнь посвятившего изучению этой тематики, нужно иметь очень много серьезных аргументов, а не отбрехиваться по принципу "Ах, это ж иностранцы сказали, а они всегда врут". Несомненно, в том мифе об Иване Грозном, который сложился в европейской историографии, есть много лжи. Но и нельзя думать, что раз иностранцы солгали в одном, значит, и все остальные их сообщения – ложь. Это тоже некорректно.

Ну, а столь впечатляющее наших реформаторов изображение Иоанна Васильевича в нимбе просто выдает меру их незнакомства с русской историей. Ведь нимб в иератической живописи – это не только знак личной святости, но и знак святости того служения, которое нес изображенный человек. Далеко не все люди, чьи изображения сопровождаются нимбами, прославлены Церковью. С нимбом изображали себя на монетах своей чеканки и св. князь Владимир, и непрославленный Церковью князь Ярослав Владимирович, и анафематствованный Церковью Святополк Окаянный (убийца своих братьев – свв. Бориса и Глеба)[325].

Именно модернисты, некоторые из которых открыто мечтают об "опричной революции", и видят в Грозном "посвященного эзотерика":

"Грозный был еще и тончайшим православным эзотериком. Иоанн IV утверждает благой, в целом, характер смерти. Одна из главных задач инквизиции заключалась в том, чтобы провести грешника через некий ритуал духовного созерцания, обусловленного умерщвлением плоти. Долгие страдания постепенно делают человека невосприимчивым к физическим ощущениям, к запросам собственного тела. Разум, свободный теперь от телесных мучений, неожиданно открывает для себя новые функции, ранее ему неизвестные. Таким образом, наступает стадия просветления Разума, когда он, освободившись от материального тела, начинает свободно впитывать в себя божественные энергии высших сфер. Все это чрезвычайно легко накладывается и на опричный террор, который несомненно представлял собой одну из форм православной инквизиции. Иоанн Грозный и его верные опричники отлично осознавали свою страшную, но великую миссию – они спасали Русь от изменников, а самих изменников от вечных мук. А вот еще одна цитата – из текста, написанного иностранцем Шлихтингом, очевидцем многих тогдашних событий: "Однажды пришел к тирану некий старец, по имени Борис Титов, и застал тирана сидящим за столом… Тот вошел и приветствует тирана; он также дружески отвечает на приветствие, говоря: "Здравствуй, о премного верный раб. За твою верность я отплачу тебе неким даром. Ну, подойди поближе и сядь со мной". Упомянутый Титов подошел поближе к тирану, который велит ему наклонить голову вниз, схватив ножик, который носил, взял несчастного старика за ухо и отрезал его. Тот тяжко вздыхает и подавляя боль, воздает благодарность тирану… Тиран ответил: "С благодарным настроением прими этот дар, каков бы он ни был. Впоследствии я дам тебе больший". Под этим большим даром имелась ввиду смерть, смерть от руки Царя, избавляющего от загробных мучений"[326]. «Святой преподобный Корнилий, игумен ПскоВо-Печерского монастыря, дерзал называть в монастырской летописи Помазанника Божьего – Царя Иоанна Васильевича Грозного “антихристом”… Казнив игумена Корнилия, Государь Иоанн Грозный спас его для жизни вечной, не допустил полного падения его в прелесть»[327].

А ведь это логично: кто не может зажигать людей радостью своей веры, в конце концов будет сжигать тех, кто поводы к своей радости нашел на стороне. Такие люди живут жаждой Опричной Реформации.

Если вы хотите понять, в чем кошмар "русского бунта, бессмысленного и беспощадного", послушайте новейшие псени Жанны Бичевской. Это было удивительная певица в 80—е годы. Городские романсы, потом народные песни, казачьи, песни иеромонаха Романа до середины 90—х годов она исполняла вдохновенно и талантливо.

А затем она стала петь стихи своего мужа. "…И не будет зоны, лагерей и тюрем, все враги России будут казнены. Мы врага настигнем по его же следу и порвем на клочья, Господа хваля…" Слушаешь такое и задаешь лишь два вопроса. Первый – где здесь поэзия? Второй – где тут христианская совесть?

Погубило же то, что она всерьез мнит себя пророчицей, учит всех и вся. На церковном языке это называется словом "прелесть": человек слишком серьезно начинает относиться к себе самому, слишком доверяет своим откровениям, интуиции, впечатлениям и мнениям. Она выступает в новом жанре – концертов—проповедей. Когда музыка – нечто десятичное, а главное – сказать свое слово, жестко обличая всех и вся, хоть президента, хоть Патриарха.

"Тут же прозвучало "Россия будет вновь свободной, и мир падет к ее ногам!". Затем еще конкретнее: "Русские плюют на власть Америк и Европ!" И после этой фразы Жанна в приступе священного гнева прокричала: "Чтоб они сдохли все!""[328]. Гнев Бичевской направлен не только на «Запад», но и на церковную иерархию, отказывающуюся перенести титул «Искупителя» с Христа на царя Николая II.

Впрочем, вот подробнее это ее интервью:

"– Вы считаете, что в России еще что—то можно спасти? – Физическая смерть должна дойти до конца. Как в Писании сказано: "Аще не умрет, не оживет". Умереть должна Россия физически. Враги будут потирать руки, но из—за России начнется Третья мировая война, начнется дележка. Война будет между Китаем, Европой и Америкой. А Россия будет вне войны. Война будет несколько часов всего, но весь Запад будет обескровлен, инфраструктура вся будет нарушена. И вот под это дело выйдет Антихрист и вроде бы прекратит войну, даст всем мир, у него и ящики с товарами под землей приготовлены, но за это люди будут должны брать на себя карточки с его знаками. Антихрист будет говорить, что карточку можно потерять, поэтому знаки нужно переносить на тело – на чело и на правую руку, чтобы человек не мог перекреститься. – Вы действительно ощущаете себя пророком? – Абсолютно. Я очень грешный человек. Вот смотрите, я узнала, что там яма: "Не ходи туда, ты провалишься! Там яма. Она хорошо завуалирована, но если ты пойдешь туда, то провалишься". Я уже подошла к яме, и святые сказали мне: "Туда нельзя ходить!" Я должна предупредить человека? Или я должна ждать, что он подойдет к этой яме, провалится и не вылезет. Какая же я христианка после этого? Потому и сказано: "Знайте дела Антихристовы и говорите о всем щедро", чтобы люди прозревали. Последние времена будут, когда к власти придут красные – коммунисты, потом будет война с Китаем, а там конец. Китай избран мечем Божиим. Но дальше Урала царская Голгофа их не пустит. Будет огромное переселение народов. Все побегут спасаться в Россию. Это будет огромная империя на два года и восемь месяцев, потом Суд Божий, и все. После ядерной войны будет страшное время: ядерная зима, солнца не будет. Потом будет адская жара, океаны будут кипеть. – Значит ли это, что Жанну Бичевскую в Эстонию тоже Господь послал пророчествовать? – Наверное, Господь меня сюда прислал. Я служу Богу и царю. Я себе—то не принадлежу. Ад уже полон! И не только мирскими – монахами и священниками, даже архиереями полон ад!"[329].

Позиция Бичевской ясна: и Патриарх, мол, не то делает, и попы меня не понимают. А я вот, пророчица, спасаю Россию и Церковь вопреки пассивности духовенства.

По сути Бичевская уже в секте. Она сама дала ей имя – "царская православная церковь"[330]. Там вместо Христа «Царь—Искупитель», газетно истолкованный Апокалипсис и кругом враги, которых она мечтает «порвать на клочья, Господа хваля».

Ну, в самом деле, не в Московской же Патриархии ей быть, если она питает свою душу мутными пророчествами некоей "блаженной Пелагии Рязанской"[331]. Вот пример пелагииных советов: «Скажи мне, а что, если убить колдуна?!». Она сразу мне ответила: «за колдуна – золотой венец от Господа!». Причем кандидата на убийство можно определить самому по такому, например, критерию: «Если кто—то сам ворожит или приколдовывает, то сам же первым делом и будет непременно отрицать существование магии и колдовства. И это – первый признак!»[332]. О том кошмаре, который новоявленная секта «пелагиан» тиражирует по стране (теперь и через Бичевскую) мне приходилось писать в книге «Оккультизм в Православии» (М., 1998). Церковное отношение к Бичевской было выражено в резолюции Рождественских чтений 2003 года: «В последние годы ряд изданий, объявляющих себя борцами за Православие, в том числе… радиопрограмма Жанны Бичевской “От сердца к сердцу” осуществляют пропагандистские кампании, которые, несомненно, способны привести к расколу в Церкви. Не предлагая читателям никакого положительного, спасительного для души опыта церковной жизни, эти издания подтасовывают факты церковной истории, искажают основы православной веры и в конечном итоге формируют сектантское сознание»[333].

Отчасти, я думаю, что это проблема ненайденного духовника или, точнее, неправильно найденного духовника. Не нашлось в ее жизни мудрого Гэндальфа, который сказал бы ей: "Многие из живущих заслуживают смерти, а многие из умерших – жизни. Ты можешь вернуть ее им? То—то же. Тогда не спеши осуждать и на смерть"[334].

Люди такого типа ("самоцены" – ценящие себя), ищут чего—то необычного. Жанна Бичевская – необычный, талантливый человек, кстати, это тот человек, которого Булат Окуджава считал своим сценическим преемником. И ей казалось, что ее духовным советчиком тоже должен быть кто—то необычный.

Я помню, когда читал книгу Вересаева "Пушкин в жизни", где собраны воспоминания современников Пушкина, больше всего меня поразила в этой книге смерть поэта. Жуковский пишет, что когда все поняли, что это конец, он предложил Пушкину "исполнить долг христианина". Это речевой штамп, в XIX веке означавший предсмертную исповедь и причастие. К некоторому моему изумлению, пишет Жуковский, Пушкин с легкостью и радостью согласился. (Удивление было еще и потому, что умирающие люди часто не верят в то, что они умирают. Отсюда и их суеверие относительно соборования: если пособоруешься, то точно умрешь. До сих пор некоторые боятся собороваться. На деле же – "соборование по намереньям Церкви есть врачевательное таинство, возвращащее здравие, а не приготовление к смерти"[335]).

Когда же Пушкин с радостью согласился, его спросили, за кем из батюшек послать, Пушкин ответил: это не важно, просто батюшку из соседнего храма. Он мог бы потребовать митрополита или святого. А он – первого попавшегося батюшку. Вот такое умение открыться простому приходскому священнику, не искать особо одаренных, особо гениальных – признак хорошей церковности человека. А у нас сегодня как? Даже грехи мои особые, нестандартные, поэтому и открыть я их могу только особо одаренному священнику. Вот встретится мне какой—нибудь суперюродивый, суперпрозорливый, ему я, так и быть, исповедуюсь, окажу честь. А обычному "отцу Василию" – ни в жисть!

Мне кажется, что Бичевская тоже искала каких—то особых старцев. А кто ищет, тот найдет. И она, очевидно, нашла нечто такое "духовно—прозорливое" и самоуверенное со всеми вытекающими последствиями.

О ее авторском "богословии" верно сказал архиепископ екатеринбургский Викентий: "– Владыка, в Екатеринбурге проходил концерт Жанны Бичевской. Он вызвал немало вопросов у прихожан. Как относиться к ее творчеству и к тому, что она говорит? – Да, к сожалению, у нее есть взгляды, которые не совсем соответствуют нашему пониманию о Церкви и священнослужителях, а также о спасении и искуплении грехов человеческого рода. Она не понимает этого, считает себя авторитетным богословом, богословские вопросы неправильно преподносит людям. А так, конечно, у нее есть хорошие песни о России и патриотизме. Талант у нее есть, и цель вроде хорошая. Это, конечно, очень хорошо. Но, что касается церковных и богословских истин, то тут надо быть осторожнее. – Владыка, вновь было несколько звонков на тему прошедшего концерта Жанны Бичевской. Если в прошлый раз вопросы задавались о богословских заблуждениях этой певицы, сейчас они больше касаются поведения духовенства. Люди были смущены бурной реакцией нескольких священнослужителей во время концерта. Не лучше ли им было подойти к певице для вразумления после концерта? Имеет ли право священник так себя вести? Что делать этим людям, если они впали в грех осуждения тех священников? – Осуждать, в любом случае, нельзя. Да, священнослужители не выдержали и начали дискуссию во время концерта из ревности к славе Божией, но речь там шла об искажении догматических истин. Они хотели предостеречь людей, которые слушали эти слова, от неправильного понимания догматов Церкви. Священники, которые встали во время концерта и начали вести дискуссию, сделали это из уважения к народу. Они не хотели, чтобы кто—нибудь впал в какое—то заблуждение. Конечно, они могли бы начать эту дискуссию потом, в узком кругу, чтобы диспут был только с Жанной Бичевской. Тогда, конечно, было бы проще понять, какие истины искажает певица. Да, желательно было вести этот диспут в другой форме, но то, что произошло, произошло только из ревности к славе Божией, поэтому тут нельзя осуждать священнослужителей"[336].

Увы, нездравые суждения Жанны Бичевской востребованы определенным процентом духовно нездравых церковных людей, опричниками—реформаторами. Не стоит удивляться этому. Если вы приходите на исповедь в храм, то первое, что вы слышите – честные слова священника перед исповедью о тех, кто собрался вокруг него и о нем самом: "Пришел еси во врачебницу, да не неисцелен отыдеши". То есть Церковь сама себя считает больницей. Больницей в которой лечатся не переломы рук, а переломы души. Давайте честно скажем, что церковная людьми зачастую весьма и весьма нездоровыми: болезнь одного, бывает, заражает других, реверберирует, отражается, переходит на других.

Еще один фирменный знак русской реформации – Григорий Распутин в нимбе.

Позиция Патриарха Алексия ясна: "У многих вызывает недоумение, что в некоторых храмах за церковным ящиком продаются книги о Григории Распутине, изображающие его как святого человека"[337]. «Необходимо сказать еще об одном темном пятне нашей дейст вительности. В последнее время появилось довольно много цветных, прекрасно изданных, с позволения сказать, „икон“ царя Ивана Грозного, печально известного Григория Распутина и других темных исторических личностей. Им составляются молитвы, тропари, величания, акафисты и службы. Какая—то группа псевдоревнителей Православия и самодержавия пытается самочинно, „с черного хода“ канонизировать тиранов и авантюристов, при учить маловерующих людей к их почитанию. Не известно, действуют ли эти люди осмысленно или несознательно. Если осмыслен но, то это провокаторы и враги Церкви, которые пытаются скомпрометировать Церковь, подорвать ее моральный авторитет. Если признать святыми царя Ивана Грозного и Григория Распутина и быть последовательными и логичными, то надо деканонизировать митрополита Московского Филиппа, прп. Корнилия, игумена ПскоВо-Печерского, и многих других умученных Иваном Грозным. Нельзя же вместе поклоняться убийцам и их жертвам. Это безумие. Кто из нормальных верующих захочет оставаться в Церкви, которая одинаково почитает убийц и мучеников, развратников и святых? Если же эти люди действуют не вполне осознанно, а подчиняясь своим эмоциям, своей жажде сильной власти, олицетворяемой Иваном Грозным, своему стремлению увидеть в России, наконец, порядок вместо того морального и криминального беспорядка, в котором мы все еще находимся, то им бы следовало понять одну элементарную истину, много раз доказанную всей человеческой историей. Несправедливость и зло невозможно победить, искоренить внешним насилием и другим злом. Жестокостью и насилием, которые сами по себе есть зло, но которые иногда используются для достижения якобы добрых целей, можно на какое—то время ограничить проявления зла; страхом можно загнать зло в подполье, вглубь, но там оно будет продолжать расти и умножаться, будучи недоступным внешнему давлению. Корень зла не вовне, а внутри человеческой души, в отсутствии или искажении моральных ценностей, в греховной воле, в потемнении сознания. победить зло, исправить жизнь можно только осознанным глубоким покаянием, изменением всего строя жизни, возвращением на путь добра и правды, то есть к Бoгy»[338].

Но сторонники распутинской святости ссылаются на благословения покойного отца Николая Гурьянова… Слухи о добром отношении к этим личностям старца Николая Гурьянова могут оказаться правдой. Но не надо путать свою жизненную ситуацию с ситуацией отца Николая. В жизни человека такого склада, как отец Николай, осталось лишь одно чувство – любовь. Ревнители же прославления Ивана Грозного живут ненавистью, жаждой мести и злобой оттого, что не у них власть в обществе и в Церкви.

Любовь же всему верит, по слову апостола Павла и все истолковывает в лучшую сторону[339]. Я по себе помню: лет 20 назад, когда я только приходил в Церковь, среди тех, кто встречал меня у церковного порога, были люди, от которых я впервые услышал о царской семье как о мучениках, о Григории Распутине как об оклеветанном подвижнике. Знаете, я с радостью на это реагировал. Ведь сама установка советского юноши, уходящего из СССР и приходящего в Православие, такова – пропаганда все врет. И когда мне говорили: ты знаешь, на самом деле и вот об этих людях тоже советская пропаганда сказала неправду, – для меня было только радостью сразу же с этим согласиться. Для христианина одна из величайших радостей – узнать, что человек, о котором тебя приучили думать плохо, на самом деле другой, и иметь возможность сказать: «Слава Богу! Число истинных христовых слуг в нашем мире было или есть больше, чем я думал». Конечно, это очень радостное ощущение. Нормальная реакция верующего сердца на такую весть может быть только радостной: «Вот здорово!».

Это было на уровне эмоций. Но оказывается, для церковного человека недостаточно просто жить по велению своего сердца, по первой эмоциональной реакции. Даже такие добрые чувства надлежит проверять[340] и смотреть: насколько исторически и богословски обоснованна дошедшая до тебя версия, к каким духовным и иным плодам поведет согласие с ней.

Так вот, у отца Николая Гурьянова, я думаю, была нормальная церковная установка на доверие и на приятие доброй информации о другом человеке. А вот возможности проверить эту информацию не было. Не было у него возможности рыться в архивах, расспрашивать историков, и поэтому получилось так, что он (и о возрасте нужно помнить) стал в этом смысле заложником людей, окружавших его и фильтровавших поступавшую к нему информацию.

То, что происходило вокруг о. Николая в последние годы его жизни понуждает меня поставить такой вопрос. Подчеркиваю – это вопрос, а не утверждение.

Нам известно, какие бывают облики старения и угасания у людей обычной жизни, не преисполненных благодати. Мы знаем, что ум теряет былую остроту и силу, бывает, что человек начинает жить в каком—то своем мире, будучи не в состоянии усваивать новую информацию, критически воспринимать приносимые к нему мнения окружающих его людей.

Отец Александр Ельчанинов сравнивал умирание с переводной картинкой. Сквозь плотную непрозрачную оберточную бумагу (тело) сама картинка (душа) еле видна. Картинку опускают в воду, а затем начинают отделять обложку. И вот в ту секунду, когда воздух попадает между обложкой и самой картинкой – последняя становится или еще более тусклой, чем прежде, или совсем невидимой. Но картинка не исчезла: еще немного – и она станет такой красивой, какой мы ее еще не видели.

То, что в нашей обычной жизни такое потускнение бывает, это очевидно[341]. Конечно, очень хочется, чтобы в Церкви все было иначе, чем в светской жизни. И все же – может ли Господь попустить, чтобы нечто подобное произошло в жизни подвижника? Или же в жизни старца не может быть проявлений обычной человеческой старости? Ограждает ли Господь своих избранников от такого рода вещей? Я боюсь, что хотя бы временами отец Николай не миновал этого.

Начало и конец земной жизни схожи. В детстве человек зависим от своего окружения и ведом им. О детстве святых мы знаем хотя бы со слов преп. Варсонуфия Великого, что влияние детского окружения и юношеского образования может влиять на мнения святых и в последующие годы их жизни. Каждый человек – даже святой – остается человеком своего времени и несет в себе некоторые предрассудки своего века, иногда не замечая их расхождения с Евангелием. Поскольку и пока это расхождение не замечено – оно и не может вмениться во грех. Однако, поясняет собеседник Варсонуфия преп. Иоанн, если бы такие отцы помолились, чтобы Господь просветил их ум и по этим вопросам – неточностей удалось бы избежать: “они не просили Бога, чтобы Он открыл им, истинно ли сие учение, и потому Бог оставил их при собственном их разумении”[342].

Но и о старости сказано: "егда же состареешися, ин тя препояшет и поведет". Старый что малый… И в старости может придти к человеку такое же состояние не всецелой свободы в своих реакциях и мнениях, такая же зависимость от того, какие люди тебя окружают.

Так что в вопросах исторических я предпочту верить историкам, а не затворникам.

Историки же, у которых есть возможность копаться в архивах и проверять, где ложь из одного лагеря, а где ложь из другого лагеря, в итоге вырабатывают более взвешенную позиция, но все равно не в пользу Григория Распутина. В пример могу привести священника, который очень много сделал для прославления царственных мучеников – протоиерея Георгия Митрофанова из Санкт—Петербурга. Он лучший церковный специалист по русской истории начала XX века, член синодальной комиссии по канонизации святых и именно ему было поручено разобрать все аргументы против канонизации царственных мучеников. И он, работая в архивах, шел шаг за шагом – Ленский расстрел, Кровавое воскресение, Григорий Распутин, разбирая, что и как там было. Его выводы по этой теме как раз достаточно определенны. Да, мы можем понять, извинить и простить отношение Государя и особенно Государыни к этому человеку, от которого зависела жизнь их сына. Но доброе отношение не стоит принимать за индульгенцию. Увы, есть слишком много свидетельств о мраке который все—таки был в глубине этой личности.

Второй человек, который тоже немало способствовал канонизации царственной семьи, – протоиерей Александр Шаргунов – считает, что атака на царскую семью с использованием имени Григория Распутина ведется уже второй раз. В первый раз это было при жизни царя, когда попробовали связать в единый узел Государя и Григория Распутина и удар по Григорию Распутину был ударом по Государю. Второй раз их пробуют связать воедино сегодня. Отец Александр считает это продолжением старой провокации: связав воедино в общественном мнении царскую семью и Григория Распутина, потом обратиться к реальным фактам из архивов, нанести удар по Григорию Распутину, но тем самым уже и по всей Церкви: "видите, Церковь ни в чем не разбирается и она всякого проходимца в лике святых прославляет". Чтобы не рисковать слишком многим, необходима осмотрительность. Естественно, эта осмотрительность не исключает дискуссии[343].

Наконец, я не могу забыть рассказ, поведанный мне в марте 1999 года в Стокгольме баронессой Людмилой Александровной Ляндезин—Трубецкой. В канун октябрьского переворота ее отец увез свою семью из опасного Петрограда на дачу – под Выборг. Поскольку затем эта территория отошла к Финляндии, они оказались в безопасности. Со временем постоянным гостем их дома стал Воейков – человек из ближнего Государева окружения. Подросшие барышни расспрашивали гостя о придворной жизни и, конечно, о Распутине. Воейков подтвердил, что Распутин обладал целебным даром и не раз спасал наследнику жизнь. Проблема была в том, что порой Распутин бывал настолько пьян, что его нельзя было везти во дворец, а помощь была необходимо срочно. Тогда к нему подтаскивали телефон, и Распутин, по телефону беседуя с Царевичем, останавливал кровотечение… Поскольку мне неизвестны православные святые, которые в пьяном виде творили бы чудеса, приходится признать, что Распутин к их числу не принадлежал. Мне кажется, что Распутин – это просто экстрасенс; Кашпировский начала ХХ века.

И если и впрямь мироточит его фотография или "икона", то меня это нимало не впечатляет. Мироточили даже языческие статуи. Мироточат иконы в жутчайшей секте по имени "Богородичный центр" (она же "Церковь Державной Божией Матери"). Поэтому само по себе кроВо-, слезо—, миро—точение не является аргументом святости того или иного изображения, тем более персонажа.

Тот, кто мироточение образа считает высшим аргументом, не устоит перед лестью антихриста. Ведь и враг Христов в конце времен создаст чудотворный образ: "И дано ему было вложить дух в образ зверя, чтобы образ зверя и говорил и действовал так, чтобы убиваем был всякий, кто не будет поклоняться образу зверя" (Откр. 13,15).

Когда—то, еще будучи семинаристом, я услышал, что сатане Господь не попускает принимать облик Божией Матери, и потому все видения Богородицы истинны, а тот, кто эти видения созерцает, не может быть в прелести… Несколько месяцев этот тезис не давал мне покоя: сердце хотело ему верить, а разум сопротивлялся. Наконец, стало понятно, кто же запустил эту благочестивую "пулю" в церковных обиход: товарищ Янкельман; он же гражданин Береславский; он же "епископ Иоанн" из "Катакомбной Церкви", в конце 80—х вместе с Якуниным возглавлявший клуб "Церковь и перестройка", а затем стяжавший известность как лидер "Богородичного центра" и "Церкви Божией Матери Преображающейся". С помощью этого благочестивого но самодельного "предания" он хотел получить индульгенцию для тех оккультно—эротических откровений, которые он сам распространял от имени якобы являвшейся ему Богородицы.

Вот так же опасно строить свою веру на чудесах мироточения: мол, если где—то что—то мироточит, то там и есть правда[344].

При объяснении же почитания Распутина Царственными Страстотерпцами, не стоит забывать, что царская семья – это типичная семья русских интеллигентов, со всеми комплексами русской интеллигенции. Среди этих комплексов – жажда простоты, народничанья, такой воспитанный поколениями в русской интеллигенции комплекс вины перед простым мужичком и соответственно жажда опроститься, припасть к лону народа. И тут это лоно явилось в виде Распутина. Особенно важно "опроститься" и слиться с "народушком" было для императрицы, немки, сознательная задача всей жизни которой – обрусеть, стать матерью для русского народа, к которому она приехала. Эта сознательная установка породила очень много добрых вещей, но одно – распутинское – последствие оказалось печальным. Кроме того, не будем осуждать мать за то, что она так дорожила жизнью своего сына…

После вышесказанного, полагаю, не покажутся преувеличением слова патриарха Алексия, сказанные им при посещении Санкт—Петербургского подворья Валаамского монастыря в сентябре 1998 года. Здесь Патриарх призвал духовенство и верующих "хранить единство Православной церкви, потому что есть люди, которые пытаются посеять сомнения в умы еще не окрепших в вере людей в правильности действия священноначалия. Особенно заметно это стало в последнее время, когда видно желание некоторых сил разделить народ церковный, породить в Церкви раскол и тем самым ослабить ее. Есть и государственные деятели за рубежом, считающие Русскую Православную Церковь своим врагом и открыто заявляющие, что она препятствует дальнейшему расчленению России. Эти силы используют различные средства, в том числе оплачивают труд критически пишущих о Церкви и ее священноначалии"[345].

Полагаю, что нет нужды доказывать, что в мире есть весьма влиятельные силы, не заинтересованные в возрождении сильной и самостоятельной России (например, вряд ли в этом заинтересованы транснациональные монополии).

Неумно было бы предполагать, что у этих кругов есть люди, умеющие думать и просчитывать вперед. Вспомним, что Збигнев Бжезинский свою книгу о геополитики назвал "Большая шахматная доска". Это верно: в шахматах надо уметь думать за своего соперника, просчитывать и его возможные ходы и его реакцию на твои действия.

Сегодня не секрет, что в западных элитах были и есть специалисты по истории и культуре России (достаточно вспомнить о госсекретаре США при Буше—младшем Кондолизе Райс).

А знакомство с историей России показывает, что в тяжелейших кризисах она оказывалась неоднократно. И все же – выходила. Причем из некоторых кризисов – под влиянием слова Церкви, на волне духовного подъема.

Может быть, кто—то скажет, что это было давно и в XХI веке слово религиозных проповедников ничего уже не значит? Но и у американских геополитиков занозой в памяти ноет иранская революция. В 1978 году успешно развивавшийся проект по вестернизациии Ирана был сорван. Свой, воспитанный на Западе шах (Реза Пехлеви) сверху прилагал усилия к тому, чтобы "традиционное" (то есть не—западное) общество переняло западные стандарты жизни и мировоззрения. Но народ Персии последовал слову религиозного проповедника – аятоллы Хомейни. И про—западное правительство было сброшено, Иран стал "исламской республикой" и проблемной зоной для американского стратегического планирования. А затем и мусульманский мир в целом стал зоной разноликого бунта.

Понятно, что строителям нового мирового порядка не хотелось бы видеть проявлений подобного непослушания в восточно—христианском мире. Но чтобы управлять наследниками православно—византийской цивилизации, надо ее изучить. И вот под занавес ХХ века США становятся всемирным центром византологических исследований. Но если вкладываются серьезные средства в изучение истории Православия, то приобретенные знания, наверно, будут потом использовать…

Так как же должен действовать центр, перед которым поставлена задача блокировать церковное возрождение в России?

Первый и самый простой рецепт – предпринять попытку религиозной американизации России. Секты американского происхождения и в самом деле чрезвычайно бойко начали свое шествие по России в начале 90—х годов. Но стать сколь—либо заметной общественной силой они так и не смогли.

Второй рецепт – это мутирование самой Православной Церкви. Но как бы западные и прозападные СМИ ни лоббировали экуменически и модернистски ориентированных российских проповедников, они все же оказались маргинализированны в самой Церкви.

Третий рецепт – парализация жизни Церкви через провоцирование в ней самой раскола. То есть перенос украинской ситуации в Россию.

Но как организовать раскол в сообществе людей, которые всей своей историей и каждой проповедью предупреждаются о гибельности раскола? Как втянуть в раскол тех, кто помнит слова Златоуста: "Грех раскола не смывается даже мученической кровью"?

Вот тут и настает пора присмотреться к русской церковной истории. Так устроено наше церковное сознание, что оно чутко реагирует на любую "левизну". Все, что хотя бы шепотом заявляет о возможности и необходимости пересмотра древних уставов, сразу отвергается. В итоге веками устоялось у нас своего рода косоглазие: все косимся влево, опасаясь угрозы оттуда. А вот справа образовалась зона слепоты. Слева муха не пролетит. Зато справа хоть танковая колонна проедет – а слишком многие церковные люди будут думать, что все нормально, что и тут мера и граница не нарушены. "Левые" расколы у нас не приживались. Единственный удавшийся раскол в русской церковной истории – это раскол, который шел под "правыми" лозунгами: "больше верности старине!".

Таково "заветное начало греков: частичку уступи, все поползет и расползется. Хоть оно и правда – отчасти, но нельзя же оставаться всему как есть неизменно. Подле неизменяемого есть и изменяемое. Вот эту сторонку как бы они угадали как следует"[346]. Страх перед новизной настолько велик в русском церковно—народном сознании, что может с испуга столкнуть в новизну радикальнейшую.

Чтобы парализовать церковный страх перед расколами – надо сделать “обезболивающую инъекцию” в церковное сознание: “Да, раскол неканоничен. Но каноны—то написаны для нормального течения церковной жизни. А сейчас времена ненормальные. Времена сейчас антихристовы, а потому цепляться за старые каноны нет никакого смысла. Ведь время антихриста – это время подмен”. Анти—христ – это “вместо—Христос”. Раз настало это время – ищи подмен. Все должно быть ложным. И прежде всего – ложной должна быть Церковь.

Так уже было в русской истории – в XVII веке. Сработала цепочка ассоциаций: реформаторский Собор 1666 г. – “три шестерки” – время антихриста, а значит время подмен (и это при том, что в пору проведения этого Собора летоисчисление на Руси велось не от Рождества Христова, а от сотворения мира, и, значит, никто из его организаторов в "лето от сотворения мира 7175" и представить не мог, что есть какие—то три шестерки в дате этого собрания).

Если на дворе – антихрист, то Церковь просто должна быть неправильной. А значит, с ней нужно порывать и бежать от нее на поиски “правильной веры”. Именно религиозный долг велит попрать древние каноны и нарушить церковное единство…[347] Так что баловство в увлекательные игры под названием “найди признаки последних времен” может обернуться очень печально – причем задолго до “последних времен”.

Вот и в последние десять лет газета за газетой, листовка за листовкой бьют в одну и ту же точку: "последние времена – неправильные епископы". А бесплатная рассылка газет, листовок и брошюр соответствующего содержания заставляет задуматься об источнике финансирования этих дорогостоящих проектов. Просто ли это не—церковные деньги или же в конце концов прямо анти—церковные?

Сами активисты "русской реформации" в большинстве своем, полагаю, не осознают, что же именно они делают и какой реальной программе служат. Но и боевики "Аль Каиды" тоже вряд ли осознавали, что служат реализации геополитических планов, разработанных далеко за пределами мусульманского мира.

Сколь странные люди и проекты стоят за спиной "правых реформаторов", можно показать на четырех примерах.

Первый – свидетельство архиепископа Белгородского Иоанна: "Когда мы задались вопросом: кто же финансирует выпуски тех газет, что "борются" против ИНН, то оказалось, что это люди, которые входили в так называемый Ротари—клуб – известную масонскую организацию. Они напрямую финансировали эти протестные выражения людей, которые в некоторых епархиях даже поставили верующих на грань раскола…"[348].

Второй пример – из Суздаля. В Суздале есть малопочтенная секта, именующая себя "Российской Православной (Автономной) Церковью". Ее ядро составляет странная смесь откровенных циников и умников. А за ее спиной маячит тень главного ельцинского пиарщика "политтехнолога" Глеба Павловского. 29 июля 2003 года "синод" этой секты выпустил послание на горячую тему – "о номерах". Вывод этого послания: "Будем помнить, возлюбленные, что запечатал себя печатью Антихриста тот, кто живет нераскаянно в рабстве греху, кто оскверняет свою совесть принятием ИНН"[349]. Циники вряд ли всерьез озабочены борьбой с грехами своей «паствы». Умники не могут не знать, что налоговые номера не могут быть «печатью антихриста». А вот с точки зрения политтехнологии ход очень грамотный: подогреть нестроения в православном мире по поводу «номеров», спровоцировать церковный раскол и далее реализовывать излюбленную стратегию «управляемого хаоса».

Третье свидетельство о раскольнических перспективах нынешних церковных диссидентов уже из Москвы.

В ноябре 2004 года состоялся "поместный собор" некоей "Истинно—православной церкви", которую возглавляет "митрополит" Рафаил (Прокопьев)[350]. В прошлом полковник Советской армии, получивший тяжелое ранение в бытность свою военным советником на Ближнем Востоке, он читал доклад громким командирским голосом. Одна из обсуждавшихся тем – немедленное избрание своего «патриарха», альтернативного Московской Патриархии. «Одна не представившаяся соборянка лет 35 агитировала за немедленное избрание патриарха, восклицая, что иметь патриарха – “это здоровско, супер”»[351].

Входит в эту группу и "Апостольская православная церковь" во главе с "митрополитом" Стефаном (Линицким). Линицкий – модернистский художник, достаточно модный в 80—е годы. Его картины обычно изображали столпы света, спускавшиеся на подобие лучей прожектора от неба к земле, и святых, передвигавшихся в этих лучах на фоне православных храмов. В общем – вполне визионерски—оккультная живопись, перенасыщенная эзотерической символикой.

Так вот, – "Во время перерыва корреспондент "МН" разговорился с отставным полковником медицинской службы Александром Головко, который пришел на Собор в военной форме и активно ратовал за восстановление патриаршества. Полковник обратился к вере недавно, после ухода на пенсию из Военно—медицинской академии, и посвятил себя проповеди чудес, источаемых иконой Божией Матери "Воскрешающая Русь". Головко ездит с этой иконой по России и странам ближнего зарубежья, тщательно фиксируя чудеса. По его словам, самыми впечатляющими являются чудеса "астрономического свойства", например, необычное поведение солнца, которое "вращается, пульсирует, прыгает крестом, разделяется, излучает сияния". Некоторое время назад икона находилась в Троицком соборе Дивеевского монастыря, и к ней началось массовое паломничество. По неизвестным причинам – возможно, опасаясь, что новая святыня "затмит" старую, мощи преп. Серафима, – монастырское начальство спрятало икону. Теперь полковник Головко путешествует с ее списками, один из которых висит в [катакомбном] храме св. Рафаила. Собор, выслушав рассказ полковника, совершил особое прославление иконы "Воскрешающая Русь"" (там же).

Эта "икона", выполненная в бело—голубых тонах израильского флага, по мнению не только художника—"митрополита" Линицкого, но и "Русского вестника" и "Руси православной" должна обеспечить спасение России. Свою "святыню" полковник Головко со товарищи навязывает весьма жестко. Так, епископу Ставропольскому Феофану они, предъявив свою икону, сказали: "Владыко, поцелуй эту икону, иначе мы всем скажем, что ты жид!".

Я не "жид", но как человек, немало изучавший оккультизм в разных его проявлениях, могу сказать, что сие произведение подлежит исследованию в рамках именно сектоведения (или психопатологии). Палитра красок этой "иконы" характерна именно для оккультной живописи: резкие переходы тонов, холодный колорит. На обложках журнала "Наука и религия" такого рода шедевры можно найти в большом количестве. Но именно в таком оккультно—живописном стиле исполнена и картина "Воскрешающая Русь", которую новые опричники пытаются навязать для общецерковного почитания.

Да и "митрополит" Рафаил до того, как объявить себя таковым, занимался экстрасенсорикой. Затем же – "Исчезла табличка "Целительский центр ПРОИС". Вместо нее появилась "Православная община Св. Архангела Рафаила". Исчезли "мальтийские" знаки. На службах митрополита стали именовать обычно, как и полагается, а не "хранителем врат Гроба Господня". И до сих пор по четным дням митрополит Рафаил проводит свои "целительские" сеансы, получая по 1500 рублей с каждого посетителя за получение 15 минут благодати, каждый понедельник совершаются спецслужения "ордена рыцарей—госпитальеров", в храме продаются видео—кассеты, на которых владыка Рафаил лихо изгоняет демонов из всех желающих"[352].

Чуть раньше истоки нагнетаемого внутрицерковного конфликта стали ясны в связи с болезнью Патриарха Алексия осенью 2002 года. Тогда пошли слухи о том, что сердечный приступ с Патриархом произошел вследствие бывшего ему видения: якобы ему предстал преп. Феодосий Киево-Печерский: "В том, что увидел Алексий перед тем, как с ним случился удар, он признался нескольким лицам окружавшим его, вскоре после видения, за несколько часов перед тем, как состояние его здоровья стало резко ухудшаться. При этом более всего патриарха поразил сам сверхъестественный факт, ибо, как утверждает источник, Алексий, несмотря на свой высокий церковный сан, воспринимает религию скорее как традицию и ритуал, нежели на самом деле хоть во что—то верит. Однако в видении, неожиданно посетившем патриарха, явился некий благообразный старец в монашеском одеянии, назвавший себя игуменом Феодосием Печерским (как известно, этот настоятель КиеВо-Печерского монастыря, живший в XI веке и стоявший у истоков Православия на Руси, еще при жизни почитался верующими как чудотворец, а после смерти был признан святым). Святой Феодосий стоял прямо перед патриархом, в его светлых пронзительных глазах не было гнева, но был заметен жестокий укор. Алексий передал дословно то, что он услышал от старца—игумена. "Отпали от Бога – ты и многие братья твои, и к диаволу припали, – произнес святой. – И правители Руси не правители уж суть, а кривители. И церковь потворствует им. И не стоять вам по правую руку от Христа. И ждет вас мука огненная, скрежет зубовный, страдания бесконечные, аще не опомнитесь, окаянные. Милость Господа нашего безгранична, но слишком долог для вас путь к спасению через искупление бесчисленных грехов ваших, а час ответа близок". После этих слов видение исчезло, оставив совершенно оцепеневшим Ридигера, который никогда ничего подобного не испытывал, более того всегда со скептицизмом относился к сообщениям о всякого рода чудесах"[353].

Обычно слухи такого родах окапываются в монастырях. Потом расползаются по приходам, попадают в листовки, затем в околоцерковные газетки. Но в данном случае источником слуха стал Интернет. Значит, это уже не фольклорное творчество, а сознательный "спецпроект". Люди, пустившие эту утку, достаточно умны и обеспечены, чтобы владеть интернет—технологиями и достаточно хорошо знают мир Православия, чтобы придать своей утке именно то оперение, с которым ее могут приветить простые церковные люди.

Иоанн Златоуст говорил так: посмотрите на апостола Фому, он не поверил доброй сплетне о Христе, когда услышал о воскресении Христа. Почему же вы, – говорит Златоуст своим прихожанам, – так легко верите злым сплетням о ваших священниках и епископах?

Чтобы понять яд, которым напоены подобные слухи, надо знать необычность устроения Православной Церкви. В истории известны два типа организации религиозных общин.

Один из них можно назвать харизматическим. Эта модель предполагает, что статус религиозного лидера определяется личными дарованиями человека, его особыми духовными или магическими способностями (как вариант – в исламе и иудаизме – его личным образовательным цензом). Плюсы такой модели очевидны. Ее недостатком является неустойчивость. Тут и проблема определения доброкачественности духовного опыта лидера, и проблема передачи этого духовного опыта его преемнику.

Вторая модель организации религиозной общины – институциональная. Тут именно место красит человека. Предельно ясно этот принцип выразил Эразм Роттердамский, защищая папский принцип против Лютера: "Бог излил Дух на тех, кому Он даровал должность"[354]. Плюс этой модели также очевиден: устойчивость и стабильность жизни в этой общине. Минус также нетрудно заметить: риск при передаче внешних полномочий потерять искорку духа.

В Православии же оба этих принципа совмещаются. Институционально—иерархическое понимание духовенства освобождает прихожанина от необходимости исповедовать и экзаменовать священника, к которому он обратился за совершением таинства или требы. Христианин может не расспрашивать священника о его личной духовной жизни, а просто верить, что он послужит Таинству Литургии независимо от своих личных достоинств или недостатков. Ведь в этом случае священник делится не своим, личным и наработанным, а Божиим.

Но когда речь идет о духовном совете – тут можно искать "харизматика", то есть священника с личным духовным опытом. "Старца". Вот это сочетание священства и монашества, епископата и старчества дает Православию жизненность и устойчивость. И именно на разрыв этого двуединства и направлено острие нынешней "реформации". Главный ее тезис – противопоставление "старчества" епископату (а также приходскому духовенству и богословским школам).

В этой перспективе получившую широкое распространение книжку "Духовные беседы и наставления старца Антония" нельзя охарактеризовать иначе как весьма удачный спецпроект по расколу Церкви. Рецепт его прост: конструируется рассказ о некоем благодатном старце. Имя и место его подвига шифруются (мол, не время открывать). Чудеса и подвиги добавляются в необходимом количестве. К ним добавляются нормальные святоотеческие духовные советы. Когда же читатель почувствует родное, святоотеческое в этой книжке и начнет ей доверять, ему будут предложены "новинки". Проверить ничего нельзя: ни издательство, ни автор ни даже год издания не указываются. Остается лишь верить в существование духоносного и образованного старца—исповедника, который учит, что…

Что бензин – это "адское топливо"[355]. Что библиотеки вредны – ибо «каждый человек прочитавший до тебя книжку, оставляет в ней свой отпечаток – либо благодати, либо адского провала» (с. 269). Что «многоэтажки – сатанинское изобретение» (с. 207). Что «создатели электроники бесов сажают туда толпы» (с. 185) (вот, оказывается, что творится на российских оборонных предприятиях!). Что «государство уже является главным врагом спасения» (с. 173)[356].

"Старец Антоний" представляется как человек с классическим дореволюционным богословским образованием. Он, мол учился в семинарии "за стенами Лавры" еще в царские времена (с. 16). Вот только изготовители этого апокрифа тут промахнулись: семинария в стенах Лавры поселилась лишь в конце 40—х годов ХХ века, до революции в Лавре располагалась только Академия[357].

В странной семинарии учился "старец". По его словам, "Церковь учит, что антихрист войдет сразу в каждый дом… Сколько споров вызывало утверждение, что антихрист одновременно войдет в каждый дом. И мы в семинарии спорили, еще как спорили! Только с изобретением телевизора все стало понятным" (сс. 62 и 223). И где же это он нашел такое "учение Церкви"? В Писании нет ничего подобного. И у Отцов Церкви такого "пророчества" не было[358].

И хотя апокриф уверяет, что и с богословским образованием, и с греческим языком у "старца" все было великолепно, тем не менее он демонстрирует абсолютное незнакомство с богословским значением термина "соборный": "Если бы в отношениях властных начальник—подчиненный было только всевластие одного и глубокое смирение другого, то не было бы необходимости и в Соборности Церкви. Но если бы не Соборность, не осталась бы Церковь и Православной – сколько раз хранителями истины оказывались одиночки, в то время как высшее священноначалие – еретики?!" (с. 83)

С образованием у "старца" плоховато. Оттого и говорит он, что "литвины, чухонцы, поляки – все испытали на себе падение, все прошли страшный путь вероотступничества, но не народ Святой Руси" (с. 257). Да уж вроде страшнее богоборчества и массового отпадения от веры и поругания святынь, чем у нас, ни у кого и не было… Но идеологическая догма тут застилает глаза "старцу". Ну, не любит он, например, городов и фабричный люд ("Все это вражеская уловка – собрать людей вместе для совместной работы на заводах, оторвать от Божьего мира. А сами заводы тоже использовать по прямому назначению – уничтожение сотворенного Зиждителем!" – с. 206). Но разве в дофабричную эпоху село было христианским? Большую часть своей истории христианство было религией горожан. И таковой оно снова становится сейчас…

О католичестве у него самые фантастические представления – "Где место человеку, придумавшему, что если папа вынес приговор, не совпадающий с судом Божьим, то последний должен быть изменен в пользу мнения римского епископа. Кажется, так звучит?" (с. 152). Нет, не так. Совсем не так[359].

Даже об истории ереси жидовствующих у него весьма странное представление: "Все (!) типографии Литвы готовили еретические книги и под видом вещей послов возами завозили в Новгород, Москву" (с. 139). Автор книжки про "старца Антония" поставил восклицательный знак после слова "все". А я бы поставил большой знак вопроса с несколькими восклицательными знаками после слов "типографии Литвы". Дело в том, что в XV веке – веке, когда в Новгороде и появилась ересь жидовствующих (объявилась она в 1471 году), никаких типографий в Литве не было. "В начале 20—х годов XVI века Франциск Скорина приезжает в Вильно и в доме богатого белорусского мещанина Якуба Бабича основывает первую в нашей стране типографию, где издает "Малую подорожную книжицу" и "Апостол"[360].

В церковнославянском и греческом языках "старец" силен ровно настолько, чтобы перевернуть смысл богослужебного выражения с ног на голову: "ад всесмехливый начатое дело высмеивания всего Божьего, духовного доведет до конца" (с. 62). Но в аду нет места для смеха. Там место плача. Христианин же может посмеяться над обманувшимся адом. "Ад всесмехливый" значит "ад, достойный всяческого посмеяния". В "Полном церковно—славянском словаре" протоиерея Григория Дьяченко говорится: "Всесмехливый – достойный всякого осмеяния или поругания"[361]. Еще апостол Павел говорил: «Ад, где твое жало. Смерть, где твоя победа». Это некая издевка. Надо заметить, что и в некоторых апокрифах, размышляющих о сошествии Христа во ад звучит эта тема иронической издевки над сатаной.

Познания "старца Антония" в Писании видны из его призыва: "Евангелие следует понимать буквально – сказано бежать в пустыню, вот и беги, не обдумывая святые словеса" (с. 207). Но нет таких слов в Евангелии. "Старец" спутал модную ныне проповедь "Анастасии" и Евангелие[362]. Христос говорит не о бегстве из города в пустыню, а о переходе из одного города в другой город же: «Когда же будут гнать вас в одном городе, бегите в другой» (Мф 10,23).

О пребывании Церкви в пустыне говорит не Евангелие, а Апокалипсис (вот уж книга, при чтении которой буквализм как раз опасен): "И даны были жене два крыла большого орла, чтобы она летела в пустыню в свое место от лица змия и там питалась в продолжение времени, времен и полвремени" (Откр.12,14).

В пустыне, в которую "старец Антоний" призывает уходить сейчас (!) он рекомендует взять "буржуйку, лопаты, топоры, одежду, обувь – все, что поможет продержаться три с половиной года. И лекарства и спички и соль" (сс. 217—218). Однако, Апокалипсис и тут говорит нечто иное: "А жена убежала в пустыню, где приготовлено было для нее место от Бога, чтобы питали ее там тысячу двести шестьдесят дней" (Откр. 12,12). Если понимать это место буквально, к чему и призывает "старец Антоний", то в пустыне надо ждать ангелов с манной небесной, и тогда в "спичках, соли" и тайных огородах не будет нужды.

Вообще эта проповедь бегства на огороды удивляет. Зачем христианину так заботиться о продолжении своей физической жизни на лишние и страшные три с половиной года? Зачем эта забота о лекарствах, если христианин и так уж точно знает, последние дни истории космоса можно будет просто вычеркивать карандашиком из календаря, ведя отсчет от вполне ясной и последней даты (1260 дней со дня коронации антихриста)? Зачем такая забота о максимально удобном и не—мученическом проведении последних дней?

У американского писателя—фантаста Роберта Шекли есть рассказ "Битва" (подозреваю, в оригинале этот рассказ называется "Аrmageddon"). Итак близится день последней битвы, Армагеддона. К главнокомандующему генералу в бункер входит священник и от имени духовенства просит разрения принять участие в Битве Господней. А вот дальше, пожалуй, стоит привести большую цитату:

Этот фантастический рассказ – хорошее противоядие против огороднических фантазмов "старца Антония".

Бегство, проповедуемое этим апокрифом, предполагает разлучение не только с городскими квартирами, но и с привычно—каноничным укладом церковной жизни[363]. Это бегство от епископов.

Любимая мысль "старца Антония" состоит в постоянном напоминании о превосходстве "старцев" над предателями—епископами. "Кто обличал впавшее в арианство, монофизитство и прочие ереси священноначалие? Пустынные монахи—отшельники, старцы по—нашему. Поэтому все было сделано, чтобы вытравить старчество из церковной жизни" (с. 134). Ну, а главный борец с ересью Ария кто был? Разве не святой епископ Афанасий Великий? А против Нестория кто восстал? Разве не святитель Кирилл Александрийский? А ересь монофизитов (как раз рожденную монахом Евтихием и ревностно поддерживаемую египетским монашеством) разве не обличал св. римский папа Лев Великий?

Как это и характерно для нынешней реформационной литературы, и книжка про "старца Антония" противопоставляет "простого народа" и предателей—архиереев. "Высшее священноначалие, власть предержащие уже в ересь впали. Но не испорченный народ поддержал праведников" (с. 139). Вообще—то о народном протесте против движения жидовствующих ничего не известно. Протест начался как раз сверху: с новгородского архиепископа Геннадия – второго человека в иерархии тогдашней Русской Церкви.

И вот подобные ядовитые глупости переходят в этой книжке со страницы на страницу. Тут и комсомольские смакования "дорогих машин и неоскудевающих столов высшего духовенства" (с. 274). И разрезы скальпелем в стиле – "Временное правительство приветствовали все, вплоть до высшего архиерейства. Все, кроме старцев, признанных и нет" (с. 141). И личные мемуары, заставляющие вспомнить одного из сыновей Ноя: "Я ему говорю: простите, владыка, а Страшного суда не боитесь? А он мне: то ли будет, то ли нет, а пожить и тут хочется!" (с. 100). И указания на сегодняшние реалии: "Проверку силы ада уже провели, присвоив всем номера. С молчаливого согласия, а то и прямого благословения духовенства вся страна превратилась в лагерь… У каждого храма есть настоятель, над настоятелем – архиерей. Кто только за его спиной стоит?" (сс. 132 и 227).

И все это – ради основного тезиса: "служить вне узаконенной государством церкви" можно (с. 197). Если ты считаешь, что тебя отстранили от служения за твою сверхобычную духовность – то имеешь полное право служить без благословения архиерея.

На упоминание о канонах, устанавливающих епископальную структуру Церкви, следует ответ: "Единственный и неизменный принцип – соблюдение себя" (с. 289).

"Отец Антоний, как соотнести ваше старчество с иерархией и четким порядком в церкви? – А кто благословлял великого Антония? А тысячи подвижников фивейских и нитрийских?… Почему великий во святых Паисий остался в Валахии, не захотел он этой твоей иерархии?! А почему? Мню, что отнюдь не из—за архиереев, но потому, что Православие – это свобода духа и любое ограничение его уже протестантство" (сс. 286—287). "Ты хотел понять, чем наполнен этот дряхлый сосуд, как он вообще может без благословения правящего существовать, так ведь?… С чьего благословения служили литургии на телах полуживых мучеников в римских тюрьмах? А причастие пустынников Ангелами? Да что там говорить, примеров кажущегося нарушения принятых обычаев в житиях, и в самом Евангелии – множество!" (с. 288 и 190).

И вообще – ныне "окончание времен, вступают в силу другие законы" (с. 270). А то, что Апокалипсис назначен на завтра, для "старца Антония" вне сомнений: "Зачем выплавляется столько стали? Скажи, сколько килограмм железа вы используете у себя дома? Пускай сто килограмм. Умножь на число жителей, добавь нужды армии, общественных дорог. А куда все остальное девается? Идет же оно на подготовку прихода антихриста, вот куда! Значит, не нужно оно все это производство" (с. 257—258).

Правда, и тут есть противоречие внутри самой книжки. С одной стороны, она настаивает, что все самое страшное уже началось и чемоданы надо готовить уже сейчас. С другой, она претендует на предсказательность и обещает, что "Англии не будет, остров уйдет в море, отягощенный океаном грехов… То же ждет и Японию. Китай захлестнет большую часть России. Желтыми будут все земли за горами и после них. Африканцы заполнят наши города и веси" (сс. 170—171). "Скоро греховодники станут потчевать своих гостей блюдами из детских тел, людоедство будет восприниматься вполне нормальным действом, признаком хорошего тона. Ты доживешь" (с. 160). Ну, казалось бы, раз тебе так хорошо известно будущее, то можно установить и последовательность своих действий: вот сначала исчезнут Англия и Япония, потом придут китайцы, потом реклама будет зазывать в дорогие рестораны на дегустацию человечины, ну а потом и явится антихрист. Значит, в промежутке между предпоследним и последним актами и наступает время для бегства (если уж считать его полезным)…

Так проявляется главная линия апокрифа: тайные молитвенные дома и литургии без ведома местного правящего архиерея преподносятся в этой книге как подвиг, а не как нарушение канонических правил (при этом "старец Антоний" лицемерно на каждой странице врет, что он горой стоит за соблюдение этих правил). Впрочем, и правил—то он не знает, а потому и выдумывает, будто "Апостольские правила" запрещают священнику в мирской одежде заходить в алтарь (с. 285). А ведь во времена написания "Апостольских правил" еще не было никакой особой одежды для духовенства, богослужебные же облачения находились в алтаре и чтобы в них облачиться, в алтарь и нужно было сначала зайти в обычной одежде[364].

Если есть антиминс с мощами – этого достаточно для литургии без благословения правящего епископа (о том, почему именно русские антиминсы позволяют литургисать без архиерея эта книжка рассказывает на с. 191).

Антиминс – "вместо—престолие". Это по сути верительная грамота от епископа, которой он благословляет совершать Литургию в его отсутствие. Поэтому так важна на антиминсе подпись архиерея. А вот вшивание мощей в антиминс как раз необязательно: не мощи святого дают возможность совершения литургию, а единство литургисающего священника с Церковью; единство и которое и выражается в его канонической связи с епископом.

Поэтому и разворачивает священник антиминс на престоле в тот момент ектеньи, когда возносит моление о епископе[365]. При возгласе же в конце ектении о оглашенных – «Да и тии с нами славят…» – священник целует антиминс. Но не то место, где в него вшиты мощи (русская традиция, которой нет у греков), а то место, где стоит подпись епископа. Тем самым священник берет благословение у своего архипастыря на совершение этой литургии в удалении от кафедрального собора.

Но по мнению лиц, стоящих за изданием книги "Старец Антоний" подпись архиерея начинает считаться важнее самого архиерея. И в самом деле – в Иркутской епархии в 2001 году три священника засобирались в леса – подальше от "печати антихриста", коей они сочли ИНН. Узнав об их призывах, к ним приехал архиепископ Иркутский и Ангарский Вадим, чтобы уговорить беглецов продолжить их обычное пастырское служение. Диссиденты, однако, отказались сослужить со своим епископом и даже не подошли к владыке под благословение. По их мнению, архиерей, принявший налоговый номер, становится безблагодатным вероотступником. И тем не менее, уходя в тайгу, эти священники не забыли взять антиминсы, подписанные архиепископом Вадимом (по милости Божией двое из них уже вразумились и, принеся надлежащее покаяние, вернулись к нормальному церковному служению).

Появление практики раскольничьего обращения со святыми антиминсами, и появление "богословского" оправдания такой практики требует церковного обсуждения вопроса об антиминсах.

Представляется целесообразным при смене правящего архиерея заменять все антиминсы в епархии – ибо приходские священники составляют собор вокруг своего живого и правящего архиерея, а не вокруг прошлого епископа. Храм, однажды освященный епископом, переосвящать новому архиерею уже не надо. Но зачем, вознося имя одного архиерея, целовать подпись совсем другого?

Святые мощи, вшитые в антиминсы, следует конечно, перелагать в новые антиминсы. Прежние же подлежат хранению в кафедральном соборе, как это и предписывает церковная традиция относительно забрызганных, стершихся или порванных антиминсов.

Возможен и иной вариант: не заменяя сам антиминс, дополнять его подписью нового правящего архиерея. При этом антиминс заново освящать не нужно. Но можно определить, что за дни Цветной Триоди (это время наиболее уместно, потому что Пятидесятница есть день рождения христианской Церкви и есть день сообщения апостолам тех благодатных даров, которые и переданы ими епископам), следующими за назначением нового архиерея, в этой епархии все антиминсы должны быть заменены или дополнены росписью нового правящего архиерея.

…В послании Президента В. В. Путина после захвата школы в Беслане сказано, что против нашей страны ведется необъявленная война. Было бы странно, если бы враги России разрушали ее государственную жизнь, убивали ее детей, но при этом оставили бы в покое духовный стержень русской жизни – Православную Церковь. И в самом деле, мы видим, что последние 10 лет одна за другой следуют попытки внести раскол в жизнь Русской Православной Церкви.

И линию желаемого раскола недруги Церкви и России провели чрез противопоставление епископата и монашества, монашества и духовных школ, монашества и приходского духовенства.

Газеты, анонимные листовки и брошюрки (а порой и не анонимные, а порой и имеющие ложные благословения и ложные подписи) год за годом твердят одно: якобы иерархия утратила духовность и православность; якобы епископы не то тайные католики, не то масоны—экуменисты; якобы священноначалие, если на него не надавить митингами, не может понять, кто по настоящему свят, равно как и не может увидеть настоящей же духовной опасности (в налоговых номерах или в паспортах).

Тотальное недоверие к епископам, помноженное на слух о наступлении антихристовых времен, дают "богословское" оправдание проповеди решительного самочиния и непослушания, а также практике беззастенчивого попирания церковных канонов. В конце концов в сознании людей, охваченных этой пропагандой, делается допустимым нарушение самого главного, что есть в церковных канонах: церковного единства.

Очень многое сложилось вместе: и массовое полузнайство, и наследие позднесоветского диссидентства, и властолюбие некоторых "православных публицистов", и рассчетливая игра наших недругов, мечтающих в России провести очередную "оранжевую революцию". Вместе это поставило нашу церковную жизнь на порог серьезной мутации.

Как ее остановить? – Для начала хотя бы перестать воспевать "простецкую веру".