Цезарь

Второй в Риме?!

Если вы когда-то в детстве увлекались химическими опытами, то, конечно, помните, как удивляли знакомых простеньким фокусом. В стакане с горячей чистой водой вы растворяли пачку поваренной соли, а затем остужали стакан, стараясь не шевелить его. А потом бросали в него кристаллик соли, и на глазах изумленной публики вода мгновенно превращалась в соляной цилиндр. История тоже чем-то напоминает перенасыщенный раствор. Она набухает событиями, люди, готовые решительно повлиять на ее ход, встречаются на каждом шагу, но пока еще не произошло качественного перехода, еще не произошло событие, которое прозрачную жидкость превратит в твердые, кинжальной остроты грани кристалла. В такие переломные дни может показаться, что шанс прославить себя в веках есть у каждого действующего лица. Но когда мы вглядываемся сквозь мутную толщу лет в хищные тени, проплывающие далеко внизу, то видим, что они движутся в разные стороны и лишь одна всплывает. Или уходит в глубину — на выбор любителям исторических метафор.

Цезарь, вернувшийся из Испании, станет тем катализатором, который начнет процесс затвердевания вязкой субстанции Республики в монолит Империи.

Но сразу же отбыть в Испанию не получается.

«Так как он не смог прийти к соглашению со своими кредиторами, с криком осаждавшими его и противодействовавшими его отъезду, он обратился за помощью к Крассу, самому богатому из римлян. Крассу нужны были сила и энергия Цезаря для борьбы против Помпея; поэтому он удовлетворил наиболее настойчивых и неумолимых кредиторов Цезаря и, дав поручительство на сумму в восемьсот тридцать талантов, предоставил Цезарю возможность отправиться в провинцию».[66]

Скандал в его семействе, да и суета вокруг должности претора, с которой Цезаря то снимали, то восстанавливали, как видим, испортили взаимоотношения с кредиторами. Хотя, казалось бы, очередное карьерное продвижение должно было их успокоить. Красс же либо оптимистично оценивал долговременные перспективы своего должника, либо же не имел другого выхода — Цезарь задолжал ему астрономическую сумму.

Прибыв в Испанию он начинает разбираться с восставшими племенами. Удвоив количество когорт и таким образом нарастив свои силы, он наводит порядок на подвластных территориях. А затем, не останавливаясь, громит еще несколько племен, которые до сих пор не подчинялись Риму, и выходит к берегам Внешнего моря, как тогда называли Атлантический океан.

Его сражения в северо-западной части Лузитании свидетельствуют о возросшем военном таланте Цезаря. Если раньше он действовал под командованием старшего по званию, то сейчас ему выпал шанс проверить свои силы и способности как полководца. Он успешно избегает ловушек и хитрыми маневрами громит войско лузитанцев. Его легионеры, которым он дал возможность обогатиться за счет добычи, настолько довольны, что провозглашают его императором. Здесь надо уточнить, что этот термин пока еще не означает привычного нам понятия, а всего лишь коллективное признание его военных заслуг. То есть теперь Цезарь мог потребовать после возвращения в Рим проведения триумфального шествия.

Как известно, Сенат разрешает ему триумф, правда, Аппиан считает, что Сенат дал добро, потому что Цезарь прислал ему много денег. Скорее всего, Аппиан добросовестно заблуждался — Лузитания была одной из беднейших провинций в Испании.

После военных побед он переходит к непосредственному управлению делами гражданскими и здесь тоже преуспевает. В первую очередь в болезненной для него самого области — взаимоотношениях должников и кредиторов. Кредиторы не давали продохнуть населению, из-за чего в прошлом законопослушные граждане становились разбойниками. Цезарь не понаслышке знал, какие неприятности могут причинить заимодавцы, и с понимаем отнесся к ситуации. Первым же своим постановлением он предписал, чтобы при выплате долгов из ежегодного дохода изымались в пользу кредитора лишь две трети, а треть оставалась должнику на жизнь.

Сам же он во время пребывания в Испании тоже неплохо пополнил свой кошелек, но не настолько, чтобы расплатиться с долгами.

Цезарь пытается также запретить человеческие жертвоприношения, распространенные в тех местах. Хотя сами римляне не так уж и давно сами приносили подобные жертвоприношения в особо опасные для Республики дни, тем не менее в провинциях они сурово преследовали такую практику. Скорее всего, гуманистические соображения здесь были ни при чем, да и гладиаторские поединки тоже гуманизмом не пахнут. Возможно, расчетливые римляне полагали, что такие жертвы богам или тем силам, которые они принимали за божественные, сделают аборигенов более сильными, чем они сами. Поражающая воображение кровожадность богов и титанов греческой и римской мифологий скрадывается в адаптированных изданиях для массовых читателей, но медленное прочтение таких эпических произведений, как «Илиада», «Одиссея» или «Энеида», открывает перед читателем Олимп не как обиталище благостных небожителей, а логовом банды упивающихся людскими страданиями демонов. Впрочем, это тема для другого повествования…

Итак, Цезарь хочет вернуться в Рим как можно скорее, он даже не стал дожидаться того, кто должен был сменить его на посту. Дело в том, что пришло время выборов в консулы, и Цезарь всерьез собрался вступить в борьбу за высший пост в Республике.

Тут весьма уместно вспомнить слова, которые приводит Плутарх в своих «Жизнеописаниях»:

«Рассказывают, что, когда Цезарь перевалил через Альпы и проезжал мимо бедного городка с крайне немногочисленным варварским населением, его приятели спросили со смехом: «Неужели и здесь есть соревнование из-за должностей, споры о первенстве, раздоры среди знати?» — «Что касается меня, — ответил им Цезарь с полной серьезностью, — то я предпочел бы быть первым здесь, чем вторым в Риме».

Воистину исторические слова! Произносил их Цезарь или нет, на самом деле не имеет значения. Главное, что выражение «Лучше быть первым в деревне, чем вторым в Риме» с тех пор неотделимы от Цезаря и стали девизом честолюбцев, авантюристов и успешных менеджеров со времен незапамятных до наших дней.

Рим на троих

В 62 году до P. X. Помпей возвращается в Рим. Город в это время все еще живет громким скандалом из-за любовной авантюры Клодия. Кто-то, возможно, ожидал или опасался, что великий полководец, военные походы которого действительно могли сравниться с деяниями Александра Македонского, пойдет по стопам Суллы и силой оружия подчинит себе Сенат и народ римский. Но Помпей повел себя на удивление кротко и миролюбиво.

После того как его войска высадились в Брундизии, он распустил их и приказал собраться только для триумфа, о времени проведения которого их известят. После этого он поселяется на своей вилле за пределами городской границы, поскольку до проведения триумфального шествия согласно закону не мог ее пересечь.

Сенаторы облегченно вздохнули и даже в приступе великодушия разрешили проведение триумфа в течение двух дней — настолько велики были трофеи и так много было плененных царей. А потом постарались задвинуть слишком уж прославленного, по их мнению, полководца на задний план. И вскоре Помпею, задолго до того, как ее сформулирует Фома Кемпийский, предстояло на себе убедиться в истинности житейской мудрости, гласящей «Sic transit gloria mundi» — «Так проходит земная слава».

Еще до проведения триумфа Помпей обратился к сенаторам с просьбой отложить на некоторое время выборы консулов, чтобы он смог пересечь границы города и лично содействовать избранию Пизона, своего бывшего легата, которого тогда поддерживал. Катон при поддержке Красса настроил Сенат против малейшего потакания победителю Африки, Европы и Азии. Завистливых сенаторов долго уговаривать не пришлось, и просьбу Помпея отклонили. Сыграло свою роль и то, что Пизон был другом и сторонником Клодия, одно имя которого у многих сенаторов, наверное, вызывало изжогу.

Скандалом для Помпея закончилась его попытка выдвинуть в консулы другого ставленника — Афрания, причем он подкупал голоса граждан так откровенно и неумело (но весьма щедро), что дело провалилось с треском.

Ко всему еще у Помпея расстроились семейные дела. Его жена, Муция, кстати, одна из любовниц Цезаря, не отказывала себе ни в чем, и ее скандальная известность вынудила триумфатора развестись с ней сразу же по прибытии в Италию. Но неудачи в политической жизни Рима начали сопровождать его и в личной жизни. Он стал свататься к племянницам Катона, причем одну он намеревался взять себе в жены, другую отдать племяннику. Плутарх предполагал, что Помпея удивила смелость и честность Катона и полководец решил привлечь его на свою сторону. Неудачный выбор.

Катон резко отказал Помпею, полагая, что такое родство наносит ущерб его репутации неподкупного, а когда женщины в его семействе выказали недовольство, то рассказал о подкупе голосов и пояснил, что родня Помпея разделит его позор. По словам Плутарха, «и женщины согласились, что Катон лучше их судит о том, что прилично и что подобает».

Помпей между тем за годы отсутствия, похоже, растерял специфический опыт политических интриг в Риме либо же неадекватно оценивал быстро меняющуюся обстановку в городе. Он пытается выбить своим ветеранам земельные наделы, и хотя по закону десятилетней давности вопрос, казалось, был решенным, сенаторы саботировали выделение земли, не предоставив под это дело никаких участков.

К унижениям добавилось возвращение Лукулла, в честь которого Сенат устраивает торжественный прием и всячески провоцирует старого гурмана к политической активности. Лукулл, недолго думая, пользуется такой возможностью и начинает оспаривать все распоряжения Помпея в Азии.

И снова Катон при поддержке Красса наносит поражение тому, кто привык брать свое на поле брани, — Сенат принимает сторону Лукулла.

Великому полководцу, второму Александру пришлось забыть о приличиях.

«Потерпев поражение и теснимый в сенате, Помпей был вынужден прибегнуть к помощи народных трибунов и связаться с мальчишками. Самый отвратительный и наглый из них, Клодий, охотно пойдя навстречу Помпею, поставил его в полную зависимость от народа. Клодий заставлял Помпея, вопреки его достоинству, бегать за собой по форуму и пользовался его поддержкой, чтобы придать вес законопроектам, которые он предлагал, и речам, которые он произносил, желая лестью снискать расположение толпы. Кроме того, — словно обществом своим он не позорил, но благодетельствовал Помпея, — Клодий требовал еще награды, которую впоследствии и получил, — Помпей принес ему в жертву Цицерона, который был другом Помпея и очень часто оказывал ему услуги на государственном поприще. Когда Цицерон в минуту опасности обратился за помощью к Помпею, последний даже не принял его, но, приказав закрыть двери перед всеми, кто приходил к нему, сам ушел через другой выход. Цицерону пришлось тогда из страха перед судебным процессом тайно покинуть Рим».[67]

Торжествующий Красс мог радоваться такому падению своего главного противника. Но весной 60 года до P. X. дальновидный магнат трезво оценил ситуацию и ужаснулся плодам своей победы.

Политическая картина Рима напоминала что-то между выжженной землей и болотом. Шесть сотен сенаторов могли погасить любую законодательную инициативу и легко пользовались такой возможностью.

Публикане-откупщики, присосавшиеся к такой дойной корове, как Азия и восточные провинции, начали терпеть убытки — войны, которые там вели Лукулл, а потом и Помпей, основательно разорили некогда богатейшие края.

Всадники, которые держали в своих руках откуп, резонно предложили уменьшить выплаты в казну. Красс поддержал их в Сенате, поскольку явно имел через подставных лиц свои финансовые интересы в откупе и, скорее всего, вел прибыльные дела с лицами из этого богатого сословия. Но принципиальнейший Катон выступил против, и сенаторы отвергли компромиссное предложение.

Вот тогда Красс, по всей видимости, и понял, что погорячился. В серой и безликой массе сенаторов, как в пуховой перине, глохли честолюбивые начинания мало-мальски заметной личности, а политическим тяжеловесам прошлых лет вообще не давали дышать. Впрочем, тяжеловесов тоже почти не осталось. Умер Катул, Цезарь был в далекой Испании, Цицерон запутался в семейных дела, тоже связанных с Клодием, и то, что этот хлыщ, который становится личным врагом великого оратора, правил бал в Риме, тоже дурно свидетельствовало о временах и нравах.

Отсутствие Цезаря, как ни странно, не влияло на его популярность. Скорее, напротив, его удаленность от мелких склок вокруг Помпея и прочих дрязг создавало ореол серьезного политика. А то, что он был в курсе всех событий в Риме и внимательно следил за ними, не подлежит сомнению. Его поразительные способности в эпистолярном жанре поражали современников, он переписывался со своими друзьями и союзниками, не только находясь вдали от них, но и пребывая в Риме. И будто бы он умел диктовать несколько писем одновременно.

Цезарю исполнилось сорок лет в 60 году до P. X., и он уже мог претендовать на пост консула, выборы которого должны были проходить в следующем году. Не теряя времени, Цезарь возвращается в Рим. Возможно, кто-то поторопил его с возвращением, и не исключено, что это был Красс.

Если верить Плутарху, именно Цезарь стал вдохновителем союза, который вошел в историю под названием «первый триумвират».

«Цезарь же, едва возвратившись из провинции, стал готовиться к соисканию консульской должности. Он видел, что Красс и Помпей снова не ладят друг с другом, и не хотел просьбами, обращенными к одному, сделать себя врагом другого, а вместе с тем не надеялся на успех без поддержки обоих. Тогда он занялся их примирением, постоянно внушая им, что, вредя друг другу, они лишь усиливают Цицеронов, Кату лов и Катонов, влияние которых обратится в ничто, если они, Красс и Помпей, соединившись в дружеский союз, будут править совместными силами и по единому плану. Убедив и примирив их, Цезарь составил и слил из всех троих непреоборимую силу, лишившую власти и сенат и народ, причем повел дело так, что те двое не стали сильнее один через другого, но сам он через них приобрел силу и вскоре при поддержке того и другого блистательно прошел в консулы».[68]

Триумвират, использующий такие ресурсы, как ветераны Помпея, всадники Красса и популярность Цезаря, был непобедим. До поры триумвират действовал скрытно, не афишируя себя.

По другим версиям, инициатором составления тройственного союза был Помпей, которому окончательно надоели интриги сенаторов и собственное бессилие. Но, судя по согласованности и, главное, своевременности действий, у того, кто их координировал, был холодный и расчетливый ум финансиста. Второе примирение Красса и Помпея, в отличие от первого, имевшего место благодаря сну, в котором Юпитер велел им жить в дружбе, давало им шанс не только на политическое выживание, но и на реванш.

Впрочем, любая версия не умаляет достоинств Цезаря: он использовал все возможности для достижения своей цели.

А целью этой было, естественно, консульство.

Выборы, выборы…

Подготовку к выборам Цезарь начал еще в Испании. Он вел переговоры о совместных действиях во время выборов с неким Луцием Лукцеем, весьма состоятельным римлянином. Денежные дела Цезаря пока еще оставляли желать лучшего, поэтому тандем с богатым, но не пользующимся сколь-либо значительной популярностью кандидатом был ему выгоден.

И вот он получает известие о сроках, в которые кандидаты должны заявить о своих притязаниях на консульство. Сроки поджимают, и Цезарь стремительно оставляет пост наместника и, как мы знаем, не дождавшись «сменщика», быстро движется к Риму и успевает добраться до границ города буквально за день до окончания приема заявок.

Но перед ним встает нелегкий на первый взгляд выбор. День триумфа, который несомненно добавил бы ему славы и гарантированной победы на выборах, назначался Сенатом. Не так давно Сенат уже отказал не какому-то наместнику Дальней Испании, а самому Помпею Великому в небольшой отсрочке. Цезарь прекрасно понимал, что, пока будет дожидаться решения, все положенные сроки пройдут. Он был в курсе интриг, которые плел Катон, принципиальность которого не мешала продвигать на консульский пост своего зятя, сенатора Марка Кальпурния Бибула.

«Лицам, домогающимся триумфа, надлежало оставаться вне Рима, а ищущим консульской должности — присутствовать в городе. Цезарь, который вернулся как раз во время консульских выборов, не знал, что ему предпочесть, и поэтому обратился в сенат с просьбой разрешить ему домогаться консульской должности заочно, через друзей. Катон первым выступил против этого требования, настаивая на соблюдении закона. Когда же он увидел, что Цезарь успел многих расположить в свою пользу, то, чтобы затянуть разрешение вопроса, произнес речь, которая продолжалась целый день. Тогда Цезарь решил отказаться от триумфа и добиваться должности консула».[69]

Можно смело предположить, что Цезарь, выбирая между почестями и властью, недолго колебался. Он трезво понимал, что слава и почести, даже высшие почести, преходящи и хотя триумф станет большим достижением его рода, с кредиторами рассчитаться он не поможет. К тому же потерянный год, если он не успеет выставить свою кандидатуру, может привести к банкротству — испанских денег хватило, чтобы погасить лишь малую часть долгов. Тогда как власть высшая утихомирит заимодавцев, а в будущем даст возможность обогатиться. И шансы на новый триумф возрастут, хотя до сих пор, как правило, римлянину предоставлялся один триумф в жизни. Но вряд ли Цезарь считал себя заурядным римлянином, да и пример Помпея, трижды триумфатора, стоял перед глазами.

Выборная кампания велась, как водится, грязно, стороны подкупали влиятельных избирателей направо и налево. Строгий в вопросах взяточничества Катон вел себя на редкость тихо.

Как свидетельствует Светоний, «соискателей консульства было двое: Марк Бибул и Луций Лукцей; Цезарь соединился с последним. Так как тот был менее влиятелен, но очень богат, они договорились, что Лукцей будет обещать центуриям собственные деньги от имени обоих. Оптиматы, узнав об этом, испугались, что Цезарь не остановится ни перед чем, если будет иметь товарищем по высшей должности своего союзника и единомышленника: они дали Бибулу полномочия на столь же щедрые обещания и многие даже снабдили его деньгами. Сам Катон не отрицал, что это совершается подкуп в интересах государства».[70]

Победа Цезаря была сокрушительной, но Лукцей не прошел. Вторым консулом стал Бибул, честолюбие которого еще в бытность эдилом было ущемлено, поскольку он оставался в тени Цезаря.

Катон, понимая, что Бибул не является серьезным конкурентом, заранее готовит Цезарю западню с дальним прицелом. Консулам после окончания годового срока предстояло служить наместниками в провинции. А по закону, введенному еще Гаем Гракхом, распределение их по месту службы производилось до того, как становились известными имена победителей на выборах. Наместник в богатой провинции — такое доходное и перспективное будущее для Цезаря — было совершенно невыносимо для Катона.

Его красноречие, как всегда, убедительно. Катон, несмотря на весь свой консерватизм и приверженность старым римским добродетелям, готов во имя Республики слегка поступиться принципами. Он предлагает консулов, которых выберут на 59 год до P. X., отправить после завершения срока консульства не в провинции, а ради общего блага оставить в Италии, наводить порядок в тех местах страны, где распоясались разбойники. Иными словами, в лице Катона, по свидетельству Светония, «оптиматы позаботились, чтобы будущим консулам были назначены самые незначительные провинции — одни леса да пастбища».

Унизительное назначение, и Цезарь не забыл, кто расставлял для него ловушки. С точки зрения Катона, ситуация была беспроигрышной — если Цезарь откажется следовать постановлению Сената, то с ним можно будет обойтись как с преступником. А согласится — за год, пока он будет гонять разбойников и беглых рабов, популярность у него поубавиться, ведь даже победа над Спартаком считалась недостойной римского оружия, а повода проявить воинскую доблесть и удачу у Цезаря не будет.

Катон был незаурядным человеком. Но его фанатичность в тех делах, которые он считал правыми, на сей раз сослужила дурную службу и ему и Республике. По мнению историков, именно это постановление Сената заставило триумвират перейти к активным действиям и продемонстрировать свою силу.

Консул Цезарь

Вступив в должность, Цезарь приступает к выполнению своих обязательств перед членами триумвирата. Поскольку он занял первое место на выборах, а Бибул второе, то при формальном равенстве полномочий Цезарь в течение первого месяца был «равнее» своего коллеги. Затем они должны были поменяться местами еще на месяц и так далее до конца срока. Поэтому Цезарь торопится как можно скорее провести закон о распределении земель, о котором столько времени безуспешно хлопотал Помпей.

К Цицерону, известному противнику всяких аграрных реформ, еще до вступления консулов в должность засылается переговорщик — Луций Корнелий Бальб, человек Цезаря. Но попытка Цезаря заручиться поддержкой Цицерона оказалась неудачной, и консулу пришлось опираться на ресурсы Красса и Помпея. Впрочем, их хватало с лихвой.

Вообще-то личные отношения между триумвирами для человека, неискушенного в политике, могут показаться более чем странными. Жена Помпея была любовницей Цезаря, как и жена Красса. Цезарь вскоре после избрания отдает свою дочь, Юлию, в жены Помпею. А если вспомнить, что вскоре Цезарь будет способствовать избранию Клодия на должность народного трибуна…

Таковы политики — каждый из них ради достижения своих целей готов помочь подельникам в решении их проблем, но при случае легко перейдет на сторону врагов.

Провести закон о перераспределении земель оказалось серьезным испытанием для только что ставшего консулом Цезаря, и начале он допустил несколько промахов. Сам закон был тщательно подготовлен, прописан в деталях и содержал массу уступок, уравновешивающих интересы заинтересованных сторон. Причем Цезарь дал понять сенаторам, что готов внести любые изменения, которые они предложат.

У Катона был фирменный прием — если он хотел сорвать голосование, то говорил, не останавливаясь, до конца заседания. Надо отметить, что сам Катон нехотя признавал достоинства законопроекта, но настаивал на том, что его следует принять позже и лучше не в этом году. Он начинает говорить. И говорит долго, так что всем становится понятно — голосования сегодня не будет. Нервы у консула не выдерживают.

«Цезарь приказал прямо с ораторского возвышения отвести его в тюрьму, но и тут Катон не пал духом, не умолк, — напротив, по дороге в тюрьму он продолжал говорить о новом законе, призывая римлян обуздать тех, кто вершит дела государства подобным образом. Следом за ним шел сенат в глубоком унынии и лучшая часть народа — огорченная, негодующая, хотя и безмолвная, и от Цезаря не укрылось их угрюмое неодобрение, но он не отменил своего приказа — во-первых, из упорства, а затем, ожидая, что Катон обратится с жалобой и просьбою о помощи к трибунам. Когда же стало ясно, что он этого ни в коем случае не сделает, Цезарь сам, не зная, куда деваться от стыда, подослал кого-то из трибунов с поручением отнять Катона у стражи».[71]

Вряд ли Катон в тот миг, когда упивался своей победой, вспоминал о царе Пирре. В свою очередь, Цезарь, уже привыкший действовать быстро и решительно, мгновенно меняет тактику и на следующий же день созывает народное собрание. И предлагает Бибулу огласить свое мнение о законопроекте. Реакция Бибула ожидаема — второй консул повторяет неубедительные доводы Катона о необходимости подождать с ним до лучших времен. А когда голоса из толпы, явно инспирированные сторонниками Цезаря, настоятельно просят его изменить свое мнение, нервы не выдерживают теперь уже у Бибула, он оскорбляет собравшихся и покидает форум. Этой ошибкой немедленно воспользуется Цезарь.

На следующее народное собрание Цезарь приводит Помпея и Красса, те громогласно поддерживают законопроект. Триумвират теперь действует открыто, а Помпей даже грозится мечом покарать того, кто воспрепятствует принятию закона, позволяющего вознаградить его ветеранов.

Сенаторы, обнаружившие, что им противостоит союз самых могущественных людей, запаниковали, но Катон и Бибул призывали их крепиться.

И тогда Цезарь задолго до исторических слов о переходе через некую речку запускает механизм разрушения Республики. Он требует, чтобы закон был принят или отвергнут избирателями, а не Сенатом. Более семидесяти лет назад то же самое предпринял Тиберий Гракх, но с тех никто не решался последовать его примеру.

Цезарь решился и выиграл. Катон, привыкший к тому, что все политические интриги ведутся в рамках Сената, проиграл.

Попытки остановить голосование выглядели жалко и смешно. Бибул принялся вещать народу о неблагоприятных знамениях: мол, боги требуют повременить с законопроектом. Но он забыл, что имеет дело с главным жрецом, которому по статусу, наверное, положено более тесное общение с богами. И якобы по распоряжению верховного понтифика на Бибула опрокидывают сосуд с нечистотами (или корзину с навозом, по другой версии, что не менее благоуханно). Бибулу не помогли и его ликторы. Впрочем, сам он ведет себя достойно.

«Люди, вооруженные кинжалами, ломали фасции и знаки консульского достоинства Бибула; некоторые из окружавших его трибунов были ранены.

Бибул, не смущаясь этим, обнажил шею и призывал друзей Цезаря скорее приняться за дело: «Если я не могу убедить Цезаря поступать законно, — кричал он, — то своей смертью я навлеку на него тяжкий грех и преступление». Друзья отвели его насильно в расположенный поблизости храм Юпитера Статора. Посланный на помощь Катон, как юноша, бросился в середину толпы и стал держать речь к народу. Но сторонники Цезаря подняли его на руки и вынесли с форума. Тогда Катон тайно вернулся другой дорогой, снова взбежал на трибуну и, так как говорить было бесполезно, — его никто уже не слушал, — грубо кричал на Цезаря, пока его снова не подняли на руки и не выбросили с форума. Тогда Цезарь провел свои законопроекты >>.[72]

Сразу же была создана комиссия по руководству распределением земель, а поскольку эта деятельность сулила большие барыши, то возглавили ее Красс и Помпей. О триумвирате теперь не знает разве что слепой и глухой — демонстрация силы оказалась весьма эффектной. И тогда Цезарь проводит дополнительное постановление, требующее от сенаторов клятвы, обязывающей не только признать закон, но защищать его от каких-либо поползновений. Тем же, кто откажется, грозила суровая кара.

Испуганные сенаторы дружно клянутся, лишь несгибаемый Катон упирается, несмотря на мольбы и слезы женской половины его дома, которая понимала, что дело может закончиться изгнанием. Цицерону удалось смягчить жестоковыйного. Возможно, слова великого оратора о том, что если Катон не нуждается в Риме, то Рим в Катоне нуждается, польстили уязвленному поражением упрямцу, и тот все же присягнул.

Помпей был доволен земельной реформой, а Цезарь завоевал симпатии его ветеранов. Настала очередь Красса, который давно хлопотал о снижении откупных сумм. Консул не только удовлетворяет их просьбы, но и прощает треть от всей суммы, что превосходит ожидания. Всадники становятся преданными сторонниками Цезаря, а это сословие торговцев, банкиров, ростовщиков, словом, бизнес-элита, как сейчас модно говорить, располагало серьезными средствами, о которых простые горожане не могли даже мечтать.

Бибул привычно задвинут в тень, его попытки вмешаться в дела государственные попросту игнорируются, так же как игнорируются вето некоторых трибунов. Цезарь знает, что дни консульства летят быстро, и начинает выстраивать фундамент дня завтрашнего. Он трезво понимает, что любой недоброжелатель, сменивший его на этом посту, может отменить все принятые с таким трудом законы. Да и коллеги по триумвирату были людьми ненадежными.

«Цезарь давно предвидел, что предстоящее ему отсутствие будет длительным и зависть станет тем больше, что он пользовался большими льготами. Он выдал свою дочь за Помпея, хотя она и была обручена с Цепионом. Цезарь боялся, что Помпей станет завидовать ему, даже находясь с ним в дружбе. Наиболее энергичных из своих сторонников он провел в магистраты на будущий год. Консулом Цезарь объявил своего друга Авла Габиния, а сам женился на Кальпурнии, дочери Луция Пизона, который должен был занять место второго консула. По этому поводу Катон кричал, что власть достается посредством брачных союзов. Трибунами Цезарь выбрал Ватиния и Клодия».[73]

Сенатор Публий Ватиний был известным… мошенником, что, впрочем, не умаляло важности его услуг Цезарю. Став трибуном, он тут же предложил объединить Иллирию и Цизальпинскую Галлию. А поскольку наместник Метелл Целер, посланный ею управлять, внезапно помер в дороге, то к ним присоединили и Трансальпийскую Галлию. И Цезаря наделили особыми полномочиями сроком на пять лет, что было делом неслыханным — на такой срок наместникам на кормление провинции, да в таком количестве, никогда не отдавались. Мало того, Цезарю предоставлялось право вести военные действия на Балканах или в Галлии и в его распоряжение поступали четыре легиона.

Кроме того, для обеспечения надежного тыла Цезарь начинает зачистку наиболее серьезных противников. Во время судебного процесса над бывшим консулом и наместником Македонии Гаем Антонием, обвиненным в вымогательстве — традиционном промысле любого наместника, — Цицерон имел неосторожность выступить с нападками на триумвират. Реакция последовала незамедлительно.

Клодий давно уже пытался сменить свое патрицианство на плебейство, что при его популярности в низах открывало перспективы в трибунате. Должность эта, как мы помним, для патрициев была недоступной, а переход из сословия в сословие — процедурой непростой. Но в тот же день после того, как Цицерон обрушился на триумвират, Цезарь в качестве верховного понтифика проводит церемонию усыновления Клодия плебеем. А для того чтобы все поняли знаковость этого события, на усыновлении злейшего врага Цицерона присутствовал также и Помпей.

Цицерон намек понял и отбыл из Рима на свою виллу. За ним последовали и другие сенаторы, почуявшие, куда дует ветер перемен. Между тем Клодий, вступив в борьбу за трибунат, делал противоречивые заявления, которые можно было расценить как разрыв с Цезарем. Прожженный политик и мастер политической интриги, Цицерон клюнул на эту нехитрую уловку и поверил пустым обещаниям Клодия не преследовать его за казнь участников заговора Катилины. Новоиспеченный народный трибун отменяет плату за ежемесячную раздачу хлеба, ограничивает власть цензоров, проводит закон, запрещающий использовать небесные знамения для запрета или влияния на народные собрания. Среди этих в общем-то толковых законов он вставляет на первый взгляд несущественный закон о восстановлении коллегий. Цицерон спокойно воспринимает эту новость и не выступает против законопроекта. Закон проходит, тут же возникают коллегии — своего рода боевые отряды народного трибуна, которые демонстрируют готовность к насилию. А Клодий провозглашает свою поддержку Цезарю. Обманутый Цицерон узнает, что трибун готовит закон, по которому любой римлянин, виновный в смерти другого римлянина, отправляется в ссылку без суда и права на обжалование.

Поддержать бывшего консула и великого оратора не захотел никто. Одни были запуганы, другие подкуплены. Отчаявшись, Цицерон идет на поклон к проконсулу Цезарю, который уже официально стал наместником Галлии. Цезарь добродушно поясняет, что перед законом он бессилен, впрочем, готов предложить Цицерону место легата при себе в Галлии. Быть мальчиком на побегушках — на такое падение Цицерон не мог пойти ни при каких обстоятельствах. Попытки собрать людей и дать отпор сторонникам Клодия успехом не увенчались, и глубокой ночью Цицерон бежит из города.

Утром толпа громит его дом, а потом по приказу Клодия его сносят до основания. Задним числом это оформляют как наказание отправленному в изгнание преступнику.

Приблизительно через полтора года, когда римлянам вконец опостыливают бесчинства Клодия и его молодчиков, трибун Анний Милон и Помпей навели порядок. Тогда и вернулся Цицерон, а переменчивый Сенат, как бы исполняя волю народа, велел заново отстроить за казенный счет разрушенные Клодием дом и усадьбу. Клодия вскоре убивает Анний Милон, а Цицерон выступает в его защиту, но проигрывает. Это уже другая история, напрямую не связанная с Цезарем, хотя и показывающая, как быстро Рим мог быть снова ввергнут в хаос.

Попытки Сената выставить против триумвиров Лукулла не увенчалась успехом, но старинный недруг Помпея мог стать опасным оружием в ловких руках: авторитет старого полководца все еще велик. Вдруг появился человек, которого Цезарь помнил еще по 62 году до P. X. Это был Веттий, обвинивший его тогда в причастности к заговору Катилины.

«Помпеянцы привели некоего Веттия, который якобы был схвачен при попытке покушения на жизнь Помпея. На допросе в сенате Веттий назвал несколько имен, но перед народом заявил, что убить Помпея его подстрекал Лукулл. Словам его никто не придал значения — всем сразу стало ясно, что этого человека подучили клеветать сторонники Помпея. Дело стало еще яснее через несколько дней, когда из тюрьмы был выброшен труп Веттия, и хотя уверяли, будто он умер своей смертью, на его теле были следы удушения и побоев. Очевидно, что его позаботились убрать те самые люди, по чьему наущению он выступил со своим наветом.

Все это побудило Лукулла еще дальше отойти от государственной деятельности; когда же Цицерон ушел в изгнание, а Катон был отправлен на Кипр, он окончательно с нею расстался».[74]

В Галлии же возникает напряженная ситуация, и Цезарь отбывает из Рима, возможно, раньше, чем собирался. Вернется он не через пять лет, как предполагал, а через девять.

Omnia Gallia: От Арара до Рейна

О деяниях Цезаря в Галлии римляне узнавали из первых рук и довольно-таки подробно. Впрочем, как и много позже дореволюционные гимназисты, зубрящих латынь. Источник у всех был один — знаменитые «Записки о Галльской войне» Юлия Цезаря — восемь книг, составляющие эти записки (последняя принадлежит Авлу Гирцию, другу Цезаря и его легату). После того как гимназии лет этак на семьдесят прекратили функционировать, а классические языки изучались разве только на филологических факультетах, услышать лаконичные слова: «Gallia est omnis divisa in partes tres, quarum unam incolunt Belgae, aliam Aquitani, tertiam qui ipsorum lingua Celtae, nostra Galli appellantur» — можно было разве что на студенческих капустниках или же в компании подвыпивших интеллектуалов. Сейчас, когда классическое образование худо-бедно возвращается, записки Цезаря стали доступны каждому, но не всякий их прочтет и оценит. А зря!

Высокая оценка «Записок» — не только дань великому человеку. Даже Цицерон, его недруг, называл их достойными восхищения. Среди многотомья литературы о Цезаре и его времени, уверен, есть исследования, сравнивающие одно из самых замечательных произведений латинской литературы с военной мемуаристикой более поздних времен или наших дней. Не углубляясь в этот вопрос, требующий серьезного исследования, отметим только, что «лишенные всякого украшательства», по словам Цицерона, «Записки» больше говорят об авторе, чем многословные мемуары известных полководцев и штабных стратегов иных времен. Для современников «Записки» представляли собой что-то вроде бюллетеней о военных делах в Галлии и одновременно — своего рода блестящий образец саморекламы.

Для историков же это единственный относительно достоверный источник не только о военный подвигах Цезаря и его легионов, но также этнографической и географической информации о Европе того времени. Но доверять всему, о чем говорится в «Записках», все же не следует. Например, такие сведения, о которых говорится в шестой книге, явно получены не от очевидцев.

«Здесь водится бык с видом оленя; у него на лбу между ушами выдается один рог, более высокий и прямой, чем у известных нам рогатых животных. В своей верхней части он широко разветвляется наподобие ладони и ветвей. У самки такое же сложение, как у самца: ее рога имеют такую же форму и такую же величину».

Трансформация легенд о единороге? Вполне возможно. Не предполагать же в самом деле, что эти животные в действительности водились в лесах, покрывающих почти всю Европу, но были съедены оголодавшими галлами или германцами!

Некоторые историки предполагали, что Цезарь собирался поправить свои денежные дела и вторгнуться в богатую Дакию. Но события вынудили его изменить планы. Началось большое переселение гельветов.

Галльское племя гельветов числом более трехсот пятидесяти тысяч человек, если верить «Запискам», было вынуждено покинуть родные места, расположенные там, где сейчас находится Швейцария. Причина, заставившая сняться с место такое количество народа, Цезарем не указывается. Но, по всей видимости, она была серьезной, поскольку, уходя, гельветы сожгли свои двенадцать городов и четыреста деревень. И вскоре они переходят через реку Арар, которая сегодня нам известна как Сона, самый крупный приток Роны. Именно это заставило Цезаря стремительно покинуть Рим и как можно скорее прибыть в войска.

В его распоряжении были четыре легиона, но чтобы выиграть время и подтянуть их поближе, он приказывает разрушить мост через Родан (нынешняя Рона) недалеко от Генавы (известная нам ныне как Женева).

Вскоре кельты высылают к Цезарю своих представителей, которые просят пропустить их на запад и обещают во время прохода по римской территории не причинять никакого ущерба.

Цезарь продолжает тянуть время и предлагает встретиться через несколько дней, а пока он будет думать, как лучшим образом решить эту проблему. Он честно пишет, что у него и в мыслях не было разрешить гельветам пройти сквозь римскую территорию.

И когда депутация вновь приходит, то видит, что он успел построить линию укреплений, которая тянулась от Женевского озера до гор Юра, перекрывая дорогу.

Не получив разрешения и видя неудачу соплеменников, пытавшихся малыми группами по ночам переплывать через Родан под обстрелом балеарских пращников, входящих в состав армии Цезаря, гельветы пошли в обход.

Цезарь же привел в Галлию дополнительные силы и во главе пяти легионов последовал за переселенцами. Поскольку гельветы уже находились за пределами римских земель, ему нужен был повод для боевых действий. И повод вскоре представился.

К нему поступает жалоба от союзного римлян племени эдуев: гельветы разоряют их земли, грабят, уводят людей в рабство.

Легионы совершают марш-бросок и догоняют гельветов у переправы через реку Арар. Большая часть племени уже на той стороне, и, воспользовавшись этим, Цезарь ночью наносит внезапный удар. Но разгромлена только четвертая часть сил гельветов, и поэтому легионеры сооружают мост через реку и начинают преследование. Сооружение моста за один день говорит о хорошем материально-техническом обеспечении армии и наличии того, что в будущем назовут инженерными войсками. О решении более значительной инженерной проблемы мы поговорим чуть позже.

Гельветы снова пытаются миром решить свои проблемы, они готовы поселиться там, где укажут римляне. Цезарь требует у них заложников, заранее зная реакцию свободолюбивого народа. Прервав переговоры, гельветы снимаются с места и идут дальше, а Цезарь преследует их, еще больше отдалившись от римских территорий. После мелких стычек гельветы собираются дать бой своим преследователям, но Цезарь сохраняет дистанцию между собой и отрядами противника.

Не останавливаясь на деталях, отметил лишь, что в конечном итоге Цезарь вынудил гельветов атаковать его в том месте и в то время, которое он выбрал сам. Разгром превратился в резню.

«После долгой и упорной битвы он разбил войско варваров, но наибольшие трудности встретил в лагере, у повозок, ибо там сражались не только вновь сплотившиеся воины, но и женщины и дети, защищавшиеся вместе с ними до последней капли крови. Все были изрублены, и битва закончилась только к полуночи. К этой замечательной победе Цезарь присоединил еще более славное деяние, заставив варваров, уцелевших после сражения (а таких было свыше ста тысяч), соединиться и вновь заселить ту землю, которую они покинули, и города, которые они разорили. Сделал же он это из опасения, что в опустевшие области перейдут германцы и захватят их».[75]

Кстати, следующая война в Галлии велась именно против германцев, и Цезарь на этот раз защищал галлов.

В Риме известие о победе вызвало двоякую реакцию. Народ был доволен, поскольку в исторической памяти сохранился страх перед галлами, которым единственным удалось взять Рим, и если бы не бдительные гуси, то и вообще покончить с ним. Недруги же Цезаря, и в первую очередь Катон, напирали на то, что Цезарь нарушил закон, который сам же провел во время своего консульства. Он не имел права сражаться с племенем, не подвластным Риму вне римских земель. Но голос Катона утонул в гуле одобрения.

Тем временем эдуи, а также некоторые другие примкнувшие к ним племена снова обращаются с жалобой к Цезарю. На сей раз их обижал вождь германцев Ариовист и его стотысячная армия.

И здесь возникает интересная коллизия. Дело в том, что Сенат не далее как во время консульства Цезаря объявил Ариовиста союзником римского народа и даровал ему титул царя. Но что это значит для человека, понимающего — назад в Рим, где его ждут заимодавцы и недруги, грозящие судом, дороги еще нет, и его путь от победы к победе — единственное, что позволит вернуться с триумфом.

Судя по словам Светония, «с этих пор он не упускал ни одного случая для войны, даже для несправедливой или опасной, и первым нападал как на союзные племена, так и на враждебные и дикие, так что сенат однажды даже постановил направить комиссию для расследования положения в Галлии, а некоторые прямо предлагали выдать его неприятелю. Но когда его дела пошли успешно, в его честь назначались благодарственные молебствия чаще и дольше, чем для кого-либо ранее».[76]

Так что Цезарь без малейших колебаний начинает военные действия против Ариовиста. Мало того, он во всеуслышание провозгласил, что добрые отношения с германцами — это хорошо, но защита римской провинции и союзников — лучше.

Его армия, правда, думала иначе. Это еще не были бойцы, готовые идти за своим полководцев в огонь и в воду. Про германцев же рассказывали всякие ужасы, преувеличивая и без того немалое их число, и пугали друг друга историями об их свирепости и беспощадности в бою. Панику сеяли галлы из вспомогательных войск, а потом дрогнули, как выразился Плутарх, «молодые люди из знатных семей, которые последовали за ним из желания обогатиться и жить в роскоши».

Ситуация могла выйти из-под контроля, но Цезарь, в отличие от Лукулла, позволившего своим войскам взбунтоваться, действовал быстро и решительно. Он собрал всех центурионов, а это ни много ни мало по шестьдесят человек от каждого легиона, а также других командиров и так завел их, играя на честолюбии и алчности, что, по Плутарху же, «все, исполнившись смелости и воодушевления, последовали за Цезарем и после многодневного пути разбили лагерь в двухстах стадиях от противника».

И с тех пор умение Цезаря словом и личным примером увлечь за собой легионы в любую авантюру только возрастало.

Воспользовавшись суевериями германцев, которым было предсказано их гадалками, что до определенного времени нельзя вступать в сражения, Цезарь начинает дразнить их налетами на укрепления.

Рассердившись, германцы вышли из лагеря, а римляне только этого и ждали.

«Цезарь нанес им сокрушительное поражение и, обратив в бегство, гнал их до самого Рейна, на расстоянии в четыреста стадиев, покрыв все это пространство трупами врагов и их оружием. Ариовист с немногими людьми успел все же переправиться через Рейн. Число убитых, как сообщают, достигло восьмидесяти тысяч».[77]

Не очень понятна логика Ариовиста. О предсказании римляне узнали от пленников. Но неужели германцы оказались такими горячими парнями и наплевали на то, что, как пишет Цезарь в «Записках», «по существующему у германцев обычаю, их замужние женщины объясняют на основании метания жребия и предсказаний, выгодно ли дать сражение или нет; и вот теперь они говорят, что германцам не суждено победить, если они дадут решительное сражение до новолуния»?

Ариовист не похож на простачка. Цезарь в деталях описывает его коварство и хитрость, царь германцев несколько раз пытался напасть на римлян, одновременно ведя переговоры с Цезарем. Скорее всего, это была ловушка для Цезаря, попытка втянуть его в сражение в удобный для Ариовиста момент, но римляне оказались сильнее.

Верить цифрам, приведенным историками или Цезарем, наверное, не стоит. Преувеличение вражеских сил, а равно и их потерь — самое обычное дело во всемирной истории. Победы выглядят более значительными, полководец — более талантливым и удачливым. С другой стороны, не будем забывать, что, в отличие от профессиональной римской армии, некоторые народы, населяющие Галлию, сражались всем племенем. Впрочем, и они быстро учились воинскому мастерству у римлян.

После победы над Ариовистом легионы уходят на зимние квартиры, а сам Цезарь располагается поближе к Италии, в районе реки Пада, поскольку, будучи военачальником, при исполнении своих обязанностей не имел права пересекать реку Рубикон — границу между Галлией и Италией. Времени между битвами Цезарь даром не терял: если сейчас он становился выдающимся, а впоследствии и великим полководцем, то политиком он был всегда — иначе в Риме не выжить.

«Сюда к Цезарю приезжали многие из Рима, и он имел возможность увеличить свое влияние, исполняя просьбы каждого, так что все уходили от него, либо получив то, чего желали, либо надеясь это получить. Таким образом действовал он в течение всей войны: то побеждал врагов оружием сограждан, то овладевал самими гражданами при помощи денег, захваченных у неприятеля. А Помпей ничего не замечал».[78]

Ставка Цезаря таким образом превращается в гнездо интриг — Цезарь понимал, что если не будет держать руку на пульсе Рима, то пальцы врагов вцепятся в его горло.

Цезарь немолод, ему идет уже пятый десяток, его успехи по сравнению с тем же Помпеем пока еще бледноваты, и, скорее всего, мысли подстегнуть коней, повысить ставки все чаще и чаще посещают его. Война с кем-нибудь нужна ему позарез: чем больше побед, тем меньше долгов. Было бы интересно написать «экономическую» биографию Юлия Цезаря, и, скорее всего, такая уже кем-то написана. Но финансовый аспект успеха для честолюбивого римлянина все же не актуален — деньги для славы, а не слава для денег. Хотя были весьма характерные исключения — тот же Красс. В то время, когда Цезарь снова осуществит вторжение в Британию, Красс разграбит Иерусалимский храм, чего не рискнул сделать ранее Помпей, убоявшись бога иудеев. Но мы еще вернемся к Крассу…

Новая война, востребованная Цезарем, случилась как по заказу.

Как он сам пишет в «Записках», до него стали доходить слухи о том, что племена бельгов — одного из самых могущественных этносов Галлии, занимающих почти треть ее территории, — нападают на союзников римлян. Мало того, они заключают между собой тайные союзы, обмениваются заложниками, одним словом, что-то явно замышляют против римского народа, уверяет Цезарь. Он быстро набирает еще два легиона, отправляет их в Дальнюю Галлию, а сам занимается фуражом и прочими делами снабжения, прекрасно понимая, что голодный легионер — плохой легионер. И только обеспечив свое войско провиантом, он движется к противнику и через две недели внезапно оказывается перед ним.

Некоторое время идет позиционное противостояние, две армии не вступают в решающую схватку. Армия племенного союза бельгов плохо управляется, кроме того, у них кончаются запасы продовольствия. Они отступают, а Цезарь начинает систематически разорять земли племен, которые выступили против Рима. Бельги вынуждены снова собрать армию, и в битве при реке Сабис теперь уже они используют фактор внезапности.

Вот как он сам рассказывает об этом эпизоде во второй книге «Записок».

«Враги то и дело отступали в леса к своим и затем снова нападали на наших; в свою очередь наши не решались преследовать отступающих неприятелей далее того пункта, где кончалась открытая местность. В это время шесть легионов, которые пришли первыми, отмерили площадь для лагеря и начали ее укреплять. Как только скрывавшиеся в лесу неприятели заметили головную часть нашего обоза (относительно этого момента они заранее условились, причем еще в лесу они выстроились в боевой порядок и ободрили друг друга), они вдруг всей массой выскочили из лесу и напали на нашу конницу. Без труда разбив и смяв ее, они с невероятной быстротой сбежали к реке, так что почти единовременно их видели у леса, в реке и совсем поблизости от нас. С той же быстротой они бросились вверх по холму на наш лагерь и на тех, которые были заняты укреплением. Цезарь должен был делать все сразу: выставить знамя [это было сигналом к началу сражения, дать сигнал трубой], отозвать солдат от шанцевых работ, вернуть тех, которые более или менее далеко ушли за материалом для вала, построить всех в боевой порядок, ободрить солдат, дать общий сигнал к наступлению. Всему этому мешали недостаток времени и быстрое приближение врага. Но в этом трудном положении выручали, во-первых, знание и опытность самих солдат: опыт прежних сражений приучил их самих разбираться в том, что надо делать, не хуже, чем по чужим указаниям; во-вторых, Цезарь запретил легатам покидать лагерные работы и свой легион, пока лагерь не будет вполне укреплен. Ввиду близости врага и той быстроты, с которой он действовал, они уже не дожидались приказов Цезаря, но сами принимали соответствующие меры».

Если верить Плутарху, то Цезарь, дав отпор бельгам, устроил затем такое избиение, что болота и глубокие реки, заваленные множеством трупов, стали легко проходимыми для римлян. Скорее всего, это преувеличение, сам Цезарь пишет о женщинах и стариках, которые укрылись в болотах и которым он даровал прощение.

Битва при Сабисе окончательно сформировала Цезаря-полководца. Хладнокровие, способность мгновенно определять свои наиболее уязвимые места и, главное, знать, когда в какой момент следует лично вмешаться в ход событий, а в какой — довериться своим воинам. Здесь одним опытом не обойдешься, нужно чувствовать ритм битвы, видеть картину в целом и на несколько ходов вперед, причем не перебирая варианты, а сразу находя правильные, единственно верные.

Выдающихся полководцев можно сравнить с шахматными гроссмейстерами. Мы, простые любители, наблюдая за их игрой, порой видим правильные ходы, которые в силу каких-то причин гроссмейстер не заметил. Иногда даже мы в состоянии обнаружить лучший вариант, нежели тот, который он выбрал. Но выиграть партию, играя с ним, мы не сможем.

Великих полководцев можно сравнить с чемпионами мира, которые выигрывают не только партию, но и матч с равными себе игроками. Цезарю еще предстоит стать великим полководцем, но уже в 56 году до P. X. его можно назвать выдающимся. Поскольку он создал армию под стать себе.

В этом же году ему довелось продемонстрировать и свои выдающиеся качества как мастера политической интриги.

Дела в Риме на первый взгляд шли для него хорошо. После очередной победы в Галлии Сенат впервые устроил пятнадцатидневные празднества в честь богов. Но это вызвало недовольство его противников, и не только их. Помпей стал ревновать к своему союзнику по триумвирату, таких праздников в его честь не устраивали. Он начал поговаривать о том, не отозвать ли Цезаря, а слушая его, воспрянули духом и явные враги. Более того, Луций Домиций, выставивший свою кандидатуру на консульскую должность, во всеуслышание заявил, что, став консулом, он отберет у Цезаря войска.

Разлад между триумвирами надо было гасить быстро, и Цезарь делает очередной сильный ход.

«Золото, серебро и прочую богатую добычу, захваченную в бесчисленных походах, Цезарь отсылал в Рим. Эти средства он употреблял на подарки эдилам, преторам, консулам и их женам, чем приобрел расположение многих. Поэтому, когда он, перейдя Альпы, зимовал в Луке, туда наперерыв устремилось множество мужчин и женщин, и среди прочих — двести сенаторов (в их числе Помпей и Красс), так что у дверей дома Цезаря можно было увидеть сто двадцать ликторских связок, различных лиц в консульском и преторском ранге. Всех прибывших Цезарь отпустил, щедро раздавая деньги и посулы, а с Помпеем и Крассом он заключил соглашение. Последние должны были добиваться консульства, а Цезарь в помощь им обещал послать большой отряд воинов для голосования. Как только совершится их избрание, они разделят между собой провинции и командование войском, за Цезарем же должны быть утверждены его провинции на следующее пятилетие».[79]

Итак, Цезарь укрепляет свои политические тылы, а кроме того, начинает в дополнение к легионам формировать армейские силы за свой счет. Он вооружает и обучает их по образцу римских вооруженных сил.

После бельгов Цезарю пришлось разбираться с венетами, населяющими места нынешней Южной Бретани. Некоторые историки полагают, что причиной нарушения венетами мирного договора и союзнических обязательств была их попытка сорвать вторжение Цезаря в Британию. Венеты якобы боялись, что римляне перехватят их торговлю с Британией, и поэтому взяли в заложники нескольких торговцев из всадников, а также легионеров Цезаря.

Расплата была ужасной — после разгрома на суше и на море всю венетскую верхушку обезглавили, остальных продали в рабство.

Цезарь был готов начать великое, как он полагал, дело — покорение Британии, но ему снова пришлось воевать в Галлии. На сей раз снова с германскими племенами, которых он считал гораздо более сильными и опасными, чем те, что вел Ариовист. Поскольку консулами в это время были Красс и Помпей, то Цезарь решил вести военные действия без оглядки на законы и постановления, рассчитывая, что коллеги по триумвирату при случае защитят его от нападок.

Через Рейн перешли два племени — усипетов (или узипетов, как иногда переводят) и тенктеров. Цезарь называет их число — четыреста тридцать тысяч человек. Но не будем забывать, что это все племя, включая женщин и детей. Они уходили от притеснений со стороны свевов, самого большого и самого воинственного объединения германских племен по оценке Цезаря.

Согласно «Запискам», эти племена сами вынудили римлян сражаться с ними. Прислав к Цезарю послов, они попросили земли для поселений, а когда им отказали, то потребовали, чтобы им уступили то, что они смогут завоевать.

А во время перемирия внезапно напали на римлян, причем небольшой отряд германцев смог обратить в бегство пятитысячную конницу.

На следующий день, когда Цезарь уже отдавал распоряжения насчет атаки на германцев, те как ни в чем не бывало снова прислали послов. Князья и старейшины пришли извиниться за вчерашнее нападение, которое произошло якобы без их ведома, и хотели продолжить переговоры. Как полагается, перед тем, как явиться к нему, они получили клятвенное заверение, что будут в безопасности. Далее «Записки» иллюстрируют, как он спокойно принимал нужное решение, не обременяя себя сомнениями этического характера.

«Цезарь был очень рад, что они попались ему в руки, и приказал их задержать; сам же выступил со всем своим войском из лагеря, а коннице приказал идти в арьергарде, так как полагал, что она все еще находится в страхе от вчерашнего сражения. Построив войско в три линии, он быстро прошел восемь миль и достиг неприятельского лагеря, прежде чем германцы успели понять, в чем дело. Их все сразу ошеломило: быстрота нашего наступления, отсутствие своих (вождей. — Э. Г.) и невозможность, за недостатком времени, посоветоваться друг с другом и взяться за оружие; в смятении они не знали, что лучше — вывести ли войско против неприятеля, защищать ли лагерь или спасаться бегством. Покамест они обнаруживали свой страх шумом и беспорядочной беготней, наши солдаты, раздраженные их вчерашним вероломством, ворвались в лагерь».

После резни, которую устраивают легионеры, спасается лишь германская конница, успев перебраться через Рейн и укрыться у племени сугамбров.

Задержанную верхушку германцев освободили. Но князья и старейшины не решились покинуть лагерь римлян, поскольку находились на территории галлов, весьма озлобленных за разорение их земель.

А Цезарь в очередной раз демонстрирует свою незаурядность.

«Желая приобрести славу первого человека, перешедшего с войском Рейн, Цезарь использовал это в качестве предлога для похода на сугамбров и начал постройку моста через широкий поток, который как раз в этом месте был особенно полноводным и бурным и обладал такой силой течения, что ударами несущихся бревен угрожал снести столбы, поддерживавшие мост. Но Цезарь приказал вколотить в дно реки огромные и толстые сваи и, как бы обуздав силу потока, в течение десяти дней навел мост, вид которого превосходил всякие ожидания. Затем он перевел свои войска на другой берег, не встречая никакого сопротивления, ибо даже свевы, самые могущественные среди германцев, укрылись в далеких лесных дебрях. Поэтому он опустошил огнем землю врагов, укрепил бодрость тех, которые постоянно были союзниками римлян, и вернулся в Галлию, проведя в Германии восемнадцать дней».[80]

Описание строительства моста в «Записках о Галльской войне» сейчас читается как глава из производственного романа — инженерные особенности конструкции описываются подробно и в деталях. Сквозь лаконизм строк проглядывает гордость за своих легионеров, способных в кратчайшие сроки обеспечить решение любой задачи.

Кровь и огонь, разумеется, не в счет: чем больше он разорит земель врага, тем безопасней римским гражданам. Говоря о своих победах, Цезарь чаще всего пишет «расаге» — успокаивать, умиротворять, принуждать к миру, наконец.

Он великий мастер слова.

Победы и потери

Расправа над усипетами и тенктерами для Рима стала поводом очередных празднеств. Но враги на сей раз заговорили громче.

«Когда сенат выносил постановления о празднике и жертвоприношениях в честь победы, Катон выступил с предложением выдать Цезаря варварам, чтобы очистить город от пятна клятвопреступления и обратить проклятие на того, кто один в этом повинен. Из тех, что перешли Рейн, четыреста тысяч было изрублено; немногие вернувшиеся назад были дружелюбно приняты германским племенем сугамбров».[81]

Заметим, что предложение Катона выдать Цезаря германцам, не высмеяли, а, напротив, отнеслись к его словам серьезно. Сенаторы даже создали комиссию для выяснения, что творится в Галлии, но благодаря своевременному вмешательству друзей Цезаря и его личным посланиям, опровергающим обвинения Катона, дело удалось замять.

У римлян, как мы уже неоднократно говорили, взаимоотношения с богами строились на основе, если можно так выразиться, «строгой финансовой отчетности». Римляне действовали в рамках определенных «регламентов», а боги за это даровали Риму удачу и успех. Клятвопреступление же, то есть ложное обещание, данное именем какого-либо божества, рассматривалось как преступление, могущее навлечь на город беды, и требовало очистительного жертвоприношения.

О божествах греков и римлян мы в основном имеем представление по сборникам мифов Древнего мира, причем в адаптированных для школьников изданиях. Или же по фильмам и сериалам, в которых много схваток, битв и полуобнаженных женских тел. Но при ближайшем рассмотрении весь этот пантеон олимпийских богов выглядит как сборище кровавых маньяков и мелких бесов, озабоченных лишь тем, как нагадить друг дружке, а заодно и людям. Римляне явно считали, что те, кому они поклоняются, злопамятны и злокозненны, поэтому старались придерживаться ритуалов, которые, по их мнению, споспешествовали победам Рима в прошлом, а следовательно, должны были помочь и в будущем. С такими богами следовало вести себя как с весьма суровыми заимодавцами.

И поэтому в истории Рима были прецеденты, когда противнику выдавали своих деятелей, вплоть до консулов, если их поведение считали несправедливым и как бы провоцирующим богов. За тридцать семь лет до рождения Цезаря армии консула Гая Гостилия Манция грозило уничтожение, поскольку она была окружена враждебными кельтиберами. Сдавшись в плен, консул спас армию и был отпущен вместе со всеми своими легионерами, а взамен потребовали мирный договор на приемлемых условиях. Сенат не утвердил договор, велел заковать Манция в цепи и вернуть в таком виде к стенам вражеского города. Кельтиберы оценили жест или же испугались какой-то непонятной хитрости римлян и вернули Манция живым и невредимым.

Цезарь вряд ли хотел последовать примеру Манция. К тому же, как верховный понтифик, он, скорее всего, считал, что ему по должности положено больше, чем другим, и, будучи среди римлян особой, наиболее приближенной к богам, мог себе позволить и позволял трактовать проявления их воли удобным для себя образом.

Поэтому он предоставляет друзьям отбиваться от наскоков Катона, а сам готовится к рейду на Британию.

И в августе 55 года до P. X. он начинает вторжение.

Силы, задействованные им, были не очень впечатляющие. Большая часть армии находилась в Галлии, в которой все еще было неспокойно.

Высадке двух легионов в Британии предшествовали, как водится, переговоры. От торговцев некоторые британские племена узнали о римлянах, готовящихся перебраться через пролив. К Цезарю, лагерь которого располагался на побережье, прибыли посланники бриттов. На словах они изъявили согласие быть союзниками Рима и прислать заложников. Цезарь отправил вместе с ними Коммия, своего представителя. Но стоило тому оказаться на острове, как его тут же пленили.

Не дождавшись Коммия, а скорее всего, и не собираясь его ждать, Цезарь приказывает начать поход.

Вскоре показались скалы Дувра. Дождавшись, когда соберется весь флот, Цезарь плывет вдоль берега и, найдя подходящее место, высаживает десант. Римлян встречает град метательных снарядов. Бритты, внимательно следившие за перемещением флота, пытаются помешать высадке. Легионеры, уставшие от переноски снаряжения по пояс в воде, оказывают слабое сопротивление. Цезарь приказывает судам подойти к берегу на максимально близкую дистанцию и обстрелять противника из луков и пращей.

Сумбурная битва на берегу закончилась после того, как на лодках подошло подкрепление. Бритты отошли, а Цезарь разбил лагерь недалеко от места высадки.

И снова начались переговоры. Обнаружив, что римляне — грозные противники, вожди бриттов согласились выдать заложников и отпустить Коммия. Договорились также и о зерне, которым бритты должны были обеспечить римлян.

Цезарь был доволен, экспедиция началась успешно, и «умиротворение» будет продолжаться по мере продвижения в глубь острова. Но ситуация резко изменилась. Как он пишет в «Записках», «когда, таким образом, мир был упрочен, на четвертый день после прибытия в Британию те восемнадцать кораблей, которые, как выше было указано, перевозили конницу, вышли при тихом ветре из верхней гавани. Когда они уже приближались к Британии и были видны из лагеря, вдруг поднялась такая буря, что ни один из них не был в состоянии держаться курса, но одни были отнесены к месту своего выхода, а другие выбросились с большой для себя опасностью к нижней части острова, которая лежала ближе к западу. Но когда они стали на якорь и их стало заливать водой, они по необходимости должны были, несмотря на темную ночь, выйти в открытое море и направиться к материку».[82]

Бритты быстро сообразили, что непрошеные гости оказались в затруднительном положении и незаметно покинули лагерь. А потом, осмелев, перестали подвозить зерно и принялись устраивать засады на фуражиров.

Вскоре они собрали большие силы и решили дать бой римлянам. Легионерам были в новинку колесницы, которые использовали бритты. Вернее, это было изрядно забытое средство для ведения боя, на материке его уже не использовали несколько столетий.

Но профессиональных вояк Цезаря колесницы если и смутили, то ненадолго. Против профессиональной армии бритты ничего не смогли сделать и в прямом столкновении были разбиты. Для того чтобы внушить им должное уважение к римлянам, Цезарь приказал сжечь несколько поселков и поля вокруг них. Бритты сразу же прониклись уважением и предложили заключить мир. Это было как нельзя кстати для Цезаря. Он понимал, что может потерпеть поражение, так как сил недостаточно даже для войны с прибрежными племенами. Поэтому он милостиво соглашается взять заложников и отплывает обратно в Галлию.

В Риме же, как ни странно, весть о его экспедиции вызывает бурный восторг. Для римлян Британия казалось сказочным островом, полным сокровищ. Недаром Светоний считал, что и Цезарь«…в Британию… вторгся будто бы в надежде найти там жемчуг».

Сенат назначает уже не пятнадцать, а двадцать дней празднеств в его честь, что было неслыханным делом. По всей видимости, Цезарь понимал, что слава не по деянию, но все же приятно было хотя бы ненадолго заткнуть рот Катону.

Однако Цезарь не испытывает головокружения от успехов и учитывает все ошибки первой экспедиции, начиная серьезную, основательную подготовку второй. Прежде чем идти на остров, Цезарь навел порядок в Галлии, где внутриплеменные раздоры могли привести к беспорядкам, обычно сопровождающимся кровопролитием. К тому времени уже было построено около шестисот транспортных судов и почти три десятка галер, используемых для сражения на море.

Вторжение 54 года до P. X. началось с массированной высадки пяти легионов и почти половины всей конницы, имеющейся в распоряжении Цезаря. Его верный друг и соратник Тит Лабиен с оставшимися тремя легионами остался «на хозяйстве» в Галлии. Оставлять без римского присмотра подконтрольную территорию было опасно — бунтарские настроения там никогда не затихали.

Несмотря на засады, устраиваемые бриттами, любое мало-мальски серьезное столкновение кончалось поражением племенного союза, который возглавлял некто Кассивеллаун — так звучит его имя в «Записках». Тактика мелких стычек не могла остановить римлян, и скоро они выходит к реке Тамесису — так звучит в тех же «Записках» известная нам Темза — и переправляются через нее. Современные историки предполагают, что Цезарь дошел до места, где сейчас находится Лондон.

Бритты понимают, что сопротивление бесполезно, и после нескольких безуспешных попыток дать отпор оккупантам начинают переговоры о мире. Кассивеллаун соглашается прислать заложников, а также платить каждый год дань. После отплытия римлян бритты забывают свои обещания. Но Республике, которой оставалось не так уж и много времени пребывать в своем нынешнем статусе, еще долго будет не до них. Пройдет не одно десятилетие, почти век, прежде чем римские легионы снова объявятся на острове и превратят Британию в свою провинцию.

Цезарю важно как можно скорее зафиксировать свою победу, послать в Сенат победную реляцию и вернуться на континент. Он прекрасно понимает, что, несмотря на все великие достижения, покорение далеких стран и умиротворение диких племен, судьба его будет решаться в Риме. Кроме того, на ситуацию могли сильно повлиять и личные потери.

В то время, пока Цезарь расправлялся с бриттами, умирает его мать Аврелия.

Тяжелая потеря! Известно, какую роль сыграла Аврелия в развитии личности Гая Юлия, насколько важно было для него мнение матери. Не исключено, что единственным человеком, который мог бы повлиять на историческое решение Цезаря стать единоличным правителем, могла быть именно Аврелия. Но теперь у своего рода «Кориолана» не стало внешней сдерживающей силы, апеллирующей к его внутреннему миру.

Вторая потеря была не менее тяжелой и к тому же имела серьезные политические последствия.

Голова в театре

Во время родов умерла его единственная дочь, Юлия, жена Помпея. Через несколько дней умирает и ребенок. По одним источникам — мальчик, по другим — девочка.

Большая утрата для Цезаря и великая трагедия для Помпея. Брак по политическому расчету, на который он пошел, неожиданно оказался для него счастливым. Римляне, нравы которых, увы, были адекватны временам, удивлялись взаимной верности супругов, любви, поразительной даже для наших современников.

«Помпей передал войска и управление провинциями своим доверенным легатам, а сам проводил время с женой в Италии, в своих именьях, переезжая из одного места в другое и не решаясь оставить ее то ли из любви к ней, то ли из-за ее привязанности к нему. Ибо приводят и это последнее основание. Всем была известна нежность к Помпею молодой женщины, страстно любившей мужа, невзирая на его годы. Отчасти причиной этому была, по-видимому, воздержность мужа, который довольствовался только своей женой».[83]

Цезарь стоически переживает утрату за утратой. Он понимает, что терять семейные связи с Помпеем политически нецелесообразно, и поэтому предлагает овдовевшему триумвиру свою племянницу Октавию. А чтобы сделать их союз еще крепче, он готов жениться на дочери Помпея от предыдущего брака. Правда, ситуация с предлагаемыми альянсами немного осложнялась тем, что «невесты» — Октавия и Помпея — вообще-то имели мужей, да и у самого Цезаря наличествовала супруга. Групповой развод ради новых браков не смутил бы римлян, привыкших рассматривать супружество как деловое предприятие. Но Помпей отказался от заманчивого предложения Цезаря. Возможно, он остро переживал потерю любимой жены. Не исключено, что к этому времени он ревниво относился к победам Цезаря в Галлии и Британии, не желая поэтому укреплять положение конкурента в Риме. Тем более что триумвират уже потерял даже видимую монолитность, потому что Крассу захотелось воинской славы и почестей.

Он чувствовал себя обделенным. Помпей Великий имел непререкаемый авторитет как величайший полководец после Александра Македонского. Юлий Цезарь шел вплотную за ним — успехи в Галлии и авантюра в Британии делали его необычайно популярным как военачальника, почти равного Помпею. К тому же Цезарь как-то незаметно для посторонних глаз настолько разбогател, что рассчитался с долгами и стал очень богатым человеком.

А Красс? Ни одного триумфа. Победу над Спартаком испортил Помпей, поставив финальную точку расправой над недобитыми отрядами восставших. К тому же римляне старались не вспоминать о днях, когда Республике грозила гибель от рук гладиаторов и беглых рабов. Сражения с ними, как уже говорилось, считали обычным наведением порядка, усмирением «говорящих животных». Подвиги времен Суллы он сам постарался забыть.

Возможность проявить себя у Красса была. Фактически он сам заранее ее подготовил. В то время, когда Цезарь только собрался в первый поход на Британию, Помпей и Красс, будучи консулами, провели закон, дающий им право на пятилетнее управление провинциями, аналогично тому, как их коллега-триумвир управлялся с Галлией.

Две испанские провинции достались Помпею, который был сыт по горло военными подвигами и резонно считал, что его никто не превзойдет. Поэтому его там замещали легаты, а сам он проводил время с женой на своей вилле.

Красс же получил по жребию Сирию и в 54 году до P. X. прибыл управлять, воевать и, конечно же, обогащаться. Но случилось так, что предыдущий наместник еще до появления Красса успешно повоевал в Египте и не оставил ему места для подвигов и добычи. Характер же нового наместника с годами изменился не в лучшую сторону.

«Перед народом и посторонними он еще как-то себя сдерживал, но среди близких ему людей говорил много пустого и ребяческого, не соответствующего ни его возрасту, ни характеру, ибо вообще-то он вовсе не был хвастуном и гордецом. Но тогда, возгордясь безмерно и утратив рассудок, уже не Сирией и не парфянами ограничивал он поле своих успехов, называл детскими забавами походы Лукулла против Тиграна и Помпея против Митридата, и мечты его простирались до бактрийцев, индийцев и до моря, за ними лежащего. Хотя в постановлении Народного собрания, касавшемся Красса, ничего не было сказано о парфянской войне, но все знали, что Красс к ней неудержимо стремится».[84]

Выдав свои намерения покорить Парфию, Красс возмутил римлян — повода для нападения не было, угрозу Парфянское царство не представляло.

Тем не менее в Сирии он начал с того, что принялся выбивать налоги — ему нужны были средства для набора дополнительных сил. В чем, в чем, а в финансовых делах ему равных не было, к тому же Красс, как мы уже говорили, ограбил Иерусалимский храм, конфисковав все храмовые деньги и золотую утварь, а заодно и все другие, в том числе и храм Афродиты. Выходя из этого храма, его сын Публий, командующий кавалеристами, споткнулся и упал, а следом, наткнувшись на него, повалился и отец. Дурное предзнаменование, решили свидетели конфуза.

Вскоре под командованием Красса находилось семь легионов и вспомогательные войска. Еще до того, как начать большую войну, он переправился через Евфрат и занял несколько городов, не встретив серьезного сопротивления. Агрессия римлян весьма озадачила парфян, и они сделали должные выводы.

Собрав, наконец, мощный ударный кулак, Красс снова перешел реку и двинулся в глубь страны. Как выяснилось, парфяне давно его поджидали.

Не вдаваясь в детали, отметим только, что Красс совершил все ошибки, которые он мог совершить. Быть финансовым гением вовсе не означает иметь такие же таланты полководца.

В общем, военные действия завершились полным разгромом его армии недалеко от города Карры, а самого Красса заманили в ловушку и убили. По другой версии, раненого Красса по его просьбе закололи свои же легионеры, чтобы он живым не достался врагу.

Его отрубленную голову, а также руку отправили парфянскому царю Гироду (Ороду, или Ироду, по разным источникам). Некоторые историки древности, такие как Кассий Дион, Иосиф Флавий и другие, рассказывают о том, что, отрубив голову Крассу, парфяне влили ему в рот расплавленное золото, карая за безудержную алчность. Кое-кто из современных историков, правда, полагает, что это повтор сцены казни жадного Мания Аквилия царем Митридатом, добавленной хронистами для пущего драматизма. Но здравый смысл все же подсказывает, что такое символическое наказание вполне могло быть распространено на Востоке. Впрочем, это уже нюансы. А пока предоставим слово Плутарху.

«В то время как все это происходило, Гирод уже примирился с Артаваздом Армянским и согласился на брак его сестры и своего сына Пакора. Они задавали друг другу пиры и попойки, часто устраивали и греческие представления, ибо Гироду были не чужды греческий язык и литература, Артавазд же даже сочинял трагедии и писал речи и исторические сочинения, из которых часть сохранилась. Когда ко двору привезли голову Красса, со столов было уже убрано и трагический актер Ясон из Тралл декламировал из «Вакханок» Эврипида стихи, в которых говорится об Агаве. В то время как ему рукоплескали, в залу вошел Силлак, пал ниц перед царем и затем бросил на середину залы голову Красса. Парфяне рукоплескали с радостными криками, и слуги, по приказанию царя, пригласили Силлака возлечь. Ясон же передал одному из актеров костюм Пенфея, схватил голову Красса и, впав в состояние вакхического исступления, начал восторженно декламировать следующие стихи:

Всем присутствующим это доставило наслаждение. А когда он дошел до стихов, где хор и Агава поют, чередуясь друг с другом:

— то Эксатр, который присутствовал на пире, вскочил с места и выхватил у Ясона голову в знак того, что произносить эти слова подобает скорее ему, чем Ясону. Царь в восхищении наградил его по обычаю своей страны, а Ясону дал талант серебра. Таков, говорят, был конец, которым, словно трагедия, завершился поход Красса».[85]

В наше время выдвигалось предположение о том, что театральное действо при дворе царя Артавазда II в городе Арташате было организовано не для того, чтобы отметить брак своей сестры с сыном парфянского царя. Целью было публичное торжество в честь победы над Римом. Делом в том, что шестнадцать лет назад царь Артавазд был соправителем своего отца Тиграна II, разгромленного Лукуллом. Римский полководец не только разграбил Тигранакерт, один из богатейших городов региона, но и устроил в честь своей победы спектакли в тигранакертском театре. Вполне вероятно, что вынос головы Красса в качестве театральной бутафории в театре арташатском являлся своего рода местью сына за поражение отца.

Но эффектность такой сценической находки не оправдывает дурновкусия «постановщика».

Omnia Gallia: От Амбиоригадо Верцингеторига

Между тем в Галлии положение дел начало приобретать угрожающий характер. Цезарь, вернувшись из Британии, разделил свое большое войско на несколько частей для размещения на зимних квартирах. Затем отбывает в Италию, чтобы расположиться как можно ближе к Риму — в допустимых законом пределах, естественно.

«Но в это время вновь вспыхнуло всеобщее восстание в Галлии, и полчища восставших, бродя по стране, разоряли зимние квартиры римлян и нападали даже на укрепленные римские лагеря. Наибольшая и сильнейшая часть повстанцев во главе с Амбиоригом перебила отряд Котты и Титурия. Затем с шестидесятитысячной армией Амбиориг осадил легион Цицерона и едва не взял лагерь штурмом, ибо римляне все были ранены и держались скорее благодаря своей отваге, нежели силе».[86]

Цезарь, узнав о поражении римлян, немедленно возвращается с семью тысячами легионеров на помощь осажденному Квинту Туллию Цицерону, сыну знаменитого оратора. Своим легатам, Марку Котте и Титурию Сабину, а также восьми тысячам воинов, которые находились под их руководством, помочь он уже не в состоянии, почти все пятнадцать когорт уничтожены, спаслись буквально считаные единицы. От них Цезарь и выяснил детали катастрофы, подробно описав их затем в «Записках». Он винит во всем Сабина, поверившего Амбиоригу, который предлагал безопасный проход когортам до места расположения ближайшего легиона. Котта же не хотел покидать хорошо укрепленный лагерь и собирался ждать помощи. Двуначалие и стало причиной разгрома — Сабин все же настоял на своем и вывел когорты из лагеря. Когда же легионеры проходили через небольшую котловину, их окружили и перебили.

Цезарь не мог позволить, чтобы лагерь Цицерона постигла та же судьба. Еще одно поражение нанесло бы его авторитету страшный удар. И что еще хуже — умиротворенные силой племена могли бы воспользоваться случаем и поднять мятеж по всей территории Галлии.

Положение Цицерона и осажденных ухудшалось с каждым днем. Противник не просто лез на стены, а вел правильную осаду — вырыл вокруг всего лагеря римлян глубокий ров, из выкопанной земли насыпал вал, а затем принялся сооружать осадные устройства. Всему этому воины Амбиорига научились, следя в последние несколько лет за действиями римлян.

Цезарь, добравшись до лагеря, обнаружил, что врагов намного больше, чем он предполагал, и к тому же они занимают выгодную позицию. Он вынужден пойти на хитрость, чтобы выманить Амбиорига из-за укреплений. Для этой цели сооружается нарочито маленький лагерь, палатки в котором пришлось ставить вплотную друг к другу. Таким образом создается впечатление, что у римлян там расположен небольшой отряд.

Уловка сработала, враг подошел к стенам римского лагеря и не увидел на его стенах ни одного легионера, а изнутри до них доносились испуганные крики. Когда же галлы начали разбирать заграждения в воротах лагеря, Цезарь внезапно атаковал их. Разгром был полный, Амбиоригу чудом удается спастись, за ним отправляется погоня, но, как жалуется Цезарь в «Записках», «Амбиориг спасался в потаенных местах и в густых лесах и под покровом ночи устремлялся по иным направлениями и в другие местности — притом в сопровождении только четырех всадников, которым он одним решался доверить свою жизнь».

В эту зиму Цезарь большую часть войска не отправляет на зимние квартиры на юг — ситуация в Галлии остается напряженной. Победа над Амбиоригом в 54 году до P. X. сбила пламя восстания, но угли продолжали тлеть под золой.

В том же году племя треверов попытало счастья в другом месте. Когда к ним пришла весть о гибели войска Котты и Сабина, они выступили против легата Тита Аабиена. Лагерь римлян захватить не удалось, Лабиен избегал прямых столкновений, а потом неожиданно ударил по мятежникам, и битва кончилась тем, что голову вождя Треворов принесли Лабиену в качестве трофея.

Тем временем неуловимый Амбиориг продолжал мутить воду, подбивая племена на сопротивление римлянам. Он ищет союзников среди германцев на той стороне Рейна, но втуне. Разгром Ариовиста, если верить Цезарю, вразумил их, поэтому поддержки он не получил. Но все же к нему примкнули небольшие группы германцев, и Цезарь использует это как предлог снова дать урок неразумным германцам.

Новый мост через Рейн строится быстро, благо опыт уже есть. Помня о выжженной земле, которую в прошлый раз оставили римляне после восемнадцати дней своего пребывания на восточном берегу, племена отправляют к Цезарю послов и подтверждают верность прошлым клятвам. Но непокорные свебы покинули места своего обитания и ушли в глубь своей территории, чтобы подготовиться к встрече противника. Цезарь не стал повторять ошибку Красса. Несмотря на то что здесь были леса, а не пустыня, отрываться от линий снабжений и растягивать коммуникации он не хотел, к тому же понимал, что завоевание Германии пока ему не по силам. Да и обстановка в Риме все настойчивее требовала его личного присутствия.

Поэтому он вернулся обратно и, переправившись на западный берег, разобрал часть моста, оставив поблизости от него гарнизон. Это было послание германцам — в любой момент Цезарь сможет вернуться, и река не является для него помехой.

Осенью в Галлии он узнает о местоположении Амбиорига и быстрыми переходами настигает его в Арденнском лесу. Противник разгромлен, однако Амбиоригу и на этот раз удается бежать. Поиски беглеца продолжаются до конца года, но он так и не попадается в руки римлян. По ходу его преследования Цезарь проводит жесткую, а вернее, жестокую политику устрашения, сжигая деревни, грабя и разрушая все, что попадалось им по пути. Тех, кто не успевал спастись бегством, продавали в рабство. Справедливости ради отметим, что римлянам в этом деле охотно помогали союзники-галлы, которые были не прочь поживиться за счет соседних племен.

На некоторое время Галлия притихла, но Цезарь, скорее всего, понимал, что тишина не означает спокойствия.

Рим в это время бурлил страстями: убийство Клодия, вести о гибели Красса, усиление Помпея быстро меняли политический климат Республики. Но Цезарь, уведя войска на зимние квартиры, а сам, как обычно, расположился в Цизальпийской Галлии. Выжидал. Интуиция подсказывала, что в мутную воду интриг сейчас лучше не соваться и подождать, когда станет видно, какой величины рыбы уцелеют в римском политическом водоеме.

Известно, что Цицерон навещал Цезаря в Равенне, но о чем они говорили, осталось втайне. Приблизительно в это же время Цезарь предлагал Помпею возобновить семейные связи. Словом, внимание полководца было сосредоточено на Риме. Кто-то из галлов время от времени сообщал о готовящихся мятежах, но он не придавал этим слухам большого значения — племена иногда пытались сводить счеты друг с другом руками, вернее, мечами римлян.

Поэтому восстание 52 года до P. X. стало для него неприятным сюрпризом.

«Поднялось много племен, но очагом восстания были земли арвернов и карнаутов. Общим главнокомандующим повстанцы избрали Верцингеторига, отца которого галлы ранее казнили, подозревая его в стремлении к тирании.

Верцингеториг разделил свои силы на много отдельных отрядов, поставив во главе их многочисленных начальников, и склонил на свою сторону всю область, расположенную вокруг Арара. Он рассчитывал поднять всю Галлию, в то время как в самом Риме начали объединяться противники Цезаря. Если бы он сделал это немного позже, когда Цезарь был уже вовлечен в гражданскую войну, то Италии угрожала бы не меньшая опасность, чем во время нашествия кимвров».[87]

Римская армия была раздроблена, сам Цезарь находился в Северной Италии, а восстание охватило почти всю Галлию.

Сигналом к выступлению послужила резня, устроенная племенем карнаутов в городе Кенабе, который нам известен ныне как Орлеан. Были перебиты все римские граждане, в основном торговцы, и среди них представитель Цезаря, ведающий запасами продовольствия, римский всадник Гай Фуфий Цита.

Цезарь успевает быстро собрать свои войска в большую армию, но к этому времени Верцингеториг уже овладел несколькими крепостями, причем хорошо укрепленными, а заодно сжигает множество поселений, обеспечивающих римлян фуражом и продовольствием. Самые крупные силы восставших были сконцентрированы в районе крепости Аварик (ныне город Бурже). Логика военных действий требовала удара именно по Аварику, чтобы разгромом основных ресурсов противника получить перевес в численности и в дальнейшем добивать разрозненные отряды врага.

Цезарь следует логике, легко берет по пути к крепости пару городов и… на несколько месяцев увязает в осаде Аварика. Защитники крепости держаться из последних сил. Более того, используя копи, в которых добывалась железная руда, они устраивают подкопы под римские позиции, правда, безуспешно. Но после того как римляне сооружают огромный пандус и по нему поднимаются на городские стены, защитники обречены. Озлобленные римляне истребляют всех, кто выжил во время осады. Из сорока тысяч человек в живых остаются около восьмисот, это те, кто успел убежать.

Расчет Цезаря — устрашить противника и заставить колеблющиеся племена не примыкать к восстанию — не оправдался. Верцингеториг время даром не терял. Он укрепил крепости, которые были под его контролем, и, как сейчас сказали бы, вел подрывную работу среди галлов. И вскоре ему предоставляется возможность взять реванш.

После кратковременного отдыха Цезарь готов идти на Верцингеторига, но внутренние распри в племени эдуев, союзников римлян, вынуждают его лично вмешаться — в непростой и взрывоопасной обстановке в Галлии обращаться с союзниками надо было аккуратно, уважительно.

И только потом он движется в сторону Герговии, где были сосредоточены силы Верцингеторига. Город стоял на холме, а войска противника располагались на господствующих высотах. Цезарь сразу же оценил тактическое мастерство Верцингеторига и не стал рисковать, штурмуя город. Тем более что продовольствие для римлян еще не было доставлено дружественными эдуями. Впрочем, он предпринимает ночную вылазку и занимает одну из высот — холм, находящийся перед городом. На нем Цезарь устраивает малый лагерь, соединенный рвом с большим. И ждет обоза с продовольствием и фуражом.

Но дружба эдуев оказалась непрочной — предал именно тот человек, которого Цезарь лично поддержал во время распрей за командную должность. Десятитысячное воинство эдуев под его командованием переходит на сторону Верцингеторига. Эдуи нападают на обоз с продовольствием и, перебив римлян, охраняющих его, растаскивают все запасы.

Хотя вожди эдуев отрекаются от мятежников, Цезарь понимает, что при удобном случае они ударят в спину. Но и отступление от стен Герговии было чревато новыми предательствами — союзные племена могли расценить отход как признак слабости римлян. Цезарь все же попытался атаковать одно из укреплений и чуть было не захватил город, но именно галлы-предатели не дали ему это сделать, придя на помощь осажденным.

Делать было нечего, и Цезарь отводит войска. Это стало сигналом для колеблющихся — почти сразу же все эдуи переходят на сторону Верцингеторига, а за ним почти все остальные кельтские, галльские и бельгские племена.

Верцингеториг, имея такую мощную поддержку, тем не менее понимает, что прямое столкновение с римской военной машиной ему не пережить. Он прибегает к партизанской тактике мелких наскоков и нападений на обозы и фуражиров.

Цезарь ведет войска на север, для соединения с армией Лабиена. Ему удается собрать все силы вместе. Верцингеториг решил, что римляне отступают, и последовал за ними. Ошибочное решение. Цезарь сразу переходит в контрнаступление и оттесняет мятежников к холму города Алезии, столицы племени мандубиев.

Осада Алезии справедливо считается демонстрацией воинского искусства Цезаря-полководца. Ситуация была непростой — большие силы Верцингеторига, запертые в городе, в свою очередь сковывали армию Цезаря.

И даже более чем непростой, а очень опасной.

«Во время осады этого города, казавшегося неприступным из-за высоких стен и многочисленности осажденных, Цезарь подвергся огромной опасности, ибо отборные силы всех галльских племен, объединившихся между собой, прибыли к Алезии в количестве трехсот тысяч человек, в то время как число запершихся в городе было не менее ста семидесяти тысяч. Стиснутый и зажатый меж двумя столь большими силами, Цезарь был вынужден возвести две стены: одну — против города, другую — против пришедших галлов, ибо было ясно, что если враги объединятся, то ему конец. Борьба под Алезией пользуется заслуженной славой, так как ни одна другая война не дает примеров таких смелых и искусных подвигов. Но более всего удивительно, как Цезарь, сразившись с многочисленным войском за стенами города и разбив его, проделал это незаметно не только для осажденных, но даже и для тех римлян, которые охраняли стену, обращенную к городу. Последние узнали о победе не раньше, чем услышали доносящиеся из Алезии плач и рыдания мужчин и женщин, которые увидели, как римляне с противоположной стороны несут в свой лагерь множество щитов, украшенных серебром и золотом, панцирей, залитых кровью, множество кубков и галльских палаток. Так мгновенно, подобно сну или призраку, была уничтожена и рассеяна эта несметная сила, причем большая часть варваров погибла в битве. Наконец сдались и защитники Алезии — после того, как причинили немало хлопот и Цезарю и самим себе. Верцингеториг, руководитель всей войны, надев самое красивое вооружение и богато украсив коня, выехал из ворот. Объехав вокруг возвышения, на котором сидел Цезарь, он соскочил с коня, сорвал с себя все доспехи и, сев у ног Цезаря, оставался там, пока его не заключили под стражу, чтобы сохранить для триумфа».[88]

Во время одного из триумфов Цезаря его пленник будет казнен. Удушение Верцингеторига поставило точку в покорении Галлии. Хотя после взятия Алезии были еще сражения и столкновения, дело было сделано.

Проявив свой талант стратега и тактика, Цезарь показал себя и талантливым управителем мирного времени. Он пошел на смягчение римского гнета и на несколько лет отложил превращение Галлии в провинцию. С племенами были заключены союзы, и, главное, вместо системы откупов Цезарь ввел твердое налогообложение. Причем сборщиками налогов были назначены лица из племенной знати. Знать же в свою очередь подкупалась римским гражданством, дарами в виде земель и рабов. Все это способствовало будущей колонизации и распространении римской культуры со всеми ее достоинствами и недостатками.

Настало время возвращаться в Рим.

Жизни ему было отпущено всего шесть лет.

Но каких лет! И какой жизни!