Час скитаний

Глава 2 По горячим следам

Дозор вернулся в лагерь утром, когда снежные вихри бушевавшей всю ночь бури уже улеглись, оставив после себя в напоминание только лёгкую позёмку.

Группу встречали сдержанными кивками. В прошлом осталось то время, когда каждое столкновение с врагом казалось редким героизмом. Война уже становилась рутиной. Хотя прошло-то всего ничего.

– Колотун, Саня, докладывайте вы главному, – сипло приказал Семён Плахов, пригибая голову, чтобы пройти через порог низкой избушки. – Вы всё видели. А я устал, как сволочь. Да и голос пропал.

Командир звена снял лыжи, вытряс в сенях снег из валенок и уселся поближе к ещё горячей «походной печке» из большой кастрюли, найденной здесь же. Топливом служили сухие ветки. Дымоход был выведен в окно. Обычные печки тут были в каждом доме, но Пустырник запретил их использовать, потому что дым из труб выдал бы отряд всем желающим.

Семён тут же уснул, сидя. Пару-тройку часов он может подремать. Потом проснётся сам, без будильника. Похоже, его слабость была вызвана осложнениями после недолеченной простуды. Тогда, в сентябре, во время преследования «сахалинцев» возле Новокузнецка, каждая минута промедления угрожала смертью пленникам из Кузбасса.

И если он попросил пару часов отдыха, значит, реально валился с ног.

Пришлось рассказывать за него. Конечно, главная роль тут была отведена косноязычному, но куда более опытному и наблюдательному Волкову. Но иногда и Александр вставлял слово-другое. В другое время Санька раздулся бы от гордости от доверенной ему роли, но сейчас это чувство осталось где-то далеко. Голос его был чуть хриплым от холода, когда он от-тарабанил вначале краткую суть:

– Это отставший арьергард. Их человек семьдесят. Не местные. Приказов не получали почти три недели. Радио у них сломалось, не могут его починить. Пьют и местных обижают. Настроение у них на нуле. Говорят: «Нас забыли».

– Не забыли. Ой, как не забыли, – боец-ветеран Волков по кличке Колотун, с рукой, напоминающей варежку из-за сросшихся пальцев, оскалился. Усмешка его щербатого рта казалась зловещей. Но даже она не могла сравниться с тем выражением, которое было в глазах у сына погибшего вождя. У того взгляд был просто страшный, настолько он «не шёл» молодому парню, который вдруг за несколько недель стал старше лет на пятнадцать.

– Откуда сведения? – строго глядя на них, спросил Пустырник. Командир отряда сидел на походном стуле и докуривал папиросу из трофейного табака. Эту привычку вдыхать дурно пахнущий дым Сашка и раньше за ним замечал, хотя его отец курил больше – и такие штуки, и трубку. Впрочем, самосад нормально вызревал далеко не каждый год.

– Допросили «языка», – объяснил Волков.

– А что с ним потом сделали?

– Языковую колбасу, – ответил уже Данилов.

В этом слове Сашка поставил правильное ударение. Этому его научил дед. Правда, дед забыл научить его резать живых людей ножом, как колбасу. Пришлось учиться самому. Конечно, помог и Пустырник. Особенно в части верного настроя.

«И чужаки сами помогли. Тем, что сделали. Дали то, что дед называл личными мотивами».

При слове о «языке» командир отряда кивнул. Хотя Сашке и показалось, что он видит в его взгляде толику сомнения.

– Тело хорошо спрятали?

– Прикопали. Не найдут. А если хватятся, подумают, что удрал… как уже десять человек из их кодлы на этой неделе сбежали.

– Ну, вы и звери. Шучу, молодцы. А что у них там со снаряжением, с припасами? Как местные к ним относятся?

Он обращался прежде всего к Волкову, и Сашка не перебивал, пока тот рассказывал. Но несколько ценных деталей, упущенных старшим товарищем, его память сохранила. То есть и он пригодился. Когда они закончили доклад, Пустырник, наконец, кивнул с удовлетворением.

Получив разрешение идти, Данилов-младший пошёл в соседний дом, занятый их отделением, из которого в дозор этой ночью ходило больше всего человек. Теперь они уже отдыхали.

Домики маленькие, меньше, чем в Прокопе. Трудно поверить, что тут вообще можно было жить. Судя по всему, жили тут прежние только летом, а когда сезон заканчивался, уезжали в город. Раньше тут был дачный кооператив «Искра» (что такое «дачи», Сашка отдалённо понимал: судя по слову, их за что-то давали), а теперь в этих полуразвалившихся домах нашли временное пристанище они. Мстители.

Отряд «Йети», названный так в честь мифических снежных людей – чудовищ, наводивших когда-то ужас на путников в горах. Якобы. Старики говорили, что их видели не только в далеком Тибете, но и здесь, в Сибири: на Алтае и в Салаире, то есть в Кузбассе. Отсюда и название.

– Спи, – сказали ему. – Атаки не будет до вечера.

И, несмотря на то, что темнело рано, это означало, что можно покемарить часа четыре.

Когда парень ложился – на полу в спальном мешке поверх старого матраса, поскольку кроватей на всех не хватило, – то думал, что уснёт как убитый. Но минуты тянулись, а сон к нему не шёл, как бывает, когда не просто устал, а устал страшно. Может, он и засыпал на час или около того, но не больше. Он так и не понял, сколько прошло времени, когда дверь комнаты скрипнула. Кто-то из крепко спящих людей перестал храпеть и приподнялся, тревожно озираясь. Оружие лежало у многих под рукой, все были настороже.

Но, увидев, что это свои, проснувшийся тут же улёгся обратно, и уже через пару секунд храпение раздавалось с новой силой.

Сашка попробовал закрыть глаза. Но понял, что не уснёт. Мешал даже запах этого чужого помещения. Всё здесь было не такое. Он вспомнил рассказ деда про поезда. Вот тут было как в купе поезда. Всё временное. Не твоё.

– Ты чего не спишь? – услышал он тихий голос над головой и узнал дядю Женю. – Отдыхал бы. Силы тебе в бою понадобятся.

– Не спится.

Они вышли в сени, чтобы не мешать спящим. Через мутное замёрзшее стекло видно, как прохаживается снаружи часовой в меховой шапке. Из щели под входной дверью дуло. На улице было холодно.

– А вообще… ты не передумал? – снова заговорил Пустырник. – Отсюда ещё можно вернуться. Вечером… перед наступлением… десять человек – обмороженных, раненых и просто… передумавших поедут назад. А из Заринска завтра придёт партия с пополнением и заменой.

– Издеваетесь? Да я жизнь отдам, чтоб этих гадов уничтожить!

– Знаю. Но жизнь никто не может отдать. Она у человека и так заемная. – Евгений Мищенко, командир отряд «Йети», также известный всем жителям Прокопы как Пустырник, был в душе философом. – А отдаём лишь годы. То есть решаем, куда их потратить. Я понимаю, месть – это блюдо, которое надо подавать голодным. Но будет у тебя, Саня, в жизни и много другого, помимо этого похода… Не только месть. Кстати, а не пора ли нам пожрать? Почти все уже поели. Короче, приходи.

Пустырник поправил свою вязаную шапку таким же движением, каким поправлял раньше шляпу пчеловода из плотной ткани, напоминавшую Сашке ковбойскую, и вышел во двор. Данилов, успевший окончательно стряхнуть с себя дремоту и размять конечности, направился вслед за дядей Женей.

«Какого чёрта он меня опекает? Я ему сын, что ли? Или я похож на его первого сынка, который мелким умер? Вот уж точно комплимент для меня. Хилый и слабый, как пятилетний ребёнок. Тоже мне, мститель. Ворошиловский стрелок, блин!».

На улице пахло дымом, раздавались голоса.

Маленький лагерь на территории нескольких соседних дворов, заборы между которыми частично повалились, жил своей жизнью. И хотя многие ещё оставались в домах, некоторые бойцы вышли и сидели в кругу кто на деревянных скамьях, кто на чурбаках, а кто и просто на корточках. Импровизированный обед был в самом разгаре. От дороги их было не видно из-за уцелевшего высокого дощатого забора – даже если б какой-то вражеский лазутчик сюда забрался.

Перешучивались вполголоса, пили из фляг – не алкоголь, а травяной чай, поскольку был объявлен «сухой закон», – жевали вяленое мясо, которым их снабдил заринский правитель Захар Богданов, и ели горячую похлёбку из картошки и конины (лошадь была трофейная, хотя сами «ордынцы», скорее всего, отобрали её в какой-нибудь деревне), сваренную тут же на полевой кухне в сарае. Огонь на открытом месте тоже не разводили, чтобы не выдать отряд.

– Завтра будем ночевать в нормальных домах, а не в таких избушках на курьих ножках, – услышал Сашка голос Семена Плахова, зама командира по личному составу, здорового, как дуб, охотника на медведей. Он не чурался и лично возглавлять опасные вылазки, где его опыт был неоценим. Видимо, его уже отпустило. Голос звучал нормально. Может, выпил чего-нибудь, прогрелся. Сам Саша к такому «лечению» обычно не прибегал.

Их путь лежал в деревню Кузнецово. Которую, впрочем, чаще называли посёлком. Многие населённые пункты – и в Сибирской Державе, и рядом с ней – просто не знали, как себя именовать, и звали, как чёрт на душу положит, даже городами, иногда имея населения двести человек, но находясь на месте бывшего стотысячника. Деревней не каждый захочет себя звать. Вот выходцы из Новокузнецка, которые пришли в Заринск одними из последних, до сих пор считали себя горожанами, хотя их там было очень мало.

Лежало Кузнецово чуть в стороне от Большой Сибирской Трассы в западной части бывшей Новосибирской области, близко к границе с бывшей Омской. Связи с которой не было, и что там делается, никто не знал.

Чуть к югу от него, судя по картам, находились деревня Неудачино и посёлок Безбожник. Оба неживые.

«Плохое место, – пробормотал кто-то из молодых, когда проезжали мимо. – Две деревни с такими названиями – точно проклятые».

«Интересно, а там церковь есть? – подумал Младший. – И она так и называлась, Церковь Безбожника? Кому могло прийти в голову дать такое название?».

Но само Кузнецово было вполне обитаемо, хоть и находилось чуть в стороне от трассы. Если там жило не довоенное население, а пришлые, то, наверное, специально поселились не на виду, чтобы в своё время не уничтожили бродившие туда-сюда голодные беженцы и бродячие мародёры.

Но последние лет сорок по дорогам в Сибири никто не бродил. Все приросли к своим местам.

Село было «открыто» во время первой экспедиции на Урал, когда ещё сибиряки из Подгорного шли в Ямантау, надеясь найти там что-то важное, что может их всех спасти, да так и не нашли. С тех пор при Богданове-старшем с селом существовал радиообмен и эпизодическая торговля.

В Сибирскую Державу само Кузнецово не входило. Место это захудалое, поскольку кругом только голая безводная степь, и даже любивший экспансию Владимир Богданов не был готов кормить всех обитателей бескрайних пространств – а недород и неурожаи случались тут регулярно.

Да. Бывало, что о поселениях узнавали – но принимать их, даже при том, что они были совсем не против «аннексии», не спешили. А потом Богданов постарел, и Державе вообще стало не до экспансии.

Никто даже не знал, сколько именно тут жителей. То ли пятьсот, то ли вся тысяча. Нормальной реки или леса поблизости не было, поэтому восполнить дефицит белка рыбой или дичью можно было, только отправляясь в дальние походы.

Но даже в таком богом забытом углу их ждёт нормальный ночлег. После того, конечно, когда они выбьют оттуда незваных гостей.

То, что отставший от основных сил огрызок могучей Орды получит за все дела своих собратьев по самое не горюй – читалось на лицах бойцов отряда. Ожидание кровавой расправы наполняло сердца сибиряков злой радостью. Так бывает даже у самого доброго человека, если кто-то наступил ему на больную мозоль, да не один раз. А поскольку почти все в Прокопе и Киселёвке успели породниться за полвека, почти каждый имел личные счёты к тем, кто называли себя «сахалинцы», хоть все и знали теперь, что к острову Сахалин они отношения не имеют.

Пустырник далеко не всех желающих взял в отряд, чтобы совсем не обескровить Заринск – так много было добровольцев и среди тех, кто пришёл из Кузбасса, и среди коренных заринцев. Но машин и топлива на всех не хватило бы.

Сашка знал, что отряд получил хорошую помощь не только от нового руководства Державы в лице Захара Богданова. Тот сразу, как только был выпущен из подвала, где его держали «сахалинцы», сказал, что предоставит стихийно возникшему освободительному движению всё, что потребуется. Это была его благодарность не только за спасение жизни, но и за спасение чести как правителя.

Но освободители были скромными и не взяли ничего лишнего.

Демьянов – приёмный сын первого главы города, служивший в городской милиции, привёл с собой человек двадцать горожан, имевших опыт службы в созданных ещё при старом правителе органах правопорядка.

Живое участие в сборах приняла и старшая сестра правителя – Татьяна Владимировна Богданова, заведующая городской больницей. Её захватчики не держали под арестом, но пока брат был в заложниках, она молчала, никак власть «сахалинцев» не оспаривая, – и это было разумно. Много ли она могла сделать?

Сама клиника не пострадала в ходе штурма Заринска со стороны повстанцев, поскольку даже ордынцы не были настолько отмороженными, чтобы вести отсюда огонь. Но она чуть было не взлетела на воздух, когда по всему городу стали рваться фугасы, превратившие в обломки и щебень больше тридцати зданий – в основном связанных с производством и жизнеобеспечением. Некоторые приписывали эти взрывы таинственному вражескому командиру с восточной внешностью, который не дался живым, а подорвал себя во время зачистки западной части Заринска. Проверить это было уже нельзя. Вроде бы его звали Мустафа, но Сашка не знал подробностей.

Знал только, что одну бомбу чудом нашли в подвале больницы, запрятанную под старые железные кровати и другой хлам – и не меньшим чудом обезвредили.

Что касается Татьяны Владимировны, оказалось, что эта дама ещё в молодости пару раз приезжала в Прокопу и знала его деда. Но ещё лучше старого Александра Данилова знали её родители – покойный Владимир Богданов и его жена Мария, которая умерла в один год с мужем. И они своим детям рассказывали про конфликт, в ходе которого уже после войны Подгорного и Заринска часть тех, кто активно боролся за победу над хозяином Заринска Мазаевым, уехала далеко на восток в Прокопу… точнее, тогда это место ещё называлось Прокопьевском.

Сам правитель объединённой Державы не говорил вслух, что он сослал туда ветеранов войны за дерзость. Но его дети были неглупы и знали характер отца. Поэтому всё понимали. Окончательного примирения так и не произошло, пока он был жив.

Но об Александре Данилове он отзывался уважительно. Что вообще-то для него было нехарактерно. Поэтому, узнав, что старик, возможно, захвачен «сахалинцами» и увезён, как и его внучка Женя, как и ещё многие сибиряки… узнав об этом, Татьяна Владимировна обещала содействовать, чем сможет.

Старшая дочь Марии и Владимира Богдановых, хоть и не имела власти в городе, но явно обладала большим авторитетом, да и кипучей энергией тоже. И уж точно была помудрее своего младшего брата Захара, при всём уважении алтайцев и кузбассовцев к нему.

И пока её брат-правитель занимался вопросами обороны и восстановления экономики, заведующая больницей здорово помогла в организации сбора всего, что нужно для обеспечения отряда Ответного Удара – от продуктов природной фармакопеи и сшитой вручную амуниции до дефицитных довоенных вещей.

Привезли и цинки с патронами. Новенькими, с завода. Это был щедрый взнос от Милиции города, особенно щедрый, учитывая, что химическая промышленность Заринска после диверсий и разграбления пострадала сильнее всего, и следующие месяцы жителей может ждать патронный дефицит. Бездымный порох на основе нитроцеллюлозы, более мощный и подходящий для изготовления патронов к современному оружию, был сам по себе драгоценностью. Поскольку города, где он изготавливался, можно было по пальцам руки Волкова пересчитать. А в деревнях делали дрянной или вообще не делали. Хотя у ордынцев нитропорох тоже был. И не хуже, судя по всему. А вот те довоенные патроны, которые находили сталкеры в домах, обычно уже ни на что не годились, ведь нитроцеллюлоза разлагается.

Нашлись на складах Заринска и лекарства, полученные благодаря Автономным Поточным Линиям. Сами эти аппараты ордынцы увезли с собой как ценный трофей. Вернуть их, конечно, тоже было первостепенной задачей. Ведь это не обычные станки, а аппараты, созданные по технологиям, дававшим им гигантский срок службы. Вот такими шутками занимались древние. Готовились. Бешеные деньги тратили, готовясь жить после войны… и не попытались её предотвратить.

Добровольцев было столько, что многим пришлось отказать. Смотрели и на уровень подготовки, и на состояние здоровья, и на уровень мотивации. Если она исчерпывалась желанием вырваться из-под надзора правящего семейства Богдановых и вдоволь покуражиться над теми, кто попадётся под руку, то таких сразу отправляли за дверь.

Хоть «Йети» и разросся сначала почти до размеров полка, считая с резервом, но в итоге остановился на размере большой мотострелковой роты, как объяснил Сашке дядя Женя. Мол, моторесурс ограничивает количество тех, кого можно взять с собой. Да и столицу оставлять без прикрытия будет опрометчиво. Мало ли кто ещё бродит вокруг.

Пока бойцы отдыхали, старший сын Пустырника Пётр, матёрый следопыт и охотник, опять точил свой нож (младшего, Ефима, отец почему-то в экспедицию не взял, оставил в Заринске).

Братья Красновы – у которых с Сашкой было общее желание отомстить за одного и того же человека, – ничего не точили, потому что их ножи и так были остры, что они и доказали во время предыдущего захвата нескольких пленных. Они чистили своё оружие – винтовки у них были одними из самых лучших в отряде, личные, а не выданные со склада. Чистили и попутно в красках обсуждали, что сделают с ордынцами. При виде Саши они не стали говорить тише.

Любой гуманизм ради гуманизма остался в прошлом. Если изредка человечность к врагам и проявлялась – как, например, в ходе освобождения Заринска, – то только прагматично, там, где от этого была польза. Всех остальных убивали без всякой жалости, хотя и не мучили долго, как следовало бы по принципу «око за око».

Кожевник и швейный мастер по фамилии Соловьёв чинил одежду, то ли себе, то ли ещё кому. Григорьич – кузнец и спец по слесарному делу – возился со своими железяками. Был он видный человек, хоть и вспыльчивый, как порох. Каждую мелочь, которую находил, умел приспособить в дело, даже гнутые гвозди. К нему же тащили и все предметы, которые казались полезными. Мог он одним напильником сделать такое, что раньше только на больших заводах выходило. В мирное время и ружья, и пистолеты изготавливал. Разве что автоматы не делал, но зато старые благодаря ему служили дольше. А уж мелочь вроде ремонта какой-нибудь снаряги – вообще за работу не считал. Он был незаменимым в отряде, почти как доктор Коновалов (с такой фамилией кем он ещё мог стать?). Как и предыдущий врач отряда, по возрасту в поход не попавший, тот был родом из Киселёвки

Этот делал то же самое, что Григорьич, но с людьми – врачуя организмы бойцов отряда почти таким же грубым методом кувалды и такой-то матери. Но, как ни странно, помогало. Люди были крепкие, двужильные и трёхжильные, как кабель, которым подключали электроприборы. Люди другой породы в послевоенной Сибири до этого дня дожить бы не смогли. Война и Зима подвергли их чудовищной селекции, какой не было, наверное, ни в одном уголке мира. Но те, кто уцелели… они были сделаны из стали.

Несколько раз на трассе им попадались брошенные «сахалинцами» при отступлении машины. Даже неопытному человеку можно было с первого взгляда отличить их от ржавых собратьев, стоящих на вечном приколе с самой Зимы. А глаз у разведчиков был намётанный – да ещё ордынцы даже не попытались столкнуть эти автомобили с дороги. Видимо, настолько торопились.

Один раз отряду попался уже присыпанный снегом могучий бронированный гантрак на базе КамАЗа. Правда, вооружение с него было снято, а шины, пригодные, чтобы проехать по снежной целине, не просто спущены, а проколоты.

Всё было тщательно осмотрено. Бойцы отряда «Йети» в основном были из Кузбасса и хорошо помнили «Дорогу слёз» и расставленные даже на трупах мирных жителей растяжки. Но теперь никаких взрывоопасных сюрпризов не было. Враг бежал в полном беспорядке и даже не старался прятать следы.

Короткий доклад командиру заставил Данилова-младшего снова пережить события прошлой ночи. Он вспомнил, как несколько часов назад они неслышно, будто смерть, подобрались на лыжах к старой пожарной части на окраине деревни, стоявшей на небольшом возвышении. Только с одной стороны, там, где громоздились старые трактора, к ней можно было подобраться незамеченными. Лёжа на снегу между ржавыми металлическими монстрами, бойцы осматривали территорию через бинокли и прицелы, которые позволяли видеть в темноте. Это они тоже получили из Заринска.

Решётчатый забор давно развалился, целые секции его отсутствовали, но ворота с красной звездой и буквами МЧС были заперты, как будто это могло кого-то задержать. На высокой крытой вышке из железных ферм рядом с рыжими, с облупившейся краской металлическими баками, было пусто. Да и лестница обвалилась, так что наблюдатель не смог бы туда залезть при всем желании. А вот в окнах двухэтажного кирпичного здания, на дверях которого ещё можно было разглядеть какую-то предупреждающую табличку, горело несколько огоньков.

Перед закрытым шлакоблочным гаражом стоял занесённый снегом УАЗ без одного колеса. Даже с оставленным на крыше пулемётом он выглядел беспомощно.

Вдруг на их глазах ворота бокса медленно открылись, и Младший в бинокль заметил внутри ещё несколько машин, но каких – не разобрал. Он просто не знал их названий.

Из гаража вышел худой и сутулый человек в камуфляжной куртке и низко надвинутом капюшоне. Механик – а в том, что это именно механик или водитель, Сашка был уверен – прошёл мимо УАЗа и пнул его ногой по колесу. А потом, петляя как заяц, походкой пьяного направился по тропинке с холма вниз к деревне. Можно было грохнуть его одним выстрелом, несмотря на все зигзаги, но такой задачи пока не стояло. Да и часовых – или просто не занятых ничем врагов – в здании резать было рано.

Основная масса ордынцев была рассеяна по деревне. Их диспозицию надо было вычислить и нанести на план перед ударом.

Дома, где жили люди, легко было заметить – над ними поднимались дымки. В такую погоду без печи никто обойтись не сможет. Были в селе и голые остовы зданий, были и дворы без единой целой постройки, но были и дома, которые стояли крепко, хотя не имели ни крыши, ни стёкол. В основном эти были из дерева, а не из кирпича. Надёжно их срубили в своё время из лиственницы, а может, и из кедра. Или сложили из каких-нибудь шпал.

Посёлок выглядел полупустым. Хотя зимой в Сибири просто так по улицам не особо ходят в такие вечера. Только если дела какие есть. А когда в деревне стоят вооружённые чужаки с автоматами, лишние дела стараются себе не придумывать. Но иногда то в одном, то в другом дворе люди выбегали из домов – то в сортир, то в сарай. Отличить чужих от местных было не так сложно. Деревенские носили валенки и ватные куртки, у пришлых были сапоги и камуфляж, и не какой-то, а единообразный. Впрочем, многие из них уже, видимо, разжились у местных меховыми шапками. Но штаны у всех были одинаковые. Да и автоматов у местных быть не могло. А некоторые из этих даже в туалет бегали с оружием.

В одном из дворов лежала туша лошади с воткнутым в неё топором, укрытая снегом, как ватным одеялом. Отрубленная нога, похожая на бревно, торчала из снега рядом.

Никаких часовых не было заметно. Поэтому Семён Плахов, старший из дозора, помня приказ – разузнать как можно больше, решил послать несколько проверенных бойцов подойти поближе. Сашки среди них не было. Видимо, командиры – и всего отряда, и дозора – до сих пор думали, что не вполне надёжен. Может, по выражению глаз, а может, по тому, как пальцы парня сжимали винтовку, они чувствовали, что на него можно положиться, только когда он под чутким руководством.

Минут через пять один из посланных «на передовую» вернулся.

«Вон там, – наполовину жестами передал свою мысль Волков, появившийся из-под земли, как снежный человек. – Баня. Парится какой-то из ихних. Сейчас сцапаем».

Сашка действительно увидел в той стороне одиноко стоящую постройку. Над ней тоже поднимался дымок, но для дома она была слишком маленькой. Кругом было темно, свет в её единственном окошке не горел.

«Нет, – возразил так же, движениями рук и мотанием головой, Плахов. – Не идём. Опасно. Лучше ещё подождать».

И Сашка догадался, почему. Кто знает, сколько их там внутри в предбаннике сидит, водку пьёт и в карты играет? Может, все человек десять.

Конечно, разведчики их одолеют. Но будет много шума, а если и не будет, то потом другие «сахалинцы» найдут кровь и следы борьбы. А на посёлок идти рано. Вшестером против семидесяти или шестидесяти негодяев – это без шансов.

Они прождали ещё пару часов, прячась от ледяного ветра, – половина в развалинах давно сгоревшего магазина, половина метрах в ста от него, в железной бытовке, оставшейся после каких-то рабочих. Наблюдение не прекращали ни на минуту, сменяясь каждые полчаса.

И вдруг удача им улыбнулась. Было уже совсем темно, хоть глаз выколи, но у Волкова был не только ночной прицел, но и тепловизор, настоящий армейский, добытый мстителями как трофей в битве за столицу. Даже удивительно, как ордынцы могли заставить ещё пятьдесят-шестьдесят лет назад сделанную штуку работать. Не могли же они производить такое до сих пор. Или покупать где-то.

Волков увидел, как по улице движется одиночный силуэт. Человек шёл быстро – явно на лыжах. Но то и дело останавливался, воровато озираясь. Несколько раз даже низко пригибался к земле. И идти старался в тени заборов. Явно чего-то опасался. Мстителей, про которых в стане врага уже не один день должны были ползти слухи? Или своих собственных товарищей?

Неуверенно стоя на лыжах, мужик тащил тяжёлый рюкзак. При нём была винтовка, и он явно еле шёл под тяжестью навьюченных на него вещей.

Дезертир! Своих решил кинуть. Сама судьба его им послала.

Даже если бы удалось «чисто» уделать тех, в бане; допросить, а потом кокнуть, прикопав где-нибудь в овраге в снегу – «сахалинцы» бы переполошились. Но если пропадёт кто-то тепло одетый, да ещё и с вещами, то все подумают, что он сам дёру дал. Искать не будут.

Трое – один из Киселёвки и двое из Прокопы, выбрали место для засады, подкрались к незадачливому ордынцу, дали по голове свинчаткой и уволокли к лесу. А там кинули в сани, связанного и с кляпом во рту. Собак не было, роль ездовых лаек выполняли они сами.

Куль начал шипеть и ругаться, но после нескольких несильных ударов замолчал и дальше только тяжело сопел. Впрочем, пасть ему кляпом заткнули.

Допрашивать его Плахов стал тут же, когда они удалились на пару километров от деревни. Человек назывался десятником. Звали его Ильдар, а непроизносимая фамилия заканчивалась на «-тдинов». Был он с Западного Урала: то ли татарин, то ли башкир. Это их не удивило. В самом Заринске и Кузбассе татар было предостаточно. Но это был чужой татарин, и им была без разницы его народность.

Это были уже бывшие «сахалинцы». Сильно отставший от других отряд, который должен был ждать сигнала и после получения приказа выдвигаться в Новый Ёбург. Но то ли из-за кривых рук у них сломалась рация, то ли погибли или потерялись все те, кто умел ею пользоваться. Связь с командованием пропала, и теперь они просто не знали, что им делать.

Большего Плахов не смог у него выпытать – смелый оказался чертяка и боли не боялся. Да и не приходили в голову другие важные вопросы. Поэтому старший дозора решил доставить пленника во временный лагерь для обстоятельного допроса.

А дальше… произошёл прокол, который чуть не стоил им всей операции. Когда они на секунду потеряли бдительность, «язык», привязанный к саням, рванулся всем телом и разорвал оказавшуюся гнилой верёвку. И побежал. Звучит смешно: «язык» побежал, но им было не до веселья. Пришлось его догнать, а потом, поскольку тот отбивался как дикий зверь, да ещё и орал как оглашенный, – зарезать, когда он чуть сам не располосовал одного из сибиряков его же ножом.

Слава богу, сильный ветер дул со стороны деревни – и крики уральца не услышал никто. Тело оттащили подальше и бросили в овраг, закидав ветками и снегом. Теперь найдут его разве что волки.

Схему примерного расположения занятых людьми домов разведчики набросали, можно было возвращаться.

Вечерней атаки ждали как праздника. Со времен битвы за Заринск перед ними впервые была хоть какая-то сила.

– Всех порешим, – произнёс Волков-Колотун и поднял руку со сросшимися пальцами, в которой каким-то образом умел держать нож. – Пленных брать незачем. И так всё знаем.

В драке он этим ножом умел орудовать обеими руками, и здоровой, и… альтернативной.

– А заодно накажем этот клоповник, – выступил вперёд Григорьич; после пыток, которым подвергли его жену в санатории «Полухинский», он имел к ордынцам свои счёты. – Какого чёрта они их привечают, этих уродов?

– Нет, – отрезал Пустырник. – Нам нужна деревня как перевалочный пункт. Поэтому строго никаких казней, пыток и прочего веселья. Ты не знаешь здешних раскладов.

– Знать ничего не хочу, – упрямо твердил кузнец.

– Не знаешь, чем тут люди живут, – повторил Пустырник. – Одни, без защиты. Я не думаю, что они по своей воле этих тварей пригласили. Захару в Заринске надо было поддерживать с Кузнецово прочную связь. Держать тут пост и что-то типа фактории. Тогда мы… точнее, он – знали бы заранее о приходе армии СЧП. А может, и их цели бы знали.

– Ну, ты политик, блин, Евгений, – с уважением произнес бородатый специалист по металлам и надолго замолчал.

А Сашка задумался. Как ни любил он своего отца и деда, как ни берёг теперь память о них – но не мог не признавать, что в чём-то Пустырник был разумнее тех обоих. Наверно, из него получился бы хороший вождь.

«Мне это на хер не надо, – говаривал про власть сам Пустырник. – Ответственность… Тьфу. Хотелось иногда… взять ружжо, рюкзак, и катись оно всё колбасой! Пешком по дорогам – аж до самого Владика. И чтоб только ветер в лицо… Или до Питера. Или вообще в Гейропу. Правда ли, что там одни содомиты, или нормальные люди тоже есть? А то и через океан в Пиндосию. Нет. Не получилось бы из меня вождя».

Странный был человек дядя Женя. Интересные штуки отчебучивал.

Один раз, еще в Заринске, перед самой отправкой «Йети», он подстрелил за городом из «мелкашки» зайца, принёс его на площадь перед зданием Суда, да и бросил под ноги зевакам, которые безучастно наблюдали за сбором отряда, но сами ничем не помогали:

«Это вы».

Потом взял миску чечевичной каши и поставил рядом с тушкой. Добавил: «А это – ваша еда». Затем ободрал тушку, выпотрошил и ещё раз показал им: «А вот как с такими поступают!».

И сделал вид, что бросает тушку в кучку людей, среди которых, как Сашка знал, были те, кто остался не очень рад гостям из Прокопы и Киселёвки и считал именно их, а не пришедших из-за Урала, причиной своих бед. Как он определил, как вычислил их сборище? Чёрт его знает. Но это были не самые последние люди в городе.

Заринцы шарахнулись, чтобы кровь и потроха не запачкали одежду, а дядя Женя только расхохотался и пошёл своей дорогой во временный штаб отряда, неся под мышкой коробку с какой-то амуницией.

Другому бы морду набили, но его терпели и слушали даже те, кому он не нравился. Но и сам он ничего с ними не сделал за их взгляды. Хотя мог бы.

Было пять часов вечера, когда отряд вышел на позицию. Но небо затянули тучи, поэтому стемнело раньше, чем обычно.

Они взяли деревню в кольцо. Почти все бойцы участвовали в этом окружении, потому что тыла у них практически не было – воевали теперь просто, без большого штата писарей, поваров, связистов и прочих.

Отряд был вооружён и экипирован по довоенным нормам и табелям, ведь трофеи при разгроме контингента в Заринске они захватили богатые. Почти у каждого третьего был автомат (большинство всё же были с винтовками), имелись в наличии и несколько ручных пулеметов, хотя патроны старались беречь. Много было гранат, хотя их старались беречь ещё больше.

«Не жалейте, – говорил Пустырник. – Полежат ещё десять лет и испортятся, придётся списывать. А так хоть кому-то шкуру осколками продырявят. А вот патроны берегите. Без них никак».

Перед боем, когда никто не смотрел на него, Александр снял рукавицу и набросал карандашом в своем ежедневнике портрет того, кого называли Уполномоченным. Того, кого он не видел своими глазами, но о ком сполна рассказывали пленные, на допросах которых он пару раз присутствовал ещё в столице.

То, с каким подобострастием и страхом говорили об этом человеке разгромленные в Заринске враги, парня немного удивило. Нет, он знал, что того же покойного Богданова-старшего, правителя Сибирской державы, очень уважали, и у него существовал свой маленький культ. Но ничего подобного любви своих подданных к Уполномоченному в Сибири не было!

Солдаты СЧП боготворили… и боялись его даже здесь, за тысячи километров… даже стоя в ожидании пыток или казни. Впрочем, расстреляли далеко не всех из них, многим подобрали полезные для здоровья каторжные работы на открытом воздухе.

Все они говорили разное, но сходились на том, что это человек огромного роста, а его глаза горят таким огнём, что ему приходится носить очки, чтоб беречь своих подданных. И Сашка попытался изобразить его на бумаге. Совсем недавно ему не удалось нарисовать ни отца, ни Киру – хотя он старался. А вот тут за пару минут у него получилось. Вышел какой-то древний вампир в чёрном капюшоне с огненными провалами глаз. Но совсем не могучий, а тощий и невысокий. Но всё равно страшный. Пустырнику и остальным он, конечно, рисунок не показал. Те были слишком заняты. Да, по такой картинке он вряд ли найдёт Уполномоченного…

Сначала они заняли пожарную станцию, где горели несколько огней. Отзвук пары выстрелов и грохот автоматной очереди долетели до Александра. Знать о том, как происходит там бой, он не мог – его отделение было далековато, и с врагом ещё не соприкоснулось. Но, судя по тому, что огни вскоре погасли, а новой стрельбы не было, – тех, кто сидел внутри здания, просто смели.

Ну а дальше Плахов сделал знак рукой – и они впятнадцатером тоже пошли вниз, в деревню. Преодолели уклон, где снег был глубокий и ноги вязли, а дальше пошли по твёрдому насту. Вес невысокого и щуплого Саши тот выдерживал, даже не сминаясь. Ему не нужны бы были никакие снегоступы.

Ориентировались они по схеме, ими же составленной в дозоре, но куда именно их ведёт командир, куда будет направлен удар, Данилов мог только гадать.

– Уходят! – внезапно услышал парень крик где-то справа. Это орал один из новеньких в отделении, вроде его звали Лёха, он был родом с одной из заринских деревень с юга, и занимался раньше тем, что валил лес. Был здоровый, но про него говорили, что он сам как неотёсанное бревно. Вот и теперь он замолчал, но не раньше, чем кто-то сказал ему, более тихо, но доходчиво, чтоб он заткнулся.

Плахов заметил это раньше него. Увидели и остальные. А уже потом Сашка. На главной поселковой улице, которая отсюда хорошо просматривалась, возникло какое-то шевеление. Фигуры в камуфляже шли размашистыми шагами, скорее всего, на лыжах – туда, где по прикидкам Данилова находился север. То есть от сжимающихся с двух сторон клещей окружения, о котором они, наверно, даже не догадывались, слыша выстрелы только с одной стороны и надеясь убежать незамеченными.

Главное, догнать их и не дать выскочить, подумал парень.

И в этот момент прогремели первые выстрелы с другого направления. Данилов-младший увидел, как несколько бредущих фигур упали, а остальные сначала замерли, а потом легли на землю. Отстреливаться.

Сашка не был уверен, что попадёт с такого расстояния. Но вот он заметил одного из врагов совсем близко от них, поднимающегося по склону оврага. «Сахалинец» сделал несколько лихорадочных выстрелов в их сторону – пули пролетели где-то над их головами – и тоже дал дёру. Он был без лыж и увязал в снегу.

Надо было убить его. Младший знал, что это сделают и без него, но глухая ненависть в сердце заставила Александра захотеть опередить их.

Стрелял с колена. Вот фигура уже в прорези прицела. Автоматизма нет, он ещё новичок, обдумывает каждое действие – совместить проклятую мушку с точкой прицеливания. А они обе колеблются, суки.

Ещё поправка на ветер. Поправка на ветер, мать её. Нет, ветер хлестал Сашке точно в спину, а значит, пулю сносить не будет. Только подгонять. Значит, поправка на движение цели. Потому что гад бежит. Надо метить с опережением – не туда, где находится силуэт сейчас, а туда, где окажется через мгновение.

Хорошо, что он не вихлялся, а бежал ровно…

На тебе, падла, получай. За всё! Нажал на спуск и представил себе пулю, впивающуюся в человека в камуфляже, который днём был бы зелёным, а сейчас просто тёмным.

И тот упал.

«Пятый», – подумал Сашка.

Кто-то из товарищей заметил его выстрел. Что-то ободряющее ему сказал, но слова унёс ветер. А они уже шли дальше.

Ещё двое, находившиеся куда дальше и стрелявшие в их отделение с колена, легли под пулями его соседей. Причем легли наглухо, неподвижными, а не затаились. В неестественных позах, явно дохлые.

А впереди один за другим падали и другие безликие призраки, не поторопившиеся вовремя залечь. С двух сторон со склонов их косили, как траву, выбивая одного за другим.

Кто-то полз, кто-то остановился или припал к земле и поливал огнем то направление, откуда они могли ожидать безмолвно надвигающихся мстителей. Но тех было слишком много, и эти одиночки ничего не могли изменить. Да и прицелов ночных у них явно не было.

Данилов слышал, как вроде бы кто-то рядом заорал, а краем глаза увидел, как один из бойцов его отделения упал на снег. Но другие не останавливались, и он не замедлил шагу.

Несколько «зелёных», тех, кто хорошо зарылся в ландшафт и беспокоил их беспорядочной стрельбой, выковыряли из него гранаты.

Вскоре последний из беглецов затих. Впереди больше не было заметно никакого движения.

Саша видел, что кто-то отправился проверить, все ли лежащие мертвы и нет ли кого-то ещё впереди за жидкой линией деревьев. Но их отделение развернули назад – командой по рации, которую Плахову дал Пустырник, сам уже, видимо, вошедший в Кузнецово с основными силами отряда.

Двинулись туда и они.

Вблизи эти домики – кроме нескольких – выглядели убого даже в сравнении с Прокопой, не говоря уже о Заринске. Крайние и вовсе оказались нежилыми и сгнившими.

Один кирпичный коттедж командир проверил с тройкой бойцов с автоматами.

– Там местные, – объявил Плахов, выходя на улицу. – Лежат на полу, чтоб не зацепило. Вроде все живы. Давайте дальше поосторожнее!

«Осторожность» стоила отряду жизни одного бойца, не из их отделения.

Тот был убит затаившимся в подполе одного из домов «сахалинцем», который его срезал очередью, стоило ему войти в комнату.

Ещё двоих таких любителей прятаться они убили, а троих выловили бескровно. Помогли жители.

Никто не сумел организовать им сопротивления. При таком численном перевесе, концентрируя всю огневую мощь там, где это было нужно, – кузбассовцы и алтайцы раскатали врагов как каток. Да и раций у тех тоже не было.

Когда они, наконец, покрошили последних бойцов СЧП, к ним вышла, пригибаясь и держа руки поднятыми, делегация аборигенов.

Белого флага не было, но всё было и так ясно. Мол, они не при делах, и к бандитам отношения не имеют. «Не убивайте, пожалуйста».

Староста посёлка принял их довольно тепло, если не сказать – льстиво. Это был невысокий живчик с красным лицом и тремя волосинами на лысой голове, лет пятидесяти с лишним, одетый в простую ватную куртку.

«Вы из Подгорного, братишки? Как так ”разрушен?..” А… так вы всё-таки раньше там жили? – он улыбнулся, когда услышал утвердительный ответ, будто узнал родных людей. – Не вы, а предки ваши? Какая разница, всё равно свои. Ну, проходите, проходите… Я пацаном был, помню, мы играли на дороге, а тут ваши ехали… куда-то на запад к горам. Стояли на том месте, где раньше пожарники жили… Заступники вы наши! Спасители. Только чё же вы так долго-то, а? Почему не спешили, а?

Неприятным сюрпризом окажется потом, что далеко не все жители были так же рады. Но это выяснится только позже.

Вначале же была только идиллия. Почти сразу, когда закончивший зачистку отряд стал лагерем в селе – даже трупы еще не успели убрать, – местные уже потянулись к нему со своими жалобами.

Те, кто был обижен «сахалинцами», начали рассказывать о каждой гадости, которую от них вытерпели. Александр быстро смекнул, что делились этим они не просто так, не для психологической разгрузки, а с расчётом, что им дадут что-то вроде гуманитарной помощи. Скрипя зубами, Пустырник отдал селянам кое-что из одежды, немного трофейного горючего, бензина, который был машинам экспедиции не нужен, но пайками делиться не стал. Но и отбирать себе какой-либо фураж у местных своим людям тоже запретил. Хотя первоначально была мысль разжиться здесь хотя бы картошкой и хлебом.

А вот двоих пленных пришлось повесить. Пустырник, хотя и не жалел их, но выдал неохотно, потому что думал ещё пораспросить получше. Но жители – точнее, одна жительница – попросила выдать их на расправу.

Дряхлая однозубая старуха, помнившая довоенное время («Я была депутатом сельсовета, сынки…») рассказала, как эти двое изнасиловали тринадцатилетнюю дочь её соседей, а потом, улыбаясь, похлопали девочку по плечу и подарили ворованное пальто, тёплые сапоги и украшения. Наверно, до самого знакомства с верёвкой они искренне считали, что та сама этого хотела. Родители потерпевшей не хотели выносить сор из избы, да и сама она молчала как рыба, и вот тут как раз подвернулась глазастая старая сплетница, у которой дома был целый музей икон, портретов царей, президентов и ещё один леший знает кого. Но Пустырник был ей благодарен, потому что искренне считал, что такие твари, как эти двое, жить не должны, и в этом была его простая жизненная философия.

Пришлось приводить приговор в исполнение самим. Для этого выбрали несколько высоких деревянных столбов от старой линии электропередач. И вскоре обвиняемые «вознеслись» на них, словно флаги.

Правда, Пустырник пару раз говорил своим бойцам, что не все ордынцы такие. Ему рассказывали случай, как они сами навели среди своих порядок. Ещё до освобождения Заринска. Один раз, когда мытари – сборщики дани – лютовали особенно сильно в маленькой деревне Горелой, прижигая неплательщиков раскалёнными прутами, устраивая публичные порки и избиения сапогами, и даже собираясь повесить или обезглавить пятерых случайно выбранных селян, – пришли другие и прекратили издевательства, обезоружив первых бандитов.

И эти вторые тоже были люди СЧП. Их командира звали атаман Саратовский (странная какая фамилия!), хотя другие называли его просто Окурком. Обезоруженным им «сахалинцам» вскоре вернули автоматы, но больше зверствовать не позволили. А потом и вовсе увели прочь.

Да, не все они были уродами, конечно. Но и отребья среди них было порядочно. Даже если десять процентов – всё равно этого достаточно для того, чтобы превратить жизнь мирных людей в ад. В Заринске они ещё держались в берегах, боялись. Но все небольшие поселения Сибирской Державы, да и просто находящиеся по пути отсюда на Урал – в полной мере ощутили на себе радости ига. Во время пути Сашка наслушался историй об отрезанных ушах, отбитых прикладом почках, мужчинах, посаженных на бутылку от шампанского, женщинах, которых изнасиловали полицейской дубинкой, о пытках электротоком и водой, подвешиванием за руки… и ещё много о чём.

Не миновало расправы и Кузнецово.

– Долго же вы собирались… – сквозь зубы процедил один мужик, потомственный плотник и гробовщик. Оказалось, его сына забили до смерти за то, что тот якобы украл мешок отрубей из амбара.

Но были и другие, как позже выяснится. Кто на бойцов «Йети» сразу смотрел волком и втайне жалел, что ордынцев выгнали. Это, как подумал Сашка, те, кого расправы миновали… может, потому, что они активно подставляли под них других. И просто любители принципа «Моя хата с краю». Им казалось, что явившийся из Заринска отряд разрушил только-только установившуюся безопасную жизнь, изгнал или убил их защитников и благодетелей.

«Жизнь только начала налаживаться, а тут вы…»

«Обещали, что пришлют три вагона с зерном».

«Говорили, что семена дадут. И овец. И коз. И бензин. И дизель-топливо…»

Пустырник на такие заявления только отмахивался и говорил, что даже бараны с овцами умнее таких сказочных дебилов. И что бензин с дизелем «сахалинцы» могли им разве что закачать грушей в задницу и поджечь для потехи. Мол, и хорошо бы, если бы закачали.

Но никаких санкций к таким болтунам применено не было. Слово «санкции» в Сашином восприятии означало какое-то туманное, но страшное наказание.

«Дальше будет хуже, – подумал Александр. – Будут и места, где нас будут сразу считать врагами».

И вполне справедливо. Кем их ещё считать, если там, за Уралом, – абсолютно чужая земля?

Пленный, которому сохранили жизнь, – хоть некоторые местные и скрипели зубами от досады за такое решение, – рассказал сибирякам всё, что знал. Он надеялся, что его оставят в Заринске на положении «холопа» (сам это слово употребил). Поведал и про радиоактивный пояс, и про города по ту сторону гор, и даже про страшное Ямантау, хотя там и не бывал.

«Ну, это мы и без вас знаем», – сказал дядя Женя и переглянулся со своим заместителем Айратом по кличке Каратист, который в этом бою лично пятерых застрелил, а одному свернул шею при зачистке домов.

На самом деле, конечно, никто этого мужика в Заринск доставлять не будет. Вместо этого его возьмут с собой в качестве проводника. Чему он, разумеется, не обрадовался. Но и альтернативы он понимал: быть зарезанным на месте или выданным на расправу тем жителям Кузнецово, которые к нему претензии имели. Да и поогорчаться ему не дали, связали и заперли получше.

Никакого торжественного вечера в честь освобождения решили не устраивать. Особенно когда узнали, что отряд идёт дальше.

«Вы, блин, не знаете, что там впереди только смерть?» – услышал Сашка, стоявший рядом, слова старосты, которые были адресованы Пустырнику.

Только смерть.

Но дядя Женя отмахнулся.

В эту ночь Младший – да и все остальные – спокойно спали в относительно уютных постелях – удобных в сравнении со спальным мешком на снегу или старой койкой в заброшенном полвека доме. Спали впрок, раз уж не могли впрок наесться – продуктовые рационы были жёстко распределены на один-два месяца грядущей дороги. Хотя пополнять запасы предполагалось и на месте. Как – это хорошо известно.

И в момент перед погружением в сон ему вдруг стало невыносимо страшно. Он понял, что в глубине души надеется, что здесь они и остановятся, устроят тот самый форпост. И не двинутся дальше. Всё-таки зима не за горами. А по погоде – не по календарю – уже месяц как зима.

Он не знал, как там настроены остальные… Вроде многие горели желанием продолжать путь и жаждой мести. Да и сам он так и не спас деда и сестру Женьку. И не отплатил этому Уполномоченному. Вампиру в чёрных очках. Но в момент этой странной слабости Сашка подумал, что это уже невозможно – вызволить их. Что дед с Женькой уже, наверно, мертвы. А мстить… ну так Кира сама просила его в последней записке этого не делать.

А умирать ему уже совсем не хотелось.

Но тут же парень устыдился этой слабости и трусости.

«Да кто я такой, мужик или нет? Смогу я жить спокойно, если не удастся отплатить убийцам и бандитам той же монетой?! Они отца убили, они девушку, которую я любил, до смерти довели – а ведь ни один из этих уродов и мизинца их не стоит!».

И сомнения ушли. А вскоре он почти уснул, убаюкиваемый свистом ветра за окном и монотонным бубнёжем в соседней комнате. Там разговаривали Пустырник со старостой. И, похоже, выпивали:

– Я совсем молодой пацан был, – говорил, судя по голосу, староста. – Играли мы в «Чау-чау, выручай!». Это игра про съедобную собаку, которую все ловят. Наполовину прятки, наполовину догонялки. И вот видим – едут ваши… Один был прям похож на этого пацана, который с тобой. Денщик он тебе, слуга или кто?

– Оруженосец, скорее.

– А это чё значит?

– Ну, вроде как помощник.

– Ясно, – староста хрустнул костями, вставая, чтоб подбросить угля в печку.

Пустырник какое-то время молчал. Был слышен звук наливаемого напитка.

– Как-то не нравится мне это, – произнёс он, наконец, когда староста, судя по скрипу стула, сел на своё место. – Слишком легко идём. Как бы не расслабились пацаны. Мол, шапками закидаем. Не нравится. Но всё равно мы должны идти на Урал. Должны…

Идти. Сашка услышал главное, и дальше уже перестал «греть уши», как выражалась его бабушка. Будущее виделось прямой и ровной дорогой – и в пространстве, и во времени. С этими мыслями он погрузился в сон. Ему ничего не снилось.

Знал ли он тогда, что впереди у них долгий и трудный путь по бесплодной земле и финал этой дороги, которого они совсем не ждали?