Чайка с острова Мираколо

Глава 7

С этим проклятущим подарком Совета Десяти возникла масса проблем. Рикардо с радостью утопил бы опасную тварь в канале Орфано, но это могли расценить как неуважение. Пришлось смириться. Держать паурозо в клетке было невозможно – тут уже воспротивилась я. Работники соорудили для нее логово из камней в дальнем конце террасы и склепали прочную цепь, крепившуюся к одной из колонн. Фабрицио со своей гондолой был, понятно, не в восторге от такого соседства, но только флегматично пожал плечами: мол, старому гондольеру в Венетте еще и не такое приходилось видеть! На следующий день служанки подняли визг: оказывается, хищница ловко умела взбираться по стене дома, цепляясь за трещины и щели. Кухарку чуть удар не хватил, когда этакая морда заглянула на рассвете к ней в окно. Рикардо насилу смог их успокоить, пообещав поставить на окна решетки. Вышедшая на крики Ассунта драматично заявила, что паурозо – это кара, посланная нам за грехи.

– Зато какой отличный сторож, вмиг прогонит любого вора, – невесело пошутила я за завтраком.

– Боюсь, что в первую очередь этот сторож избавит нас от прислуги, – усмехнулся Рикардо.

Донна Ассунта молчала, поджав губы. В ее представлении любые действия Совета были непогрешимы, и нам следовало смириться с оказанной честью. Хотя появляться на террасе она теперь избегала. Заметив это, я возрадовалась и немедленно приказала перенести туда кресло для отдыха. Несмотря на жутковатую нотку, которую вносило присутствие водяной хищницы, я все-таки предпочитала ее общество постоянному изматывающему контролю своей тетки. Я даже осмелилась вызвать сюда Пульчино, но тот, завидев перепончатые лапы высунувшейся горлодерки, от страха свалился в воду, разорался, как подстреленный, и исчез. Тварь проводила его морозящим взглядом из-за камней, а затем перевела глаза на меня. Каким-то образом ей удалось переплавить вчерашнюю ослепительную ярость в медленно тлеющую ненависть. Она затаилась, выжидая. Ждала удобного момента, чтобы одним безошибочным броском вырваться, порвать нам всем глотки и обрести свободу. Это намерение крупными буквами было написано на ее уродливом шишковатом лбу. Всякий раз, когда я пыталась прикоснуться к ее разуму, мне становилось не по себе.

Зато я первой из домашних увидела просторную гондолу, спешившую к нашему причалу. В ней сидели три женщины в богатых расшитых мантильях. Все они были под масками, но я и так узнала пышную стать Джоанны Сакетти, золотые локоны ее дочери и русалочий профиль зануды Бьянки. Похоже, после моего визита в дом Арсаго дамы решили, что наш траур не так уж строг и позволяет принимать гостей.

Позади меня на плиты террасы упала темная тень. Разумеется, это была Ассунта – моя бессменная надзирательница, как всегда, закутанная в черное одеяние от пяток до подбородка. Когда она заметила Джоанну Сакетти, ее губы искривились, словно у воплощенной Добродетели при виде нераскаявшегося грешника.

– Ассунта, дорогая! – любезно распахнула объятья донна Сакетти, едва выбравшись из лодки при помощи гондольера и слуг. На строгую теткину гримасу она не обратила ни малейшего внимания, уверенная, что к ней это никак не может относиться. Наивная самоуверенность Джоанны была поистине изумительной. – Ну, полно убиваться. Беатриса смотрит на нас с небес, и мы должны не скорбеть, а позаботиться о ее дочери, хотя бы в память о ней. Ты так на нее похожа, милая, – заулыбалась она мне.

Беатриса Граначчи была маленькой энергичной дамой, белокурой и голубоглазой. Я же уродилась кареглазой и темноволосой, но у некоторых людей своеобразные представления о внешнем сходстве.

– Вы ведь навещали ее в поместье? Какой она вам показалась? – спросила я у Джоанны, поддерживая ее за руку. – Понимаете, ее смерть была для нас словно гром среди ясного неба. Когда вдруг на остров пришло известие… – я замолчала, так как мое горло перехватило спазмом. И это было вовсе не актерство.

Донна Сакетти, шмыгнув носом, успокаивающе похлопала меня по плечу:

– Ах, девочка моя, никто не ожидал такого страшного и внезапного конца! Беатриса очень волновалась за тебя, только о тебе и говорила. Ее мучили дурные предчувствия. Думаю, эти волнения оказались непосильными для ее слабого сердца. Все-таки нужно было мне уговорить ее перебраться в Венетту! Нам не следовало оставлять ее одну…

Однозначно не следовало. Меня мучило подозрение, что донна Граначчи умерла не от «слабого сердца», как гласил официальный диагноз, а, вероятно, от осложнения в виде бокала с ядом. Но попробуй-ка выясни это теперь, особенно сидя здесь взаперти! Очень уж вовремя подстерегла ее смерть. Беатриса Граначчи была единственной, кто яростно противился свадьбе Джулии с Энрике Арсаго, не считая самой невесты. Всхлипнув, я промокнула глаза платком, одновременно пытаясь запихнуть глубже в рукав сложенный свиток. Еще в первые дни, пользуясь редкими отлучками Ассунты, я начала составлять список подозреваемых. Перечень вышел, прямо скажем, внушительный. После обеда в доме Арсаго некоторые имена из этого списка обрели лица. А сегодня одна из кандидаток заявилась прямо к нам – надо же, какая удача!

Под жгучим взглядом паурозо, следившей за нами из-за камней, мы все проследовали к дверям. Инес шла за матерью, молчаливая, как сомнабула. Бьянка что-то замешкалась. Поднимаясь по ступеням, я вдруг поймала ее взгляд – она смотрела в угол, где находилось логово хищницы, и в глазах ее была жалость.

***

Женское рукоделье в чем-то сродни медитации. Тянется и тянется белая нить, петелька за петелькой вьется орнамент, уютно постукивают коклюшки, шелестит шелк дамских платьев. От сквозняка колышутся легкие занавески, сквозь широкие проемы балкона доносятся свежесть и веселый шум Большого канала. Подобревшая Ассунта расщедрилась принести нам печенья со сладким вином – пусть потом не болтают, что в доме Граначчи не умеют привечать гостей! Любопытный солнечный луч, проникнув внутрь, неспешно обследует комнату: пересчитывает плитки, вспыхивает алым на фреске в углу, отражается в лакированном столике, рассыпается искрами на гранях стеклянной посуды.

Мы сидели в салоне вчетвером. Потихоньку, дюйм за дюймом, росло кружево на валике, и так же неспешно тянулась наша беседа. Я понимала, конечно, что блестящие дамы явились сюда не ради моего приятного общества. Все они были тесно связаны с семьей Арсаго, и всем было любопытно получше узнать девушку, которую граф приготовил для своего сына, а также подготовить почву для дружеских отношений, если брак все же состоится.

Когда люди не знают, о чем завести разговор, обычно выручает присутствие детей или животных. Джоанна везде таскала с собой собачку по кличке Пиколетто неведомой мне пушистой породы. Маленький шустрый комок шерсти, не обремененный мозгами. Собачонка немало нас позабавила: облаяла насупленный кривоногий комод, стоявший в углу – и тут же трусливо спряталась под юбки хозяйки. Затем, убедившись в своей безопасности, Пиколетто вытянулась ковриком в полосе солнечного света на полу и задремала. В наступившей тишине Бьянка с Инес негромко обменивались мнениями насчет предстоящего праздника в День Изгнания. Обсуждался животрепещущий вопрос: какие наряды лучше надеть на церемонию?

Ленивое благодушие, царившее в комнате, вдруг прервал порыв ветра, взметнувший занавески. Показалось, что какой-то низкий звук, словно вздох, прокатился по улице, и отголоски его проникли в комнату, рассыпались, затаившись в темных углах. На один миг, я остро, до покалывания в ладонях ощутила чье-то чужое присутствие. Вторя этому звуку, словно эхо, с террасы откликнулась паурозо своим чарующим, нездешним голосом. Мы все вздрогнули и переглянулись.

Отложив валик с кружевом в сторону, я поднялась, чтобы закрыть стеклянные створки. Джоанна зябко повела полными красивыми плечами:

– Наверняка задует сирокко. Я загодя чувствую этот ветер, вот здесь, – она легонько стукнула себя по груди, по бархатному лифу, на который стекало, переливаясь, жемчужное ожерелье. Вчера мне приснился тревожный сон…

– Мама, – укоризненно произнесла Инес.

– Какой сон? – встрепенулись мы с Бьянкой.

– Снилось мне, будто я пришла в сумерках на галереи Прокураций, чтобы встретиться с… ну, это неважно. На портике никого не было. Кругом тихо, светила луна, и тревожно кричали чайки…

Джоанна помолчала, вероятно, заново переживая увиденное.

– А потом? – жадно спросила я. Странно, что сон выбрал Джоанну. Впрочем, они сами решают, кому сниться.

– Я хотела уйти. Мне вдруг стало страшно. Отовсюду слышался шелест, как бывает осенью, когда ветер кружит сухие листья. Но едва я сделала шаг, как в лицо мне бросилась чайка. Потом еще одна, и еще… их там были сотни! Они метались между арками, словно летучие мыши. В них было что-то неправильное. Я отбивалась шалью, потом бросилась бежать. Неслась так, что ног под собой не чуяла! Под ногами хрустело. Тут я поняла, что не так было с этими птицами, и откуда взялся этот странный шелест. Они все были мертвые! Мертвые чайки. Я бежала оттуда по их костям.

Все немного притихли, придавленные услышанным. Затем Бьянка снова невозмутимо ткнула иглой в пяльцы:

– Сочувствую вам, донна Джоанна. Знаете, такие сны, бывает, снятся после омаров на ужин. Я бы на вашем месте уволила повара. Или отправилась прогуляться, – она посмотрела в окно, за которым маняще искрился весенний день. – Хорошая прогулка разгонит любые кошмары!

Джоанна Сакетти упрямо покачала головой:

– Дону Арсаго и Совету Десяти не следовало задевать живущих-под-волнами именно сейчас, – вдруг заявила она, намекая на мой «подарок», плавающий под террасой. – Конечно, синьор Арсаго всегда был немного одержим магией кьямата. Особенно с тех пор, как нашли ту проклятую фреску…

– Мама! – снова предостерегающе произнесла Инес, но ее опять проигнорировали.

– Что за фреска? Давно ее нашли? – невинно спросила я, стараясь не выдать своего острого интереса.

– Куда как давно, вы тогда еще пешком под стол ходили! Нашли ее, когда Арсаго дом купили на Гранде. Старую-то штукатурку сняли, а под ней оказалась святая Виадора, прямо как живая! Стоит словно королева в богатых одеждах, глаза щурит. Граф – молодой был, горячий – возгордился. Сказал тогда: видно нам, Арсаго, на роду написано магию возродить. Только дочери у них так не народилось, а Энрике магия обошла.

В ее тоне сквозь напускное сочувствие проскальзывало злорадство. Не любит она дона Арсаго, ох, не любит! Недаром говорят, что нет ничего страшнее мести брошенной женщины. Мне вдруг вспомнилось хитренькое остроносое лицо синьора Сакетти. Интересно, как он пережил бывшее увлечение жены… Находил ли утешение в дружбе, подобно истинному философу, или затаил злобу?

– При чем тут Энрике? Разве кто-нибудь вообще слышал о мужчине с даром кьямата? – пожала плечами Бьянка.

– Ну, вообще-то… слухи ходили.

– Мама! – в третий раз произнесла Инес, и на этот раз в ее голосе было что-то такое, отчего Джоанна стушевалась.

– Да что я, в самом деле, разболталась, – забормотала она. – Это все сирокко. Сны… Налей мне лучше чаю, дочка.

Бьянка, отложив работу, потянулась грациозно, по-кошачьи и хмыкнула:

– Ой, Джули, ты, кажется, запуталась в узоре!

Вздрогнув, я перевела взгляд на валик. Действительно, во время рассказа Джоанны мне было не до кружев, и мои пальцы творили что хотели. Дурацкое занятие. Выброшу его к Хорро!

– У меня тоже от вышивки уже в глазах рябит, – продолжала Бьянка. – Может, возьмем гондолу, прогуляемся по каналам? День так хорош, что мне хочется слиться с его очарованием. Весна же!

Все с готовностью подхватили эту идею, радуясь случаю сменить тему. На правах хозяйки я позвонила служанке, чтобы она передала распоряжения Фабрицио. Мои новые подруги засобирались, складывая свои работы в корзинки. Инес значительно продвинулась в вышивке, а вот успехи ее матери были такими же скромными, как у меня: ее кусок кружева почти не увеличился. Зато я за один час узнала о семействе Арсаго больше, чем за неделю осторожных расспросов! Джоанна Сакетти была поистине бесценным источником информации, если, конечно, вы умеете отделять правду от сплетен.