Часовые свободы

Глава 1

Дождь не прекращался. Резкий порывистый ветер, разгулявшийся над Майами, мчал по небу косматые черные тучи, швыряя валы ледяной воды на пристань, где, крепко обнявшись, стояли мужчина и женщина. В нескольких шагах за ними судорожно раскачивался на разъяренных волнах пришвартованный катер длиной в двадцать семь футов. В противоположном конце пирса темнел неподвижный силуэт грузовика.

Просторный черный плащ не мог скрыть выпирающий вперед живот беременной женщины. Она прятала голову в черной косынке на плече у мужчины. Дождь был довольно мелким, но мощные порывы ветра превращали его в хлещущие вдоль пристани колючие ледяные струи; однако мужчина, одетый только в рубашку и брюки цвета хаки, казалось, совершенно не замечал непогоду.

Со стороны грузовика донесся чей-то оклик:

— Джейсон, уже без четверти три.

Мужчина не ответил. Он только кивнул, а затем сказал женщине:

— У тебя все будет хорошо?

— Да.

— Ты волнуешься?

— Нет.

— Молодец.

— Только за тебя волнуюсь, — добавила она.

— Не стоит, ведь мне досталась самая легкая часть.

— Нет, это не так. И ты это знаешь.

Он улыбнулся. В его улыбке была уверенность и что-то еще, что женщина затруднялась определить, но что появилось в нем с той самой ночи, семь лет назад, когда он впервые рассказал ей про свою идею. Уже тогда эта идея ей не понравилась, да и теперь не больше, но этот мужчина был ее мужем.

— Если что-нибудь пойдет не так, ты откажешься от операции, — сказала она, и в ее голосе не прозвучало вопроса.

— Все пойдет как надо.

— Но если... Если что-то случится, ты все бросишь.

— Да.

— Толстяк и все остальные в Ки-Уэст...

— Они знают, что не должны выступать, пока я не позвоню им.

— И ты радируешь нам на катер, если мы должны будем выйти. Иначе мы вернемся в Майами.

— Да.

— Джейсон, — сказала она, — еще есть время.

— Для чего?

— Отменить свое решение.

— С чего бы мне его отменять?

— Потому что, даже если это получится, к завтрашнему утру мы все можем погибнуть.

Мужчина молчал. Женщина напряженно ждала его ответа, но слышала только беспокойный шелест широких листьев пальм, над которыми бушевал неуемный ветер, удары корпуса катера о пристань, рокот налетающих на нее волн. Наконец до нее донесся еле различимый за всем этим шумом решительный вздох Джейсона.

— Все у нас получится, — сказал он.

— Да, но даже если получится...

— Аннабел, мы уже это обсудили.

— Да, но...

— Послушай, Аннабел! Пожалуйста, послушай меня внимательно. Мы не можем отказаться от этой операции, если только что-нибудь не случится с моей частью работы, понимаешь? Если только не произойдет что-нибудь на самом деле ужасное, когда я доберусь до Охо-Пуэртос. Это единственное, что может все расстроить. Но сейчас, стоя здесь, на пристани, и зная, что к началу операции все готово, я не могу сказать: «Ладно, давайте не будем этого делать». Это слишком важно...

— Я знаю, Джейсон, но...

— Для мира, — сказал он.

— Джейсон...

— Это очень важно для всего мира.

В дальнем конце пристани словно нехотя заработал мотор грузовика, под порывами ветра шумно хлопал брезент, покрывающий его кузов. Аннабел чувствовала, что, если бы только она нашла подходящие слова, Джейсону не пришлось бы забираться в этот кузов ожидающего его грузовика. Ей не пришлось бы спускаться на катер, да и вся операция могла бы не начаться, стоило ей только найти нужные слова. «Дай мне еще минутку, еще полминутки, — отчаянно молила она в душе, — и я сумею тебе объяснить, почему мы не сможем выполнить этот твой план, дай мне всего несколько секунд!»

На палубе катера раздалось вежливое покашливание Рэнди Гэмбола.

— Джейсон, — сказал он, — я хотел бы перекинуться с тобой парой слов.

— Сейчас, — сказал Джейсон. Он поднял подбородок Аннабел и заглянул ей в лицо. — Ну, иди, — сказал он, — спускайся в лодку. Поспи хоть немного. Я буду очень ждать встречи с тобой.

— Если что-нибудь пойдет не так... — начала она.

Но он не дал ей договорить:

— Все будет именно так, как мы запланировали.

— Надеюсь.

— А теперь давай поцелуй меня и иди поспи, постарайся уснуть.

Она кивнула.

— Хорошо. — Она снова кивнула. — Джейсон, пожалуйста, будь осторожен. Если что-то пойдет не так, если появится хотя бы признак, что все может пойти не так, обещай мне, что ты бросишь это дело. Даже если из-за этого наш катер окажется в опасности. Обещай мне.

— Ну, иди, иди на борт. Уже время.

— Джейсон, я хочу поговорить с тобой, — сказал Рэнди.

— Иди, Аннабел, — сказал он и поцеловал ее.

Она закинула мужу руки на шею и ответила долгим жадным поцелуем. Затем резко отвернулась и взошла на борт лодки, опершись на руку Рэнди, и, машинально поблагодарив его, тут же отправилась вниз. Проводив ее взглядом, Рэнди спустился на пристань.

— Это сообщение, о котором я говорил тебе еще на складе, — сказал он.

— И что же в нем? — спросил Джейсон, не взяв листок бумаги из протянутой к нему руки Рэнди.

— Это вечерний прогноз погоды, — ответил Рэнди.

— Я знаю, что это такое.

— Этот ураган...

— Это не ураган.

— Но ему уже дали имя, Джейсон. Обычно этого не делают, пока не убедятся, что приближается настоящий ураган.

— Это обычный шторм, которые частенько случаются в тропиках, вот и все.

— Тогда зачем ему уже присвоили имя?

— Рэнди, видишь, вон там, в конце пристани, меня ждет машина. Поэтому, пожалуйста, говори скорее, что у тебя еще на уме?

— У меня на уме вот что, — сказал Рэнди. Он поднес листок бумаги к самому лицу, но на пристани было темно, и Джейсон понял, что он в точности запомнил содержание этого сообщения, хотя сейчас делал вид, что читает. — У меня на уме ураган, который уже назвали Флорой и центр которого находится в точке пересечения координат 20°5' северной широты и 77°2' западной долготы. Наивысшая скорость его ветра...

— Ты уже говорил мне об этом на...

— Наивысшая скорость его ветра оценивается как близкая к ураганной и превышает сто семьдесят пять миль...

— Ну и что?

— Они выдали штормовое предостережение, — сказал Рэнди, опуская сводку. — «Золотое руно» — не ахти какое большое судно.

— Мне известно, какое оно. Не волнуйся из-за Флоры. Нам даже на руку этот ураган.

— Просто мне не нравится выходить в море, когда...

— Как раз недавно я звонил в Ки-Уэст и разговаривал с Артуром, — сказал Джейсон. — Он сказал, что там весь день светило солнце, а ветерок был ласковым, как поцелуй ангела.

— Ну, а здесь, в Майами, солнце вовсе не светило, — сказал Рэнди, — а ветер, похоже, все набирает силу. Так что же мне делать?

— Выходить в море, как и было решено.

— Несмотря на приближающийся ураган?

— Ты можешь думать о чем-нибудь получше?

— Джейсон...

— Я задал тебе вопрос.

— Да, Джейсон, я могу думать о чем-нибудь получше, чем ждать приближения урагана, находясь в открытом океане на крохотном суденышке. Ты это хотел услышать, да? Если мы перевернемся...

— Вы не перевернетесь.

— Надеюсь, нет. — Рэнди помолчал. — Я только подумал, что при таком состоянии моря и принимая во внимание положение Аннабел...

— Аннабел прекрасно себя чувствует, — быстро сказал Джейсон.

— Джейс, я боюсь этого, в самом деле боюсь. Мы действительно можем утонуть, если ветер...

— Вы не утонете. Перестань дергаться. — Джейсон взглянул в сторону ожидающего его грузовика.

— И даже если твоя часть операции пройдет нормально... Понимаешь, когда ураган разойдется...

— Не думай об этом, — сказал Джейсон.

Своим непререкаемым тоном он словно поставил точку в обсуждении этой темы, поднял руку и всмотрелся в циферблат своих часов.

— Меня ждут, — сказал он. — Уже почти три. — Он помолчал. — Ты знаешь, в какое время к вам придет Алекс?

— Да, в половине шестого.

— Помнишь, когда вы должны выйти в море?

— На рассвете.

— Если все пойдет по плану, мы свяжемся с вами от половины восьмого до девяти утра. Если вы не получите от нас известий самое позднее до десяти, вы разворачиваетесь и возвращаетесь назад. Это ясно?

— Я знаю весь план, — устало проговорил Рэнди. — Но я хочу...

Джейсон протянул ему руку.

— Ну, удачи вам, — сказал он.

Рэнди тоже протянул свою. Какой-то момент мужчины стояли, глядя в лицо друг другу и сцепившись в крепком рукопожатии. В темноте они плохо видели, но что-то невысказанное промелькнуло между ними. Они знали, что собрались предпринять, понимали, на какой риск идут, отчетливо представляли все возможные последствия.

— Счастливо! — прошептал Рэнди.

Коротко улыбнувшись и кивнув, Джейсон отпустил руку Рэнди и быстро зашагал по направлению к грузовику. Кто-то из сидящих в кузове откинул брезент. Другой протянул руку, помогая Джейсону забраться внутрь. Прозвучала какая-то фраза, произнесенная басовитым голосом, но Рэнди не разобрал слов. Включилось сцепление, и грузовик медленно тронулся с места. Рэнди посмотрел на удаляющиеся красные огни машины, затем взглянул на циферблат. Было три часа ночи.

Он вздохнул, отер с лица дождинки и вернулся к себе.

Катер «Золотое руно» был построен в 1953 году на Багамах по заказу английского морского офицера и стоил ему три тысячи пятьсот английских фунтов. Джейсон Тренч приобрел его всего три месяца назад за четыре тысячи триста долларов и остался доволен своей покупкой. Это была красивая, сверкающая свежей краской лодка. Днище из толстых сосновых досок было коричневым, белая ватерлиния резко контрастировала с выкрашенным в черное корпусом из прочного красного дерева. На транце полукругом располагались отлитые из нержавеющей стали буквы его названия и порта приписки: «Новый Орлеан, Ла»[1]. Доброе, надежное судно, оснащенное двойным восьмицилиндровым двигателем в сто восемьдесят пять лошадиных сил, способным развивать максимальную скорость тридцать узлов, продемонстрировало устойчивость в открытом море. С тревогой прислушиваясь к завываниям ветра, Рэнди пересек открытое пространство кокпита и вошел в рубку, где за умывальником и небольшим холодильником на полке над примусом была засунута стопка сложенных карт. Выбрав нужную, он разложил ее на плоской поверхности нактоуза у правой стены рубки, включил лампочку на потолке рубки и заглянул вниз посмотреть, улеглась ли Аннабел. Она уже спала на нижней койке слева, одной из четырех, расположенных попарно по обе стороны каюты. Несколько секунд Рэнди наблюдал за ней. Одеяло, которым она укрылась, равномерно подымалось и опускалось в такт ее ровному дыханию. Удивившись в душе способности женщины заснуть в такой момент, он отвернулся и склонился над картой, с волнением изучая ее, наверное, в сотый раз.

На карте очертания островка Охо-Пуэртос немного напоминали тело ягненка, чья мордочка тянулась на северо-восток, а хвостик указывал на Ки-Уэст. В воображении Рэнди сразу вставал один из многочисленных Флоридских островов из песка и кораллов с разбивающимися о пустынный берег океанскими волнами.

Дорога из Ки-Ларго представляла собой автостраду, вытянувшуюся в юго-западном направлении на расстояние шестьдесят две мили, на которую, подобно кусочкам мяса на вертеле, были нанизаны островок за островком, и куда ни брось взгляд — только бескрайнее небо и невероятная ширь морского простора по обе стороны автострады, с восточной стороны — Атлантического океана, а с западной — Мексиканского залива. Маратон отстоял от Ки-Ларго на сорок девять миль, а прямо за ним был Найт-Ки. От него начинался мост длиной семь миль с двухрядным движением, перекинутый через морское пространство и вторым своим концом опирающийся на Литл-Дак-Ки. Этот мост так и назывался — Семь миль. На каждом из островков, цепочкой ведущих к Охо-Пуэртос, стояли таблички с их названиями, в мгновение ока остававшиеся позади машины. Целая система коротких мостов связывала необитаемый Литл-Дак-Ки с такими же пустынными Миссури, Огайо и Байя-Хонда с его одиноким домиком на восточном конце моста, за которым был сам мост длиной в тысячу футов и Охо-Пуэртос, притулившийся у западного конца.

Берег омывал пролив Хок-Чэннел, который отделялся от океана Флоридским рифом.

Сегодня Алекс Уиттен проведет катер вдоль этого рифа и, обогнув его, войдет в пролив. Если все пойдет, как рассчитывает Джейсон, они...

Если...

Если, конечно, ураган Флора сегодня или завтра не прорвется к Майами и островам. И если только Аннабел Тренч, бывшей на восьмом месяце беременности и со своим огромным животом напоминавшей гору, угрожающую извержением вулкана, — если Аннабел не станет вдруг хуже во время качки при штормовом ветре, если ее не начнет тошнить или, черт ее знает, что еще может с ней случиться задолго до их встречи с Джейсоном на Охо-Пуэртос-Ки.

Да, черт побери, слишком их много, этих «если»!

Рэнди сложил карту и выключил в рубке свет. Затем спустился вниз и забрался на свою койку. В двух шагах от него тихо дышала во сне Аннабел, а за бортом свистел бешеный ветер.

Похоже, шторм начинается, подумал Рэнди.

Алекс прибудет на катер в половине шестого. На рассвете они должны выйти в море. Рэнди тяжело вздохнул, перевернулся на бок и закрыл глаза в надежде хоть немного поспать.

Аннабел слышала, как Рэнди спустился вниз, и страстно ждала момента, чтобы поговорить с ним, высказать ему свои сомнения насчет того, что они делают и собираются сделать, но затем передумала. Ей вдруг пришло в голову, что это будет несправедливо по отношению к мужу: не стоило ей обнаруживать свой страх, это могло бы подорвать его авторитет. Она повернулась лицом к переборке. Койка была узкой и скрипучей, ребенок беспокойно толкался внутри ее чрева, и она тоскливо прислушивалась к вою ветра и гадала, где сейчас может находиться грузовик с Джейсоном. Ей нужно было остановить его. Она должна была подыскать неопровержимые доводы, чтобы привести их ему на пристани десять минут назад.

Да нет, это следовало сделать раньше, еще тогда, летом 1961 года в Нью-Йорке, когда он впервые поделился с ней своим планом, который уже сложился у него в голове в основных чертах. Он сказал, что последние три месяца так и эдак обмозговывал его, пытаясь найти способ выполнить задуманное, так как другие до него постоянно терпели неудачи, и затем он понял, что единственная надежда на успех операции кроется в полном провале. В то время они жили на Второй авеню, и все окна в квартире были раскрыты из-за удушающей жары, поэтому ему невольно пришлось понизить голос, обрисовывая ей свой план.

— Мне кажется, у человека в жизни есть два пути, — сказал он тогда. — Он может сидеть сиднем и позволить другим решать свою судьбу; может позволить любому перешагивать через себя и ни о чем не беспокоиться, пока на него не упадут эти чертовы бомбы. Это один, возможный для него путь. Ты согласна со мной, Аннабел?

— Пожалуй, да, Джейсон. Но ведь у нас есть правительство, у нас есть...

— Да, конечно, у нас есть правительство! Но именно об этом я и говорю, дорогая! Именно правительство я и пытаюсь оберечь. В этом весь смысл!

— Думаю, я тебя не понимаю, Джейсон.

— Дорогая, вопрос заключается в том, чтобы понимать, чего хочет эта страна и как ей помочь этого достигнуть.

— Но как ты можешь знать, чего хочет эта страна?

— Если ты читаешь газеты, умеешь читать между строк, ты абсолютно точно поймешь, чего мы хотим. Но еще важнее, поймешь также, чего мы не желаем.

— Ну, а я, Джейсон, желаю сделать лимонад, — сказала тогда Аннабел и собиралась встать, когда он положил руку ей на плечо:

— Подожди минутку.

Он посмотрел ей прямо в глаза, голос его понизился настолько, что она едва слышала произносимые им слова, пронизанные таким жаром и страстной силой, что, казалось, они повисали в воздухе, как шары, наполненные ядовитыми газами.

— Скажи, ты любишь эту страну? — спросил он.

— Да.

— Аннабел, я люблю эту страну, по-настоящему люблю! Почему же мы здесь, в этом вшивом Нью-Йорке, если не из любви к этой стране, ты можешь мне сказать? Думаю, я люблю этот город с его грязью и его шумом и... Аннабел, и в то же время я ненавижу этот город, это действительно так, ты об этом знаешь.

— Знаю, Джейсон, — тихо сказала она.

— Но это город, где можно действовать, верно? Это город, где ты обязан находиться, если надеешься убедить кого-либо в правоте своих убеждений. — Он помолчал, все так же сильно сжимая ее плечо. — Мы можем продолжать свое дело — я не говорю, что это плохо, Аннабел. Думаю, кое-чего мы в результате уже достигли, думаю, наше дело небесполезно. Но у меня такое чувство, что это все равно что спокойно наблюдать, как мир проходит мимо, и разрешать другим людям принимать за нас решения, другим людям строить наши судьбы. Мы можем продолжать и дальше делать свое дело. Запомни, Аннабел, я не говорю, что это плохо.

— Тогда о чем же ты говоришь, Джейсон?

— Я говорю, что я предпочитаю сам строить свою собственную жизнь.

— Каким образом?

— Предпринимая действия.

— Какие действия?

— Более серьезные, чем распространение листовок, Аннабел. Более серьезные, чем наши митинги и пикеты.

— Но что именно?

— Я хочу связаться с остальными.

— С какими остальными?

— С Алексом, Гуди, Артуром и с другими.

— Зачем?

— Они мне помогут, — сказал Джейсон.

— Помогут тебе в чем?

— В осуществлении плана, над которым я работаю. Аннабел, мне кажется, я знаю, как достичь результата, к которому стремится эта страна, и знаю, как это сделать всего с горсткой людей, самое большее нам понадобится пятьдесят — шестьдесят человек. Что ты об этом думаешь?

— Я не понимаю, о чем ты толкуешь, — сказала Аннабел, сбросила его руку со своего плеча, поднялась и направилась к холодильнику.

Он молча сидел у окна, пока она искала лимоны в отделении для овощей, наблюдал, как она режет и выжимает их. Он хранил молчание, пока она взбалтывала лимонад в прозрачном стеклянном кувшине, усеянном внутри блестящими капельками жидкости. Кубики льда звенели, ударяясь о стенки кувшина, когда она помешивала лимонад круговыми движениями длинной ложки.

— Сначала я свяжусь с Артуром, — сказал он, больше обращаясь к самому себе.

Аннабел промолчала. Она наполнила лимонадом два стакана и принесла один мужу.

— Он всегда был мне самым близким другом, — сказал Джейсон, принимая стакан. — Ближе всех ребят. И он был единственным, кто понимал, что происходит, понимал, что они расставили ловушку...

— Мы снова будем говорить об этом?

— Нет, больше не будем.

— Хорошо.

— Потому что я понимаю, что это тебя тревожит.

— Да, конечно, это меня тревожит, — сказала она.

— Я знаю. Но это чертовски плохо, потому что я намерен связаться с Артуром, тревожит это тебя или нет. И со всеми остальными тоже. Мне нужна помощь. Один я не смогу это осуществить.

— Я не знаю, в чем тебе нужна помощь, — сказала она. — Ты мне еще не рассказал.

— Это не то, что расклеивать листовки на улицах, — сказал он и усмехнулся.

— Тогда что же это?

Он встал и подошел к окну. Взглянув на жену с удивительно мальчишеским, почти озорным выражением, он закрыл рамы...

Она должна была найти нужные слова тем летом 1961 года, когда впервые услышала о его плане. Но она выслушала его и потом сказала совсем не то, что следовало. Она выслушала его и сказала:

— Ты говоришь как фанатик.

— Нет, — сказал он, серьезно глядя на нее и плотно сжав губы. — Я не фанатик. — А потом, еще больше приглушив голос, сказал: — Я — американский гражданин, в высшей степени обеспокоенный будущим нашей нации.

Он встал и распахнул окно, подчеркнув этим, что больше ничего не скажет о своем плане.

Теперь, лежа в каюте катера, который вскоре должен будет выйти в море, чтобы выполнить часть этого плана, Аннабел перевернулась на спину и уставилась в потолок, прислушиваясь к свисту и вою ветра и думая, сколько сейчас времени, где теперь находится грузовик, что произойдет, когда наступит день и все ли она сделала, что могла, а главное, почему она не сказала что-то очень важное тогда, в 1961 году, когда еще оставалось время все изменить.

В тот день согласно календарю рассвет на Охо-Пуэртос должен был наступить в шесть часов семнадцать минут.

Грузовик был «шевроле» выпуска 1964 года, его рама была усилена конструкцией из металлических труб толщиной в дюйм с четвертью, а кузов покрыт свисающим со всех сторон брезентом. Кабина, ободья колес и рама — показывающаяся случайно, если резкий ветер вздымал брезент, — были красного цвета. Грузовик арендовали десять дней назад в корпорации «Пэли системс», расположенной на Саут-Бэйшо-Драйв. Прошлой ночью сбоку на кабину с помощью трафарета нанесли надпись — название и адрес фирмы, придуманные Джейсоном и ставшие чем-то вроде понятной только своим шутки: «Питер-тара, 832, Мишн.».

Управлял грузовиком Гудзон Мур. Рядом с ним в кабине сидел Клэй Прентис. Оба были одеты в брюки и рубашки военного покроя цвета хаки. Они почти не разговаривали друг с другом. За прошедшую неделю они проделали этот самый путь с нагруженной машиной ровно семь раз и точно знали, сколько времени у них займет дорога, так как каждый раз загружались на складе в половине третьего ночи и выезжали из Майами в три. Склад, так же как и грузовик, арендовался. В отличие от грузовика, склад пришлось снять на целый месяц, что, впрочем, оказалось не так уж плохо, потому что им удалось найти ему применение на это время. В первый раз, когда они проверяли дорогу, они попробовали изменить скорость, следуя указаниям дорожных знаков. Но это оказалось не очень хорошо, так как, например, сразу за Катлер-Ридж указанный предел скорости подскакивал до шестидесяти пяти миль в час. Джейсон сказал, что такая скорость слишком велика для безопасного вождения машины по узкой темной дороге, когда с двух сторон от нее расстилается морская гладь, особенно когда они проезжают Ки-Ларго. Джейсон был руководителем всей операции, поэтому Гуди и Клэй прислушивались к нему. В следующую поездку Гуди старался придерживаться скорости пятьдесят миль в час, сбрасывая ее до тридцати пяти, где этого требовал указатель, и снова увеличивая до шестидесяти, когда миновал Катлер-Ридж. Джейсон заявил, что и это слишком быстро. Он сказал, что так они могут рухнуть с грузовиком прямо в море, вот чего они добьются, и это будет достойным концом бесконечным тренировкам в стрельбе. Гуди и Клэй терпеливо слушали, как он орал на них — правду сказать, Джейсон редко кричал. Он просто смотрел на вас холодными голубыми глазами, неистово горящими на будто окаменевшем лице, и казалось, готовыми выскочить из орбит и пригвоздить вас к стене. Они терпеливо выслушали его и сказали:

— Ладно, Джейсон, скажи просто, с какой скоростью нам ехать?

— Не больше чем сорок пять миль в час на любом отрезке пути, — сказал он, — понятно? Старайтесь даже придерживаться сорока миль. Тогда мы окажемся в Ки-Ларго через полтора часа после выезда из Майами, а затем считай по пятнадцать минут до Тавернье и Исламорада и еще сорок пять до Маратона. В этом случае мы доберемся до моста Семь миль спустя почти три часа после старта, верно?

— О'кей, — сказали они, — если ты хочешь именно этого, Джейсон.

— Да, именно это мне и нужно, — ответил Джейсон.

Грузовик миновал городок Наранья, погруженный в темноту в стороне от дороги, и неуклонно двигался к автостраде U.S.-1 федерального значения на юг; игла спидометра трепетала около отметки сорок пять; ветер хлопал брезентовым верхом, ветер, который тревожил Гуди. В свете приборного щитка лица мужчин казались напряженными: лицо Гуди, вытянутое и бледное от усиленного внимания, с серыми глазами и светлыми волосами, почти бесцветными в скудном освещении, и более красное лицо Клэя с острым хищным носом и тяжелым подбородком, темными кустистыми бровями, нависающими над карими глазами.

— Как думаешь, они там, в кузове, не заснули? — спросил Клэй.

— Нет, за ними следит Джейсон, — ответил Гуди.

В кузове машины под трепещущим от ветра брезентовым пологом на длинных скамьях, расположенных вдоль бортов кузова, молча сидели двадцать один человек. Среди них только Джейсон был одет в военную форму. На остальных были дунгари[2] синего цвета.

Джейсон поднес руку к лицу и впился глазами в светящийся циферблат часов.

Им предстояло ехать еще несколько часов.

Ощущение изолированности у этой группы людей усиливалось кромешной темнотой под брезентовым укрытием.

Свет передних фар грузовика выхватывал из темноты узкую ленту двухполосного шоссе, прихотливо петлявшего то вдоль кораллового или песчаного берега, то по мостовым настилам над водой. С одной стороны трассы плескались воды залива Флорида и Мексиканского залива. С другой простирался Атлантический океан. Возникало навязчивое ощущение, что отработанные пары бензина выбрасывались назад только затем, чтобы связать цивилизованные края с едва обжитыми пустошами. Между Ки-Ларго и Ки-Уэст было сооружено сорок пять мостов, и порою казалось, эти мосты соединяли островки, существовавшие ради одного-единственного домика, скрывающегося в густых мангровых зарослях, или с полдесятка развалившихся хижин, скучившихся у берега, а в лучшем случае — небольшого скопления настоящих домов, магазинчиков и ресторанчиков, дополненного полицейским постом и отделением торговой палаты, теснящихся к дороге, как дешевые ночные клубы, кричащими огнями пронзающие ночную темноту. Порой в темноте невозможно было отличить необитаемые островки от заселенных, погруженных в сон. Грузовик несся на юго-запад по неосвещенной автостраде, окруженный с двух сторон темным водным пространством, мимо мелькали деревни, кучки жилищ, пустынные ленты кораллов и песка, переплетенные заросли ризофоры, и все это создавало угнетающее впечатление молчаливой плоской темноты где-то на краю света.

Первое, что ожило с приближением рассвета, была водная гладь.

Задолго до восхода солнца вода начала приобретать краски; ее глухая чернота насыщалась глубокой бархатистой синевой; а затем постепенно, по мере зарождения зари, синие тона светлели и меняли оттенки, незаметно перетекая из цвета в цвет по всему спектру, так что к тому времени, когда грузовик достиг моста Семь миль, перед ним по обе стороны шоссе раскинулись ошеломляющие своим простором и сиянием дали океана и залива.

Джейсон Тренч откинул свисающий брезент и настороженно смотрел на убегающий назад длинный мост, по которому они ехали. Солнце еще не показалось над горизонтом, но гребешков волн уже коснулось предрассветное серебро, и каждая волна казалась изрезанной узорчатой филигранью, которой в старину украшали ножны дорогого оружия. Мост прямой стрелой безжалостно пронзал море, шоссе убегало назад по мере того, как с постоянной скоростью грузовик удалялся от наступающего рассвета.

Джейсон взглянул на часы. Они показывали пять минут седьмого, половина моста уже позади, и через двенадцать минут небо озарит утреннее солнце. При мысли о предстоящем его внезапно охватило сильнейшее возбуждение, и он опустил брезент, словно не желал видеть, как начнет розоветь небо. Рассвет означал начало операции, а он терпеть не мог начинать. Отъезд от склада в Майами, долгий путь по мосту — все это было лишь прелюдией, вступлением к действительному началу, которое наступит, когда они пересекут три маленьких островка, лежащие дальше к западу, потом Байя-Хонда и, наконец, приблизятся к Охо-Пуэртос и указателю «S-811», где резко свернут с шоссе U.S.-1. Вот тогда наступит момент приступить к действию. Это будет рассвет во всех земных смыслах, и он ожидал этого начала с острым возбуждением, которое каким-то образом сочеталось с холодящим грызущим страхом. Если что-нибудь пойдет не так...

Этого не будет, сказал он себе.

И все же, когда он выпустил из рук брезент, когда обернулся посмотреть на остальных мужчин, сидящих в кузове, он подумал, не лучше ли было бы осуществить эту операцию ночью. Почему он решил начать на рассвете? А если жители этого жалкого, заброшенного городка встали в пять часов и теперь ожидают их на пороге с вилами в руках?

Жители этой дыры не встают в пять утра, напомнил он себе. Мы знаем привычку вставать и ложиться каждого человека в Охо-Пуэртос и знаем, что в воскресное утро там никто не шевельнется раньше половины восьмого. Доктор Танненбаум и его жена Рэчел по воскресеньям встают в семь тридцать и отправляются в Маратон позавтракать и купить нью-йоркскую «Геральд трибюн». Только сегодня утром им придется проснуться самое позднее в шесть двадцать, и они не поедут ни в Маратон, ни куда-либо еще. Следующий человек, которого придется разбудить в этой деревне в воскресное утро, это Лестер Пэрч, он живет в первом доме от берега и по воскресеньям заводит будильник на восемь. Его официантка и наемный повар, каждый в своей машине, приезжают из Биг-Пайн к восьми, но Лестер открывает свой ресторанчик для посетителей только в девять, слишком поздно, чтобы заловить чету Танненбаум, которые к этому времени уже завтракают в Маратоне. Адриана, жена Лестера, по выходным спит до десяти. Как правило, к десяти просыпаются все обитатели Охо-Пуэртос, за исключением живущего в третьем доме от берега холостяка Рика Стерна, чаще всего проводящего ночь в обществе какой-нибудь девицы, которую накануне подцепил в Маратоне. Он не отрывает голову от подушки часов до одиннадцати, а затем перекатывается на спину и дремлет еще минут десять, набираясь сил для утренней потехи со своей кралей. Сегодня утром его ожидает маленький сюрприз.

Джейсон улыбнулся.

Он снова взглянул на часы и мельком подумал, сколько раз с тех пор, как три часа назад они покинули склад в Майами, он смотрел на них и ничего не видел. Затем перевел взгляд на сидящего напротив молодого рыжеволосого парня со стрижкой ежиком, который опустил голову, уставясь в пол, и тихо сказал:

— Бенни, думаю, настало время раздать оружие. Мы почти на месте.

Ни слова не говоря, Бенни поднялся и посмотрел на огромного негра, сидящего через три человека от него. Широко расставляя ноги, чтобы не потерять равновесие, они перебрались в голову кузова, где на полу высилась покрытая грубой пятнистой тканью угловатая груда. Бенни сдернул ткань и стал передавать винтовки могучему негру. Некоторые винтовки были новыми, другие — уже использованными, но все они были приобретены в оружейных магазинах, потому что ни в одном штате не требовалось лицензии на покупку или обладание оружием, за исключением револьверов. Винтовки были разных систем и калибров, начиная от «Моссберга-22» с семизарядным магазином и кончая «Саваджем 30-06», и колебались в цене от 17,25 доллара за однозарядную винтовку «Спрингфилд-22» до 155 долларов за «Винчестер-243». Все винтовки были помечены, и Бенни с негром вручали каждому человеку ту винтовку, на которой значилось его имя. Пока они продвигались вдоль скамей, Джейсон встал на ноги.

Мужчины тщательно осматривали свое оружие, щелкали затворами, надевали патронтажи на пояс. Он покашлял, чтобы привлечь их внимание.

— Мы приближаемся к Охо-Пуэртос, — сказал он.

Люди затихли. Раздался последний щелчок затвора, лязгнул металл, и наступила тишина.

— Через несколько минут наш грузовик свернет с автострады и по шоссе S-811 въедет в деревню, — сказал Джейсон. — Мы сделаем все остановки, которые отрепетировали на прошлой неделе, но на этот раз все будет по-настоящему. На этот раз мы приводим наш план в действие.

К тому моменту, как Джейсон закончил эту часть своей речи, Бенни и Гарри уже роздали все винтовки и передали лидерам двух групп, Джонни и Купу, кольты 45-го калибра. Только девять штатов требовали разрешения на покупку револьверов, поэтому оказалось сравнительно просто приобрести эти кольты и другие револьверы и пистолеты. Всего было закуплено двадцать пять единиц ручного оружия различных калибров, семнадцать для мужчин, которые должны были прибыть из Ки-Уэст, если начало операции пройдет без осложнений; два — для лидеров двух групп, находящихся в грузовике; три — для команды катера и по одному для Джейсона, Гуди и Клэя. Сам Джейсон предпочел кольт 45-го калибра, потому что находил это оружие самым устрашающим и психологически действенным для обывателей захолустной деревушки.

— Все вы знаете, что мы собираемся сделать, — сказал он. — Мы достаточно много времени работали над планом операции. У меня нет сомнений, что мы выполним свою часть и сможем перейти к выполнению дальнейших пунктов плана. Я не сомневаюсь в этом. Не сомневаюсь, друзья, потому что знаю: то, что мы собираемся сегодня совершить, изменит историю Соединенных Штатов и всего мира. Вот какой важной я считаю нашу миссию.

Джейсон снова откашлялся и сделал паузу.

— Мы — часовые свободы, — сказал он, понизив голос. Кто-то из мужчин в глубине кузова закашлялся. — Мы — часовые свободы. Мы стоим на защите великой нации и призываем мир измерить силу нашего могущества, призываем мир изменить свое мнение о Соединенных Штатах как о слабой и потому склонной к компромиссам нации, признать ее великой и могущественной, каковой на самом деле она и является. Вот ради чего сегодня мы находимся в Охо-Пуэртос. Вот что мы намерены совершить сегодня и здесь.

Он прицепил к поясу кобуру с кольтом, спустив ее пониже на правое бедро. В грузовике возникло оживление, мужчины начали возбужденно переговариваться, когда Клэй, сидящий в кабине, обернулся и постучал в заднее окошко. Кивком Клэй указал вперед, сообщая, что они съехали с моста. В ответ Джейсон тоже кивнул.

— Приказываю захватить эту деревню, — сказал он. — В ней семь домов, расположенных по одной линии вдоль берега, точнее, восемь, если считать Уэстерфилд-Хаус по другую сторону шоссе, но он пустует до декабря, так что о нем мы можем не беспокоиться. Итак, семь жилых домов, ресторан, магазин инструментов и лодочная пристань. Наша задача — захватить деревню. Приказываю окончить операцию по ее захвату к восьми утра.

Шуршание шин стало мягче, когда грузовик съехал с моста на Литл-Дак-Ки. Внутри кузова все затихли: ждали; и вдруг колеса обо что-то ударились, и они поняли, что въехали на следующий небольшой мост; шины снова глухо зашуршали, теперь они были уже на Миссури и напряженно ждали; позади остался еще один мост; потом они были в Огайо; затаив дыхание, казалось, целую вечность проезжали по Байя-Хонда; взвизгнули покрышки колес... вот-вот уже, с минуты на минуту... они миновали еще один мост, затем звук от трения колес снова изменился, чувствовалось, что под ними твердая земля.

— Это Охо-Пуэртос, — прошептал Джейсон.

Глава 2

С палубы своего катамарана Люк Костигэн видел, как красный грузовик свернул с трассы U.S.-1 и покатил мимо рекламного щита ресторана. Грузовик словно выплыл из сияющего шара поднимающегося солнца, как будто от него отделился редеющий кусочек, оторвался от горизонта и, пролетев по шоссе, выкатился на пыльную дорогу, ведущую к их городку. Грузовик совершил крутой поворот с автострады на большей скорости, чем следовало бы, но около ресторана значительно ее сбросил, однако не остановился и сразу же помчался вперед, пока не поравнялся с побелевшей от старости хибаркой, магазином инструментов и рыболовных снастей, принадлежавшим Бобби, и там притормозил. За ним висело густое облако пыли, и Люк не был уверен, действительно ли там промелькнули двое мужчин в голубом. Затем грузовик снова тронулся с места, взметая за собой еще более густые клубы пыли, затруднявшие Люку видимость. Набрав скорость, машина двинулась в сторону бухты. Сощурив от яркого солнца глаза и вцепившись одной рукой в поручни палубы, Люк наблюдал, как грузовик съехал с дороги. Рядом с бухтой он снова притормозил, и Люк видел, как из его кузова выпрыгнули двое мужчин с ружьями, упали на колени, словно что-то искали на пыльной дороге, затем тут же выпрямились и побежали к бухте с ружьями на изготовку. Тем временем грузовик опять увеличил скорость, направляясь к первому из домов, стоящих вдоль берега. Люк бросил последний взгляд ему вслед, затем мгновенно обернулся в сторону двоих мужчин в синих хлопчатобумажных брюках и голубых рубашках, следя, как они пересекают лужайку по направлению к пирсу, откуда он сам был отлично виден на палубе своей лодки. Люк вовсе не испугался и даже не встревожился появлением двоих вооруженных человек на своей лужайке. Он был, конечно, заинтересован и немного растерян, но подумал, что это, наверное, морячки с базы в Ки-Уэст, у которых сегодня проходят учения.

Первый мужчина подбежал, остановился на берегу в каких-нибудь четырех футах от лодки и медленно опустил дуло винтовки. Люк Костигэн видел, что оно нацелено ему в живот. В это мгновение он уловил в стороне справа от себя какое-то движение и, скосив глаза, увидел еще двоих мужчин в такой же синей одежде, ломившихся в дверь магазинчика Бобби, расположенного не дальше двухсот ярдов от пирса. Грузовик же, вздымая за собой пыль, уже катился дальше, а еще парочка мужчин промчалась через лужайку перед домом Пэрча, направляясь к передней двери. Внезапно Люк Костигэн почуял опасность и потянулся к гаечному ключу, лежащему у трапа.

— Бросьте его, — сказал один из мужчин.

Он был рыжеволосым, со стрижкой ежиком и выглядел не старше двадцати лет. Он уверенно держал винтовку, не спуская палец с курка.

— В чем дело? — спросил Люк.

— Просто держите руки подальше от этой железки, мистер, — посоветовал рыжий парень. — Поднимите их над головой, быстро.

— Да в чем дело-то? — снова спросил Люк.

— Мистер, — сказал другой, — что бы там ни было, это чертовски серьезно. Поэтому поднимите руки вверх, как велел Бенни, и держите их над головой.

— Подойдите сюда, — сказал Бенни.

Люк колебался еще мгновение. Без видимой причины он вдруг вспомнил об урагане Донна, который в 1960 году пронесся над Исламорада и уничтожил его пристань. Потом вспомнил Омаха-Бич и пулю, что прошила ему икру правой ноги. И неожиданно эти два воспоминания слились в одно, Франция в июле 1944 года и Исламорада в сентябре 1960-го. Он смотрел на двух вооруженных мужчин и все, о чем был в состоянии думать, это что жизнь уже дважды ставила ему подножку.

— Мистер, вы хотите, чтобы я выстрелил? — сказал Бенни.

— Нет, — сказал Люк. — Нет, не стреляйте.

Он медленно поднял руки вверх.

— Здесь есть еще кто-нибудь? — спросил тот, что стоял рядом с Бенни.

— Нет, я один. Я убираю лодки в бухту, — объяснил Люк. — Ожидается большой ураган.

— А Бобби с Сэмом еще не появлялись, верно? — спросил Бенни и усмехнулся, посмотрев на Люка в первый раз с того момента, как они ворвались в его двор. Люка пробрала дрожь настоящего страха. — Лучше нам войти внутрь, — сказал Бенни. — Скоро здесь у нас соберется большая компания.

Он взмахнул винтовкой, указывая Люку на пристань, и тот на ослабевших ногах двинулся к боковому входу в контору пристани. За этим строением он увидел двух других мужчин в синем, входящих в магазин инструментов, и внезапно от всей души пожелал, чтобы в это воскресное утро Бобби не оказался вдрызг пьяным.

Ни грохот кулаков в дверь хижины, ни треск разбитого в щепы косяка, ни скрежет взломанного замка не разбудили Бобби. Только услышав топот чьих-то ног по рассохшимся половицам, он спросонья заморгал, лежа на спине. Кто-то склонился над ним и стал сильно трясти, схватив его за плечи. Сквозь сонный прищур Бобби увидел какую-то темную громадную тушу и, решив, что ему приснился страшный сон, попытался перевернуться на бок, лицом к стене. Но человек крепко держал его за плечо, и он не смог шелохнуться. Тогда он раскрыл глаза пошире.

Неизвестный оказался здоровенным негром. Он был одет в синее дунгари и в громадной лапище держал винтовку за то место, где соединялись дуло и магазин. Нос негра пересекал шрам, а белки огромных, навыкате, глаз были налиты кровью. На какое-то мгновение Бобби показалось, что это сбежавший из тюрьмы преступник, который потребует у него еды и гражданской одежды.

— Вы проснулись? — спросил негр.

Бобби моргнул и ничего не ответил. Негр снова затряс его.

— Не делайте этого! — сказал Бобби.

— Вы уже проснулись? — снова спросил негр.

— Проснулся, черт побери! Да перестаньте меня трясти!

Он высвободил плечо из жесткой хватки негра и медленно сел в постели. Обвел глазами комнату, как будто пытался убедиться, что действительно находится в заднем помещении своей лавчонки, где спал каждую ночь; что это его сети висят вон там, в углу; что это портрет Эвы Гарднер, который он сам вырезал из журнала и наклеил на стенку; что это его пустая бутылка из-под бурбона валяется на полу рядом с кроватью; и его цветные занавески, загораживающие проход в магазин инструментов и рыболовных снастей Бобби — единственное, что ему принадлежало на этом проклятом свете.

— Это ограбление? — спросил он.

Негр усмехнулся и сказал:

— Клайд, он хочет знать, не ограбление ли это?

— Объясни ему, Гарри, — сказал второй, усмехнувшись в ответ.

Этот парень был белым, высоким и худым, в такой же синей одежде, с винтовкой, небрежно болтавшейся на ремне сбоку, как будто он точно знал, что Бобби Колмор не представляет для них с негром никакой опасности.

— Нет, сэр, — сказал Гарри, — это не налет. А теперь, мистер Колмор, мы хотели бы, чтобы вы вылезли из постели и набросили бы на себя какую-нибудь одежду, потому что мы должны отвести вас на лодочную пристань.

— Откуда вы знаете мое имя? — спросил Бобби.

— Просто знаем, — ответил Гарри. — Будьте любезны, оденьтесь.

— Зачем?

— Потому что мы вас просим об этом.

— Допустим, я не хочу одеваться, что тогда?

Усмехнувшись, Гарри сказал:

— Мне придется застрелить вас, мистер.

Бобби утер ладонью рот и посмотрел вверх на Гарри, затем очень медленно произнес:

— Я вам не верю.

— Мистер Колмор, причина, по которой мы собираемся отвести вас на пристань, заключается в том, что мы не хотели бы, чтобы вы вели себя как горький пьяница, а сейчас вы ведете себя именно так, чего мы и ожидали. Но мы не можем рисковать и поэтому выведем вас из этой лавки. Соображаете, мистер Колмор? Одевайтесь.

— Я не горький пьяница, — с достоинством сказал Бобби.

— Тогда нас, видимо, неправильно информировали, — сказал Гарри. — В любом случае одевайтесь, и поскорее! Некогда нам топтаться здесь около вас.

Бобби Колмор ничего не ответил. Он выбрался из кровати, подошел к стулу, где валялись его брюки и рубашка, и начал медленно и нехотя одеваться.

Ресторанчик в Охо-Пуэртос был типичным для таких маленьких городков — вагон-ресторан, снятый с колес, со стенами из блестящего рифленого железа и с вывеской во всю длину фронтона. В стеклянной пристройке перед входом висела вторая, меньшая по размеру вывеска, извещающая о том, что его владельцем с 1961 года является Лестер Пэрч, когда он взял ссуду на строительство и вложил ее в это предприятие питания вскоре после того, как Фрэд Кэрни построил здесь на берегу несколько жилых домов. Лодочная пристань была сооружена позже. Она, конечно, повысила доходность бизнеса Лестера, но он не рассчитывал на нее, когда строил свой ресторан. Тогда он рассчитывал только на то, что к недавно возникшему поселению с автострады было проложено шоссе S-811, обслуживаемое властями штата Флорида. Он прикинул, что к нему будет заворачивать часть транспорта, следующего по U.S.-1 в Ки-Уэст, и его расчет оправдался. Даже до появления пристани Люка Лестер Пэрч каждый месяц приносил домой солидную выручку.

Дверь из стеклянной пристройки находилась как раз посередине длинной стены вагончика. Слева от входа были устроены четыре кабины, обитые искусственной кожей, справа — шесть таких же кабин. Во всю длину ресторанчика тянулась стойка с двадцатью высокими стульями на вертящихся подставках. Остальные комнаты и телефонная кабинка располагались у левой стены и примыкали к кухне, занимавшей всю дальнюю часть помещения. Двое мужчин, которые в то утро спрыгнули с грузовика и бегом направились к тыльной стороне ресторана, знали, что Лестер Пэрч и его жена живут в первом доме на берегу и не встанут по крайней мере до восьми часов. Пришельцы должны были отключить сигнализацию, устройство которой находилось в коробке на задней стене ресторана, затем взломать замок кухонной двери и проникнуть внутрь. В соответствии с пунктами два и три плана операции все оставшееся время дня они должны были оставаться в ресторане и использовать его как своего рода сторожевой пост, задерживая всех, кто попытался бы въехать в деревню с автострады по шоссе S-811.

Они не знали, какого типа сигнализация в этой коробке на задней стене ресторана. За прошедшую неделю дважды они имели случай обследовать территорию за рестораном, заставленную мусорными баками, и точно узнали, что ресторан оборудован сигнализацией, но не смогли определить, столкнутся ли они с системой тревоги по разомкнутой электроцепи или по замкнутой, или даже с комбинацией обеих систем. Они знали, что при более дешевой системе с разомкнутой цепью сигнал тревоги начинает звучать, когда включается подача тока. Для того чтобы вывести из строя эту систему сигнализации, достаточно было перерезать провода. С другой стороны, система с замкнутой цепью постоянно находится под слабым током, а значит, если они перережут провода, сигнал тревоги сработает в то же мгновение, как только прервется подача тока. Комбинация обеих систем была на самом деле самой современной и дорогостоящей и совмещала разомкнутую и замкнутую электрические цепи. Мужчины не рассчитывали наткнуться на такую изощренную систему сигнализации в жалком ресторанчике на заброшенном невесть куда островке. Первый из них перевернул вверх дном мусорный бак, забрался на него, чтобы дотянуться до распределительного щитка в коробке, вывинтил винты из крышки, изучил систему проводов и обнаружил, что это была система с замкнутой цепью. Он кивнул своему товарищу и улыбнулся.

За десять минут они перекрыли контакты, при помощи кусачек перерезали провода и взломали замок кухни.

Плотно прикрыв за собой дверь, они прошли через кухню в переднее помещение ресторана. Один из мужчин нес в руке винчестер, второй, бывший вожаком группы, был вооружен кольтом 45-го калибра. Они опустили все жалюзи, за исключением тех, что висели на окнах бокового кабинета в правом отделении ресторана. Через широкое угловое окно отлично просматривался весь изгиб шоссе S-811, который тянулся до автострады LJ.S.-1. Один из мужчин закурил, а второй приспустил жалюзи на боковом окне, чтобы защитить глаза от слепящих лучей восходящего солнца.

Время от времени притормаживая, грузовик высадил двадцать человек, оставив последнюю пару у дома Танненбаума в конце улочки, и затем медленно пополз вверх, направляясь к шоссе S-811, где оно соединялось с автострадой. Гуди Мур, все еще сидящий за рулем, резко свернул вправо, нажал на педаль тормоза и подкатил к обочине дороги, где остановил машину. Распахнув дверцу кабины, он спрыгнул на землю и подбежал к заднику грузовика, где Джейсон как раз сдергивал брезентовый полог.

— Ну-ка, иди сюда, — пробормотал Джейсон, с усилием подтаскивая деревянный дорожный барьер к заднему борту и сталкивая один его конец в подставленные руки Гуди.

Оставшийся в кабине Клэй Прентис напряженно наблюдал за дорогой через лобовое стекло, ежесекундно взглядывая в зеркальце заднего обзора, чтобы проверить дорогу сзади. Впереди виднелся Байя-Хонда, а за ним — мост Семь миль, висящий в золотисто-розовом сиянии водного простора по обе стороны автострады, отражающего ликующие лучи окончательно проснувшегося солнца.

— Держишь? — спросил Джейсон.

— Держу, — ответил Гуди, и они стащили барьер на дорогу.

Барьер стоял на белых крашеных ножках, а его перекладина пестрела чередующимися белыми и черными диагональными полосками. На боковой стороне перекладины было написано по трафарету «Дорожная служба штата Флорида», и, как только Гуди установил барьер поперек шоссе S-811, где оно переходило в автостраду, Джейсон снова влез в кузов и вернулся с одним из дорожных знаков, которые изготовил Клэй. На нем был изображен белый прямоугольник с простой черной надписью: «Дорога закрыта на ремонт».

Гуди принял знак от Джейсона и отнес его к барьеру, в центре перекладины которого торчал гвоздь. Он повесил на него знак и отступил назад, любуясь своей работой.

— Давай двигаться, — сказал Джейсон.

Гуди подбежал к кабине, забрался внутрь, выжал сцепление и двинулся на восток по U.S.-1, направляясь назад, откуда они приехали, к Байя-Хонда и мосту Семь миль. В кузове грузовика Джейсон облокотился на второй барьер и наблюдал за дорогой из-под откинутого брезента.

Как-то полицейский ударил его своей дубинкой. Это уже было окончательным унижением. Тогда на тротуаре перед театром были установлены ограждения, будто городская полиция Нью-Йорка отвела определенную территорию, в границах которой граждане Соединенных Штатов только и могли свободно излагать свои убеждения. Он сказал Аннабел, что не собирается проводить пикет в пределах узко ограниченного пространства, свободу слова невозможно втиснуть в место, указанное фашистами в полицейской форме. Включая Джейсона и Аннабел, пикетчиков было не более полудюжины, и они несли на длинных палках плакаты, где на белом фоне чернели буквы, грубо имитирующие восточную каллиграфию. Полиция доказывала, что Джейсон, бывший тогда самым молодым из пикетчиков и самым вспыльчивым — дело происходило весной 1950 года, спустя три месяца после их приезда в Нью-Йорк из Нового Орлеана, — сказал копу, что он — фашист, который пытается ограничить права свободных граждан.

— Я стараюсь, чтобы твое идиотское высказывание не превратили в мятеж против законной власти, ты можешь это понять, проклятый коммунистический штрейкбрехер?!

— Я? — не веря своим ушам, сказал Джейсон. — Я — коммунист? Да вы знаете, почему мы здесь? Вы хоть понимаете, зачем мы пришли сюда!

— Давай останемся внутри ограждения, — прошептала Аннабел.

— Почему это? Как он может доказать свою правоту? Или ты думаешь, что мы должны простить его, как эта пьеса прощает вшивых япошек?

— Джейсон, пойми, мы все равно ничего не сможем им доказать, если они не разрешат нам провести пикет.

Аннабел поддержали остальные участники пикета — некрасивая полная девушка, которая работала в отделе научной политики муниципалитета Нью-Йорка, розовощекий юноша — игрок баскетбольной команды Фордхэма, дама из Лонг-Айленда на втором месяце беременности и высокий угрюмый парень из Кентукки. Джейсон неохотно уступил им.

Они расхаживали вдоль тротуара перед входом в театр, призывая прохожих бойкотировать этот спектакль. На их плакатах было написано: «Вспомним Пёрл-Харбор», «Почему реабилитированы японцы?», «Наши парни умирали понапрасну?». И люди, проходившие мимо маленькой серьезной процессии, марширующей внутри ограниченного барьерами овального пространства, взглядывали на поднятые высоко вверх плакаты, весело усмехались, а затем смотрели на афишу театра с названием пьесы и именами актеров. Один из них, японец, был широко известной голливудской суперзвездой, еще совсем недавно, в 1948 году, игравший роли пилотов тяжелых бомбардировщиков в фильмах о войне. Но теперь его героем стал водитель грузовика на японской военной базе в Тихом океане. Джейсон не видел эту пьесу, но театральных обозрений хватало с избытком, чтобы представить, о чем она. Пьеса пыталась показать положение японцев, пыталась исследовать «японцев как человеческие существа, которые (так же, как и мы) были вовлечены в страшные страдания чудовищным конфликтом» — как указывал один из серьезнейших театральных критиков Нью-Йорка. Другими словами, пьеса была оправданием народа, целой расы, которая всего пять лет назад была нашим противником — факт, который постановщики пьесы и, видимо, публика тоже (пьеса имела невероятный успех) предпочли уже забыть. Джейсон же ничего не желал забывать, ничего, что угрожало Соединенным Штатам. Пьеса была угрозой нации, потому что внушала людям чувство безопасности, что было весьма опасно. Странно было полагать, что японцы вдруг, за одну ночь, превратились в милых сердечных людей, которые только и хотят, что ухаживать за своими крошечными садиками и рисовать свои прелестные картинки. Верить в это было глупо, опасно, равносильно самоубийству. Если вы забыли, кто был вашим врагом в прошлом, вы на полпути к тому, чтобы забыть, кто ваши нынешние враги. Если вы позволите им смириться с пьесой, которая занимает сочувственную позицию по отношению к тоталитарной и империалистической философии, вы открываете дверь для принятия любой идеологии, пока вы представляете ее идеологией «человеческих существ».

Пока они пикетировали, начался дождь. Этот дождь, идея пьесы, мысль о том, что вот такая пьеса собирает толпы людей, охотно готовых заплатить деньги, чтобы увидеть, сколько средств вложено в пропаганду автомобилей, вероятно субсидируемую проклятым японским правительством, вид ограждений, стесняющих право Джейсона на свободное высказывание своего мнения, в то время как проповеднику жестокости, автору пьесы великодушно предоставлена кафедра, сцена, с которой он сможет обманывать тысячи людей ежедневно, — все это терзало Джейсона. И когда коп сказал:

— Почему бы вам не убраться в свою Москву, раз она так вам нравится? — Джейсон поднял свой плакат и треснул им полицейского по голове.

На мгновение коп остолбенел от неожиданности, а затем среагировал как положено. Он взмахнул дубинкой и ударил ею Джейсона по руке. Джейсон взвыл:

— Ах ты, жирный ирландский фашист, ублюдок проклятый!

И коп ударил его еще раз.

Аннабел схватила Джейсона за руки, пытаясь предотвратить его нападение на полицейского, и тогда остальные участники пикета бросились бежать. Они сбежали, почуяв, что пахнет бунтом против властей, и не желая принимать в этом участия. Полиция арестовала Джейсона за нарушение общественного порядка, а суд снисходительно выпустил его на свободу, так как нарушение общественного порядка — это не преступление, а всего лишь проступок, к тому же это был его первый привод в полицию. Как потом он думал, самое смешное во всем этом было то, что ударивший его полицейский и слушавший дело судья оба были уверены, что он — коммунист. Они допустили, чтобы пьеса с фашистской идеологией шла в театре восемь раз в неделю, и применили свое законное право силы, чтобы подавить любого несогласного с позицией пьесы, и при этом называли его коммунистом! Вот что вызывало горький смех и гнев Джейсона.

Грузовик приближался к остановке у восточного въезда на шоссе S-811, у въезда, которым они воспользовались всего десять минут назад. Гуди снова повернул, на этот раз в противоположную сторону, съехал с автострады на щебенку обочины и затормозил футах в десяти от автострады. К тому моменту как он подошел к кузову, Джейсон уже подготовил к спуску второй барьер. Они установили его точно так же, как и первый, полностью перегородив ответвление S-811 для движения в обе стороны. Гуди снова залез в машину, и они двинулись к ресторану. Здесь Джейсон вылез из кузова и помахал рукой в сторону окон с опущенными жалюзи, за которыми, он знал, находились Джонни и Мак, на которых было возложено слежение за дорогой.

Ничто не шевельнулось.

С вывеской «Закрыто» на входной двери, с опущенными жалюзи ресторан казался запечатанным намертво, словно склеп.

В ту минуту, когда двое мужчин входили в дом, там заплакал ребенок, производя больше шума, чем мог бы наделать сигнал тревоги в ресторане, вызывая полное страха нервное возбуждение, которое нельзя было снять, просто обрезав провода или переставив их. Этот дом был вторым на берегу, сразу за домом Лестера Пэрча. Лестер услышал плач ребенка и, проснувшись, обнаружил приставленное к его голове дуло винтовки. Он не произнес ни слова, только толкнул локтем в бок Адриану, и та подскочила с хриплым проклятием, готовая угостить его хорошим тумаком, когда поняла, что они не одни в своей спальне.

Вооруженным мужчинам, стоящим в ногах кровати, казалось, было лет по тридцать, но одного из них, видимо, старила борода. Адриана ошеломленно и недоверчиво таращилась на них, как будто они приснились этому несчастному идиоту Лестеру и материализовались вон там, в изножий кровати. Она с яростью посмотрела на мужа, молча требуя объяснения.

Лестер только пожал плечами и сказал:

— Это... а ружья-то зачем, ребята?

Тот, что с бородой, очень вежливо сказал:

— Вы должны будете провести весь день в этом доме, мистер Пэрч. Не будете ли вы с женой так любезны, чтобы одеться?

— Весь день... — начал Пэрч и осекся. Он немного подумал и спросил: — А кто же откроет ресторан?

Человек с бородой улыбнулся и сказал:

— Он уже открыт, мистер Пэрч.

За дверью соседнего дома ребенок снова зашелся плачем.

Пит Чамплин, отец ребенка, повернулся на бок, стянув чуть не всю простыню с жены, и сонно пробормотал:

— Рози, ты не хочешь за ним сходить?

— Нет, — сказала Рози, — сам сходи.

— Забудьте об этом, — произнес незнакомый голос, — я уже принес его.

Пит привык ко всякого рода неожиданностям, так как торговал недвижимостью в Маратоне, и каждый день у себя в конторе сталкивался со всякими ненормальными. Самым чудным из них был Фредерик Кэрни, которому Пит сбыл все эти дома на берегу после того, как один из них приобрел для себя за тридцать тысяч, на целых десять тысяч дешевле, чем были проданы остальные пять домов. Он привык ко всяким необычным и таинственным обстоятельствам, связанным с продажей недвижимости, но чтобы в воскресенье услышать чужой мужской голос прямо в дверях своей спальни да еще... который сейчас час-то? Шесть?!

— Ты что-то сказала? — спросил он жену.

— Нет, — ответила Рози.

Возможно, на этом он успокоился бы и снова заснул, тем более что ребенок замолчал, но тот же голос сказал, на этот раз очень громко и явственно:

— У вашего малыша мокрые штанишки, мистер Чамплин, и он намочил мне рубашку. Вы не хотите встать и заняться им?

Пит тут же подскочил и увидел в дверях незнакомого мужчину с перекинутым через плечо Питом-младшим и с винтовкой в другой руке. Рядом с ним стоял еще один мужчина, тоже вооруженный, и смотрел чрезвычайно серьезно.

— Вот что, — сказал второй, — думаю, никому не повредит, если мы все немного расслабимся.

— Кто это, дорогой? — пробормотала Рози за спиной мужа.

Мужчины ворвались в высокие застекленные двери, ведущие с веранды на задней стороне дома в спальню, оба в синих холщовых штанах и голубых рубашках, оба с винтовками, оба по меньшей мере на три дюйма ниже и фунтов на двадцать легче, чем Рик Стерн. Их предупредили, что хозяин этого дома был ростом в шесть футов и четыре дюйма и весил двести двадцать фунтов, хотя и выглядел худощавым. Их также предупредили, чтобы они не рисковали с ним, потому что во время Второй мировой войны он служил в морской пехоте. О нем было известно, что однажды он в одиночку, вооруженный только штыком и двумя ручными гранатами, напал на японский дзот. Он взорвал шестерых вражеских солдат, уничтожил два пулемета и заодно, для ровного счета, мортиру, установленную рядом с дзотом. Людям Джейсона было приказано стрелять без промедления, если Рик Стерн шевельнет холь пальцем. Поэтому они высадили одно из стекол французских дверей, дотянулись до круглой ручки, распахнули их и тут же нацелились на Рика, резко севшего на постели, и на девушку, с распахнутой на груди ночной рубашкой, открывшей было рот, чтобы испустить испуганный крик.

— Я держу девушку, Уилли, — сказал тот, что стоял слева, и навел на нее винтовку.

— А я — парня, Флэк, — ответил Уилли.

Оба застыли на месте без движения, пока девица соображала, нужно ли кричать.

— Давайте, леди, кричите, — сказал Флэк. — Вас никто не услышит.

После чего девушка закрыла рот и натянула простыню на обнаженную грудь.

В этот момент Рик Стерн прыснул от смеха.

Он не смог бы объяснить, почему именно в эту секунду его разобрал такой смех. Разумеется, в такой ситуации, когда два сопляка врываются в вашу спальню, в то время как вы развлекаетесь с леди, не было ничего смешного. Еще меньше комичного было в двух винтовках «спрингфилд», дуло одной из которых оказалось нацеленным на вашу подружку с обнаженной грудью — точнее, она была обнажена секунду назад, — а другой — смотрит в точку, дюйма на три выше вашего собственного пупка. И конечно, ничего забавного не было в затруднительном положении Люси, дочери Уолтера Нельсона, дьякона в церкви на Биг-Пайн-Ки, которому случилось этой ночью оказаться в Майами и который, разумеется, не понял бы, как это его невинный ангел, его прелестная дочурка попала в постель известного на Нижних островах повесы и распутника, даже если этот повеса — герой Второй мировой войны. О нет, конечно, в положении Люси не было ничего забавного. Возможно, тогда причиной внезапного приступа хохота Рика в этот напряженный момент была внешность одного из ворвавшихся, которого его напарник звал Уилли.

Уилли было лет девятнадцать, у него были тощие светлые усики и безумные карие глаза. Он скривил губы в гримасе, которая, по его мнению, очевидно, выражала угрозу, но выглядела просто обиженной. Уже одно это было достаточно смешно само по себе, но выражение его лица, когда он ворвался сюда с веранды, было достойно особого восхищения. Люси подскочила в постели с распахнутой на груди ночной рубашкой, и Уилли так и застыл в дверях, вытаращив глаза и раскрыв рот.

У Люси заняло секунд тридцать на раздумья, кричать или не кричать, во время которых она замерла, сидя на постели с обнаженной грудью, торчащей прямо перед лицом Уилли с отпавшей челюстью. Еще тридцать секунд ушло на речь Флэка насчет ее крика, которого никто не услышит, в течение которых тело Уилли все больше и больше клонилось вперед по направлению к Люси, хотя ногами он словно прирос к полу в дверях. Затем прошло еще, как минимум, десять секунд, пока Люси передумала поднимать визг и прикрыла обнаженную грудь простыней.

Вот тогда Рик и расхохотался, потому что Уилли продолжал таращиться на Люси, как будто желал, чтобы она опустила простыню, а его партнер Флэк, изо всех сил старающийся казаться жестоким и безжалостным, повел на Рика винтовкой и заявил:

— Не пытайтесь сделать ничего такого, Стерн. У нас приказ стрелять на поражение.

— Да ну! — сказал Рик, мельком удивившись, откуда Флэк знает его фамилию, но ни о чем не спросил.

Он уже пытался придумать выход из этого положения, потому что в голове у Рика Стерна обычно все мгновенно анализировалось и оформлялось в виде поставленной задачи. На этот раз задача заключалась в следующем: как разоружить и уделать этих сопляков-панков, ворвавшихся в его спальню, как это сделать, чтобы не причинить вреда нашему райскому цветочку из Биг-Пайн-Ки, благослови ее Господи!

— Хорошо, в чем дело? — спросил он. — Это шутка?

— Это не шутка, Стерн, — сказал Флэк.

Стоя справа от него, Уилли прилип глазами к простыне, которую Люси прижимала к груди.

— Тогда что вы здесь делаете? Не могли бы вы мне сказать?

— Лучше вам встать с кровати, — сказал Флэк. — Мы должны вас связать.

— Зачем?

— Потому что мы должны держать вас здесь до тех пор... — начал Флэк, и вдруг Уилли ткнул его в бок дулом своей винтовки и сказал:

— Заткнись, Флэк.

— В чем дело, Уилли? — спросил Флэк.

— Ничего не говори этому ублюдку, — сказал Уилли.

Рик снова посмотрел на его рот, искривленный в презрительной усмешке под этими дурацкими усиками, и вдруг подумал, не была ли, в конце концов, отчасти реальной их угроза стрелять.

— Держать меня здесь до тех пор, пока — что? — спросил Рик.

— Пока не решим отпустить вас, — сказал Уилли. — Вылезайте из постели. — Он помолчал и добавил: — Девушка тоже.

— Уилли! — с упреком сказал Рик.

— Советую вам слушаться меня, Стерн, — сказал Уилли. — Когда я говорю вам сделать то-то и то-то, делайте, и быстро. Вам понятно?

— Понял вас прекрасно, — сказал Рик. — Девушка останется в постели, пока мы не дадим ей платье. А потом она оденется в ванной.

— Она оденется там, где я скажу.

— Только через мой труп, — сказал Рик.

Уилли усмехнулся и сказал:

— Ты этого добиваешься, Стерн. — И он отдернул затвор винтовки.

— Не смеши меня, — сказал Рик.

— Считаю до трех, — сказал Уилли, устанавливая палец на курок. — Я требую, чтобы вы оба вылезли из кровати и начали одеваться до того, как я сосчитаю до трех, ясно?

— А если нет?

— Если нет, вы — мертвецы, — сказал Уилли. — Раз.

— Побереги дыхание. Я дам девушке платье, и она сможет...

— Оставайся на месте! — заорал Уилли. — Два.

— Я подумал, что ты хочешь, чтобы мы...

— Здесь я приказываю, а не ты! Думаешь, я позволю ей выйти из комнаты?

— Ванная справа в коридоре. Твой приятель может проводить ее и постоять у двери, пока она одевается.

— А если она выбьет окно и убежит?

— В ванной нет окна, — сказал Рик. — Там только наверху вентиляционное отверстие.

— Девушка оденется здесь, — сказал Уилли. Он помолчал и сказал: — Три.

Все замерли.

— Вы вылезаете из постели? Вы, оба?

— Нет, — сказал Рик.

Пуля застала его врасплох, влетев ему в брюшную полость, приподняв его тело и отбросив его на спинку в изголовье кровати. Он почувствовал только молниеносный удар и сразу за тем мучительную острую боль, у него потемнело в глазах, и он стал падать вперед на кровать, неловко сложившись пополам в поясе, натягивая и вырывая из рук Люси простыню тяжестью своего тела. Люси отчаянно цеплялась за простыню, пытаясь закрыть грудь, внезапно простыня стала ярко-алой, и изо рта Люси вырвался резкий пронзительный крик.

— Вы убили его! — кричала она. — Вы убили его, вы его убили!

А потом, забыв о своей обнаженной груди, она плашмя бросилась на спину Рика, пытаясь не дать ему упасть, в то время как из него вместе с кровью, обильно пропитывающей матрац, вытекала сама жизнь.

Стоя в дверях, Уилли молча наблюдал за ней в течение нескольких секунд, чувствуя, как бешено колотится у него в груди сердце, потом повернулся к Флэку и сказал:

— Приведи Джейсона.

Глава 3

Доктора Герберта Танненбаума и его жены Рэчел в их спальне не оказалось; вместо них там спала другая пара. Эти двое оказались намного моложе, чем согласно сведениям были супруги Танненбаум. Женщина выглядела лет на двадцать пять — двадцать шесть, а мужчина на несколько лет старше. Но куда, к черту, подевались Танненбаум и его жена?

Вирджил Купер принял эту неожиданность спокойно. После того, что ему пришлось пережить во время первой атаки монгольской конницы в Корее, его уже ничто не могло вывести из равновесия. Он только жестом приказал Леонарду Кроу-ли держать спящую парочку под прицелом, пока сам обыщет дом. Он вышел в коридор и направился к другой спальне, и здесь его ожидал второй сюрприз, и этот второй сюрприз был доктор Танненбаум собственной персоной, выходящий из ванной, расположенной в конце коридора, и завязывающий тесемку своих пижамных брюк. Танненбаум был шестидесятивосьмилетний старик, высокий и худощавый, с загорелыми руками и лицом с высоким лбом, начинающим лысеть, обрамленным белоснежными сединами, спускающимися на затылок и пучками торчащими из-за ушей. Он был специалистом-ортопедом в больнице Монтефиор в Бронксе до своего ухода на пенсию год назад, когда он и переехал в Охо-Пуэртос. Сейчас он шел по коридору, завязывая тесемку, абсолютно не замечая Купа, застывшего в противоположном конце коридора с опущенной рукой, в которой был зажат кольт 45-го калибра, и дожидающегося, когда Танненбаум его обнаружит.

Танненбаум почувствовал присутствие Купа прежде, чем увидел его. Он замедлил шаги и сначала поднял глаза и только потом голову, поэтому первое, что он увидел, было оружие в руке Купа. Он замер на месте, медленно перевел взгляд на Купа, задержав его на тонких, растянутых в полуулыбке губах, затем выше, к глазам, светлым и слегка усмешливым. Танненбаум облизнул пересохшие губы. Как будто опасаясь разбудить домашних, он прошептал:

— Кто вы? Что вам надо?

— Кто там спит в спальне? — в ответ шепотом спросил Куп.

— Мой сын со своей женой. Что вы хотите? Что вам здесь понадобилось?

— Одевайтесь, доктор Танненбаум, — прошептал Куп, а затем крикнул через плечо: — Эй, Леонард, разбуди их.

В первой спальне Леонард Кроули навел свой «Спрингфилд» на кровать и наблюдал за пробуждением ничего не понимающей молодой пары.

Марвин Танненбаум сел в постели и уставился на явление, которое представлял собой вооруженный незнакомец. Он услышал рядом с собой сдавленный вздох Сельмы, пока сам ощупью шарил по ночному столику в поисках очков. Надев их, он поморгал, глядя на того, откашлялся и сказал:

— Что за чертовщина?

— Оденьтесь, мистер, — сказал Леонард.

— Кто вы? — спросил Марвин.

— Одевайтесь, — сказал Леонард.

Он оглядел комнату, подхватил с кресла голубое платье и бросил его Сельме со словами:

— Вот, леди, можете накинуть его.

— Спасибо, — сказала Сельма.

— Папа! — вдруг крикнул Марвин. — Папа, с тобой все в порядке?

— С ним все нормально, — ответил из коридора Куп. — Соблюдайте спокойствие и делайте, что вам сказано, тогда никто не пострадает.

Марвин выбрался из кровати и прямо в пижаме прошел мимо Леонарда к дверям спальни. Он был футов пяти ростом, но почему-то, несмотря на высокий рост, производил впечатление приземистого и плотного человека, вероятно, по причине непропорционально коротких ног по отношению к туловищу и рукам. У него были черные волосы и карие глаза и удивительно чувственный рот на смуглом грустном лице. Очки в темной оправе придавали ему сходство со школьным учителем, что противоречило тяжеловесной мощи его тела; казалось, будто обезьянка схватила очки своего дрессировщика и водрузила их на свой широкий плоский нос. Он без боязни выглянул в коридор, еще немного сонный, как человек, внезапно проснувшийся и теперь пытающийся понять причину своего пробуждения. Куп повернулся к нему.

— Что вообще происходит? — спокойно спросил Марвин.

— Мы забираем вас на пристань, — так же спокойно сообщил ему Куп.

— Зачем?

— Нам нужен этот дом, — сказал Куп.

— Зачем?

— Чтобы наблюдать за этим концом дороги.

— А зачем за ним наблюдать?

— Чтобы увидеть любого, кто может по ней приехать сюда, — сказал Куп и улыбнулся. — Вы не хотите одеться?

— Я не понимаю, — сказал Марвин.

— А вам и не нужно ничего понимать. Возвращайтесь к себе и подержите одеяло, пока ваша жена будет одеваться. — Куп посмотрел на свои часы: — Я хочу выйти отсюда с вами через пять минут.

Марвин кивнул, вздохнул и вернулся в спальню.

— Что все это значит? — спросил он Леонарда.

— Разве вы не слышали, мистер, что он вам сказал? Нам нужно выйти отсюда через пять минут, так что поторопитесь, хорошо?

— Да, но в чем дело-то? — спросил Марвин.

— Поскорее оденьтесь, — сказал Леонард, и Марвин пожал плечами.

Он подошел к кровати, на которой сидела Сельма в целомудренно застегнутой до самого воротничка розовой ситцевой сорочке. Какого черта она не купит себе нейлоновую рубашку, мелькнула в голове Марвина раздраженная мысль, уверенного в том, что их носят все женщины, кроме его жены.

— Нам лучше сделать, как они говорят, — сказал ей Марвин.

Он взял сложенное в ногах кровати одеяло и растянул его перед женой. Сельма спустилась с кровати, кивком поблагодарив его, стянула через голову ночную рубашку и, схватив со стула рядом с кроватью белье, стала торопливо одеваться.

Стоя у двери, Леонард Кроули, которому было тридцать пять лет и чье образование не выходило за рамки двенадцатой ступени средней школы, смотрел на напряженную спину и растопыренные руки Марвина, видел бледное и невыразительное лицо Сельмы, мелькнувшее над верхним краем одеяла, когда она натягивала на себя платье, и сразу почувствовал нечто, ускользнувшее от более старшего и мудрого доктора Танненбаума в тот момент, когда вчера его дети приехали к нему в гости.

Леонард Кроули, держа в руке винтовку, занятый гораздо более важными мыслями, сразу и инстинктивно понял, что между этими молодыми людьми не все в порядке.

— В двух домах у нас вообще не будет никаких проблем, — сказал Куп.

Он сказал это Джейсону сразу после того, как в первый раз разведал обстановку в Охо-Пуэртос и сделал предварительный доклад.

— Один из них — это второй дом на берегу, дом Чамплина, вот здесь, — он указал место на увеличенной карте островка, — а второй — шестой дом, как раз перед Танненбаумами.

Куп помолчал, для большего эффекта выдерживая паузу, как часто делал в Корее, когда стоял, окруженный парнями своего возраста, у которых коченели от холода пальцы ног, но они все равно держали руки по швам и смотрели на своего сержанта в ожидании ответов, которых у него не было.

Он взглянул на Джейсона, усмехнулся и сказал:

— У нас там не будет хлопот, потому что в обоих домах есть дети.

Дети в доме Хэннингэна обе были девочками, шести и восьми лет соответственно; одетые в пижамы, они играли в шашки на полу гостиной, когда туда с веранды вошли двое незнакомых мужчин. Они смотрели на мужчин с любопытством и только немного испугались, когда мужчины подняли их и на руках понесли в спальню, где их родители еще спали. Мужчины опустили девочек на пол у изножия кровати, и один из них подошел и потряс Джека Хэннингэна за плечо, и когда тот проснулся, человек сказал:

— Вот ваши дети, мистер Хэннингэн. Надеемся, у нас с вами не будет проблем.

Проблем в самом деле не было.

Джейсон посмотрел сначала на Уилли, стоящего напротив кровати с опущенной вниз дулом винтовкой. Затем повернулся к кровати, где лежал Стерн, неловко согнувшись в поясе, намокшая в крови простыня прилипла к его животу и бедрам. Полуобнаженная девушка, вся в крови, рыдала, склонившись к плечу Стерна, не замечая вошедшего Джейсона, очевидно вообще ничего не замечая, кроме парня, истекающего кровью.

— Что здесь произошло? — спросил Джейсон.

Он не повысил голоса, и ничто в его поведении не говорило о том, что он рассержен. Он спокойно смотрел на Уилли, изучая его внимательно и заинтересованно.

Уилли пригладил свои редкие светлые усики свободной рукой, взглянул сначала на пол, затем на потолок и наконец сказал:

— Он не сделал того, что я требовал, Джейз.

— Ну-ка, давай расскажи мне все по порядку, хорошо? — сказал Джейсон и спокойно, ободряюще улыбнулся.

Стоящий рядом Флэк кивнул, одобрительно оценивая способ, которым Джейсон вел дело, — не раздражаясь, а, наоборот, спокойно и миролюбиво.

— Ты сказал, чтобы мы не рисковали с этим типом, Джейз, — сказал Уилли. — Поэтому я предупредил его, что он должен делать то, что я приказываю, а когда он этого не сделал, я выстрелил в него. — Уилли пожал плечами: — Вот и все.

— И что же ты ему приказал сделать? — спокойно спросил Джейсон.

— Только одеться, — сказал Уилли и снова равнодушно пожал плечами.

— Гм-м... А за что же попало девушке?

— Девушке?

— Да.

— Вот тебе раз! Да ее я вовсе не трогал, — сказал Уилли и снова погладил свои тщедушные усики.

— Дай ей что-нибудь накинуть на себя, — сказал Джейсон и тут же быстро добавил: — Не ты, Уилли.

Уилли остановился и пожал плечами. Флэк подобрал с пола белую рубашку Стерна. Он поднес ее к кровати и протянул девушке.

— Мисс? — позвал он.

Она ничего не ответила. Рыдая, она прижималась запачканным в крови лицом к спине Стерна.

— Мисс, не хотите ли это надеть? — спросил Флэк.

— Возьмите рубашку, — неожиданно и резко сказал Джейсон, и девушка на мгновение подняла глаза и встретилась с глазами Джейсона, а затем медленно села и приняла от Флэка рубашку. Ей нечего было больше прятать, не было ничего, что бы они не видели. Она медленно надела рубашку, запахнулась в нее, не застегивая пуговиц и сложив руки на груди. Она снова посмотрела на Джейсона, затем еще раз шмыгнула носом и вытерла его свисающим рукавом рубашки.

— Как вас зовут? — спросил Джейсон.

— Люси.

— А фамилия?

Девушка не ответила. Джейсон подошел к кровати и приподнял руку Стерна. Он пощупал пульс и, обернувшись к Уилли, сказал:

— Ты, мясник проклятый! Он еще жив.

— Я думал, он умер, — сказал Уилли.

— Он не умер.

— Я был уверен, что он умер, — снова сказал Уилли.

— Нет, не умер, — сказал Джейсон, продолжая смотреть на Стерна и держа его руку.

— А здесь где-нибудь есть врач, Джейсон? — сказал Флэк.

— Да.

— Зачем тебе понадобился врач? — спросил Уилли.

— Так парень же умирает, — сказал Флэк.

— Да, но наш план...

— Заткнись, — сказал Джейсон. Девушка подняла на него взгляд.

— Вы... вы пошлете для него за доктором? — спросила она.

— Да, — сказал он.

Он снова посмотрел на Стерна и вдруг нахмурился. Молча он подержал руку Стерна еще несколько секунд, которые показались всем остальным вечностью. Наконец он опустил ее.

— Нам больше не нужен врач, — сказал он, и девушка заплакала.

Саманту Уотс разбудил в половине шестого стук работающего мотора. Она подумала, что Люк переводит лодки в Пасайеро-Чэннел и что ей нужно бы спуститься на пристань и помочь ему, но продолжала лежать, окончательно проснувшись и не желая вставать. Один из сиамских котят близнецов вспрыгнул на кровать. Несмотря на то что в комнате было еще темно, она безошибочно определила, что это Фанг, а не Фонг. Она поняла это по более гортанному мурлыканью и по жесткому ощущению его язычка на своей кисти, совершенно не похожему на прикосновения язычка Фонга. Она шутливо шлепнула котенка и воскликнула:

— О черт, мне тоже пора вставать!

Но все равно пронежилась еще минут десять. Глаза ее постепенно привыкли к предрассветному сумраку. Она подумала, где могут быть остальные кошки, которых у нее было десять штук.

В пять сорок она наконец встала, сбросила пижаму и мельком взглянула на свое загорелое гибкое тело в высокое зеркало, вделанное в дверцу стенного шкафа. Она быстро натянула трусики и бюстгальтер, затем узкие хлопчатобумажные рейтузы, легкие брюки и старый серый свитер. Взяла со столика расческу, сунула ее в задний карман брюк, губную помаду и ключи от дома, которые спрятала в карман справа. Все время она сознавала, что должна поскорее идти на пристань и помочь Люку с лодками. Ее дом был четвертым в ряду домов, вытянувшихся в одну линию вдоль берега, между домом Рика Стерна — она обратила внимание, что у него занавешены все окна, значит, накануне он подцепил девушку в Маратоне, — и жилищем мистера Амбросини, который до выхода на пенсию занимался продажей тракторов в Де-Муане. Это был симпатичный низенький человечек лет семидесяти, если не больше. В окнах мистера Амбросини занавески никогда не опускались, но, расхаживая сегодня по дому и поглядывая в окно, она его не заметила.

К тому времени, как она выпила чашку кофе и через веранду вышла на задний двор, все ее мысли о помощи Люку улетучились. До рассвета оставалось минут десять, и она внимательно осмотрела безграничную гладь Атлантического океана, потом медленно повернулась и оглядела дом Амбросини на западе и дом Танненбаумов, затем также неторопливо перевела взгляд на высокий серый дом Уэстерфилда, что громоздился по другую сторону шоссе на своем фундаменте из твердых пород древесины. Пока она смотрела на него, наверху в спальне зажегся свет. Она удивилась этому, потому что не знала, что Уэстерфилды уже здесь: обычно они приезжали сюда только после Рождества. Что ж, может, дом сдавался, надо будет спросить у Люка, когда она встретится с ним. Если он вышел возиться со своими лодками, то, конечно, тоже заметил этот свет. Она повернулась лицом на восток, в сторону Байя-Хонда, увидела, что небо стало светлеть, и подумала: какого черта Люк перегоняет лодки в бухту. Конечно, она слышала накануне вечером ураганное предостережение, но небо вовсе не выглядело тревожным.

Она подумала, как было бы здорово оказаться сейчас в море, и затем — потому что ей был тридцать один год, а она с самого раннего детства мгновенно воплощала каждую мысль в действие — она быстро прошла к пристани и спрыгнула в свою лодку. Она отвязала канат от носа лодки, запустила мотор и освободила от линя корму. Затем повернула лодку носом в море и двинулась вперед. По мере удаления от берега дно быстро понижалось, с трех футов до восьми, а дальше, на расстоянии полумили, даже до тринадцати. За прибрежной полосой глубина резко увеличивалась, образуя Хок-Чэннел, где она уже составляла сорок футов и больше, вполне достаточно, чтобы здесь мог безопасно пройти океанский лайнер глубокой осадки. Не доходя до пролива, она изменила направление движения лодки, прошла на юг миль семь, а потом выключила мотор и предоставила лодке двигаться по воле волн. Она прикинула, что глубина воды под ней приблизительно футов двадцать пять — тридцать.

Сэм посмотрела на часы и увидела, что уже без пяти семь. Она встала на ноги в маленькой лодке, запрокинула руки за голову и одной рукой пробежала по своим светлым, коротко остриженным волосам. Затем, улыбаясь без особой причины, а просто от того, что начинался еще один прекрасный день, она запустила мотор и весело двинулась в обратный путь к острову.

Несколько листов бумаги, схваченных скрепкой и прикрепленных к дощечке, лежали на столе Люка рядом с телефоном, и ему была хорошо видна таблица, начерченная на верхнем листе. Люк сидел за своим столом, а Бенни устроился на краю стола и не отрывал взгляда от телефона. В другом конце тесного помещения конторы лодочной пристани второй человек в синем дунгари лениво целился из своей винтовки в грудь Люку.

Таблица была напечатана типографским способом.

Пристань

2-8108

2-8985

Ресторан

2-8369

Колмор

2-8217

Пэрч

2-8670

Чамплин

2-8989

Стерн

2-8406

Уотс

2-8826

Амбросини

2-8348

Хэннигэн

2-8105

Танненбаум

2-8572

Поглядывая на таблицу, Люк вдруг сообразил, что номера под каждым именем были последними пятью цифрами телефонных номеров в Охо-Пуэртос. Его собственный номер был 872-8108, вторым в его клеточке был номер телефона в будке, установленной снаружи у конторы. Телефон Бобби Колмора — 872-8217, а телефон Сэм, который он знал наизусть, — 872-8826. Он взглянул вверх на часы, висящие на стене конторы напротив его стола. Они показывали без пяти семь.

— Все понял, Костигэн? — спросил Бенни.

— Нет, не понял, — сказал Люк.

— Ну, потерпи. Может, еще до тебя дойдет.

— Слушайте, — сказал Люк, — если вы думаете, что в сейфе есть деньги, то это не так. Я отнес их в банк днем в пятницу.

— Это правда? — спросил Бенни.

— Да, — ответил Люк.

— Ай-ай-ай, — сказал Бенни, и у Люка появилась уверенность, что тот все время знал, что сейф пуст. Он услышал доносившиеся снаружи голоса, а потом скрип открывающейся двери. Через мгновение распахнулась внутренняя дверь конторы, и в комнату вошел высокий человек в военной форме с открытой бутылкой кока-колы, которую наверняка приобрел в автомате у конторы. Войдя в помещение, он кинул взгляд на Люка и широко ему улыбнулся, после чего поднес бутылку ко рту, сделал жадный глоток и, подойдя к столу, с шумом поставил бутылку на стол прямо против Люка, не выпуская ее из руки и все время улыбаясь. Затем он сказал, очень вежливо, все с той же улыбкой на губах:

— Доброе утро, мистер Костигэн.

Люк смотрел на него и ничего не говорил. Голубые глаза человека были спокойными, твердым взглядом он изучал лицо Люка, на губах его продолжала играть улыбка, а рука плотно сжимала узкое горлышко бутылки. В этом жесте напряженно вытянутой руки и в плотно сжатых вокруг горлышка бутылки пальцах определенно читался какой-то вызов. Люк не постигал, что могло быть его причиной, но вызов присутствовал, это было так же ясно, как если бы к его ногам бросили перчатку.

— Я сказал, доброе утро, мистер Костигэн, — сказал человек.

— Кто вы такой? — спросил Люк.

— Ну, знаете ли, это довольно дерзко с вашей стороны! — сказал человек и обернулся к белобрысому парню, вошедшему за ним. — Разве это не дерзость, Уилли?

— Еще какая! — сказал Уилли и потрогал свои тощие светлые усики.

— Я поздоровался с человеком, а он в ответ спрашивает, кто я такой. У вас не очень вежливые манеры, мистер Костигэн. — Он улыбнулся Люку и вдруг убрал руку с бутылки. — Меня зовут Джейсон Тренч.

— Что вам здесь нужно, мистер Тренч? — спросил Люк.

Джейсон улыбнулся, и тут зазвонил телефон. Он двинулся к аппарату и сказал:

— Если это вас, мистер Костигэн, я просто скажу, что вы вышли в море, вы ведь не против? — Он поднял трубку. — Пристань Костигэна, — сказал он. — Привет, Джонни, как дела? Да, мы все здесь устроились. Ты нас видел, когда мы вешали на дверь вывеску «Закрыто»? — Джейсон засмеялся и положил трубку. Он повернулся к Бенни и быстро сказал: — Это был Джонни из ресторана. Он закрепился там, можешь отметить.

Бенни вынул из нагрудного кармана рубашки карандаш и в колонке с цифрой «700» в свободной клеточке напротив ресторана и его номера телефона поставил маленький крестик. Люк взглянул на часы. Было ровно семь. Значит, следующий звонок должен прозвонить из дома Бобби Колмора, подумал он, и произойдет это в семь ноль пять.

— Гуди в телефонной будке у конторы? — спросил Бенни.

— Точно, — сказал Джейсон, и в конторе наступило молчание.

Ровно в семь ноль пять по настенным часам, как и ожидал Люк, снова раздался телефонный звонок.

— Привет, Гарри, — сказал Джейсон. — Как делишки? Ну что ж, просто замечательно. Запри там все и тащи его сюда. Хорошо, — сказал он и положил трубку. — Магазин инструментов, — сказал он Бенни. — Сделано. Они приведут сюда этого пьянчужку.

Пьянчужка — это, конечно, Бобби, и по какой-то причине они собираются привести его сюда, на пристань. Люк наблюдал, как Бенни ставил аккуратный крестик в клеточке пересечения колонки «705» и линейки с именем Бобби. Следовательно, звонки будут раздаваться в конторе с пятиминутным интервалом и будут содержать донесения людей Джейсона, разбредшихся по городку. Последняя колонка в таблице была под цифрой «755», что, как теперь понимал Люк, означало без пяти восемь. Можно ли было сделать вывод, что к этому времени донесения перестанут поступать? Затем он заметил, что эта таблица была только верхней страницей в пачке бумаги, прикрепленной к дощечке. Вероятно, следующая страница начинается с колонки «800» и заканчивается колонкой «855», и так дальше, на остальных страницах размещаются таблицы с указанием всего того времени, сколько эти люди намерены оставаться в Охо-Пуэртос.

Он внимательно вслушивался в последующие донесения, пытаясь установить некий смысл происходящего. Каждый звонок Джейсон воспринимал с приподнятым настроением, коротко разговаривал со своими людьми, отдавая им приказы, а затем непременно сообщал Бенни, где следует проставить очередную отметку. Последовательность проставленных крестиков казалась абсолютно четкой, сбегая вниз таблицы по диагонали, звонки шли по порядку из ресторана, из магазина инструментов, из дома Пэрча, а затем — из дома Чамплина. Когда Джейсон повесил трубку после разговора с домом Чамплина, он велел Бенни отметить и дом Стерна, потому что точно знал, что он занят. Из этого Люк заключил, что Джейсон пришел в контору прямо от Стерна.

Следующей в списке была Саманта.

У Люка вдруг вспотели ладони.

Впервые это с ним случилось в тот уже далекий день, когда баржи с солдатами приближались к высадке в Омаха-Бич. Он снова и снова твердил себе: «Не бойся, не бойся», но руки у него вспотели, и затем он вдруг обнаружил, что уже мчится по влажному песчаному берегу под дождем пулеметных очередей, вспарывающих песок. Он хотел повернуть и снова вбежать в воду, но за ним лежали мертвые и умирающие, поэтому он бросился плашмя на песок и начал ползти, прислушиваясь к обрывочным вскрикам и стонам вокруг себя, к вою прибоя и к злобному рычанию пулеметного огня. Никто никогда не говорил о звуках войны, никто им не рассказывал, какими ужасными могут быть стоны людей, умирающих в тяжких страданиях. Именно тогда вражеская пуля достала его.

Он лежал, всем телом вжимаясь в песок, поэтому сразу и не понял, что произошло, когда пуля врезалась ему в икру ноги, он только почувствовал острую жгучую боль и тогда оглянулся и увидел, что из его ноги течет кровь, чуть выше голенища его высокого солдатского ботинка. Ну вот, подумал он тогда, вот все и кончилось, теперь получу «Пурпурное сердце» и вернусь домой. Затем солдату, корчившемуся от страха не более чем в футе от него, пуля угодила прямо в рот, она раздробила ему зубы и разнесла заднюю часть черепа и шлема. Люк не почувствовал ни вины, ни облегчения. Он не просил пули, впившейся ему в ногу, и не испытал радости от того, что был убит человек, лежащий рядом с ним. Позже ему столько раз приходилось слышать повторяемое на все лады признание прошедших войну солдат, что он чуть было не уверовал в то, что, возможно, и его охватила радость, когда смертельная пуля угодила не в него, а в соседа. Но в тот момент он только вздрогнул, когда на его собственные руки брызнула кровь из разбитого лица солдата.

Лежа на том чужом берегу и с ужасом глядя на свои руки, обагренные кровью сраженного рядом незнакомого солдата, он испытал такое потрясение, что заплакал, как ребенок.

В 1960 году его дух снова подвергся тяжелому испытанию: тогда он едва удержался, чтобы не рухнуть в безумном отчаянии на жалкие остатки уничтоженной ураганом его лодочной пристани в Исламорада. Ему было уже тридцать шесть лет, слишком серьезный возраст, чтобы заплакать, ведь он уже не был тем юнцом, который дрожал от страха, вжимаясь в далекий берег во Франции. Он молча смотрел на обломки своей пристани, разнесенной мощным ураганом Донна, который не пощадил даже пилинги. Он сорвал огромный плакат с надписью «Добро пожаловать на пристань Костигэна», который Люк установил на высоком столбе лицом к океану; он схватил своими жадными щупальцами строение конторы, сломав его, как хрупкую детскую игрушку. Ненасытный и неутомимый, ураган уничтожил три небольших домика, построенных Люком для отдыха своих клиентов. Хорошо еще, что он решил перевести их лодки на северо-восток к Уиндли-Ки и выше по течению Снейк-Крик, когда услышал штормовое предупреждение. По крайней мере, эти лодки были спасены.

Он знал, что страховка покроет только жалкую часть понесенного ущерба.

Впервые после 1944 года его переполняло бурное негодование против несправедливости судьбы, он задыхался от жалости к себе, граничащей с яростью. В первый раз с тех пор, как его ранили, он был близок к тому, чтобы воспринимать себя как калеку, который никогда не сможет оправиться от катастрофы, черт их побери, провались они ко всем чертям!

Он тупо смотрел на плавающие на поверхности воды обломки.

Я могу продать подъемную стрелу, подумал он, получу за нее тысяч тридцать пять, меньше, чем заплатил, но по крайней мере я смогу уладить дела с банком.

Когда в 1961 году Люк Костигэн открыл для себя Охо-Пуэртос, тот представлял собой деревушку из семи домиков, выстроившихся в ряд на берегу островка, и еще одного более солидного дома на северной стороне. В дополнение к этому деревушка располагала ресторанчиком, принадлежавшим одному из ее постоянных жителей по имени Лестер Пэрч. Люк сразу решил, что это местечко очень подойдет для пристани. Море сразу за Спэниш-Харбор кишело сардинами и тунцом, королевской макрелью и пеламидой. Севернее, в сторону пролива у Байя-Хонда и среди тысяч крошечных островков, усеивающих залив Флорида, водились тарпуны и золотая макрель, марлины, горбыли и форель. В Гольфстриме вы могли поймать голубую макрель, желтую умбрицу, тунца Аллисона или дельфина. Люк знал, что рыбы здесь великое множество, он только не был уверен, сумеет ли убедить кого-нибудь оставить свою лодку на маленькой пристани на практически изолированном островке. Но надеялся, что сможет. Он попросил у банка новый кредит, и банк его предоставил.

В новой пристани не было ничего особенного, и тем не менее начало было положено. Он смог соорудить только тридцать пять стапелей и один небольшой подъемник, помещения для отдыха клиентов еще не было. На краю пирса были установлены три насоса системы «Эссо» (два для бензина и один для дизельного топлива) и вывеска, аналогичная той, что красовалась над его пристанью в Исламорада: «Добро пожаловать на пристань Костигэна». Он предлагал услуги по заправке топливом и постановке лодок в док, а кроме того, здесь можно было купить или арендовать обычный набор оборудования и предметов, предлагаемых каждой пристанью: фонари, флажки, болты, помпы, сирены и разное в этом роде, все это он держал в небольшом сарае за конторой. С ним рядом был еще один сарай, где он предполагал хранить паруса и батареи для лодок своих клиентов, устроил мужской и женский туалеты, автомат по продаже кока-колы рядом с конторой и большой длинный сарай с высоченными дверями, где он мог ремонтировать лодки. Вот и все. Он наблюдал, как растет на берегу его детище, и сердце его наполнялось гордостью и уверенностью, что больше он никогда не позволит этой проклятой жизни сбить его с ног и превратить в жалкого калеку, которым он не был и не собирался быть.

Саманта появилась у него в конторе на той неделе, когда открылась его новая пристань. Работы по ее сооружению длились почти полгода, но Люк никогда прежде не видел Саманту и очень удивился, когда она сказала ему, что живет здесь, в четвертом доме, как раз между Стерном и Амбросини.

— Я унаследовала этот дом, — сказала она, — от матери, которая недавно умерла. — Она помолчала. — Вам здесь нравится?

— Да, — сказал он, — очень.

— И мне тоже. — Снова пауза. — У меня десять кошек, — сказала она. — Мне нужно кормить их два раза в день. Сейчас я сижу на мели, денег совсем нет. — Она еще раз запнулась. — Мне нужна работа.

— В данный момент я никого не могу нанять, — сказал Люк.

— Я не ожидаю, чтобы вы мне сразу много платили.

— Я вообще ничего не могу вам платить.

— Хорошо, — сказала она. — Понятно.

— Слушайте, мисс...

— Уотс, — представилась она, — Сэм, вернее, Саманта.

— Понимаете, мне просто не нужна помощь.

— Если у вас появятся клиенты, она вам понадобится.

— Пока что я не заполучил ни одной лодки.

— Вы их получите, но тогда будет слишком поздно налаживать конторскую работу.

— А что вам известно об этой работе?

— Я работала в финансовой компании в Сент-Пите до того, как умерла моя мать. — Она помолчала. — Я знаю, как организовать контору. А кроме того, я знакома с большинством капитанов в округе. Когда вы развернетесь, вам понадобится сдавать лодки напрокат для рыболовных команд.

— Может быть, но...

— Испытайте меня.

Она начала работать в ближайший понедельник, отвечала на письма и телефонные звонки, занималась рекламой, уговаривала клиентов, поддерживала связи с хозяевами лодок, разговаривала с продавцами. Она понимала толк в лодках. Она говорила о них со знанием дела и со страстью. Она надоедала, изводила и обхаживала всех капитанов в округе, пока не добилась, наконец, того, что человек десять из них согласились подыскивать Люку компании рыболовов, звоня ему первому, минуя пристани на более крупных островах. Она разговаривала с рыбаками, выведывая, где лучше клюет рыба, и передавая эту информацию клиентам Люка. Она была скупа на трату денег, постоянно спорила с продавцами, выторговывая скидки на парусину, лак для покраски или глыбу льда. Привлекательная, но не красавица, она не отпугивала жен капитанов. Напротив, они любили останавливаться около конторы, чтобы поболтать с ней о магазинах в Ки-Уэст или Майами или просто выпить с ней стакан чаю со льдом, подальше от лодки, провонявшей рыбой. Она много работала в начале их бизнеса, но больше того, ей удалось установить тон спокойной деловитости, который окрашивал все их дела и не в последней степени обеспечивал им успех.

Принимать Саманту на ее собственных условиях оказалось, конечно, проще, чем попытаться узнать ее как женщину сложную, каковой она являлась. Она управляла пристанью у Люка и делала это легко и толково. Он никогда не расспрашивал ее о себе. Их отношения были приятными и деловыми. В феврале 1962 года, спустя каких-нибудь пять месяцев после того, как Сэм начала у него работать, он оказался вовлеченным в новые отношения с ней, которых не ожидал и не желал.

В тот вечер около девяти часов в конторе появилась последняя группа рыболовов и заплатила Люку за прокат лодок. Он уладил все расчеты с капитаном — одноглазым человеком, жившим на Рэмроде и чудесным образом избежавшим прозвища Пучеглазый, а потом, так как было уже поздно, а они с Самантой страшно устали за этот длинный день, он предложил ей немного выпить перед уходом. Он почувствовал легкое сожаление сразу же, как только эти слова сорвались у него с языка, как будто этот прорыв в их деловом партнерстве неизбежно приведет к осложнениям.

— Пожалуй, стаканчик я бы выпила, — сказала Саманта и посмотрела на него долгим томительным взглядом, точно с таким же выражением на лице, как в тот день, когда обратилась к нему за работой и сказала, что вынуждена кормить десять кошек.

В ту ночь они много пили и много разговаривали. Они болтали в маленькой конторе пристани, Люк удобно задрал ноги на стол, а Сэм устроилась напротив в потертом кожаном кресле, которое выжило после разрушительного хаоса в Исламорада. Она говорила спокойно и легко, казалось, она все так делала, и он слушал ее с растущим интересом, время от времени наполняя стаканы, внимательно вглядываясь в нее. Она вышла замуж, когда ей было восемнадцать, рассказывала она, за человека, который держал морской аквариум как раз под Сан-Питом, где она родилась и провела большую часть своей жизни до того, как ее мать приобрела дом здесь, в Охо-Пуэртос. Он был очень приятным человеком, ее муж, который был старше ее; казалось, ее всегда тянуло к более старшим мужчинам. Она думала, это потому, что ее отец умер, когда ей было семнадцать, — «Электра» и весь этот джаз, понимаете? Она взглянула на Люка и устало улыбнулась, затем отпила глоток виски и запрокинула голову на спинку кресла; ее выгоревшие на солнце золотисто-светлые волосы красиво выделялись на черной коже кресла. Она так и не поняла, хорошая ли это вещь — замужество, сказала Сэм. Ей оно казалось хорошим, но это потому, что она очень любила мужа, у него были усы, такие очень черные красивые усы с загибающимися вверх кончиками, он очень гордился своими усами.

Он бросил ее, когда ей было двадцать два года. Там была труппа балета на воде — знаете, пловчихи, — и он сказал, что влюбился в одну из девиц этой труппы. Однажды Сэм видела ее, она была очень красивой девушкой со стройными сильными ногами пловчихи. Муж продал дело одному приезжему из Техаса и уехал с пловчихой через неделю после оформления развода с Сэм. С тех пор она никогда его не видела. Как-то до нее дошел слух, что он выступает в каком-то шоу на ярмарке в Сиэтле, но она не очень-то этому поверила.

Он ушел от нее пять лет назад, и она жила со своей матерью, пока через три года она не умерла от рака. Так что вот она — разведенная женщина с собственным домом, — она снова взглянула на Люка и бледно улыбнулась, — живущая в нем с десятью кошками, можете их пересчитать.

Она отпила еще один глоток, и льдинки зазвенели в ее стакане.

Не глядя на него, она сказала:

— Я очень одинока, Люк. Я чертовски, дьявольски одинока, — и заплакала.

Они занимались любовью в его комнате, примыкающей к конторе. Он помнил все, что они делали, помнил вкус ее губ, шелковистость ее волос и тихий звук ее плача.

Он также помнил, как сказал ей, что любит ее...

Затренькал звонок телефона.

На часах было семь двадцать пять.

Джейсон взял трубку.

— Пристань Костигэна, — сказал он и помолчал, слушая. — Это Джейсон.

Сидящий за столом Люк затаил дыхание. С ней все в порядке, говорил он себе, не беспокойся за нее, с ней все в порядке. Почему-то он не мог отвести взгляда от коричневых башмаков Джейсона, зашнурованных крест-накрест коричневыми шнурками, от его светло-коричневых носков. С ней все нормально, напряженно думал он.

— Что? Что ты имеешь в виду? — спросил Джейсон.

В течение следующих бесконечных секунд Люку казалось, что он скользит в черную бездонную пропасть.

— Я спрашиваю, что ты имеешь в виду, ты что, не понимаешь меня? — сказал Джейсон. — Сай, прекрати говорить глупости. — Он помолчал. — Давай начнем сначала, ладно? Ты вошел в ее спальню? Прекрасно. Видно, что на постели спали? Хорошо. Значит, ночью она была там, верно? Правильно. Вы с Чаком осмотрели весь дом? Осмотрели, молодцы. Но ее там нет. Понятно. А ее лодку вы у берега видели?

Джейсон ждал ответа. Наблюдая за ним, Люк внезапно почувствовал облегчение. Вполне возможно, что Саманта...

— Сай, я спрашиваю, была ее лодка у пристани? — повторил Джейсон. — Что? Ты — что?

Люку показалось, что сейчас Джейсон оторвет аппарат от провода и со всей силой швырнет его в стену. Он побелел, пальцы намертво вцепились в трубку, и он буквально дрожал от физического усилия овладеть собой. Очень тихо, словно принуждая себя быть спокойным, как будто он мог разорваться на тысячу кусков, если не будет говорить тихо, он сказал:

— Хорошо, Сай, что, если тебе снова выйти из дома и еще раз осмотреть пристань, а? Ты можешь это сделать для меня? Ну, иди, я жду у телефона.

Он стоял у стола, крепко прижимая трубку к уху. Бенни и Уилли молча смотрели на него. Пятый мужчина в комнате, чье имя Люк так и не знал, продолжал стоять, прислонившись к стенному шкафу с выдвижными ящиками, с закрытыми глазами, как будто спал. Джейсон терпеливо ждал. Наконец он заговорил:

— Привет, ну, что ты обнаружил? — Он внимательно слушал, затем поднял взгляд на часы. — Но есть какие-нибудь признаки того, что она в море? — спросил он. — Гм-м. Ладно, тогда просто сиди на берегу и позвони мне сразу же, как только ее увидишь. Правильно. — Он положил трубку.

— Что там? — спросил Бенни.

— Это девица Уотс. Должно быть, она вышла в море. Придется подождать, когда она вернется.

Бенни посмотрел на часы:

— Уже почти семь сорок, Джейз.

— Знаю.

— Еще три звонка, и проверка закончена.

— Знаю.

— Когда ты позвонишь Толстяку?

— Как только получим девушку.

— И когда это будет? Она может оставаться в море весь день. Может, она взяла лодку надолго? Откуда мы знаем? Насколько нам известно, она может отправиться в Майами.

— Но она воспользовалась этой дощатой лодчонкой с подвесным мотором, — сказал Джейсон. — Не думаю, чтобы она пошла на ней в Майами, тем более что ожидается ураган.

Все равно Бенни казался очень обеспокоенным. По-видимому, он по природе своей склонен был излишне тревожиться, и Джейсон, наверное, привык к его волнению.

— Может, нам все-таки стоит позвонить Толстяку? — сказал Бенни. — Когда поступят остальные донесения.

— Нет, — сказал Джейсон. — Нет, если только не возникнут проблемы.

— А ты думаешь, они могут возникнуть, Джейз?

— Что ж, ведь девушка где-то в море, — тихо сказал Джейсон, — и пока она не окажется у нас, мы не можем считать, что заняли деревню. До тех пор, пока мы ее не захватим, Бенни... что ж, пожалуй, да, проблемы могут появиться, могут.

Телефон затрещал.

Часы показывали семь тридцать.

— Пристань Костигэна, — ответил Джейсон. — Да, это Джейсон. Хорошо, — сказал он, — хорошо. Вот и держи его там довольным. — Он опустил трубку. — Это от Амбросини, — сказал он Бенни. — Взято. — И Бенни поставил крестик в соответствующей клеточке таблицы.

Люк наблюдал за ним. Что-то начало вызывать его подозрения в этой таблице. Он не понимал, что именно, но в ней что-то было не так. Ему казалось, что это имело какое-то отношение к тому, что Саманты не оказалось дома, где, видимо, ожидали найти ее эти люди, а вместо этого очутилась в море. Он начал волноваться о том, как они отнесутся к ней, когда она вернется. Они вооружены, онимогут резко среагировать на неожиданную ситуацию.

— Все уже раскусили, а, Костигэн? — спросил, улыбаясь, Джейсон.

— Пока еще нет, — ответил Люк.

— Что ж, подумайте еще, — сказал Джейсон, но сам объяснения не предложил.

Донесение, последовавшее в семь тридцать пять, сообщило Джейсону, что дом Хэннигэна взят. Когда Бенни поставил крестик в нужной клеточке, Люк снова взглянул на таблицу и почувствовал, что в ней определенно что-то не так. Может, на самом деле это ему только кажется, но он предпочел поломать голову над этой загадкой, чтобы отвлечься от беспокойства за Саманту. Возможность, что люди Джейсона могут причинить ей вред, казалась очень отдаленной, и все же Люк чувствовал, как внутри у него расползается тревога, как тяжело бьется сердце от страшного предчувствия.

В семь сорок прозвенел последний звонок. Джейсон взял трубку, произнес в нее:

— Пристань Костигэна, — подождал и затем сказал: — Привет, Куп, как дела? Да, здесь все под контролем. — Он слушал собеседника. — Хорошо, скажи Леонарду, чтобы он привел их. Что? — Он снова помолчал, слушая. — Да, это сюрприз, верно? Сегодня у нас полным-полно всяких сюрпризов. Ладно, приведите их тоже. Точно. — Он положил трубку и обернулся к Бенни: — Это был Купер из дома Танненбаумов. Он взят. Поставь свой крестик.

— А что он там говорил о других? — спросил Бенни.

— А, да просто там оказалась неожиданная компания, — сказал Джейсон, и только тогда Люк понял, что было не так в таблице.

Он обрадовался, что именно в этот момент снова раздался звонок, потому что был уверен, что его внезапное озарение тут же отразилось у него на лице. А затем сообразил, что это могут звонить насчет Саманты, и впился пальцами в край стола, когда Джейсон снял трубку.

— Пристань Костигэна. — Он помолчал. — Да, Сай, да. Хорошо, Сай. Веди ее сюда. Лучше нам не спускать с нее глаз. — Он опустил трубку на рычажки. — Это Уотс. Дом взят. Отметь там.

Бенни облегченно вздохнул.

— Тогда, значит, все, — сказал он.

— Все, — сказал Джейсон.

Сидя за столом, Люк ничего не сказал.

В этом списке на таблице Джейсона Тренча не было телефона Уэстерфилда, чей дом стоял по другую сторону дороги. Сегодня утром в половине пятого, когда Люк возился с лодками, он видел, что в окне спальни на верхнем этаже этого дома горел свет.

Глава 4

Ровно в семь сорок пять зазвонил телефон в Ки-Уэст. Толстяк, который уже оделся и ждал у аппарата, сразу поднял трубку и сказал:

— Хэлло?

— Артур?

— Да.

— Это Джейсон.

— Да?

— Мы это сделали. Можете выезжать.

— О'кей, — сказал Толстяк и положил трубку. Он взглянул на Энди, который наблюдал за ним с лукавой усмешкой. — Это Джейсон, — сказал он, сопровождая свои слова кивком. — Они это сделали. Мы можем выезжать.

— Хорошо, — сказал Энди и потер ладонью о ладонь.

— Отнеси сумки в машину, — сказал Толстяк. — А я пока свяжусь с остальными.

— Это здорово, — снова сказал Энди. — Здорово, правда, Толстяк?

— Я знал, что они это сделают, — сказал Толстяк.

— Я тоже. Но... видишь ли... всякое могло случиться... ты же понимаешь.

— Только не тогда, когда операцию планирует Джейсон. Давай, нам нужно двигаться.

— Да, — сказал Энди, усмехнулся и прошел в ванную.

Толстяк стоял у телефона, положив руку на трубку, зная, что должен позвонить Фортунато, и все же медлил, позволяя себе насладиться этой минутой торжества.

Его маленькие черные глазки радостно сияли. Сознание того, что Охо-Пуэртос уже в руках Джейсона и что теперь он и вся группа людей, с прошлого понедельника находящаяся в Ки-Уэст, могут выехать туда, наполняла его ликующим удовлетворением. Правда, он ни минуты не сомневался, что Джейсону удастся захватить деревню, и сейчас отдавал себе отчет в том, что не только этот свершившийся факт наполнял его гордостью и даже не только понимание всей важности задуманной акции. Без малейшего оттенка прошлого самодовольства он сознавал, что все это было бы невозможно, не окажись он тогда, в 1945 году, единственным, у кого хватило ума солгать, кто учуял расставленную ловушку и понял, что сказать в этот момент правду — значит подвергнуть опасности Джейсона. Он сразу понял, что вопросы специально были построены так, чтобы спровоцировать допрашиваемого на отрицание: «Вы ведь играли в карты, не так ли? И игра велась по-крупному, разве не так?» Инстинкт самосохранения побуждал его закричать: «Нет, сэр, нет! Мы не играли в карты!» Но тут-то он и угадал западню. Именно этого они и ждали от него — яростного отрицания этого факта. Он оказался слишком хитрым, чтобы попасться. Он признался, что да, они играли в карты, хотя этого, конечно, не было, еще сказал, что ставки были довольно высокими, тем самым подтвердив каждую ложь, которую уже наговорил им Джейсон, что, впрочем, не сыграло особого значения. Но было чертовски приятно сознавать, что он не оставил тогда Джейсона в одиночестве, даже если и не мог его спасти.

Артура Стюарта Хэзлита с детства дразнили Толстяком. Летом 1961 года, когда Джейсон позвонил ему из Нью-Йорка, он сказал:

— Привет, Артур, как поживаешь? — Он назвал Толстяка по имени, как делал это с первого дня их знакомства.

Они обменялись обычными любезностями: «Как мама?» — «Прекрасно». — «Как Аннабел?» — «Отлично». — «Чем занимаешься?» — и все в этом роде, затем немного повспоминали прошлое, а потом наступила долгая пауза. Наконец Джейсон откашлялся и спросил:

— Артур, ты сможешь приехать в Нью-Йорк?

— Зачем?

— Мне нужна твоя помощь.

— Что-нибудь случилось?

— Нет. Но мне нужна твоя помощь.

— В чем?

— Есть одна идея. Я буду тебе очень благодарен, если ты приедешь, Артур. Я собираюсь позвонить Алексу и остальным ребятам, но сначала хотел бы переговорить с тобой. Ты первый, кому я позвонил.

— Ну, я, конечно...

— Артур, ты сможешь приехать?

— Ну... послушай, а в чем дело, Джейз?

— Это ради Америки, — сказал Джейсон.

На том конце трубки наступило молчание.

— Не очень понимаю, что это означает, — сказал Толстяк.

— Я больше ничего не могу тебе сказать по телефону.

— Да... это... гм... Похоже, ты задумал что-то очень серьезное, — сказал Толстяк.

— Так оно и есть.

— Когда мне приехать, Джейз?

— Сейчас. Сегодня.

— Но у меня работа, Джейз. Я просто не могу...

— Тогда приезжай в пятницу вечером и останешься на выходные. За это время мы все успеем обсудить.

— Я посмотрю, как мать...

— Лучше бы тебе ничего не говорить ей об этом, — сказал Джейсон, и снова на линии возникла тишина.

— Хорошо, — сказал наконец Толстяк, — я приеду.

В тот вечер в пятницу в квартире на Второй авеню Джейсон изложил ему свой план. Он не был еще тщательно продуман, всего лишь зародыш плана, детали которого предстояло выработать. Было ясно, что им понадобится населенный пункт, какой-нибудь городишко, где можно будет осуществить передачу, но Джейсон только считал, что этот город должен быть где-нибудь во Флориде; кроме того, он еще ничего определенного не придумал. Толстяк предположил, что их цели может послужить какой-нибудь из островков, он сказал об этом, еще не будучи полностью уверенным, что хочет ввязаться в это дело вместе с Джейсоном. Джейсон сказал, что да, эти островки — как раз то, что надо, а Толстяк заметил, что, может, им даже стоит использовать один из необитаемых островков, их же там до черта. Нет, сказал Джейсон, нам нужно какое-то место, где мы сможем держать людей, понимаешь, мы же не бросим их, чтобы они целый день болтались на заброшенном острове, после того как будет закончена передача. Верно, сказал Толстяк, нам нужно место с жильем, место, где мы сможем их держать, это ты прав. Вот именно, сказал Джейсон, но я уверен, что там мы сможем найти такое место, острова могут оказаться самым подходящим для нас местом, хотя я сейчас не знаю точно, нужно будет это проверить. Ну конечно, нужно все как следует проверить, подтвердил Толстяк, все еще не понимая, хочет ли он идти на это дело или нет, чертовски влюбленный в Джейсона, бесконечно уважающий его, но не уверенный, хочет ли он сам рисковать своей жизнью, чтобы осуществить подобный план.

Решение принять участие в операции Джейсона пришло к нему следующей ночью.

В тот субботний вечер они стали вспоминать прежние деньки и разные штуки, которые вместе проделывали, а потом Джейсон начал ему рассказывать, чем он занимался со времени их последней встречи в 1946 году. Конечно, он вернулся в Нью-Йорк, потому что это был его родной город и потому что там его ждала Аннабел. У него была степень бакалавра наук университета в Луизиане, ну, ты же об этом знал, Артур (да, конечно, сказал Толстяк), и он был опытным механиком, но после того, что произошло (да, конечно, именно после этого, сказал Толстяк), он чувствовал, что больше ни на кого не сможет работать. Он чувствовал, что в мире существуют гораздо более важные вещи, которыми стоит заниматься... Вот, налей себе бурбону (спасибо, сказал Толстяк), и он вступил в группу добровольцев под названием «Сыновья американской свободы», которая, как он выяснил позже, была расистской группой, но в то время он не очень-то твердо знал, с кем ему по пути. С окончания войны прошло уже больше года, когда он вступил в эту организацию, которая в это время была охвачена страшным возбуждением в связи с судебными процессами над нацистскими военными преступниками. Это было в июле или в августе, не помню, но вскоре после того, как был казнен японский генерал-лейтенант Хомма, по чьему приказу был совершен тот роковой поход на Батан, так что группа почувствовала в этом прецедент, и они выбежали на улицы, стали раздавать прохожим листовки и выступать с обращениями, попутно то тут, то там вспугивая парочку-другую негров, но это было так себе, просто потехой; на самом деле их больше всего волновала судьба военных преступников. В октябре, когда в Нюрнберге были оглашены приговоры, среди которых было много смертных, как-то сразу выяснилось, что главная задача группы — вовсе не поддержка фашистов, а стремление согнать всех негров туда, где им только и следует находиться, то есть в Луизиану, и чтобы они не смели и носа оттуда высунуть. А через пару месяцев разразилась война в Индокитае между французами и революционерами, и тогда Джейсон понял, какой многочисленной и тщательно законспирированной была их коммунистическая организация. Он порвал с «Сыновьями американской свободы» и вступил в организацию под названием «Комитет помощи Индокитаю», КПИ, которая в основном занималась сбором средств; но все же они выпустили несколько памфлетов, в которых пытались объяснить, что стояло за всей этой борьбой в Индокитае. К счастью, ему удалось сохранить от прежних времен немного денег да плюс то, что он сумел украсть, понимаешь? (Здесь Толстяк захохотал.) Так что на жизнь ему хватало, поэтому он мог посвящать все свое время работе в разных комитетах и организациях, переходя из одной в другую по мере того, как опасность все больше заявляла о себе. В частности, коммунисты уже захватили власть в Чехословакии, и русские перекрыли сообщение между Берлином и западной оккупационной зоной в июне 1948 года, и еще это вето русских на контроль за атомным вооружением в том же самом месяце, и осуждение кардинала Миндзенти, приговор к пожизненному заключению в Венгрии, и сообщение президента Трумэна в сентябре 1949 года о том, что Россия произвела испытание атомной бомбы. Именно тогда опасность стала явственной и реальной, когда в 1950 году коммунисты были готовы к вторжению в Корею. Теперь их ничто не могло остановить. У них были эти чертовы атомные бомбы...

К счастью для этой страны, в ней есть люди, которые сразу распознали угрозу и пытались как-то с ней бороться. В октябре 1949 года, спустя месяц после того, как русские взорвали свою бомбу, Джейсон организовал группу, которую назвал «Люди Маккарти». Она пыталась самостоятельно помогать сенатору от Висконсина в его упреждающей борьбе против подрывных сил внутри Соединенных Штатов. Не позже чем через три месяца, в начале января 1950 года, он с Аннабел переехал в Нью-Йорк, где создал новую группу под названием «Американцы за Америку», придя к выводу, что сможет более активно бороться за свою идею вне организации, чье название связывало бы его с какой-либо конкретной личностью. Фактически к тому времени он уже был готов к тому, чтобы принять на себя руководство организацией, и не желал быть ничьим последователем, даже человека, к которому он относился бы с таким же огромным уважением, как к Маккарти. В апреле 1950 года у него произошло столкновение с полицией Нью-Йорка, когда он и его новая группа — в то время численность их группы составляла человек семь, включая его самого и Аннабел, — проводили пикет у театра, где шла профашистская пьеса с японцем, исполняющим главную роль. И в сентябре того же года ему опять пришлось создать новую организацию, привлечь новых людей. Ну, теперь Артур имеет полное представление о его жизни, верно? Она проходила в постоянной борьбе, в постоянном стремлении быть услышанным в этой стране, которую населяют благодушно настроенные идиоты. Они закрывали глаза на то, что мало-помалу Россия отхватывает кусок за куском, готова проглотить весь мир, с набитым ртом продолжая лицемерно рассуждать о мирном сосуществовании, незаметно заглатывая одну за другой разные страны, а если это не удавалось, что ж, она не брезговала любым их кусочком: Албания, Болгария, Чехословакия, Восточная Германия, Венгрия, Польша, Румыния, Северная Корея, Северный Вьетнам, Куба и целая куча этих проклятых новых государств в Африке. Недурной списочек, верно?

— Когда это кончится, Артур? Где же конец?

— Не знаю, — сказал Толстяк. — А ты как думаешь, Джейсон?

— Артур, — сказал Джейсон, — я люблю эту страну. Я хочу, чтобы эта страна выжила в этой борьбе.

— Я тоже этого хочу.

— Что остается людям вроде нас, Артур?

— Что ты имеешь в виду?

— Что будет с нами, если мы только сами ей не поможем?

— Сами, — тихо повторил Артур.

— Да, — сказал Джейсон, — сами. — И снова молчание. — Я хочу действовать, Артур. Я устал руководить группами недоумков и псевдобунтарей, которые воображают, что мы боремся за право на свободную любовь и за право открыто распевать народные песни, в то время как мы выступаем за могущественную и долговечную Америку. Америка — вот за что мы дрались на войне. Америка — вот во имя чего мы рисковали жизнью. Что же, все это было напрасно, черту под хвост? Артур, мне нужна твоя помощь. Скажи, что ты мне поможешь. Скажи, что ты будешь работать со мной во имя того дня, который станет днем славы и торжества всех американцев, всей нашей страны.

Толстяк кивнул.

— Я с тобой, Джейсон, — сказал он. — Я помогу тебе.

Наконец Толстяк поднял трубку. В сентябре 1961 года он был первым, кому позвонил Джейсон, и сегодня тоже сначала он позвонил ему, и сознание того, что он пользуется таким уважением и доверием, что он так необходим для исполнения задуманного, наполняло его почти благоговейной радостью. Он быстро набрал номер мотеля «Магнолия» на Саймонтон-стрит и попросил соединить его с мистером Фортунато. Оператор позвонила в комнату, и Толстяк сказал:

— Сол?

— Здесь Сол, — ответил Фортунато.

— Это Толстяк. Мы выкатываемся.

— Понял, — сказал Фортунато и опустил трубку.

Из ванной появился Энди с двумя принесенными накануне небольшими матерчатыми сумками на «молнии», которые обычно берут с собой в короткую поездку. Он подождал, пока Толстяк положит трубку, и сказал:

— Ты оставляешь в аптечке свою зубную щетку или еще что-нибудь?

— Нет.

— Ничего?

— Ничего.

— О'кей, — сказал Энди и вышел.

Толстяк набрал телефон мотеля «Уотервью» на Перл-стрит. Когда Родис оказался на линии, он сказал:

— Рэйф?

— Да? — ответил Родис.

— Это Толстяк.

— Да?

— Мы выезжаем.

— Comprendo[3], — сказал Родис и отсоединился.

Он посидел с минуту, глядя на аппарат, затем усмехнулся, быстро подошел к туалетному столику, похлопал по застегнутой на «молнию» сумке и крикнул в сторону ванной:

— Эжен, поторопись. Звонил Толстяк. Мы выезжаем.

Бывали такие дни, когда с самого утра все шло шиворот-навыворот, и именно в такие дни Эймос Картер с тоской размышлял, как чертовски плохо, когда негр живет в Монрой-Каунти, штат Флорида, откуда рукой подать до Дейд-Каунти, да вдобавок еще с именем Эймос. В плохие же дни, когда с утра все шло из рук вон плохо, он предпочитал не слышать ни шуток, ни разной чепухи от любого белого, которого носит земля. А это воскресное утро было именно таким.

Началось с того, что Эбби снова пристала к нему с вопросами, почему он больше не ходит в церковь. Он пытался объяснить жене, что по воскресеньям должен приходить в ресторан к восьми утра, чтобы успеть разжечь плиту до прихода мистера Пэрча в половине девятого. Эбби сказала ему, что в церкви на Биг-Пайн служат мессу в семь утра, а Эймос сказал, что эта церковь для белых, а он не хочет начинать свой воскресный день с нервотрепки. «Ты боишься белых?» — спросила Эбби, и это сразу здорово его завело, потому что он не боялся ни одного из этих проклятых белых и все же замирал от страха перед каждым белым, который ему встречался. Но он не выносил, когда тощая девчонка с накрученными на лоскутки волосами напоминала ему об этом. После того как он дал ей затрещину, она заявила, чтобы он сам приготовил себе завтрак, и он обжег свою проклятую руку, растапливая плиту, и ушел из дома вообще безо всякого завтрака, решив, что придет в ресторан немного пораньше и сделает себе омлет.

И вот он добрался до Охо-Пуэртос; уже без пяти восемь, а тут этот чертов барьер сообщает ему, что дорога к ресторану закрыта на ремонт. Черт их побери, когда только они успели приволочь сюда эту штуковину! Несколько минут он сидел за рулем и таращился на преграду, словно не веря своим глазам. Он совершенно точно знал, что этого барьера не было вчера, когда он уезжал из ресторана в шесть часов вечера, а сегодня — воскресенье, когда обычно дорожные рабочие не работают, как же здесь оказался барьер и для какой цели? Эймос задумчиво почесал в затылке, вылез из машины, подошел к барьеру и стал мрачно изучать знак, будто ожидал, что вот-вот из-за кустов выскочит Аллес Фант со своим фотоаппаратом и целой кучей ребят и объявит, что это розыгрыш. Но Аллес Фант не выскакивал, поэтому Эймос пришел к выводу, что заграждение настоящее. Он глянул вперед и не увидел за барьером никаких рабочих; но это могло означать, что они работают за поворотом, и он просто не видит их. Затем, поскольку эта передряга оказалась довеском ко всем прочим утренним неприятностям, Эймос совершил поступок, очень смелый для негра, живущего в штате Флорида. Он отодвинул барьер в сторону, вернулся в свой старенький «плимут», свернул на шоссе S-811, остановил машину, снова вышел и вернул барьер на то место, где его обнаружил. Пошли они все к черту, подумал он, и они и их чертовы барьеры, и, забравшись в машину, прямиком покатил к ресторану.

Он поставил машину позади заведения, лицом к берегу, и направился к задней двери. Первое, что он заметил, это что один из мусорных баков стоял не там, где нужно. Кто-то передвинул его ближе к двери. Он поднял бак и отнес его назад, к остальным, а потом полез в карман за ключом, когда на земле у двери увидел обрывки проводов. Некоторые из них были красные, другие желтые, и он не мог представить себе, откуда они могли тут взяться, если только у ресторана не побывали рабочие телефонной компании для какой-то починки. Черт знает что, похоже, все решили заняться ремонтом именно в воскресенье, по крайней мере повсюду натыкали разные вывески, извещая, что они этим занимаются, хотя он уверен, что, проезжая мимо, ни одного черта не видел за этим делом, это уж точно.

Он вставлял свой ключ в скважину замка, когда дверь внезапно распахнулась.

— Заходите, — сказал белый.

Эймос бросил один только взгляд на внушительный кольт в его руке, и за несколько секунд у него в голове наперегонки пронеслись три мысли. Первая: ему захотелось двинуть этому белому прямо в зубы, потому что ни один человек на земле не смел его понукать сегодня утром, когда все шло не так; потом решил было развернуться и бежать как сумасшедший, пока этот сукин сын белый не послал в него пулю; и еще мелькнуло, может, стоит лучше быть благоразумным и войти в ресторан, как и предложил этот белый с кольтом.

— Заходи, негр, — сказал белый, — а то у меня прямо руки чешутся.

Чувствуя, как бешено колотится о ребра его сердце, Эймос на мгновение прикрыл глаза, а затем шагнул в ресторан.

Джинни проснулась в четверть девятого и, что стало случаться с ней все чаще за последнее время, сначала не поняла, где находится: в Бостоне, Норфолке, Балтиморе или где-то еще? Потом вспомнила, что это Биг-Пайн, и протерла глаза, удивляясь, что не слышала будильника. Тогда только она посмотрела на часы и увидела, сколько времени. О Господи, подумала она, уже четверть девятого! Почему же не сработал звонок? Может, она забыла включить его вечером? Боже мой, да мистера Пэрча хватит удар, когда она заявится. Она должна приходить ровно в восемь. Но что же случилось с этим проклятым будильником? Она взяла его обеими руками, поднесла к самому лицу, как часовщик, осматривающий часы перед починкой, и поняла, что действительно завела его на десять минут восьмого и поставила кнопку на задней крышке часов в нужное положение. Ну и ну! Ей захотелось курить.

Джинни выбралась из постели и подошла к туалетному столику, куда накануне вечером положила свою сумочку, серьги и красивую заколку для волос с отделкой из черепахового панциря, когда пришла сюда с парнем из Шугарлоф, который сразу нахально полез к ней, как только оказался в комнате. Мужчины часто вели себя так. Они видят женщину тридцати — тридцати пяти лет и, оказавшись у нее дома, сразу думают, какого черта... Где же сигареты?

Наконец она нашла пачку, там оставалась всего одна сигарета, нужно будет купить новую пачку в ресторане, подумала она, смяла пустую упаковку и бросила ее в мусорную корзину около кресла, но промахнулась. Затем босиком прошла в ванную, посмотрела на себя в зеркало, показав себе язык, и села докурить сигарету. На ней была короткая ночная рубашка, и для сорока двух лет ноги у нее были что надо, и грудь была еще полной, хотя и немного обмякла, точнее, если уж быть честной с самой собой, даже обвисла, верно? Она в последний раз затянулась, встала и выбросила окурок в унитаз. Обвислая грудь, повторяла она себе, как будто это могло устранить недостаток. Зато ноги очень даже стройные и красивые, так что шли бы вы, мистер, к черту!

Пожалуй, лучше позвонить в ресторан, подумала она, предупрежу Эймоса, что приду немного позже.

Она вышла из ванной и приблизилась к креслу, на которое накануне сбросила свою одежду, когда этот осьминог решил уйти. Аппарат стоял на старом столике рядом с креслом, которое было тоже довольно старым и продавленным, но тем не менее удобным, как разношенные туфли, если вам нравится носить разношенные туфли. Джинни уселась в него и ощутила укол выпирающей снизу пружины. Может, ей нужно было разрешить ему, подумала она и слегка поменяла положение, подвинула к себе телефон и на минуту задумалась, вспоминая номер ресторана... Не то чтобы она его забыла, просто не очень-то помнила. Женщина сосредоточенно надула щеки и вытянула губы трубочкой, выдыхая воздух, потом довольно кивнула, вспомнив номер. Она медленно набрала его, боясь ошибиться: она страшно не любила из-за ошибки повторно набирать нужный номер. Допустим, она разрешила бы ему, подумалось ей, но какой, к черту, был бы в этом толк? Он, видите ли, коммивояжер и едет в Ки-Уэст. Ей-то что за дело до того? Что он о ней думает, что она держит бесплатную столовую для всех бродяг, что здесь околачиваются? А, ну ладно, нечего ломать голову из-за этого хама, у нее перебывало полно этих комми со всего Восточного побережья, и никакого толку, вообще ничего, так или иначе, большинство из них сразу тебя забывают. Единственным приличным парнем был тот, что из Ричмонда, да и он оказался женатиком, так что какого черта...

— Хэлло? — сказал голос в трубке.

Джинни подумала, что неправильно набрала номер. Она посмотрела на диск, а затем отдернула руку от уха и с гримасой уставилась на нее, как будто рука сыграла с ней злую шутку.

— Хэлло? — повторил тот же голос.

Джинни прижала трубку к уху.

— Кто это? — недоуменно нахмурившись, сказала она.

— Джонни, — сказал голос.

— Наверное, я набрала неправильный номер, — сказала она.

— А какой номер вы хотели набрать?

— Послушайте, это ресторан?

— Да.

— Ресторан в Охо-Пуэртос?

— Верно.

— Тогда кто вы такой?

— Вы меня не знаете.

— А где Эймос?

— Он вышел.

— А мистер Пэрч там?

— Нет, он еще не приходил.

— Ну, это звонит Джинни Макнейл, — сказала она и помолчала. — Я работаю в этом ресторане.

— Понятно, Джинни.

— У меня сегодня не прозвонил будильник, так что я немного задержусь. Попросите Эймоса передать это мистеру Пэрчу.

— Когда вы думаете приехать, Джинни?

— Ну... — Она посмотрела на часы. — Сейчас почти половина девятого. Думаю, я буду около девяти, о'кей? Вы передадите Эймосу?

— Конечно, Джинни.

— Или, может, чуть позже. Может, в полдесятого. Да, мне нужно еще одеться, и все такое. В девять тридцать, о'кей? Скажите Эймосу.

— Передам ему, как только он вернется.

— Спасибо, — сказала Джинни и положила трубку.

Она снимала ночную рубашку, когда вдруг подумала, как этот парень Джонни попал в ресторан, когда по воскресеньям он открывается только в девять, а сейчас только половина девятого.

Какого черта, лениво подумала она. Просто еще одна из загадок жизни. Она недоуменно пожала плечами и сняла белье с кресла.

Глава 5

Пирс пристани, принадлежавший Люку Костигэну, своими очертаниями напоминал стрелу, чье оперение с частью древка выдавалось в акваторию бухты. Это, собственно, и был причал для лодок, а передняя часть древка с треугольным наконечником лежала на острове, причем вершину этого треугольника образовывало самое маленькое строение пристани — сама контора, по бокам которой, лицом к океану, располагались: слева — склад без единого окна, а справа — мастерская.

Мастерская была сооружена из толстой фанеры и покрыта рифленым железом. В ее западной, обращенной к океану стене, представляющей ширину прямоугольного помещения мастерской размером в сорок футов (его длина составляла семьдесят футов), были устроены очень высокие и широкие двустворчатые двери, скорее походившие на ворота, с надписью «Вход воспрещен». Внутри с одной стороны дверей была отгорожена просторная клеть для хранения небольших мачт и снастей. С другой — висел на стене щиток, где на крючках хранились снабженные ярлычками ключи от лодок. Это помещение, отделенное от следующего стеной, являлось столярной мастерской, где Люк вместе с Бобби (а по временам, когда оказывалось слишком много работы, Люк нанимал еще кого-нибудь в помощь) занимались плотницкими и столярными работами, которые требовались при починке лодок. На той стене, где была доска с ключами, до самого верха шли полки с разложенными на них валами, рукоятками, штурвалами и прочими деревянными частями лодок. Столярка была оборудована электропилой, строгальным, шлифовальным и сверлильным станками. Помещение сразу за ней именовалось машинным отделением и предназначалось для ремонта электромоторов, который производил Люк с помощью кого-нибудь из местных механиков, которых ему удавалось найти. Вдоль стен этой мастерской тянулись верстаки с различными слесарными инструментами, частями разобранных моторов и запчастями к ним. Чаще всего здесь мотор, нуждающийся в починке, свисал на цепи, которая проходила через крюк, вбитый в потолок, и приводилась в действие с помощью небольшой лебедки. У одной из стен стояли прибор для испытания системы зажигания, принадлежавший одному механику из Сэдлбанч компрессор и емкость для промывки деталей мотора.

Невысокая фанерная стенка с целыми гроздьями перепутавшихся проводов, протянутых от ее верхнего ребра к потолочной балке, отделяла машинное отделение от более просторного соседнего помещения. Люк называл это отделение малярной, хотя там производились не только покрасочные работы. Высокие и широкие двери, ведущие туда, могли пропустить лодки до тридцати футов в длину, чтобы отремонтировать им днище, установить новую мачту или винт, словом, выполнить любую работу, которую невозможно провести в доке. Здесь на подставках или прямо на бетонном полу обычно лежали моторы, стояли козлы для распилки досок, пустые ящики из-под использованных банок с машинным маслом; открытые полки вдоль стен заполняли ряды банок с красками, бутылок с разбавителями; на вбитых в стену гвоздях висели промасленные комбинезоны; под верстаками валялись бутылки из-под кока-колы. Естественно, столярная мастерская с ее запахом свежих стружек и оснащенная электрооборудованием смотрелась самой чистой и современной.

В малярном отделении находилось восемь человек, когда туда вошел Люк в сопровождении Уилли с винтовкой наготове.

Этому предшествовали переговоры Джейсона с Ки-Уэст. Он уже набрал телефон оператора, затем учтиво спросил Люка, не будет ли он возражать против его звонка по междугородней, и, не дожидаясь ответа, тут же назвал оператору нужный номер.

Когда его соединили, все что он сказал, было:

— Артур? — Пауза. — Это Джейсон. — Пауза — Мы его взяли. Можете выезжать.

И повесил трубку.

Кто бы он ни был, этот Артур, Люк заключил, что, во-первых, он был не из любителей почесать язык, и, во-вторых, отличался способностью мгновенно реагировать на кратчайшую директиву своего вожака. Видимо, он находился в Ки-Уэст и сейчас готовился выехать оттуда. Если догадка Люка была верной, он должен отправиться в Охо-Пуэртос, иначе с чего бы, прежде чем ему звонить, Бенни и Джейсону так беспокоиться, что деревня еще не полностью находится в их руках.

Заметив сосредоточенное лицо Люка, Джейсон, вероятно, рассудил, что Люк слишком много понял, и сказал Уилли, тому, что с тощими светлыми усиками:

— Отведи мистера Костигэна к остальным, слышишь, Уилли?

Уилли хмыкнул и, взяв винтовку на изготовку, сказал:

— Давай пошли, Костигэн.

Люк поднялся и, прихрамывая, направился к выходу, но в дверях остановился, повернулся к Джейсону и, улыбнувшись, сказал:

— Вы уверены, что сможете здесь управиться без меня?

Спроси его сейчас кто-нибудь, и он бы не смог объяснить, почему почувствовал необходимость установить какой-то контакт с этим человеком, почему именно в этот момент ему понадобилось обменяться с ним шутливым замечанием. Но, разумеется, он совершенно не ожидал того, что последовало.

Джейсон нехотя отвернулся от телефона, пристально посмотрел на Люка без малейшего признака улыбки на волевом лице.

— Думаю, нам не нужен слоняющийся здесь инвалид, мистер Костигэн, — сказал он и продолжал без улыбки сверлить его глазами.

Люк ответил ему таким же пристальным взглядом, улыбка замерла на его внезапно побледневшем лице. Он открыл внутреннюю дверь, затем дверь тамбура и заковылял по двору с Уилли за спиной. Казалось, Люк больше обычного припадал на здоровую ногу.

Уилли подтолкнул его в спину своим «Спрингфилдом».

— Заходите внутрь, — сказал он и открыл дверь с надписью «Вход воспрещен» на западной стене мастерской. Они прошли через столярную и сквозь проем в увешанной проводами перегородке — в малярную. Первый человек, которого увидел там Люк, была Саманта, сидящая у дальней стены на краешке деревянной рамы, служащей опорой для лодки во время ремонта. Он чуть было не направился прямо к ней, но настороженный инстинкт подсказывал ему, что здесь лучше поберечь свои секреты, и, кто знает, в дальнейшем это может сослужить им хорошую службу. Казалось, Сэм догадалась о его решении не выдавать связывающих их отношений, и не сделала ни единого движения навстречу ему. Она так и приросла к своему неудобному сиденью, когда Уилли следом за Люком вошел в малярную и снова ткнул дулом винтовки в спину Люка. Люк обернулся:

— Не делай этого, сынок.

— Что? — не понял Уилли.

— Я сказал, не делай этого.

— Это ты, Костигэн, диктуешь мне, что делать?! — недоверчиво и зло пробормотал Уилли.

— Прекрати, Уилли, — тихо проговорил неф, стоящий у дальней стены рядом с установленной на опорную раму моторкой.

Это был мощного телосложения мужчина, высоченного роста, с громадными ручищами и круглой, как пушечное ядро, головой. Его нос был искривлен шрамом, белки черных глаз слегка навыкате были налиты кровью. Казалось, ему ничего не стоило поднять эту моторку над головой и вышвырнуть ее прямо через комнату в океан.

— Ты слышал, что он мне сказал, Гарри? — спросил Уилли.

— Может, ему просто не нравится, что ты тычешь ему в спину своей винтовкой, когда в этом нет необходимости, — ответил Гарри.

С минуту мужчины пристально смотрели друг на друга. Похоже, Уилли подыскивал слова для убийственного возражения, а Гарри спокойно ожидал его реплики, готовый снова его срезать. Между ними и не пахло дружелюбием, понял Люк и сразу задумался, как можно будет использовать их взаимную враждебность.

Входные двери в мастерскую снова заскрипели.

Через секунду в малярную вошел негр лет сорока, сопровождаемый белым с винтовкой в руке.

— Эй, кого это ты притащил, Мак? — спросил Уилли.

— Да вот, болтался около ресторана, — усмехнувшись, сказал Мак. — Так ведь, Эймос?

— Эй, Эймос, — сказал Уилли, — где это ты нашел Энди?

Люк взглянул на Эймоса, поймал его взгляд, полный ненависти, а затем быстро скосил глаза на стоявшего в стороне Гарри.

Гарри улыбнулся:

— Вы не хотите с ним поздороваться, мистер Костигэн?

— С кем?

— Мистер Костигэн, — с добродушной ворчливостью сказал Гарри, — мы занимались этой деревенькой достаточно много времени. И абсолютно точно знаем, кто есть кто, и кто кого знает, и даже кто с кем спит, поэтому не надо делать из нас идиотов, хорошо? Поздоровайтесь с Эймосом, а потом отправляйтесь вон туда и сядьте рядом со своей женщиной.

Люк поколебался и тяжело вздохнул.

— Привет, Эймос, — сказал он.

— Привет, Люк, — ответил Эймос, утер рот тыльной стороной ладони и нервно оглядел помещение.

Гарри обернулся к Уилли.

— Ты остаешься здесь? — спросил он.

— Что? — переспросил Уилли.

— Джейсон велел тебе оставаться здесь или как?

— Он сказал, чтобы я привел сюда Костигэна.

— И оставался здесь?

— Насчет этого он ничего не говорил.

— Тогда что же ты здесь торчишь? Мы с Клайдом и сами управимся.

— А куда, по-твоему, мне идти? — спросил Уилли.

— Разве за тобой не числится какой-нибудь дом?

— Конечно, — сказал Уилли и сделал неопределенный жест головой. — Дом Стерна, там, дальше по берегу.

— Почему бы тебе в таком случае не пойти теперь туда? — предложил Гарри.

Уилли облизнул губы.

— Думаешь, стоит? — спросил он. — Ты же знаешь, там остался Флэк.

— Но ведь было решено, чтобы в каждом доме находилось по двое наших, разве не так? — сказал Гарри.

— Ну да, только...

— Тогда отправляйся туда. Я имею в виду, если Джейсон не велел тебе оставаться здесь.

— Нет, он только приказал мне отвести сюда Костигэна, что я и сделал.

— Тогда иди. Мы заняты.

— Ладно, как скажешь, — сказал Уилли, пожал плечами и двинулся к выходу. У дверей он остановился, обернулся к Гарри и недоверчиво спросил: — Ты уверен?

— Послушай, что с тобой? — удивился вдруг Гарри.

— Ничего, — сказал Уилли. — Ничего. — И вышел вон.

— Хочу тоже пойти в ресторан, — сказал Мак. — Джонни там остался один.

— О'кей, — сказал Гарри. — Спасибо. — Он проследил, как вышел Мак, затем обернулся к оставшимся и сказал: — Думаю, нам нужно установить некоторый порядок. Догадываюсь, что вы успели оценить обстановку и вычислили, что здесь с вами только я и Клайд. А это означает, что вас по четверо против каждого из нас. — Гарри усмехнулся. — Но нам дают перевес вот эти винтовки, поэтому хочу вам сообщить, что мы оба — неплохие стрелки и имеем приказ убивать любого, кто попытается выбраться отсюда. — Гарри сделал паузу, чтобы его информация была оценена по достоинству. Он поймал взгляд Эймоса и вдруг спросил: — Вас что-нибудь беспокоит, мистер?

Казалось, Эймос даже не понял, что обращаются к нему. Как будто он был уверен, что цвет кожи обеспечивал ему неприкосновенность со стороны любого, кто, подобно ему самому, был черным. Но вопрос и в самом деле был адресован ему, и он тупо посмотрел на Гарри, широко распахнув глаза, с ошарашенным выражением лица.

— Вы меня слышите? — спросил Гарри.

— Это вы мне?

— Но я же смотрю прямо на вас, разве нет?

— Меня ничто не беспокоит, — быстро сказал Эймос.

— Но вы выглядели так, как будто кто-то укусил вас сзади, — сказал Гарри и рассмеялся.

Клайд тоже весело захохотал.

Ошеломленный Эймос видел, что негр — такой же, как он сам, — смеется над ним. Хуже того, он смеется над ним в компании с белым.

— Да, леди и джентльмены, в случае чего приказано убивать, — сказал Гарри, когда приступ смеха стал ослабевать. — Все это усекли?

Ему никто не ответил.

— Мистер Костигэн, вы это поняли?

Люк кивнул.

— Я вас спрашиваю, мистер Костигэн, так как минуту назад вы пытались сделать вид, что незнакомы с нашим цветным другом. — Он глазами показал на Эймоса. — И это заставило меня подумать, не замышляете ли вы какой-нибудь хитрости. — Гарри довольно улыбнулся. — Забудьте о ней, мистер Костигэн. Примите совет человека, который знает, что говорит. Если у вас есть какие-нибудь соображения насчет того, чтобы сбежать отсюда, забудьте о них. Верно я говорю, Клайд?

Клайд кивнул и снова засмеялся, как будто все, что ни говорил Гарри, действовало на него, как щекотка. Упиваясь вниманием такого благодарного слушателя, Гарри с особым значением произносил каждое слово, кося то на Клайда, то на Эймоса, как бы приглашая того вызвать такой же уважительный смех белого. Эймос же, напротив, смотрел на него сурово и непреклонно, по-прежнему стоя у входа.

— В любом случае восемь человек — слишком тесная компания, — сказал Гарри, — поэтому я хочу разделить вас попарно. Как вы на это посмотрите? По-моему, это будет удобно и приятно для всех, верно? Тогда нам с Клайдом будет проще за вами следить, и таким образом мы избегнем лишних проблем, если кто-то все-таки вздумает сбежать. Правильно, мистер Костигэн?

— Как скажете, — ответил Костигэн.

— Вот, сразу видно умного человека, — сказал Гарри. — Правильно, мистер Костигэн, как скажу. Будет так, как я скажу. О'кей. — Он отложил винтовку на скамью рядом с опорой и внимательно осмотрел пленников. — Доктор Танненбаум, я бы хотел дать вам в пару мистера Колмора. Вам он подойдет? Вы знаете мистера Колмора?

— Да, я его знаю, — ответил Танненбаум. Он говорил с легким еврейским акцентом, высоко вздернув голову, как бы демонстрируя чувство собственного достоинства, но выходило это у него до смешного напыщенным и просто жалким.

— Тогда, вероятно, вам известно, что он алкоголик, а, мистер Танненбаум?

Танненбаум молчал.

Лицо Гарри стало очень серьезным. Он склонил голову набок, зловеще посмотрел на доктора и сказал:

— Ему сегодня лучше не пить, доктор Танненбаум, поэтому я хотел бы, чтобы вы присмотрели за ним. Я хочу, чтобы вы вместе подтащили один из этих пустых ящиков и сели вон там, рядом с носом моторки, бок о бок, и лицом повернулись ко мне. Поторапливайтесь.

Забирая ящик, Бобби Колмор вдруг заявил:

— Я не алкоголик.

— Да, я знаю, мистер Колмор, — сказал Гарри. — Вы уже говорили нам об этом.

— Я просто немного выпиваю, — сказал Бобби.

— Угу.

— Но я сам себя содержу, у меня собственный магазин прямо через двор отсюда... и я вовсе не пьяница. Я хотел бы, чтобы вы это запомнили.

— Угу, — снова промычал Гарри.

— И я был бы вам благодарен, если бы вы не повторяли этого снова. — Бобби посмотрел на Марвина и его жену и добавил: — Здесь есть незнакомые мне люди, и я не хотел бы, чтобы у них сложилось обо мне ошибочное представление.

— О, я страшно извиняюсь, — сказал Гарри с насмешливым поклоном, и Клайд с готовностью захохотал, словно обрадовавшись новому поводу повеселиться.

— И я вовсе не нуждаюсь в ваших насмешках, — сказал Бобби.

— Бобби, — тихо сказал ему Люк, — делай, что он говорит.

— Я просто не хочу, чтобы он называл меня пьяницей, Люк.

— Понимаю.

— Он меня даже не знает, Люк.

— Да, конечно.

— Ничто не дает ему права называть меня пьяницей.

— Ты прав, Бобби.

— Вы собираетесь садиться, где вам указано, мистер Колмор? — терял терпение Гарри.

— Да, только не подгоняйте меня, — попросил Бобби. — Не разыгрывайте из этого целый спектакль.

— Ну конечно, ведь они же отличные стрелки, — вдруг зло отреагировал Танненбаум. — Он прав, вы устраиваете целый спектакль, но ради чего? Это что, обычный налет? Что вам нужно, мои часы? Жемчуг моей жены? Что? Так возьмите их и убирайтесь, откуда пришли, убирайтесь в свою вонючую дыру.

— Как я вижу, наш доктор не на шутку разошелся! — иронизировал Гарри, и Клайд снова разразился хохотом. — Док, садитесь-ка лучше вон туда и не очень-то распаляйтесь, ясно?

— Да вы просто хулиганы! — Танненбаум сел на ящик рядом с Бобби. — Хулиганы с оружием, вот вы кто. Врываетесь в дом человека и не даете его семье спокойно спать.

— Не принимай этого к сердцу, папа, — сказал Марвин.

— А ты не приставай ко мне со своими советами, — ответил Танненбаум.

— Папа, эти люди не шутят.

— Вот как? А я, по-твоему, шучу? Если они хотят застрелить меня, то пусть уже застрелят. Я знавал таких сопляков, еще когда проходил практику в самой грязной больнице Нью-Йорка. Туда такие тоже заявлялись как-то с оружием. — Он сердито кивнул, затем встал и обвиняющим жестом ткнул пальцем в Гарри: — Вы не запугаете меня своей винтовкой, мистер!

— Папа, садись, — сказал Марвин.

— Конечно сяду, — сказал Танненбаум и снова опустился на ящик. Он сердито уставился на Гарри, затем взглянул на жену, с упреком наблюдающую за ним. — Ничего, — проговорил он тихо и снова хмуро уставился на Гарри.

— Ваш отец, кажется, немного рассердился, верно, мистер Танненбаум? — продолжал издеваться Гарри.

— Послушайте, — обратился к нему Марвин. — У отца больное сердце, поэтому он ушел на пенсию и переехал сюда, во Флориду. Я не хочу, чтобы он волновался. Вы можете это понять?

— Ну как же, конечно, мистер Танненбаум, — с преувеличенной готовностью поклонился Гарри, выпучив глаза. — Конечно, я могу это понять. Только скажите, что мне, по-вашему, следует для этого делать?

— Просто не провоцировать его, вот и все.

— Я попытаюсь, — ответил Гарри, живо улыбнулся и быстро скомандовал: — Возьмите вон ту скамью и сядьте со своей матерью у двери.

— Что он хочет? — спросила Рэчел Танненбаум.

— Пойдем, мама, — позвал Марвин. — Вот сюда, к дверям.

— Но здесь сквозняк, — возмутилась Рэчел.

— Мам, это же все-таки Флорида.

— Уверена, что, помимо всего прочего, мы все схватим здесь пневмонию, — сказала Рэчел, усаживаясь рядом с Марвином на скамью у двери.

— Мистер Костигэн, если вы перенесете один из этих ящиков поближе к корме моторки, думаю, вы можете сесть там с мисс Уотс. Лицом ко мне, пожалуйста. Вот так. Теперь остались только наш цветной друг и молодая миссис Танненбаум. Эймос, вы не могли бы пересесть туда, где стоят эти лодочные моторы? Видите эти бочки из-под горючего?

— Да, — кивнул Эймос.

— Прекрасно. Вы можете перекатить их сюда от того места, где сидят мистер Танненбаум с матерью? Таким образом, у нас образуется нечто похожее на квадрат, верно? — спросил Гарри. — Довольно удобное расположение, что скажешь, Клайд?

— Очень даже удобное, — засмеялся Клайд, снова не удержавшись от взрыва хохота.

— Я очень рад, что вам так весело, — нахмурился старый Танненбаум. — Вы все разыграли так весело и интересно, что вам обоим место только в водевиле. — Он посмотрел на сидящую у противоположной стены жену: — Ничего, не обращай внимания.

— Папа, — умоляюще взглянул на отца Марвин. — Пожалуйста, постарайся взять себя в руки.

— Теперь — вы. Не хотите ли сесть, Эймос? — И Гарри повернулся к Эймосу, который перевернул бочки вверх дном и придирчиво осматривал их.

— Они грязные, — констатировал Эймос. — Эти бочки все в масле.

— Ах ты Господи! — театрально воскликнул Гарри. — Мы не хотим испачкаться, верно? О нет, Господи, ни в коем случае!

— Лучше делайте, как он сказал, — прошептала Сельма.

— Вы чертовски правы, леди, это было бы гораздо лучше, — согласился Гарри.

— Скажите какой крутой парень! — не унимался Танненбаум, и Гарри вдруг соскочил с верстака, пересек комнату и приблизился к старику и Бобби, сидящим рядом с носом установленного на опоре катера.

— Думаю, я вас уже достаточно терпел, — взорвался Гарри. — А теперь постарайтесь держать рот на замке.

— Перед вами не робкая женщина! — Танненбаум грозно потряс пальцем у него перед носом.

— Опустите руку, — приказал Гарри.

— Вы — бандит! — запальчиво выкрикнул Танненбаум.

— Черт возьми, я не просто бандит! — Гарри отбил в сторону руку Танненбаума, развернулся на пятках и зашагал назад, к верстаку, где с винтовкой на коленях сидел Клайд. Там он обернулся на Танненбаума: — Я не просто бандит!

Он кивнул в подтверждение своих слов, как бы довольный их звучанием, и затем, вместо того чтобы вернуться к верстаку, начал мерить громадными шагами прямоугольное пространство. Расхаживая, он поочередно взглядывал на каждого пленника: Марвина и Рэчел, сидящих на скамье без спинки у дверей на длинной стороне малярной; Люка и Саманту, пристроившихся на перевернутых ящиках вблизи кормы моторки; дрожащего от злости доктора Танненбаума, почти прижавшегося к боку Бобби Колмора у носа моторки, и Эймоса с Седьмой Танненбаум у третьей стены прямоугольника, которым пришлось выполнить приказание Гарри и сесть на бочки из-под горючего, перетащенные сюда Эймосом. Клайд с винтовкой на коленях замыкал прямоугольник с четвертой стороны.

— О'кей, я считаю, что мы уже довольно повеселились, — подвел итог Гарри, ни перед кем не останавливаясь. — Это был настоящий разгул веселья, но с этим покончено. Больше я этого не желаю. И требую, чтобы вы все вели себя тихо и смирно, понятно? Через некоторое время мы принесем для вас из ресторана что-нибудь поесть и попить, так что не торопитесь заявлять мне, что вы проголодались, и нечего задавать мне вопросы, что вам делать в случае сердечного приступа или чего-нибудь в этом роде. Я не хочу этого слышать. От вас требуется только соблюдение полной тишины и порядка, вот и все.

Он вернулся к верстаку.

— Клайд! — позвал он. — Стреляй в первого, кто шевельнется.

— Сейчас или чуть позже? — усмехнувшись, спросил Клайд, и от этой его шутки у Люка возникло сосущее ощущение реальной опасности.

Три машины, в которых размещалось семнадцать человек, выехали из Ки-Уэст с пятиминутным интервалом, начиная с восьми утра. В машине Толстяка находилось только пять человек, включая его самого: Джейсон решил оставить в ней лишнее место, чтобы Толстяк мог свободно расположить свою необъемную тушу. В соответствии с планом операции его машина должна была выехать первой, поэтому перед выходом из мотеля он позвонил Фортунато и сказал:

— Мы выезжаем, удачи вам.

Фортунато выждал пять минут и позвонил Родису.

— Я выезжаю, — сказал он.

— Отлично, — сказал Родис. — Не волнуйся и не спеши, хорошо?

Через пятнадцать минут, ровно в восемь пятнадцать, Родис и его напарник, высоченный бостонец по имени Эжен Миллер, вышли из мотеля «Уотервью». В руках они несли небольшие дорожные сумки на «молнии», в каждой из которых лежали туалетные принадлежности и револьверы 38-го калибра. Они положили сумки в багажник нанятой машины и затем поехали по улицам Ки-Уэст, подбирая своих людей, которых разбудили перед этим по телефону, и теперь те ожидали их у своих гостиниц с такими же матерчатыми сумками.

Они покинули пределы города точно в половине девятого, миновав знак, извещающий водителей, что здесь, в самой южной точке Соединенных Штатов, начинается шоссе U.S.-1, которое заканчивается где-то в штате Мэн. Люди в машине, двое на переднем сиденье рядом с Родисом, который сидел за рулем, и еще трое сзади, выглядели группой скучающих бизнесменов, одетых в легкие светлые брюки, рубашки с коротким рукавом и при галстуках. Среди них лучше всех смотрелся Родис, поскольку родился в жарком климате и носил такую одежду естественно и даже с некоторым изяществом. На нем был коричневый шелковый костюм, который мог показаться слишком плотным для уровня столбика термометра в то утро, но, как ему самому казалось, наилучшим образом подходил для этого дня. Рубашка с коротким рукавом была терракотового цвета, галстук — в золотисто-коричневую полоску, приколотый к рубашке круглой булавкой в виде старинной австрийской монеты. Блестящие угольно-черные волосы, черные глаза и высокие скулы делали его похожим на индейца из Сан-Бласа, но упругая матово-светлая кожа лица выдавала чистокровного кастильца. Его кисти с длинными тонкими пальцами спокойно лежали на руле, и он вел машину с профессиональной легкостью, тщательно соблюдая положенную скорость, когда, поднявшись по Трумэн-авеню, они выехали на бульвар Рузвельта, ведущий к автостраде U.S.-1. Мужчины не производили впечатления слишком озабоченных, тем не менее внутренне они расслабились, без препятствий выехав из города, в котором было слишком много полицейских постов, чтобы быть абсолютно спокойными.

От Ки-Уэст до Охо-Пуэртос было тридцать пять миль, хочешь не хочешь, а это несколько тысяч футов, и Джейсон приказал им ехать медленно и не рисковать. Неторопливо и спокойно, вот как им было предписано двигаться, именно так Родис и вел машину.

У них спустило колесо, когда они катили по мосту между Шугарлоф и Каджоу. Слава Богу, они двигались со скоростью сорок миль в час, поэтому им не грозила потеря управления машины, когда это несчастное колесо лопнуло. Родис тихо выругался, и Эжен, сидящий в середине на переднем сиденье, спросил:

— В чем дело? Что-нибудь с колесом?

— Угу, — сказал Родис и притормозил. — Может, мне съехать с моста?

— Думаю, лучше съехать, — сказал Эжен. — Здесь маловато места, чтобы поменять колесо.

Родис молча кивнул и посмотрел на часы. Непредвиденное обстоятельство могло сбить их с графика. Он снова включил мотор и медленно съехал с моста. Машина была наемной, но Родису, с присущей ему бережливостью по отношению к любому имуществу, не хотелось испортить проколотое колесо слишком быстрой ездой. Он дотянул машину до обочины футах в ста от моста в сторону Каджоу, затем, выйдя из нее, направился к багажнику и открыл его.

— Я весь перемажусь, — сказал он, ни к кому не обращаясь и поднимая крышку багажника. — Как же мы достанем запаску? — спросил он Эжена, вернувшись к кабине.

— Придется вынимать сумки, — сказал Эжен.

Они достали сумки и поставили их на дорогу за автомобилем. Затем вытащили запасное колесо и домкрат. Родис с ненавистью посмотрел на проколотую шину и установил домкрат под бампер. Эжен начал откручивать гайки, пока Родис поднимал машину. Остальные мужчины стояли на дороге и наблюдали за их работой. Они с удовольствием помогли бы, но здесь дела хватало только для двоих, и им приходилось просто ждать, когда Родис и Эжен закончат менять колесо.

Машина была еще поднята, а колесо с проколотой шиной уже снято, когда послышался шум приближающегося автомобиля с противоположной стороны.

— Рейф! — прошептал один из мужчин, и Родис поднял голову, кивнул и покатил снятое колесо к багажнику.

Приближающаяся машина принадлежала дорожной патрульной службе штата Флорида. В ней сидело двое полицейских.

Сначала казалось, они проедут мимо, прямо на мост, ведущий на запад к Шугарлоф. Но, вместо этого, машина остановилась на другой стороне дороги, около сотни ярдов за Родисом, который в этот момент надевал новое колесо. Дверца машины со стороны дороги открылась, и высокий мускулистый патрульный в светло-коричневой форме с кобурой на боку направился к машине. К этому времени Эжен и Родис поставили колесо и начали накручивать гайки. Остальные четверо стояли позади и чуть сбоку от машины, наблюдая за приближающимися патрульными.

— Эй! — обратился к ним патрульный.

Родис взглянул на него снизу, словно не подозревал о его присутствии, целиком поглощенный работой, и ответил:

— Привет!

— Помощь требуется?

— Нет, спасибо большое, — поблагодарил Эжен. — Должно быть, наткнулись на какой-то гвоздь. Мы съехали с моста, чтобы не мешать движению.

— Гм-м, — неопределенно пробурчал полицейский.

Двое мужчин продолжали возиться с колесом. Теперь все гайки стояли на месте. Эжен поднял с земли гаечный ключ и начал их затягивать. Родис перешел к домкрату, чтобы начать опускать машину. Полицейский двинулся за ним, взглянул на дорожные сумки позади машины, кивнул и улыбнулся всем своим загорелым лицом четверым мужчинам, которые молча стояли чуть в стороне.

— Вы, ребята, из Ки-Уэст? — спросил патрульный.

— Верно, — сказал Эжен.

— Можешь опускать ее, Рейф, — сказал Эжен, и Родис освободил упор домкрата.

Тем временем на дороге появился второй полицейский и не спеша направился к седану.

— Куда вас столько едет? — спросил первый патрульный. — Какая-нибудь конференция?

— Что? — непонимающе спросил Эжен.

— Я имею в виду, что вы вшестером путешествуете в одной машине, — уточнил полицейский и снова улыбнулся.

— Не понимаю, — невозмутимо ответил Эжен.

— Ну, я хочу сказать, что вы вшестером едете в одной машине, — повторил полицейский, как будто от этого его вопрос стал более понятным.

— Ну и что в этом такого, что мы едем вшестером? — как ни в чем не бывало пожал плечами Эжен.

— Он не сказал, что в этом есть что-то такое, — пояснил второй патрульный, быстро оказавшись рядом со своим напарником и встав рядом с ним, засунув большие пальцы рук за пояс.

— Мы работаем в одной компании, — сказал Эжен. — Ездили по делам в Ки-Уэст.

— По каким делам? — спросил второй полицейский.

— Насчет лодок.

— Насчет каких лодок?

— Да разных там катеров, моторок и тому подобное.

— Как называется ваша компания? — спросил первый полицейский.

— "Фрэмингхэм-ботс", — сказал Эжен.

— Где это?

— Что имеете в виду?

— Где расположен офис вашей компании?

— Фрэмингхэм, штат Массачусетс.

— А у вас, случайно, нет при себе визитных карточек? — спросил второй, и несколько секунд длилось напряженное молчание.

Затем Эжен мило улыбнулся:

— Не понимаю, офицер. Что случилось?

— Ничего. Мы просто интересуемся, как это шестеро респектабельных джентльменов путешествуют с таким небольшим багажом, вот и все.

И снова воцарилась тишина. Родис слышал, как в зарослях кустарника в стороне от дороги скрипуче попискивала какая-то птица.

— У нас на каждого по сумке, — объяснил Родис.

— По одной дорожной сумке, — уточнил один из полицейских.

— Ну и что?

— Ничего. Всего по одной небольшой дорожной сумке на все время пути туда и обратно во Фрэмингхэм, что в Массачусетсе.

— Мы предпочитаем ездить налегке, — сказал Родис.

— Как вас зовут, мистер?

— Рафаэль Родис.

— Вы испанец?

— Нет, панамец.

— Вы из Панамы?

— Правильно.

— А из какого города в Панаме?

— Из Колона.

— Не возражаете, если я взгляну на ваш паспорт?

— Я американский гражданин, — сказал Родис. — Живу в этой стране уже семь лет.

— Во Фрэмингхэме? — спросил полицейский.

— Да.

— У вас есть какое-нибудь свидетельство вашего гражданства? Сертификат натурализации? Военный билет?

— Нет, но...

— Хорошо, мистер, не желаете ли открыть эти сумки? — спросил первый полицейский и вытащил из кобуры револьвер. — А вы, ребята, встаньте вот сюда, в сторону от машины, да пошевеливайтесь! — распорядился он, махнув револьвером.

Второй полицейский, следуя примеру своего начальника, подошел к Родису, тоже с оружием, и указал на сумки.

— Давайте открывайте их! — сказал он.

Родис кивнул и наклонился к ближайшей сумке.

— Ничего не понимаю, офицер, — недоумевал Эжен. — Почему вы...

— Немного помолчи, понял? — перебил первый полицейский. — Может, ты и не видишь ничего подозрительного в том, что шесть парней едут в одной машине по автостраде в девять утра, а мы видим, ясно? Так что, если у вас все в порядке, через несколько минут вы продолжите свой путь, при условии, что этот ваш приятель предъявит какое-нибудь нормальное удостоверение. Вы же не ожидаете, что мы...

Первая пуля влетела полицейскому между глаз, а вторая чуть ниже и левее, так что прошла сквозь его левую скулу и снесла ему полголовы, выйдя сзади. Второй полицейский замер в столбняке, когда его товарищ рухнул на дорогу, истекая кровью, и затем, промедлив всего несколько роковых секунд, поднял свой револьвер, собираясь выстрелить в Родиса, когда следующие три пули со страшной скоростью ударили его в грудь, заставив его тело упасть назад, на багажник машины. Он пробормотал что-то нечленораздельное, то ли «Марта», то ли «мама», а затем скатился на дорогу и упал недвижимый рядом со своим напарником, так же, как и он, истекая кровью. Родис молча смотрел на полицейских. В кустах послышалось суматошное хлопанье крыльев, затем все стихло. Мужчины оторопело застыли без движения.

— Кто-нибудь... подгоните полицейскую машину! — первым пришел в себя Родис.

— Что будем делать? — засуетился Эжен.

— Винни! — приказал Родис. — Подгони их машину! Скорее! Остальные уберите их с дороги, вон туда, за нашу машину. Выполняйте!

Он бросил свой револьвер в сумку, застегнул «молнию» и положил ее в багажник.

— Колесо! — кивнул Эжен.

— Уже в багажнике.

— Остальные сумки?

— Туда же, живо!

— Это уже Винни.

— Берите их.

— Что мы с ними сделаем?

— В багажник их, в их же машину.

— Винни, отопри багажник.

— А где ключ?

— Поищи его.

— Этот?

— Мне нужна шляпа одного из них.

— Готово, открыто.

— Эта мне не подходит. Дай другую.

— Она в крови.

— Живее!

— Ты хочешь, чтобы мы обоих затолкали в багажник?

— Да, и поскорее. Эта лучше?

— Нормально. Хочешь их отвезти?

— Да.

— Куда?

— В воду.

— В океан?

— Нет, в болото. Найдем его где-нибудь поблизости.

— Где?

— Не знаю. В конце концов, это же острова! Должны же быть здесь какие-нибудь болота или хоть просто топкое место!

— Рейф, мы их затолкали.

— Запри багажник.

— Здесь на крыле кровь.

— Сотри ее.

— А как насчет крови на дороге?

— Пусть остается. Подумают, что какое-нибудь животное попало под машину. Как на мне эта шляпа?

— Отлично.

— Я сяду за руль. Похож я на полицейского?

— Рейф, давай побыстрее сматываться.

— Минутку, Винни. Что скажешь, Эжен?

— Выглядишь нормально. Мы едем за тобой или как?

— Поедете за мной.

— А если не наткнемся на болото?

— Тогда я довезу их до океана.

— Рейф!

— Что?

— Ты убил их, — сказал Эжен. — Ты обоих убил.

— Я знаю. И что?

— Ничего, — сказал Эжен и передернул плечами. — Ничего.

Чувствуя, как отчаянно стучит сердце, Родис уселся за руль полицейской машины в этой идиотской, запачканной кровью шляпе, помня, что в багажнике лежат два мертвых полицейских, и гадая, не просочится ли их кровь на дорогу. Он вел машину со скоростью сорок миль в час, и эта малая скорость казалась ему невыносимой. Ему казалось, что все в мире знают, что у него в машине два трупа. Черт, что там было написано на последнем знаке? Какой это был остров? Саммерлэнд? Уже Саммерлэнд? Господи, да они уже совсем близко от Охо-Пуэртос! Он начал искать, где бы ему свернуть, и обнаружил поворот на восточной стороне дороги, это проходило шоссе S-492. Шины резко взвизгнули, когда он круто свернул направо и покатил в сторону океана, и тут же увидел, что приближается к порядочному скоплению домов на коралловом берегу и что здесь он также не сможет бросить машину, как и в центре Дюваль-стрит на Ки-Уэст. Он снова резко развернулся, вздымая пыль, проехал мимо седана со своими людьми, следовавшего за ним, а затем взглянул в заднее зеркальце узнать, развернулись ли они и по-прежнему ли едут за ним. Он буквально обливался потом в своем шелковом костюме и раздумывал, не спрятать ли машину в зарослях, чтобы она была незаметной с дороги; но эта идея не очень ему нравилась. Затем неожиданно для себя он оказался на Рэмрод-Ки, на шоссе, ведущем прямо на Биг-Пайн, а ему так и не попадалось подходящего места, чтобы спрятать машину. И вот он уже на самом Биг-Пайн. Он по-настоящему испугался и нервно стер пот с верхней губы, потому что припомнил карту, на которой Биг-Пайн представлял собой плотно населенный большой остров, а значит, со множеством магазинов и с полицейским постом. А он торчал в патрульной машине с этой проклятой шляпой на голове и с трупами двух полицейских в багажнике! Стоп... а разве здесь нет такой длинной узкой косы на западном берегу, которая тянется в сторону океана? Кажется, он видел ее на карте. Сколько раз они с Джейсоном и Рэнди изучали эти карты на складе в Майами! Кажется, точно, здесь должна быть дорога к океану. Он следовал по U.S.-1 до поворота вправо у пролива Боджи, параллельного Спэниш-Харбор, а затем продолжал двигаться по ней, проехав мимо моста, который вел к островам Спэниш-Харбор. Он неуклонно ехал на юг, затем свернул на запад на Лонг-Бич. Он оказался прав, вдали виднелся берег океана. Он начал отчаянно подыскивать место, где бы можно было затопить машину. Миновал одинокий дом на берегу, и под колесами у него были только песок, густой ил и спутанная трава. Как он жалел, что у него не было под рукой карты, чтобы узнать, какая глубина здесь, у берега! И вдруг он осознал, что вскоре ему самому придется не то плыть, не то тонуть, и даже раньше, чем он доберется до берега. Он замедлил ход, пытаясь найти уклон в сторону океана, сбросил скорость почти до нуля, потом перевел машину на вторую скорость и в этот момент услышал позывные полицейского приемника, вмонтированного в приборный щиток: вероятно, кто-то пытался соединиться с этой машиной. Наконец он заметил небольшой уклон, который понижался и переходил в место, заросшее высокой травой и затянутое илом. Он резко вывернул руль, пока машина не замерла на краю спуска, готовая рухнуть вниз. Радио в машине все еще посылало свои позывные, когда он осторожно открыл дверцу и ступил на твердую землю. Эжен остановил седан футах в двадцати сзади. Родис снова заглянул вниз на склон берега, затем бросил шляпу на переднее сиденье, навалился всем телом на дверцу и резко подтолкнул машину вперед. Она сразу быстро покатилась, а он стоял и молча наблюдал, как по мере спуска машина набирала скорость и вскоре, рухнув вниз, начала тонуть в тине.

Она моментально погрузилась до верха колес, с хлюпаньем втягивая тину под крылья, на мгновение остановилась, словно раздумывая, стоит ли ей затонуть окончательно. Трава хлестала по крыльям машины, которая вдруг резко качнулась из стороны в сторону, напоминая перевернувшееся навзничь нелепое доисторическое животное, и, казалось, была готова всем своим весом и объемом подмять под себя сопротивляющуюся тину и спутанную траву.

Но через секунду она почему-то застыла, перестав погружаться. Оказывается, села на мелкое, илистое дно, завалившись на один бок, левое крыло оказалось ниже правого и увязло в тине и водорослях, а правое и вся верхняя часть торчали из грязного тягучего ила. Красные фонари на крыше ясно указывали на принадлежность машины полиции.

Ах ты, сукин сын, подумал Родис и побежал наверх, где в седане его ждали Эжен с остальными ребятами.

Глава 6

Принадлежащий федеральной службе береговой охраны катер «Меркурий» был судном в сто шестьдесят пять футов длиной. Служили на нем пять офицеров и команда из пятидесяти человек. Его единственным вооружением была трехдюймовая пушка со снарядами 50-го калибра, установленная на носу. В оружейном складе, находящемся за переборкой в офицерской каюте, насчитывалось десять карабинов, десять «М-1» и восемь автоматических кольтов 45-го калибра. Кроме того, он был оснащен пушкой для сигнальных ракет. Это было небольшое и не очень быстроходное суденышко: самая большая скорость, на которую он был способен, не превышала тридцати узлов. Порою, когда он плыл под развернутым на корме парусом, то напоминал старинную канонерскую лодку на Чайниз-Ривер времен Боксерского восстания.

Стоя на капитанском мостике «Меркурия», его командир лейтенант Натаниэль Кейтс мог видеть лежащий в доке Ки-Уэст «Андроскоджин» WPG-68. На какой-то момент ему захотелось, чтобы в течение этой недели на патруль выходило это более крупное судно, чем его собственное. Это тоскливое пожелание вовсе не имело отношения к предупреждениям о приближающемся урагане, которые все еще поступали от метеобюро в Майами, попадая сначала в координационный центр спасения береговой охраны в Саутвесте, а уже оттуда — в радиорубки каждого судна береговой охраны этого региона, заполняя наушники радистов своей трескотней, напоминающей болтовню словоохотливой кумушки. Вовсе не эти прогнозы беспокоили Кейтса, повидавшего на своем веку немало природных катаклизмов, а уж этот и вовсе не казался ему похожим на настоящий ураган. Что бы там ни говорили в метеобюро, сколько ни разорялись, но факт оставался фактом — пресловутый смерч за все это время не сдвинулся ни на йоту со своего положения, которое он занимал в центре Кубы; а то, что там, в Майами, хлещет дождь и бушует ветер, так это просто обычный добрый норд-ост.

Причина, по которой он хотел бы поменяться очередью с «Андроскоджин», заключалась в том, что у него разболелся зуб, а на борту «Меркурия» дантиста не было. Его собственным дантистом был Фельдман, который в 1949 году приехал в Майами провести отпуск и остался там навсегда, открыв свой кабинет на Коллинз-авеню в Майами-Бич. Кейтс любил слушать рассказы Фельдмана о Нью-Йорке. Не потому, что сам Кейтс был родом из Нью-Йорка. Он родился в маленьком городке Танта-маунт, штат Айова, и прожил там до 1936 года, когда поступил в службу береговой охраны.

Он решил поступить в эту службу, потому что в том году Соединенные Штаты Америки только начали приходить в себя после небывалого сокрушительного кризиса, а заработок начинающего моряка составлял двадцать один доллар в месяц плюс сытная еда трижды в день и постель. Ему было все равно, куда его направят, лишь бы подальше от Тантамаунта. Фактически выбор предстоял между учебными лагерями в Кейп-Мэй, штат Нью-Джерси, или в Аламеде, штат Калифорния. Руководство, изменив старому военному принципу, решило посылать новобранцев как можно дальше от дома, поэтому Кейтс и оказался в Кейп-Мэй. Он проучился там десять недель, а потом его направили матросом второго класса на судно в триста двадцать семь футов длиной, приписанное к Бостону, штат Массачусетс.

Бостон ему понравился. Он полюбил сам город и его окрестности — дело было осенью, и буйные краски ярко расцвечивали ландшафт, а в воздухе ощущалась пьянящая горьковатость. Ему нравилось немного носовое произношение горожан, но главным образом сознание, что наконец он вырвался из захолустья, где родился и вырос и где единственной достопримечательностью был водопад Крэкербаррел, и что только теперь он оказался причастным к тому бурному вихрю событий и людей, которые, собственно, и сделали Америку Америкой, самой великой страной в мире.

Ему было всего семнадцать лет, когда в свое первое увольнение он сразу поехал в этот величайший город мира и тут же влюбился в девушку, которая работала в клубе на Шестьдесят третьей улице. Сначала его поразили своей красотой ее стройные длинные ноги профессиональной танцовщицы, обтянутые черными чулками в сеточку, а затем, когда в тот же вечер он оказался в ее крошечной комнате на Сорок восьмой улице, что на западной стороне, и они всю ночь провели в постели, безумствуя от страсти, он был полностью охвачен восторженной любовью.

Ее звали Селеста Райан, и ей было двадцать лет. Она рассказала Кейтсу, что родилась в Бронксе, но последние два года самостоятельно живет в Манхэттене. Кроме того, она призналась ему, что еще невинна, и он поверил ей. Так ли это было на самом деле, не имело значения, потому что сам Кейтс уж точно был совершенно невинным, и его невинности с избытком хватало на двоих.

Она любила его.

Когда он ее встретил, ему было семнадцать, и с ноября 1936-го по июнь 1938-го, вероятно, он был любим женщиной больше, чем когда-либо еще в своей жизни. Стоило ему получить увольнение, как он вскакивал в тот заветный поезд и считал минуты до Нью-Йорка, отмечая мелькающие мимо станции — Провиденс, Нью-Лондон, Нью-Хэвен, Стэмфорд, и вот, наконец, она, ожидающая его на вокзале Гранд-Сентрал. Она бросалась ему в распахнутые объятия, покрывала его лицо бесчисленными поцелуями, а затем отстранялась, заглядывая ему в лицо большущими зелеными глазами, и каждый раз спрашивала:

— Нат, ты все еще любишь меня?

И каждый раз он от всего сердца отвечал ей одно и то же:

— Я люблю тебя, Селеста.

А потом они шли к ней, пили джин и бросались в ее кровать королевских размеров. Он провел на борту катера почти два года, постигая науку жить на море, за это время его повысили до матроса первого класса, и он решил добиваться звания старшины, для чего начал усиленно готовиться к сдаче экзаменов в июне 1938 года. Но в течение всего этого времени, как бы напряженно он ни трудился, все же ему удавалось каждую неделю проводить по нескольку часов в постели с девушкой, которая учила его таким вещам, о которых он и слыхом ни слыхивал в родном штате Айова, когда по воскресеньям все добропорядочные семьи распевали гимны на молитвенных собраниях в Бэкуотер-Галч.

Кейтс был свидетелем отмены «сухого закона», он видел эмблемы американской национальной стрелковой ассоциации с изображением орла в витрине каждого магазина в Айове, а позже в Массачусетсе и в Нью-Йорке, и почувствовал, что страна снова возвращается к жизни, отбросив прочь жалкую суету, сопровождавшую ее долгую болезнь, почувствовал ее обновленную силу, пульсирующую в его собственных раздавшихся мускулах. В июне 1938-го, за две недели до экзамена на старшину, Селеста Райан обнаружила, что беременна, и спросила его, что ей делать. Кейтс сказал, что раз такое дело, он, конечно, женится на ней, как только получит разрешение своего командира. Селеста ответила, что она очень ценит его намерение, которое находит очень благородным с его стороны и все такое, но дело в том, что ей очень нравится работать танцовщицей и она хотела бы...

— ...оставаться девицей, танцующей для увеселения публики, — закончил он за нее.

Вот именно, если ему нравится так называть ее профессию, но ей и в самом деле очень нравится танцевать, и вряд ли она сможет этим заниматься, если заведет ребенка и выйдет замуж за моряка, которого могут направить Бог знает куда.

Кейтс признал, что она права. Откровенно говоря, он испытал некоторое облегчение. Ему едва исполнилось девятнадцать, и он был на пороге карьеры в службе береговой охраны. Кроме того, его еще не очень привлекала жизнь женатого мужчины, тем более необходимость сразу же стать отцом. Поэтому он сказал Селесте, что тогда, видимо, им придется поискать возможность сделать ей аборт, и Селеста призналась, что уже советовалась по этому вопросу с некоторыми девушками и одна из них знает очень хорошую женщину, которая много чем занималась в театре и может сделать «это» за триста долларов. К этому времени Селеста была беременна уже три месяца, и если бы они сразу же узнали об этом, они вполне могли бы откладывать по сто долларов в месяц, чтобы набрать нужную сумму. Сейчас же проблема заключалась в том, что Кейтс и Селеста жили весьма широко — на его заработок матроса первого класса, который составлял пятьдесят четыре доллара в месяц, и ее сорок долларов в неделю, зарабатываемые в дансинг-клубе. В данный момент у них едва ли набралось бы и тридцать долларов, не то что триста. Кейтс послал телеграмму своим родственникам в Хэйсид, штат Айова: «Вышлите сумму триста долларов я затруднительном положении объясню потом». В обратной телеграмме значилось: «Ты смеешься триста долларов объясни сразу же». Ни тогда, ни позже Кейтс ничего не объяснил родным. Он пришел к Селесте и заверил ее, что как-нибудь добудет эти триста долларов, пусть она только даст ему немного времени, ведь он вот-вот должен сдавать экзамены и вынужден очень много заниматься, но он постарается...

Селеста заглянула в глаза возлюбленного и с мудрой проницательностью поняла, что не стоит ждать от него ни денег, ни помощи, ни решимости жениться.

— О'кей, — сказала она. — Постарайся, Нат.

И отправилась к владельцу своего клуба, запросив у него триста долларов в счет своего будущего заработка, которые он и выдал ей на условиях десятипроцентного кредита. На следующей неделе она избавилась от ребенка. Позвонила Кейтсу в Бостон и сказала, что все сделано, а он сказал что-то вроде: «Вот здорово, это просто отлично, малышка! А я сдал экзамены, и теперь я старшина третьего класса. Скоро покажу тебе свои корочки!»

Селеста не приехала полюбоваться на его аттестат, и Кейтс так никогда и не смог похвастаться им перед ней, потому что, когда в следующий раз пришел к ней, ее квартирная хозяйка сказала ему, что Селеста переехала. Он бросился к ней в клуб и узнал, что она там больше не работает. Одна из девушек сказала ему, что Селеста уехала в Сан-Франциско с одним барабанщиком из джаз-банда Коттон-клуба, который заплатил хозяину ее долг. Кейтс только и спросил:

— С барабанщиком? Он что... цветной, да?

В июле 1938 года его уволили с учебного катера в звании старшины третьего класса и направили заведовать складом бакенов в Портсмуте, штат Вирджиния. Что волновало его все два года его службы там и продолжало тревожить после того, как его перевели на плавучую базу, занимавшуюся установкой бакенов, и где он стал старшиной второго класса; что постоянно его тревожило во время войны, когда он служил на морском авианосце, став боцманом в 1945 году и наконец женившись на девушке из Норфолка, штат Вирджиния, где он служил на метеокатере, что продолжало его беспокоить все эти годы, — так это точное понимание, что тогда, в 1938 году, он сделал что-то не так, но не мог понять, что именно.

Ведь Селеста сама сказала ему, что не хочет выходить замуж, сказала же!

Он предложил это ей, сказав, что женится, как только получит разрешение, но она заявила, что хочет оставаться танцовщицей. Он точно помнил ее слова, потому что тогда, как последний осел, поправил ее, сказав: «Ты хочешь сказать, девицей, танцующей для увеселения публики?», и она ответила: «Ну да, если хочешь, называй это так». Может, в этом и заключалась его ошибка? Он пытался достать денег, искренне пытался. Он послал телеграмму своим родным — хотя черта с два они что-нибудь достали бы у себя в Хэйсиде, штат Айова, — и, получив отказ, начал занимать деньги у своих друзей на корабле, и ему удалось наскрести сто тридцать два доллара, но тут Селеста позвонила ему и сказала, что все уже сделано.

— Что ты имеешь в виду? — спросил он.

— Ребенка, ты же знаешь.

— А когда...

— Все закончилось на прошлой неделе.

— Что ж, это здорово, дорогая, — сказал он. — А я, представь, сдал экзамен на старшину. Приеду через недельку и покажу тебе аттестат.

Позже, в 1947 году, Натаниэль Кейтс поступил в школу лейтенантов, и через четыре месяца ему было присвоено звание младшего лейтенанта федеральной службы береговой охраны. Теперь, в свои сорок четыре года, он был капитаном третьего ранга; его каштановые волосы еще не тронула седина, фигура слегка раздалась по сравнению с тем, какой она была в 1938-м, слегка одутловатое лицо выдавало человека, пьющего джин с 1936-го, хотя тогда ему было всего семнадцать лет. Его жена Элен, сорока двух лет, стройная хрупкая блондинка с красивыми карими глазами (у Селесты при черных волосах были зеленые глаза, в ее манере вертеть задом чувствовалась ирландская живость и дерзость, она была единственной настоящей женщиной, которую он встречал в своей жизни). Его сыну исполнилось шестнадцать, и он мечтал поступить в академию федеральной службы береговой охраны в Нью-Лондоне, штат Коннектикут. Дочери шел четырнадцатый, она получила французскую медаль по окончании средней школы. («Расскажи мне про Тантамаунт, дорогой», — попросила как-то Селеста. Рассказывать было не о чем. Там были заправочная колонка, магазин и железная дорога, вот и все. О бедняжка, так ты приехал из такой глуши? Поцелуй меня, слышишь? Целуй меня, милый, я забираю тебя из этого ужасного захолустья! Целуй меня, милый, я уведу тебя туда, где ты никогда не был.) До июня 1949 года он служил на борту судна длиной в сто двадцать пять футов. Затем разразилась корейская война, и он обучал новобранцев в Грин-Коув-Спрингс, штат Флорида, переправляя их на базу береговой охраны в Мэриленде, недалеко от Балтимора, а затем через Тихий океан на Гавайские острова, где служил до 1953 года. («Когда я танцую, то чувствую, будто могу летать, понимаешь, Нат? Мне кажется, что я могу очень сильно оттолкнуться от земли, сильнее любого человека в мире, что я могу взлететь до потолка, до неба! Посмотри на меня, милый, я лечу!») В 1955-м Натаниэль Кейтс стал лейтенантом и был назначен строевым офицером на плавучую базу. Через три года его направили в Майами строевым офицером на базу в Мак-Артур Козвэй. Он получил нашивки лейтенанта только в апреле 1960 года, и вскоре после этого ему было доверено командование «Меркурием».

Но до сих пор он так и не знал, что же не так сказал он в 1938 году...

— Извините, сэр.

Кейтс обернулся. Какое-то мгновение он смотрел на стоящего перед ним человека и не узнавал его, и только потом сообразил, что это один из его техников по электрооборудованию. Он быстро проговорил:

— Да?

— Капитан, связь с берегом в отношении заполнения емкостей водой и исправности электричества закончена, вся связь на борту работает исправно, — доложил техник.

— Хорошо, — сказал Кейтс. Он повернулся к связисту, стоящему рядом в шлемофоне и задумчиво смотрящему на море: — Отдать третий и четвертый швартовы.

— На корме, это капитанский мостик, — сказал в микрофон связист. — Отдать третий и четвертый швартовы.

Кейтс ждал. Через секунду связист доложил:

— Третий отдан, сэр.

— Хорошо.

— Четвертый отдан, сэр.

— Отлично, отдать первый швартовый.

— На баке, говорит капитанский мостик, — сказал связист. — Отдать первый швартовый.

Кейтс взглянул на часы над переборкой. Они показывали 09.04.

— Первый швартовый на борту, сэр, — доложил связист.

— Хорошо, — ответил Кейтс. — Лево руля.

— Есть лево руля, — повторил связист.

— Правая машина — самый малый вперед.

— Правая машина — самый малый вперед, — передал связист по машинному телеграфу и через минуту добавил, обращаясь к капитану: — Машинное отделение докладывает: есть правая машина — самый малый вперед.

— Отлично, — сказал Кейтс.

Его катер длиной в сто шестьдесят футов великолепно слушался руля. Почти сразу же он уловил характерные звуки работающих машин, а затем ощутил знакомый толчок судна, когда оно дернулось, натянув последний канат, соединяющий его с пристанью.

— Левая машина — самый малый задний, — тут же скомандовал он.

— Левая машина — самый малый задний. Сэр, машинное отделение докладывает: есть левая машина — самый малый задний.

— Приготовьтесь отдать второй швартовый, — приказал Кейтс.

— Приготовьтесь отдать второй швартовый, — повторил связист в свой микрофон. — На баке докладывают: есть приготовиться к отдаче второго.

— Прямо руля. Правая машина — стоп. Принять второй. Поднять флаг.

За спиной Кейтса боцман свистнул в дудку, командуя поднятие флага на корме. Катер начал медленно отваливать от дока.

— Дать три коротких свистка, — приказал Кейтс.

Боцман трижды коротко свистнул.

— Все машины стоп.

— Все машины стоп. Машинное отделение докладывает: есть, стоп все машины.

— Право руля. Левая машина — самый малый вперед.

— Право руля, есть право руля, сэр.

Они выходили из дока, медленно миновали огни военно-морской базы; впереди замелькали бакены, отмечающие безопасный для кораблей проход в проливе Ки-Уэст.

— Прямо руля, — сказал Кейтс связисту. — Курс два-ноль-четыре. Все машины — самый малый вперед.

— Есть курс два-ноль-четыре, сэр. Есть все машины — самый малый вперед, сэр.

— Так держать.

— Вижу лодку по курсу три-пять-ноль, расстояние пять тысяч, — крикнул вниз впередсмотрящий.

— Ясно, — ответил Кейтс. — Держать вправо на два-ноль-девять.

— Есть право на два-ноль-девять, сэр.

Кейтс обернулся к своему строевому офицеру, лейтенанту Майклу Пирсу, который стоял слева от него и через лобовое стекло капитанского мостика устремил взгляд вперед.

— Когда-нибудь мы распорем одну из этих нахальных лодок пополам, — сказал он, затем бросил боцману через плечо: — Дайте ему свисток.

Раздался пронзительный предупредительный сигнал, резко прозвучавший в чистом воздухе Ки-Уэст, сообщающий моторке, что справа движется катер. Лодка прошла вдоль левого борта «Меркурия», и ее рулевой помахал в сторону капитанского мостика. Кейтс не ответил на приветствие.

— Лево руля на один-восемь-три, — сказал он.

— Есть лево руля на один-восемь-три, сэр.

Когда катер заскользил по воде, Кейтс сказал:

— Убрать людей с бака и перевести их на подветренный борт, — и затем добавил, обращаясь к Пирсу: — Нечего им там дрожать, Майк.

Катер медленно продвигался по фарватеру, меняя курс и скорость по мере продвижения вперед, рулевой посматривал на компас, Кейтс вглядывался вперед сквозь стекло рубки, Пирс молчаливо держался сбоку, и все они ожидали появления маяка.

Поравнявшись с ним, Кейтс сказал:

— Лево руля на курс ноль-восемь-пять.

— Есть лево руля на ноль-восемь-пять.

— Не упускайте ее из виду.

— Следуем курсом ноль-восемь-пять, сэр.

— Так держать.

— Есть так держать. Курс ноль-восемь-пять.

— Установить наблюдение за морем, — сказал Кейтс.

Связист передал его команду по переговорному устройству:

— Установить наблюдение за морем. — Он обернулся к Кейтсу. — На дежурство вышла наблюдательная секция номер три, сэр.

— Ясно. Все машины — средний вперед, — приказал Кейтс.

— Все машины — средний вперед. Машинное отделение докладывает: есть все машины — средний вперед.

— Хорошо. Майк, когда освободимся, давай спустимся в кают-компанию, выпьем по чашечке кофе.

— Не отказался бы, сэр, — сказал Пирс. — При такой погоде дрожь до самых костей пробирает.

— Старшина, спросите машинное отделение, когда они смогут развить полную скорость, — сказал Кейтс.

Сидя у левого борта на месте пилота в самолете «Груммэн-Альбатрос», Фрэнк Рандажио заглянул вправо, мимо второго пилота Мюррея Дайэла, и вниз, где были отчетливо видны Флоридские острова. Перед вылетом он справился с картой погоды и сводками метеобюро Майами, поэтому не был удивлен прекрасной видимостью. И все же ему всегда казалось некой таинственной и волшебной метаморфозой, когда на расстоянии в несколько миль разительно менялась погода. Пальцем левой руки он надавил кнопку связи на штурвальной колонке. На голове Фрэнка были укреплены наушники с микрофоном около рта. Сквозь статические шумы в наушниках он сказал:

— Наверное, нам лучше самим связаться с Блюроком, пока он нас не вызвал.

— Хорошо, — согласился Дайэл.

— Блюрок, вас вызывает самолет береговой охраны семь-два, семь-два, — произнес в микрофон Рандажио.

Последовала пауза, затем ответила станция радарной связи:

— Самолет береговой охраны семь-два, семь-два, это Блюрок. Следуйте своим курсом.

— Блюрок, это семь-два, — сказал Рандажио. — Лонг-Ки по курсу три-семь, расстояние тысяча футов. Следуем курсом два-два-шесть. Скорость один-пятьдесят. Наши координаты в пять ноль семь: север — двадцать-четыре-сорок-пять, запад — восемь-ноль-четыре-ноль. Конец связи.

— Это Блюрок. Семь-два, вас понял.

Рандажио отключил связь и сказал Дайэлу:

— На какое-то время они успокоятся.

— Перекачка горючего вот-вот закончится, Фрэнк, — доложил Дайэл. — Датчики показывают по семнадцать-пятьдесят в каждом.

— Понял, — ответил Рандажио и продолжал наблюдать за показаниями приборов, отражающими перекачку горючего из трехсотгаллоновой емкости в основные. Пеннер, один из двух бортовых механиков, появился в кабине с двумя картонными стаканчиками, наполненными дымящимся кофе, и предложил один Рандажио, а другой Дайэлу.

— Я всегда кладу три куска сахару, — сказал Дайэл, попробовав свой кофе, — а ты постоянно забываешь об этом.

— Потому что просто не могу понять, как можно пить такой сладкий кофе, сэр, — сказал Пеннер и, забрав у него стаканчик, ретировался.

Подобно всем членам экипажа, он был одет в рабочую форму, затем в летный костюм, а поверх него — в спасательный жилет. Летный костюм был оранжевым, а жилет — ярко-желтым, чтобы облегчать спасателям поиск команды на поверхности моря, случись ей выброситься во время аварии самолета. С целью обеспечить выживание людей во время их вынужденного плавания спасательные жилеты были оборудованы лампочкой, работающей от батарейки, которую можно было включить ночью; специальным устройством для отпугивания акул, острым ножом и сосудом с красящей жидкостью особого состава, которая пятном расплывалась по поверхности воды и также помогала летчикам-спасателям обнаружить потерпевших аварию, а еще сигнальные устройства отдельно для дневного и ночного времени. Мюррей Дайэл, который с трудом переносил жаркий тропический климат, носил неуставную голубую безрукавку из поплина поверх оранжевого летного костюма и под желтым спасательным жилетом, таким образом являясь самым ярко одетым на борту. Безрукавку украшали две нашивки. Одну он захватил с собой с базы во Флойд-Бэннет, где служил до перевода в Диннер-Ки. Нашивка «Бруклин-Эйр» представляла собой парящего на красно-бело-голубом фоне американского флага коричневого орла, держащего в когтистых лапах желтый спасательный плот. Нашивка «Майами-Эйр», которую Дайэл пришил к другой стороне безрукавки, изображала ломаную береговую линию Флориды на зеленом фоне, где красовалась желтая семерка со всевидящим оком, нарисованным почти на самом верху этой цифры, так как «Майами-Эйр» был седьмым районом береговой охраны, и служащие в нем называли себя «глаза седьмого».

— Ваш кофе, сэр, — напомнил Пеннер. — Три кусочка сахару, сэр. — Он не удержался от гримасы отвращения.

В наушниках Рандажио послышались позывные:

— Семь-два, семь-два, вас вызывает центр в Майами. Прием.

— Майами — центр, это семь-два, семь-два.

— Вы видите какие-нибудь признаки крейсера из Бимини?

— Пока нет, — ответил Рандажио.

— Это судно пятидесяти футов с двойным двигателем типа «кадиллак». Оно запаздывает на три дня.

— Возможно, он прошел здесь до того, как я поднялся, — сказал Рандажио.

— Думаю, вы должны были бы его заметить. Я вас не очень хорошо слышу. Может, проверим связь?

— Я готов, — подключился радист Ноулес. — Раз, два, три, четыре, пять...

— Все еще хрипит, — сказал оператор центра в Майами. — Попробуйте частоту восемь-девять.

— Перехожу на восемь-девять. Теперь хорошо?

— Нормально, — отозвался оператор.

К тому моменту, когда они определили нужную частоту, пришло время нового сеанса связи с Блюроком. Рандажио вызвал его, сообщив, что прекращает набирать высоту.

— Продолжайте, семь-два, — распорядился Блюрок.

— Направление курса два-три-три, — сообщил Рандажио. — Высота тысяча футов, скорость один-пятьдесят. Позывные три-ноль-шесть.

— Вас понял, отбой, — сказал Блюрок.

Утро обещало быть спокойным. Несмотря на ураганное предостережение, океан казался тихим и гладким, сверкал веселыми бликами под солнцем. На поверхности воды виднелось всего несколько лодок: видно, это проклятое бюро прогнозов всех до чертиков напугало. Далеко, на самом горизонте, Рандажио увидел какое-то судно, похожее на русский траулер, но нет, у этого были другие очертания. И все-таки оно показалось ему очень похожим на русское. Далеко впереди по курсу какой-то танкер медленно продвигается в сторону Ки-Уэст; его белоснежные мачты блестели в солнечных лучах. Слава Богу, это утро должно оказаться спокойным.

В девять тридцать Рандажио связался с центром радарной авиасвязи.

— Чекмейт, — сказал он, — вас вызывает береговая охрана семь-два, семь-два, уточняю координаты.

— Слушаю вас, семь-два, — ответил Чекмейт.

— Сэдлбанч на точке три ровно. Высота тысяча футов. Полагаем, Ки-Уэст на точке три-четыре. Передайте на Блюрок.

— Семь-два, это Чекмейт. Ваше положение понял.

В девять тридцать четыре Рандажио развернулся над Ки-Уэст и взял курс на Ки-четыре-альфа, курс, который уведет его за линию рифов далеко на юг, а потом — на северо-восток.

Утро обещало быть тихим и спокойным.

С того момента, как Алекс Уиттен явился на борт «Золотого руна» в половине шестого тем утром, он только и делал, что отпускал сальные шуточки. Он помахал Рэнди с пристани, поднялся на борт катера, прошел в рубку, где Аннабел во фланелевом халате готовила кофе на плите с двумя горелками, и тут же заявил:

— Я смотрю, вы оба только что из постели?! — усмехнулся Рэнди, сделав смысл своего замечания весьма недвусмысленным.

Рэнди предпочел не заметить намека. Аннабел же, казалось, даже не уловила намека Алекса. Она прибавила огня и сказала:

— Извините, мне надо переодеться, — и сошла вниз, плотно закрыв за собой дверь.

— У Джейсона все началось нормально? — спросил Алекс.

— Да.

— Что передают об урагане?

— Сегодня еще не передавали прогноза. Мы будем в пути задолго до очередного сообщения.

— Гм-м, — пробормотал Алекс, — ладно, — и пожал плечами.

Вскоре по трапу поднялась Аннабел, одетая в черный дождевик. Дождь значительно ослабел, но ветер был насыщен ледяным пронизывающим туманом. Свои длинные каштановые волосы Аннабел спрятала под поля желтой прорезиненной шляпы, на ее щеках серебрилась водяная пыль. Она была крупной женщиной, ростом пять футов девять дюймов, и носила свое дитя с монументальной грацией египетской пирамиды. В ее лице с высокими скулами и узким разрезом глаз, в складке крупного рта и массивном подбородке было что-то от горных крестьян Уэльса или Ирландии. Этот намек на крестьянское происхождение сказывался и в ее телосложении — она была ширококостной, с высокой полной грудью, широкими бедрами, — и усиливался ее беременностью. Глядя на нее, легко было представить, как она возделывает поле и убирает урожай, косит траву и доит корову, и даже колет дрова. Возможно, именно это впечатление примитивной деревенской женщины и провоцировало Алекса на непрерывные колкости.

Едва она появилась, он тут же съязвил:

— Ах, вот и она, наша очаровательная невеста! — и снова глянул на Рэнди.

— Я как раз собирался налить тебе кофе, — не заметил Рэнди его колкости. — Как ты любишь его пить, Аннабел?

В узких глазах на угловатом лице блеснул ум, способный смести любые намеки на примитивность и как бы зачеркивающий ложные представления, которые могли внушить ее лицо и фигура.

— Предпочитаю черный, — сказала она и, стеганув глазами Алекса, зловеще усмехнулась, добавив: — Черный, как мое сердце.

Она произнесла эти слова, понизив голос до шипящего шепота, который в сопровождении ее дьявольской улыбки пронесся через кокпит и вонзился в грудь Алекса. Он пропустил без внимания этот выпад и слишком развеселился, донимая Рэнди, не собираясь останавливаться: наплевать, что она жена Джейсона. Он заметил, что выражение ее глаз и тон секунду назад чем-то напоминали самого Джейсона Тренча, еще когда он был капитаном военной лодки 832, а Алекс ходил у него в помощниках. Даже тогда, хотя Джейсону было всего двадцать два года, в его голосе звучали ледяные нотки, когда он отдавал приказания, и Алекс только что уловил те же нотки в голосе Аннабел: «Как мое сердце!» Муж и жена — одна сатана, подумал он и опять съязвил:

— Похоже на коттедж для медового месяца, верно?

Он испытал истинное удовольствие при виде гримасы боли, перекосившей лицо Рэнди от его слов, и проницательного взгляда Аннабел и внезапно подумал, уж не были ли они и в самом деле любовниками.

Катер вышел в море на рассвете.

Даже проходя по фарватеру, защищенному от Гольфстрима Флоридскими островами, мимо которых он пробивал себе дорогу на юг, а затем на восток, Алекс Уиттен снова ощутил дрожь восторга от управления судном. Был серый, влажный рассвет, и он управлял катером, стоя в защищенной стеклами рубке; а ему хотелось, чтобы это был открытый мостик, где он мог ощущать на своем лице холод морских брызг и слышать запах кораллов и рыбы, запах затонувших сокровищ и всплывающих мертвых тел утопленников, запахи всей этой бьющей ключом тайной подводной жизни. Он вел скромную лодку длиной всего двадцать семь футов по защищенному фарватеру и ощущал ту же дрожь гордости, которую познал, еще будучи молоденьким лейтенантиком, когда Джейсон Тренч доверил ему штурвал в центре Тихого океана. Огромная разница была между этим катером для увеселительных прогулок и громадным военным торпедоносцем длиной восемьдесят футов. Разница не столько в управлении, сколько в сознании того, что две торпеды, по обеим бортам военного корабля, способны разнести в щепки любой объект, встретившийся на пути. Самое крупное военное судно, которое могло встретиться лодке 832, было японским миноносцем. Гуди Мор был канониром второго класса на борту. Он как раз нес вахту на носу корабля, когда далеко на горизонте заметил японский миноносец, и крикнул об этом Алексу, который стоял за рулем. Клэй Прентис, второй радист, поднялся на нос торпедоносца и взял у Гуди бинокль, чтобы удостовериться, что корабль был японским, а затем они спустились вниз разбудить Джейсона. 5

Обычно насчет атаки не возникало и вопроса. Их корабль нес четыре торпеды и был вооружен парой сдвоенных пулеметов 50-го калибра и двадцатимиллиметровой пушкой. Конечно, его самое действенное оружие была скорость и высокая маневренность, и при обычных обстоятельствах Джейсон обсудил бы план атаки с Алексом и Толстяком, который был старшим канониром. Затем они пустились бы преследовать противника и выпустили бы свои торпеды, которые разнесли бы к черту эту посудину, прежде чем япошки сообразили бы, что это такое в них врезалось. Так было всегда. Но сейчас корабль возвращался согласно полученному распоряжению в сухой док в Перле, а причина, из-за которой он направлялся в док, была поломка винта, что серьезно ограничивало скорость и маневренность корабля. Вопрос состоял в том, должны ли они продолжать идти своим курсом, который уводил их от японца, или им следовало изменить курс и атаковать неприятеля.

Джейсон принял решение рискнуть.

Они зашли в хвост миноносца со стороны наспех сооруженной надстройки, которая образовывала мертвое пространство, затем проскочили мимо корабля и, приготовившись к одной-единственной атаке, легли на траверз японца. Они выпустили одновременно с обоих бортов соединенные попарно торпеды и, очевидно, попали в склад мин противника где-то в трюме. Расколовшись надвое, японский корабль взлетел в воздух, какой-то миг возвышаясь над водой, как шпиль церкви, а затем развалился и с треском рухнул в океан, тогда как 832-я, торжествуя, помчалась прочь.

Они рискнули и победили.

Это было давным-давно, в 1942 году.

Почти двадцать лет спустя, в январе 1962 года, все они снова встретились в квартире на Второй авеню. На улицах Нью-Йорка лежал снег, и стекла окон были покрыты затейливой изморозью. Гуди Мур вошел в комнату, согревая дыханием свои громадные загорелые руки фермера и подшучивая насчет того, что такого мороза не бывало в Джорджии, даже когда под снегом погиб весь урожай. Он нисколько не изменился с тех пор, был таким же высоким и худым, с лучистыми серыми глазами, с такими же выцветшими от солнца волосами, как и во время их плавания по южным морям Тихого океана. Они пожали друг другу руки: Джейсон, Толстяк, Гуди, Клэй и Алекс. Затем Джейсон представил их Рэнди Гэмболу, с которым он работал в организации под названием «Америка» в Дистрессе; потом открыл бутылку виски. Они сидели и вспоминали старину, когда вместе плавали на 832-й, в то время как Аннабел ушла в спальню и смотрела там телевизор, чтобы не мешать им.

Джейсон приступил к рассказу о своем плане только около одиннадцати, и они спорили, обсуждая его, до самого рассвета, который занялся за морозными стеклами. Аннабел так и заснула в спальне с работающим телевизором, и Джейсон зашел туда выключить его, а потом направился в кухню приготовить кофе и вернулся к сидящим в гостиной мужчинам.

— Ну, что вы об этом думаете? — спросил он.

— Это должно произойти где-нибудь во Флориде, — предположил Клэй.

— Ну, ты же знаешь, что Артур предложил Острова, — сказал Джейсон.

— Они довольно пустынные, верно? — поинтересовался Гуди.

— Да, это как раз то, что нам нужно, — сказал Толстяк.

— Не думаю, чтобы это было трудно, — высказался Алекс. — Я имею в виду, занять городишко вроде деревни.

— Да, это будет несложно.

— А вот остальное кажется довольно рискованным.

— А по-моему, и остальное довольно просто, — сказал Рэнди.

— Ну, ты-то и Толстяк уже давно убеждены в этом, — возразил Алекс, — так что вам все кажется легким.

— Я считаю, что план имеет смысл, — сказал Рэнди, — если это тебя смущает...

— А я не сказал, что он не имеет смысла.

— Тогда что же тебя беспокоит, Алекс? — спросил Джейсон.

— Послушай, если ты хочешь, чтобы я безоговорочно соглашался со всем, что ты предлагаешь...

— Ты знаешь, что это не так. Поэтому ты здесь и находишься, ибо я считаю твое мнение важным.

— Тогда ладно. Я хочу сказать, что, на мой взгляд, у нас нет возможности выполнить вторую часть плана. Сколько бы людей мы ни взяли, пятьдесят или сотню. Думаю, это у нас не получится, вот и все.

— Но почему?

— Потому что ты не сможешь приблизиться к кораблю, тем более при такой напряженной обстановке, как сейчас. Любая, даже самая маленькая подплывающая к нему лодка сразу вызовет подозрение.

— Он прав, — кивнул Клэй.

— Да если еще учесть, что это лодка с вооруженными мужчинами на борту!.. Мне жаль, Джейсон, но, считаю, из этого ничего не получится.

— Он прав, — согласился Гуди.

— Тогда с твоим планом вообще ничего не складывается, — сказал Алекс. — Без второй части он бессмыслен. Если мы не сможем выполнить вторую часть, нет необходимости занимать деревню. Да и вообще, ты не сможешь осуществить свою задачу.

— Кроме того, Джейсон, — добавил Гуди, — даже если бы это получилось, мы не уверены, какая будет реакция на все это. Мы не уверены, что добьемся того, ради чего все это затевается.

— А я считаю, что добьемся.

— Да, но гарантии никакой нет!

— Это верно. Это для нас самый большой риск.

— Но разве ты не понимаешь, Джейз? Раз мы не можем быть уверены, значит, все остальное бесполезно.

— Я думаю, реакция будет такая, на какую мы рассчитываем, — настаивал Джейсон.

— Возможно, — сказал Гуди.

— Возможно — этого недостаточно, — развил мысль Гуди Клэй.

— Значит, вам идея не нравится в целом?

— Я человек женатый, — ответил на это Гуди.

— Хорошо, тогда тебя мы не берем в расчет! — досадовал Джейсон. — Кто еще хочет высказаться.

— Я не просил, чтобы меня вычеркивали, Джейз. — Гуди помолчал. — Ты знаешь, как я смотрю на это дело. Черт побери, мы провели достаточно много времени вместе, чтобы ты знал мою точку зрения.

— Я думал, что знаю, Гуди.

— Но ты же видишь, Джейз, что вторая часть плана явно слаба!

— Ее можно подработать.

— Я в этом не очень-то уверен, — покачал головой Алекс. — Это дело с лодкой...

— Это дело с лодкой, — сердито перебил его Рэнди, — требует только одного: чтобы мы нашли какой-нибудь способ приблизиться, не вызывая подозрений.

— Например? — спросил Алекс.

— Пока еще не знаю. Да и откуда? Я узнал об этом всего несколько минут назад.

— Это должно было давным-давно броситься в глаза. Это самое слабое место в плане. Ты собираешься рисковать жизнью людей, когда берешь в плен забытый Богом городишко во Флориде, и при этом даже не знаешь как, черт возьми...

— Я уверен, что мы сможем придумать сотни способов приблизиться к кораблю, — сказал Рэнди.

— Ну конечно, придумать можно сотни вариантов! — иронизировал Алекс. — Но что-то я пока не слышу ни одного путного.

— Ты же знаешь, что мы должны это делать не завтра, — сказал Джейсон, — так что у нас еще есть время. За одну ночь обстановка не переменится, в этом можно быть уверенным.

— Хорошо. Ну, а что я скажу своей жене? — спросил Гуди.

— Ничего. Ей ты абсолютно ничего не скажешь.

— Просто в одно прекрасное утро просто так уйду и все, да? Зная, что могу больше никогда не вернуться?

— Вполне возможно!

— И она не спросит, почему это я не выезжаю в поле. Она не спросит меня: «Эй, Гуди, куда это ты собрался?» Ты бы только послушал ее, Джейз, когда я сказал, что собираюсь на встречу с друзьями в Нью-Йорк! — Он удрученно покачал головой. — Не знаю, просто не знаю...

— Тогда выходи из игры, — решительно объявил Джейсон.

— Однажды я тебя уже подвел, — напомнил Гуди.

Мужчины в комнате молчали.

— Ты мне ничего не должен, — махнул рукой Джейсон. — Если ты думаешь, что я вызвал тебя, потому что ты у меня в долгу, то ты ошибаешься.

— Он позвонил тебе, потому что считал, что знает, какой ты человек, — пояснил Рэнди.

Остальные не промолвили ни слова.

— Что ж, — сказал Джейсон, — единственное, что я могу сделать, это попросить тебя никому не рассказывать обо всем здесь услышанном.

— А может, это получится у женщины? — вдруг задался вопросом Алекс.

— О чем это ты?

— Да об этой проблеме с лодкой. Почему бы нам не использовать женщину?

— Похоже, как будто проясняется, — промолвила Аннабел.

Алекс нехотя отвел глаза от бескрайнего морского простора. Аннабел поднялась из каюты и встала рядом с ним; ее живот торчал вперед, в узких глазах, как огонек в глубине пещеры, вспыхивали живые искорки.

— Я беспокоилась, — сказала Аннабел. — Когда Джейсон радировал, чтобы мы выходили, я беспокоилась из-за непогоды.

— Не представляю себе, чтобы Джейсон приказал нам выйти, если бы погода грозила ухудшиться.

— Думаешь, он не приказал бы? — спросила Аннабел и улыбнулась.

— Конечно.

— Ты не знаешь Джейсона.

— Я знаю, что он не допустил бы провала всей операции.

— Джейсон и вообразить-то не может, чтобы что-нибудь могло провалиться, — уверенно заявила Аннабел. — В мире Джейсона все работает четко, как часы, именно так, как он спланировал.

— А вот и солнце. — Алекс пожал плечами. — Что ж, Джейсон знает, что делает.

Около Ки-Ларго Алекса тревожил сильный ветер; но теперь, когда они приближались к заливу у Лонг-Ки, когда солнечный свет пробился сквозь нависающие угрюмые облака, посылая на море ослепительные лучи, напоминающие божественный свет, сопровождающий явление чуда в каком-нибудь фильме на религиозный сюжет; теперь, когда солнечный свет коснулся поверхности воды и заставил гребешки волн радостно вспыхнуть; теперь, когда смягчившийся ветерок впервые залетел в рубку с тех пор, как они вышли из Майами, Алекс вдруг почувствовал, что все будет хорошо. Сам день, весь план, это ощущение руля в руках, рокот уверенно гудящего под палубой мотора, нос катера, разрезающий волны и посылающий по обе стороны пенные брызги, — все показалось прекрасным и добрым, все шло хорошо, как часы, именно так, как планировал Джейсон.

— Эти твои остроты... — вдруг резко сказала Аннабел.

Алекс не отрывал взгляда от ветрового стекла. Он правил на солнечное сияние и вдруг подумал, что лучи погаснут, если катер перережет их. Рулевая рубка вдруг омылась светом и теплом. Он прищурился и спросил:

— Какие остроты?

— Ты знаешь какие.

— Нет, Аннабел, не знаю.

— Твои намеки насчет того, что мы с Рэнди занимались любовью прошлой ночью.

— А я разве на это намекал? — невинно посмотрел на женщину Уиттен.

— Алекс, — медленно и четко и чуть ли не с болью сказала Аннабел. — Если ты еще раз скажешь подобное, я убью тебя. — Она пристально смотрела на него. Он на секунду отвел взгляд от воды, а потом снова устремил его вперед. — Ты меня слышишь, Алекс?

— Слышать-то я слышу, — ответил он, — да не пойму, о чем ты толкуешь.

— Посмотри на меня, Алекс, — попросила женщина. Он не шелохнулся. — Алекс, посмотри на меня!

Она держала в руке кольт 22-го калибра. Приклад небольшого револьвера лежал на ее выпирающем животе, а дуло было приподнято так, что оказалось нацеленным Алексу прямо в рот, когда он к ней обернулся. На ее лице не было и тени улыбки, ее рука не дрожала.

— Повтори это еще раз, Алекс, — сказала она.

— Что повторить?

— Что Рэнди занимался этой ночью со мной любовью на борту этой лодки.

— Я никогда этого не говорил, Аннабел.

— Мы приближаемся к мосту, Алекс.

— Я вижу, — сказал Алекс.

— Скажи это до того, как мы пройдем под мостом, — сказала Аннабел. — Тогда я смогу убить тебя и выбросить за борт, как только мы подойдем к Гольфстриму. Давай, Алекс!

— Я никогда ничего дурного под этим не подразумевал, Аннабел.

— Но говорил так, будто именно это и имел в виду.

Теперь они шли под Бэскиль-Бридж по каналу номер пять, мост был футах в пятидесяти над ними, на мгновение затенив собою нос, затем рубку и кокпит. Потом катер снова выплыл на освещенное пространство.

Аннабел стояла рядом с Алексом, держа на животе револьвер нацеленным в его голову.

— Что скажешь, Алекс? — спросила она.

— Я не боюсь тебя, Аннабел, — ответил Алекс.

— В самом деле?

— Да, не боюсь.

— Тогда давай продолжай свои шутки. Сейчас или позже, в любое время, когда пожелаешь. Если ты меня не боишься, тогда продолжай шутить в том же духе.

В рубке повисла тишина. И в этой звенящей тишине Аннабел с уверенной расчетливостью оттянула курок револьвера, подняв оружие, хотя его не требовалось поднимать перед выстрелом. Курок издал еле слышный щелчок.

— О'кей? — сказала она.

— Ты можешь кого-нибудь ранить этой штукой, — предостерег ее Алекс. Он весь покрылся потом, а в горле у него все пересохло.

— Я жду, Алекс.

Алекс коротко кивнул:

— Я не собираюсь говорить ничего, что могло бы огорчить тебя, Аннабел.

Женщина улыбнулась и осторожно вернула курок на место. Затем опустила револьвер.

— Спасибо, Алекс, — радостно поблагодарила она.

Глава 7

Джинни торопилась, как могла, и все же раньше половины десятого ей не удалось выйти из дома. Да еще перед самым уходом она обнаружила спущенную на чулке петлю, но возиться с этим уже не было времени. Она вовсю гнала свой старенький «шеви» и собиралась свернуть на Спэниш-Харбор-Бридж, когда какая-то машина обогнала ее на полной скорости и срезала угол сразу перед ней. Джинни нажала на тормоза и, высунув голову в окошко, завопила: «Идиот несчастный!» — но вряд ли водитель этого «форда» модели 1964 года услышал ее, потому что был уже на мосту и мчался на восток по направлению к Спэниш-Харбор-Ки и Охо-Пуэртос. Джинни буквально заходилась от злости и катила по мосту, щедро расходуя весь свой запас ругательных слов, перемежая их уничтожающей критикой в адрес наглого водителя и от души желая ему на полном ходу попасть в сокрушительную аварию. Вконец издерганная, она проехала мост, ведущий к Охо-Пуэртос. Обычно она съезжала на шоссе S-811 с западного конца моста, проезжала мимо дома Танненбаума и остальных домов, выстроившихся в линию вдоль берега, направляясь к ресторану. Но сейчас, приближаясь к съезду, она увидела машину, стоящую прямо у него, справа от автострады U.S.-1. Джинни сразу узнала в ней тот «форд», который на Биг-Пайн срезал дорогу перед ее машиной, и в ней снова закипела злость. Она сбавила скорость и думала остановиться за «фордом», чтобы высказать шоферу все, что она о нем думала, как вдруг его дверцы распахнулись, и из машины вышли трое мужчин, одетые как какие-нибудь бизнесмены. Они зашагали к барьеру, перекрывающему въезд на S-811. Джинни тут же вывернула руль, выехала на противоположную сторону, проскочила мимо «форда», а потом оглянулась назад и увидела, что мужчины оттаскивают барьер в сторону. В машине сидели еще трое мужчин, и теперь, когда все они остались за поворотом, Джинни удивилась, что делали шесть человек в деловых костюмах, съехавшие с Лонг-Бич на Биг-Пайн и мчавшиеся сюда, в Охо-Пуэртос, как могли взять на себя смелость убрать в сторону барьер, установленный дорожной службой. Вдруг она вспомнила — как будто это все время таилось в каком-то уголке ее сознания и только ожидало момента, чтобы всплыть, — что сегодня утром задолго до открытия ресторана ей ответил по телефону незнакомый голос.

Джинни приткнула машину у обочины дороги.

Ей отчаянно хотелось курить, но она выкурила дома последнюю сигарету и собиралась купить новую пачку в автомате ресторана. Сигарета помогла бы ей все как следует обдумать, но она не могла их купить, прежде чем не доберется до ресторана. А теперь она пыталась сообразить, стоит ли ей вообще туда ехать. И даже сворачивать на S-811 — по тем же смутным соображениям. Она сидела в машине, не выключая перегревающегося мотора, постукивая по рулю накрашенными ногтями и раздумывая, как поступить. Может, и не было ничего странного в том, что еще до половины девятого к телефону в ресторане подошел какой-то неизвестный. Это вполне мог оказаться водитель какого-нибудь грузовика, который подъехал и постучал в запертую еще дверь, и этот негр, Эймос, мог ему открыть, хотя мистер Пэрч еще и не пришел. В конце концов, этот парень назвал ей свое имя. Да, он назвал его, хотя Джинни и не запомнила, так что, вероятно, там ничего подозрительного и не произошло. Никто никогда не назовет себя, если замышляет что-то плохое. Хотя, конечно, трудно утверждать, что он назвал ей свое настоящее имя... Гм...

Джинни облизнула пересохшие губы и, нервничая, стала сдирать зубами лак с ногтя большого пальца.

И если бы она не видела, как этот «форд», словно сумасшедший, вылетел из Лонг-Бич, может, она вообще бы ничего не заподозрила в том, что эти трое оттаскивают барьер, чтобы проехать в Охо-Пуэртос. Она и сама отодвинула бы его, иначе как бы она проехала к ресторану. Но все равно, откуда здесь появилось это идиотское заграждение? Вчера вечером, когда она возвращалась домой, оно точно здесь не стояло.

Все-таки было во всем этом что-то весьма странное и необъяснимое.

Джинни не могла бы сказать, что именно, но точно знала это, как всегда знала, когда какой-нибудь парень собирался наброситься на нее сразу, едва закрывалась за ним дверь ее квартиры. Она была уверена, что здесь что-то не в порядке, и ее первым побуждением было позвонить в полицию. Но для этого ей пришлось бы снова проделать весь этот путь до Биг-Пайн, потому что ближайший телефон находится только там. Кроме того, она могла ошибиться. Может, здесь вообще не происходит ничего странного и все это только фантазии, бредни глупой немолодой официантки? Напридумывала себе невесть что и поднимает панику, ведь может так оказаться? Сплевывая пленку содранного лака, она машинально подумала, что можно было бы добавлять в него какую-нибудь приятную отдушку, чтобы он не вонял ацетоном.

Итак, продолжаем размышлять, сказала она себе. Как же все-таки поступить?

Допустим, я возвращаюсь на Биг-Пайн, чтобы оттуда позвонить в полицию. А тем временем в ресторан придет мистер Пэрч, и тот, кто отвечал мне по телефону, скажет ему, что я буду в половине десятого. К тому времени, как я смотаюсь на Биг-Пайн и обратно, будет уже десять или даже четверть одиннадцатого, и вернусь я с копами, это уж точно. Мистер Пэрч будет просто в восторге увидеть полицейских, ни с того ни с сего явившихся в его заведение. Это как раз то, о чем он мечтал. Хотя, может, мы все вместе просто весело посмеемся над тем, что может взбрести в голову глупой подозрительной женщине... Как же, держи карман шире! Этот чертов Эймос развопится во всю свою негритянскую глотку из-за того, что в ресторане полно всякого лишнего народу, а клиентов обслуживать некому — если предположить, что эти шесть парней из «форда» вообще покажутся в ресторане. Но куда же еще они могут ехать? Может, на пристань Люка, чтобы нанять лодку для прогулки или рыбной ловли? Может случиться такое или нет?

Ну-ка, дурища, что скажешь на это?

Эти твои подозрительные типы всего-навсего бизнесмены, которые решили отдохнуть от дел, нанять лодку и выйти в море, чтобы половить рыбы, а потом выпить на берегу.

Джинни пожала плечами.

Да, пожалуй, это возможно, подумала она.

Ну конечно, половить рыбки, когда всем известно, что приближается ураган?

Гм-м...

Может, ей все-таки вернуться на Биг-Пайн и добраться до телефона, размышляла Джинни. Но допустим, позвонит она в полицию, а здесь ничего страшного не происходит? Наверное, лучше сначала самой это проверить.

Да, но как?

Я не могу отодвинуть барьер и въехать в деревню на машине, потому что, если там не в порядке, нужно же выяснить это потихоньку. Но я также не могу оставить машину здесь, на автостраде. Если в деревне все спокойно, то самое большее, что я получу за свои треволнения, это штраф за стоянку в неположенном месте, да еще выговор от мистера Пэрча за опоздание.

Так куда же мне!..

Ого, додумалась она, наконец, конечно в дом Уэстерфилда!

В это время года там никто не живет. Майрон Уэстерфилд с женой приедут сюда только после Рождества. Я просто оставлю машину у них на дорожке, а потом перейду через автостраду, а потом — в заросли — возможно, там меня заживо съедят дикие звери, но не могу же я спокойно пойти по S-811. Нет, конечно, если в деревне происходит что-то неладное. Что ж, может, вместо того чтобы лезть в кустарник, я смогу пробраться вдоль берега? Нужно посмотреть.

Джинни сложила губы трубочкой, напряженно раздумывая. Затем кивнула, пожала плечами, положила обе руки на руль и круто развернулась в обратную сторону.

Роджер Каммингс был высоким пятидесятичетырехлетним мужчиной с седеющими висками — ему очень нравилось, когда о нем так говорили, — с прекрасно сохранившимся мускулистым телом и манерой говорить так, что у его собеседника оставалось ощущение, будто ему строго выговорили за какой-то неведомый тяжелый проступок.

Когда к дому Уэстерфилда по ближней дорожке подъехала какая-то машина, он брился наверху в ванной. Он нахмурился, отложил бритву, а затем, поскольку в ванной было застекленное матовое окно, прошел в спальню, чтобы посмотреть наружу оттуда. Он не мог видеть дорожку, которая заворачивала за дом, но был уверен, что по ней подъехал автомобиль, потому что слышал, как замолк шум мотора. А потом воцарилась тишина.

— Что там? — спросила Сондра, лежа в постели.

— Тс-с! — резко зашипел он.

В спальне было тихо, пока они прислушивались. Машина не двигалась. Они слышали пение птиц в зарослях ризофоры, мягкий плеск волн, ударяющихся о пристань Уэстерфилда, гул самолета высоко в небе, звуки капающей где-то в доме воды и шелест пальмовых листьев во дворе — но только не стук работающего двигателя автомобиля.

— Это машина? — спросила Сондра.

— Думаю, да, — ответил Каммингс.

— Ты ее видишь?

— Нет.

— Ты что-нибудь заказывал привезти, Родж?

— Нет.

— Тогда кто это может быть?

— Не знаю.

Встревоженная Сондра Лэски села в постели. Это была тоненькая девушка с красивым бледным личиком, маленьким ртом и большими вопрошающими глазами. Она казалась моложе своих двадцати лет. Светлые, коротко остриженные волосы, плотно прилегающие к ее головке на грациозной, как у олененка, шее, еще больше усиливали впечатление ее юности. У нее были маленькие груди с едва обозначившимися сосками. От всей ее внешности веяло какой-то трогательной незащищенностью, что было не так уж далеко от истины и что во многом объясняло ее привлекательность для мужчин. Сидя в постели полуобнаженной, так как простыня закрывала ее только до узкой талии, она казалась невинным испуганным ребенком.

— Ты не думаешь, что твоя жена... — начала она.

Каммингс тут же прервал ее:

— Нет!

— Тогда...

— Не знаю, Сондра. Я спущусь и проверю, кто там.

— Хорошо, — кивнула она.

Он вернулся в ванную, где брился, затем умылся и энергично растер лицо жестким полотенцем. Швырнув его в корзину для грязного белья, он вошел в спальню и надел рубашку и, выходя, бросил:

— Одевайся, Сондра.

— Будь осторожен, — сказала она.

Он не хотел признаваться себе, что его встревожило неожиданное появление этого автомобиля. Он еще даже не видел машину, поэтому только мог представить себе какие-то варианты, но ни один ему не нравился. Первое, что ему представилось, что это была машина воображаемого частного детектива, нанятого Фэй, который следовал за ним и Сондрой сюда, буквально на конец света. Он мог нанять машину, чтобы она ожидала его в аэропорту Майами. Так что он тут же сел в нее и поехал за ними в Охо-Пуэртос. Сейчас он наверняка шел по дорожке к дому, вооруженный фотоаппаратом и в сопровождении свидетелей, но Каммингс намерен увидеть его, встретив на полпути, а не в постели с Сондрой. Возможно и такое: это могла быть машина, принадлежащая дорожному патрулю Флориды, который заметил, что дом Уэстерфилда обитаем, и решил выяснить, кто в нем, поскольку сами Уэстерфилды никогда не приезжают сюда раньше конца декабря. Вероятно, полицейские оставили патрульную машину в самом начале подъездной дорожки, потому что не хотели переезжать узкую канаву как раз перед поворотом. Сейчас они вышагивают, направляясь к парадному входу, залитому солнцем, где намерены постучаться и — в излюбленной манере полиции — вежливо поинтересоваться, что здесь происходит. И тогда Каммингсу придется как можно потолковее объяснить им, что здесь происходит.

Ему придется объяснить, что он — очень хороший приятель Майрона Уэстерфилда, который был налоговым инспектором в одном городишке в Коннектикуте, где Каммингсу принадлежит большой каменный дом и сорок акров земли, доставшиеся его прапрапрадедушке во время американской революции. Далее ему придется рассказать, что обычно он живет в этом доме со своей женой и дочерью девятнадцати лет, когда она приезжает из Вэссера на каникулы, но что, кроме того, у него есть квартира в Арлингтоне, штат Вирджиния, потому что... Стоп, он должен быть особенно осторожен насчет этого, может, даже, решил он, вообще не упоминать об Арлингтоне. Правильно, Арлингтон можно оставить в стороне, нет никакой необходимости говорить о нем. Он может просто сказать, что является старым другом Уэстерфилда, который предоставил ему свой дом на время отпуска — на девять дней, начиная со вчерашнего, пятого октября, и вплоть до тринадцатого октября, включая воскресенье, когда он рассчитывает покинуть Охо-Пуэртос и снова вернуться на север. Может, ему поостеречься и не говорить, что Уэстерфилд его приятель?.. Но если это полиция, как-то же он должен объяснить, что он делает в Уэстерфилд-Хаус.

Он пообещал Фанни, что будет звонить ей на ферму в Коннектикут, когда бы ни представилась возможность, только пусть она не волнуется, если они не смогут поговорить в течение следующей недели, потому что, скорее всего, он будет почти все время занят на встречах. Он планировал позвонить ей из Охо-Пуэртос во вторник, а потом в четверг, каждый раз делая вид, что звонит из Арлингтона. Вообще говоря, он не был уверен, что это чертовски много значило, то есть если бы Фанни узнала, что он ей изменяет, это как-то отразилось бы на их совместной жизни. Ему казалось, что для этого они слишком долго прожили вместе.

Дверь с шумом закрылась за ним. Он взглянул вверх, на окно спальни, и увидел стоящую за шторами Сондру в накинутом на плечи голубом халатике с сияющими в лучах утреннего солнца светлыми волосами. На какой-то момент его посетила призрачная надежда, что эта машина просто-напросто фургончик бакалейщика. Но затем, понимая необходимость лицом к лицу встретиться с реальной ситуацией, он расправил плечи, высоко поднял голову и зашагал вперед по дорожке.

Его марш сопровождался неумолчным стрекотом птиц в зарослях ризофоры. Впереди в нескольких шагах от него в воздух поднялась большая цапля, неуклюже хлопая распушенными крыльями и раскачивая длинной шеей. Испуганный Каммингс взмахнул руками, прикрывая лицо, будто опасался нападения. Птицы одна за другой вспархивали и плавными кругами парили в воздухе, удаляясь прочь в кустарник по другую сторону дорожки. Воздух огласил новый взрыв всполошенного птичьего гама, когда Каммингс достиг поворота и завернул за дом.

Это был зеленый «шевроле» выпуска 1958 года.

Машина была пуста.

Каммингс замер на месте и минуты три оторопело таращился на нее.

На дорожке ему никто не встретился. Теперь он гадал, не прячется ли водитель где-нибудь в кустах, наблюдая за домом.

Он повернулся и двинулся назад.

Звонки из каждого занятого дома и из ресторана поступали в телефонную будку на улице, тем самым оставляя свободным телефон конторы для всевозможных звонков клиентов Костигэна. Джейсон требовал, чтобы каждый из его людей звонил через пятиминутный интервал, начиная с ресторана и до западного конца улицы, где стоял дом Танненбаума, а затем снова до ресторана. Таким образом, любая тревога в любом из домов сразу же становилась известной просто потому, что в нужный момент из него не поступило сообщения. В то же время он понимал, что такая оперативная связь полностью загрузит единственный телефон в конторе пристани, поэтому с девяти утра предоставил своим людям другой номер для связи. Было уже пять минут одиннадцатого, а Уилли так и не мог набраться храбрости, чтобы вернуться в дом Стерна, где Флэк сторожил девушку по имени Люси. Вместо этого он торчал в десяти ярдах от застекленной кабины рядом с конторой и слушал, как время от времени звонит телефон и как Гуди Мор снимает трубку и что-то говорит. Уилли вытер пот с верхней губы, поросшую хилыми усиками, и направился к будке. Гуди только что положил трубку.

— Все нормально? — спросил Уилли.

— Отлично, — ответил Гуди.

Уилли кивнул на три новые машины перед входом в контору:

— Вижу, они спокойно добрались из Ки-Уэст, не так ли?

— Да, последняя пришла минут десять назад.

— И кто в ней был? — спросил Уилли.

— Рейф.

— Почему же он так долго ехал? — поинтересовался Уилли.

— Не так уж и долго, — ответил Гуди. Он внимательно посмотрел на Уилли: — Скажи, а где ты должен находиться?

— Я отвел Костигэна в ремонтную мастерскую, — ответил Уилли. — Как приказал Джейз.

— Так это было, наверное, с час назад, — сказал Гуди. — Где ты был с тех пор?

— Гарри велел, чтобы я возвращался в дом Стерна.

— Тогда почему ты не вернулся?

— Я там был, — сказал Уилли. — А теперь осматривал все вокруг.

— Зачем?

— Решил проверить море. — Уилли облизнул усики языком. — И подумал, может, кто из клиентов Костигэна подъедет этим путем, по воде, понимаешь?

— Понимаю, — кивнул Гуди, — но для этого Клэй и торчит на краю пирса со своим биноклем. Именно для того, чтобы дать нам знать, если какая-нибудь лодка станет приближаться сюда. Понял, Уилли?

— Да.

Зазвонил телефон. Гуди сразу схватил трубку.

— Это Гуди, — сказал он. — Ага, Уолт. Правильно, спасибо. — Он повесил трубку. — Это Уолт из дома Амбросини. — Уилли усмехнулся. — Представляешь, когда он ворвался туда утром, старикашка сидел на горшке.

— Кто? — усмехнувшись, спросил Уилли.

— Амбросини. Он посмотрел на Уолта и спросил: «Что вы делаете у меня в туалете?» Представляешь?

И они оба взорвались похожим на женский визгливым смехом. Хохот немного притушил нервозность Уилли. Он выудил из кармана сигарету и начал закуривать. Гуди внезапно перестал смеяться.

— Тебе лучше вернуться на свое место, — посоветовал он. — Джейзу не понравится, что ты болтаешься без дела.

— Куда вернуться? — не понял Уилли, попыхивая сигаретой.

— В дом Стерна, ты ведь должен находиться там, разве нет?

— Там Флэк, ты же знаешь.

— Знаю. Но по плану полагается, чтобы в каждом доме было по два человека.

— Верно, — согласился Уилли и дунул на спичку. — Ты хочешь, чтобы я вернулся, Гуди?

— Да, тебе следует отправиться туда.

— Ладно, — сказал Уилли. — Ну, пока.

Он двинулся по дороге, чувствуя, как дико бьется сердце в груди. Он слышал шум прибоя и далеко на автостраде шум проезжающего грузовика, но их почти заглушали гулкие удары сердца и шум крови в ушах. Он вспомнил, как смотрела на него девушка, когда они с Флэком вошли в спальню с веранды, помнил, как она пыталась прикрыться простыней, помнил ощущение винтовки в своих руках, сопротивление курка в пальцах и затем — выстрел, и мужчина на кровати дергается назад в смертельной судороге. Он заставлял себя идти неторопливыми шагами, потому что знал, что Гуди наблюдает за ним из кабины телефона, но его толкала вперед какая-то дикая сила — мысленно он уже был в постели с девушкой, он жаждал зрелища ее грудей, видел застывшее пятно яркой липкой крови на простыне. И подумал, не будет ли Флэк противиться тому, чтобы он овладел девушкой, и решил, что лучше бы тому и не пытаться. Это он, Гуди, вовлек его в это дело, если бы не он, Флэка бы здесь не было.

Он всегда испытывал возбуждение, когда вспоминал, как они с Флэком оказались участниками операции. О, не такое возбуждение, какое будоражило его при мысли о девушке, пока он с тяжело бьющимся сердцем медленно шагал к дому Стерна; это было не такое, трепещущее возбуждение, а иной род волнения, охватившего его прямо с первого раза, когда Клэй Прентис заговорил с ним в аптеке Голдмэна. Уже тогда он понял, что с ним произойдет что-то очень из ряда вон выходящее. Иначе почему же тогда Клэй — который был намного его старше, ветеран войны и все такое — вообще заговорил с ним. «Уилли, — сказал он тогда, — я хотел бы кое-что обсудить с тобой. Почему бы тебе как-нибудь на днях не зайти в агентство?» Он имел в виду принадлежащее ему агентство по продаже «бьюиков» в деловом квартале города. Поскольку Уилли в июле заканчивал школу, он подумал, что, вероятно, дело касается работы для него, но в поведении Клэя было что-то загадочное, что-то волнующее даже в легком пожатии его руки, как будто они уже имели какую-то общую тайну. Нет, решил Уилли, речь шла не о работе.

Он удосужился навестить Клэя только в пятницу той недели. Клэй провел его в свой кабинет, где они уселись друг против друга у письменного стола и немного помолчали. Клэй молча улыбался, и возбуждение Уилли от его загадочного молчания все росло по мере того, как часы отсчитывали минуты.

— Уилли, — наконец решился Клэй, — последнее время я брожу по городу, там, где раньше был старый театр Портера, ты знаешь, о чем я говорю?

— Да, сэр!

— Там на углу есть еще книжный магазин, ты его знаешь?

— Не уверен, — ответил Уилли.

— Ну, ведь я о нем и заговорил, потому что ты в него как-то заходил.

— В самом деле?

— Угу. Какое-то время ты стоял, глядя на витрину, а потом зашел внутрь.

— А, да, теперь припоминаю.

— Интересно, что привлекло тебя в этой витрине, Уилли?

— Наверное, какая-нибудь книга. — Уилли пожал плечами.

— Какая же?

— Не знаю, — осторожно сказал Уилли.

— Может, это была книга «Опасность коммунизма в Америке»?

— Да?

— Да.

— А в чем вообще дело, мистер Прентис? — спросил Уилли.

— Ну, когда ты вошел в магазин, кажется, ты попросил эту книгу. И ты задал несколько вопросов насчет организации, которая содержит этот магазин. Ты это помнишь, Уилли?

— Я просто поинтересовался, — смешался Уилли. — Я не имею ничего общего с этой организацией.

— Да, знаю. Но тебя интересует коммунизм, не так ли?

— Не больше и не меньше, чем любого другого.

— Во всяком случае достаточно, чтобы войти в магазин и спросить эту книгу.

— Я только хотел узнать, сколько она стоит.

— Четыре пятьдесят, — сообщил Клэй.

— Верно, — кивнул Уилли.

— Ты сказал продавцу, что это больше, чем ты можешь потратить.

— Это... Слушайте, откуда вы все это знаете?

— Леонард — мой друг.

— Леонард? Кто это?

— Леонард Кроули, он работает в этом книжном магазине.

— А-а!

— Теперь ты помнишь?

— Да, я помню, что спрашивал о цене.

— Цене книги об опасности коммунизма?

— Ну да, только это не означает...

— Что это не означает, Уилли?

— Ничего.

— Уилли, — мягко возразил Клэй, — нет ничего плохого в том, чтобы ненавидеть коммунизм.

Уилли ничего не ответил.

— Ты думал о том, чтобы вступить в эту организацию?

— Нет, — мгновенно ответил Уилли.

— Тогда почему же ты спрашивал о ней?

— Я только поинтересовался, почему у них в витрине книги только о комми, вот и все. И подумал, может, их поддерживает какая-нибудь организация из этих комми, вот и все.

— Но, как ты выяснил, она не коммунистическая.

— Верно, но я все равно не хочу в нее вступать. Я потом читал о ней пару статей в газетах и журналах и не думаю, что это та организация, к которой я хотел бы принадлежать.

— Почему?

— Она меня просто не привлекает, вот и все.

— Но ты сам не сторонник коммунизма?

— Черт побери, конечно нет! Кто это сказал? Послушайте, не могли бы вы...

— Я понял так, что тебя может заинтересовать какая-то иная организация, выступающая против коммунизма, но не эта конкретная, верно?

— Нет. Меня вообще не интересуют никакие организации, — сказал Уилли. — Ни эта и ни какая другая.

— О! — сказал Клэй. — Понимаю.

— А почему вы спрашиваете? Вы что, состоите в какой-нибудь из них?

Он задал свой вопрос внезапно и решительно, резко подавшись вперед. Клэй на мгновение опустил глаза, затененные густыми ресницами, затем усмехнулся и сказал:

— Да, у нас есть организация.

— Кто туда входит?

— Некоторые обеспокоенные американцы.

— Обеспокоенные чем?

— Тем же самым, что беспокоит тебя.

— И что же это такое?

— Опасность коммунизма.

— Да? — немного растерялся Уилли.

— Да, — подтвердил Клэй.

— И что же?

— Тебя это волнует?

— Нет.

— Но ты, кажется, проявляешь интерес к возможности такой угрозой.

— Казаться и быть — разные вещи.

— Ладно, Уилли, тогда давай забудем о нашем разговоре.

Уилли помолчал, обдумывая услышанное.

— Как называется эта ваша организация? — спросил он.

— У нее нет названия.

— А кто в ней состоит?

— Несколько человек из города, — объяснил Клэй и помолчал. — И еще несколько человек в других местах.

— Где это — в других?

— В Нью-Йорке, Чикаго, Ричмонде, в Бостоне и в некоторых других городах.

— И сколько в ней членов?

— Зачем тебе знать?

— Потому что хочу. Послушайте, мистер Прентис, это вы меня пригласили, а не наоборот.

Какое-то мгновение Клэй колебался. Затем сказал:

— Хорошо, я скажу тебе. Эту организацию создали шесть человек. Теперь нас двадцать. Но нам нужно сорок два человека.

— Почему именно сорок два?

— А почему бы и нет?

— Просто это кажется довольно странной цифрой, чтобы о ней говорить.

— Да нет, это не затем. Просто нам так нужно.

— Все-таки зачем?

Клэй улыбнулся.

— Для чего нужно, мистер Прентис? — настойчиво допытывался Уилли.

Клэй продолжал молча и загадочно улыбаться.

— Мистер Прентис! — настаивал Уилли. — Вы мне скажете, в чем дело, или, пригласив меня сюда, намерены просто провести время в пустой болтовне?

Улыбка исчезла с лица Клэя. Уилли слышал, как тикают часы в напряженной тишине комнаты. Тогда очень медленно Клэй произнес:

— Нам необходимо сорок два человека, чтобы подготовить и провести акцию, которая защитит нацию и сохранит незыблемым американский образ жизни.

— Какую акцию?

Клэй покачал головой и ничего не ответил.

— Вы думаете, ваша группа сможет все это сделать?

— Да.

— Каким образом?

И снова Клэй покачал головой.

— Это что, «виджинелт-групп»[4]? — Уилли узнал о существовании таких групп на лекциях по социальным темам. Существовало мнение, что они вредны для общества.

— Нет, — терпеливо сказал Клэй. — Это не «виджинелт-групп».

— Тогда как бы вы ее назвали, мистер Прентис?

— Я бы назвал ее группой патриотов, вроде тебя, Уилли, которые не хотят жить под красными. Вот как бы я ее назвал, Уилли.

— Патриоты, вот как? — воскликнул Уилли. — Много всяких речей и плакатов, да?

— У нас нет плакатов, Уилли.

— А что же у вас есть? — спросил Уилли.

— Оружие, — ответил Клэй.

В кабинете повисла тишина.

— Видишь ли, — улыбаясь объяснил Клэй, — мы решили устроить небольшой тир в районе старого Грэнджера, и на случай... если ты захочешь присоединиться к нам...

— С винтовками? — спросил Уилли.

— Да. Для обучения стрельбе из винтовок.

— Я бы не возражал немного поупражняться в такой стрельбе, — загорелся Уилли. — Вы же знаете, скоро я, наверное, пойду в армию.

— Конечно, — одобрил Клэй.

— Да. Я бы совсем не против поучиться стрелять. — Уилли помолчал. — Когда вы собираетесь идти туда, в этот тир?

— В воскресенье утром.

— Я могу привести своего друга?

— Кого ты имеешь в виду?

— Флэка, то есть Фрэнка Мак-Алистера. Мы так зовем его — Флэком.

— Я дам тебе знать.

— И что вы собираетесь делать? — усмехнулся Уилли. — Проверить у Леонарда, заходил ли Флэк в этот магазин спросить кое-какие книги?

Клэй улыбнулся в ответ.

— Если бы он туда заходил, я уже знал бы об этом, — сказал он.

Уилли видел что-то белое, промелькнувшее вверху между соснами.

Он подумал, что это какая-нибудь большая белая птица, быстро летящая сквозь переплетение ветвей. Послышался внезапный шум, похожий на хлопанье крыльев, а затем все смолкло — кто-то там, в густых зарослях, не двигался, боясь нарушить тишину; она длилась всего несколько секунд. Уилли слышал жужжание насекомых где-то в стороне от дороги, а потом снова уловил какое-то движение, на этот раз ниже и более осторожное, крадущееся — там явно был человек. Уилли оттянул курок и послал патрон в магазин.

— Кто там? — спросил он.

Ответа не последовало.

Он быстро пошел по дороге, стараясь держаться ближе к тому месту, где заметил крадущегося. Он крепко прижимал винтовку к бедру, наведя дуло на заросли карликовых пальм и просунув палец в кольцо у курка. Его недавние мысли о девушке в доме Стерна, воспоминание о первом разговоре с Клэем и теперь эта вот неожиданная встреча с кем-то неизвестным, вероятность того, что в следующие несколько минут он снова нажмет на спуск и снова кого-то убьет, — все это наполняло его почти непереносимым возбуждением.

— Кто это? — повторил он вопрос и опять не получил на него ответа, но услышал потрескивание и шорох веток, сопровождающих чье-то быстрое скрытое продвижение в лесу.

Он облизнул внезапно пересохшие губы и сошел с дороги. И тут же его с головы до ног облепили москиты. Потревоженные, они поднимались гудящими облаками. Громко ругаясь, он отмахивался от них, спотыкался о торчащие корни сосен и откидывал дулом свисающие листья пальм, прокладывая себе путь все глубже, в чащу. Время от времени он натыкался на колючие кактусы, прячущиеся в пустыне зарослей; его сопровождал постоянный зловещий гул проклятых москитов, сквозь который до него доносилось потрескивание сухих веток под ногой человека, пробирающегося к автостраде. Внезапно послышался громкий треск, испуганный стон, переполошенный шум птичьих крыльев и резкий свист разрезаемого в стремительном полете воздуха и — полная тишина.

Он упал, подумал Уилли.

Что-то шевельнулось в нем.

Он снова вспомнил мужчину, сидевшего в постели, ожидающего смертельного выстрела, как бы подначивающего Уилли, чтобы убить его. И как-то эти два образа — Стерна и упавшего впереди человека — слились в один. Теперь спутанная лесная растительность, сквозь которую Уилли прокладывал себе дорогу, помогая дулом винтовки, стала его желанным противником; в азарте погони москиты, от которых он отбивался, размахивая руками и приканчивая их на себе, показались ему достойным врагом, готовым сожрать его. Там впереди, на поляне, виднелось какое-то белое пятно. У Уилли бешено застучало сердце. Он сглотнул и подошел поближе, чувствуя, как рука на дуле «Спрингфилда» заледенела от холодного пота.

Он вырвался на поляну.

Это оказалась женщина.

Она лежала без сознания с рассеченным лбом, откуда кровь медленно стекала на бровь и дальше вниз вдоль носа. На ней были туфли на резиновой подошве без каблуков. Ее чулки были разорваны колючками кактусов до самых подвязок, которые были видны из-под задравшейся до самых бедер белой форменной юбки.

Глава 8

Марвин Танненбаум исподволь поглядывал по сторонам малярной, изучая содержимое полок. Он и не представлял, чтобы в одной комнате могло собраться столько всякой всячины, и дотошно подмечал каждую мелочь, словно клерк, производящий инвентаризацию.

Он искал что-нибудь, что можно было использовать, и не представлял себе, что, собственно, происходит, да и не очень-то стремился понять. Он знал только одно: он стал пленником. А раз так, естественно, он должен думать о побеге. Как и куда он сможет убежать, пока тоже не очень-то понимал, просто был уверен, что убежит, и только об этом и думал. О побеге.

Он сознавал, что ему придется бежать одному.

На Костигэна рассчитывать нельзя хотя бы потому, что он — инвалид. Не мог рассчитывать Марвин ни на мать, ни на отца, ни даже на Сельму, хотя естественно было бы предложить, чтобы муж рассчитывал на помощь и солидарность своей жены. На того старика, которого эти бандиты втолкнули сюда, тоже нельзя было надеяться, потому что тот выглядел настоящим лодырем и бездельником. Что ж, как обычно, все сводилось к одному простому факту, и этот факт заключался в том, что Марвин Танненбаум, бакалавр и магистр искусств, работающий над своей философской диссертацией в колумбийском университете, Марвин Танненбаум, как это происходило с ним всю жизнь, начиная с того момента, когда его отец был врачом широкого профиля на Бэтгейт-авеню в Бронксе, и до того времени, когда отец стал специализироваться в ортопедии и они переехали на площадь Гранд-Конкурс, прямо за Сто восемьдесят восьмой улицей, — все эти годы Марвин Танненбаум, получивший степень бакалавра искусств после окончания Сити-колледжа, и степень магистра искусств, закончив колумбийский университет, всегда считался номером первым, и сейчас ему больше не на кого было положиться, кроме как на самого себя.

Он женился на Сельме Роузен, потому что она была беспомощным трепетным созданием, его одноклассницей, которая не знала даже, как добраться подземкой до школы, если бы Марвин не провожал ее; он полюбил эту девушку за ее уникальную способность самым загадочным образом превращать простейшие жизненные вопросы во вселенски сложные проблемы. Марвину нравилось, что она идет рядом с ним — стройный подросток на длинных, как у жеребенка, ножках; в ее чисто вымытом личике и тщательно причесанной темноволосой головке было что-то восхитительно здоровое и благопристойное. Они поженились, когда ей было девятнадцать лет, и она была благонравной девушкой. Оба еще учились в колледже, и он восхищался ее полной невинностью в постели, бывал искренне шокирован смехом, который вызывали у нее даже самые скромные шутки; восхищался смешными словечками жаргона девчонки из колледжа и той свежестью и девственным смущением, которые она вносила в акт любви. Она была такой же резвой и благовоспитанной девушкой двадцати двух лет, когда они вместе закончили Сити-колледж, была миловидной и свежей, как бутон, двигаясь с неловкой грацией олененка, вся переполненная интересными, но совершенно нереальными планами. Она все еще оставалась девушкой-резвушкой и в свои двадцать шесть лет.

Марвин не заметил, как оказался в роли отца-мужа, только чувствовал, что эта роль ему как-то не по душе. Ему было двадцать восемь лет, и он стал отцом не только для Сельмы с тех самых пор, как они познакомились, но и для старшего Танненбаума после случившегося инфаркта. Марвин сам с детства мечтал об отце с сильными руками, который мог бы подхватить его и пронести все три пролета лестницы, что вели к их трехкомнатной квартире на Бэтгейт-авеню; он хотел, чтобы у него был такой отец, к которому он мог бы прийти и сказать: «Папа, у меня проблема с Седьмой. Я ее не люблю. Что мне делать, посоветуй, папа?»

«А в чем проблема, сынок?» — спросил бы отец.

«Папа, — сказал бы он в ответ, — понимаешь, она так и осталась подростком. Пап, я больше не хочу спать с девчонкой. Я больше не могу приходить домой уставшим и хочу отдохнуть. Но она всегда ревет, папа. Она из-за всего начинает плакать. Если она не может поставить машину в гараж, она начинает реветь. Пап, я больше не могу это выносить. Поэтому я и пришел, чтобы поговорить с тобой. Я хочу развестись с ней, папа. Я больше не могу делать все сам, мне нужна хоть какая-то помощь, но она же чертовски беспомощна, мне это надоело. Я устал от этой наивной болтовни в постели, а мы, отец, женаты почти шесть лет. Когда же, черт побери, она станет мне настоящей женой, а не просто особой, с которой я занимаюсь любовью и которая откидывается после акта на подушку с потрясенным, благоговейным, почти религиозным выражением на лице?! Извини, папа, но неужели брак предполагает только это, и ничего больше? Папа, я не люблю ее, я хочу с ней развестись!»

Но у него не было настоящего отца, так же как и жены.

О Господи! Как хотел бы он оказаться где-нибудь на тропическом острове!

Он мечтал о шестнадцатилетних смуглых девушках, которые ухаживали бы за ним, омывали бы его тело душистыми благовониями и угощали бы его ананасами и кокосами и занимались бы с ним любовью под убаюкивающий плеск ласковых волн и под мягкий шум ароматного ветерка, пролетающего в широких листьях пальм. Господи, о Господи! Он больше не хотел один думать обо всем на свете, он жаждал отдохнуть, жаждал расслабиться, убежать, убежать от всего этого.

Он хотел убежать.

В мастерской было великое множество всяких инструментов. Мысленно он взвесил шансы каждого из них против винтовок Клайда и Гарри. Он не разбирался в оружии, но эти винтовки выглядели довольно угрожающе. Он сознавал, что они способны здорово продырявить тело человека, который окажется достаточно глупым, чтобы пойти в наступление на бандитов, вооруженных гаечным ключом. Нет, мысль об использовании инструментов придется отбросить, тем более что он не мог до них добраться, поскольку некоторые из них лежали на верстаке, где сидел Клайд, а остальные были развешаны на доске в другом конце помещения за стоящей на опоре моторке. Нет, к черту инструменты!..

— Марвин! — вдруг услышал он голос матери.

— В чем дело, мама?

— Что они здесь делают?

— Кто? — спросил Марвин. Взгляд его черных глаз за очками переместился на настенный календарь слева от верстака, календарь, рекламирующий магазин скобяных изделий в Ки-Уэст, с фотографией полуобнаженной девушки на доске для серфинга.

— Эти люди.

— Не знаю.

— Если это налет, почему они нас еще не ограбили?

— Может, они задумали кое-что посерьезнее, — предположил Марвин.

— Что, например?

Марвин пожал плечами. Он поднял изучающий взгляд от календаря к открытому проему в соседнее помещение машинного отделения, а затем к полкам на стене за ним.

— Может, они хотят ограбить банк, — сказал он.

На полках лежали разные технические справочники и замасленные тряпки.

— Какой банк? Здесь нет никакого банка, — резонно заметила мать.

— Может, в соседнем городке. — Марвин снова пожал плечами. — Мам, я и сам не знаю, чего они хотят.

— А может, они хотят ограбить почтовую контору? — спросила Рэчел. — На Биг-Пайн есть почтовая контора. Кажется, в них держат деньги, это так?

— Угу, — пробормотал Марвин.

Он рассматривал лодочные моторы, установленные на подставках, отвертки и гаечные ключи, разложенные перед ними на раскрытой переносной сумке из брезентовой ткани. В дальнем конце мастерской около доски с инструментами стояло несколько ящиков с запчастями моторов, а рядом с канистрами с бензином лежал на боку лодочный винт. В углу стояло нечто, похожее на короткую мачту. Около носа моторки стояли три открытых ящика, откуда торчали завитые концы упаковочной стружки. Моторка на подставке закрывала собой всю левую сторону малярной.

— Но не так уж много, правда? — сказала его мать.

— Чего не так много?

— Денег.

— Где?

— Ну, в почтовых конторах.

— А-а! Нет, думаю, не очень много.

— Эй вы, там, замолчите, — крикнул Гарри. — Да, да, вы оба!

В углу комнаты за кормой лодки Марвин разглядел закрытую дверь со сделанной от руки надписью «Туалет», а на стене слева от нее — огнетушитель. Стена, у которой сидел Марвин с матерью, именно там и начиналась, с высокими дверями за ними, и шла почти во всю ширину комнаты, на три фута короче примыкавшей к ней перпендикулярной стены. Эти три фута занимал ряд коротких полок. Полки были заставлены банками с лаками и красками, бутылками со скипидаром и разбавителем. На одной из полок стояла банка с водой, куда свисали подвешенные за отверстия в ручках малярные кисти.

У смежной с ней стены стоял верстак. Гарри облокотился на него в том его конце, где помещались тиски. Клайд сидел на верстаке, поджав ноги, с винтовкой на коленях. На верстаке лежали несколько инструментов, разные кисти, валялись стружки. На верстаке у стены стояло два ящика из-под кока-колы, причем в одном находились только пустые бутылки. Вот и все. В нескольких футах от верстака висел рекламный календарь, с которого Марвин и начал свой осмотр.

Он не видел ничего полезного, и отсутствие оружия, отсутствие идеи, выражающей эффективный способ нападения, ужасно нервировали его. Прямо напротив на одной из бочек из-под бензина, которые перевернул вверх дном Эймос, сидела его жена Сельма, прислонившись к выкрашенной в белое стене, с доской для инструментов, в белой кофточке и белой юбке, — белое на белом. Она поймала его взгляд, вопросительно взглянув на него. На какой-то момент он почувствовал нечто похожее на то, что чувствовал по отношению к ней, когда Сельма Роузен была шестнадцатилетней девушкой и училась в школе Эвандер. Он тоже вопрошающе посмотрел на нее, но в его глазах читался более глубокий вопрос, вопрос, который непрестанно тревожил его: куда мы идем, Сельма? Что мы делаем с нашим супружеством, которое, если можно так выразиться, выдохлось и прогнило? Что мы делаем, Сельма? Сумеем ли мы когда-нибудь выбраться из этого, не погубив друг друга?

Он отвернулся в сторону.

Взгляд его остановился на огнетушителе.

Он предположил, что, если доберется до огнетушителя, то... Стоп, подожди-ка, нужен еще какой-то предлог, чтобы дойти до той стены малярной... Почему там нет ванной? Он мог бы сказать Гарри, что хочет пройти в ванную, и тогда схватил бы огнетушитель и направил из него струю пены прямо Гарри в лицо и... и, конечно, они наделают в нем кучу дырок даже раньше, чем он успеет сдернуть эту чертову штуковину со стены. И если даже он и успеет раньше них, они все равно что-то заподозрят: ведь ему еще нужно пересечь комнату с этим огнетушителем в руках, так что... Да ну его к черту!

Он разозлился на свою глупую идею, на то, что было совершенно неоправданным, и на сам огнетушитель, и все лишь потому, что он не мог помочь ему убежать, Марвин сразу отказал тому в способности служить любой полезной цели. Он казался слишком маленьким для такого просторного помещения, к тому же его, вероятно, несколько лет не проверяли и не заправляли. Как он сможет эффективно функционировать, если вспыхнет пожар? Марвин обвел взглядом полки с красками, скипидаром, разбавителями и разными химикатами, канистры с бензином, сложенные у задней стены, бочки из-под горючего, деревянную стружку, торчащую из ящиков, и его ненависть к огнетушителю вдруг превратилась в спасение, граничащее с тревогой. Неожиданно он забеспокоился, не курит ли кто здесь, в малярной, и испытал истинное облегчение, когда, осмотревшись вокруг, не заметил зажженных сигар или сигарет. Если вспыхнет пожар...

Пожар, подумал он.

И почти сразу же это стало означать больше, чем само слово, разгораясь в его мозгу в самовоспламеняющуюся вспышку вдохновения.

Пожар!

Осторожно!.. Потому что эта идея вдруг представилась ему во всей своей опаляющей яркости и немедленно была признана действенной; осторожно, потому что он не хотел возбуждать ни малейшего подозрения теперь, когда, наконец, наткнулся на нечто, пригодное для использования; осторожно и медленно он вынул носовой платок, высморкался и позволил себе бросить незаметный взгляд на полки справа от себя. Он сразу мысленно откинул банки с краской. Краска, кажется, не воспламеняется, да, за исключением быстро сохнущих. Он вдруг подумал: а что, если эта прозрачная жидкость в полугаллоновых бутылях обыкновенная вода? Нет, ради Бога, только не это! Это не вода, это не может быть водой.

Он запретил себе сомневаться.

Бесцветная прозрачная жидкость в этих двух бутылях была или скипидаром, или разбавителем.

— Не надо так злиться, — проговорил в этот момент Бобби Колмор своему соседу, доктору Танненбауму.

— Они выводят меня из себя, просто бесят. — Танненбаум испепелял взглядом Гарри.

— На таких типов бесполезно злиться, — сказал Бобби Колмор.

Он и сам был до крайности взвинчен. Он был до такой степени зол, что у него дрожали руки, и, чтобы скрыть это, он спрятал их за спину. Он советовал Танненбауму не злиться, но больше обращался к самому себе, так как знал, что его неудержимо тянет напиться, когда он начинает злиться, а напившись, он становится только еще злее. В его комнате на полке под портретом Эвы Гарднер, рядом с кроватью, стояли две квартовые бутылки с бурбоном; но что в них толку, если он впадет в раздражение здесь, в этой малярной? Он пытался обуздать свою ярость разговором с Танненбаумом, но тот и сам кипел злостью до того, что у него дрожала жилка на щеке и тряслись крепко стиснутые руки, так что с ним было без толку затевать разговор. Бобби даже опасался, что злоба Танненбаума передастся ему, как электричество по проводам.

— Такие подонки! — возмущался Бобби. — Врываются в вашу жизнь без всяких объяснений. Вот они какие. И злиться на них — только без толку себя растравлять. Злость — ужасный грех.

— Я это знаю, — сказал Танненбаум. — Но мне не нравится, когда на меня набрасываются безо всякой причины. — Он посмотрел в сторону Гарри и нарочно сказал погромче, чтобы тот наверняка его услышал: — Мне не нравится, когда на меня наскакивают без всякого повода.

— Потише, док! — сказал Гарри. — Клайд хочет хоть немного вздремнуть.

Клайд засмеялся. Он сидел с закрытыми глазами, но не спал. А посмеявшись, облизнул губы. Он смеялся над всем, что говорил Гарри. Бобби с недоумением подумал, неужели он действительно находит смешным каждое слово своего напарника.

— Знаете, то, что они говорят...

— А что они говорят? — спросил Танненбаум, с трудом отрывая от Гарри яростный взгляд и оборачиваясь к Бобби.

— Это неправда, то, что они говорят обо мне, — сделал вывод Бобби.

— О чем вы?

— Насчет того, что будто я пьяница.

— А-а! — понимающе кивнул Танненбаум.

Бобби продолжал стискивать руки за спиной, пытаясь обуздать собственную ярость.

— Я вообще мало пью, — посмотрел он на Танненбаума, — а значит, вовсе не пьяница.

— Да они все ненормальные! — успокоил его Танненбаум. — Чего ради вы их слушаете?

— А я их вовсе и не слушаю, доктор Танненбаум, — ответил Бобби. — Но только здесь собралось небольшое общество, и я не хочу, чтобы мои соседи решили, что я пьяница, судя по их болтовне, вы понимаете, что я имею в виду, док?

— Конечно, конечно, не волнуйтесь. Вы думаете, мы обращаем внимание на то, что говорит эта шайка хулиганов? Не волнуйтесь.

— Эй, послушайте, я же сказал, чтобы вы соблюдали тишину, — повторил раздраженно Гарри, — и добьюсь этого.

Бобби метнул на него колючий взгляд и еще сильнее стиснул руки.

Эти люди, которые захватили Охо-Пуэртос, люди, которые ворвались этим утром в его жилище и выдернули его из постели, лишив Бобби ежеутреннего полстакана виски и успокоительного сознания, что, когда бы он ни захотел выпить, к его услугам всегда запас виски в задней комнатке. Сейчас он был далеко от нее, и это его бесило так же, как и вторжение этих людей, которые серьезно угрожали нарушить взгляд Бобби на то, был ли он пьяницей или нет. Вы ведь не являетесь пьяницей до тех пор, пока напиваетесь у себя дома и поддерживаете в себе достоинство, свойственное человеческому существу. Эти люди нарушили его уединение и отрезали от его запаса, и это неимоверно бесило Бобби Колмора, а его злость усиливалась неутоленной жаждой выпивки. Он мог припомнить еще только одно такое же воскресенье, это было в прошлом году, вроде в сентябре, когда у него кончился запас виски и он поехал на Биг-Пайн, совершенно забыв, что это воскресный день, и обнаружил магазин закрытым. Он возвратился в деревню, раздумывая, как быть, затем направился в малярную, где Люк возился с корпусом мотора, и решительно попросил у него что-нибудь выпить. У Люка оказалось только полбутылки скотча, который был легким, мягким, просто восхитительным на вкус и исчез в глотке Бобби в считанные секунды.

Человек вовсе не пьяница, если он пьет в одиночку и сохраняет человеческое достоинство, убедил себя тогда Бобби.

Он дождался, пока Люк выйдет, и подошел к полкам на стене у высоких дверей. Он взял с одной из полок бутылку с разбавителем и принес ее к себе домой. Там он процедил жидкость через носовой платок в пустую банку. У него не было ванильного экстракта, чтобы улучшить вкус, поэтому, содрогаясь и передергиваясь, он залпом выпил омерзительную жидкость и опьянел уже минут через десять — пятнадцать. Что и говорить, выпивка оказалась не очень-то, да он никогда особенно и не любил разбавитель для масляной краски.

Вдруг тонкая усмешка пробежала по лицу Бобби.

Он поскреб небритый подбородок и устремил взгляд на полку, слева от Танненбаума-младшего.

Когда она пришла в сознание, перед ней сидел на корточках незнакомый мужчина.

Сначала Джинни увидела над собой ветви сосны и прорывающиеся сквозь их путаницу ослепительные лучи солнца. Она с трудом приподнялась, опираясь на локоть; в глаза ей бросилось пятно крови на белом форменном платье, а затем она подняла взгляд и увидела перед собой мужчину.

Она судорожно втянула в себя воздух, пораженная его неожиданным появлением и видом винтовки, лежащей у него на коленях. Затем все вспомнила, и удивление сменилось настороженностью и страхом. Парень выглядел старше, чем ей казалось, когда она наблюдала за ним сквозь листву пальм. Она заметила его в тот момент, когда собиралась выйти из чащи на дорогу, и тут же быстро отпрянула назад, не увидев у него оружия. Там, в плотных зарослях карликовых пальм, она упала на колени и спряталась за толстый ствол, чтобы, оставаясь незамеченной, как следует рассмотреть его. Когда он крикнул: «Кто там?» — она стала быстро пробираться через лес к шоссе, решив-таки добраться до ближайшего телефона: она уже поняла, что в деревне происходит что-то страшное — никто не носит в открытую оружие средь бела дня, если только...

— Должно быть, вы ударились головой вот об этот толстый сук наверху, — показал парень.

— Что вы здесь делаете? — сразу спросила она.

— Где, леди?

— В Охо-Пуэртос.

— А-а! А я подумал, вы имели в виду здесь, в лесу, с вами. — Он усмехнулся. — Вот что я подумал.

Она проследила за его взглядом, который опустился к ее ногам, и, вдруг осознав, что на ней задралась юбка, быстро встала на колени и одернула ее. В тот же момент она увидела свои порванные чулки и с досадой охнула, будто это было важнее, чем появление здесь этого незнакомца с винтовкой, важнее, чем то неизвестное, что происходило в Охо-Пуэртос.

— Как вас зовут? — спросил парень.

— А вас? — вместо ответа, спросила она.

— Уилли.

— А меня Джинни Макнейл. Я работаю в ресторане. — Она помолчала. — Что здесь происходит?

— Джинни, вы всегда ходите на работу через лес?

— Нет.

— Тогда почему вы сделали это сегодня?

— Потому что дорога оказалась перегороженной барьером. — Она снова помолчала. — Я не смогла въехать в деревню на машине. Поэтому оставила ее и решила дойти пешком. Вот и все.

— О! — протянул парень.

Она сразу поняла, что сказала что-то не то, что, если бы она сказала ему что-то другое, он отпустил бы ее. Она видела, что он нахмурился, обдумывая ситуацию. Затем кивнул и неожиданно улыбнулся:

— Значит, вы ездите на работу на машине?

— Да, это модель 1959 года...

— Где вы ее оставили?

— Там, наверху, — объяснила Джинни и неопределенно мотнула головой в сторону.

Она решила быть очень осторожной в разговоре с ним. Ей не понравилось, как он таращился на ее ноги, правда, ноги у нее красивые, но это не значит, что какой-то юнец может вот так пялить на них глаза. Ей не понравилась его улыбка, которая казалась более пугающей, чем его озабоченное размышление.

— Где наверху? — спросил он и повторил ее жест головой.

— В стороне от дороги.

— Где именно?

— Я припарковала ее на дорожке у Уэстерфилд-Хаус.

— Где это.

— На другой стороне автострады.

— Ее там кто-нибудь видел?

— Ну...

— Да или нет?

— Думаю, там от дороги будет футов десять.

— Гм-м, — задумчиво промычал он.

— Я могу ее отогнать, если хотите, — сказала Джинни.

Он коротко и угрюмо хохотнул, затем поднялся, в одной руке держа винтовку, а другой отряхивая пыль с брюк.

— Мы отгоним ее вместе, — сказал он. — Вставайте.

Он смотрел на ее ноги, когда она неловко поднималась, схватившись для опоры за какую-то ветку.

— У меня все еще болит голова, — пожаловалась она.

— Вы здорово ударились, — сказал он.

Очевидно, он все еще размышлял над ее сообщением о машине, потому что вдруг спросил:

— Мистер Уэстерфилд видел, как вы парковали свою машину?

— В это время года в его доме никто не живет. Дом стоит пустой.

— О? — опять удивился Уилли и снова кивнул и улыбнулся. — Давайте заберем вашу машину, хорошо?

— У меня голова кружится и гудит.

— Ничего, жить будете.

Стоило им уйти с открытого места и углубиться в чащу, снова тучами налетели москиты, облепив открытые ноги, руки и шею Джинни.

Она, как могла, отбивалась от кусачих полчищ насекомых, втихомолку проклиная их, и обернулась взглянуть через плечо.

— А вас они тоже кусают? — спросила она.

— Кусают, — безразлично ответил он. — Давайте двигаться побыстрее, тогда они не так сильно искусают нас.

Было уже двадцать минут одиннадцатого, когда они добрались до автострады. Джинни посмотрела на часы с тем же ужасом, как недавно на свои разодранные чулки, отметив время и испугавшись, насколько же она опоздала, и только потом сообразила, что вообще еще неизвестно, откроется ли сегодня ресторан.

— Это вон там, через дорогу, — сказала она.

— Пойдемте, — позвал ее Уилли. — Поторопитесь, пока нет других машин.

Они перебежали автостраду и приблизились к подъездной дорожке, ведущей к дому Уэстерфилда. Уилли оглянулся через плечо:

— Забирайтесь в машину. Живо!

— Мы поедем в деревню?

— Да залезайте же!

Они сели в машину, Джинни за руль, а Уилли со своей винтовкой рядом. Она включила мотор:

— Мне придется выехать на дорогу задним ходом.

— Нет, этого делать не надо, — сказал он. — Поезжайте вперед. Раз там наверху стоит дом, вокруг него должен быть объезд.

Она кивнула и тронулась с места.

Сначала ее беспокоило только то, что он глазел на ее ноги. Она попыталась натянуть юбку на колени пониже, но этого ей сделать не удалось, потому что приходилось дотягиваться ногой до акселератора. Тогда она быстро отдернула руку от юбки и схватилась за руль, чуть не потеряв управление. Дорожка была изрыта глубокими колеями, и машина кренилась из стороны в сторону и подскакивала, пока они подъезжали ближе к отдаленно стоящему серому дому. Она не могла бы сказать, когда именно его интерес к ее ногам перерос в настоящее возбуждение, но внезапно она ощутила это возбуждение в автомобиле, подобное нестерпимой вони первобытного дикого животного, почувствовала его возбуждение рядом с собой так же определенно, как если бы они только что вошли в ее спальню и заперли дверь. Она управляла раскачивающейся и ныряющей носом машиной, нажимая то на тормоза, то на акселератор, и юбка опять задралась у нее до колен на широко расставленных ногах. Уголком глаза она видела, как его руки нервно двигались вдоль приклада винтовки и не осмеливалась напрямик взглянуть на него, никоим образом не желая его ободрить, и тем не менее испытывала сильное искушение взглянуть ему в лицо, увидеть на нем возбуждение и убедиться, что его тело тоже уже напряглось.

Неожиданно ее охватил страх.

— Сколько вам лет, Джинни? — спросил он.

Она хотела солгать, но тут же передумала и решила не лгать:

— Сорок два.

Ее вдруг начала бить мелкая дрожь, затряслись ноги и руки, обхватывающие руль. Она была уверена, что он видит эту дрожь и что ее страх, если это была дрожь страха, возбуждал его еще больше.

— Для сорока двух вы довольно хорошо сохранились, — сделал он комплимент.

— Спасибо.

— Что?

— Я сказала, благодарю вас.

— Да, и ноги у вас просто потрясающие, — добавил Уилли.

— Вот уже и дом, — перевела она разговор. — Здесь мы можем развернуться.

Она крутанула руль влево, когда они приблизились к дому, делая широкий поворот, чтобы вписаться в круг дорожки перед парадным входом.

— Минутку, — попросил Уилли.

— В чем дело?

— Постойте здесь минутку, хорошо?

Джинни мягко затормозила, опустила руки на колени и молча сидела рядом с ним. Было слышно, как над заливом пронзительно кричали чайки.

— Давайте осмотрим дом внутри, — неожиданно предложил Уилли.

— Зачем?

— Просто проверим. Я даже не знал, что здесь стоит чей-то дом.

— Он, наверное, заперт, — сказала Джинни.

— А мы проверим.

— Я подожду здесь, — сказала Джинни.

— Ну, это просто глупо, — улыбнулся Уилли.

— Не бойтесь, я никуда не уеду. — Она выдернула ключи зажигания. — Вот, — сказала она и чуть повернулась к нему, чтобы передать ему ключ.

— Вот как? Спасибо, — сказал он, принимая ключ.

— Я подожду вас здесь.

— Гм-м...

— Я никуда не уеду, поверьте.

— Гм-м.

— Я просто посижу здесь.

— Гм-м. — Он опять улыбнулся, кивнул, снова хмыкнул и сказал: — Думаю, вам все же лучше пойти со мной, Джинни.

— Я сказала вам, что я...

— Выходите из машины.

— Я... я хочу остаться здесь.

— Почему?

— Я так хочу.

— Вы меня боитесь?

— Да.

— Не бойтесь, милая.

Она взглянула ему в лицо и увидела всю ту же, словно приклеенную, улыбку. Он был молод, силен и... страшен. Она ощущала исходящий от него запах секса, пота и порочности. Она невольно опустила взгляд. И быстро отвернулась, но слишком поздно, чтобы сдержать свою непрошеную ответную дрожь, чувствуя жаркий и стремительный ток крови в собственных жилах. У нее еще больше задрожали руки.

— Выходите из машины, — медленно приказал Уилли.

Он сообщил, что только собирается проверить дом, но, открыв дверцу перед тем, как выскользнуть из машины, она обернулась и через плечо прошептала:

— Что вы собираетесь делать со мной?

Он не ответил, а только улыбнулся и кивнул.

Она молча вышла из машины и пошла впереди него, а потом так же, не говоря ни слова, расхаживала рядом, пока он пытался повернуть круглую ручку парадной двери.

— Заперто! — сказал он.

— Я так и думала.

Он немного поразмышлял:

— Пошли назад в машину.

— Хорошо, — согласилась она.

— Эй!

Джинни обернулась и посмотрела на него.

— Я знаю, куда мы можем поехать, — сказал Уилли.

На пристани Толстяк расхаживал по тесному помещению конторы.

— Где вы ее оставили?

— На Биг-Пайн.

Толстяк взглянул на стоящего у стенного шкафа Джейсона Тренча. В углу работал телевизор, звук был приглушен. Показывали старый ковбойский фильм.

— И где же это на Биг-Пайн?

— На дороге, ведущей к берегу.

— В Лонг-Бич?

— Да.

— Мне это не нравится, — поморщился Толстяк.

Он был одет в рубашку и брюки цвета хаки, как и Джейсон. На правом бедре у него висела кобура с кольтом 45-го калибра.

— А ты что думаешь по этому поводу, Джейсон?

— У него не было выбора. — Тренч пожал плечами.

— Я только возражаю против того, где он оставил машину, — сказал Толстяк.

— С двумя мертвецами в ней? — спросил Родис.

— Да, в ней было два трупа, когда вы бросили ее, ведь так?

— Да, но это на Биг-Пайн, а не здесь. Допустим, они начнут искать эту машину? И если бы я привел ее сюда...

— Здесь мы могли бы ее спрятать, — сказал Толстяк.

— Где?

— В мастерской. Там с южной стороны есть высоченные двери, мы могли бы ее вкатить прямо туда.

— Об этом я не подумал, — сказал Родис.

Толстяк не успокаивался.

— А так, как только будет найдена застрявшая в тине машина, они начнут искать того, кто это сделал.

— Ну и что? — ответил Родис. — Они ведь ничего не найдут, верно?

— Они найдут деревню, полную вооруженных людей.

— Они и так это обнаружили бы, даже если бы машина была спрятана в мастерской.

— Кажется, ты не понимаешь... — начал было Толстяк.

— Спокойнее, — сказал Джейсон.

— Кажется, ты не понимаешь, что в машине находятся два убитых копа, — сердито заметил Толстяк.

— Это я прекрасно понимаю, но что ты от меня-то хочешь? Чтобы я позволил им схватить нас? И вся наша операция была бы...

— Я говорю, что ты должен был привезти машину сюда. А ты запаниковал, вот что с тобой случилось. Ты был не способен рассуждать здраво.

— А я говорю, что это не имеет никакого значения.

— Это имеет чертовски большое значение! — настаивал Толстяк. — Когда они найдут эту патрульную машину, они обнаружат и убитых. То есть это убийство, ты понимаешь? А это означает, что, если копы заявятся сюда, они приедут расследовать здесь убийство.

— Уверяю тебя, если бы я притащил машину в мастерскую...

— Ну?

— Было бы то же самое.

— Нет. Потому что тогда машина считалась бы просто пропавшей, понятно? Пропавшей! А в дорожном управлении подумали бы, что, может, у них сломалась машина или радио, что-нибудь в этом духе. И на дорогу вышли бы другие машины искать ее, вот и все. Они бы не стали останавливаться и задавать вопросы жителям этих мест, они так и не добрались бы до мастерской.

— А если все же добрались?

— Не добрались бы, — настаивал Толстяк. — А теперь рано или поздно кто-нибудь наткнется на эту машину, торчащую из тины. И вся чертова полиция встанет на уши, чтобы разыскать убийцу. — Он покачал головой. — Не нравится мне это, Джейз.

— Мне тоже, — сказал Джейсон.

— Что будем делать?

— Ждать.

— Пока здесь не окажутся копы?

— Если они только приедут, — сказал Джейсон.

— Они приедут, в этом можешь не сомневаться.

— Я сделал то, что был вынужден сделать. — Родис взглянул на Тренча. — Я следовал твоим указаниям, Джейсон.

— Я знаю.

— Тебе следовало бы притащить машину сюда, — в который раз повторил Толстяк.

— Перестань! — одернул его Джейсон.

— Мне просто противно смотреть, как оборачивается дело, — сказал Толстяк. — Особенно теперь, когда эта часть проходит так...

Он замолчал, и оба прислушались к словам последней метеосводки:

«...О последних сведениях об урагане Флора».

— Постой! — Джейсон быстро подошел к телевизору прибавить звук.

«Прослушайте одиннадцатичасовое сообщение из бюро прогнозов в Майами, — сообщил диктор. — Ураган Флора все еще концентрируется в точке с координатами 20°4' северной широты и 78°4' западной долготы. Она находится приблизительно в семидесяти милях к югу и юго-западу от Камагуэй, Куба, и в трехстах восьмидесяти милях к югу и юго-востоку от Майами. Флора перемещается на запад со скоростью около четырех миль в час».

— Джейсон, ты думаешь...

— Тс-с!

«Наивысшая скорость ветра в эпицентре урагана оценивается в сто десять миль в час. Время от времени из зоны урагана вырываются отдельные смерчи, покрывающие расстояния приблизительно в четыреста миль на север, двести миль на юго-западном направлении и до ста тридцати миль — юго-восточном».

— Что, к черту, это может означать? — забеспокоился Толстяк.

«...Будет передвигаться очень незначительно в течение ближайших двенадцати часов. Поскольку основная точка вращения воздушных масс по-прежнему остается над Кубой, ожидается лишь незначительное его усиление. Для района Южной Флориды угроза остается не слишком серьезной, но ураганные предупреждения касаются всего побережья Флориды от Стюарта до Эверглейдс-Сити. Состояние моря очень бурное в районе Западных Антильских островов, на юго-востоке Мексиканского залива и на Атлантическом побережье Флориды. Небольшим судам в этих зонах следует оставаться в безопасных гаванях. Всем заинтересованным следует прислушиваться к нашим дальнейшим сообщениям. Хотя в течение ближайших двенадцати — восемнадцати часов ожидается небольшое перемещение урагана, позже в направлении его движения вероятны радикальные изменения. Очередное сообщение в соответствии с программой последует в семнадцать часов по восточному времени, с промежуточной сводкой погоды в четырнадцать часов».

Джейсон выключил телевизор.

— Ну, и что ты думаешь? — спросил Толстяк.

— Думаю, все будет в порядке.

— Думаешь, море будет спокойным?

— Пожалуй, да.

— То есть я говорю о «Золотом руне»?

— Я знаю.

— Как, по-твоему, сильной бури не ожидается?

— Алекс умеет управлять судном во время бури.

— Да, но...

— Не волнуйся, — успокаивал Джейсон. — Они туда доберутся.

Глава 9

Казалось, лодка дрейфовала, потеряв управление.

Из шести членов экипажа патрульного самолета первым ее заметил второй пилот, Мюррей Дайэл, и тут же сообщил об этом по внутриселекторной связи Рандажио.

— В направлении стрелки на час дня, — сказал он. — До нее около двух миль. На воде.

Первый пилот взглянул вправо от себя и хмыкнул. Они все еще держались на высоте тысяча футов на этом участке патрулирования на пути назад, в Ки-Уэст, и лодку внизу было прекрасно видно.

— Похоже, она дрейфует, — сказал он Дайэлу.

— Я тоже так подумал.

— Давай немного снизимся, чтобы получше разглядеть. — Он замолк и нажал кнопку внутренней связи. — Фотограф, это пилот.

— Да?

— Самуэль, по стрелке на час дня на расстоянии двух миль от нас дрейфует лодка. Собираемся снизиться, чтобы посмотреть на нее поближе. Сделайте несколько снимков!

— Конечно, сэр!

— Она справа от нас. Можете снять ее, когда я накреню самолет. После связи приготовьтесь.

— Есть приготовиться, сэр.

— Смотрите в оба. Мы сравним впечатления после захода. Пошли, Мюррей.

Он подался, сдерживаемый ремнями вперед, и самолет начал спуск, ловя крыльями солнечные блики. По мере снижения лодка стала отчетливее вырисовываться на поверхности моря. Рандажио разглядел номера на ее носу и размахивающего руками человека, который стоял в открытом пространстве кокпита. Самолет сильно накренился вправо и начал снова набирать высоту.

— Сделаем еще один заход, — сказал Рандажио. — На этот раз слева. Ноулес!

— Да, сэр?

— Попробуйте связаться с ними.

— Есть, сэр, — отрапортовал связист. — Сэр, это не та лодка из Бимини?

— Не думаю, — сказал в микрофон Рандажио. — Мюррей, что у нас там насчет той шлюпки из Бимини?

— Голубая, длиной в пятьдесят футов, с двойным двигателем типа «кадиллак», — ответил Дайэл.

— Сэр? — включился Пеннер, механик.

— Слушаю, Пеннер.

— В ней нет пятидесяти футов.

— Полагаю, тридцать — тридцать пять, не больше, — сказал Рандажио.

— Двадцать семь, сэр, — уточнил Пеннер.

— Коричневый корпус с белой ватерлинией, сэр, — сказал второй механик, Акадиа.

— Понял. Кто-нибудь разобрал номера?

— Кажется, шесть-ноль-два-четыре, — сказал Дайэл.

— Я вижу тот же номер. Самуэль, вы что-нибудь сняли?

— Думаю, да, сэр. Вы хотите еще раз сделать правый крен?

— Так точно.

— Я готов, сэр.

— А вот и мы! — сказал Рандажио и бросил самолет во второй заход. Он зашел слева в каких-нибудь пятидесяти футах над уровнем моря, затем накренился вправо и начал подниматься.

— Ее название — «Золотое руно», сэр, — сказал Пеннер.

— Точно, я тоже видел, — подтвердил Акадиа.

— В списке морских судов не значится, — прогнусавил Дайэл, подражая манере дежурного в справочной службе, и засмеялся.

— Что думаешь, Мюррей?

— Полагаю, у них какая-то проблема. Этот парень продолжал размахивать руками и во время второго захода.

— Сэр, вы заметили на нем спасательный жилет?

— Ноулес, вам удалось с ней связаться?

— Нет, сэр.

— Тогда придется спустить записку. Пеннер!

— Да, сэр?

— Принесите лист бумаги.

— Есть, сэр.

— Бери управление, Мюррей, — сказал Рандажио, освободил штурвал и вытянул карандаш из узкого длинного кармашка на рукаве летного костюма. Появился Пеннер с пачкой листов бумаги на дощечке. Теперь самолет вел второй пилот, Дайэл, а Рандажио положил дощечку на колени и написал: «Если у вас кончилось топливо или есть еще какие-нибудь неполадки, поднимите вверх одну руку. Если вам нужна медицинская помощь, поднимите обе руки».

— Вот пенал для записки, сэр, — сказал Пеннер.

Рандажио взял шестидюймовый деревянный пенал и выдернул пробку с одного конца. Сложив записку, он засунул ее в пенал, а затем снова плотно закрыл его пробкой.

— Хорошо бы прикрепить к нему красный вымпел, — сказал он.

— Есть, сэр, — ответил Пеннер.

— Мы снова зайдем слева и дадим тебе достаточно времени, чтобы прицелиться. Думаю, бросишь ему контейнер прямо в руки, Пеннер. А?

— Попробую, сэр, — улыбнулся Пеннер и направился с пеналом к правому борту.

— Снижайся, Мюррей.

— Понял, иду на спуск.

— К выбросу готов, сэр! — доложил Пеннер.

— Вымпел прицепил?

— Так точно.

— Мюррей, снижаемся.

Самолет снова стал терять высоту. Он зашел слева, снизившись до высоты футов сорок над лодкой.

— Выброс произвел! — доложил Пеннер по внутренней связи.

— В лодку попал?

Пеннер, смотревший назад на лодку из открытого сбоку люка, какое-то время не отвечал. Контейнер с красным вымпелом падал, как подстреленная чайка.

— Прямо ему в руки, сэр! — наконец крикнул Пеннер.

— О'кей. Дадим ему несколько минут, чтобы прочесть наше любовное послание, а потом сделаем новый заход. Держись так, Мюррей, просто кружись над ней, на высоте порядка трехсот футов.

— Есть, — сказал Дайэл.

— Он все еще читает записку, сэр, — удивился Ноулес, когда самолет набирал высоту.

— Наверно, малограмотный, — вставил Акадиа.

— Нет, просто боится ошибиться, — сказал Рандажио. — Хочет быть уверенным, что поднимет столько рук, сколько нужно.

— К счастью, у него их только две, — засмеялся Пеннер, а за ним все остальные.

— Мне снова связаться с базой, сэр? — спросил Ноулес.

— Подожди, давай сначала посмотрим, что он нам ответит, хорошо?

— Понял, — сказал Ноулес.

Подобно гигантской птице, самолет парил над лодкой.

— Вот чего я просто терпеть не могу! — в сердцах воскликнул Рандажио.

— Что именно?

— Кружиться на одном месте.

— Почему?

— Не знаю, а только почему-то чувствую себя дураком. Как будто никуда не лечу.

Самолет продолжал медленное кружение.

— Может, спустимся? — предложил Дайэл.

— У этого парня было достаточно времени, чтобы прочитать «Войну и мир», — заметил Рандажио. — Ладно, давай спускаться.

Самолет пошел на снижение.

— Он по-прежнему стоит в кокпите, сэр, — сказал Пеннер.

— Я его вижу.

Самолет уже достиг высоты сто футов над водой, потом семьдесят пять, пятьдесят, сорок...

— Давай вверх! — скомандовал Рандажио.

— Сэр, он поднял обе руки, — сказал Пеннер.

Радист первого класса, получивший сообщение в комнате 1021 Центральной службы береговой охраны в Майами, сразу прошел в соседнюю комнату и вручил его главному интенданту, дежурному. Дежурный, которого звали Осама и который был чистокровным индейцем из племени ирокезов, медленно, с трудом прочитал сообщение и стал ждать, когда старший офицер закончит говорить по телефону. Старший офицер, лейтенант Эбнер Кэстон, в эту минуту разговаривал с адмиралом, который интересовался, как ведет себя этот проклятый ураган. Кэстон пытался объяснить, что в настоящее время Флора ведет себя тихо, но адмирал продолжал допытываться у Кэстона, почему она притаилась и что предпринимает служба береговой охраны в связи с ее неподвижностью. Наконец Кэстону удалось успокоить адмирала, и он с облегчением повесил трубку, намереваясь передохнуть, но тут увидел перед собой мрачное лицо большого начальника Осама.

— Что еще? — спросил Кэстон.

— В море дрейфует моторка, им требуется медицинская помощь, — сказал Осама.

— Где?

— В двадцати пяти милях по курсу ноль-девять-ноль от Ки-Уэст.

— Дайте мне ширину и долготу, — попросил Кэстон. — Мы должны вызвать хирурга?

— Не знаю, сэр. В сообщении не говорится, насколько ситуация серьезна.

— От кого поступило сообщение?

— От семьдесят второго, сэр.

— Кто у штурвала?

— Рандажио.

— На него можно положиться, — сказал Кэстон. — Если в сообщении отсутствуют детали, значит, он не смог их получить. Где сейчас находится «Меркурий»?

— Не знаю, сэр. Он должен выйти на связь только в пятнадцать ноль-ноль.

— Скажите Ди Филиппо, чтобы он с ним связался. Идите, а я с этим разберусь.

Он подошел к столу с разложенными на нем картами. Вывеска на двери центра сообщений гласила, что вход сюда разрешен только персоналу. Кэстон проследил, как дежурный покинул помещение, и склонился над столом. Здесь он увидел, что дежурный успел поместить миллиметровую линейку на нужный пеленг. Кэстон отсчитал от Ки-Уэст двадцать пять миль и поставил на карте точку. Северная широта — 24°33'8", западная долгота — 81°19'2". Он взглянул на большие стенные часы над оперативной доской. Они показывали 11.07. «Меркурий» покинул базу в 9.00 и шел, вероятно, со скоростью тринадцать узлов, как раз за линией рифов, что должно привести его куда-то южнее Саммерлэнд-Ки. Значит, это... Кэстон снова сверился с картой, сдвинув линейку, чтобы отграничить область за рифами, — да, приблизительно это 24°30'или 32° северной широты и 81°27' западной долготы, да, кажется, здесь. Он поставил еще одну маленькую точку на карте, закурил сигарету и стал ждать Осаму, который должен явиться с точными данными о местонахождении «Меркурия». Если «Меркурий» и в самом деле окажется там, где он предполагает, тогда ему не потребуется высылать вертолет. Катер может оказаться у дрейфующей лодки уже через полчаса, a может, и раньше, если прибавит скорость.

Успокоившись, Кэстон курил и терпеливо ожидал дежурного.

В рубке патрульного катера «Меркурий» радиограмма была принята вторым радистом Куртом Дэнби. Он сразу нажал на звонок, и боцман на мостике услышал три звонка, что означало получение поступившего сообщения, и послал старшину забрать его. Старшина принес радиограмму младшему лейтенанту Чарльзу Карпентеру, который стоял дневную вахту. Карпентер подошел ближе к иллюминатору, чтобы прочесть сообщение при свете дня:

"Р 0616203

ОТ СБО СЕДЬМОГО РАЙОНА ДЛЯ КБО «МЕРКУРИЙ»

ИНФОРМИРОВАТЬ ЦСБО МАЙАМИ

ДЖИ-Р-31

1. ЛОДКА 27 ФУТОВ «ЗОЛОТОЕ РУНО» КОРИЧНЕВЫЙ КОРПУС БЕЛОЙ ПОЛОСОЙ ПОТЕРЯЛА УПРАВЛЕНИЕ И ТРЕБУЕТ МЕДИЦИНСКОЙ ПОМОЩИ НЕ ИМЕЕТ РАДИОСВЯЗИ МЕСТОНАХОЖДЕНИЕ 24°33'8" СЕВЕР 81°19'2" ЗАПАД

2. САМОЛЕТ БЕРЕГОВОЙ ОХРАНЫ 7272 НАХОДИТСЯ НАД НИМ

3. СЛЕДУЙТЕ УКАЗАННЫМ КООРДИНАТАМ ОКАЖИТЕ ПОМОЩЬ

БТ"

— Понятно, — сказал Карпентер и поставил на оригинале радиограммы свою подпись. Старшина, взяв ее у офицера, прошел в оперативную комнату и приколол там копию к доске с сообщениями, потом направлялся в каюту капитана, когда Карпентер поднял трубку телефона.

— Капитан! — отозвался Кейтс.

— Капитан, мы получили из Майами указание помочь одной лодке. Старшина с радиограммой направляется к вам.

— Жду его, — ответил Кейтс.

— Есть, сэр, — ответил Карпентер, и капитан отключился.

Он отдыхал на койке у правой переборки своей каюты (как у старшего по чину на борту военно-морского судна, у него была самая просторная каюта) и теперь сел, чтобы надеть ботинки. Не успел он встать, как в дверь постучали.

— Войдите, — пригласил он, зная, что это вестовой.

Он быстро прочитал сообщение, завизировал его сбоку своими инициалами, вышел в коридор и по трапу поднялся на мостик.

— Где мы находимся? — спросил он у Карпентера.

— Я отметил положение лодки и нашу позицию, сэр. Не желаете ли взглянуть на карту?

— Конечно, — сказал Кейтс, довольный исполнительностью и предусмотрительностью лейтенанта, но тем не менее подозревая в нем первоклассного подхалима.

Он внимательно изучил карту, затем вернулся в рулевую рубку.

— Какой держите курс? — спросил он рулевого.

— Ноль-семь-ноль, сэр.

— Наша скорость?

— Идем нормальным ходом на всех машинах, сэр.

— Возьмите курс ноль-девять-ноль, — сказал Кейтс и, подумав, приказал: — Полный вперед!

«Меркурий» приблизился к лодке в одиннадцать сорок пять. Сначала они заметили планирующий кругами самолет, и Кейтс приказал радисту установить с ним связь; затем на горизонте они увидели лодку, вздымающуюся на волнах и двигающуюся странными рывками.

На борту «Меркурия» в лазарете служил офицер второго ранга, невысокий молодой человек по имени Эмил Бандер, которого на катере все, включая и капитана, звали Доком. Бандер приготовил свой медицинский чемоданчик на случай всяких непредвиденных обстоятельств, поскольку не знал, чего ему ожидать, когда он окажется в лодке, и теперь стоял, готовый покинуть катер, держа в одной руке свой саквояж, а в другой — портативный средневолновый передатчик в матерчатом футляре. На катере имелись две шлюпки: одна — гребной ялик длиной в двадцать футов на левом борту и еще двадцатифутовая моторка на правом. Для поездки на поврежденное судно решили использовать моторку. Море было довольно спокойным, а Дока сопровождали в моторке опытные моряки. Сам Бандер был подвержен морской болезни, из-за чего и выбрал профессию медика, предполагающую доступность к разного рода лекарствам, когда стал служить в службе береговой охраны.

«Меркурий» замедлил ход и остановился в пятистах ярдах от дрейфующей лодки, и команда быстро спустила на воду моторку. Сверху в баркас передали носилки, и он отвалил от катера. Боцман развернул его и взял курс на лодку. Бандер, сидящий рядом с мотористом на корме, надеялся на этот раз избежать приступа морской болезни. Он также молился, чтобы нуждающийся в медицинской помощи человек на «Золотом руне» не оказался раненым, так как не переносил вида крови и из-за этого некогда чуть было не переменил решение стать врачом, даже несмотря на свою подверженность морской болезни. Сидя в баркасе, он также подумывал, хорошо бы пассажиры в лодке не оказались грязными голодранцами, беженцами с Кубы, полумертвыми от голода. За время службы на «Меркурии» Бандер принимал участие в ста двадцати девяти случаях вызова на помощь. В большинстве своем на этих суденышках с беженцами встречались пораженные настоящим истощением больные, хотя они только-только покинули Кубу. Их жалкие суденышки, оснащенные каким-то подобием паруса или лишь парой весел, пускались в путь переполненными и с явно недостаточным запасом продовольствия, стремясь любым способом достичь Соединенных Штатов.

Последний отчаянный призыв, на который откликнулся «Меркурий», поступил всего две недели назад. Он поспешил сменить курс и приблизился к парусной шлюпке, где обнаружил больных и умирающих от голода беженцев в количестве двадцати двух человек. Невыносимое зловоние на борту шлюпки чуть было не заставило Бандера выпрыгнуть за борт. Моряки проверили наличие оружия у беженцев и всех приняли на борт «Меркурия», бросив прогнившую шлюпку в море.

— Симпатичный катер, — сказал помощник боцмана, глядя на приближающуюся лодку. — Сразу видно, что сделана на заказ.

— "Золотое руно", — прочитал моторист название на транце.

— Да, недурное суденышко, — заметил Бандер. — Шеф, вы спуститесь в лодку проверить оружие?

— Конечно, вы же знаете, мы всегда это делаем, — ответил помощник боцмана.

Теперь они уже ясно видели мужчину в оранжевом спасательном жилете, который стоял в кокпите и отчаянно размахивал руками.

— Мне он не кажется больным, — сказал Бандер.

— Должно быть, у них заболел кто-то другой, — предположил моторист.

Они быстро приближались к дрейфующей лодке. Уже можно было различить лицо стоявшего в кокпите. Это был красивый мужчина и, судя по цвету кожи, он не был кубинцем; к тому же у него были голубые глаза. Боцман выключил мотор и подвел баркас борт о борт к лодке. Матрос с линем перепрыгнул в кокпит лодки, связал оба судна, а затем перебросил через борт веревочную лестницу. Первым перебрался на лодку помощник боцмана Рокси, а за ним и Бандер.

— Слава Богу! — сказал мужчина в спасательном жилете.

— Что у вас случилось, сэр? — спросил Рокси.

— Там внизу у нас беременная женщина, — сказал мужчина. — Вы захватили с собой доктора?

— Доктор не какая-то безделица, чтобы его захватывать! — оскорбился Рокси. — Бандер, спуститесь, пожалуйста, вниз!

Доктор кивнул и прошел в каюту. Рокси посмотрел на стоящего перед ним мужчину, признав в нем американца, и раздумывал, должен ли он произвести положенный обыск.

— Вы американец, сэр? — спросил он.

— Что? — Казалось, тот удивился. — Простите, что вы...

— Я спросил, американец ли вы, сэр?

— Да! Да, конечно! — утвердительно кивнул мужчина.

— Куда вы направляетесь, сэр?

— В Охо-Пуэртос. Но, видите ли...

— Сколько человек имеете на борту, сэр?

— Всего троих, включая меня.

— Кто эти люди, сэр? Расскажите про всех. — Рокси извлек из кармана зеленый блокнот, открыл его и приготовился записывать.

— Я — Алекс Уиттен.

— Да, сэр. Как пишется, У-и-т-т-е-н?

— Правильно. И Рэндольф Гэмбол. Г-э-м-б-о-л.

— Понятно, сэр, — сказал Рокси, записывая имена. — И вы сказали, что у вас на борту беременная женщина. Это ваша жена, сэр?

— Нет, вовсе нет.

— Тогда, вероятно, жена мистера Гэмбола?

— Нет. Ее зовут Аннабел Тренч. Миссис Джейсон Тренч. Удивленный Рокси поднял глаза.

— Мистер Тренч — наш друг, — объяснил Уиттен. — Сейчас он находится в Охо-Пуэртос. Именно поэтому мы и направляемся туда из Майами. Чтобы присоединиться к нему. Мы думали...

— Понятно, — сказал Рокси и помолчал. — Сэр, мне хотелось бы взглянуть на документы, удостоверяющие ваши личности.

— Почему? — спросил Уиттен, снова с удивленным видом.

— Сэр, на этом пути мы нередко встречаем много кубинских беженцев.

— Я похож на кубинца?

— Сэр, нам встречается много кубинцев, которые выглядят как мы с вами и даже учились в Гарварде.

Уиттен вздохнул и полез в задний карман брюк за бумажником. Он порылся в нем и передал Рокси свои водительские права.

— Это подойдет? — спросил он.

Рокси изучил права, затем поднял глаза.

— Где вы живете, сэр? — спросил он.

— В Нью-Йорке.

— Где именно?

— ИЗО, Восточная сторона, Шестьдесят пятая улица.

Рокси снова заглянул в права. Затем посмотрел на волосы Уиттена. Снова в права. На глаза Уиттена. Наконец вернул ему документ.

— Это ваша лодка, сэр?

— Нет.

— Мистера Гэмбола?

— Нет.

— Чья же?

— Она принадлежит мистеру Тренчу.

— Где она зарегистрирована?

— В Новом Орлеане.

— На чье имя?

— На имя Джейсона Тренча. А может, на Аннабел, я точно не знаю. Потом мы можем ее спросить. Послушайте, может, вы не поняли. Там внизу беременная...

— Сэр, Док уже спустился к ней и, уверен, делает все, что нужно. Вы можете мне сказать...

В этот момент помощник боцмана «Меркурия» услышал за собой шаги и обернулся. Поднимающийся по трапу мужчина был одет в синие брюки из грубой ткани и в спасательный жилет поверх выцветшей и потертой кожаной голубой куртки. Это был загорелый красивый человек, но его глаза выдавали беспокойство и даже некоторое отчаяние.

— Вы здесь командуете? — спросил он.

— Да, сэр, — ответил Рокси.

— У нас здесь женщина, которой позарез нужна помощь, — сказал тот и, обернувшись к Уиттену, добавил: — Я знал, что нам не следовало выходить в море, знал! — Он снова обратился к Рокси и положил руку ему на плечо, как бы поверяя что-то ужасно личное давнему другу: — Она может родить в любую минуту. Когда мотор заглох...

— Вы — мистер Гэмбол, сэр? — спросил Рокси.

— Да, это так, я Рэндольф Гэмбол. Как...

— Разве никто из вас, джентльмены, не слышал штормового предупреждения, когда вы выходили из Майами?

— Да, но мы разговаривали с Джейсоном... с мистером Трен-чем... и он сказал, что здесь погода ясная. Мы подумали...

— В котором часу вы вышли из Майами? — спросил Рокси.

— На рассвете, — ответил Уиттен.

— Мы рассчитывали в это время уже быть в Охо-Пуэртос, — сказал Гэмбол.

— Но мотор заглох, и мы не смогли его запустить, — добавил Уиттен.

— Топлива у нас полно, — вторил его товарищ.

— У нас был полный бак, когда мы сегодня вышли в море.

— Все равно приборы показывают еще половину запаса. Можете сами проверить.

— Да, — неопределенно хмыкнул Рокси.

Внизу в каюте Эмил Бандер посмотрел на огромный живот женщины, лежащей на верхней койке справа, судорожно вздохнул и облизал пересохшие губы. Женщина тяжело дышала ртом. Ее глаза были закрыты. Лицо было потным, и каждый ее вздох вызывал прерывистую дрожь всего ее громадного тела.

— Мэм! — позвал Бандер.

Женщина простонала и схватилась за живот, широко раскрыв глаза, потом снова плотно смежила века, скрюченными пальцами вцепившись в простыню.

— О Господи! — выдохнула она.

Бандер снова провел языком по губам и спросил:

— Мэм, вы можете... это... у вас начались роды?

— Да, — прошептала женщина. — О Господи, прошу вас, помогите мне.

Бандер отчаянно пытался вспомнить, как учили их в службе спасения принимать роды, и единственное, что всплыло у него в памяти, это необходимость засечь частоту предродовых схваток. Он обернулся к спустившемуся за ним мотористу и нервно сказал:

— Засекайте время ее схваток, Джек.

Затем открыл переносной радиопередатчик и соединился с катером.

— Подождите минутку, — ответил ему радист, и он ждал, прижимая к уху наушник, а у его локтя стонала и корчилась женщина.

Внезапно она вся содрогнулась и схватилась за края койки.

— Вот еще одна, — сказал Бандер мотористу. — Сколько минут прошло с предыдущей схватки?

— Четыре. — Моторист взглянул ему в лицо. — Это хорошо или плохо?

— Ну, у нас еще есть немного времени, — сказал Бандер.

— У меня уже отошли воды, — сообщила женщина.

— Да, мэм, — растерянно ответил Бандер.

— Я вся мокрая, — пожаловалась она.

— Понимаю, мэм.

— Что это значит? — прошептал ему на ухо моторист.

— О чем вы?

— Что значит «отошли воды»?

— Не знаю, — прошептал в ответ Бандер.

— Ртуть-один, это ртуть-один. Прием.

— Слушаю вас, ртуть, — сказал Бандер в микрофон.

— Док, не отключайтесь, здесь капитан.

— Да, — ответил Бандер.

Тут же зазвучал голос капитана:

— Док? Это капитан.

— Да, сэр.

— Что там у вас?

— Сэр, здесь женщина, у которой начались роды. У нее схватки каждые пять минут.

— Вот... еще одна! — вставил моторист.

— Сейчас была новая схватка, — пояснил в микрофон Бандер.

— Скажите ему о водах, — прошептал моторист.

— Сэр, у нее уже отошли воды, — смущенно произнес Бандер.

— Что вы предлагаете, Док?

— Сэр, я еще никогда не принимал роды и лучше бы мне и не пытаться делать это сейчас. Я внизу лодки с женщиной, и эта каюта, сэр, ужасно тесная, по обеим стенам по две койки, а проход между ними всего около фута, сэр. Она лежит на верхней койке, и над ее животом до потолка всего фута два. Сэр, я не думаю, что это место подходит для приема родов, тем более что мне никогда не приходилось этим заниматься.

— Что вы предлагаете?

— Я бы попросил вашего разрешения взять ее на наш катер, сэр. И попросил бы оборудовать кают-компанию для срочных родов, а также опросить нашу команду, может, кто имел дело с подобными случаями и мог бы мне помочь.

— Хорошо, перевозите ее к нам.

— Есть, сэр. И еще, сэр, нам понадобится какое-нибудь помещение, чтобы подготовить ее к родам. Я подумал об офицерских каютах, может, подойдет каюта мистера Пирса или...

— Она может занять мою каюту, Бандер, — предложил, не раздумывая, Кейтс. — Доставь ее на борт как можно скорее.

— Есть, сэр.

— Бандер?

— Сэр?

— Она американка?

— Да, сэр.

— Хорошо. Поторопитесь.

— Да, сэр. — Бандер снял наушники. — Можем везти ее на катер, — сказал он мотористу.

— А что капитан сказал о водах?

— Ничего, — сказал Бандер, пожав плечами, и поднялся наверх.

— Кто из вас муж леди? — спросил он.

— А что? Что случилось?

— Вы ее муж?

— Нет, меня зовут Гэмбол. Я ее близкий друг. В чем дело?

— Ну, мы хотим забрать ее на катер. У нее начались роды и...

— Хорошо, пусть так и будет, — ответил Гэмбол.

— В том-то и дело, сэр. Мне нужно получить согласие ее мужа.

— Ее мужа здесь нет, — сказал Рокси. — Он в Охо-Пуэртос.

— О! Ну, тогда, я думаю, мы должны получить ее согласие.

— Послушайте, вы не могли бы... — начал Гэмбол.

— Вероятно, нам также потребуется выдать расписку. Как вы думаете, Рокси?

— Да, скорее всего.

— Какого рода расписку?

— Что она отправляется на борт государственного судна, мистер Уиттен, — объяснил Рокси.

— Какое это имеет отношение...

— Мы не хотим нести ответственность, если что-нибудь...

— Мне еще никогда не приходилось принимать роды, — виновато улыбнулся Бандер.

— А вы не можете заняться этой распиской уже после того, как заберете ее к себе? — нетерпеливо спросил Уиттен.

— Да, мы должны будем уточнить это с капитаном, — сказал Рокси. — Вам понадобятся носилки?

— Еще не знаю. Нужно спросить ее, сможет ли она идти. — И Бандер направился к трапу, затем остановился. — Хотя вряд ли она сможет идти, если у нее отошли воды.

Моторист поднял голову, когда в каюту спустился Бандер.

— Как дела? — спросил доктор.

— Каждые три минуты, — сказал моторист.

Бандер кивнул, протиснулся мимо него и приблизил губы к уху женщины.

— Мэм! — прошептал он.

— М-м? — раздалось в ответ.

— Вы сможете идти?

— Думаю, что да.

— Мы хотим забрать вас на свой катер, мэм. Там нам будет легче помочь вам.

— Хорошо, я согласна.

— У нас есть носилки, мэм, и мы можем ими воспользоваться, если пожелаете. Но здесь очень тесно, и если вы сможете пойти, мы сэкономим уйму времени. Что вы об этом думаете, мэм?

— Я постараюсь дойти.

— О'кей! Мэм, думаю, нам следует поторопиться, если вы понимаете, что я имею в виду... Судя по трехминутному интервалу между схватками, дело близится к завершению. Мы бы не хотели, чтобы нам пришлось принимать ребенка в таких условиях.

— Да, — понимающе кивнула женщина.

Она вытерла рот рукой и открыла глаза, затем приподнялась, насколько позволял потолок, опершись на локоть.

— Пожалуйста, помогите мне спуститься, — попросила она. Поддерживая женщину с двух сторон, Бандер с мотористом помогли ей спуститься с койки и повели к трапу. Она поднялась в рубку и в кокпит, ее юбка сзади намокла. Женщина двигалась со слоновьей грацией, ее тело казалось еще больше из-за надетого поверх черного халата спасательного жилета.

— Как вы себя чувствуете? — тревожился Уиттен, как только они оказались наверху.

— Слабовато, — ответила она и вдруг, охватив руками живот, скорчилась в гримасе боли.

— Переведите ее в баркас, — распорядился Рокси. — Да поживее!

Они приподняли ее над бортом лодки, трое мужчин сверху, трое снизу, и осторожно спустили в поджидавший баркас. Уиттен и Гэмбол бормотали что-то успокаивающее, успевая девать советы морякам, которые не обращали внимания на слова штатских, озабоченные тем, чтобы без приключений и как можно удобнее устроить женщину в баркасе.

— А может, один из нас отправится с вами? — предложил Гэмбол.

— Отправляйся ты, — сказал Уиттен. — А я останусь в лодке.

— Уж и не знаю, — засомневался Рокси. — Как вы думаете, Док?

— Послушайте, давайте скорее отправляться, — раздраженно вырвалось у Бандера. — То есть давайте не будем долго обсуждать этот вопрос, хорошо, Рокси? Если он хочет, ради Бога, пусть едет с нами!

— Давайте, — сказал Рокси и запустил мотор.

Гэмбол спрыгнул в баркас.

Когда они отвалили от лодки, Уиттен закричал:

— Если вы сможете прислать механика посмотреть мотор, буду вам очень благодарен.

— Я спрошу у капитана. — Рокси стремительно повел катер вперед, оставляя за собой раздвоенную пенистую дорожку.

— Как она? — спросил Гэмбол.

— Все нормально, Рэнди, — прошептала женщина. — Не говори обо мне в третьем лице... Мне начинает казаться, что я уже умерла.

— Не стоит об этом говорить, мэм. — Бандер промокнул пот на ее верхней губе.

— О Господи! — простонала женщина и схватилась за живот.

— Аннабел?

— Тс-с, тс-с, — пробормотала она, выгибаясь от боли. — Тихо, тс-с...

Мужчины замолчали.

Глаза женщины были закрыты.

Слышно было только, как работает мотор да плеск тихих волн о борт баркаса.

— Мэм? — позвал Бандер, а за ним Гэмбол:

— Аннабел!

— Слышу вас, у меня все в порядке.

— Сэр, как... как ее фамилия? — спросил Бандер.

— Тренч, — ответил Гэмбол. — Миссис Тренч.

— Спасибо, сэр. — Бандер чувствовал, что его начало подташнивать. Он не знал, вызвано ли это движением баркаса или сознанием того, что рождение ребенка непременно сопровождается обилием крови и выпадением последа.

— Миссис Тренч, — спросил он, — у вас... у вас уже есть дети?

— Нет, — ответила женщина.

— О, тогда... — начал он и замолк, пытаясь преодолеть приближающийся приступ тошноты.

— Мы почти дошли, — сказал Рокси.

На борту катера раздалась команда, усиленная рупором:

— Всем свободным от вахты явиться на правый борт для принятия баркаса.

Когда баркас приблизился, Рокси повторил команду.

— Приготовиться, — распорядился помощник боцмана моряку с линем в руках.

— Есть приготовиться, — отвечал тот, и Рокси подвел баркас к катеру.

Почти сразу с борта катера сбросили канат. Моряк закрепил его на банке, и с лодки забросили в катер фалинь, мягко подтянув ее к свисающим транцам. Пока мужчины на катере и в моторке готовились поднять ее на борт, Бандер сидел рядом с миссис Тренч, продолжая отмечать время между схватками.

— Закрепить нос! — закричал кто-то.

Бандер надеялся, что он успеет ее подготовить к родам, прежде чем они перенесут ее в каюту... Господи, да ведь ему еще придется побрить ее!

— Закрепить корму! Вместе поднимай!

И внезапно Бандера охватил животный страх, поглотив его собственную слабость, которая мучила его еще секунду назад.

Баркас поднялся в воздух. Моряки на палубе слаженно и быстро исполняли все команды, и баркас поднимался все выше и выше.

— Спокойно, спокойно!

Бандер с ужасом вспомнил, что обязан побрить ей лобок, но должен ли он принимать роды без анестезии?! Неужели возможно, чтобы женщина переносила все эти муки в состоянии полного сознания? А если она не вынесет этих мук, если будет под наркозом?

— Ох! — простонала женщина. — Ах ты, сукин сын! — И стиснула свой живот ровно через три минуты, как будто ее ребенок имел на ручонке часы.

— Закрепить оба конца! — поступил приказ на палубе.

— Давайте поскорее заберем ее отсюда, — сказал Рокси.

— Как она? — прозвучал голос подошедшего Кейтса.

Бандер кивнул и сглотнул.

— Она в порядке, — ответил он.

— Кают-компания уже приготовлена, — сказал Кейтс.

— Спасибо, сэр.

Двое мужчин с носилками уже ожидали у борта. Они тут же подняли женщину и двинулись с ней вперед. Бандер шел рядом с носилками, его правая рука необъяснимым образом дергалась сбоку.

— Один из наших коков имеет четверых детей, — говорил капитан, — и ему пришлось помочь появиться на свет двоим из них. Сейчас он моется.

— Ясно, сэр. Это очень хорошо, сэр.

— И я попросил помочь вам обоих наших механиков.

— Сэр?

— Наших электротехников! — уточнил капитан.

— Спасибо, сэр, — сказал Бандер и поспешил открыть дверь в переборке, чтобы пропустить носилки с женщиной.

Здорово, подумал он, значит, мне будут помогать кок и двое электротехников. Интересно, что этот сукин сын думает о том, что мне предстоит? Выпечка пирогов? Починка проводки?

— Заходите, — сказал капитан, когда они приблизились к его каюте.

Бандер распахнул дверь.

— Кладите ее на мою койку, — распорядился капитан. — Я достану бренди.

Матросы осторожно переложили женщину на койку капитана.

— Спасибо, — пробормотала она.

— Сэр, мне нужна бритва, — смущенно доложил Бандер.

— Можете воспользоваться моей, — сказал капитан, когда матросы вышли. — Сколько у нас времени, Бандер?

— Пока... пока схватки все еще через каждые три минуты, сэр.

— В самом деле? — сказал капитан и обернулся, стоя у шкафа, где он отпирал свой сейф.

— Да, сэр.

Капитан достал двухунцевую бутылку бренди и начал наполнять им кофейную чашку.

— Сэр! — сказал Бандер.

— Да?

— Сэр, — сказал Бандер и сглотнул. — Сэр, могу я... можно мне попросить немного спирта, сэр? Я... я думаю, он мне понадобится.

— Хорошо, — сказал капитан и обернулся на стук в дверь. — Войдите.

Дверь открылась. Бандер посмотрел на мужчину, остановившегося в дверях, и представил:

— Это мистер Гэмбол, сэр. Он друг этой леди.

— Входите, мистер Гэмбол, — пригласил капитан. Он протянул Бандеру высокий бокал, на четверть наполненный бренди. — Вот, Бандер, я даю вам не очень много. Вы хорошо себя чувствуете?

— Да, сэр.

— Как она? — спросил Гэмбол, закрывая за собой дверь и прислоняясь к ней.

— Кажется, с ней все в порядке, мистер Гэмбол, — сказал капитан и подошел с чашкой бренди к койке. Склонившись над женщиной, он позвал: — Мадам?

Бандер в эту минуту не смотрел на капитана, слегка отвернувшись от койки, он поднес бокал к губам. Но по той тишине, которая последовала за вопросом капитана, он почувствовал: что-то произошло. И успел только подумать: «О Господи, она умерла!» — стремительно обернувшись, страшась увидеть смертельную бледность и неподвижность женщины и потрясенное выражение на лице остолбеневшего капитана.

Женщина держала в руке кольт 22-го калибра.

Глава 10

Кейтс смотрел на дуло револьвера, который женщина выхватила из-за спасательного жилета. Это был небольшой револьвер, и он лихорадочно соображал, сможет ли выбить его у нее из рук. Женщина быстро села, ловко перекинув ноги через край койки. Двигаясь невероятно проворно для беременной, она стремительно отступила назад, так что он уже не мог дотянуться до оружия без риска быть убитым.

— Вы оба, не двигаться! — выкрикнула она. — Рэнди, запри дверь!

В тишине раздался резкий щелчок замка.

— Готово, Аннабел, — доложил Рэнди.

— Что...

— Молчать, капитан! — приказала Аннабел.

Кейтс смотрел на нее, снова прикидывая, не попытаться ли ему схватить женщину в охапку и выхватить у нее револьвер. Их было только двое, и если ему удастся овладеть оружием, если даже она сначала выстрелит в него, то Бандер...

И вдруг его охватило предчувствие, что он собирается совершить ошибку, почти такую же серьезную, как с Селестой в 1938 году. Ему было странно, что в тот момент, когда он глядит смерти в лицо, он думает о юной ирландской девушке с черными волосами, но ощущение, что он вот-вот совершит еще одну роковую ошибку, росло с угрожающей скоростью и наполняло его страхом. А самое страшное заключалось в том, что он не знал, что это может быть за ошибка и как он может ее предотвратить. Может, броситься на женщину будет неверным решением? Или, наоборот, с его стороны будет непростительно роковым выслушать ее, не принимая никаких действий, пока он не узнает истинной причины их вероломства? Он не знал ответа на эти вопросы. Снова повторялась ситуация 1938 года, и все его прежние страхи внезапно обрушились на него, ослабляя волю, отдавая на милость чудовища, которое поглощает растерянных капитанов. Чудовищем на этот раз стала беременная женщина с небольшим револьвером в руках, глядящая на него неумолимыми глазами с выражением, которого ему не приходилось еще видеть на человеческом лице.

— В вашей каюте есть оружие? — спросила женщина.

Он хотел солгать. Но ему казалось, что любое решение, которое он примет в ближайшие несколько секунд, может ввергнуть его в тот бесконечный водоворот ночных кошмаров, наполненных сознанием совершенной, но так и непонятой им ошибки.

— Да, — ответил он.

— Где?

— В сейфе.

— Рэнди! — Аннабел показала глазами на сейф.

Рэнди метнулся к открытому сейфу и извлек оттуда кобуру с кольтом 45-го калибра. Он вынул оружие из кобуры и махнул им Бандеру.

— Отойдите вон туда, — сказал он Бандеру.

Кейтс смотрел, как Бандер переходит к стулу, указанному Рэнди. Он мог бы поклясться, что в глазах его офицера про-; мелькнуло выражение огромного облегчения, как будто он был чуть ли не в восторге от того, что теперь перед ним не маячила перспектива принимать роды. Док тяжело опустился на стул, стоящий у книжного стеллажа Кейтса, и без всякого выражения на лице уставился на кольт в руке Рэнди.

— Что вы... — начал Кейтс.

— Просто помолчите, капитан, и делайте, что вам скажут, — приказала Аннабел.

— Но что вам нужно? Как...

— И запомните одно, капитан, — не дала ему договорить Аннабел. — Я не собираюсь вас убивать, если вы попытаетесь сделать что-нибудь не то, но я обязательно пристрелю этого вашего фармацевта.

— Врача, — машинально поправил ее Бандер, сморгнул и виновато взглянул на капитана.

— Вряд ли вы захотите рисковать его жизнью, не правда ли, капитан? — спросила Аннабел.

— Да.

— Хорошо. Это весьма благоразумно, капитан. Тем более, что мы не собираемся причинять вред никому из членов вашей команды... при условии, что вы в точности исполните все, что мы прикажем.

— И что же это? — спросил Кейтс.

— Прежде всего вы должны будете отвечать любому, кто постучит к вам в дверь или вызовет по переговорному устройству или по телефону. Вы будете разговаривать с ними своим обычным тоном и не подадите им никакого знака, что что-то не в порядке. Если вы попытаетесь сделать это, я тут же стреляю в вашего доктора. Понимаете?

— Продолжайте, — сказал Кейтс.

Аннабел улыбнулась. Она становилась очень миловидной, успел заметить капитан, когда улыбалась. Он уловил изменение, которое придала улыбка ее лицу, и только потом вспомнил, что она вооружена и угрожает убийством.

— Так вы меня поняли, капитан?

— Да, — ответил он.

— Хорошо, — кивнула она. — Рэнди, дай ему первый лист.

Рэнди поднял полу спасательного жилета и из кармана своей кожаной куртки извлек сложенную вчетверо пачку листов. Расправив их, он просмотрел первую страницу и протянул ее Кейтсу.

— Прочтите, — сказал он.

Кейтс посмотрел на машинописный текст.

«У лодки поврежден мотор. Подойдите к ней и возьмите ее на буксир. Заберите ее пассажира на борт и проводите его в мою каюту».

— Через минуту вы должны будете зачитать этот текст вахтенному офицеру на мостике. Как его имя?

И снова Кейтс испытал искушение обмануть.

На вахте стоял офицер Формэн, который сменил Карпенте-ра в одиннадцать сорок пять. Но если он вызовет мостик и вместо него попросит Карпентера, сообразят ли они...

Нет. Формэн только сразу вежливо напомнит ему, что он уже заступил на вахту, и спросит, каковы его указания.

— Его зовут Формэн, — сказал Кейтс.

— Как обычно вы к нему обращаетесь? — спросила Аннабел.

— Мистер Формэн.

— Следите за собой, когда будете передавать ему это указание. Прочтите только напечатанный текст, капитан, и ничего не пытайтесь добавить от себя. Вызовите его. Используйте переговорное устройство, мы хотим слышать его ответы.

Рэнди сказал со своего места:

— Я в курсе процедуры переговоров по этому устройству, капитан. И, пожалуйста, без фокусов!

Кейтс молча кивнул и подошел к переговорному устройству. Он снял микрофон, подул в него и сказал:

— На мостике, это капитан.

— Есть на мостике, сэр, — ответил голос Формэна.

— Мистер Формэн, у лодки поврежден мотор. Подойдите к ней и возьмите ее на буксир.

— Да, сэр.

— Заберите ее пассажира на борт и проводите его в мою каюту.

— Есть, сэр, будет исполнено.

Кейтс положил микрофон на место.

— Очень хорошо, капитан, — похвалила Аннабел. — Как тебе кажется, Рэнди, это прозвучало нормально?

— Совершенно нормально, — сказал Рэнди.

— На самом деле мотор у нас в порядке, капитан, — улыбнулась Аннабел, — но такова была наша легенда, когда мы вызвали вас на помощь, и мы просто не хотим ничем удивлять ваших людей. Дай ему вторую страницу, Рэнди.

— Вы не скажете мне...

— Замолчите, капитан. Рэнди передай ему текст.

Кейтс посмотрел на сидящего на краешке стула Бандера с широко распахнутыми от потрясения глазами. Он вздохнул и принял протянутый ему лист бумаги.

Формэн заступил на вахту в одиннадцать сорок пять. Было уже двенадцать тридцать, и, стоя на мостике, он наблюдал за маневром «Меркурия», который приближался к выведенной из строя лодке. Он был рад, что ему пришлось хоть что-то делать. Из всех вахт дневная представлялась ему самой долгой и нудной, даже по сравнению с ночной. Но благодаря этой истории с беременной женщиной и возней с лодкой последние сорок пять минут пролетели незаметно. Он подумал, что женщину уже, наверное, перевели в кают-компанию. Не хотел бы он оказаться на месте Бандера и помогать ей рожать ребенка, да еще...

— На мостике, говорит капитан.

Формэн прижался губами к переговорной трубке.

— Есть на мостике, сэр.

— Мистер Формэн, нам придется изменить наши планы. Эта женщина, оказывается, родит не сию минуту, как мы сначала думали.

— Понял, сэр. Что мне делать с людьми, ожидающими в кают-компании?

Наступила длинная пауза.

— Сэр? — Формэн замолк, ожидая ответа. Через секунду снова зазвучал голос капитана:

— Вам лучше освободить их, мистер Формэн. Сейчас нам определенно не предстоит принимать роды.

— Есть, сэр.

— Я хочу доставить женщину на берег, — сказал капитан, — но чтобы вернуться в Ки-Уэст, нам потребуется несколько часов. И я бы не хотел с этим рисковать.

— Да, сэр. — Формэн озабоченно нахмурился. Ему показалось, что капитан говорит чертовски странно, будто он...

— Вместе с тем я не считаю ее положение настолько серьезным, чтобы вызывать вертолет, — продолжал тем временем капитан, и Формэн с недоумением взглянул на рулевого, чтобы узнать, не заметил ли он чего-то необычного в манере разговора капитана.

Но рулевой спокойно смотрел вперед, вероятно мечтая о девушках, с которыми встречался в Канзас-Сити. Формэн удивился и подумал, когда это кто-то из плавающих на этой посудине называл вертолет вертолетом, затем спохватился, что капитан продолжает что-то говорить.

— ...возможно ближе.

— Прошу прощения, сэр. Не могли бы вы повторить последнее?

— Мы должны подойти как можно ближе к берегу.

— Да, сэр, — понял Формэн. — Куда вы решили направиться, сэр? — Снова длительное молчание. — Сэр! — позвал Формэн. — Капитан!

— Я еще не решил, — ответил капитан.

— Понятно, сэр.

— Вы уже подобрали лодку?

— Да, сэр, сейчас она на буксире.

— Хорошо. Пассажир на борту?

— Вероятно, находится на пути к вам, сэр.

— Хорошо. — Формэн услышал щелчок, означавший, что капитан положил микрофон на рычажок. Он обернулся к рулевому. — Фэрринджер, — сказал он, — как вы называете вертолет?

— Сэр?

— Как вы называете вертолет?

Фэрринджер недоуменно пожал плечами:

— Вертолетом, наверное, сэр, как есть.

— Фэрринджер, не валяйте дурака, — сказал Формэн.

— Вы имеете в виду «вертушку», сэр?

— Спасибо, Фэрринджер, — поблагодарил Формэн, кивнув ему, и в раздумье начал покусывать губы.

Он пытался вспомнить, называл ли капитан при нем хоть раз вертушку вертолетом, пытался припомнить, говорил ли капитан когда-нибудь таким сдержанным и официальным тоном, как только что, что...

Стоп, секундочку!

Ну конечно!

У старика на борту гости. Женщина, да притом беременная. Вероятно, именно поэтому он сам и не поднялся на мостик, чтобы руководить маневром катера, когда они подбирали эту лодку. Он предпочел оставаться внизу и продемонстрировать внимание и гостеприимство офицера федеральной службы береговой охраны в любых сложных ситуациях, даже если оказалось бы, что ситуация не такая уж тревожная.

Формэн успокоенно кивнул себе.

Разумеется, дело именно в этом.

Да, причина, по которой капитан не принял на себя управление кораблем, заключалась именно в этом! Он слишком озабочен тем, чтобы произвести на гостей впечатление сдержанной точной речью и исчерпывающими указаниями. Ладно, не важно! Формэн и сам без труда подвел катер к дрейфующей лодке, матросы сбросили в нее канат и приняли пассажира на борт. Возможно, Формэн не проявил такой вежливости и обходительности, как капитан, он не покинул мостик, чтобы встретить пассажира. Но послал боцмана, дежурившего на корме, приветствовать его на борту катера и проводить в каюту капитана.

Старший боцман Рокси вошел в рубку.

— Лодка взята на буксир, сэр, — доложил он.

— Хорошо. Как вы называете вертолет, Рокси?

— Вертушкой, — ответил Рокси. — Я так понял, что, в конце концов, она не собирается рожать. Это так?

— Ну, во всяком случае, не сейчас, — сказал Формэн.

— Мы отвезем их в Ки-Уэст?

— Не знаю, — сказал Формэн.

— Когда мы были у них в лодке, я был уверен, что ребенок вот-вот выскочит на свет Божий.

— Ну, с этим никогда ничего нельзя предугадать заранее.

— Я знавал в Форт-Уорт одну девчонку, которая рожала, как будто выплевывала арбузные семечки, — вспомнил Рокси. — А почему вы спросили о вертушке? Она нам понадобится?

— Капитан сказал, что нет.

Рокси посмотрел на все еще описывающий над ними круги самолет.

— Что нам делать с летчиками? — спросил он.

— Наверное, пусть себе летят по своим делам. Как только капитан решит, что будем делать дальше.

— Ну, я пошел вниз. — С этими словами Рокси покинул рубку.

В тринадцать ноль четыре зазвучал голос капитана:

— На мостике, говорит капитан.

— Есть, сэр!

— Мистер Формэн, мы направляемся в Охо-Пуэртос.

— Слушаю, сэр, в Охо-Пуэртос, — повторил Формэн.

— Пройдем мимо Лу-Ки и войдем в Хок-Чэннел.

— В пролив, сэр, понял. Я...

— Это наше ориентировочное направление, — сказал капитан, и Формэн мог поклясться, что он читает по бумажке. — Курс два-ноль-пять приведет нас к Лу-Ки и к устью пролива. У Лу-Ки следуйте прямо курсом три-три-ноль. В самом проливе держитесь курса ноль-шесть-пять.

— Есть, сэр, курс ноль-шесть-пять.

— Нас будет встречать лодка, мистер Формэн.

— Сэр?

— Нам навстречу выйдет лодка.

— Она будет нас встречать, сэр?

— Именно, мистер Формэн.

— Какую лодку мы будем ждать, сэр?

Капитан умолк.

— Капитан?

— Она отойдет от лодочной пристани, — сказал капитан.

— Есть, сэр, — ответил Формэн, трубка замолкла.

Он снова взглянул на рулевого и никак не мог понять, почему они собираются вести корабль в Хок-Чэннел, когда за все время его плавания на патрульном судне они ни разу не заходили за линию рифов. Что ж, капитан решил высадить женщину на берег, это понятно. Она беременна, и какое-то время даже казалось, что она родит прямо на катере. Ладно, пусть старик демонстрирует свою галантность. Он намерен доставить ее прямо в пролив, а может, даже на остров, нет, этого он не сможет сделать, в проливе глубина небольшая.

— Старшина, принесите мне карту Хок-Чэннела и Охо-Пуэртос.

— Есть, сэр, — ответил старшина Бэннермэн.

Видимо, поэтому нас и выйдет встречать лодка. Наша осадка девять футов и шесть дюймов, а значит, мы не сможем подойти к острову достаточно близко, но уверен, что только на расстояние четырех или пяти миль. Поэтому лодка необходима. Если старик хочет доставить женщину на берег, придется лодке...

— Вот, сэр, — сказал старшина, расправляя карту на столе.

Формэн подошел и склонился над картой.

— Гм-м, — проворчал он себе под нос. — Лучше, чем я думал.

— Сэр?

— Мы можем подойти к берегу почти на милю. А в некоторых местах и ближе.

— К какому берегу, сэр?

— К Охо-Пуэртос.

— Мы собираемся заходить за рифы, сэр?

— Похоже на то, — сказал Формэн.

— Я думал, туда заходят только суда сорока футов длиной.

Формэн хмыкнул и, нахмурившись, снова уставился на карту, гадая, почему капитан счел необходимым назвать ему сразу все эти курсы. Конечно, Формэн был не таким опытным шкипером, как капитан или его помощник, но он не видел на карте ничего, что бы хоть отдаленно представляло трудности в плавании. Да, есть места со скалистым дном, вот здесь, на восток от Лу-Ки, но даже они находились достаточно далеко от поверхности воды для безопасного прохода катера. Кроме того, любой опытный навигатор, естественно, воспользовался бы входом в пролив западнее Лу-Ки. А в самом проливе вряд ли что-то могло представлять трудности. Так что если капитан решил не принимать на себя управление «Меркурием» (что было вполне объяснимо, так как у него были гости и маневрирование в проливе было достаточно простым делом), пусть. Но почему он сообщил ему курсы? Или решил доверить Формэну вести катер? Или нет! Если нет, ему следовало самому им командовать или поручить это своему помощнику.

— Взгляните на карту, Бэннермэн, — сказал он старшине. — Мы находимся вот здесь. Покажите, как вы прошли бы к Охо-Пуэртос.

Бэннермэн наклонился и несколько минут изучал карту, затем коснулся ее указательным пальцем.

— Я обошел бы Лу-Ки с этой стороны, сэр, а потом вошел бы сразу в пролив. Затем свернул бы вправо и держался середины пролива.

— Ясно, — сказал Формэн. — Благодарю вас.

И еще одно, подумал он. Каким образом капитан узнал, что навстречу им от пристани отойдет лодка, если на катер не поступало никакой радиограммы? Черт возьми! Как же он мог об этом узнать?!

— На мостике, говорит капитан.

Формэн вошел в рубку.

— Слушаю вас, сэр, — сказал он в трубку.

— Отправляемся в путь, мистер Формэн. Этот самолет все еще кружит над нами?

— Да, сэр.

— Скажите ему, что все в порядке и что он может лететь дальше.

— Есть, сэр.

— Сделайте это по радио, если можете.

— Думаю, мы могли бы связаться с ним раньше, сэр.

— Хорошо. И пришлите ко мне вестового.

— Есть, сэр.

«Меркурий» тронулся в путь в половине второго, держась курса два-ноль-пять, как было приказано капитаном. Стоя на мостике, Формэн отдавал команды рулевому и в машинное отделение по машинному телеграфу и видел, как самолет покачал крыльями в знак прощания, а затем начал набирать высоту и удаляться в противоположном направлении, назад, к Майами.

Когда катер миновал Лу-Ки и, войдя в пролив, повернул вправо, в радиорубке появился вестовой с планшетом. Он подошел прямо к радиопередатчику, возле которого сидел второй радист, Дэнби, и читал Эрскина Колдуэлла.

— Эй, парень, — обратился к нему вестовой. — Капитан хочет, чтобы это было отправлено немедленно.

— Подожди, — сказал Дэнби.

Он отложил книгу и взглянул на сообщение.

"ДЛЯ СБО СЕДЬМОГО РАЙОНА

ИНФОРМИРОВАТЬ ЦСБО В МАЙАМИ

ZUG

1. ШЛЮПКА «ЗОЛОТОЕ РУНО» ВЗЯТА НА БУКСИР

2. ПАССАЖИРЫ НА БОРТУ «МЕРКУРИЯ» ЖЕНЩИНА БЕРЕМЕННА НУЖДАЕТСЯ МЕДИЦИНСКОЙ ПОМОЩИ НЕТ НЕОБХОДИМОСТИ ВЫСЫЛАТЬ ВЕРТОЛЕТ

3. НАПРАВЛЯЕМСЯ САМОЙ БОЛЬШОЙ СКОРОСТЬЮ БЛИЖАЙШИЙ ПОРТ

4. САМОЛЕТ БЕРЕГОВОЙ ОХРАНЫ 7272 ВОЗОБНОВИЛ ПАТРУЛИРОВАНИЕ".

После чтения Эрскина Колдуэлла Дэнби трудно было сосредоточиться на сухом и кратком донесении на базу в Майами. Он снова посмотрел на текст, быстро перечитывая его и готовясь передать радиограмму, и на секунду нерешительно замер, обратив внимание на слово «ZUG» перед текстом. Он чуть было не спросил Рейзера, радиста первого класса и своего начальника, следует ли ему в точности передать это сообщение. Но Рейзер в другом углу радиорубки болтал с одним из коков, вероятно уговаривая его выдать пирог команде радистов, если он будет передавать на камбуз эти идиотские песенки в стиле вестерн, которые так обожает кок. Дэнби снова перечитал текст. Что ж, это, конечно, почерк капитана. И, надо думать, он знает, что делает. Его палец задержался в воздухе всего на мгновение, прежде чем опуститься на ключ передатчика.

Затем он стал быстро передавать донесение.

Копия этого донесения была передана офицеру Формэну, находящемуся на мостике, всего за несколько минут до подхода к ним встречающей их лодки. Формэн прочитал текст, поставил сбоку от него свою подпись и спросил вестового:

— Когда это было отправлено?

— Несколько минут назад, сэр.

Сообщение не вызвало никаких подозрений Формэна. Было что-то недоступное сомнениям и внушающее доверие в решительном почерке капитана, которым был исписан бланк радиограммы. Скорее даже казалось, что это донесение вносило ясность и простоту во все события последних часов. Более того, уже приближалась лодка, придавая всем предыдущим указаниям капитана некую неизбежность.

— Вам лучше пойти на правый борт, старшина, — посоветовал Формэн. — Рокси может понадобиться помощь.

— Есть, сэр.

За минуту до двух часов лодка подошла к «Меркурию».

Это была шлюпка длиной в тридцать четыре фута, на командном мостике стояли двое мужчин, и еще четверо находились в кокпите. Капитанский мостик «Меркурия» был выше ватерлинии шлюпки футов на двенадцать, так что Формэну пришлось высунуться из рубки, чтобы посмотреть на нее. Двое на мостике были в военной форме. Остальные в дунгари. Формэну показалось, что он видит офицеров и рядовых какого-то отдела береговой охраны, случайно вышедших в море на «Крис-Крафт».

— Эй! — крикнул человек, стоящий за штурвалом шлюпки. — Меня зовут Клэй Прентис. Мы пришли, чтобы забрать женщину и доставить ее на берег.

— Все верно, — крикнул вниз Формэн. — Минутку!

Он вернулся в рубку рулевого и поднял трубку телефона. Дождавшись ответа, он сказал:

— Капитан, лодка прибыла.

— Хорошо. Пригласите их подняться на борт за женщиной.

— Нам понадобятся носилки, сэр?

— Нет, — сказал капитан и положил трубку.

Он подумал, что до сих пор вел себя нормально. Что прошел все без ошибок, которых так опасался с тех пор, как эта парочка заявилась к нему на корабль. До сей минуты он так и не узнал, что им было нужно, кроме того, что они хотели подойти к Охо-Пуэртос. Что ж, это он им обеспечил, осторожно провел их по проливу и подошел к берегу, и вот уже подошла их лодка и они, наконец, уберутся ко всем чертям на берег.

Он думал, что все удалось провести без осложнений.

По веревочному трапу на борт «Меркурия» поднялись двое мужчин. Лейтенант Формэн, смененный на вахте, спустился с мостика и стоял на корме рядом с дымовой трубой, чтобы приветствовать прибывших. Старший боцман Рокси, стоящий справа, наклонился над трапом и предложил руку первому мужчине, когда тот достиг верхней перекладины. Человек принял руку Рокси, спрыгнул на палубу и потянулся другой за пазуху, когда над палубой показалась голова второго.

Формэн увидел быстрое движение руки первого, мгновенно сообразив, что тот достает оружие.

— Рокси! — крикнул он. — Берегись!

Рокси оглянулся на голос лейтенанта и увидел револьвер, вытягиваемый из-за спины мужчины. На какое-то время он ошеломленно застыл, и возможность спасительного движения была упущена. Второй мужчина был уже наверху трапа. Над бортом корабля появилась верхняя половина его туловища с револьвером в руке. Нет, подумал Рокси, слишком поздно, но в следующую секунду пренебрег собственной интуицией и прыгнул на револьвер. Однако человек, высившийся над палубой, не терял времени на раздумья. Он выстрелил дважды, первая пуля попала Рокси в горло, а вторая — в живот. Застигнутый в момент своего мощного броска, Рокси был откинут назад пулей крупного калибра, неловко скользя, перевернулся, высоко задрав ногу, в то время как его другая нога поползла в противоположном направлении, пролетел по палубе и всем телом рухнул на нее, подмяв под себя свою руку.

Формэн бешено зарычал и стиснул горло первого, и тут же удивленно охнул, ощутив сильный толчок в живот, показавшийся ему ударом плоской стороной железнодорожной шпалы. Удар заставил его закружиться и отступить назад футов на пять, где он наткнулся на стену радиорубки. Внезапно утратив способность дышать, он попытался ухватиться за поручень, посмотрел вниз и увидел свой китель, залитый кровью. По трапу карабкались еще несколько вооруженных человек. Еще один вооруженный появился из коридора, ведущего к капитанской каюте. Дверь радиорубки открылась. Прозвучал новый выстрел. Формэн увидел, как из рубки вылетел радист Дэнби, который вдруг схватился рукой за лицо, потом она упала и он свалился спиной на палубу с огромным кровавым пятном на лбу. О Господи, подумал Формэн, они убили меня, у меня рана в животе!

Спотыкаясь, он побрел к лестнице, ведущей на капитанский мостик, собираясь поднять тревогу свистком или по громкоговорителю или постараться предупредить капитана, что корабль захвачен вооруженной бандой, но почувствовал, что у него слабеют ноги, что они подгибаются под ним. Он упал на колени, успев крикнуть:

— О, дьявол!..

И больше ничего, потому что в следующее мгновение, уже мертвый, упал лицом вниз.

— Корабль в наших руках! — разнесся по палубе чей-то голос, усиленный рупором. — Мы вооружены и будем стрелять на поражение! Каждый, оказывающий сопротивление, будет убит! Повторяю, будет убит каждый, кто попытается оказать нам сопротивление!