Часы Фишера

«…нахожусь», — писал А.А.Алехин в знаменитой статье «Нью-Йоркский турнир 1927 года как пролог к борьбе за мировое первенство в Буэнос-Айресе», «в периоде, к счастью, бывающем у меня не часто и продолжающемся недолго, в периоде, когда шахматное мышление требует двойного нервного напряжения, отнимает гораздо больше времени, чем всегда, несравненно скорее, следовательно, утомляет и только в редких случаях может повести к гармоничному (курсив мой, == Л.Б.) творчеству».

Такого рода периоды или, скорее, быть может полосы, у внимательного к себе очень сильного шахматиста могут длиться неделями, месяцами… Но почему и не годами?.. Особенно если слежение — очень тщательное, самораскрытие — весьма полное, глубокое, или, скорее, дотошно-глубинное.

Скажут, что это — потакание себе, капризы, позиция принцессы на горошине. Профессионал подобными «наветами» и подозрениями, разумеется, пренебрегает. К чему они и зачем? Что они могут значит?..

Фишер скрупулезно сопоставляет такого рода явления, поражающие его коллег, а его самого — тем более. В Рейкъявике с этой стороны были даже взаимные в некотором смысле накладки. По большому счету матч был подпорчен, если не испорчен (как и исторический Нью-Йоркский турнир, 1927-го года — для А.Алехина, вынужденного в нем участвовать, о чем в упомянутой выше статье сказано вполне отчетливо).

Быть или не быть — на сцене? Играть или не играть? Ведь партия — это и рукопашная схватка, и научное исследование, ведущееся в каком-то смысле в одиночку, со своей стороны, и свободная дискуссия, проводимая по строжайшим правилам. Фишер взял на себя ответственность за установление непререкаемо предлагаемых правил творческих встреч, ведения исследовательского процесса двумя лицами, находящимися — за доской — в состоянии соавторства. Получилось так, что некоторые установления Р.Фишера вышли ему боком, могли быть поняты (и оказались поняты именно так) в смысле для автора, для установителя таких правил (очень фундаментально, изощренно продуманных — на основании интенсивного и плодотворного знакомства, пожизненного изучения шахматной игры в ее неизбежных игровых ипостасях) — неблагоприятном. Фишер без колебаний пошел на это, избежал оправданий, запретил их себе, чтобы не быть… дополнительно (и может быть, окончательно уже) обвиненным, завиненным.

Но время должно же когда-нибудь — и вот уже этот период наступил, наступает все еще! — повернуться, даже перевернуться, начать, и в глазах самого обычного, обыденного наблюдателя, беспристрастно-здравомыслящего человека, работать на Фишера.

Кто знает, сколько их — 2000? или 3000? или около того? — людей, на всей Земле вот сейчас — и, надо думать, не больше, не особенно меньше будет завтра, послезавтра, горсточка, пустяк, две-три тыщи человек из 5 миллиардов (или сколько там, точнее, сейчас, насчитывается всех, всего?), — способных осмысленно следить за ходом шахматной партии! Следовательно, составляющих самую основную, а может и единственно-подлинную, часть шахматной публики. Остальных интересует не столько ход, конструкция, содержание событий, сколько итог, результат, не плаванье, а гавань, в которой заканчивают путь корабли. Становятся на вечный прикол.

Существование вне текучки очередных шахматных событий, бесконечно-публичных перипетий шахматного процесса для Фишера неизбежно. Статус не позволяет. Решаемые им задачи требуют редкой по углубленности и интенсивности работы; и вести ее «по-моцартовски» Роберт Фишер явно не расположен, да и не умеет.

Тем более, что, по моим предположениям, лишь в последние годы (последнее десятилетие?) перед ним раскрылись просторы того, что хотелось бы назвать непринужденной, отнюдь не гоночной во всяком случае, интеллектуальной подготовки.

Процесса (подробно о нем как-нибудь в другой раз), позволяющего даже в чем-то и «догонять» более молодых коллег, подравниваться, не побоюсь этого слова, «карательно» (коварно) «подстраиваться» под них.

Может быть, вынуждая, пусть в незначительной, хоть в какой-то степени определенные, желательные ответные, адекватные меры. Хотелось бы верить в это.

Каталитически воздействовать на шахматный процесс, поднимать престиж игры, ну, не давать ему слишком уж опускаться! Фишер давно, считаю, оправданно и плодотворно, на часах. Ничего другого как будто не остается. Таковы шахматы.

Леонид БАРАЕВ

1992–1996,

г. Дмитров