Чекисты. Книга вторая

Павел Кравченко ВТОРАЯ ПРОФЕССИЯ

— Ну, что, зоотехник? Когда летели на самолете, думали, небось, покорять ледяное безмолвие?.. Видите? Чем не ваши Мытищи? Светло, и никаких ар-рктических ураганов. Зимний курорт, а не Чукотка. А?

Борис крикнул на собак и повернул загорелое лицо к спутнику. Тот возился на нарте, стараясь поджать под себя ноги в меховых сапогах.

— Вы бы, синьор, легли, будет удобнее, — посоветовал Борис.

— Спасибо, молодой человек. Не хочу, — хмуро ответил спутник. — Кроме того, я не синьор. У меня есть имя. Я Петр Петрович Столяров.

— Вот я и в молодые люди попал, — обрадовался Борис. — Вы-то намного старше?

— Лет на десять, если не с гаком… А на Мытищи не похоже: в Мытищах сосны, а здесь ни куста. Там автомашины или в крайнем случае лошади…

— А здесь собаки, — подхватил Борис. — Там в санях есть куда ноги положить, а на нарте никак не найдешь им места. Да?.. Ладно, ладно, зоотехник, не сердитесь. Привыкнете. Вам Чукотка начнет нравиться, даже если погода будет похуже, чем нынче. Бывает много хуже.

Борису с его характером удержаться от болтовни было трудно. Но начался подъем. Гикнув на собак, Борис соскочил с нарты и побежал рядом. Через полчаса, когда собаки поднялись на гору, он снова сел на нарту и показал палкой вперед.

— Видите домики? Рэтэн — охотничье селение. В своем карманном календаре обведите сегодняшнее число красным карандашом.

— Зачем я буду его обводить?

— По двум причинам. Вы сегодня впервые полакомитесь изысканным чукотским блюдом — вареным нерпичьим мясом, это раз. Во-вторых, будете ночевать у гостеприимного мистера Томба. Вам просто везет, Петр Петрович!

— Товарищ Колосов, а что это вы всех зовете синьорами да мистерами? Можно бы людей и по-человечески называть.

— Ну, не ворчите, не ворчите, Столяров. Нельзя у нас в дороге ворчать: пурга задует. А насчет мистера, так Томб, видите ли, и в самом деле — мистер.

— Как это?

— Ага, вопросы задавать начали? Значит, пурги не будет. А история эта длинная. В свое время, когда вашего покорного слуги еще на свете не было, а вы едва начали передвигаться самостоятельно, — в ту пору дверь на Чукотку, как говорится, была открыта для званых и незваных, особенно из иностранных… Ну и наезжали сюда из-за Берингова пролива всякие: и коммерсанты-самоучки, и китоловы, и бандиты, и безработные “морские волки”, и золотоискатели, и просто бездомные бродяги. Такой, знаете ли, джеклондоновский ассортимент. Ковырялись в недрах, постреливали из кольтов и смит-вессонов, обдирали туземцев, как липку; самые ловкие сколачивали на этом состояние, другие становились их подручными, — словом, мир частной инициативы. А одним из самых незадачливых действующих лиц этой пьесы был мистер Томб.

— Почему незадачливых?

— Искал золото — не нашел, попробовал скупать у чукчей пушнину — не вышло: разорил его Олаф Свенсон — был такой некоронованный король чукотского пушного рынка. А в двадцатых годах охотился Томб как-то весной на гусей да переложил пороху в гильзы. Ствол разорвался, и ему выжгло глаза, повредило пальцы. Хорошо, семьей к тому времени обзавелся, а то совсем бы беда была.

— Семью из Америки завез?

— Ну что вы — из Америки! Выберет такой искатель здесь чукчанку или эскимоску, чтобы обязательно красивая, наплодит детей, заработает деньжат и через пролив — пускать заработанный капитал “в дело”, как они говорят.

— С семьей?

— Вы, Петр Петрович, хоть и старше меня на целый десяток, а наивны. Разве деловой американский мир потерпит, чтобы женой начинающего дельца была, туземка? Да и самих “дельцов” больше устраивали Кэтти или Мэри.

— Ну, а с Томбом-то что?

— А Томб к тому времени тоже имел ребенка, жену и жениных родственников. Он решил не возвращаться в Соединенные Штаты. Кто там станет кормить слепого? А что у чукчей нет такой привычки — бросить человека в беде, — об этом Томб знал достаточно хорошо.

— И до сих пор он здесь живет? — с явным любопытством спросил Столяров.

— Сейчас у него остановимся. Квартирка просторная: один полог, то бишь комнатку, он обычно сдает проезжим. Сын его Гарри работает в колхозной охотничьей бригаде. И отлично работает. Чукчи его зовут по-своему — Гырголь. Оба по-русски хорошо говорят. И подданство советское. Старик еще в двадцать девятом году выхлопотал… Ну, синьор, слезайте с поезда, приехали. Помогите распрячь собак: надо их покормить.

Из домика, у которого остановилась нарта, вышел грузный широкоплечий старик, прислушался к собачьей возне и улыбнулся краем губ.

— Калигранские школьные собаки, — определил он. — Это Борис Николаевич? Возвращаетесь уже?

— Он самый, — отозвался Борис, ловко бросая куски мяса собакам. — Готовьте угощение, папаша Томб. Рекомендую зоотехника Столярова.

Столяров внимательно разглядывал Томба. Старик был без шапки. Спутанные изжелта-белые волосы свисали на перекошенное ожогом лицо. Глаза были плотно закрыты обезображенными веками.

— Здравствуйте, — произнес слепой, протягивая руку.

В комнате приехавшие, раздевшись до пояса, долго мылись над эмалированным тазом.

— Скажите, зоотехник, в какой это кузнице вас ковали? — спросил Борис, поглядывая на внушительную мускулатуру Столярова.

Столяров усмехнулся и пошлепал полотенцем по своей широкой спине:

— Спорт. Уважаю атлетику всех видов.

— Нарту вместе с собаками сможете тянуть, когда собаки устанут.

В комнату вошел коренастый мужчина. Он принес чайник, достал из шкафчика чашки, блюдца и сахарницу.

— Пейте чай, — предложил он. — Мясо поспеет через час.

— Спасибо, Гырголь, садись с нами. Знакомься с новым районным зоотехником… Как охота?

— Нерпы пока мало: очень плотный лед.

— Из экспедиции люди не проезжали?

— Из Аанкатской бухты? Были чукчи, говорят, обогнали Акопова: сейчас подъехать должен. Говорили, в порт торопится.

— Станешь торопиться, — усмехнулся Борис. — Во-первых, целый год семью не видал, во-вторых, материалов, небось, груду накопил, быстрее обработать надо.

— А что за экспедиция? — с интересом спросил Столяров.

— Геологическая. Вартан Акопов — ее начальник. Дружок моего детства. Пять чукотских хребтов обшарил, обмерил, обнюхал и обжил. “Голову, — говорит, — положу под топор, если Чукотка не станет самой высокоиндустриальной окраиной”. Про него друзья говорят: “Сгущенного характера человек”. Мы с ним мальчишками в Краснодаре… Погодите!.. — Борис наклонил ухо к замерзшему окну. — Гырголь, слышишь, собаки лают? Он!

Борис соскочил с табуретки и, не одеваясь, выскочил на Улицу.

С улицы доносились крики, громкий собачий лай. В сенях что-то загремело, и в комнату следом за Борисом, который весь уже был обсыпан снегом, ввалился объемистый саквояж, а за саквояжем — два человека. Первый из них на ходу стаскивал через голову меховую рубашку.

— Те же и Вартан Акопов, тигр чукотских недр, — весело пояснил Борис.

— Борька! Ты?

Друзья обнялись. Потом Борис обнялся и со вторым, который успел уже сбить наледь с сапог и улыбался так, что глаза его превратились в щелки.

— Калигранский культпросветработник Ренвиль, — отрекомендовал его Борис. — Говори скорей, как дела в школе?

— На месте школа, Борис Николаевич. Вас ждет. Топливо подвезли.

— Подвезли? Дивно. Разоблачайся. Ну, Столяров, значит, нам сегодня развлечение. Ренвиль кинокартину привез, завтра вместе с ним в Калигран поедем… А с тебя, Вартан, магарыч: домой отправляешься!

Акопов ухватил обеими руками свою густую черную бороду и потянул горбатым носом.

— Слышу запах, — сообщил он.

В дверях появилась фигура слепого хозяина. Он нес большую кастрюлю.

— Ваше любимое блюдо, Борис Николаевич. — Губы у Томба растянулись в улыбке.

— Неужели нерпочка?

— Молодая, — сказал хозяин, осторожно ставя кастрюлю на стол.

Борис и Ренвиль как по команде вынули ножи.

— Прошу немного подождать, иначе встреча будет сухая. — Акопов запустил руку в саквояж и прищурил глаз. — Пожалуйста, угадай… Чем буду угощать?

— Спиртом.

— Спирт пускай белый медведь пьет.

— Коньяком.

— Не умеешь угадывать.

Акопов извлек из саквояжа большую темную бутылку без этикетки, потряс ею в вытянутой руке и щелкнул языком:

— Настоящий выдержанный “Воскеваз”. По-старому — “Кизил-Тамур”. Прислали ереванские родичи. Присаживайся, папаша Томб. Гырголь, что стоишь?

Гырголь отказался от рюмки, сел и вынул из-за пояса нож. Левой рукой он достал из кастрюли большой кусок мяса, захватил краешек зубами, ловко подрезал его снизу ножом у самых губ и проглотил, почти не пережевывая. Столяров с интересом смотрел, как быстро исчезает огромный кусок мяса. Борис расхохотался:

— Что, зоотехник? Поучительное зрелище? Допивайте бокал и следуйте его примеру, а то ничего не останется.

Столяров взял вилку, выбрал из кастрюльки кусочек, попробовал его зубами, отложил в сторону и потянулся к своему рюкзаку. Борис прыснул:

— Предпочитаете консервы, Петр Петрович? Ничего, это скоро пройдет. Через полгода вас от нерпы за уши не оттянешь, на консервы не захотите и смотреть.

Вскоре стало шумно. Акопов наседал на Бориса, требуя ответа:

— Ну, Боря, ты скажи, ты учитель: вот почему все чукчи хорошо рисуют? А? Мне один охотник такую, так-кую карту вычертил… — Акопов восторженно щелкнул пальцами.

— Ну, не все, но… Больше соприкасаются с природой. Зрительная память, — туманно пояснил Борис.

Когда разговор зашел о долгих поездках по чукотским хребтам, Столяров оживился, стал расспрашивать геолога о подробностях путешествия.

— Профессия у вас хорошая, — веско заключил он. — А мне придется учить чукчей правильному выпасу оленей и уходу за ездовыми собаками.

— Очень завидная работа, — с жаром отозвался Акопов. — У нас — с камнем, у вас — с людьми.

Слепой хозяин медленными глотками допил вино и потом как-то сразу обвис за столом, подперев голову рукой.

Ренвиль взглянул на часы и поднялся:

— Пойду. Пора налаживать передвижку. Картина “Пирогов”. Приходите.

— Обязательно придем, дорогой, — откликнулся Акопов. — Не видал еще “Пирогова”. А ты, Борис?

— Да из нас, наверное, один Столяров видел ее. Он только-только с Большой земли.

— Хорошая картина, — подтвердил Столяров. — Посмотрел бы еще раз, да устал с дороги. Хочу отдохнуть.

— Кстати, здесь место только для двоих — Борису и Столярову, — сказал Акопов. — Где мне лучше переночевать, папаша Томб?

— В сельсовете диван. Там тепло.

— Сельсовет? Отлично, — решил Акопов. — Пойдем, Боря. Помоги саквояж нести, и пойдем кино смотреть.

Уже одевшийся Ренвиль взглянул на Гырголя.

— А я в твоей комнатке буду ночевать, можно? — спросил он.

— Зачем спрашиваешь, Ренвиль? — укоризненно откликнулся Томб. — Конечно, переночуешь. Гарри, проводи гостей к председателю.

И все, кроме Томба и Столярова, вышли на улицу.

Сеанс длился часа три. После этого Ренвиль выдавал колхозникам книги, Борис с Акоповым гуляли по берегу замерзшего моря. Проводив Акопова, Борис вернулся на свою квартиру. Была поздняя ночь. Столяров укладывался в кровать.

— Я думал, вы уже спите, Петр Петрович. Ну, ложитесь, ложитесь, мне нужно еще поработать.

Борис вынул из чемодана книги, тетради, подкрутил лампу и принялся готовиться к урокам.

Когда на часах было без четверти шесть, Борис удовлетворенно потянулся, зевнул, быстро разделся, юркнул под одеяло и повернулся к стене, оклеенной газетами. Прямо на него с пожелтевших “Известий” смотрела балерина Уланова, тускло освещенная мигающей лампой.

— За два часа прекрасно высплюсь, — подмигнул Борис балерине и потушил лампу. — А в восемь поедем в Калигран, — пробормотал он, засыпая.

Но выспаться ему не удалось.

— Колосов! Борис Николаевич!

— Что такое? — не сразу понял Борис.

Над ним стоял Ренвиль и теребил его за плечо:

— Можно, ты пойдешь со мной?..

— А что случилось?

— Говорить буду.

Ренвиль был чем-то взволнован и неправильно выговаривал русские слова.

Борис оделся, и они вышли. Свежий морозный воздух прошелся по лицу, забрался в рукава, за воротник. Борис поежился.

Прямо перед домом висели две шкуры белых медведей. Справа на козлах лежал перевернутый вельбот, отбрасывавший на снег четкую тень. На обмерзшей стойке голубовато просвечивал в свете луны большой кусок льда, приготовленный для питьевой воды. Картина мирная, отнюдь не располагавшая к беспокойству. Но в голосе Ренвиля была тревога.

Началось с того, что собаки перегрызли ременный алык в упряжке. Сеанс еще не начался. Ренвиль попросил у старой Иунеут, жены Томба, новый ремешок. Иунеут сказала, чтобы Ренвиль посмотрел в чулане. В чулане лежал ворох шкур, но ремней не было видно. Он стал рыться в шкурах и увидел кожаную военную сумку: может быть, ремешки в сумке. Ренвиль открыл ее. Оттуда вывалились бумаги. Следовало уложить их обратно, но там были интересные фотографии и рисунки, и разве утерпишь, чтобы не взглянуть? Хорошо был нарисован аэродром. Ренвиль сразу узнал его: все постройки, летное поле, холм, река. Внизу — какие-то цифры. И много других бумаг и снимков. И еще там были ленты магния… Все это разглядывать было некогда: люди уже собрались смотреть кино. Ренвиль сложил бумаги в сумку и побежал налаживать аппарат. Во время сеанса он искал глазами Гырголя, хотел попросить у него одну ленту магния. Магния давно не было в магазине райцентра, а Ренвиль научился фотографировать. Он искал глазами Гырголя, но Гырголь почему-то не пришел смотреть кино. И вдруг Ренвиль подумал: а зачем Гырголю Томбу нужен рисунок аэродрома? Вот тогда охотники и начали кричать ему: “Тише, тише, почему так быстро стал вертеть картину?” Ренвиль стал работать медленнее, но все думал и, когда выдавал книги, тоже думал. Потом он пошел ночевать к Гырголю. Он увидел, что Гырголь дома, и сказал ему: “Дай мне ремень, в моей упряжке порвался алык”. Они пошли в чулан и снова перебрали все шкуры. Ремешок нашелся, а сумки не было. Надо было спросить, куда девалась сумка, и взять у Гырголя магний, но Ренвиль не стал спрашивать, а все думал. Все легли спать, а он ворочался до тех пор, пока не решил разбудить Бориса.

Борис слушал Ренвиля, прислонившись спиной к перевернутому вельботу. Потом он стер иней с ресниц, оттолкнулся от вельбота и пошел по снегу, поглядывая на Ренвиля, который тоже зашагал рядом с ним.

— Скоро охотники начнут вставать, — сказал в раздумье Борис и обнял Ренвиля за плечи. — Зайдем к Акопову. Акопов говорил, что какие-то охотники рисовали ему карту. Может быть, он просил рисовать карту и Гырголя. Надо спросить.

Но прозвучало это у Бориса не очень убедительно, и сам он нахмурился. Ренвиль ничего не ответил. Они зашли в сельсовет, и Борис зажег над столом большую висячую лампу.

Акопов долго отбивался от ночных гостей, кричал, что они мешают ему спать. Ренвиль и Борис все же подняли его и усадили на постель. Потом Ренвиль повторил свой рассказ. Акопов слушал с интересом.

— Чертить?! — воскликнул он на вопрос Бориса. — Ничего я чертить не поручал Гырголю.

Он нетерпеливо повернулся. Книга, лежавшая на табуретке, упала на пол.

— Ты подожди бушевать, — сказал Борис. — Надо подумать над тем, чтобы… Что это ты нашел там, Ренвиль?

Ренвиль нагнулся, чтобы взять книгу, поднял с пола обрывок серебристой ленты и стал вертеть его в руках.

— Магний, — смущаясь, сказал он. — Это ваш? — обратился он к Акопову.

— При чем тут магний? — Акопов вдруг кинулся к саквояжу, выбросил оттуда белье и начал поспешно пересматривать бумаги в толстой папке.

После этого он сел на кровать и стал шевелить губами.

— Забыл, — наконец сказал он. — Забыл, как укладывал чертежи. Но, кажется, кто-то рылся. Дай замок, на столе лежит.

— Какой замок?

Акопов соскочил с кровати, схватил со стола замок и показал его Борису:

— Видишь? У-ди-вит-тельная продукция! Чем хочешь можно открыть. Можно ключом, можно гвоздем, можно щепкой! — Он ударил себя по голове ладонью: — Такому замку доверился! Оставлял здесь бумаги, когда ходил в кино… Пойдем! — И стал быстро одеваться.

— Куда пойдем? К кому?

— К Гырголю! — отрезал Акопов, продолжая одеваться. — Душу вытрясу!

— Зачем вытрясешь?

— А вдруг записки и чертежи моей папки уже сфотографированы? Капитал!.. Откуда здесь взялся магний? Сделаем обыск.

Он побежал к двери.

— Сядь на место, — сказал Борис.

— Зачем сядь?..

— Какое ты имеешь право на обыск?

— Ах, право?.. Хорошо, никуда не пойдем. Пускай шпион собирает сведения, пускай фотографирует чертежи. Мы будем обсуждать правовой вопрос…

— Не кипятись, Вартан. Доказательств никаких у тебя нет. Сумки в чулане нет. Кусочек магния — не улика. Если мы начнем допрос, не имея на то никакого права, у нас будет глупый вид. У нас, а не у Томбов. Понял?

— Не понял… У Гырголя будет глупый вид. Я побью ему морду!

— Посиди, посиди. Я подожду, пока ты остынешь.

Акопов снял шапку, бросил на стол и сел против Бориса.

— Хорошо. Посижу. Что предлагаешь?

— Нужно вызвать Прокофьева. Начальник заставы разберется в деле получше нас с тобой. Мы можем только напортить. Но до Прокофьева надо глядеть за Томбами.

— Как будешь глядеть?

— Думаю, лучше сегодня же поехать за Прокофьевым. Дорога хорошая, на резвых собаках в порт можно попасть часам к четырем дня. Лучшие собаки в селе у Гырголя…

— Ну и дальше?..

— Пойдем сейчас к председателю. Надо, чтобы он попросил Гырголя на лучших собаках побыстрее отвезти тебя в порт. А Ренвилю придется остаться на сутки здесь. Ты, Ренвиль, проведешь кое-какую работу, а заодно приглядишь за стариком Томбом. Обратно из порта вместе с Гырголем приедет Прокофьев, он и разберется во всем. Я бы тоже остался, но завтра кончаются каникулы, я должен быть в Калигране…

— Я останусь, — согласился Ренвиль.

Акопов молчал. Затем брови у него поднялись.

— Значит, сам Гырголь поедет за начальником заставы вместе со мной? И привезет его сюда? — спросил он и с уважением взглянул на учителя. — Мудрая твоя голова, Борис. Еду вместе с Гырголем в порт. Только как быть, если в дороге опять буду нервничать?

— Не глупи, Вартан. Не маленький.

— Правда, не маленький, — согласился Акопов. — Обещаю. Пойдем к председателю!

Через полчаса на востоке еле заметно начало светлеть небо. От деревянного домика Томба отправлялись в разные стороны две нарты. На одной нарте за спиной Гырголя сидел чернобородый Акопов. Он махал рукой Борису и Столярову, отъезжавшим в Калигран. Старый Томб на пороге дома провожал гостей. Ренвиль, заложив руки за пояс, стоял рядом с Томбом и кивал головой вслед Борису.

Столяров считал, что из Калиграна ему надо как можно скорее добраться до райцентра. А председатель калигранского колхоза Рэнко полагал, что раз уж зоотехник приехал в Калигран, ему надо осмотреть всех колхозных упряжных собак и произвести выбраковку.

— Но я еще не принял дела в райцентре, — стоял на своем зоотехник.

— Значит, теперь не скоро будешь в Калигране, — упорствовал Рэнко. — Собак выбраковать надо было уже давно.

Председателя поддержали Борис и калигранский комсорг Каннук. Столярову пришлось уступить и поработать два дня в селении. На третьи сутки Рэнко привел к нему охотника Рахтуге, Рахтуге был высок ростом и медлителен в движениях. На крупном его лице всегда покоилась слегка рассеянная улыбка.

— Акопова видал в Рэтэне? — спросил у зоотехника председатель.

— Видал, — ответил Столяров.

— Из Аанкатской губы сюда шесть дней езды, а Рахтуге привез Акопова за четыре, — с некоторым самодовольством сказал Рэнко. — У Рахтуге самая лучшая упряжка. Отсюда до райцентра трое суток пути. А Рахтуге тебя отвезет… за сколько отвезешь, Рахтуге?

— Можно за двое, — выговорил Рахтуге, застенчиво глядя в сторону.

— А Рахтуге отвезет тебя за двое суток, — важно закончил Рэнко. — Поезжайте.

И Столяров уехал на упряжке Рахтуге в райцентр. А на следующий день, к вечеру, из Рэтэна в Калигран прибыл начальник заставы Прокофьев. Он остановился в школьном домике и дождался, пока Борис Колосов кончит занятия с учениками в вечернем физкультурном кружке.

— Дела, Борис, пока весьма неопределенные, — сказал Прокофьев, сидя за столом и отвечая на заинтересованный взгляд учителя.

— А я думал, ты быстро распутаешь этот узелок, — протянул Борис, снимая сковородку с печки. — Бери вилку, оленина молодая, с луком… Хотя, по правде говоря, я и сам никак не могу взять в толк, зачем практически Гырголю нужны все эти чертежи.

Прокофьев отрезал себе ломоть хлеба.

— Для меня неясно совсем другое, — сказал он. — Цель у Гырголя и его отца простая, если они завербованные шпионы.

— Завербованные? Я думал, так — на всякий случай собирают, ожидая перемены судьбы. Что же тогда неясного? Ты нашел у них сумку?

— Не искал. И ничего пока не говорил ни Гырголю, ни его отцу. Если сюда приедет Гырголь, разговаривай с ним, будто ничего не знаешь. Предупреди об этом и Ренвиля.

— Хорошо, выполню. Только мне теперь тоже стало все неясным. Завербованные шпионы будут свободно разъезжать по селениям, а честные люди станут делать вид, что это — личное дело шпионов, и беседовать с ними о видах на рыбную ловлю. Картинка идиллическая, на мой взгляд. Впрочем, тебе видней. Еще что нужно делать?

— Надо наблюдать. В Рэтэн к Томбам ожидается гость. Его нельзя пропустить. Хорошо, если охотники будут приглядываться к незнакомым проезжим.

— Поэтому и не трогаешь пока Гырголя и Томба… Гость будет из заморских стран?

— Не знаю, с какой стороны он приедет. Перебраться через Берингов пролив сейчас нельзя: льды. Значит, избран другой путь… Время его появления здесь — конец марта — первые числа апреля.

— Но сегодня третье апреля.

— Вот и делай выводы. Завтра утром ты мне посоветуешь, кого из охотников нужно предупредить, а сейчас, пожалуй, ляжем спать.

— Я тебе постелю на диване, — сказал Борис. — Значит, ты считаешь, скоро залетная птица появится и будет поймана?

— Посты расставлены в основном везде, где нужно. Полагаю, развязка не заставит себя ждать, — сказал Прокофьев, снимая гимнастерку.

Развязка наступила раньше, чем ожидали.

Ночью за окном школьного домика послышался лай собак, и вслед за тем в дверь постучали. Прокофьев быстро очутился на ногах. Борис крикнул с кровати:

— Войдите!

В дверь боком протиснулась крупная фигура.

— О! Рахтуге? — удивился Борис. — Что случилось? Почему вернулся?

Рахтуге, смущенно улыбаясь, тискал в руках пушистый малахай.

— Я возил Акопова, — медленно сказал он, глядя на Прокофьева. — Акопов тогда не сумел попасть к горам Татлинэй. Он сказал: “Рахтуге, ты хорошо рисуешь, ты был на Татлинэй, нарисуй эти горы на моей карте”. Я рисовал на большом листе бумаги весь левый угол. Остальное рисовал сам Акопов и ставил значки.

— Ничего не понятно, — сказал Борис. — Ведь это было давно?

— Давно.

— А сейчас почему вернулся? Ты же повез Столярова, а не Акопова!

— Я тогда рисовал Акопову на белом листе бумаги. Теперь мне сначала стало смешно: почему мой рисунок оказался на желтом листе? Я спросил у Столярова: “Зачем у тебя акоповская карта?” Он сказал: “Ты, чукча, ничего не понимаешь, это карта Урала”. И он быстро свернул карту, хотя она была мокрая. Но я видел: это не была карта Урала, это была чукотская карта, мы ее рисовали вместе с Акоповым. Столяров обманул меня.

— Минутку, Рахтуге, я начинаю понимать, — сказал Прокофьев. — Ты сейчас вез Столярова. Кто этот Столяров?

— Зоотехник, — ответил Борис. — Приехал четыре дня назад. Я сам завез его сюда из аэропорта. Рахтуге отвозил его в райцентр, но почему-то вернулся.

— Ты говоришь, Рахтуге, бумага была мокрая, — обратился Прокофьев к охотнику. — Что, нарта попала в воду?

— Там, у мыса Сеутэн, разводья. Собаки перескочили, а нарта провалилась. Чемодан слетел с нарты, ударился об лед и раскрылся. Я стал помогать собирать вещи и увидел карту. Потом мы вылезли, развели костер и начали сушить вещи. Я на карте узнал горы, которые рисовал сам, а Столяров сказал мне, что это Урал.

— Ну, дальше. — Прокофьев напряженно глядел на охотника.

— Я думал, Столяров шутит. Почему он говорит “Урал”? У него глаза серьезные. Я спросил, зачем он взял бумагу Акопова, почему она стала желтой? Я сказал ему: “Это карта Чукотки, я сам рисовал горы Татлинэй. Скоро Акопов приедет в Калигран, я спрошу у него про эту карту”. Он мне сказал: “Ты, Рахтуге, совсем как новорожденный кашалот — такой же смешной. Это действительно карта Чукотки, и я пошутил, хотел проверить, действительно ли ты так хорошо знаешь карту Чукотки”. А я догадался, что Столяров опять меня обманул, но не показал ему этого.

Потом Столяров стал отряхивать снег со своей одежды. Он отряхивал так долго, что за это время можно было проехать полкилометра даже на самых ленивых собаках. Когда отряхнул, то вынул карту, посмотрел и спросил, где горы Татлинэй, которые нарисованы мной. Я показал ему, он похвалил рисунок. “Эту карту мне дал Акопов”, — сказал Столяров и спросил, нарисую ли я ему другие такие карты. Я ответил, что в Калигране можно обсудить на комсомольском собрании, некоторые комсомольцы ездили до самого Пикульнея, они знают все горы, а комсорг Каннук и Ренвиль рисуют лучше меня. Я сказал ему так, а сам подумал, что он в третий раз обманул меня: Акопов очень берег свои карты и никому их не отдал бы, кроме своего начальника. И еще я подумал, что не поеду с ним в райцентр.

— Не пойму, — подавшись вперед, выдохнул Борис. — Ты что, отпустил его?

— Нет, — медленно проговорил Рахтуге и как-то недоуменно взглянул на Бориса. — Я понимал: надо привезти его обратно в порт, на заставу. И в это время я заметил, что он тянется рукой к карману. Мы стояли по обе стороны нарты, и я прикинул на глаз, что мой остол[10] достанет до его кармана. Столяров быстро выхватил из кармана пистолет, но не успел поднять руку: чужой человек просто забыл, что я охотник. Мой остол сразу ударил его по руке, и пистолет упал на лед. Столяров быстро нагнулся, но я отшвырнул остолом пистолет, и он упал в воду.

Рахтуге на секунду умолк.

— А дальше, что было дальше? — нетерпеливо спросил Борис.

— Дальше Столяров понял, что у меня есть остол, а у него в руках ничего нет. Он стал очень злой, я видел его глаза, но заговорил совсем спокойно. Он сказал мне: “Ты сильный человек, и я сильный человек. Оба мы не похожи на женщин и умеем держать язык за зубами. Есть такая страна, — так сказал он, — где сильному человеку, если у него есть голова на плечах, а карман туго набит деньгами, незачем охотиться самому: у него есть деньги, и он заставляет других добывать ему песцов и мясо. Настоящий сильный человек, — сказал он, — должен покорять других и управлять ими, как хороший ездок упряжкой своих собак. Такой человек имеет много ящиков табаку, большие и богатые дома”.

Я ответил, что у нас в Калигране дома тоже есть. Столяров рассердился и сказал: “Ты, Рахтуге, тюлень. Будет война, и на вас сбросят такой гарпун, что море станет кипящим чаем, в котором сварятся все ваши моржи и нерпы, а от яранг и школ останется пыль”. Он говорил еще много другого, думал, что я не понимаю и мне нужно все объяснить. Но я уже понял, что он хочет… Я только спросил у него: “Ты не русский?” Он ответил: “Да, я не русский, а ты, Рахтуге, если ты не тюлень, будешь моим первым помощником и получишь много денег.” Я ему не ответил, только посмотрел на него.

Тогда он потерял ум и бросился на меня, но я был готов к его прыжку и очень сильно ударил его по голове. Потом я его перевернул вниз лицом и связал лахтачьими ремнями.

— Где же он теперь? — сорвался голос у Бориса.

Рахтуге неловко потоптался на месте.

— В моей яранге маленькие дети… Они будут бояться чужого человека, — проговорил он. — Я не знал, что тут Прокофьев, и думал, может быть, ты, Борис Николаевич, пустишь его на ночь к себе…

— Твой пассажир поместится, конечно, здесь, — сказал Прокофьев. — Пойдем к нему! Где ты его оставил?

— Здесь на улице, в нарте… Я сейчас принесу, — заторопился Рахтуге.

Он вышел и через минуту вернулся обратно, неся в охапке заиндевевшую крупную фигуру, скрученную ремнями. Борис удивленно уставился на Рахтуге:

— И ты его держал на морозе все время, пока разговаривал с нами?

— Так мороз ведь не сильный, — сказал Рахтуге. — На пол можно?

Не дожидаясь ответа, он опустил ношу на медвежью шкуру, распластанную у стола, потом снова вышел, вернулся с чемоданом и положил его на табуретку.

Несколько секунд никто не нарушал молчания. Наконец Прокофьев поднялся с места, подошел к лежавшему на полу.

— Добрый конец — всему делу венец. Каким путем пожаловали на Чукотку?

Лежавший, не ответив, зло взглянул на Прокофьева.

— Признаюсь, ваша вторая профессия, зоотехника, для меня неожиданность, — сказал Прокофьев. — Работали, наверно, в прошлом у Ломэна, оленьего короля Аляски?

— Развяжите меня, — хрипло ответил человек. — И вообще отвечать вам ничего не буду.

— Напрасно, — негромко произнес Прокофьев и попросил Рахтуге развязать задержанного.

— Вставайте, садитесь на диван. Вот так… Некоторые данные нам уточнят ваши рэтэнские друзья, мы вместе с вами заедем за ними днем… Содержимое чемодана определит и другие страницы вашей деятельности. Думаю, поймете, что упорствовать ни к чему… А у вас добротная техника, — добавил Прокофьев, извлекая из чемодана небольшой фотоаппарат и разглядывая счетчик. — Уже успели сделать двадцать семь снимков? Будем надеяться, что они не отсырели.

Прокофьев помолчал, разглядывая бумаги в чемодане, потом снова обратился к задержанному:

— Только зачем вы с Гырголем переснимали в Рэтэне геологическую карту Акопова на кальку? Проще ведь было воспользоваться аппаратом… Не хотите отвечать? Впрочем, я сам вспоминаю: карта у Акопова была черновая, неясная, детали могли не получиться на фотопленке. Ну, здесь идут чертежи Гырголя. Вот их-то с вашей стороны неосторожно было оставлять у себя в подлиннике, надежнее было переснять. Или думали: среди “туземцев” все сойдет?

Человек, сидевший на диване, смотрел на Прокофьева. Льдинки, намерзшие на его одежде, таяли, и вода стекала на диван и на пол. Глаза его будто подернуло пленкой, крупные пальцы правой руки мяли левую кисть.

— Дайте мне чаю, — глухо сказал он.

— Сейчас… мистер, — серьезно отозвался Борис, глядя на нежданного гостя. — Надо поздравить вас: меня-то вы ловко разыграли: “В Мытищах сосны, автомашины…”

Борис порывисто встал, подошел к печке, открыл духовку и обернулся к охотнику:

— Рахтуге, садись. Чай еще горячий.

— Нет. Попью дома, — ответил Рахтуге, надевая малахай. — Когда поедешь в порт? — спросил он у начальника заставы. — Я поеду с тобой. — Помогу отвезти гостя. Собаки у меня резвые.

— Спасибо, Рахтуге, — коротко ответил Прокофьев. — Я сам хотел тебя об этом просить.