Цезарь: Крещение кровью

Глава 1 «ЩЕНОК». ПРИЗРАК ГОЛОДНОЙ СМЕРТИ

25 февраля 1987 год, 21.45

СССР, Москва, Павелецкий вокзал

Холодно было даже в помещении. Холодно, неудобно, и никак не удавалось плотнее запахнуться в пальто. Почти детское, оно жутко не нравилось Саше: темно-серое, убогое, сильно смахивающее на казенное. Плюс к этому — Саша из него вырос. Говорил же он матери: лучше подождать месяц или два — сколько надо — и купить «аляску» на вырост. Так нет, не утерпела: «Тебе сейчас не в чем ходить! Когда еще деньги будут». И купила это серое безобразие. В ту зиму оно было еще чуточку великовато, но кто ж знал, что хилый Саша ни с того ни с сего примется расти как на дрожжах. Вот и результат: тощая шея торчит из воротника, как у грифа, в плечах тесно, рукава еле-еле до запястий достают. Эх, мама, мама...

Он едва не заплакал от жалости к нелепой судьбе матери и сестры Наташки, да и к собственной доле. Так ужасно, так непоправимо это горе...

Денег у него оставалось всего-навсего пятьдесят копеек, и никакого просвета не предвиделось. Саша впал в полную апатию, ни единой дельной мысли в голову не приходило — только невеселые воспоминания да перлы типа: «Ща бы тарелку борща со сметаной...»

Спать, сидя в пластмассовом кресле в зале ожидания, было дико неудобно. Разболелся голодный желудок, в довершение захотелось курить и в сортир одновременно. С последним было проще: вход в уборную здесь пока еще бесплатный, а сигаретой или папиросой мужики на улице всегда поделятся. С едой куда сложнее, как и со сном.

Покинув насиженное местечко, Саша направился в уборную. Боже, когда же здесь полы будут мыть? Вонища такая, что забываешь, зачем пришел. Попроситься, что ли, на работу? Тогда, наверное, вокзальное начальство разрешит ночевать в комнате отдыха...

Вместе с ним зашел мужчина лет пятидесяти, невысокий, аккуратный и хорошо одетый. Поморщил нос, но не выругался, как Саша, поскользнувшись на заплеванном полу. Саша искоса приглядывался к нему, когда они, справив нужду, мыли руки над соседними раковинами. Было в нем что-то непривычное — в твердых чертах худого лица, остром, проницательном взгляде и даже в зачесанных со лба назад густых седых волосах. Мужчина оглянулся, перехватил Сашин взгляд, кивнул на грязь.

— Вонь ужасная. Хоть бы хлорки по углам насыпали.

— Я вот и думаю: уборщиком сюда устроиться, что ли?

— Что, так сложно с трудоустройством, что места получше найти не можешь?

— Ну, д-да, - неопределенно протянул Саша.

— Странно. На дурака ты не похож, да и в школе двоечником небось не был, — уверенно сказал мужчина. — Тебе сейчас лет восемнадцать?

— На полгода меньше, — сказал Саша и с неожиданной гордостью добавил: — А в школе я был отличником, только из-за нехватки времени до золотой медали не дотянул.

— Куда же время тратил?

— Я с шестнадцати лет подрабатывал. Матери чтоб полегче было.

Предвидя, что следующий вопрос коснется пути, которым он попал на вокзал, Саша решительно направился наружу. На выходе обернулся — мужчина смотрел ему вслед с некоторым удивлением — и вежливо спросил:

— У вас лишней сигареты не найдется?

— Знаешь, вообще-то я не курю, но... — Он достал бумажник, вытащил пятерку: — Возьми, сам купишь.

Саша покраснел: одно дело — сигарету спросить, другое — деньги брать. Хотя эти деньги были очень нужны ему, он счел унизительным для себя принимать их. Молча повенулся спиной и вышел; мужчина засмеялся ему вслед:

— Смотри-ка, гордость еще сохранил.

На площадке возле лестницы стояли трое здоровых парней. Саша вознамерился было стрельнуть сигаретку у них, но подумал, что мужчина, остававшийся в туалете, может услышать, застыдился и пошел наверх.

Он не успел подняться даже на пролет, когда сообразил, что парни хотят ограбить того приличного мужика. Недолго думая, Саша вернулся. Жертве уже успели пару раз дать отдых, когда он вмешался. Он не боялся получить но физиономии — дома и в школе ему доставалось не меньше.

Своим внезапным появлением и недвусмысленным желанием помешать грабителям он дал мужчине возможность уйти. Раздосадованные парни переключились на помеху и отдубасили его здесь же, в туалете, да так, что мало ему не показалось. Когда они оставили его в покое, ломило все тело и звенело в ушах. С трудом поднявшись на ноги, он подошел к зеркалу. Н-да... Видок такой, что днем собаки шарахаться будут, не то что люди. Глаз заплыл, под носом кровь, губы превратились в лепешки. Хорошо хоть зубы целы.

Он долго умывался; насколько это было возможно, почистил одежду, вымаранную в субстанции, покрывавшей пол уборной. Когда чистил пальто, опустил руку в карман и похолодел: пусто. Последнюю мелочь растерял во время драки. Саша готов был заплакать — ведь это означало, что ни завтра, ни послезавтра, ни в следующие дни поесть ему не удастся.

Поиски разбросанных копеек оказались безуспешными. Мрачный и угнетенный, он вышел на улицу, присел на корточки возле стены, опустил голову.

Через минуту к нему подсела сильно подвыпившая и порядком потасканная женщина. Саша брезгливо поморщился, потом вспомнил, что сам не лучше. На ее лицо был наложен сантиметровый слой вульгарной косметики, но и

Сквозь него просвечивала дряблая кожа. Волосы нечесаные; от нее разило грязью пополам с бормотухой и дешевым одеколоном. Тоже, наверное, негде жить, пришло ему в голову.

— Кто ж тебя так уделал, а, красавчик? — засюсюкала шлюха.

— Да ну! — отмахнулся Саша. — Дай лучше покурить, если не жалко.

— Для тебя — ну ничего не пожалею! — пообещала женщина и протянула «беломорину». — Давненько я тебя тут вижу. Ты приметный: высокий и хорошенький, как девушка. Что случилось-то, что на вокзале ночуешь? Небось с родными не поладил?

Папироса обжигала разбитые губы, на мундштуке осталась кровь. Сволочи. Саша поднял голову — напротив остановилась черная «Волга», из нее вышли четверо молодых парней, оставив водителя в машине. Трое проследовали в здание вокзала, один встал у тумбы невдалеке, будто ждал кого-то. Он выглядел постарше Саши, белокурые волосы шевелил зимний ветерок. В «вареных» джинсах, в «аляске» — как раз в такой, на какую в свое время заглядывался Саша.

Шлюха участливо сдвинула брови, ожидая ответа. Невольно Саша подумал, что Наталья может так же сидеть где-нибудь на вокзале, одинокая и никому не нужная. Пальцы сами собой сжались в кулаки.

— Нет у меня родных. Отца не знаю, а мама умерла. Сестра пропала — нас с ней отчим с его братом из дома выжили. Вот и сижу, потому что некуда больше податься.

Она уронила несколько пьяных слезинок, всхлипнула, сочувствуя ему.

— Хороший ты мальчик. Хочешь, утешу тебя? Бесплатно, — уговаривала она.

— Не-е, — Саша на всякий случай отодвинулся подальше.

— Почему? Ты женщину когда-нибудь пробовал?

Саша побагровел. Дожив почти до восемнадцати лет,

Он был девственником, но даже под пытками не сознался бы в этом, строя из себя сверхопытного и все познавшего ловеласа.

— Ну, пробовал. Все равно не хочу.

— А если ротиком? — Она призывно чмокнула губа

Ми. — Это быстро и приятно. Соглашайся — удовольствие тебе хочу сделать, не пожалеешь. Просто так. — Она положила руку ему на колено.

— Да ну тебя. — Скинув ее руку, Саша встал и пошел в вокзал.

Как только он скрылся, высокий блондин отклеился от тумбы, подсел к разобиженной сердобольной проститутке, задетой в самых благих своих намерениях. Не глядя на нее, спросил:

— Что это за парень?

— А тебе-то что за дело?

Блондин протянул ей десятку — большие деньги для состарившейся и спившейся проститутки. Воровато оглянувшись, она схватила деньги и затараторила:

— Бесприютный он, без родителей, из дома выгнали. Побили его — да ты сам видел, как ему досталось. Две недели уж тут. Хороший мальчик — пожалеть его хотела, а он застеснялся. Тихий такой, скромный. Не лезет никуда, сидит себе и сидит. И за что ему досталось? Никому не мешал ведь.

Парень выслушал ее, сказал:

— Позовешь его сюда — еще «чирик» получишь.

— Я-то позову, только — слышь? — не трогай его больше, не надо. Ему и так хватит.

Тот молчал; слегка пошатываясь, женщина продефилировала через нижний зал, по пути похваставшись местным бомжам полученной бумажкой, поднялась на второй этаж, с трудом нашла Сашу. Он сидел, нахохлившись, вытянув длинные ноги в проход и спрятав разбитое лицо в поднятый воротник пальто.

— Эй, — она осторожно потрепала его по плечу. — Тебя гам ждут.

— Кто? — удивился Саша.

— Не знаю. Молодой пацан, деньгами швыряется.

— И что ему от меня нужно?

— Просил позвать тебя вниз.

Саша рывком вскочил на ноги. Черт с ним, терять нечего, но интересно знать, кому и зачем он мог понадобиться. Парень в «аляске» сидел на его месте, хлопал руками в кожаных перчатках на меху. Когда Саша подошел, он пер

Вым делом отдал семенившей вслед за ним женщине обещанные деньги, затем сдержанно кивнул:

— Присаживайся, в ногах правды нет.

Каким-то задним умом Саша отметил это «присаживайся», а не «садись».

— Это не ты ли здесь за человека заступился? — безразличным тоном поинтересовался блондин.

— А тебе что за дело? — внезапно даже для себя разозлился Саша.

— Эй, спокойно!

На ноги они вскочили одновременно. Один собирался уйти, другой жестко схватил его за рукав. Не раздумывая, Саша свободной рукой ударил его в солнечное сплетение, но тот мастерски отвел удар и, перехватив руку, вывернул ее до хруста. Подержав так немного, отпустил.

— Остыл? Замечательно. Теперь слушай. Я мог бы и не спрашивать, где тебе физиономию подправили и почему. Сам понимаешь, мне тебя достаточно подробно описали. Описал тот человек, с которым ты перебросился парой фраз в сортире. Я хотел убедиться, что не ошибаюсь. Теперь, конечно, расспросы излишни.

— Ага, у меня на лбу все написано, и ты с близкого расстояния разглядел, — съязвил Саша.

— Унюхал. Так вонять от человека может только тогда, когда он в дерьме вывалялся. Судя по всему, тебя в туалете и вываляли.

Саша готов был сквозь землю провалиться. Отодвинулся подальше, чтобы вонь от его одежды не доносилась до парня.

— Да ладно тебе, — остановил его блондин. — Не комплексуй, это временно. — Стянув перчатку, протянул руку: — Михаил.

— Александр.

Ладонь у него была твердая, рукопожатие далеко не вялое. Чувствовалось, парень уверен в себе.

— Шурик? — уточнил Михаил.

— Ненавижу это имя.

— Извини, не знал. Куришь? — Он достал пачку «Космоса», предложил угощаться. Помедлив, серьезно сказал: — Человек, за которого ты заступился, не из тех, кто что-то

Забывает — добро ли, зло ли. Он послал меня узнать, кто ты и какие у тебя проблемы.

Второй раз за вечер Саша был оскорблен.

— Ты что думаешь — я делал это, чтобы меня отблагодарили? Не надо мне ничего, я в полном порядке.

— Ох-ох, какие мы гордые, — насмешливо протянул Михаил. — Не прыгай, не кипятись и не ори на весь вокзал. — Он фыркнул, передразнил Сашу: — «Я в полном по-рядке». Дома нет, родных нет, друзей нет, денег ни копья, зато самолюбия — выше крыши!

Саше надоело это наглое вмешательство в его жизнь. Отбросив окурок, он сказал:

— Спасибо за участие и за сигарету. Я пошел.

— Куда? — Голубые глаза Михаила искрились смехом.

Саша молчал. Действительно, куда он собрался?

— Что-то не пойму, чего ты ломаешься, как девственница в первую брачную ночь? Может, тебе нравится спать на вокзале?

— А ты предлагаешь альтернативу? — огрызнулся Саша.

— Запросто. Поехали ко мне?

— Хм. А что скажут твои родители?

— Видишь ли, мы с тобой во многом товарищи по несчастью. У меня, как и у тебя, нет родителей. Я детдомовский, посему живу один.

Саша колебался, тогда Михаил добавил:

— Скажу тебе одну вещь: никогда не отказывайся от помощи, которую предлагают от чистого сердца — не оскорбляй предложившего. Конкретный пример — ты вмешался в драку, протянул руку человеку, оказавшемуся в критическом положении. Он отказался, прогнал тебя? А ты поступаешь именно так. Думаешь, по тебе не заметно, в каком ты «порядке»? Человек хочет вытащить тебя с этой помойки, а я всего лишь действую от его имени.

В самом деле, чего он уперся? Другого шанса судьба ему не даст, это он знал точно. Неизвестно, что его ждет, но хуже не будет. Оставив сомнения, он направился к метро, но Михаил опять удержал его:

— А сейчас ты куда?

— Как — куда? В метро.

— В таком виде?! — Он засмеялся. — Обалдела твоя го

Лова... Тачку поймаем, нас за «чирик» до Новых Черемушек любой таксист повезет.

Они двинулись в сторону стоянки такси. Из здания вокзала вышли трое парней, приехавшие вместе с Михаилом, прошли мимо, даже не взглянув на бывшего попутчика. Саша проводил их взглядом — в кожаных куртках, мышцы накачанные, на джинсах одного из них пятно крови, и явно не хозяйской. Сели в поджидавшую их «Волгу» и уехали. Саша удивился, спросил в лоб:

— А эти не с тобой разве? Или случайные попутчики?

— Не совсем случайные, но я их впервые видел. Кто-то из охраны нашего кооператива. Я ехал забрать человека с вокзала, они — доходчиво объяснить кое-кому, что нехорошо грабить беззащитных людей.

— Сдается мне, твой хозяин далеко не так беззащитен, как могло показаться на первый взгляд, — пробормотал Саша.

— Каждый из нас в какой-то момент может оказаться абсолютно беспомощным, — уклончиво ответил Михаил.

По дороге они разговорились. Михаил вырос в детском доме, потом окончил какое-то ПТУ, работать не стал, хотя ленивым не был, — не прижился на рабочем месте. Бродяжничал, объездил чуть ли не весь «совок». Вернулся в Москву, и здесь его путь пересек некто Сергей Иванович Маронко. Чем-то Михаил приглянулся ему настолько, что пожилой мужчина, не имевший ни жены, ни детей, взял на себя заботы о бродяге. Устроил на работу, помог снять недорогую квартиру, в буквальном смысле слова человеком сделал. Работа была не слишком сложная, но беспокойная: курьер не столько при кооперативе, которым руководил Маронко, сколько при самом шефе. Выполнял поручения как служебного, так и личного характера, не проявлял излишнего любопытства, не разбалтывал секретов — а к ним Миша относил все, что видел и слышал, — не ворчал, если поднимали посреди ночи и отправляли куда-нибудь к черту на кулички за ерундой. Надо — так надо. За это ему деньги платили, и очень хорошие деньги. Часть по ведомостям, а ос-новную долю — за неслужебные поручения — наличными.

Саша только изумленно крутил головой. Повезло же парню... Закрыв глаза, он представил себя — прилично одетого, чисто выбритого (щетина, пробившаяся на подбородке и верхней губе, доставляла ему массу неудобств, тем более что она была черная и очень заметная) — мотающегося «по делам», страшно занятого, а ночи проводящего не на вокзале, а в нормальной чистой постели... Стиснув зубы и сжав кулаки, Саша сам себе яростно поклялся сделать какую-нибудь головокружительную и совершенно невозможную для обычных людей карьеру. Он представил себе коридор, по обе стороны — двери с табличками. Он идет по нему быстрым шагом человека, дорожащего каждой секундой; встречные почтительно здороваются: «Доброе утро, Александр Андреевич», он вежливо кивает в ответ, отдает на ходу короткие распоряжения. Он — Самый Большой Начальник.

Поплутав в Новых Черемушках, таксист доставил их к стандартной «хрущобе». Они поднялись на третий этаж. Позвенев ключами, Миша открыл дверь, пропустил Сашу. Тот с недоумением и восхищением огляделся:

— Них... себе квартирка!

Миша недовольно скривился:

— Ты не мог бы обойтись без матерщины? Не люблю я этого, у нас не принято ругаться. Сергей Иванович при мне ни разу не выругался. Говорит, русский язык достаточно богат, чтобы обойтись цензурными выражениями.

Саша прошелся по обеим комнатам. Так его семья не жила и в лучшие времена, когда отчим еще не пил. Техника сплошь импортная, что телевизор, что магнитофон. Даже видак есть. Море кассет, книги. И вся квартира — в идеальном порядке. Миша прервал «экскурсию по музею»:

— Ползи в ванну. Все необходимое я тебе положил.

Горячая вода. Мыло. Много горячей воды и много мыла.

Определенно, цивилизация — это самое классное из всего, что придумало человечество. Саша плескался часа полтора, слой за слоем сдирая с выпиравших костей грязь, а вместе с ней и горечь этих полутора месяцев. И чем дальше, тем большую признательность он испытывал к почти незнакомым ему Маронко и Михаилу.

Миша снаружи постучал, насмешливо осведомился:

— Ты спишь или утонул? Вылезай, дело есть.

Он тут же покинул водную среду, растерся пахнущим чем-то теплым и приятным полотенцем. Радом лежала

Стопка белья, все как полагается — трусы, носки, тренировочные штаны и свободная футболка. Классно.

На свою физиономию он глянул лишь мельком. Один глаз закрылся полностью, второй припух, губы расплющены, пол-лица занимают. Миша ждал его на кухне, на столе стояла тарелка с вареной картошкой и двумя толстыми ломтями поджаренной колбасы. Все горячее и ужасно вкусное, но Саша сделал вид, что не голодал все это время и с едой может подождать.

— - Что задело? — спросил он.

— Поешь сначшга.

— Успею, это не самое главное.

— Ну, ты горд, — восхитился Михаил. — Все равно ешь, потому что разговор долгий.

Саше казалось, что он способен в одиночку уничтожить вагон жратвы, но он явно переоценил свои возможности. И сколько сил ему потребовалось, чтобы не глотать кусками, не выглядеть торопливым! Когда он вымыл за собой тарелку, Миша налил кофе себе и ему, достал сигареты. Как же это здорово — курить на сытый желудок!

— Слушай внимательно, начал Миша. — Я звонил Сергею Ивановичу, он распорядился таким образом, что ты, пока не придешь в человеческий вид, будешь жить у меня. Я буду уезжать на работу, но ты найдешь здесь чем заняться.

— Не боишься оставлять меня одного? Мало ли, возьму и вынесу все из квартиры, пока тебя нет?

Миша помахал рукой, разгоняя сигаретный дым перед лицом.

— Не боюсь. Тебе это невыгодно — снова оказаться на улице, пусть и с какой-то суммой на руках. Деньги имеют свойство заканчиваться, сколько бы их ни было. Но, если такое произойдет, я тебя в два, от силы в три дня найду. Это не угроза, это ответ на вопрос.

— Ладно. А потом, после этих двух или трех недель? Опять на вокзал?

— Тебе ж гам нравилось, даже уходить не хотел, — поддел его Миша. — А? Не так? А если серьезно, то видно будет. Может быть, Сергей Иванович оставит тебя работать, как меня, потому что он заинтересовался твоей личностью. Очень многое будет зависеть от тебя самого. А посему ты

Сейчас ответишь мне на некоторые вопросы. — Миша достал блокнот, положил перед собой. — Вопрос номер один: ты москвич? - Да.

— Тогда так: полное имя, адрес, по которому прописан, дата рождения, место учебы и работы — в общем, анкетные данные.

— Зачем?

— Шеф требует. А ему, поверь, виднее. Я сам не знаю, зачем это ему.

Саша пожал плечами.

— Матвеев Александр Андреевич, родился 11 мая 69-го года, прописан...

Он продиктовал все данные, затребованные Мишей.

— У тебя документы какие-нибудь есть?

— Паспорт. Показать?

— Не надо. Это к тому, надо ли тебе их восстанавливать. Второй вопрос: где твоя семья?

— У меня ее нет.

— Это я уже слышал. Но ведь была?

— А это обязательно?

— Раз спрашиваю, значит, надо. Поверь мне на слово — я человек не любопытный, без нужды ничем не интересуюсь.

Саша вздохнул.

— Мама умерла полгода назад. Ее отчим убил. А сестра... Где сейчас сестра, я не знаю.

— Младшая?

Саша кивнул.

— Что с отчимом?

— Сидит.

— Правильно. Так ему и надо. А почему из дома ушел?

— В той квартире еще брат отчима прописан. Развелся с женой, приехал к нам жить, это уже после смерти матери было. А потом... Я поехал на Новый год к другану на дачу, а Наташка уперлась. И осталась. Я приехал — ни сестры, ни Лешки Рамова — это брат отчима — и полная квартира армян. Говорят, что Лешка сдал квартиру на год, документы показывают. Сестру мою в глаза не видели. Ну, меня из квартиры выгнать не могут — я все-таки прописан там, — так они по-другому выжили.

— Приставать начали? — В глазах Миши заискрился смех, совершенно не подобающий моменту.

Саша вспыхнул, как девчонка.

— Я не «голубой». Был бы «голубым», остался бы гам.

— Ну, мало ли, может, они тебе не понравились... Ладно, не обращай внимания, я сам побывал в такой ситуации, только лет мне поменьше было. Работал у нас в детдоме такой воспитатель, мальчиков любил. Блондинов. И на меня глаз положил. А я очень нехорошо себя повел. Он ко мне со своей любовью как раз накануне комиссии подъехал, вот я проверяющим все и выложил. Настучал, значит. Стучать нехорошо, но уж больно мне не хотелось под него ложиться! И что с тобой дальше случилось?

— А ничего. Собрался и ушел из дома.

— И сколько ты так живешь?

— Полтора месяца.

— Тебе еще повезло. Я почти год бродяжничал. Ладно, я все понял, кроме одного: а отец-то твой где?

— А черт его. знает! Я его и не помню почти... Мне четыре года было, когда он пропал. Я ж незаконнорожденный, как и моя сестра. Даже не знаю, как его звали на самом деле. В моем свидетельстве о рождении указан какой-то Андрей Суворов. Но это явно не мой папаша, потому что гот был иностранцем. Турок, по-моему.

— Я и смотрю — ты «черный». По роже вроде не скажешь, что нацмен, но таких волос у русских не бывает.

— Я на отца здорово похож. Мать у меня светлая и голубоглазая, а мы с Наташкой — черные. У Наташки еще и глаза совершенно черные, зрачков не видно.

По-онятно. Ладно, давай, для завершения ты мне продиктуешь еще все данные твоей сестры, отчима и его брата. Еще какие-нибудь родные есть?

— Понятия не имею. Бабушка умерла два года назад, а про других родных я даже не слышал никогда. Сестра — Матвеева Наталья Андреевна, 18 июня 1971 года, прописана и училась там же, где я, не работала. Отчим — Рамов Анатолий Витальевич, 10 декабря 45-го года, прописан... Слушай, где работал, наверное, не надо? Он все равно сидит. А то я не помню. Его брат — Рамов Алексей Витальевич, по-моему, он лет на пять младше Анатолия, но точно не скажу. Я его и не знаю толком.

— Будем надеяться, что этого хватит. — Мишка убрал блокнот. — А теперь курим — и спать. Твоя комната — маленькая. Не знаю, как ты, а я сегодня вконец вымотался, мне бы до койки добраться...

Господи, как хорошо после ванны, сытной еды еще и поспать на чистых простынях! Это же просто сказка...

МАФИЯ

Саша наклонился к окошку:

— Добрый день. Моя фамилия Матвеев, мне заказывали пропуск.

Девушка со строгим, неулыбчивым лицом покопалась в ящичке, протянула руку за Сашиным паспортом, мельком глянув на его владельца, через секунду вернула вместе с ку-сочком картона — пропуском.

Быстрым шагом Саша миновал проходную завода, нашел административный корпус. На четвертом этаже ему пришлось идти почти до конца длинного коридора в поисках нужного кабинета. Открыл дверь, поздоровался с молоденькой секретаршей, представился. Девушка попросила его обождать, заскочила в кабинет шефа, тут же выглянула:

— Проходите. Владимир Сергеевич ждет вас.

В кабинете Саша достал папку, не раскрывая, протянул ее человеку, восседавшему за массивным столом. Тот бегло просмотрел бумаги, удовлетворенно кивнул, убрал папку в ящик стола.

— Хорошо. Можете передать Сергею Ивановичу, что покрышки будут через неделю, как мы и договаривались, а вот с краской придется подождать. Краски получим только в начале месяца, где-то между майскими праздниками и Днем Победы. Раньше не получится.

Саша вышел из кабинета. Секретарша отвернулась, скрывая невольную улыбку, он покраснел. Вот всегда так: он мог делать серьезное лицо, сколько было угодно, но вслед ему почти всегда слышалось хихиканье. С этим он ничего не мог поделать — не станешь же всем подряд объяснять, что нечего смеяться над его ушами. Он был лопоухим, и недавняя стрижка еще сильнее выделяла его «локаторы».

Конечно, смех секретарши вовсе не повод злиться. Напротив, настроение у него было замечательное. А почему бы и нет? На улице — конец апреля, снег полностью сошел, даже в тенистых холодных местах растаял. Почки на деревьях набухли, солнце греет ощутимо, грязи по колено. Красота!

На автобусной остановке — толпа народу. Ничего не поделаешь, придется давиться. На такси он мог позволить себе ездить только ночью или в случае крайнего цейтнота. Влез в переполненный автобус, деловито посмотрел на часы: шестнадцать ноль-ноль. Сейчас к Маронко, потом на тренировку, потом домой. А вечером по телику футбол будет... На сегодня это последняя поездка, если ночью ничего не случится.

Ночные вызовы случались относительно редко. За полтора месяца его поднимали с постели пять раз и четыре — Мишку. Кому ехать, решал всегда шеф, они беспрекословно подчинялись. Один раз ездили с Мишкой в самую настоящую командировку — в Ленинград, на три дня. Мишка уверял, что на зарплате это скажется сильно — командиро-вочные хорошие. Посмотрим-посмотрим, за апрель они получат деньги не раньше третьего мая.

Саша себе пообещал, что никогда не забудет тот день... 11 марта Мишка Соколов приехал с работы рано, заявил, что пришла пора предстать перед начальством. За это время Саша отоспался, отмылся и вид имел вполне приличный, но все равно здорово робел.

Он сразу узнал мужчину, которого пытались ограбить вокзальные молодчики, а вот тот признал его с трудом. Сели, поговорили, потом Сергей Иванович отправил куда-то Мишку. Свою историю ему рассказывать не пришлось, Маронко уже навел справки — для этого и потребовались данные, которые Саша дал Мишке в первый вечер. И о судьбе Натальи тоже знал. Рассудок мутился от ярости, когда Саша слушал, что случилось с сестрой.

На следующий день после отъезда брата на дачу Наталья отправилась к подруге. Встретила у нее Новый год, а первого января вернулась домой и увидела Алексея Рамова в компании шестерых армян. Оказалось, Рамов решил: пусть его «друзья» поживут у них недельку-другую. Терпеливая — в

Мать — Наталья промолчала. Ночевать ей пришлось в одной комнате с Рамовым.

В первую же ночь он изнасиловал ее, зажав рот и пригрозив: если не будет молчать, он позовет «друзей». А потом, голую, вытолкнул в коридор, где ее уже ждали... Наталье коротко пообещали: вякнешь хоть слово — прирежем. Через два дня такой свистопляски ей удалось выскользнуть из квартиры. В милицию не пошла — стыдно было рассказывать, что с ней делали, да и страшно. Прибежала к подруге, поделилась бедой, попросилась пожить несколько дней до возвращения брата. Родителям подруги эта идея не понравилась совсем, почему-то они были уверены, что Наташа виновата сама, и тем же вечером она куда-то исчезла. Скрылся и Рамов, взяв с армян арендную плату за квартиру за год вперед.

У Саши темнело в глазах, он сжимал кулаки. Ну, только попадись ему на глаза кто-то из братьев Рамовых — Алексей ли, Анатолий ли... Наташка, сестренка, ей же еще шестнадцати лет не исполнилось...

С Маронко они друг другу понравились. Сашу поразили его внимательность и сердечность, за которыми ясно чувствовалась железная сила воли. А Маронко... Непонятно: ведь, кроме того случая на вокзале, Саша не числил за собой особых заслуг. Как-то, правда, он услышал фразу Сергея Ивановича: «Кто-то подбирает на улице брошенных щенят, а я детей». «Детки» были не совсем младенцами, но такое обращение их не возмущало.

Сравнение со щенками оказалось невероятно точным. К примеру, Мишка мог в прямом смысле слова любому горло перегрызть за босса, и Саша вскоре начал испытывать похожие чувства. Он стал вторым «щенком» в питомнике Маронко и был ему по-собачьи предан. Временами он думал, что хотел бы иметь такого отца.

- Как и Мишка, он работал курьером. И с самого начала столкнулся с тем, что его обязанности оказались несколько сложнее, чем ожидал. Во-первых, он должен был являться на работу, что называется, в лучшем виде: не просто чистым и аккуратным, но и хорошо одетым. Все правильно, ведь по нему судили о его шефе, и дурным впечатлением он мог повредить репутации Маронко. Во-вторых, Маронко терпеть не мог матерщины и ругань мог засчитать за на

Рушение рабочей дисциплины. Наказание за мелкие проступки практиковалось одно — не выговор, а штраф. В-третьих — до этого Саша додумался сам, — ни в коем случае нельзя рассказывать кому бы то ни было, куда ездил и что видел.

Но этими тремя правилами Маронко не ограничился. Он навязал им распорядок дня настолько насыщенный, что некогда было дух перевести. Заставил обоих заниматься кунгфу, отправил на водительские курсы, причем не любительские, а профессиональные, засадил за иностранные языки — Мишку за английский, Сашу за немецкий. Он нашел им человека, способного научить хорошим манерам. У них существовало нечто вроде устава, где весьма подробно расписывалось, какое поведение когда допустимо, а какое нет. Строгое правило — ни капли спиртного, даже пиво под запретом, и — полная подотчетность... Это было еще похлеще, чем отцовское воспитание. Мишка посмеивался: «Он нас просто дрессирует. Глядишь, еще за деньги будет показывать».

Саша получил на руки довольно-таки крупную ссуду с условием погашения ее в течение трех месяцев — на жилье, одежду. Сказать, что его удивило оказанное доверие — ничего не сказать. Он был поражен тем, что ни Мишка, ни Маронко не ожидали от практически незнакомого человека подлости или обмана. Он осторожно спросил у Мишки, не слишком ли опасно проявлять такое доверие в не самое спокойное время? Мишка странно усмехнулся: «Он вовсе не доверчив, тебе это только так кажется». — «А если бы я сбежал с деньгами? Сумма-то немаленькая». — «Во-первых, сумма не такая уж и большая, а во-вторых, Саша, от него не убежишь». Пояснять свои слова он не захотел, а Саша не стал расспрашивать, чтобы не показаться чересчур непонятливым.

Квартирный вопрос решился просто — он остался у Соколова.. Квартирную плачу, разумеется, делили пополам. Они удивительно легко нашли общий язык, не всегда даже между близкими родственниками встречается такое взаимопонимание. Они прекрасно дополняли друг друга: Саша был вспыльчивым, а Мишка более хладнокровным, рас-четливым, склонным к философствованию. Зато Саша обладал более живым и острым умом.

Хотя он был на полтора года моложе Михаила, разница не сказывалась. Только на тренировках. Оба очень высокие, под метр девяносто, но Мишка плотнее и тяжелее, а Саша пока еще напоминал угловатого подростка. На тренировках ему обычно приходилось несладко...

Маронко руководил двумя кооперативами — швейным и автосервисом. Офис у двух фирм был один, располагавшийся на нервом этаже производственного здания. Все хорошо, только добираться не слишком удобно: до метро «Динамо», потом на автобусе и еще некоторое время пешком. Конечно, при наличии машины это неудобство самоликвидировалось, но Саше о личном транспорте пока и мечтать не приходилось.

Когда он вошел в контору, там уже торчал Соколов. Он и остановил приятеля, вознамерившегося проскочить в кабинет:

— Он занят, я сам жду. Не в курсе, зачем мы ему оба потребовались?

Саша уселся на банкетку рядом с ним.

— Понятия не имею. Кто тебя вызывал?

— Янка, его секретарша. Позвонила и сказала, что он просил тебя и меня зайти к нему перед тренировкой.

— А кто у него?

— Хромой и, по-моему, Олег — Лысый который. Да ну, нас вызывали не из-за них, это никак не связано.

Этих двоих не то приятелей, не то деловых знакомых шефа Саша сильно недолюбливал, как и Мишка. Имени Хромого он не знал, все так называли его и в лицо, и за глаза. Лысого по прозвищу называли только за спиной; был он хитрым, недобрым мужиком. Яйцеобразную голову его украшал венчик рыжеватого пуха. Оба блатные, помешанные на воровских понятиях, похоже, что оба и на самом деле побывали в местах не столь отдаленных. А курьеров они, видимо, принимали за лакеев. Конечно, Саше это здорово не нравилось, но он молчал и старался пропускать все их ядовитые высказывания мимо ушей.

Открылась дверь, и из кабинета вышел Хромой, но не с Лысым, а с женщиной, причем очень даже привлекательной. Саша рассеянно проводил их взглядом. Мишка дернул его за рукав:

— Расселся... Пошли!

Первым делом Саша отчитался за поездку. Сергей Иванович задумчиво потер подбородок:

— Поздновато... Нуда ладно. Это может и подождать. — Он поудобнее устроился в своем директорском кресле, внимательно посмотрел на Сашу: — Саша, через месяц тебе исполняется восемнадцать лет. Это призывной возраст. Что ты думаешь по этому поводу?

— А у меня отсрочка до двадцати лет. Правда, причина, по которой мне ее предоставили, сейчас спорна, но я никому не докладывал, что моя сестра, растить которую я был обязан, пропала... — Он запнулся. — А отсрочка не отменена.

— Но через два года все равно придется идти в армию.

— Ну, то через два года! — беспечно ответил Саша.

— На твоем месте я подумал бы об этом сейчас. Хорошо, я сформулирую вопрос иначе: ты хочешь служить в армии?

Саша подумал, мечтательно улыбнулся:

— Если бы меня взяли сразу командиром части, я бы не отказался. Но вот просто солдатом, пешкой быть не хочу.

— Ты так любишь командовать? — прищурившись, спросил Маронко. — Что-то я не замечал, что тебе нравится власть.

— А она, по-моему, всем нравится. Власть — это хорошо, а еще лучше — неограниченная власть.

— Ты, дорогой мой, в Наполеоны метишь. Для этого мало одного желания — нужны еще способности, чтобы удержать такую власть. Но я не об этом. Имеется возможность договориться, чтобы медкомиссия признала тебя негодным для службы в армии, причем это будет не психиатрический диагноз, который в будущем может помешать тебе, а какое-либо соматическое заболевание. Это легко сделать. Но, конечно, если ты хочешь служить...

— Не хочу! — вырвалось у Саши.

Маронко засмеялся:

— Зря — вдруг до генерала дослужился бы? Или ты хочешь сразу — раз-раз и в дамки? Так только в сказках бывает. — Он положил перед собой листы с какими-то списками. — Теперь вопрос, адресованный вам обоим. Вы думали о продолжении образования?

Ребята переглянулись. Миша вздохнул:

— Мечта детских лет — иметь высшее образование.

Сергей Иванович развил свою мысль:

— Наша фирма в течение ближайших лет будет значительно расширена и, по всей видимости, преобразована в совместное предприятие. Мне потребуются специалисты. Хорошие специалисты, не недоучки и не зубрилы. Плюс к хорошим знаниям они должны быть преданы именно моему делу, жить его интересами, и только ими. Я хотел бы, чтобы вы были в их числе. Для этого я готов предоставить вам некоторые льготы: освобождение от части работы с сохранением полной зарплаты на время подготовки к вступительным экзаменам и нечто вроде дополнительной стипендии во время обучения. Разумеется, с тем условием, что вы выберете, одну из указанных в списке специальностей и после института вернетесь ко мне. Я могу рекомендовать вам опытных репетиторов, и более того: в вузах, перечисленных мной, экзаменационные комиссии будут предупреждены. Это не блат, не фактическое освобождение от экзаменов. Определенный багаж знаний у вас должен быть, поэтому готовиться придется серьезно. Способностей к умственному труду вы оба не лишены, времени для подготовки достаточно. Миша, ПТУ, которое ты закончил, дает диплом о среднем образовании, или тебе нужен дополнительный документ для поступления в вуз?

— Не, ничего не нужно. У нас кое-кто учился на вечернем отделении в текстильном институте, а без среднего образования его не приняли бы.

— Прекрасно. Во время обучения можете подрабатывать, я всегда пойду вам навстречу. Это будет зависеть только от вашего желания и занятости.

— Сергей Иванович, надо бы подумать, — ответил осторожный Мишка.

Тот протянул листы, лежавшие на его столе.

— Вот список специальностей с указанием вузов. Если надумаете учиться, выберите и сообщите мне завтра. Советую подумать как следует, чтобы не было такого — проучился два года и бросил.

Выйдя на улицу, Саша подумал: до чего же непредсказуемо иногда складывается жизнь. Всего два месяца назад он готовился к голодной смерти на вокзале, а теперь это

Кажется лишь страшным сном. Даже от армии открутиться можно без проблем.

— Миш, как ты думаешь, насколько реально «закосить» армию?

— С помощью шефа? — уточнил Мишка. — Он сделает, можешь не сомневаться. Я еще полгода назад военный билет на руки получил.

— И сколько это будет стоить?

— Для тебя, как и для меня, — нисколько. Он просто берет это на себя. Может быть, действительно хочет получить преданных помощников в бизнесе, таких, которые его ни за какие деньги не продадут, поэтому и начинает воспитывать уже сейчас. Хочет вырастить специалистов под свою манеру работы. Ты пойдешь учиться?

Саша усмехнулся:

— Я так понял, что наше мнение спросили только из вежливости. На самом деле он давным-давно все решил. Фактически это приказ, и мы имеем право выбрать только специальность.

— И что ты по этому поводу думаешь?

— А почему бы и нет? Высшее образование необходимо. Оно при любом раскладе лучше, чем среднее без специальности. Кем я могу работать без образования? Курьером? Всю жизнь? Увольте. Если в «совке» кооперация через пару лет не заглохнет, то у нас будет как в Америке — без образования хорошую работу фиг получишь. А если заглохнет... Ну где ты до перестройки видел руководителей с десятью классами? Я не собираюсь быть вечным мальчиком на побегушках.

Списки они изучили в течение двадцати минут, Мишка определился сразу, как только увидел слово «юрист». Оказалось, что он спал и видел себя юристом или дипломатом. Законы, право, всякие закорючки и хитросплетения — Мишка полагал, что это его стихия. А Саша колебался: он искаk специальность, наиболее полно отвечающую его мечте быть Самым Большим Начальником. Где, позвольте узнать, учат на больших начальников? В каком вузе?

— Пожалуй, я буду учиться делать деньги с умом, — с некоторым сомнением произнес он наконец. — Миш, какой вуз заканчивать надо: финансовый или экономический?

— М-м, не знаю. Финансы — это, по-моему, больше бухгалтеров или банкиров касается, а экономика — это уже ближе к политике. Да, собственно говоря, большой разни-цы не будет, если ты решил по части денег пойти.

В конце концов Саша просто кинул жребий. Выпало — быть ему экономистом. Значит, судьба такая, на том он остановился.

* * *

Хотя с момента получения водительских прав прошло не гак много времени, ездил Саша не хуже многих водителей, и Маронко обычно поручал ему развозить по домам его гостей. Как правило, были они не первой молодости — что женщины, что мужчины, — богатые и подвыпившие.

Шофером он был образцовым. Повалявшись на животе пару суток над картой Москвы, он попросил у Маронко машину и неделю катался по всему городу, изучая транспортные развязки и проезды. Город он теперь знал как свои пять пальцев. Правила вежливости усвоил моментально, был предупредителен, в разговоры не лез и делал вид, что глухой — когда это требовалось.

Даму, которую он вез сейчас, он знал относительно хорошо. Звали ее Евгенией, было ей тридцать восемь лет, и ему особенно нравилось, что она обращается с ним по-человечески, а не как со слугой. К Маронко она предпочитала приезжать одна, но Саша знал, что она замужем. Муж ее был очень стар, какая-то большая шишка, но об этом она не распространялась, хотя поболтать любила. И никогда не садилась на заднее сиденье, если была единственным пассажиром в машине.

Крашеная блондинка, она следила за своей внешностью, умело пользовалась косметикой, и на вид ей даже тридцати нельзя было дать. Малорослая — с высоты Саши-ных ста девяноста сантиметров, — округлая, но стройная, она уютно устроилась на сиденье рядом с ним и, держа длинную тонкую сигарету в длинных же наманикюренных пальцах, сверкнув смешливыми глазами, завела двусмысленный разговор. Саша притворился наивным простачком и упорно отмалчивался. Она всегда была такой, он привык к ее выходкам.

Остановил машину точно перед ее подъездом, вышел,

Подал ей руку. Евгения потянулась, как кошечка, и игриво предложила подняться к ней.

— К сожалению, не могу. Работа, — отказался Саша.

— А, чепуха! Сколько можно работать? Я позвоню Сереже и все улажу.

Наверное, следовало бы настоять на своем и вернуться в гараж, но Саша этого не сделал. Ему стало интересно, что его ждет, да и права она была: ему самому надоело жить только работой, хотелось развлечься, переключиться. Поэтому он, поколебавшись, подчинился Евгении.

Едва дождавшись, пока он запрет машину, она потащила его за собой. Она была очень подвижной женщиной, энергия била из нее ключом. Нетерпеливо хлопнув входной дверью и не разуваясь, она побежала к телефону, и Саша, стоя в коридоре, услышан ее звонкий голосок:

— Сережа, у меня к тебе будет просьба... Мне надо съездить кое-куда, ничего, если я воспользуюсь твоей машиной вместе с водителем?.. Но это может затянуться до утра. — И позвала: — Саша, подойди сюда.

Он взял трубку телефона, услышал голос Маронко:

— Саша, останешься в распоряжении Евгении Борисовны.

Маронко положил трубку, не дожидаясь Сашиного ответа. Голос у него был какой-то отчужденный, как будто он был сильно раздражен. Саша пожал плечами, решив, что к нему это раздражение не имеет никакого отношения: даже если бы Сергей Иванович знал, что Евгении никуда не надо ехать, то ведь не с Сашиной же подачи это было сделано.

Она принесла тапочки для Саши, переобулась сама, став еще меньше и уютнее. Чуть ли не силой усадила его в кресло, засмеялась над его скованностью.

— Давай сразу договоримся, что играть в игру «госпожа и слуга» мы не будем. Ты просто пришел ко мне в гости. У меня муж в санатории, я ужасно скучаю и хочу оставить тебя на ночь. Я обожаю неопытных мальчишек.

Саша опешил и растерялся от такой откровенности, даже покраснел — чем доставил Евгении явное удовольствие. С одной стороны, она ему нравилась. С другой — она была на двадцать лет старше его, да и опыта в таких делах у него не имелось совсем. До встречи с Маронко у него не хватало смелости расстаться с невинностью — или просто

Не нашел себе пары, — а потом уже не было времени. Хотя Мишка ухитрялся успевать.

Она достала шампанское. Саша сделал отрицательный жест, чем вызвал новый взрыв смеха.

— Не волнуйся, я знаю, что Сережа держит вас в ежовых рукавицах. Он поступает правильно, но иногда полезно чуть-чуть расслабиться. Мы сделаем маленькое отступление от правил, о котором твоему начальству нич-чего не скажем. Пусть это станет нашей тайной.

Определенно, ее веселье заражало и подчиняло; Саша был захвачен в плен и покорен ее неугомонностью. Евгения включила магнитофон — такую музыку он, интересовавшийся по большей части роком, еще не слышал. Она подняла свой хрустальный фужер, слегка коснулась его фужера, улыбнулась мелодичному звону:

— За нас с тобой.

Потребовала, чтобы он пригласил ее на танец. Обнаружив, что Саша танцует кое-как, не тратя времени даром, занялась обучением.

— Помнишь, как в «Алых парусах»? «Начинается отделка щенка под капитана». А почему вас с Мишей за глаза называют щенками?

— Трудно сказать. Но вообще молодых всегда так называют — или щенками, или салагами.

— Хочешь совет? Не позволяй никому так вас называть. Понадобится — бей по зубам. Вы очень скоро вырастете, а прозвище приклеится. Собака, конечно, друг человека, но вы все-таки люди, и такие клички вам ни к чему.

Саша слушал се с благоговением. В голове слегка шумело — последний раз он притрагивался к спиртному на Новый год. Комната показалась ему освещенной магичес-ким радостным светом, а Евгения, которую он обнимал в танце, — теплой богиней. И он совсем не удивился, когда она попросила поцеловать ее. Целовался он примерно так же, как все неумелые мальчишки — неловко и грубовато. Она решительно высвободилась из его объятий:

— Нет, так дело не пойдет. Смотри и учись, пока я добрая.

Она усадила его на диван, некоторое время вглядывалась в его потеплевшие ореховые глаза, затем наклонилась... Саша никогда раньше не думал, что можно получить

Такое удовольствие только оттого, что женщина ласково прикоснулась к твоим губам. У него все поплыло перед глазами, в висках зазвенело. Тому, что он почувствовал, он мог дать лишь один эпитет — божественно. Евгения поцеловала его еще раз, спросила:

— Пойдем? - и кивнула на дверь другой комнаты.

У Саши предательски задрожали колени, но он старался не показать волнения. Перед дверью она остановилась:

— Только давай условимся: ты будешь меня слушаться — я больше знаю и больше умею. И тогда все будет о'кей.

Голос у нее стал глубоким и грудным, с приятными ласкающими нотками; Саша покорился ей с радостью — она снимала с него всякую ответственность за возможную неудачу. Евгения раздела его, уложила на спину на широкую мягкую кровать. Он почувствовал, как ее маленькие руки скользнули по его груди, животу, пробежали по но-гам... Боже, что она вытворяла! Ему хотелось сжать пылавшую голову руками, закричать, его трясло крупной дрожью, грудь разрывалась от нехватки воздуха. Потихоньку она начала подсказывать ему, что он должен делать, чтобы доставить ей удовольствие.

Потом он долго приходил в себя. Вот оно, значит, что это такое. А он-то считал, что Мишка дурак — вместо того, чтобы выспаться по-человечески, урывает время на занятия любовью с какой-нибудь девицей (у Мишки их был едва ли не десяток, и ни одной постоянной). А вышло, что дурак вовсе не Мишка, а он сам. Ради такого можно и ночь не поспать.

Евгения сидела рядом, спиной к нему, и, полуобернувшись, смотрела на него с лукавой и немного снисходительной улыбкой. Схватив за мягкие обнаженные плечи, Саша опрокинул эту чудную женщину на постель, поцеловал — гак, как она его учила. Она, смеясь, отталкивала его:

— Какой ты, однако, резвый!

Он не отставал и, к своему немалому удивлению, вдруг почувствовал, как она ослабела, глаза закрылись, руки, упиравшиеся ему в грудь, обвили его шею. Он порядком оторопел, увидев, какое действие ласка оказывает на женщину, а Евгения серьезно сказала:

— Ты хороший ученик — науку на лету схватываешь.

Хочешь быть моим любовником? Не на одну ночь, а постоянно?

— Хочу, — не думая, ответил он.

Вновь наклонился к ее лицу, но она сдержала его:

— Принеси шампанское.

Возвращаясь в комнату с подносом, на котором стояли фужеры, Саша заметил, что она смотрит на него с некоторым замешательством. Усевшись на постель, он с беспокойством оглядел себя.

— Что-нибудь не так?

— Да нет, — медленно, странным голосом ответила Евгения. — Все так, даже слишком. — Она подняла фужер: — За тебя.

Его немало встревожила такая загадочность. Видя это, она засмеялась:

— Уже всякие страшные мысли в голову полезли? Не пытайся угадать, все равно это не то, о чем ты думаешь.

— А что?

— Понимаешь, в жизни каждого человека бывают минуты, когда можно с уверенностью сказать, на что он способен и кем он станет.

— И кем же стану я?

— У тебя есть черта, довольно редко встречающаяся у мужчин и почти никогда — у женщин. Возвращаясь к собакам, можно сказать, что это отличительная черта вожака стаи. Это дар быть первым, сила настоящего лидера. Ты еще мальчишка, но когда ты вырастешь... Ты можешь заниматься чем угодно, но всегда будешь бессознательно рваться к власти, и ты ее получишь.

Саша фыркнул.

— Бессознательно... Я вполне осознанно хочу стать главным в той области, в которой буду работать.

— Между прочим, та же черта есть и у Миши, но у него проявляется в меньшей степени, чем у тебя. Без тебя он стал бы лидером, с тобой — всегда будет вторым. И очень ярко эта способность выражена у Сережи. Я познакомилась с ним почти двадцать лет назад и сразу сказала ему, что он не всю жизнь в тени будет. — Она смущенно улыбнулась. — Я тогда была по уши влюблена в него.

Саша просто вытаращил глаза. Как-то не укладывалось в голове, что Евгения, двадцать лет назад бывшая девчонкой, могла влюбиться в пожилого человека (он не мог представить себе Маронко молодым). Она обиделась:

— А что? Ты знаешь, каким красивым он был? Это сейчас он постарел, и то — производит впечатление, а еще семь лет назад от него глаз нельзя было отвести. У него женщин море было, да и до сих пор за ним многие бегают.

— Странно. Я не замечал, чтобы он кому-то отдавал предпочтение, чтобы с кем-то у него были близкие отношения.

— Естественно. Ты просто ничего не знаешь. У него есть женщина, но она не появляется у него дома. Он прячет ее от своих знакомых, потому что не все его знакомые — люди порядочные, и он опасается за нее. Я видела ее всего три раза — случайно. Она молодая, моложе меня, дочери лет двенадцать. Красивая женщина, — сказала она задум-чиво и внезапно переменила тему разговора: — Ладно. Поговорим лучше о тебе.

— А что обо мне говорить? — смутился Саша.

— Ну, ты тоже очень красив. Хотя, наверное, так не считаешь. Да?

Смеясь, Саша кивнул.

— Все ребята в твоем возрасте болеют этой болезнью. Тебе надо кое-что подправить, и через пару лет у тебя от женщин отбою не будет. Скорее всего тебе пойдет другая прическа. — Откинувшись на подушки, она прищурилась: — Попробуй отрастить волосы. Они вьются не сильно, скулы у тебя широкие, нос короткий, так что тебе хорошо будет. Заодно уши спрячешь.

Саша быстро закрыл уши ладонями, не удержавшись от улыбки, и по-детски доверчиво взглянул на Евгению, будто хотел убедиться, что это безобидная шутка, а не насмешка. Она пришла в восторг:

— Отлично. Детский открытый взгляд, голливудская улыбка и длинные волосы — и ты неотразим. С такими данными ты сможешь говорить любые гадости, лгать и капризничать — все равно тебя будут считать очаровашкой. И сложен ты хорошо. Высокий, не кривоногий. Правда, костлявый, но это с возрастом пройдет.

— Мы с Мишкой хотели бодибилдингом заняться. Накачаться.

— Не вздумай! Вот тогда ты точно уродом будешь, превратишься в гору мяса. У тебя черты лица не грубые, больше девичьи, ты должен остаться худым, поджарым и гибким, а не тяжелым и неповоротливым. Поверь мне, со стороны виднее, — уговаривала она. — Ты кунгфу занимаешься? Ну и хватит с тебя. Слишком мощная мускулатура — запомни — вызывает у людей ассоциацию с тупым орудием, а не с развитым умом. — Она помолчала, потом неожиданно спросила: — А к Мише ты как относишься?

— Нормально, — удивился Саша. — А как я к нему должен относиться? — Он показал розовую черточку на сгибе правого локтя: — Мы побратались. Кровью. Чтоб были родными. Странно, я его только полгода назад впервые увидел, а жизнь у нас в чем-то схожая, проблемы общие, интересы почти одинаковые.

— А Сережу ты любишь именно как отца, — полувопросительно-полуутвердительно сказала Евгения.

— Уважаю, — поправил Саша. — Я не встречал таких людей. У него почти нет недостатков. Я только не понимаю, что у него может быть общего с Лысым и Хромым. Знаешь их? По-моему, они абсолютно чуждые ему люди.

— Ну почему же. — Евгения усмехнулась. — У них очень много общего. Судьба схожая, как и у вас с Мишей, цели одинаковые...

— Да где у них судьба схожая?! Эти двое — судимые, блатные...

— Да, да. Сережа от них отличается только тем, что умнее и не пользуется таким имиджем. Он такой же судимый, еще и сидел дольше.

— Вот не знал, — пробормотал Саша. — А за что?

— За умышленное убийство, — помедлив, ответила она.

Саша, успевший закурить, поперхнулся дымом и несколько секунд просто хлопал глазами, потом выговорил:

— Да не может быть!

История Маронко, против Сашиных ожиданий, была достаточно обычной. Родился он в тридцать третьем году в Москве. Рос ординарным сорванцом, гонял голубей и мечтал стать военным, как многие мальчишки того времени. Когда отец и старший брат ушли на фронт добровольцами, увязался за ними. Через месяц его едва ли не под конвоем вернули домой. Маловат оказался для солдата. Но в боях

Ему поучаствовать все же довелось: во время обороны Москвы на передовой был.

Война кончилась прежде, чем он успел вырасти из обносков старшего брата. Ни отец, ни брат не вернулись — отец погиб на Курской дуге, брат в Польше. Остались они втроем: бабушка, мама и двенадцатилетний Сергей. Голод, разруха, горе — все пережили.

В девятом или десятом классе школы появилась у них новенькая девочка. Леночка — они называли ее Еленой Троянской. Влюбился в нее весь класс, и Сергей не был исключением. Передрался из-за нее со всеми мальчишками и в школе, и во дворе ее дома. Любил ее трепетно, к руке не смел прикоснуться, но предложение сделал. Удивительно, но Леночка, вроде бы не выделявшая его из числа остальных, расплакалась — он был единственным, кого она видела, остальных для нее просто не существовало. Сыграли свадьбу, и через две недели Сергей ушел служить в армию.

Служил он пограничником на Дальнем Востоке. Места неспокойные, многому там научился — и стрелять, и драться, и следы распутывать. Не хуже Шерлока Холмса нарушителей ловил. Был дважды награжден за доблесть. Леночка приезжала к нему, исправно писала длинные письма детским круглым почерком. Маронко до сих пор хранил пожелтевшие от времени и ставшие хрупкими листки бумаги, говорил, что в могилу их с собой заберет.

Всего несколько дней не дождалась Леночка. Похороны были в тот день, когда Сергей вернулся из армии. Убили... И ведь убийц весь двор знал! А улик против них не об-наружилось... И Сергей, отдав дань светлой памяти своей юной жены, взялся задело сам. Нашел следы, ухватился за ниточку, а следователь не с тал ею слушать. Обвинил в сведении личных счетов, заявил, что без него обойдутся, и не самым вежливым образом попросил не мешать следствию.

Недостатком решимости Маронко не страдал никогда. Один из убийц его жены скончался на месте, второго успели спасти, третий отделался ранением в бедро и сохранил себе жизнь лишь тем, что выпрыгнул в окно с третьего этажа. После чего Маронко с чувством выполненного долга пришел к следователю и положил нож на стол.

Был суд, отправили его валить лес на долгие двенадцать

Лет. Считалось, что его пожалели — за чистосердечное признание, за незапятнанную репутацию, — а кое-кто из его соседей, явившихся на суд, из зала выкрикивал, что надо «расстрелять мерзавца и выродка».

В зоне его уважали — за ум, за смелость, за твердый и непокорный характер, за тягу к справедливости. Чему он научился за эти годы, доподлинно знает он один, но многому, если зеки дали ему прозвище Ученый, в котором не было и тени насмешки. Из заключения он вышел другим человеком. Ему сравнялось тридцать четыре года, хотя по жизненному опыту он стал стариком. .

Пока он сидел, умерла бабушка и одряхлела мать. Вновь прописаться в Москве было очень трудно, но после долгого хождения по инстанциям он своего добился. Из родного двора в центре они с матерью переехали в Беляево, тогда почти деревню, где их никто не знал. Сергей устроился работать на мебельную фабрику, благо в дереве разбирался как ' Юг.

Через полтора года умерла его мать, оставив Сергея одиноким. Днем он работал, вечерами сидел в библиотеке — читать любил. Ужасно хотел пойти куда-нибудь учиться, но об этом нечего было и мечтать: кому нужен судимый за убийство тридцатишестилетний студент? Поэтому занимался сам. Постепенно у него появились новые друзья, не имевшие никакого отношения к зоне, — умные люди, интеллигенты. Никого его прошлое не отпугивало — ну, совершил человек ошибку в молодости, ну, был за это наказан. И что? Ничего особенного.

Никогда ни с кем не ссорился, не пьянствовал, работал не хуже иного передовика, жил тихо-мирно. С милицией отношения сложились просто чудесные: он не лез на рожон, не бил себя в грудь кулаками, не гнул пальцы и выглядел вполне перевоспитавшимся. Женщин у него было много, но второй раз не женился, хотя мечтал о семье, о детях. Переступить через память оказалось выше его сил.

После начала перестройки пустил в ход все связи и знания, накапливаемые в течение жизни, — память у него была феноменальная. Один за другим открыл два кооператива, и дело пошло. Сам подбирал людей, и они у него работали, а не дурака валяли. И хотя он был тяжело и неизлечимо болен, строил далеко идущие планы...

Саша ехал по утренней Москве, изо всех сил стараясь не заснуть за рулем. Поспать ему удалось только час, голова трещала, и в глаза запросто можно было спички вставлять — они закрывались. Одолевала зевота, настроение портилось при мысли, что придется работать весь день в таком расклеившемся состоянии.

В гараже торчал Мишка. Пошатываясь, Саша выбрался из машины, бросил ему ключи. Мишка критически оглядел его с головы до ног, сказал:

— Залезай обратно. Отвезу тебя домой, так и быть.

— Э, а отчитываться за меня Пушкин будет?

Мишка махнул рукой.

— И без отчетов все ясно. Отец дал тебе сегодня выходной и сказал, чтобы я отвез тебя спать.

— Он-то откуда знает, в каком я состоянии?

— Думаешь, так сложно догадаться? — насмешливо спросил Мишка. — Или ты считаешь, что он ослеп и не видел, какие взгляды Евгения метала в твою сторону?

— От черт, — пробормотал Саша. — Она ему сказала, что собирается ехать куда-то. Блин, неудобно как...

— Плюнь, — посоветовал Мишка. — Все равно об этом никто, кроме нас четверых, не узнает. А отец изначально знал, зачем ты ей нужен. У нее мужу под семьдесят, он как мужик ни на что не годен, вот она и ищет молодых жеребцов.

Саша побагровел.

— Знал бы заранее, ни за что в жизни не согласился бы.

— Дурак ты, Сашка. Тебе что, хуже от этого будет? Она не забеременеет, заразой не наградит, жениться не потребует — одни плюсы, и никакой ответственности.

— А если муж узнает?

— Ты наивен, как я в три года. Он знает, что Евгения имеет любовников, и смотрит на это сквозь пальцы. Она свои увлечения не афиширует, к мужу относится со всем почтением и скрашивает его старость. Потом, он знал, на ком женился. Она же бывшая проститутка, а он ее клиент. Согласись — нельзя ждать от жены верности, если она вдвое моложе тебя, профессиональная проститутка и ты не в состоянии сексуально удовлетворить ее. Он требует только, чтобы никто, в том числе и он сам, ее кавалеров не видел и не сплетничал о них.

— Интересно, что по этому поводу отец думает?

— Честно?

— Естественно.

— Он дико недоволен. Евгения давно к нему подъезжала — «уступи парня». Он ответил четко: ни ты, ни я перед ней на задних лапках плясать не будем. Она баба хитрая, подбирает молодых любовников, которые от нее во всем зависеть будут. Так она где-то подставила отца! И он был вынужден пойти на компромисс: ей надо — вот пусть она сама с тобой и договаривается. Чтобы это не выглядело так, будто отец продал тебя, хотя она требовала именно этого.

— Глупое у меня положение. — Саша совсем упал духом. — Использовали, как игрушку.

Мишка приподнял брови в гримасе недоумения.

— Хотел бы я побыть такой игрушкой... Ты знаешь, сколько ей до сих пор за ночь предлагают? Золотые горы. Она же элитарной была, проститутка экстра-класса, сейчас таких нет. В конце концов, если тебе так не нравится то, как она с тобой обошлась, можешь сказать, что не она тобой попользовалась, а ты ею. Мол, у тебя давно была мечта утереть нос всем богатеям, которые перед ней кошельками трясут, и поиметь ее бесплатно. Ты еще и героем окажешься. Это всегда так — в нашем обществе волчьи законы, кто кого первым сожрет. В твоей ситуации главное — правильно расставить ударения. Если ты будешь держаться как победитель, то посмешищем станет она, и с этим согласятся все.

— Она предложила мне быть ее постоянным любовником, — задумчиво, невпопад сказал Саша. Горько, конечно, сознавать, что его так провели. А ведь он в какой-то момент поверил, что Евгения любит его — любви ведь все возрасты покорны.

Мишка задохнулся от восторга:

— Ну, ты даешь! Слушай, тебе всегда так везет?

— То есть?

— Какой ты, ей-Богу... Ему на шею вешается такая женщина, а он ломается, как девственница в первую брачную ночь. Сашка, ведь она не связывает тебя никакими обязательствами. Да она же «Камасутру» наизусть знает, тебе сотня баб не даст половины того, чему научит Евгения!

— Все это в достаточной степени мерзко. У меня такое ощущение, что этой ночью проституткой был я.

— Вот поэтому отец и недоволен. Понимаешь, весь

Этот мир элиты и богатеев продажен донельзя. Эти старики и старухи уверены, что могут купить все, в том числе и любовь. Здесь в принципе есть только один выход: сделать вид, что поддаешься, и вытянуть из них максимум пользы для себя. Бунтовать и отстаивать свои принципы бесполезно, это точно. Кто ты для Евгении? Мальчишка, щенок, пустое место. Будь ты постарше, будь у тебя какое-то положение, разговор был бы иным. И тебе еще повезло — ты ничем не связан. Ты можешь завести себе десяток девчонок — молодых, которые будут тебя обожать, — а у нее просто учиться. Набраться опыта и бросить, найти кого-то по душе. Таким образом, вы будете квиты. Ты не принимай это близко к сердцу, и тогда эта ситуация для тебя ничем, кроме выгоды, не обернется. А отомстить, когда ты ее бросишь, ей отец не даст. Так что ты еще и в безопасности.

— Слушай, Миш, а что у нее за отношения с отцом?

— О-ох, они знакомы столько, сколько тебе лет не исполнилось. Он ее бывший клиент, и он же ее замуж выдавал. Она хотела за него, но он проигнорировал ее намеки. Тогда она стала его любовницей, лет десять его у всех отбивала. Она баба самоуверенная и эгоистичная, хоть любовник — но чтоб на привязи был. А потом он к ней охладел, другую нашел. Евгения злилась, а сделать ничего не могла — ту он любит.

— Ты ее видел?

— Даже разговаривал. Интересная женщина, я тебе скажу. Молодая — относительно, конечно. Учительница литературы в старших классах. Я их — ее и отца — в Большой театр возил, удостоился чести быть официально представленным.

— И как он тебя назвал?

— Так и назвал: «Мой старший сын». Все честь по чести. — Мишка скосил глаза на Сашу, хитро усмехнулся: — По-моему, она поверила.

— А Евгения — ни фига. Устроила мне допрос, и в конце концов я заявил, что не хочу обсуждать проблемы моей личной жизни. Уже утром.

— Ну, Евгения-то тебя просто на понт брала. Она больше прикидывается осведомленной, чем знает на самом деле. Сделала умное лицо, ты и повелся. А эта никем не прикидывается и уверена, что ничего толком об отце не

Знает. Так что я был горд и счастлив, постарался сделать достойный вид, подобающий сыну такого человека и будущему юристу, и, по-моему, у меня это получилось. Зовут ее Анной, вдова. Между прочим, ее муж был лучшим другом отца. Летчик-испытатель, разбился на полигоне года два тому назал. Отец поначалу просто заботился о семье погибшего друга, а потом сошелся с вдовой. У нее дочь есть, ее я видел всего один раз.

— И что она собой представляет?

— Ничего. Смотреть там не на что. Пацанка лет двенадцати. Темные короткие волосы, из-под челки сверкают глазищи, нос курносый. Все остальное — кости, обтянутые кожей. Длинная — с мать ростом, — угловатая и неуклюжая. Антенна. Руки по локоть в карманы джинсов засунула, в мужской рубашке — я сначала решил, что это парень. Как ни странно, очень похожа на мать, но мать у нее красивая. С печатью утонченности на лице. А девка страшна как смертный грех. — Мишка остановил машину перед подъездом. — Топай спать. Потом все обсудим.

Только тут Саша понял, что жутко устал. Добравшись до квартиры, он рухнул на постель, едва успев раздеться. Снились ему какие-то вязкие кошмары, но, открыв глаза, он не мог вспомнить ничего.

Включил чайник, пошел умываться. Долго и придирчиво разглядывал себя перед зеркалом. «Хорошенький, как девушка», — пришли ему на ум слова старой вокзальной шлюхи. Ему хотелось бьть немного другим — например, таким, как Мишка, имевший лицо нордического типа. А то что это за безобразие? Ресницы чуть ли не выше бровей за-гибаются, нос короткий, нижняя губа капризно выпячена. Еще и уши как локаторы. Только подбородок действительно мужской — угловатый, квадратный. И Евгения говорила, что у него красота — девичья... Ему стало очень неприятно при этом воспоминании. Так хорошо все было поначалу, так похоже на праздник — первая женщина, открытие, откровение. И так все гадко выглядело на самом деле. Богиня превратилась в стареющую проститутку. Самое неприятное было в том, что он, наивный дурак, искренне верил — во внезапной страсти Евгении было что-то душевное и чистое. Наверное, ничто не задевало его так, как сознание, что его обманули, сыграв на радужных мечтах. Инте

Ресно, все женщины такие или одна Евгения держит мужиков за постельных марионеток? Хорошенько подумав, Саша пришел к тому же выводу, что и Мишка: вставать в позу оскорбленного достоинства нельзя, это вызовет только обидный смех окружающих. Игру необходимо продолжить хотя бы для того, чтобы в будущем иметь возможность проучить Евгению. И особого вреда от этого ему тоже не будет — она действительно научит его всему, что мужчина должен знать о женщине. Надо извлекать выгоду даже из поражения, на одной гордости далеко не уедешь. Правильно, сейчас он никто, ноль без палочки, но пройдет время, успокаивал себя Саша, и он займет свое место под солнцем. Тогда посмотрим, кто кем помыкать будет.

Еще раз критически осмотрел себя. И вовсе он не костлявый, это так только из-за высокого роста кажется. Сухой, жилистый, но не тощий, каким был полгода назад, — сказалось нормальное питание и занятия спортом. Шея больше не вызывала ассоциаций с синими отечественными курами по 2.65 за килограмм, кость крепкая. Мишка как-то на тренировке приложился ногой по грудине, так Саша показался себе объездчиком мустангов, а тренер долго изумлялся: как это так, ни одного ребра не сломано?

«Хватит любоваться собой», — одернул сам себя, щелкнув по носу свое отражение в зеркале, и пошел на кухню. Поел со здоровым аппетитом восемнадцатилетнего, еще растущего парня, занялся домашними делами. Хозяйственные обязанности они с Мишкой никогда не делили, домом занимался тот, у кого в данный момент было свободное время. Это все ерунда, что домашние дела — женское занятие. Саша был твердо убежден, что женщины только детей рожать умеют, а все остальное мужчины делают лучше. Вспоминая свои детские годы, отмечал, что хозяйством в семье занимался именно он. И стирал, и убирался, и по магазинам ходил. Наташка в пятнадцать лет не знала, как яичницу пожарить, а он в одиннадцать сам обед готовил. Даже пироги печь научился. Да что кухня — он умел вышивать и носки вязать! Мать могла его с восьми лет на целый день дома с сестрой оставить — он за Наташкой смотрел лучше ее. И накормит, и погуляет, позже встречал из школы и уроки проверял. Со всей ответственностью старшего брата.

Мишка не умел печь пироги и вязать носки, зато он классно варил настоящий украинский борщ и порядок поддерживал прямо-таки безукоризненный. Так что они на отсутствие ухода не жаловались — сами со всем справлялись.

Забросив грязное белье в стиральную машину, Саша вернулся на кухню, провел ревизию продуктовых запасов. Что бы этакое на ужин сообразить, и вкусное, и не требующее усилий? Давненько они ничего рыбного не ели. Занимаясь разделкой рыбы, принялся переваривать информацию, которой его загрузила Евгения.

У него и раньше имелись определенные подозрения и по поводу личности Маронко, и по поводу его занятий. Слишком много непонятного было в его поведении, и, самое главное, — чувствовалось, что и сам Маронко, и люди, приближенные к нему, давно привыкли к завесе таинственности вокруг их деятельности. Зачастую приходилось доставлять под покровом ночи на склад кооператива подозрительные грузы, а некоторые поручения не то что наводили на размышления — прямо указывали на один - единственный вывод.

Теперь выяснилось, что Маронко убивал. Нельзя сказать, чтобы Сашу шокировал этот факт — он на его месте поступил бы аналогично, в этом он не сомневался, — но судимость шефа говорила в пользу Сашиных выводов. И с милицией у него отношения были только на первый взгляд чудесные — ментов тот ненавидел. Да и где он, спрашивается, взял столько денег, чтобы одним махом поднять два кооператива? Наблюдалась еще одна необычная деталь: до перестройки в «совке» мало кто знал, как переводится с английского слово «рэкет», а с появлением первых кооперативов это занятие стало пользоваться большой популярностью у отечественных бандитов. Саша не один раз слышал леденящие кровь рассказы о налетах рэкетиров, но никто никогда не пытался вымогать деньги у Маронко, хотя его не охранял взвод милиции. Вывод напрашивался сам собой: он сам бандит, поэтому к нему и не лезут.

Вернулся с работы Мишка, привез по два блока сигарет, себе и Саше. Это было кстати, сигареты кончались. В этом отношении они просто заелись: Мишка курил исключи

Тельно «Ротманс», Саша отдавал предпочтение «Кенту», а про советские и забыли.

Мишка курил, ради развлечения выпуская дым причудливыми кольцами; Саша, продолжая возню у плиты, спросил:

— Как день прошел?

Без проблем. Работы мало, твое отсутствие никого не напрягало. Я сам целый день в шахматы с отцом играл от безделья. А кстати, — Мишка оживился, — Евгения отцу звонила.

— И что?

— Ну, сам понимаешь, всех подробностей я не знаю, но общий смысл со слов отца уловил. Она съехидничала по поводу того, что ей все-таки удалось добиться своего. Ты был чем-то вроде предмета спора — кто сильнее, тому и достанешься. Отец сказал, что она дура — разумеется, не ей, уже после разговора. А я продвинул версию, что ты решил начать свои любовные подвиги именно с нее и даже удивлен, как быстро она сдалась. Отец смеялся до слез.

— Послушай, Миш, я хотел спросить... — Саша на секунду замялся. — Отец на самом деле сидел?

Помедлив, тот ответил:

— Ага. Двенадцать лет на лесоповале. Я только удивляюсь — как он выжил? Тебе Евгения рассказала?

Саша кивнул. Мишка насмешливо прищурился:

— И каково твое впечатление от этой новости?

— Я предполагал нечто подобное. По-человечески я его понимаю, я бы тоже не простил. Жаль еще, что только один из троих погиб.

После непродолжительной паузы Мишка сказал:

— Один подох сразу, двое других — через двенадцать лет. И до сих пор никто не может с уверенностью сказать, чьих же рук это дело.

— А отец?

— Думаю, что может. У него самого алиби, причем подтвержденное весьма значительными людьми. Но это давно было, сейчас уже все подробности забылись.

Саша уселся за стол.

— А сейчас? Черт побери, у меня глаза и уши не на заднице растут, я тоже кое-что вижу и слышу. Миш, на кого мы работаем?

Мишка походил по кухне, выглянул в распахнутое по случаю запоздалой августовской жары окно, равнодушно спросил:

— Тебе Евгения не все, что ли, рассказала?

— Она мне вообще ничего такого не говорила.

— Понятно, боится, за длинный язык можно поплатиться головой.

— Поэтому ты тоже прикинешься лохом и ничего не скажешь.

Мишка уселся на подоконник, еще раз выглянул в окно, весело сказал:

— Во-первых, я и есть лох. Все, что мне известно, — это сплетни и слухи. Во-вторых, ты ошибся. Как раз я и расскажу тебе, на кого мы с тобой — вполне легально и не имея отношения ни к чему противозаконному — работаем. И сделаю это я исключительно для того, чтобы ты своим любопытным носом не влез по незнанию туда, где нам с тобой не место. Ну и, конечно, чтобы твое мнение было основано не только на словах Евгении. Ты что-нибудь слышал об организованной преступности?

— Так, краем уха.

— Ну, хоть об итальянской мафии имеешь представление?

— «Крестного отца» читал, — обиделся Саша. — И «Спру - га» смотрел.

— Будем надеяться, что тебе этого хватит, чтобы уловить мою мысль. Так вот, несколько лет назад в Союзе была предпринята попытка создания аналогичной структуры. На мафию она похожа не была — в «совке» не те условия, но и бандой не стала. Сейчас, когда у нас появился частный бизнес, когда наконец появилась возможность «отмывать» деньги, Организация приблизилась к изначально задуманному виду. А года через три это будет самая настоящая мафия, почище сицилийской, — гордо пообещал Мишка с таким видом, будто надеялся занять в ней главное место. — А пока что нас называют беляевской группировкой.

Саша был поражен:

— Слушай, я столько слышал о ней и даже не подозревал, что имею к ней какое-то отношение! А отец кто?

— Как — кто?

— Я имею в виду, в каком отделе мафии работает? На «отмывании» денег?

Мишка хохотал до слез.

— Ну, ты даешь... Да вся Организация была построена им с нуля! Короче, слушай — а то опозоришься где-нибудь...

Он переместился за стол, подпер голову кулаком и принялся рассказывать. Сергей Маронко, очутившись двадцати двух лет от роду за решеткой, искренне негодовал: как же так, он хотел помочь следствию, нашел улики, а его выгнали! Когда же он выполнил роль правосудия, то сам оказался преступником. А те, кто изгалялся над его женой, получается, были пострадавшими?! Двое оставшихся в живых свалили вину на мертвого товарища, получили условные сроки и наслаждались жизнью, беленькие, аки ангелы в поднебесье. Государство пожалело их и осудило Маронко. Чем он хуже их? Зеки популярно объяснили ему, что государство у нас гуманное, что оно верит, будто матерый бандит может исправиться и стать паинькой, — но верит оно только тем, кто умеет вовремя пустить слезу и прикинуться овцой. А месть, самосуд — это анахронизм, и в социалистическом обществе, уверенно шагающем в светлое коммунистическое будущее, таким проявлениям буржуазной морали не место.

Трудно сказать с уверенностью, когда именно произошел перелом во взглядах человека, даже в детстве не хулиганившего, заставив его перейти на сторону людей, которых он до суда, как и большинство рядовых граждан, ненавидел.

В Сибири пришла ему в голову идея создать государство в государстве, общину, которая была бы вечной оппозицией государственной машине, общину, признающую иную мораль и живущую по другим законам. Законам неписаным, жестоким, законам выживания, словом, законам преступного мира. Эта община стала бы убежищем для тех, кого государство заклеймило, изолировало от себя. Потом ему объяснили, что идея эта стара как мир, что на Сицилии такие общины существуют давно и называются они именно «убежище» — «мафия». Сергей Маронко задумал создать классический образец мафии в Советском Союзе. Самому ему, правда, больше нравилось слово «организация» — оно

И звучное, и привычное, и не привлекает излишнего внимания.

У него хватило ума и терпения, чтобы не начать формировать костяк Организации прямо здесь же, в лагере. Здесь были свои хозяева, и они не потерпели бы соперничества в лице молодого Маронко. Но так как он всего лишь мечтал об этом как о деле далекого будущего, многим нравилась его идея. На протяжении двенадцати лет его пичкали сове-тами, он запоминал — в жизни все пригодится. Один даже сказал ему: «Ладно, строй свою империю. Установим с тобой дипломатические отношения, торговать начнем. А что? Чай, найдем чем». Шутки шутками, а именно этот человек спустя много лет привез Маронко первую партию оружия для его людей.

В учениках Маронко ходил недолго. Слухами земля полнится; ему оставалось еще около пяти лет, а его прозвище уже было известно по всей России. Последние годы он учил сам. Кстати, есть такой вор в законе — Ювелир, утверждают, что его наставлял именно Маронко.

Но и выйдя на свободу, он не торопился претворять в жизнь свой к тому моменту детально разработанный план. Он освободился в шестьдесят седьмом году и только в семьдесят восьмом начал подбирать команду. Первое время состав Организации отличался малочисленностью; потом был создан первый подпольный цех по производству товаров народного потребления, второй... Маронко изначально не делал ставку на чисто криминальные методы зарабатывания денег. Продукция из цехов по поддельным накладным расходилась по небольшим магазинам. Маронко завязал отношения с ОБХСС, купив ревизоров... В преддверии перестройки он резко увеличил численность своих людей. Говорят, что о том периоде можно написать сотню приключенческих романов и даже издать их — все равно никто не поверит, что такое произошло в действительности.

Конечно, в первоначальную идею пришлось внести множество корректив в соответствии с духом времени, и в восемьдесят седьмом году Организация мало напоминала задуманную когда-то Маронко утопию для преступников. Но это был первый русский мафиозный клан. Сейчас Организация состоит из четырех сильных военных отрядов, имеет мощный фундамент в легальном бизнесе, располагает надежными связями с властными структурами, не теряя связи со старым криминальным миром.

Саша, слушая Соколова, откровенно балдел. Вот уж не думал никогда, что в «совке» такое возможно, и самое главное, он будет к этому причастен. В воздухе повеяло итальянскими ароматами, вспомнился фильм «Спрут»... Правда, как любой нормальный телезритель, Саша болел за Катгани, но сейчас это не имело значения. Надо же, целая империя...

— Мишка, елки зеленые, откуда ты все знаешь? Почему-то до меня даже слухи не доходят.

— Как же? Евгения ведь кое-что рассказала. — Мишка ехидно ощерился. — А знаешь, зачем она это сделала? Хотела очернить отца, посеять у тебя недоверие к нему, чтобы ты почувствовал неуверенность в себе, в завтрашнем дне. А за утешением пришел бы к ней — она же старше тебя, ничего от тебя не скрывает, связи у нее будь здоров, и в помощи любовнику никогда не откажет. Причем сделала это она осторожно, чтобы ты не понял, что они с отцом на самом деле враги и только из деловых соображений не могут расплеваться окончательно. Ты ей нужен, чтобы задеть самолюбие отца, она в тебе видит не тебя, а его воспитанника. Так что на будущее учитывай, что она хочет не помочь тебе, а поставить на колени — и отца вместе с тобой. Бросать ее не надо — это будет клево, жить с ней и оставаться преданным отцу, — но осторожность проявлять не помешает. Ты прав в другом: никто из членов Организации с тобой откровенничать не будет, как и со мной — отец запретил. Я тоже ничего не знаю о том, чем Организация занимается сейчас. А что до прошлого... Я с самого начала знал, куда пришел. Ну, то, что я бродяжничал, тебе известно. Я входил в шайку, орудовавшую по всему Крыму, был обыкновенным воришкой. Потом в драке зарезал бомжа — случайно, так разошелся, что не контролировал себя. И после этого, естественно, пришлось ноги делать. Я вернулся в Москву. Днем пахал грузчиком на Рижаке, спал там же, в рядах, — меня это не напрягало, лето ведь было. Как-то раз проснулся от шума — двое местных ребят добычу не поделили. Пока они выясняли, кому из них причитается большая доля, я этот «дипломат» увел — вор я или нет? Отошел подальше, подобрал код, открыл, а там... Пачка доку

Ментов, бумажник и ствол. Причем не наш «макар», а импортная штучка. Та-акая дура, я тебе скажу! Я и прикинул: таким людям не мешало бы возвращать их вещи. Адрес в документах указан был, я сорвался и посреди ночи потопал пешком в Беляево. К шести утра дошел. Отец удивился, что я даже не воспользовался деньгами, чтобы взять машину. Поговорили с ним, он оставил меня у себя, но с условием, что я забуду про криминал.

— А я бы занялся криминалом, — задумчиво сказал Саша.

— Забудь! Тебе так плохо живется?

— Миш, трудно убить человека?

Мишка смерил его уничтожающим взглядом:

— Теперь я понимаю, почему отец запретил даже слухами с тобой делиться. Тебе только дай пищу для фантазии, ты начнешь пробовать все подряд.

— Ты не ответил, — неожиданно спокойно сказал Саша и твердо посмотрел Мишке в глаза.

Мишка удивился, некоторое время молчал. Потом не выдержал испытующего взгляда, отвернулся, пожат плечами:

— Да черт его знает... Я злой был, ничего не соображал в азарте. У него нож, у меня финарь. Мы сцепились, я ударил, нас начали растаскивать, я еще больше озверел. А потом мне сказали, что я его с первого удара свалил. Не знаю, наверно, в спокойном состоянии я бы не решился, но тут мне было не до размышлений. Сашка, ты что задумал?

— Да ничего особенного. Выйдет мой отчим из тюрь мы — собственными руками повешу. А Лешке Рамову яйца оторву и потом тоже вздерну. Они это заслужили. А инте-ресно, — он помолчал, будто подбирая слова, — смогу я быть бандитом?

— Ты что, спятил? — зло спросил Мишка. — Денег мало?

— Дело не в деньгах. Ты не прав, Миш, криминал — это штука слишком непростая, чтобы мерить ее только на деньги. Это власть, независимость, сила. Это уверенность в себе.

— Ага. Не забудь добавить, что это еще и тюрьма.

— Смотря как все спланировать. Можно и не попасться. Ты же не лопался. И отец второй раз тоже. А потом, тюрьма — это не смертельно, там тоже люди живут.

— Все равно забудь. Тебе отец этого не позволит, — категорично заявил Мишка.

Еще накануне вечером Саша бы ответил: «А ему можно и не говорить». Сегодня он вздохнул с притворной досадой и сделал вид, будто внял Мишкиным увещеваниям. Он снял розовые очки молодого осла — пора было приспосабливаться к законам реальной жизни.

ТАНЮШКА

Лучи цветомузыки пробегали по актовому залу, выхватывая из общей массы танцующих то одну, то другую голову. Стены, занавеси на окнах были увешаны блестящими новогодними украшениями, над головами протянуто множество гирлянд, перевитых мишурой, пол засыпан конфетти. В том кругу, где танцевала Танюшка Кудрявцева, топталась едва ли не половина группы, и, самое главное, — напротив нее подпирал стену Сашка.

Сашка Матвеев мог смело претендовать на звание самой таинственной личности института. Такого количества сплетен, слухов и домыслов, как о нем, не ходило ни о ком из студентов, в этом Таня была уверена. Загадки пошли с самого начала. Он не ездил со всеми на картошку (так только говорится, а убирали свеклу), и впервые Таня увидела его после окончания сельхозработ. К тому моменту она была единодушно признана самой красивой первокурсницей, и за честь сидеть рядом с ней на лекциях спорили все мальчишки группы. Таня привереднтала — ей не нравился ни один из претендентов — и потому твердила, что обожает одиночество.

Когда он вошел в аудиторию, все замерли. Во-первых, он привлекал внимание очень высоким ростом. Во-вторых, сразу было видно, что одевается он не в ближайшем уни-вермаге — костюм дорогой, рубашка и галстук подобраны тон в тон. Смотрелось потрясающе. И, в-третьих, от его физиономии глаз нельзя было отвести. Наверное, даже То-масу Андерсу — эталону красоты для Таниных однокурсниц — далеко до него. Незнакомец оглядел помещение, нимало не смутившись от всеобщего внимания, подошел к Тане, спросил, свободно ли это место, и уселся. Абсолютно спокойно занял самое престижное место, будто оно ожидало его!

Весь день она осторожно, искоса разглядывала своего свалившегося с неба соседа. Он бы выглядел идеально, если бы не уши, полускрытые давно не стриженными прядями иссиня-черных волос. Он был лопоухим до смешного, уши топырились почти перпендикулярно голове, но ей этот недостаток показался милым. И еще он оказался левшой.

В первую неделю среди женской половины группы только и было разговоров, что о Матвееве. За справками, разумеется, обращались к Тане, но она не многое смогла узнать о нем — он был на удивление неразговорчивым. Удалось узнать только одно: на сельхозработы он не поехал потому, что его на работе не отпустили. Трудился он вечерами в каком-то кооперативе водителем, неплохо зарабатывал. Позже выяснилось, что часто мотается в командировки — на два-три дня, на больше он ни разу не исчезал.

Еще одну любопытную деталь сообщила Тане Лена Му - равич, ее лучшая подруга. Ленка поступала в МГУ на юрфак, провалилась, зато познакомилась с классным парнем — он-то, как назло, по конкурсу прошел. И этот парень оказался старшим братом Матвеева! Таня долго не верила этому: они были «похожи» до полной противоположности. Даже фамилии разные.

В группе имелся свой супермен — Толик Васин, здоровенный качок, карате занимался. В первый же день он назвал Матвеева Шуриком, и тот пообещал вышибить зубы за повторную попытку такого обращения — имя Шурик он почему-то воспринимал как насмешку. Толик скорчил презрительную гримасу — мол, каратисту зубы не выбьешь — и в следующую секунду уже лежал на полу, сбитый с ног хитрым приемом. Матвеев занимался кунгфу. На отсутствие чувства юмора Васин не жаловался, поэтому рас-считываться за невинную шутку не стал. Но их спор на этом не закончился, дошло до форменного поединка в спортзале, а физрук стал рефери. Надо сказать, Матвеев был на высоте положения, девчонки разахались, восхищенные его пластичностью, грацией, кошачьей ловкостью движений. Толик по сравнению с ним казался неуклюжим, да и на полу он побывал трижды, а Матвеев — ни разу.

Он был очень странным парнем. Вслед ему оборачивались многие старшие девушки, однокурсницы строили ему глазки и таяли в его присутствии, а он — ноль внимания.

Он мог менять девчонок, как перчатки, а разговаривал с ними так, будто они были бесполыми. Похоже, он ничем, кроме учебы и работы, не интересовался, но при этом ни-кому и в голову не приходило обозвать его ботаником. Как ему удавалось не выглядеть заученным — одному ему известно. И еще он никогда не смеялся. Улыбался — и то редко. В группе отношение к нему было неоднозначное. Он ни с кем не ссорился, не ругался матом, со всеми был одинаково ровен и дружелюбен, но ни с кем не сближался. Ребята его недолюбливали, хотя не все: Толик, который никогда не упускал случая перепродать редкую вещицу, имел с ним какие-то дела, а Лешка Акимов, наглый и задиристый парень, почему-то преклонялся перед ним. Таня один раз подслушала, как ребята между собой обсуждали новичка. Большинство было недовольно тем, что Матвеев игнорирует их общество, а Акимов сказал: «Дураки вы. А что в вас для него интересного? Он один из всей группы знает, чего хочет и как этого добиться. О чем ему с вами разговаривать? Все ваши интересы для него пройденный этап, и скажите спасибо, что он не показывает этого».

И вот такой необыкновенный человек подпирал стену напротив Тани. Она возлагала большие надежды на предновогоднюю дискотеку и очень боялась, что он не придет — мало ли, работа или тренировки помешают. Он пришел, Как всегда, совершенно неотразимый — в «косухе», одетой на снежно-белую водолазку, в черных джинсах и в «казаках». Длинные волосы — они с братом отращивали их — закрывали глаза, спускались на шею и плечи.

Медленных мелодий, с нетерпением ожидаемых Таней, оказалось до безобразия мало; одна была еще до его прихода—он опоздал к началу, — во время второй он ушел на лестницу курить с Васиным.

Диск-жокей объявил белый танец, и Таня почти бегом направилась к Матвееву еще до того, как зазвучала музыка. Краем глаза она увидела, как переглянулись и захихикали девчонки; конечно, после этого только круглый идиот будет сомневаться в том, что Танюша по уши втрескалась в красавца Сашку. Ничего. Во-первых, Татьяна точно знала, что еще как минимум три девушки в группе влюблены в него. Одна выпрашивала у него фотографию, но он не дал, пояснив, что принципиально не держит собственных

Изображений. Во-вторых, Таня имела стопроцентную уверенность, что сумеет заполучить его, и тогда уже совсем неважно будет, кто в кого влюбился первым. В конце концов, разве она не самая хорошенькая девушка на всем первом курсе?

Ей показалось, что Сашка обрадовался приглашению, и она очень хотела верить своим ощущениям. Мысленно она поблагодарила человека, установившего правило: в танцзале должна царить полутьма, скрывающая вспыхивающий на девичьих щеках румянец...

Он и держал ее не так, как другие ребята. Те ссутулятся, облапят партнершу в убеждении, что так положено. А этот прикасался к ней осторожно, но уверенно. И как же удобно танцевать с высокими! Таня внезапно обнаружила, что не в состоянии придумать тему для начала разговора. Ей вообще не хотелось говорить, она жадно впитывала новые для нее ощущения: тепло его рук, его запах. Пахло от него какой-то импортной парфюмерией, кожей и чуть-чуть 1 ли. 1"!имм дымом. Наверное, настоящий мужчина должен пахнуть именно так.

Музыка заканчивалась, а они так и не сказали друг другу ни единого слова. Да это просто невозможно — разговаривать с любимым человеком, то и дело перехватывая любопытные взгляды! Поэтому Таня подыскала идеальный, по ее мнению, выход. Не дожидаясь, пока замрут последние ноты, она предложила:

— Может быть, пойдем покурим? А то мне одной скучно.

Сказала — и испугалась: вдруг откажется, постесняется

Остаться с ней наедине? Но он кивнул и повел ее к выходу из зала.

Они ушли на дальнюю лестницу, забрались на широкий подоконник; не спрашивая, есть ли у нее сигареты, Саша протянул ей свой «Кент». Щелкнул зажигалкой, которой Таня немедленно заинтересовалась. Из желтого металла, с вычурным вензелем — красивая вещь.

— Золото?

— Да. — Он тут же пояснил: — Отец подарил, когда увидел мою фамилию в списках пос тупивших.

— Я смотрю, ты у нас богатенький буратино, — пошутила Таня.

— Скажем так: не богатый, но я недурно зарабатываю, — отпарировал он.

— Не тяжело тебе учиться и работать?

— Тяжело. Но, Таня, есть одно «но». Студент у всех людей ассоциируется с нищетой. Считается, что у него вечно нет денег, что он вечно голодный и оборванный, вечно попрошайничает — у родных, у друзей. Мне меньше всего хотелось бы культивировать образ бедного студента, находиться на иждивении отца, хотя у меня есть такая возмож-ность: мой отец — председатель кооператива. Я хочу быть независимым, но не хочу в то же время в чем-то себе отказывать. Поэтому несу двойную нагрузку. И после института стану хозяином своей судьбы, буду иметь хорошую работу и хорошие деньги. Так что я загодя привыкаю много работать, чтобы Много зарабатывать.

Разговор сворачивал совсем не в то русло, которое было нужно Тане. Не для того она ждала этого вечера, чтобы узнать его планы на будущее.

— Саш, почему ты такой серьезный?

— Я не серьезный, — поморщился он. — Просто не считаю нужным засиживаться в детстве, как большинство наших ребят. Они наивные дети, за которых все решили ро-дители. А я считаю себя взрослым человеком, я думаю сам, своей головой, и способен нести ответственность за все свои действия.

— Никогда не смеешься...

— Ты не видела. Наверное, в институте нет ничего смешного для меня, поэтому я и не смеюсь.

Он сидел на подоконнике. Таня стояла рядом, лицом к нему, но смотрела в темноту зимней ночи за окном.

— Ты странный человек. Будто из другого мира. — И неожиданно выпалила: — Знаешь, что все девчонки в группе сохнут по тебе?

— Знаю.

— Откуда?!

— Вижу, — и взглянул в упор на смутившуюся Татьяну. — Я все замечаю, хотя не могу сказать, что меня это волнует.

Она не выдержала пристального взгляда Матвеева, отвела глаза, щеки зарделись.

— Что ж ты теряешься? Мог бы выбрать любую.

— Да ну. Зачем мне гарем?

Помявшись, она решилась задать «страшный» вопрос:

— У тебя есть девушка?

Он молча кивнул. Они давно докурили, но ни Сашка, ни тем более Таня не проявляли желания вернуться в зал.

— А почему ты один на дискотеку пришел? — Под вежливым и якобы равнодушным тоном Таня старалась скрыть ревность.

— Я и сам не собирался приходить. Этот вечер я планировал провести с ней, но у нее возникли трудности, и я решил потанцевать.

Вот, оказывается, почему он опоздал... Его слова причиняли ей приличную боль, но Таня не могла остановиться, продолжала бередить рану:

— Интересно, как ее зовут?

— Зачем тебе это? Она не из института, и ты ее точно не знаешь.

— Не в этом дело. Любопытно, красивое ли у нее имя.

— Красивое. — Помедлив, добавил: — Евгения.

— Ты ее так и называешь — Евгения, а не Женя?

— Да. Мне гак больше нравится.

— И ты... ты сильно ее любишь?

— Наверное. Тань, мне не хотелось бы обсуждать эту тему с кем бы то ни было. Не обижайся, но это моя личная жизнь. Лучше пойдем танцевать.

Он легко спрыгнул с подоконника, сделал несколько шагов, оглянулся. Таня стояла в той же позе.

— Тань, пойдем.

Не поворачиваясь, срывающимся голосом она спросила:

— Если я попрошу тебя об одной вещи, ты ее сделаешь?

— Если смогу.

Резко повернувшись, одними губами — голос не повиновался ей — она проговорила:

— Можешь меня поцеловать?

Несколько долгих, томительных секунд он оставался недвижим. Кровь отхлынула от Таниного лица, сердце сначала замерло, затем отчаянно заколотилось. Усмехнувшись, он подошел к ней; поднявшись на цыпочки, она обняла его. Дыхание прервалось, когда он ласково коснулся ее приоткрытых губ... Ей хотелось, чтобы эти волнующие мгновения не кончались, чтобы где-то гремела оставленная ими

Дискотека, а они так и стояли вечно на пустынной лестнице... Но он выпрямился, снял свои ладони с ее талии, а Таня не могла более сдерживаться, не могла отпустить его.

— Как же так, Саша? Ты встречаешься с одной, а целуешь другую, — задыхаясь от волнения, спросила она.

— Ну и что? Я ни ей, ни тебе никаких обязательств не давал. Она не ревнивая, а что до тебя, то я просто выполнил твою просьбу.

— Ты со всеми такой?

— Какой?

— Бесчувственный.

И тут Таня впервые увидела, как он смеется. Он хохотал от души, заразительно, даже глаза заискрились. Отсмеявшись, он сказал:

- Вот, оказывается, как я выгляжу в женских глазах: холодный, равнодушный тип. Теперь я понял, чем вас привлекаю, это еще Пушкин сказал: «Чем меньше женщину мы любим, тем больше нравимся мы ей». А ты, значит, решила растопить мое ледяное сердце?

Бедная Таня не знала, куда ей провалиться; на глазах выступили слезы. Она метнулась вниз по лестнице, добралась до раздевалки. Старенькая гардеробщица участливо посмотрела на ее вспыхнувшее краской стыда лицо, на блестящие от слез глаза, но ничего не сказала. Таня лихорадочно одевалась, стремясь побыстрее покинуть место, где ее так опозорил парень, в которого она была влюблена. Самое неприятное — они ведь учились в одной группе, и Таня не представляла себе, что станет делать, если он примется похваляться своим успехом.

Послышался гул шагов по каменному полу. Таня, стоявшая у зеркала в холле, оглянулась и помертвела — Матвеев. Не оборачиваясь в ее сторону, будто не видя ее, он по-лучил свою «аляску» и, одеваясь на ходу, вышел на улицу.

Тане ужасно захотелось догнать его, сказать, что на улице темно, а ей страшно одной идти до метро. А если вдруг он снова посмеется над ней? Тогда она заявит, что вовсе не влюблена, что играла с ним от скуки и на самом деле не менее холодна, чем он. Но, слава Богу, она не бросилась за ним.

Он стоял на крыльце прямо у входной двери и курил;

Таня чудом успела принять независимый вид, вознамерилась было проскочить мимо, но Саша негромко окликнул ее:

— Тань, не спеши.

Она остановилась с недовольной гримаской, будто бы ужасно торопилась, а он задерживал ее.

— Я провожу тебя. А то здесь переулки темные, мало ли что может случиться с одинокой хорошенькой девушкой. — И обезоруживающе улыбнулся.

— Что, специально дожидался меня? — ехидно спросила Таня. — И даже с дискотеки ушел из-за этого?

— Совершенно верно. Правда, с дискотеки ушел потому, что не люблю такого времяпрепровождения. Я пришел-то от безделья, и это было в первый и последний раз.

— Как же ты отдыхаешь?

— По-разному. Иногда дома заваливаюсь на диван с книжкой, иногда видак смотрю. А так — я очень люблю театр. — Он грустно улыбнулся. — Меня в детстве мама каждое воскресенье в театр водила, а когда я начал работать, уже я ее приглашал — совсем как большой. Сейчас один хожу — Мишка кино больше любит. Да и не смотрится это как-то: два здоровых лба парочкой по театрам ходят.

— А мама? — спросила Таня и осеклась, почувствовав, что спросила лишнее.

— Мама погибла полтора года назад, — как-то чересчур ровно отозвался Матвеев.

Таня опешила, в один миг взглянув на него другими глазами. Конечно, где ему быть отзывчивым и душевным после такой трагедии... Ей стало ужасно жаль его, а он задумчиво проговорил:

— Не обижайся, что я не понял тебя, не ответил тебе. Я не притворяюсь безразличным — просто не способен на сильные чувства. Ты мне нравишься, поэтому я с тобой разговариваю иногда, но любить не умею. Скорее всего я из породы тех людей, которым это не дано. Как это ни печально для всех, в том числе и для меня, но это правда. Я встречался со многими девушками, но ни к одной не привязался.

— А Евгения?

— Ну, Евгения... Она достаточно умна, чтобы принимать меня таким, какой я есть, и не требовать от меня ни любви, ни верности, — как и все такие люди, я непостоянен. С Ев

Генией я чувствую себя достаточно спокойно, и меня это устраивает.

Они спустились в метро. Он продолжал идти рядом. Таня искоса рассматривала его. Его лицо хранило то же выражение, что и обычно, никаких следов грусти... Не может быть, чтобы в восемнадцать лет он был таким разочарованным в жизни, каким хотел казаться. И Таня подумала, что знает способ расшевелить его.

— Ты до дома собрался меня провожать? — игриво спросила она.

Он очнулся от своих размышлений.

— А где ты живешь?

— На Профсоюзной. Три минуты пешком от метро.

— Да? Странно.

— Что здесь странного?

— Что я тебя ни разу не видел. Я ведь тоже там живу, в Новых Черемушках. Пять минут на троллейбусе от «Профсоюзной» и столько же пешком от остановки. Тогда я могу тебя и до дома проводить. Могу и на чай напроситься, — он улыбнулся, — я ужасно люблю пить чай в гостях.

Танино сердечко запрыгало, как птичка в клетке. Она и не думала, что заманить его к себе домой будет так легко.

— Тогда считай, что я тебя пригласила. Обожаю гостей водить.

Таня не на словах была знакома с наукой любви. Ее родители уехали на два дня в дом отдыха; пользуясь некоторой свободой, она предполагала оставить у себя Сашку до утра и рассчитывала, что он не устоит перед таким приглашением. Парням в его возрасте неинтересно просто целоваться и ходить в кино с девчонками, они хотят большего, а не все девушки на это решаются. Может быть, Сашке везло на таких недотрог, и неудивительно, что он быстро охладевал к ним. Ничего, Таня не собиралась его сдерживать; пусть его подруги ломаются и дальше, а она сумеет отбить Матвеева у всех.

Подходя к дому, она чувствовала нарастающее волнение. Если судить по тому, как он целуется, в любви он должен быть необыкновенно хорош. Хотя может оказаться и так, что целоваться он умеет, а обо всем остальном не имеет ни малейшего понятия. Что ж, тогда она научит его

Всему, что знает сама. Поднимаясь в лифте, Таня предупредила:

— На лестничной клетке молчи — у меня соседка любопытная. Как разговор за дверью услышит, сразу к «глазку», а потом сплетни по двору разносит.

Не издав ни звука, они прокрались в квартиру. Маленькое сердечко Тани было готово выскочить из ушей, а Матвееву — хоть бы хны. Без всякого смущения прошелся по квартире, осмотрелся.

— Запах у тебя — как в больнице.

Она вздохнула.

— Мама неизлечимо больна.

— Рак?

— Хуже. Шизофрения.

— Мои соболезнования, Танюша. Это ужасно, когда близкие болеют.

— Некоторые боятся связываться с сумасшедшими и их родными, шарахаются от них, как от чумных. — Таня испытующе посмотрела на него.

— Все мы немного сумасшедшие, — философски заметил он.

— Не будем о грустном. Пойдем, я тебя обещанным чаем напою. Только ты разденься сначала.

— А, да!

Он снял обе куртки, оставшись в джинсах и водолазке, прекрасно обрисовывавших его поджарую фигуру. Осторожно любуясь им, Таня накрыла на стол, усадила его напротив себя. Он отметил, что домашнее печенье имеет чудесный вкус.

Скользкий разговор Таня завела издалека:

— Саш, а какой у тебя график работы?

— Какой шеф — он же мой отец — скажет. Но выходных у меня нет.

— А сегодня?

— Сегодня меня до полуночи отпустили.

Таня слегка расстроилась — она планировала удержать его до утра.

— А потом?

— Я должен находиться дома — может быть срочный вызов.

— Когда же ты спишь?

— А в ожидании вызова. Телефон стоит у постели, и собираюсь я по-военному, в сорок пять секунд.

Тане стало смешно, такой детски наивной выглядела его серьезность. Поставив локти на стол, она положила подбородок на сплетенные пальцы и с улыбкой умудренной жизнью женщины поинтересовалась:

— Саш, скажи по-честному: у тебя женщины были?

Он не поперхнулся чаем, не покраснел, не удивился

Нескромному вопросу. Он взглянул на нее, распахнув чистые ореховые глаза с длинными загнутыми ресницами, и доверительным тоном спросил:

— У меня так хорошо получается прикидываться невинным?

Определенно Тане везло на его смех — он засмеялся второй раз за вечер. Улыбка была очень ему к лицу, и смеяться он умел открыто.

— Ты не смущаешься откровенных разговоров?

— Нет, — он покачал головой, — я их люблю. Особенно с противоположным полом. В таких случаях главное — побольше нахальства. Если мне задают «неприличный» вопрос, я отвечаю с таким видом, будто меня спросили, какие сигареты я предпочитаю. По принципу: не стоит стесняться естественных вещей. А далее возможны два варианта: либо моя собеседница шокирована моей незакомплексованностью, обзывает меня пошляком — и я делаю так, что она выглядит отсталой дурой, либо разговор продолжается к обоюдному удовольствию.

— В общем, в любом случае ты остаешься на высоте.

— Совершенно верно. Я могу, не краснея, ответить на любой вопрос. Как сказала одна медсестра, я циничен, как настоящий медик.

— Тогда ответь на мой вопрос.

Он удивленно приподнял брови.

— Ах да, я же ответил не прямо. — Он откинулся на спинку стула. — Были. Мало того, за короткий период я поменял их достаточно. И, Тань, я ни разу ни за кем не бегал. Не знаю, почему так получается, но большинство моих знакомых женщин в этом отношении гораздо активнее меня, они стараются завоевать меня, взять штурмом, как вражескую крепость. Один раз я попал в курьезную си

Туацию, получив сразу три интимных предложения в течение часа.

— И что ты отвечаешь на такие предложения? Отказываешься?

— Зачем? Я люблю секс, и если женщина мне нравится, то мы обычно находим компромисс. Я называю свои условия, выслушиваю, чего хочет она, и... — Он сделал не-определенный жест рукой.

— Значит, у тебя все происходит на договорной основе? Как деловое соглашение. И какие условия ты оговариваешь? — Таня немалым усилием сдержала желание съе-хидничать, спросив, сколько стоит удовольствие оказаться с ним в одной постели.

— Разумеется, это не деньги. Я не альфонс. — Он будто читал ее мысли. — И мои условия самые обычные. В принципе, каждый мужик обязан предупреждать, чего от него можно ждать, чтобы потом не было недоразумений. Но у нас большинство мужиков предпочитает врать. Наобещает такой кавалер рай земной и золотые горы, получит свое и слиняет. А женщина ждет и надеется. Я сразу выкладываю, как все произойдет, и не связываю ничем ни себя, ни женщину. Звучит прагматично и достаточно жестоко, посколь-ку я сразу разбиваю все розовые мечты, связанные с моей персоной, но в конечном итоге я поступаю более честно. Потом, я ведь никого не принуждаю. — Он плутовато улыбнулся.

— Ты меня заинтриговал. Просветил бы, о чем должен предупреждать честный мужчина.

— О своих намерениях. Я, к примеру, в ближайшие пять-семь лет не женюсь совершенно точно, поэтому требую, чтобы никго не питал надежды стать моей женой. Жениться я попросту не хочу и тем более не желаю, чтобы меня женили силой. Правда, если женщина «залетит» или обвинит меня в изнасиловании, конечно, я выберу загс, чтобы не очутиться за решеткой.

— И как ты борешься с такой угрозой?

— Только не словами — женщины коварны. Скажет одно, сделает другое. Есть одно надежное приспособление как раз для таких случаев, продается оно в аптеках и называется презервативом. Вот только хихикать не надо! Правда, я покупаю их не в аптеках, у меня только импортные, и ни

Когда не доверяю это дело женщине — мало ли, дырявым окажется. Чем он хорош: при его применении не бывает детей, и ни один суд не докажет, что там побывал именно я: следов не остается. Опять же при таком количестве случайных связей, как у меня, есть риск подхватить какую-нибудь заразу, а гак я защищен.

— Говорят, что с ним никакого кайфа не испытываешь.

— Чушь. Женщина практически не чувствует резины, ей это без разницы, а я привык. Зато спокоен за последствия. Но это не все мои условия. Еще одно требование — чтобы об этом никто не знал. Терпеть не могу, когда мне перемывают косточки в женской компании. Так что получается — без сплетен, без надежд, без последствий.

Таня мыла чашки, он курил. Почему-то ей казалось, что его рассуждения — сплошное притворство. Не может быть, чтобы восемнадцатилетний парень, в лице которого еще сохранилась детская мягкость, был настолько рационален. Все разложил по полочкам, всему нашел название и объяснение, не оставил места лишь для чувств. Скорее всего он просто набивает себе цену, старается показаться недоступным. Может, его бросила самая первая девчонка и он после этого притворился очерствевшим — чтобы с ним не обошлись так второй раз.

Саша подошел к окну, оперся о подоконник; глядя на темную улицу, задумчиво сказал:

— Мне нравится смотреть на падающий снег. Снежинки летят бесшумно, они скрывают грязную землю, делают ее белой и красивой, прячут все ее грехи. А если глянуть вверх, то этот бескрайний снеговорот завораживает, хочется подняться, взлететь в самую середину снежного роя. Если долго смотреть не отрываясь, то кажется, что стал снежинкой, что кружишься и летишь, и ничего нет вокруг, кроме холодных звездочек. Я люблю снег, люблю бродить по улицам во время снегопада. Снег чистый и холодный, ему нет дела до нас и наших проблем. Он накрывает меня, успокаивает, и мне кажется, что я стал его частью — таким же холодным, равнодушным и белым. Смешно? — Он внезапно обернулся к Тане, и его взгляд на самом деле был холоден.

Тане не было смешно — она жалела его. Она живо представила себе, как он идет среди заснеженных деревьев, как подставляет ладони сыплющимся сверху снежинкам. И они не тают на его руках. Что он пережил, что с ним произошло, если он такой замороженный? Почему он оледенел?

— Ты напомнил мне сказку о Снежной королеве. Но даже там лед в конце концов растаял, — попыталась пошутить Таня.

— Да. А знаешь, — он вновь устремил взгляд за окно, — мне до слез жаль ее. Она так старалась, возводя свое совершенное царство, она создала своеобразную утопию, она искренне верила, что счастье — это покой и холодная красота. Она ведь на самом деле не хотела зла кому-то, она делилась с людьми, чем могла, она хотела, чтобы они поняли ее, чтобы были так же счастливы, как она. И ей было ужасно одиноко. А люди оказались жестокими. Они не были способны понять ее, хоть на миг взглянуть на ее царство ее глазами, увидеть отточенную красоту ледяных кристаллов. Да, эта красота неживая, но ведь от этого она не перестает быть красотой! Люди бездумно разрушили творение Снеж-ной королевы, своего рода шедевр, они посмеялись над ней, как варвары над римлянами, они сделали ее символом зла, чтобы никому не пришло в голову обвинить их в вандализме. А она виновна лишь в том, что отличалась от людей, в том, что ошиблась, поделившись своей святыней с недостойными.

Он вновь замолчал. Таня выключила свет на кухне — он не шевельнулся. Замирая и не дыша, она приблизилась к нему, обвила руками его торс, прижалась к спине. Он не сделал попытки повернуться к ней лицом, но и не отстранился. Несколько минут они стояли так, затем он коротко вздохнул и, похоже, только тут обратил внимание на Таню. Слегка удивленно он глянул на нее через плечо, предложил покурить.

Загорелся желтый электрический свет; Сашка казался угрюмым, а Таня после его «снежных» откровений окончательно перестала верить его предыдущим высказываниям. Он же мечтатель, романтик, думала она, он не может быть настолько расчетлив, как хочет казаться. Бросив взгляд на часы — девять вечера, — она подошла к нему вплотную, принялась перебирать его кудри и, как бы между прочим, недоверчиво заметила:

— Плохо верится в то, что ты способен даже целоваться без любви.

Он пожал плечами:

— По своему опыту могу сказать, что отсутствие любви между партнерами особой роли не играет. Женщина не замечает разницы, поскольку я достаточно техничен, а мне любовь с успехом заменяет тщеславие.

— То есть?

— Видишь ли, все до единой женщины, затаскивавшие меня в постель, недоступны для других — кроме мужей, разумеется. И мне льстит их внимание. Опять же про физиологию не стоит забывать.

Последняя его фраза добила и разозлила Таню.

— Ох, Матвеев, вот только не надо притворяться хуже, чем ты есть!

— Я сказал тебе правду.

— Да врешь ты все! Ты просто играешь на нервах, напрашиваешься на сострадание, не более! Правильно, где ждать любви, если ты спишь с замужними! Ты найди себе нормальную девчонку, и от твоей меланхолии следа не останется.

— Под нормальной девчонкой ты подразумеваешь себя?

— Хоть бы и так! Не думаю, что я хуже остальных твоих любовниц.

Он смотрел на нее с нескрываемым сожалением, затем горько усмехнулся и устало сказал:

— Мои условия ты знаешь. Но соглашаться не советую — ты потом, не сейчас, а через год или два, будешь раскаиваться.

Таня оперлась руками о стол, наклонилась над ним.

— Позволю себе не прислушаться к твоим советам. Но сначала я хотела бы знать — раз уж мы начали торговаться, — что я получу в обмен на соблюдение твоих условий. — Она говорила отрывисто, еле сдерживая раздражение.

— Все, что я делаю, я делаю на совесть, — флегматично отозвался он. — На данный момент могу обещать только это. Ну и, конечно, я нигде не буду хвастаться. О том, что я был у тебя, не узнает никто, если ты сама не проболтаешься. Кстати, мои условия распространяются и на меня — не только ты, но и я ничего не могу требовать. Мы оба не имеем никаких прав друг на друга. — Он поднял на нее

Глаза. — Тебя еще не отпугнуло мое рассудочное отношение к таким вещам?

— Представь себе — нет.

— Хорошо. Пусть будет так. — Он достал из заднего кармана джинсов квадратную упаковку из серебристой фольги. — Вот.

Когда она поняла, что держит в руках то самое «аптечное средство импортного производства», то залилась краской и хотела отказаться от своего решения, а еще лучше — влепить ему пощечину за его оскорбительную прагматичность. Но не сделала этого, подумав, что скоропалительное отступление будет выглядеть просто глупо. К тому же под лежачий камень вода не течет, а так хоть была надежда разубедить его, разбудить от ледяного сна.

Недовольно хмыкнув, она ушла в свою комнату. Положила упаковку на столик у маленького ночника, разобрала постель. Выпрямилась и замерла: бесшумно подобравшись сзади, он положил ладони на ее плечи, слегка сжал пальцы. На мгновение Таня ощутила прикосновение его волос к своей щеке, когда он наклонился, покрывая поцелуями ее шею. Он был удивительно нежен, это шло вразрез с его сухим отношением к любви, и Таня предпочла верить своим представлениям о нем, а не его словам.

Она приникла к нему, слабея от ласк; он целовал ее, закрыв глаза, его руки жгли кожу даже через одежду. Как-то незаметно он раздел ее, подтолкнул к постели...

Он все делал не так, как прежние ее возлюбленные, и эта новизна была великолепна. Он сводил ее с ума, она забыла обо всем, она жила только его жгучими ласками. Покусывая губы, она еле сдерживала рвущийся наружу крик, она была без сил и почти счастлива. Но... Четверть двенадцатого он поднялся, подобрал с пола свою одежду и ушел в ванную. Накинув халатик, Таня вышла из кометы проводить его.

Из ванной он вернулся такой же безразличный, как и несколько часов назад. Таня опешила, не поверив своим глазам, но факт оставался фактом — они оставались чужими друг другу людьми...

Сидя на подоконнике в неосвещенной кухне, Таня тихо плакала. Этот человек на самом деле не имел души, и он вовсе не преувеличивал, говоря, что он — один холодный

Разум. А она, наверное, уже никогда не забудет эти часы наедине с ним, она не разлюбила, даже узнав его. Она едва слышно всхлипывала, глядя за окно, в темноту. Где-то там шел совсем молодой человек, подставив черноволосую голову так любимому им падающему снегу...