Чародей и дурак

XVI

Свежий ветер пахнул рыбой. Занималось ясное утро. Белые дома Тулея отбрасывали золотистые тени в рассветных лучах, и море пело у подножия утесов.

Они ехали всю ночь и сильно устали, но вид городка, вознесенного над океаном, заменил им и завтрак, и подкрепляющий силы напиток. Джек знал, что не он один чувствует это: Хват посветлел лицом и произнес длинную радостную тираду, где повторялись слова «промысел» и «наконец-то». Даже Таул казался довольным, хотя и воздерживался от улыбки, опасаясь, как бы не открылась рана на щеке.

— Эль с козьим молоком, — сказал он, посылая коня вперед.

— Эль с козьим молоком? — Джек вогнал каблуки в бока своего мерина — не даст он Таулу въехать в город первым.

Глаза Таула сверкнули ярче, чем море.

— Это у них подают на завтрак.

Дух состязания витал в воздухе. Джек чуял, что Таул сейчас сорвется в галоп.

— Неужто и женщины это пьют?

— Судя по виду здешних женщин, Джек, — сказал Хват, — они пьют на завтрак чистый эль.

И конь Таула помчался вперед, сопровождаемый приглушенными жалобами Хвата. Джек понесся за ними. Хорошо было этим утром, когда солнце греет лицо и ветер оставляет соль на губах, лететь по пыльному следу своих друзей.

Друзья друзьями, но он их непременно побьет. Джек еще глубже вогнал каблуки и отпустил поводья. Конь Таула был сильнее, зато и нес на себе двоих. Гнедко поднатужился и скоро нагнал соперника. Хват пригнул голову, вопя во всю глотку:

— Ну, Таул, последний раз сажусь с тобой на лошадь!

Джек улыбнулся, обгоняя их, и прокричал:

— Я тебя не упрекаю, Хват. Уж ехать, так с хорошим всадником.

Оглянуться он не рискнул — во-первых, чтобы Таул не видел его улыбки, а во-вторых, от страха: он никогда еще не ездил так быстро. Гнедко из смирной, послушной лошадки обратился в боевого коня, скачущего в атаку. Джек только и мог, что держаться за него и надеяться на милость судьбы.

На пути к победе Гнедко проявил недюжинные таланты — он перепрыгивал через канавы, несся по камням и огибал деревья лишь в самый последний миг.

Наконец он вынес своего всадника на большую дорогу. Увидев повозки, людей и других лошадей, Гнедко сразу образумился и, точно шалун при гостях, сделался образцом хороших манер. Он перешел на легкую рысь и даже свернул в сторону, чтобы пропустить спешащих прохожих. Джек был так благодарен ему за это, что даже не стал его ругать — только шепнул на ухо:

— Если у тебя еще остались в запасе такие штучки, прибереги их для следующего хозяина.

— Эй, Джек! — Таул и Хват поравнялись с ним, и Таул потрепал Гнедка по боку. — Знай я, что он такой молодец, я бы себе его взял.

Джек чуял, что Таул, если бы не свежая рана, хохотал бы сейчас во всю глотку.

— Поехали, поехали, — сказал он, подгоняя Гнедка. — Нехорошо заставлять козочек ждать.

Жизнь в Тулее так и кипела. Торговцы, крестьяне, разносчики и рыбаки толпились на узких извилистых улочках. Люди предлагали свои товары, здоровались со знакомыми, торговались, толковали о делах и обменивались сплетнями. Джеку сразу понравилось здесь — вот только гусей на улицах было многовато. Подвергшись весной нападению целой стаи этих злобных гогочущих птиц, он признавал их только в жареном виде.

Джек почувствовал голод и обрадовался, когда Таул остановился у ближайшей гостиницы. Таверна «Клешни омара» оказалась небольшой, но уютной. Добродушный краснощекий хозяин тепло приветствовал их, послал мальчика позаботиться о лошадях и самолично подогрел для них козье молоко. Его необычайно красивый сын подал им на завтрак горячую овсянку и холодного омара и предложил приготовить комнату.

Джек надеялся, что Таул согласится. Всю прошедшую ночь они не спали, и мысль о ночлеге в удобной кровати была по меньшей мере заманчива. Таул посмотрел на Хвата — тот нарочито широко зевнул.

— Хорошо. Переночуем здесь, а в Рорн отправимся завтра утром.

Хозяйский сын учтиво склонил голову, налил им эля с козьим молоком и удалился. Хозяин наблюдал за ним из угла, светясь отцовской гордостью.

Путники позавтракали молча, усталые, голодные, погруженные в собственные мысли. Таул, покончив с едой, встал.

— Вы отдыхайте, а я вернусь через пару часов.

— Я, пожалуй, тоже пойду с тобой, — заявил Джек.

Таул отнесся к этому неодобрительно.

— Я хочу найти лекаря, который зашил бы мне щеку, только и всего.

— Вот и хорошо, — не уступал Джек. — А потом мы могли бы приискать еще один длинный лук.

— Ладно, пошли, — бросил через плечо Таул.

Гордый своей маленькой победой, Джек последовал за ним. Выйдя, он зажмурился от яркого солнца. Уличная суета теперь обрела некоторый порядок — все торговцы уже поставили свои палатки, и покупатели занялись делом. Таул обратился к прохожему, попросив указать ему хорошего хирурга.

— Сударь, — ответил тот, — такую рану, как у вас на щеке, может зашить любой цирюльник на Ссудной улице. — И с приятной улыбкой заторопился дальше, держа перед собой словно щит пустую корзину.

Джек и Таул с усмешкой переглянулись: чудной народец эти тулейцы.

Когда они отыскали Ссудную улицу, близился полдень. Здесь было не меньше полудюжины цирюлен, в окнах которых красовались острые ножи, образцово причесанные головы и желчные камни в банках.

— Вот этот нам подойдет, — указал Таул на лавочку, чей предприимчивый хозяин вывесил над дверью большую деревянную пиявку.

— Любезные господа мои, — тут же бросился к ним цирюльник, — вам и правда давно пора подстричься. — Это был тощий человек с красным кожаным поясом и острым, как бритва, ножом в руке. Увидев щеку Таула, он еще пуще захлопотал. — Садитесь, сударь. Садитесь. Здесь меньше чем четырьмя стежками не обойдешься.

Таул сел на предложенный стул, а Джек остался на месте. Он привык к своим длинным волосам и нисколько не желал стричься.

Цирюльник, осматривая рану, цокал языком на все лады — этим искусством он владел в совершенстве.

— Экое несчастье, сударь! Такое красивое лицо — и вот нате вам… Ай-ай-ай! Вы уже женаты, сударь?

Таул покачал головой и поморщился, когда цирюльник промыл ему рану чистым спиртом.

— Значит, мне придется поработать на совесть. — Цирюльник начал разматывать большой клубок черных ниток. — Все будет хорошо — даже родная ваша матушка не заметит никакой разницы. Вы ведь не откажетесь заплатить чуть побольше, сударь? Тонкая работа, восемь стежков вместо четырех…

— Обойдусь и четырьмя, — сказал Таул.

— Нет уж, пусть ставит все восемь, — вмешался Джек.

— Нам еще лук надо купить, — нахмурился Таул.

— Обойдусь тем, что есть. Шейте как сочтете нужным, — сказал Джек цирюльнику.

Если Таулу наплевать на свою внешность, то Джек должен о ней позаботиться — не ради Таула, так ради Мелли.

— Вот здравомыслящий молодой человек, — закивал цирюльник и тут же цокнул языком. — Не мешало бы, однако, немного его причесать.

— Сперва зашейте рану, — сказал, попятившись к двери, Джек, — а потом поглядим, останутся ли у нас деньги на прическу.

Одно-единственное цоканье сказало как нельзя более красноречиво: «Сохрани меня Борк от этих варваров! Никакого понятия об изяществе». Это не помешало цирюльнику исполнить свой долг — он выбрал самую тонкую иголку и взял нитку ей под стать.

— Глоточек браги? — спросил он Таула, прежде чем приступить к делу.

— Сколько это стоит?

— Два серебреника.

— Не нужно.

На сей раз цирюльник даже и цокать не стал.

— Ну что ж, держитесь.

Джек отвернулся.

— Вы с севера держите путь? — орудуя иглой, спросил цирюльник.

— Нет, — ответил Джек.

— Жаль. Я надеялся услышать от вас какие-нибудь новости.

— Насчет осады?

— Угу. — Цирюльник умолк. Джек по-прежнему не смотрел на него. — И насчет госпожи Меллиандры.

— А что с ней такое? — встрепенулся Джек.

— Ну, это та дама, на которой женился герцог. Красавица, говорят, редкостная.

— Ближе к делу, — рявкнул Таул, хватая цирюльника за руку.

Тот поцокал языком, освободил руку и продолжил свою работу.

— Ее отец перебежал к врагу и рассказывает, будто Кайлок взял ее в плен. Это, конечно, только слухи.

Таул сделал движение, чтобы встать, но цирюльник усадил его обратно.

— Еще минуту, сударь.

— Давно ли это случилось? — спросил Джек.

— Не знаю, — пожал плечами цирюльник. — Новости не так скоро до нас доходят. — Он закончил, завязал узел, обрезал нить, вытер свежую кровь со щеки и нанес на шов немного мази. — Через семь дней все срастется.

— Сколько с меня? — встав, спросил Таул.

— Два золотых. — Цирюльник был разочарован, что никто не оценил его работы.

— Вы славно поработали, — сказал Джек, вручая ему деньги.

Цирюльник говорил еще что-то, но Джек и Таул вышли, не слушая его.

— Едем прямо сейчас, — сказал Таул. — Берем Хвата, меняем лошадей и через час выезжаем.

— Куда? — Джек не понял, чего хочет Таул — продолжать путь к Рорну или поворачивать обратно в Брен.

Глаза Таула, обычно светлые, потемнели, точно небо перед грозой.

— На Ларн, как и собирались.

— Что вы такое задумали, Борка ради? Эту женщину надо умертвить.

Мелли уже некоторое время слышала разговор, но эти слова были первыми, которые она осознала. Она постепенно выходила из своего дымного забытья. Первым ее побуждением было откашляться и сплюнуть, а вторым — лежать тихо, не открывая глаз. Она сделала глубокий вдох и сумела унять кашель.

— Нет, Баралис, не нужно. Достаточно будет умертвить ребенка.

— Пока что они — единое целое.

Мелли содрогнулась помимо воли. Она узнала голоса Кайлока и Баралиса, и ее проняло холодом до мозга костей. Баралис заговорил потише:

— Послушайте, живая она все равно что кинжал у нас в боку. Мейбор болтает повсюду, что мы держим ее у себя, половина бренцев охотнее увидела бы на престоле ее сына, нежели вас, а Высокий Град объявил себя ее сторонником. Она должна умереть.

В последних словах звучала сдержанная ярость. Кайлок ответил сразу же, не медля:

— Нет, она не умрет. Я этого не позволю.

— Если она нужна вам, возьмите ее тотчас, и покончим с этим. Не забывайте, кто она.

— И кто же она, Баралис?

— Ваша единственная соперница.

Голова у Мелли раскалывалась от боли, и она с трудом поборола новый приступ кашля.

— Нет, Баралис. Мой соперник — ее ребенок, а не она.

В комнате чувствовалось напряжение. Воздух сгустился, как перед грозой. Запахло металлом, словно от обнаженного меча, и Мелли обдало теплом. Баралис помолчал еще и сказал:

— Что ж, пусть будет так, если вы настаиваете.

— Да, Баралис, настаиваю. — Кайлок подошел к кровати, и Мелли почувствовала на себе его взгляд. — Кроме того, она останется здесь, в башне ей не место.

Послышались легкие шаги Баралиса.

— За ней понадобится неусыпный надзор.

— Та женщина займется этим.

— Как скажете. Я пришлю ее сюда, — жестко сказал Баралис и вышел, закрыв за собой дверь.

Мелли не знала, радоваться этому или пугаться. Она чувствовала, что Кайлок все так же стоит рядом и смотрит на нее. Что-то коснулось ее щеки. Она открыла глаза и встретилась с ним взглядом. Черные кольца окаймляли его радужки.

— Ага, вот наша будущая мать и очнулась. — Кайлок был в перчатках. Его палец скользнул со щеки ниже, под простыню, прошел по груди и устремился к животу. Остановился и потыкал чрево, словно пробуя плод на спелость. Мелли рванулась помешать ему, но он перехватил ее руку и прижал к постели. — Нет, любовь моя, нет. Долг платежом красен.

Мелли отчаянно хотелось прокашляться и очистить легкие от сажи. Кайлок так сдавил ее запястье, что она не могла шевельнуть рукой.

— Что вам от меня нужно?! — вскричала она.

Кайлок покачал головой:

— Вряд ли вам пристало задавать мне вопросы.

В углу его рта проступила слюна. Он вдавил пальцы ей в запястье, и тут в дверь постучали.

— Кто там? — рявкнул Кайлок.

— Это Грил, государь. Лорд Баралис велел мне явиться сюда.

Грил?! Мелли поперхнулась, приподняла голову с подушки и зашлась в кашле, не в силах остановиться.

— Войди.

Дверь открылась. Мелли сквозь выступившие слезы показалось, будто Грил стала меньше ростом и рот у нее как-то ввалился. Но голос ее сохранил всю прежнюю въедливость.

— Я вижу, эта сучка больной прикидывается. — Грил подошла к постели, и Кайлок уступил ей место. Грил сгребла Мелли за волосы и запрокинула ей голову назад. — Вот так-то лучше будет.

Мелли перестала кашлять.

Кайлок, с отвращением поглядев на Грил, направился к двери.

— Пусть она примет ванну.

— Но…

— Делай что сказано.

Мелли испытала мимолетное удовольствие от унижения Грил. Дверь за королем закрылась.

— Снова, стало быть, вышла сухой из воды? — тут же спросила Грил.

— А ты-то что тут делаешь?

— Стану я отчитываться перед всякой потаскухой, — фыркнула Грил, оглядывая комнату с видом собственницы. — Им следовало оставить тебя в башне. Это место слишком хорошо для тебя. Мягкая кровать, ковры… Можно подумать, что ты принцесса, а не первая бренская шлюха.

Рассудок у Мелли мутился, словно дурной сон вдруг обернулся явью. Баралис, Кайлок, а теперь еще и тетушка Грил. Кого ей еще суждено увидеть — Фискеля и капитана Ванли? Она попыталась мыслить здраво.

— Откуда ты знаешь о башне?

— А кто ж, как не я, придумал поселить тебя там? Славно и голо, никакого баловства, ни одеял, ни свечей — уж я об этом позаботилась. — Улыбнувшись, Грил предстала во всем своем безобразии — у нее недоставало двух передних зубов.

Убедившись, что она не чурается отвечать на вопросы, если может при этом похвалиться своей властью, Мелли спросила:

— Значит, Баралис приставил тебя надзирать за мной?

— Так и есть, — прямо-таки пропела Грил. — Он сказал, что я могу делать что захочу, никого не спрашиваясь. Он не желает иметь с тобой никакого дела, и я его за это упрекнуть не могу.

Мелли прислонилась к спинке кровати. Картина несколько прояснилась: это Грил была ее главной тюремщицей, а Баралис просто умыл руки. Мелли испытала легкое разочарование, но поборола его и сказала:

— Баралис, как видно, крепко тебе доверяет.

Грил налила себе вина. На ее запястье выдавались под кожей странно сросшиеся кости.

— Еще бы — ведь он у меня в долгу.

— В долгу за что?

— А не слишком ли ты любопытна? — обернулась к ней Грил.

Мелли попробовала зайти с другой стороны:

— Наверное, ты оказала ему большую услугу, раз на тебя возложили такую ответственность.

— Ты, девушка, никак дурой меня считаешь? Я умела обращаться с такими вот соплячками, когда ты еще и на свет не родилась. И все ваши штучки знаю, а уж льстить вы все мастерицы. — Кубок в руке у Грил накренился, и вино пролилось на платье. Она наградила Мелли злобным взглядом и протянула к ней поврежденную руку.

— Хочешь знать, как я сюда попала? Так посмотри хорошенько. Вот он, ответ.

Мелли, не давая себя запугать, отвела ее руку.

— Что, клиент попался горячий?

Грил здоровой рукой закатила Мелли оплеуху. Да такую, что та ударилась головой об изголовье. От этого удара у Мелли потемнело в глазах. Она осторожно ощупала свой затылок и сморщилась от боли. Волосы слиплись от крови.

— Это сделал твой отец. — Грил снова сунула сломанную руку ей под нос. — И зубы мне тоже он выбил. Калекой меня сделал и красоты лишил — век ему этого не забуду.

Мелли скрыла свое удивление. Так отец узнал, что произошло с ней в Дувитте? Она ощутила прилив злорадного ликования. Здорово же он отделал старую ведьму, раз у нее зубы повылетали!

— Стало быть, теперь ты мстишь ему через меня? Не слишком ли это мелко?

Грил помахала перед ней костлявым пальцем.

— Найти женщину, которую ищут по всему Брену, — не такая уж мелочь, как по-твоему?

— Так это ты нас нашла?

— Твой отец заявился в бордель, который содержит моя сестра. А пить он не умеет.

— Но ведь он-то ушел, верно? — бросила Мелли, стараясь не показать, как важен для нее ответ.

— Этому старому мерзавцу чертовски везет.

На Мелли снизошло блаженство. До сих пор она даже не сознавала, в каком напряжении живет. Все ее мускулы ныли, в голове стучал молот, сердце колотилось о ребра — но теперь все это не имело значения. У нее все хорошо, ребенок ее жив, и Мейбору удалось бежать.

— Вот налью кипятку тебе в ванну — мигом разучишься улыбаться, — сказала Грил, идя к двери.

— Тащи свой кипяток, женщина. Дочь Мейбора горячей водой не убьешь.

— Таул, возвращайся в Брен, — сказал Джек. — На Ларн я поеду один.

Они стояли на конюшне. Новые лошади были уже оседланы, и Хват протирал заспанные глаза. Красивый сын трактирщика только что доставил провизию, которую заказал ему Таул, — тогда-то Джек и произнес эти слова.

Каждый день Таул узнавал о Джеке что-то новое и каждый день убеждался, что недооценивал его.

Рыцарь покачал головой, боясь вымолвить что-то вслух. Он умел отличать искреннюю речь от притворной, но и хорошо спрятанный страх умел распознавать. Джек сам не знает, на что идет. Или знает? Таул не хотел бы недооценивать его. Взяв Джека за руку, Таул отошел с ним в темный угол под сеновалом.

— Джек, я не могу отпустить тебя на Ларн одного.

— А знаешь ты, что мне нужно делать, когда я там окажусь?

— Нет.

— Тогда ты ничем не можешь мне помочь, — спокойно сказал Джек. — Лучше вернись в Брен и попытайся спасти Мелли.

Слова эти были достаточно разумны, но Таул сомневался в том, что Джек в них верит, — он и сам не верил.

— Ларн — не то место, куда можно отправляться в одиночку.

— Но ты-то отправился.

— Да — и ты знаешь, что из этого вышло. Я убил единственного человека, который мог бы нам помочь. — Голос Таула обрел твердость. — Я не пущу тебя туда одного, Джек. Я поеду с тобой.

За деревянной перегородкой задумчиво промычала корова. Таул видел, что у Джека уже наготове ответ, но не дал ему произнести ни слова.

— Джек, ты знаешь, что сказал мне напоследок Бевлин? — Джек помотал головой. — Он сказал, что мы с тобой связаны, что моя судьба заключается в том, чтобы помочь тебе осуществить свою.

Слова эти, слетев с губ Таула, отозвались в его сердце. Он припомнил Бевлина в тот миг: глаза старца сверкали, голос звенел, наполненный пророческой силой. Ибо то, что он изрек, было пророчеством — не менее истинным, чем стих Марода. Не одному Джеку предназначено жить по слову умершего.

— Но как же Мелли, Таул? — сказал Джек. — Что будет с ней?

Он произнес те самые слова, которых Таул надеялся не услышать. Куда легче перебороть свои страхи, если делаешь это молча. Джек, высказав все вслух, открыл ворота бурному потоку.

Таул пнул перегородку.

— Откуда мне знать, что с ней будет! Быть может, она умрет прежде, чем я доберусь до Брена. А если я отправлюсь с тобой, опасность этого еще более возрастет. Неужто ты полагаешь, что я не думаю о Мелли? Это из-за нее я сейчас здесь, с тобой. Из-за нее я каждое утро вновь просыпаюсь и дышу. Только она на всем свете что-то значит для меня, и я теперь отдал бы все, чтобы быть с ней рядом. Но я не могу. Я должен отправиться на Ларн и довести это наше треклятое дело до конца. Тогда, и только тогда, Мелли будет вне опасности. — Таул умолк, весь дрожа и обливаясь потом. Джек потупился, не в силах смотреть на него.

— Прости, Таул. Я знаю, что для тебя значит Мелли.

— Тогда незачем терять время понапрасну. По коням — и вперед. — Таул знал, что говорит слишком резко, но надо было скорее уехать отсюда — эта конюшня уже казалась ему тюрьмой. — Давай, Хват, я тебя подсажу.

Полчаса спустя они выехали из города. Солнце еще вовсю сияло на небе, но Таулу было все равно. Мелли осталась на севере, а он едет на юг. Все остальное бледнело перед этой неопровержимой истиной. Он должен верить, что, воротясь, найдет Мелли живой и здоровой, что время будет милосердно к нему. Только так он сможет остаться в здравом уме и гнать коня вперед, вместо того чтобы повернуть его обратно.

Кайлок слушал лорда Гатри, которого беспокоили поползновения, предпринимаемые Высоким Градом со стороны озера. Неприятель построил плот, поставил на него самую большую свою баллисту и день-деньской обстреливал северную стену города, а также сам дворец. Две северные башни получили повреждения, и в купол, самое слабое место дворца, тоже попало несколько снарядов.

Кайлок в таких случаях не думал — он действовал.

— Ночью пошлите на крышу плотников. Пусть поставят вокруг купола деревянный помост. Пусть укрепят его железными листами — а двести лучников должны охранять их, покуда они работают. Что касается плота…

— На завтра предсказывают бурю, государь. Они не смогут вести огонь с озера.

Кайлок смерил лорда холодным взглядом:

— Никогда не прерывайте меня.

Гатри хотел что-то сказать, но Кайлок махнул рукой, не нуждаясь в его извинениях.

— Так вот: я хочу, чтобы плот этой ночью был уничтожен. Трудность, как я понимаю, в том, что он находится за линией огня — их баллисты бьют вдвое дальше наших. Поэтому, как только стемнеет, пошлите в озеро двух ныряльщиков. Пусть возьмут с собой мехи с лампадным маслом и подожгут плот. Ясно? — Кайлок знал, что ныряльщики будут посланы на верную смерть, и его взгляд говорил: посмей только возразить мне.

Возразить у лорда не хватило духу. Он подошел к столу и налил себе вина. Кайлок запомнил, какой кубок Гатри взял и до чего еще дотрагивался.

— Это все, государь? — спросил Гатри, осушив кубок.

— Нет. Мне доложили, что в озере тысячами плавает дохлая рыба.

Лорд Гатри, большой и краснолицый, с начинающими седеть волосами, кивнул. Он был первым военным советником покойного герцога.

— Да. Утром я видел это своими глазами и счел очень странным.

— Не вижу в этом ничего странного. Просто высокоградцы льют в озеро яд.

— Быть может, это и так, государь, — ответил всегда склонный к предосторожности Гатри. — Поэтому на всякий случай лучше предостеречь жителей, чтобы они несколько дней не брали воду из колодцев, — все озеро враг отравить не сможет. Разве только прибрежные воды.

— Вы правы. — Кайлок подумал немного. — Однако предупредить следует только военных. Незачем сеять в городе панику.

— Но женщины, дети…

Кайлок резким движением перевернул стол. Кувшин с вином и кубки полетели на пол, бумаги закружились в воздухе. Лорд Гатри, побледнев, попятился назад.

Кайлок водил взглядом по упавшим кубкам — теперь не разберешь, из которого пил Гатри. Придется выбросить все. Когда он заговорил, его голос был спокоен.

— Делайте как я сказал. Женщины и дети войн не выигрывают.

Ох как лорду Гатри хотелось сказать что-то в ответ: слова так и рвались у него с языка. Но он не сказал ничего, откланялся и ушел.

Только когда дверь закрылась за ним, Кайлок счел возможным снять перчатки. От перевернутого стола комната приобрела неопрятный вид. Кайлок отвернулся. Его все больше раздражал любой беспорядок, будь то слегка испачканная золой решетка очага или плохо задернутая портьера, — он не мог думать ни о чем ином, кроме этого изъяна.

Все большее раздражение вызывали у него и люди, грязные и омерзительные все до одного. Они брались за бокалы пальцами, которыми ковыряли в носу, лезли в соль руками, которыми только что помогали справить малую нужду. От каждой ладони разило их срамом, потом и мочой.

А в его комнатах теперь пахнет Гатри. Тем, что тот ел, что пил, и его гнилыми зубами. Кайлок с трудом выносил это. Никогда он больше не пустит к себе этого человека.

Катерина должна была положить всему этому конец. Прекрасная невинная Катерина. Только она не была невинной. Она была шлюхой, как и все прочие женщины. И умерла она как шлюха, а с ней умерла его последняя надежда на спасение.

Так он по крайней мере думал до прошлой ночи.

К Меллиандре он пошел просто из любопытства. Назавтра ей предстояло умереть, и ему хотелось увидеть страх в ее глазах. И он увидел. Она показалась ему красивее, чем представлялась по памяти. Ее глаза округлились от ужаса, и нижняя губа дрожала, хотя она очень старалась быть храброй. Но потом, когда он разорвал на ней платье, все изменилось.

Отблески огня упали на ее кожу, подчеркивая выпуклый живот. Она была точно священное изваяние в пламени свечей. Отяжелевшие груди, живот, ставший пристанищем новой жизни, — все это были символы того, что только и есть доброго в женщине: способности рождать жизнь.

Пока Меллиандра носит дитя, она свободна от всех женских пороков. Природа сделала ее чистой, как ангела. Родив своего младенца, она возродит и его, Кайлока. Когда новая жизнь выйдет из ее чрева, освятив его, он возьмет ее и тем обновится. Меллиандра послана ему как спасительница, и он воспользуется ею, чтобы смыть с себя грехи своей матери.

Катерина обманула его, смерть матери оставила странно равнодушным. Теперь ему как никогда нужна та, что пожертвовала бы собой ради него. Жизнь слишком назойлива: она теснит его, обдает зловонием, гонит к гибели. Ему нужно начать все заново, изменить самую сущность свою.

Меллиандра станет тем сосудом, в котором он омоет свою душу. Ребенок ее проживет недолго, не успев и шажка сделать в танце своей судьбы, — у него в этой жизни единственное назначение: проложить священную тропу для короля.