Ангел на доверии

«Ангел, где твои крылья?» — с претензией на оригинальность вопрошал неведомый остроумец. Надпись, выведенная на штукатурке чернильным карандашом, назойливо лезла в глаза. Я отворачивался и мой взгляд утыкался в унылую, бесплодную и безжизненную равнину, тяжело уползающую за горизонт. Безжизненную, если бы не серые вереницы людей, бредущие под жесткими порывами ветра, секущего бледную кожу извивающимися хлыстами мелкого песка. Ветер кружил по равнине и не было от него никакого спасения. Куда бы не поворачивали люди, повсюду они встречали ветер и песок. Слепые поводыри вели за собой видящих и видящие беспрекословно следовали за слепыми. Такова была их участь и установленная мера искупления. Бледные тени в развевающихся рваных одеждах безостановочно текли мимо, бесправные и жалкие в собственном безграничном унижении. Впрочем, границы унижения существовали. Взвешенные на сверхточных весах справедливости, в присутствии неподкупных судей высшего суда и заинтересованных сторон, они были занесены во всевозможные анналы и кодексы, скрупулезно прописаны и разъяснены до мельчайших подробностей. Только кому были интересны эти правила и установления, кроме самих судей? «Во многом знании много печали, и тот, кто умножает познание, умножает скорбь.» А скорби и безысходности здесь и без того хватало, черпай, не перечерпаешь.


Насмотревшись на несчастья страждущих и страдания несчастных, я с облегчением окунулся взором в привычную обстановку заштатного бюрократического учреждения. Как в любом другом захудалом присутственном месте, стены моей родной конторы были до половины окрашены ядовито-зеленой краской. Выше был нанесен слой штукатурки, потемневший и потрескавшийся от времени. Проплешины и потертости были изобретательно и весьма остроумно прикрыты стендами с наглядной агитацией и щитами с цитатами. Щиты эти периодически, но нерегулярно менялись. В данный момент преобладали цитаты из Книги Екклезиаста. Выдержки из библейского текста были подобраны так, чтобы исключить некоторую двусмысленность, присущую высказываниям Проповедника. Желая скрасить скуку ожидания, я принялся читать: «Сердце мудрых — в доме плача, а сердце глупых — в доме веселья. Еккл. 7:4»; «Познал я, что всё, что делает Бог, пребывает вовек: к тому нечего прибавить и от того нечего убавить, — и Бог делает так, чтобы благоговели пред лицем Его. Еккл. 3:4»; «Что было, то и теперь есть, и что будет, то уже было, — и Бог воззовёт прошедшее. Еккл. 3:15»; «Ещё видел я под солнцем: место суда, а там беззаконие; место правды, а там неправда. Еккл. 3:16».


— Давно ждешь? — мой начальник, заложив руку в карман брюк и постукивая желтой кожаной папкой по бедру, иронично и чуть насмешливо смотрел на меня сверху вниз.

— Не так, чтобы очень, — я быстро поднялся на ноги. — Всего ничего, часов шесть-восемь.

— Ладно, тебе полезно, — сказал начальник, барственным движением перекладывая папку под мышку. — Кроме того, ожидание является составной частью наказания. — Он назидательно вздернул левую бровь.

— Хотелось бы пореже, — смиренно ответил я. — Особенно в свете точно подмеченного Екклезиастом, — я указал пальцем на последнюю прочитанную мною цитату.

— А-а-а, это, — шеф мельком взглянул на щит. — Это к нам не относится. А если и относится, то весьма и весьма опосредованно.

«И ублажил я мертвых, которые давно умерли, более живых, которые живут доселе; А блаженнее их обоих тот, кто ещё не существовал, кто не видел злых дел, какие делаются под солнцем». — в ответ с чувством процитировал я.

— Умник, — пробурчал шеф. — У меня таких умников… больше половины отдела. Только работать некому. Завтра же прикажу снести всю эту агитацию к чёр… во славу Господа Нашего. Иисуса Христа.

— Почему завтра, почему не сегодня, шеф?

Начальник свирепо уставился на меня. Костюм на его спине угрожающе взбугрился.

— Сгною мерзавца, — просвистал он клокочущим от ярости голосом.

Я смиренно склонил голову.

— То-то же, — успокаивая начальственный гнев, произнес шеф. — Щенок, мальчишка, с огнём играешь…

Он извлек связку ключей, зазвенел, выискиваю нужный. Распахнул дверь в кабинет.

— Входи. Для тебя появилась работа. Срочная и вне графика. Заказ поступил десять минут назад. Оттуда. — Начальник постучал каблуком по паркету. — Как ты понимаешь, во времени мы чрезвычайно ограничены.

— Несложно догадаться, шеф, — я уселся на расшатанный стул. — У них, — я выразительно повёл глазами, — ВНИЗУ всегда аврал и чрезвычайные обстоятельства.

— Поговори у меня, — шеф распустил узел галстука, расстегнул верхнюю пуговицу на рубашке. — Вот досье. Клиент и его ближайшее окружение. Ознакомься, филосОф.

Он перебросил мне две, средней толщины, картонные папки. На обложке верхней каллиграфическим почерком было выведено: «Листратов Олег Владимирович. 12.04.1966 — 01.03.2007 года. Русский. Женат. Образование среднее. Военнообязанный.» Ближайшее окружение состояло из единственного человека, Бурмистрова Владислава Никандровича, родившегося в 1964 году, украинца, женатого, военнообязанного, имеющего высшее образование, причём два раза. Закончил в 1990 году сельскохозяйственный институт по специальности агроном-механик и филиал Академии госслужбы при Президенте РФ в городе Сыктывкаре в 2001 году по специальности «Управление предприятиями государственной собственности и кадровый менеджмент». Управляющий, значит.

Я раскрыл папку клиента. О. В. Листратов, запечатлённый в полный рост рядом с серебристым минивэном корейского производства оказался мужчиной упитанным и вполне довольным собой. Про таких нынче говорят: «жизнь удалась». Начав свою трудовую биографию учеником слесаря в ПМК-725 «Строймелиорации» господин Листратов завершал её владельцем сети магазинов, торгующих продуктами питания и промышленными товарами, двух оптовых баз, дома отдыха на черноморском побережье Кавказа, бывшей собственности советских профсоюзов, квартиры в Сочи, приличного земельного участка в Тверской губернии, семикомнатной двухуровневой квартиры в престижном доме, в которой и проживал с супругой и двумя детьми, и миллионных счетов в рублях и иностранной валюте в российских и зарубежных банках. В том числе и в оффшоре на Каймановых островах.

— Обрати внимание на его коммерческого директора, — сказал шеф.

— Бурмистров, — я отодвинул дело Листратова.

— Бурмистров, — подтвердил шеф. — работает с Листратовым с девяносто шестого. До этого он был инженером по технике безопасности в унитарном предприятии ЖКХ. Предложил Листратову организовать совместный бизнес. Кафе, если я не ошибаюсь. Листратов предложение принял, но с условием, что кафе останется за ним, за Листратовым. А Бурмистрова он берет на работу, директором и по-совместительству, менеджером-экспедитором. Бурмистров не сразу, но согласился. Листратов платил ему, как обычному наемному работнику, плюс небольшой процент с выручки. Бурмистров терпел, однако в две тысячи первом году решился уйти. В районной администрации появилась неплохая вакансия. Но, к этому моменту, Листратов уже почти полностью зависел от Бурмистрова. Практически вся текущая деятельность замыкалась на Владиславе Никандровиче, Листратов же осуществлял «общее руководство» и стриг купоны. Поэтому он сделал Бурмистрова фактическим партнером. Бурмистров распоряжался деньгами, создавал новые предприятия, заключал договоры, работал с поставщиками. Понятно, что его благосостояние резко пошло в гору. При этом он считался малообеспеченным, получал жилищные субсидии, а его дети бесплатно питались в школьной столовой. Представь себе такого малообеспеченного гражданина, проживающего в частном доме, двухэтажном коттедже, в кирпичном исполнении, носящего золотое кольцо с бриллиантами, золотые часы и разъезжающего на мерседесовском джипе. Правда, от льгот пришлось отказаться, когда Бурмистров стал частным предпринимателем. Он открыл парикмахерский салон. Называется — «Харита». Заведение так себе, едва держится на плаву, но сам Бурмистров в целом процветает.

— Впечатляет, шеф. Завидная карьера и счастливая судьба.

— Погоди восхищаться. Слушай дальше. С месяц назад между Листратовым и Бурмистровым состоялся приватный разговор. Бурмистров просил официально оформленного партнерства и пропорционального увеличения доли в бизнесе.

— Листратов, естественно, ему отказал.

— Он же не враг самому себе. С какой стати Листратов должен добровольно делиться с тем, кто на него и так работает?

— Например, из чувства признательности. Искреннего и глубокого.

— Сам придумал, или подсказал кто? — спросил недоверчиво шеф.

— Где? — я покрутил головой. — Исключительно сам.

— Понятно. — сказал шеф. — Шутишь.

— Куда мне, — грустно сказал я. — С начальством шутить, карьере вредить. И что Бурмистров?

— Бурмистров… Бурмистров… Пригорюнился наш коммерческий директор, сел и начал думать. Думал, думал и совсем ничего не придумал, кроме как уморить хозяина и прибрать его дело к своим ручкам… шаловливым. Связался с серьезными людьми, нанял мокродела-химика, специалиста по ядам и через шестнадцать минут, сорок семь секунд господин Листратов навсегда исчезнет с того света и появится на нашем. Там, — начальник пристукнул каблуком, — такой прыти от Бурмистрова не ожидали. Начудил наш компаньон… Ошиблись аналитики, фрейдисты-психологи… Клятвенно заявляли, что накладок быть не может, что Бурмистров на убийство не решится, а он взял, и подписался. Листратов грешник не бог весть какой, цена таким целковый за дюжину в базарный день, и заменить его особых проблем не составляет, но тут важен прецедент. Возможность избежать заслуженного наказания всегда приводила Самого в неописуемую ярость. Тем более, когда кандидат уже включен в годовой отчет. Однако, в данном, конкретном случае, у Него, — шеф опять пристукнул каблуком, — полностью связаны руки. Не надо было ошибаться. Впрочем и там, — шеф возвёл очи горе, — по моим сведениям, … полученным из надежных источников, тоже не испытывают особой радости по поводу происходящего, ибо Листратов совсем не агнец божий, но возникшая перспектива досадить конкурентам приветствуется и негласно одобрена на самом верху. Вопрос большой политики. Престиж, репутация и всё такое прочее. Поэтому разрешение возникшей коллизии возложено Самим на нас. Действовать надо быстро, напористо, не задумываясь о последствиях… и невзирая на лица. Основная задача: любыми способами восстановить паритет. В средствах не стесняться. Работать, так сказать, на опережение. Времени на разработку легенды у тебя не остается. Придется импровизировать на ходу. Я подключу технический отдел, они обеспечат твою переброску и снабдят по необходимости документами и доказательствами в интерактивном режиме. Сверим часы. 15.23. У тебя в запасе четыре минуты и двадцать две, нет, девятнадцать секунд. С этого момента и до прибытия в точку отсчёта ход времени заморожен. Свободен.


…Пока я был в кабинете шефа, изречения Екклезиаста оперативно сменили на псалмы Давида. Теперь вместо цитаты о суде и неправде я прочёл следующее: «Нет целого места в плоти моей от гнева Твоего; нет мира в костях моих от грехов моих. Ибо беззакония мои превысили голову мою, как тяжёлое бремя отяготели на мне, Смердят, гноятся раны мои от безумия моего. Я согбён и совсем поник, весь день сетуя хожу, Ибо чресла мои полны воспалениями и нет целого места в плоти моей. Я изнемог и сокрушён чрезмерно; кричу от терзания сердца моего. Ибо на Тебя, Господи, уповаю я; Ты услышишь, Господи, Боже мой. Пс. 37:4−9.16».

— Пробирает и наставляет… Закачаешься. — заключил я в сердце моём. И отбыл…


…прямо в шум и суету провинциального города, с гордость носящего титул республиканской столицы. Секундная стрелка на наручных часах дрогнула и побежала по кругу, немилосердно сокращая и без того краткий промежуток времени, предоставленный мне для выполнения задания. Я торопливо перебежал через дорогу, пропуская мчащиеся по проспекту автомобили и скорым шагом двинулся к ресторану «Вокзальный». Швейцар предупредительно распахнул передо мной широкую зеркальную дверь.

— Э-э, любезный, — я задержался около него, — а скажи-ка ты мне, любезный… Олег, э-э., Владимрович… — я прищелкнул пальцами, делая вид, что вспоминаю…

— Листратов, — услужливо подсказал швейцар.

— Он, — я благодарно улыбаюсь.

— Как же, — ответно улыбается швейцар, — обязательно здесь. Уж с полчаса, как прибыли. Кушают.

Я достаю десять долларов: «Возьми, любезный, заслужил».

Швейцар, кланяясь, берет банкноту и ловко прячет её в карман форменного пальто.


Я прохожу в зал. Листратов сидит в дальнем углу, лицом к выходу. За соседним столиком — телохранитель потягивает апельсиновый сок из высокого узкого стакана. Бесцеремонно усаживаюсь напротив клиента. Телохранитель угрожающе приподнимается. Раскрываю удостоверение, показываю. Представляюсь.

— Капитан Герасимов. Областное ОРБ.

Листратов успокаивающе машет рукой. Телохранитель опускается на стул и затихает. У меня остается меньше двух минут.

— Олег Владимирович, — проникновенно произношу я, — вас собираются убить.

— Листратов никак не реагирует.

— Понимаю, звучит достаточно дико. Вдруг возникает некто, решительно вам неизвестный и заявляет, что вы должны умереть. И тем не менее, Олег Владимирович, уверяю, опасность для вас абсолютно реальная. Не вдаваясь в подробности, именно в эту секунду вы находитесь на волоске от гибели. У вас остаётся, — я смотрю на часы, — сорок три секунды. В доме напротив, на третьем этаже, окно расположено практически напротив входа в ресторан, расположился снайпер и ждёт вас. Не спрашивайте кто и зачем вас заказал и почему я вам помогаю. Слушайте меня. Сейчас вы встанете и спокойно, не привлекая внимания, вместе с телохранителем выйдете через кухню на улицу. Поверьте мне, угроза вашей жизни чрезвычайная. Вот возьмите, — я передаю Листратову диктофон. — Это запись беседы заказчика и киллера. — И ещё. — я пишу на салфетке номер телефона. — Мой мобильный. Когда прослушаете запись, позвоните. Я думаю, вам захочется прояснить кое-какие вопросы. Теперь всё. Идите, не медлите.


Время — 15.28. Чашка с кофе, тончайший китайский фарфор, источает терпкий запах смерти. Я принюхиваюсь. Яд мне не знаком. Основа, несомненно, растительного происхождения. Остальное угадывается смутно. Смесь оттенков многослойна, зыбка и едва уловима. Симфония распада. Чувственный рисунок, свидетельство труда подлинного мастера, виртуоза — душегубца.

— Мужчина, угостите даму сигареткой…

Я настолько увлекся исследованием и анализом растворённой в кофе отравы, что пропустил мгновение, когда появилась она. Ангел-хранитель Листратова.

— Отчего же… Пожалуйста.

Она изящно склоняется, поднося сигарету к огню зажигалки.

— Разрешите?

— Присаживайтесь.

Её мизинец касается чашки.

— Яд, — говорит она, — ужасно сильный яд. Он должен был умереть мгновенно.

— Хорошая новость. Он всё-таки умер. Если быть предельно пунктуальным — минуту десять назад.

— Циник. Вы все такие циники.

— Увы! Положение обязывает, детка. Такие мы и есть — бравые парии Чистилища. Жестокие и беспринципные.

— Ах, мужчина! Да что вы говорите!

— Ты же понимаешь: ничто не остаётся безнаказанным. Смерть вследствии отравления не равна смерти от обширного инфаркта. Последствия разные.

— Случайностей не бывает?

— Именно. К тому же мы всего-навсего исполнители.

— Грустно… Я хочу выпить…

— Нет проблем. Эй! Человек! — выкликнул я официанта. — Две по двести и закусить… И прибери тут сначала.

— Занятная у тебя татуировка. Особенно мне нравится последнее слово — «вечность».

На моем запястье выколото строгими латинскими буквами: «Собственность Чистилища. Срок ссылки — вечность».

— Это не татуировка, это клеймо, — пренебрежительно скалюсь я. — А татуировка у меня вот где, — я хлопаю себя по плечу и цитирую: «И возлюбили овцы Кнут Пастыря своего. И когда Он сёк и терзал их немилосердно, Вопили дружно: «Ещё, ещё, сладостна нам боль, Причиняемая кнутом Твоим, жестоковыйный!» Апокрифическое евангелие Иуды. Глава первая, стих шестой, заключительный.

Загрузка...