Частная жизнь (без иллюстраций)

1974. Не плачь, девчонка

Вечер. Шепот, робкое дыханье, трели соловья… А в армии вечерняя прогулка выглядела так. Дневальный с тумбочки блажит дурным голосом: «Строиться на вечернюю прогулку!». Солдатики-первогодки чибонят сигаретки и прячут их кто куда, спешат к месту построения: последний призыв бегом, постарше — шагом, «старичье» вообще не идет на прогулку — сачкует. Вечерний моцион: подразделение колонной марширует по дорожкам военного городка, ни на что не похожий «военный» голос по команде запевает:

Припев подхватывают сорок глоток. Сзади, с повадкой дрессировщика, дефилирует сержант-хохол, его окрик-бич: «Казарян, твою мать! Шо, снова слова забув? Будэмо рэпетирувать!».

Все служили под одним знаменем: хохлы, ары, чурки, чукчи, прибалты, бульбаши, москали кляты — все одним дождиком мочены, одним матом крыты, все одну «школу жизни» проходили. Расставались, однако, со слезами, адреса в «дембельские альбомы» писали. Что это за «школа» такая диковинная? И как там насчет «частной жизни» у казенных людей — может, не было? А была! Даже мода была у солдат. Заглаживали поперек спины рубчик. Укорачивали шинели (на «гражданке» в том году носили короткие пальто). Продавливали шапки a’ля кубанка, прогибали фуражки — «шоб як у СС». Совали пластмассу под погоны, зашивали у шинелей шлицы, меняли пуговицы — пустые солдатские на цельные офицерские, меняли ремни — искусственные на кожаные, на конце ремня бритвой ставили зарубки — месяцы службы. К дембелю готовили «парадку»: обшивали неуставным кантом шеврон и нашивки, цепляли на грудь самодельные значки. Командиры обрывали «самодеятельность» с мясом, блюли форму одежды ретиво. Вообще, всякую форму в 70-х блюли ретиво.

Самоделок в армии — хватит на целый музей: часовые браслеты, финские ножи, шкатулки, рамочки, копии танков, ракет, самолетов и кораблей, зажигалки, чеканки — больше, чем в тюрьме, намного больше — потому что с материалами проще. Сходство с тюремной, лагерной жизнью, кстати, тогда, в 1974 году, было незначительным, неопасным. В 74-м еще жива была идея защиты отечества от мирового империализма, в военной службе был смысл. Бойцы офицеров уважали и боялись, отданным долгом Родине гордились. Родина — была! Елки-моталки. Как сейчас там, в армии, — не знаю. Подумать страшно.

Прелесть армии, любой казенной жизни: вовремя накормят и спать уложат, раз в неделю в баню отведут — чистое белье уже заготовлено: летом — синие трусы, майка и тонкие портянки, зимой — рубаха, белые кальсоны с завязками и портянки байковые. Никакой заботы. Каждый день после ужина — личное время: волейбол, письма, пинг-понг. Каждое воскресенье — кино в клубе, кофе с плюшкой в солдатском кафе. Увольнение в город всякий раз оборачивалось приключением с любовной интригой, переодеванием и бегством от патруля. Порядки были жесткие, и оттого каждый час на воле ощущался как праздник жизни, он требовал супер-активности, душа просила «балдежа»… Гауптвахта у нас называлась — «губа», нары — «вертолет» (там арестованные вертелись от холода), курить не давали, на работы водили без ремня под дулом карабина СКС-10 с примкнутым штыком. Было стыдно почему-то, что именно — без ремня.

Ремень носили на я… В общем, к концу службы ремень опускали ниже пояса. Это был знак. Никакой практического назначения у ремня не было — только сакральное, причем, очень большое. Все командиры это знают: ремень подтянут — солдат исправен; ремень распущен — сачок; без ремня — вообще не солдат, выродок. Через двадцать лет в армии фактически упразднили солдатские ремни — вот армия и выродилась.

Телевизор в казарме — особое развлечение. Стоял он в «ленкомнате», смотрели его после ужина до отбоя («деды» — и после). Передачи были дрянь, развлекались комментариями, преимущественно — матом. Юмор был настоящий, казарменный. У каждого «деда» была своя любимица из певиц или актрис, когда она появлялась на экране, кирзовая публика орала: «Где Серега? Сергей Иваныч — ваша!» — соответствующий «дедушка» мчался из курилки в шлепанцах или издалека поручал свою любимицу кому-нибудь — тот смаковал вслух ее достоинства. Коитус виртуале.

«Дедовство» у нас в части было мирное. «Деды», независимо от звания, первыми брали пищу и последними лопату. Буквально: «Молодым везде у нас дорога, старикам всегда у нас почет», — закон жизни, справедливый и незыблемый. Молодые «пахали» безропотно («борзость» пресекалась) и ждали своего часа. Карусель армейской жизни крутится быстро, какой-то год — и молодой уже «постарел»: пересел ближе к кастрюле, перелег ближе к окну, вот он спит уже до самого развода, и «пайку» ему другие молодые прямо в постель несут.

Самая потайная часть солдатской частной жизни — письма с родины. Это святое. Невеста, мать, родина — эти вещи только солдат знает, больше никто, и не спорьте. О них не говорили — ими жили, особенно — первый год службы. Говорили в казарме о бабах и о дембеле. Самые драгоценные письма читались в сортире, на очке, — была в том бравада, самозащита, потому что зависимость солдата от почты — гигантская, буквально жизненная: из-за плохого письма бывали в армии самоубийства. Девчонка не то слово напишет — парень к ней рванет, по дороге шестерых укокошит, и никакая прокуратура не сможет объяснить, почему военнослужащий оставил расположение части. Такие дела. А вы говорите — частная жизнь…