Челкаш

Предисловие

Я собачник до мозга костей, то есть всю жизнь живу с собаками и могу авторитетно заявить: умнее и преданнее животных на свете нет. Конечно, и среди собачьей братии попадаются отдельные дураки и порядочные хамы, но таких единицы, и, как правило, это разные избалованные «декоративные аристократы» и сторожевые псы, которым с малолетства прививают ненависть ко всему, что движется.

А вот бездомные дворняги — те все без исключения смышлёные и добродушные. Они хотят кому-нибудь принадлежать, тянутся к человеку, ищут себе хозяина, а их шпыняют все, кому не лень, да ещё собаколовы отлавливают. И что ж удивительного, что некоторые из них дичают и озлобляются. Зато, уж если кто приручит такую собаку, в награду получит невероятную, всепрощающую любовь и самоотверженную преданность.

Англичане проводили опыт: отобрали десять собак различных пород, в том числе и обыкновенных ничейных дворняг, и предложили им задачи. Не математические, разумеется, а задачи на сообразительность. Весьма сложные задачи — примерно такие, которые задают дошкольникам, показывая разные предметы и составляя картинки из кубиков. И эти сложные задачи дворняги решили быстрее всех. Породистые собаки тоже решили, но всё же после того, как поломали голову. А дворняги это сделали моментально.

Да что там! Мой беспородный пёс Челкаш умнее многих моих приятелей — он понимает и чувствует не меньше, чем они все, вместе взятые, и уж гораздо больше, чем каждый из них в отдельности.

Глава первая, в которой кое-что объясню

Он всегда в прекрасном настроении — рот растянут в улыбке, в глазах веселье; у него горячие чувства ко всем без разбора, он всех принимает в друзья, всем даёт лапу, ко всем лезет целоваться. Мы уже семь лет живём в одной квартире, но каждое утро он приветствует меня с такой радостью, словно мы не виделись несколько месяцев. Бывает, на меня навалятся неприятности, но увижу его сияющую мордаху и думаю — ничего, не расклеюсь, ведь у меня есть надёжный друг, с ним не пропаду. Бывает, прихватят болезни, но обниму его, поглажу, чмокну в прохладный нос — и болезни отступают; честное слово, он излучает какую-то лечебную энергию. С ним никогда не бывает скучно — у него целое море жизненных сил. Таков мой пёс Челкаш, самый дружелюбный на свете.

Эта повесть о нашем с Челкашом путешествии. Представьте себе старый «Запорожец», который катит по просёлочным дорогам Подмосковья. За рулём машины сидит мужчина средних лет, рядом, на месте штурмана, восседает собака, тоже среднего собачьего возраста. Мужчина спокойно крутит «баранку», насвистывает лёгкий мотивчик, пёс тихонько подвывает, но время от времени выдаёт лай, что значит «Сбавь скорость, впереди — препятствие!» Или просто хмыкает — «Дальше ровный участок, поддай газку!»

Как вы догадались, шофёр легковушки — это я, а штурман — мой лохматый друг Челкаш.

Сразу предупреждаю — не подумайте, что наше путешествие было этакой беспечной поездкой, что мы только любовались пейзажами, набивали себя вкусной деревенской едой, что всюду встречали ликующее гостеприимство и нас не покидали тёплые чувства. Конечно, всё это было, но было и другое, когда мы попадали в жуткие передряги, а то и вовсе находились в двух шагах от гибели, но, смею вас заверить, в такие моменты мы не теряли самообладания и с честью выходили из всех ситуаций. Не стану скромничать — мы с Челкашом — бывалые путешественники, стреляные воробьи, пять лет ходили на байдарке по разным речкам и всего испытали сполна, нас ничем не удивишь, мы закалённые, выносливые и находчивые.

Однажды я подумал — что мы так привязались к байдарке, всё ходим по речкам да по речкам, пора сменить транспорт, тем более что у моего брата есть «Запорожец» — своего рода домишко на колёсах, с откидными сиденьями-лежаками, с печкой, со своим электричеством и радиоприёмником. Имея такое средство передвижения, как машина, не надо таскать тяжеловесные рюкзаки, отпадает надобность в палатке, спальных мешках: откинул сиденья и отдыхай сколько хочешь.

Я поделился своими мыслями с Челкашом, и он с жаром поддержал мою идею, даже лизнул меня в щёку, как бы говоря: «Ты придумал нечто гениальное».

В общем, мы решили совершить сухопутное путешествие — прокатиться на «Запорожце» по Подмосковью, пофотографировать ландшафты, набраться впечатлений.

Это была захватывающая поездка со множеством приключений. Сейчас обо всём расскажу и, в отличие от путешественников, которые многое преувеличивают, а то и просто привирают, расскажу так, как было на самом деле.

Глава вторая Всеобщий любимец

Челкаша я купил на Птичьем рынке. Он был ещё трёхмесячным щенком коричневого окраса с жёлтыми подпалинами на груди и белыми отметинами на всех четырёх лапах — природа не пожалела красок для его экстерьера. Его держал на верёвке подвыпивший мужчина в форме пожарного. Щенок топтался на месте, вертел головой в разные стороны, всем улыбался, выказывая немыслимое дружелюбие. Он мне сразу понравился — весёлый такой пузан.

Я подошёл ближе. Щенок неистово завилял хвостом и вдруг с визгом бросился ко мне. Он прыгал вокруг меня, плясал от восторга, радовался так, словно встретил ближайшего родственника, словно мы знакомы ещё с того времени, когда он был сосунком.

— Он тебя сразу принял за хозяина, — пожарный торопливо сунул мне в руки верёвку. — Бери, дёшево отдам! Хороший кобель, хоть и беспородный. Охранять будет. Ощенилась собака при нашей пожарной части, все щенки здоровые и жуть какие умные…

Действительно, Челкаш оказался на редкость сообразительным. Уже через два-три дня, чтобы сходить в туалет, он подбегал к входной двери и поскуливал — просился во двор. А когда мы возвращались с прогулки, подолгу вытирал лапы о коврик.

Сейчас, после прогулки в дождливые, слякотные дни, он сразу идёт в ванную и задирает то одну, то другую лапу, чтобы я отмывал их и вытирал, — такой чистюля. Он вообще следит за своим внешним видом: постоянно подходит к зеркалу в коридоре, разглядывает себя и так и сяк; заметит взбитую шерсть — прилизывает, обнаружит травинку — отряхивается. А если я нечаянно смахну на пол пепел от сигареты, сердито забурчит и не успокоится, пока я не замету пепел и не извинюсь перед ним.

Спустя месяц Челкаш уже выполнял все команды и вообще понимал около сотни слов.

Ко всему прочему, у него обнаружился отличный слух — по шагам в коридоре он безошибочно определял, кто подходит к двери: если кто-либо из моих приятелей — гавкает отрывисто и то высоко, звонко (значит, приятель весельчак), то низко (значит, приятель из числа мрачноватых), если мой брат — поднимает радостный лай, если какая-нибудь моя приятельница — заливается переливчатым воем и прыгает, как козёл (очень любит женщин, особенно красивых, благоухающих духами). По тому как Челкаш лает, я всегда точно знаю, кто позвонит в дверь.

Сейчас внешне Челкаш довольно крупный представитель беспородного собачьего племени. У него блестящая коричнево-чёрная шерсть, умные глаза и лёгкий, незлобивый характер; во дворе его называют не иначе, как добрым и ласковым. Действительно, он со всеми приветлив, ко всем подходит, кто его ни позовёт, готов к любому идти в гости. За все свои семь лет он ни разу не рыкнул ни на одного человека, не показал зубы ни одной собаке. Он вообще благородный миротворец — чуть где начнут ссориться мальчишки или затеют драку собаки, протискивается меж противников и мотает головой — мол, перестаньте! Как вам не стыдно!

И всякую несправедливость Челкаш воспринимает чрезвычайно остро. Например, однажды дворник Иннокентий стал отгонять кошек от помойки — посчитал, что именно они вытащили из контейнера пакеты с объедками, а накануне мы с Челкашом видели, что пакеты кинули рабочие со стройки. Заметив, что Иннокентий гонит кошек метлой, Челкаш пришёл в страшное волнение, затоптался на месте, бросил в сторону дворника осуждающий взгляд и негодующе буркнул.

Что и говорить, Челкаш — высокоморальный пёс. Его любят и взрослые, и дети, и все животные во дворе. Даже пёс Агат, который слишком много из себя воображает. Он живёт в элитном доме и презирает собак из наших пятиэтажек. Выходя из своего подъезда, Агат надменно и грозно осматривает двор — только и ищет, кому бы «набить морду». Даже кот здоровяк Федя из бойлерной — бандит из бандитов, который бросается на всех своих сородичей и на всех собак; его мясом не корми, только дай подраться. Представляете, что творится, когда встречаются Агат с Федей?! То-то и оно — страшная драка! Но Челкаша эти драчуны уважают — при встрече Агат подмигивает моему другу и виляет хвостом, а Федя, в знак почтения, непременно наклонит огромную, с кастрюлю, башку.

Особенно Челкаша любит маленький трусливый кобелёк Тобик; он по пятам ходит за моим другом и рядом с большим Челкашом чувствует себя уверенней. И Челкаш любит Тобика; их связывает братская любовь.

Обычно взрослые собаки не играют со щенками и вообще избегают общения с ними — не то что являются приверженцами суровых методов воспитания, просто требуют уважительного отношения к своему возрасту. Челкаш — исключение: он с удовольствием играет с молодёжью. Случается, щенки входят в раж и прямо-таки виснут на моём друге: один вцепится в загривок, другой — в заднюю лапу, третий — в хвост, но он всё терпит, только изредка стряхивет нападающих, чтобы перевести дух.

Ну а собаки-подростки, все до одного, любят Челкаша и во всём подражают ему.

По натуре Челкаш эстет — любит всё красивое: из игрушек превыше всего ценит резинового барана с роскошными рогами-завитушками, предпочитает лежать на коврике с орнаментом, а не на простой холщёвой подстилке, и с удовольствием слушает мелодичную музыку, особенно вальсы и арии из оперетт, а во время прогулки подолгу любуется цветами и бабочками. Он немного сентиментальный и тонкий, интеллигентный, несмотря на дворовое происхождение.

Недавно один мотоциклист-лихач на наших глазах сбил трясогузку. Обычно весёлый Челкаш вдруг сник, а потом заплакал. Его горе было очень велико; он долго обнюхивал птаху, теребил лапой — пытался оживить, но потом вздохнул и выразительно посмотрел на меня — мол, похорони бедолагу честь-честью.

Ну и конечно, будучи общительным, Челкаш безмерно любит компании. Когда у меня собираются приятели, он веселится хоть куда! И всегда старается быть в центре внимания — крутится волчком, демонстрирует акробатические прыжки, с разинутой пастью бегает от одного человека к другому, всем протягивает лапу, всех пытается лизнуть в лицо.

Если приятели приходят с жёнами, то Челкаш вертится около женщин; в их обществе корчит из себя светского льва — выпячивает грудь, держит хвост трубой, с важным видом гарцует взад-вперёд, принюхивается к духам, закатывает глаза, причмокивает — он актёр тот ещё! — в умении кого-то изображать ему не откажешь.

Иногда в компании мы фотографируемся, делаем групповой портрет. Взведём камеру на треноге и быстро собираемся в кучу. И Челкаш тут как тут — забежит впереди всех и скалится в объектив. Ужасно любит фотографироваться и, по-моему, не прочь сняться в кино, стать кинозвездой.

На прогулках, при встрече с собачниками, Челкаш прежде всего подбегает и здоровается с хозяином собаки, а уж потом со своим хвостатым сородичем. Челкаш познакомил меня со всеми владельцами собак в округе, многие из них стали моими друзьями.

Глава третья Огнеборец

Только в одном случае мой друг проявляет строгость — когда дело касается огня. У него врождённый исключительный нюх на огонь, поскольку ещё в раннем детстве от одежд пожарных и пожарных машин нанюхался дыма и копоти и насмотрелся плакатов с языками пламени и наслушался разговоров о пожарах по неосторожности и умышленных поджогах. Короче, как только Челкаш заметит где-нибудь открытый огонь или просто учует запах гари, сразу поднимает сердитый лай. Стоит мне закурить, как он подбегает, делает губы дудкой и дует на сигарету. Случалось, втайне от меня даже выкидывал зажигалки в помойное ведро. Когда на кухне я включаю газовые горелки, он недовольно бурчит и, пока я готовлю еду, контролирует все мои действия и всё время принюхивается — вдруг что-нибудь подгорит! Иногда по моему недосмотру действительно что-то подгорает, так он устраивает такой концерт, что соседи сбегаются. Почему-то Челкаш уверен, что я, растяпа, рано или поздно спалю нашу квартиру, а может, даже и весь дом.

Разумеется, и выходя на прогулку, Челкаш первым делом зорко осматривает всё дворовое пространство — не видно ли где дымка.

Как-то дворник Иннокентий запалил кучу опавшей листвы — мой друг тут же сморщил лоб, подбежал и, задрав лапу, пустил на костёр фонтан.

Ну, а уж если Челкаш услышит сирену пожарной машины, я с трудом удерживаю его на поводке — он непременно должен мчать на пожар.

— Челкаш — настоящий пожарник, — говорят ребята во дворе.

— Огнеборец, — кивает дворник Иннокентий. — Приходится жечь листву, когда он, настырный, сидит дома.

В прошлые годы, бывало, ребята, шутки ради, поджигали бумагу у помойки — специально, чтобы Челкаш её «тушил», но потом я пресёк эти штучки, объяснил ребятам, что мой друг сильно волнуется в подобные моменты и у него может случиться нервный срыв. А такое у животных бывает. Ведь животные, как и люди, всё переживают: так же огорчаются и радуются, так же любят и хотят быть любимыми — каждая собака и кошка, каждая птица, каждый мышонок.

Глава четвертая Самая маленькая из всех машин

«Запорожец» брат предоставил нам не поморщившись. Поглаживая свою машинёшку, он сказал:

— «Запорожец» старенький, потрескивает, позвякивает, но бежит как надо. Я зову его Малыш. Береги его, он — моё единственное богатство, не считая, конечно, жены. Машинка хорошая, неприхотливая. Да что я говорю, сам убедишься! Но учти, автолюбители относятся к ней презрительно, называют «горбатой», «мыльницей», на дороге так и норовят обогнать, подрезать, обдать грязью. Не обращай на это внимания, помни правило трёх «Д» — Дай Дорогу Дураку!

Слова брата полностью подтвердились, как только я отъехал от его дома. Какой-то шофёр грузовика, обгоняя «Запорожец», крикнул:

— Эй, малявка! Не мешайся под колёсами! Возьми ближе к тротуару!

Ну, а когда с сухим треском, в облаке выхлопного газа, я въехал в наш двор и припарковался среди «Жигулей» и иномарок, то услышал и более неприятные словечки. Было воскресенье, и автолюбители копались в своих машинах, но, увидев меня, вылезающего из «Запорожца», с невероятной поспешностью забросили работу и обступили мой автотранспорт. Послышались насмешки:

— Груда железок! Консервная банка, а не машина! Ведро с гайками!

— Иметь такую колымагу — только выбрасывать деньги на ветер, — сказал владелец новенькой «восьмёрки».

— Металлолом на колёсах! — авторитетно заявил владелец иномарки. — Ни солидности, ни комфорта!

Даже дворник Иннокентий обозвал «Запорожец» «неказистой керосинкой».

Не скрою, было обидно это слышать, но я стойко перенёс все оскорбления в адрес Малыша и спокойно сказал:

— Зато машинка малогабаритная. На любом пятаке развернёшься, по любой тропе прокатишь. И она самая лёгкая из всех легковушек — если где застрянешь, любой подросток вытолкнет. А ещё она самая дешёвая и экономичная — в два раза меньше пьёт бензина, чем ваши машины. Меня «Запорожец» вполне устраивает.

Автовладельцы хмыкнули, пожали плечами и вернулись к своим машинам, а я пошёл за Челкашом, чтобы продемонстрировать ему наше новое транспортное средство.

Челкашу Малыш понравился; ему, вообще, нравится всё, что связано со мной: все мои вещи, все мои работы (к ним он относится с особым трепетом), все мои привычки, кроме курения, разумеется, всё, что я готовлю, и, конечно, все мои приятели. С сияющей мордой мой друг посидел за рулём (даже немного покрутил его) и на своём «штурманском» сиденье, и на заднем, а выпрыгнув из салона, пометил бампер Малыша и гордо посмотрел на автолюбителей, давая понять, что Малыш лучше всех машин в нашем дворе.

Чтобы Челкаш ещё больше освоился в Малыше, я решил дать пару кругов по двору. Выписывая круги, я вдруг понял ещё одно преимущество «Запорожца» перед другими машинами — его двигатель находился сзади, и газы не попадали в салон — для чувствительного носа Челкаша это было как нельзя кстати.

Закончив катание, мы с Челкашом уже были уверены, что Малыш лучше всех машин не только в нашем дворе, но и во всём мире. С этого момента Малыш стал для нас не просто механическим устройством, а живым существом, которое мы кормили бензином и машинным маслом, протирали и гладили и, конечно, разговаривали с ним.

Естественно, пока мы кружили по двору, Челкаш оценил моё шофёрское мастерство. Он вообще уверен, что я могу всё, и считает меня умнее всех моих приятелей. Но те почему-то придерживаются иного мнения. Например, когда я сообщил им, что собираюсь проехать на «Запорожце» по деревням, они назвали мой план «глупейшим из глупейших».

— Ты что, спятил?! — наперебой говорили они. — Ты что, не знаешь, что наши сельские дороги не дороги, а направления?! Там сплошные ухабы, бездонные лужи, там только на танке ездить. Твой драндулет застрянет на первом же километре. И что ты в деревнях не видел? Навоза хочешь понюхать? Лучше поезжай по «Золотому кольцу», там история России и гостиницы приличные.

Но, понятно, мы с Челкашом не отказались от своего плана.

Глава пятая Мы собираемся в путь-дорогу

Челкаш — находчивый и умелый — можно сказать, мастер на все лапы: он может принести любую вещь или отнести её, куда ему укажешь, умеет открывать двери (в том числе и за ручку на себя), умеет развязывать всякие узлы (даже морские), включать и выключать карманный фонарик. Ко всему прочему, он прекрасно ориентируется на местности, с ним нигде не заблудишься, он всегда найдёт обратную дорогу. По-моему, у него внутри имеется какой-то компас. Но главное — у него лёгкий, весёлый характер, а такой спутник в путешествии, сами понимаете, незаменим.

На следующий день я погрузил в багажник Малыша канистру с бензином, топорик, котелок, чайник и фонарик. Перед сиденьем «штурмана» разместил пакет с алюминиевой посудой, двухлитровую бутылку воды и карту Подмосковья. Под своё сиденье, как и положено, запихнул огнетушитель. А на заднее положил байковое одеяло, две простыни и подушку, чтобы спать по-человечески; туда же пристроил аптечку, фотоаппарат, два пакета продуктов, кое-что из своей одежды и пирог, который нам испекла на дорогу соседка. Эта сорокалетняя дамочка ищет себе мужа, а этажом выше живу я — пятидесятилетний холостяк, и, ясное дело, она время от времени задаривает меня пирогами, а Челкаша — котлетами.

Как вы догадываетесь, соседка хочет составить с нами своё счастье. Но мы не хотим составлять своё счастье с ней. И Челкаш, и я всегда горячо благодарим соседку за её кулинарные изделия, с аппетитом уминаем пироги и котлеты, но относимся к соседке только как к доброй женщине, не больше. Мы оба дорожим своей свободой, мы счастливы вдвоём. Яснее ясного, если в нашей квартире поселится женщина, она взбаламутит всю нашу жизнь, всё переделает по-своему, всё перевернёт вверх дном — знаем мы этих женщин!

Но я отвлёкся. Значит так, пока я укладывал вещи в машину, Челкаш облизывался в предвкушении нашей поездки и с большим вниманием следил, чтобы я ничего не забыл, — прежде всего банки с тушёнкой. Он остался доволен тем, как я распределил груз, только под конец ему показалось, что на заднем сиденье я всё же немного небрежно раскидал вещи — впрыгнув в машину, он разложил их поаккуратней и покрасивей: аптечку вытащил на видное место — к заднему стеклу, где, кстати, облюбовал себе уголок маленький паук. Про этого пассажира ещё скажу.

Вы, конечно, поняли — Челкаш это проделал, чтобы было ясно, что мы не какие-то легкомысленные автотуристы, а серьёзные путешественники.

К сожалению, этого не поняли автолюбители нашего двора. Как и накануне, они обступили Малыша и начали едко посмеиваться, а узнав, что мы отправляемся в путешествие, попросту стали на меня наседать:

— Красивая идея, но невыполнимая, на такой малолитражке далеко не уедешь!

— Она развалится через десяток километров!

— У вас будут сплошные поломки!..

Челкаш, видя, что я хмурюсь, пытался сгладить ситуацию — крутился перед автолюбителями, старался их задобрить, хотел сказать, что мы неунывающие, находчивые и справимся с поломками, но автолюбителей уже охватили неуправляемые фантазии:

— Оглохните от тарахтенья!

— Растрясёт — кишки вылезут наружу!

Особенно старался дворник Иннокентий. Он прямо-таки давил на меня:

— Ты, Леонид, вроде, приличный мужик. Удобный в общении (он всех делит на «удобных в общении» и «неудобных»), и вдруг эта несерьёзная затея… Да и в твоём возрасте ездить на такой «керосинке» непрестижно.

В конце концов я не выдержал:

— Слушай, Иннокентий, ну что ты в самом деле? «Престижно — не престижно!» Чхать я хотел на престижность. Главное, чтобы машина была простая и удобная.

В общем, мы покидали наш двор не в лучшем настроении. Даже сейчас, вспомнив поучения автолюбителей, я немного расстроился и, простите, забыл сказать главное. Чтобы лишний раз не нервировать Челкаша — не разводить костры для приготовления пищи, — я взял в поездку маленький туристический примус (бензин-то не надо с собой таскать). Примус — очень удобная штука — работает в любую погоду, даже в ливень, не стреляет в лицо искрами и жужжит как-то уютно, по-домашнему.

Глава шестая, в которой наше путешествие началось. Авария. Встреча с лесным великаном

Нам с Челкашом не нравятся чётко спланированные путешествия, когда заранее знаешь, где остановишься, что тебя будет окружать, кого встретишь. Мы любим неизведанные места, неожиданные встречи. Именно поэтому я решил просто проехать Московскую область по окружности, начиная с Ленинградского шоссе; особо не спешить, останавливаться в интересных местах, ночевать где придётся; думал, недели нам хватит. Челкаш, разумеется, поддержал мои намётки.

Мы выехали со двора во второй половине дня. Перед отъездом автолюбители всё же пожелали нам «Счастливого пути», а дворник Иннокентий, засмеявшись, выдал напутствие:

— Не гони сто, а живи сто!

До шоссе мы добирались около часа — машин была тьма-тьмущая, и плелись они впритык, как цепочка муравьёв. В пригороде стало посвободнее. Описывать пригород не стану — вы наверняка там бывали. Напомню лишь, что дома там цвета горелого печенья и одинаковые, будто кто-то делал куличи. То тут, то там на обочине валялся мусор; иногда прямо рядом с мусорным контейнером — такое впечатление, что кому-то было лень сделать несколько лишних шагов. Чистоплотный Челкаш бурно возмущался: «Какая дикость! Таких нахалов штрафовать надо!»

Когда въехали в область, дома стали разнообразней, с палисадниками и садами, в которых дозревали яблоки, груши, сливы, а перед домами старушки продавали «дары огородов». Чуть не забыл — была середина июля, и погода стояла жаркая, не удушливо жаркая, но всё-таки пекло основательно; Челкаш постоянно высовывал голову наружу, чтобы обдувал встречный ветерок.

Асфальтовое покрытие было отличным, и Малыш катил без натуги. Нас обгоняли не только легковушки, но и грузовики — на их задних бортах красовались надписи вроде таких: «Я люблю ГАИ». Или предупреждение: «Не прижимайся ко мне, я не люблю целоваться!».

Но попадались и оскорбительные: «Чайник! Не мешай работать!». На одной иномарке шофёр-остряк написал: «Осторожно! В багажнике тёща!». А на другой, запылённой, было выведено: «Это не грязь, а загар».

Я слушал музыку и размышлял: «Машина — лучший способ передвижения; чувствуешь каждую выемку на дороге, каждый порыв ветра; заметишь красивое место — какое-нибудь озеро с ивами — поезд пронесётся, а ты свернул, посидел у воды, в тени деревьев, поразмышлял о том о сём». Единственно, чего хотелось бы на наших дорогах — чтобы их украшали рекламные щиты, примерно такие: «Ещё пять километров, и около шоссе появится река. Там песчаный пляж, вы сможете искупаться, позагорать». Или: «Потерпите! Через два километра будет кафе, где вас ждут приветливые официантки и вкусный обед!». Согласитесь, такая реклама скрашивала бы поездку, поднимала настроение.

Челкаш рассматривал дачные посёлки, которые появлялись чуть в стороне от шоссе, изредка прищёлкивал языком, оборачивался и подмигивал мне — явно выбирал дачу, которую купим, когда разбогатеем.

Ближе к вечеру мы оказались на границе области и свернули на узкую дорогу в западном направлении. И здесь внезапно прямо перед носом нашей машины появился какой-то бесшабашный пёс — он выскочил из-за кустов и побежал через дорогу.

Я нажал на педаль тормоза, крутанул руль к обочине и… мы полетели в кювет. Раздался грохот, Малыш три раза перевернулся, но снова встал на колеса, уткнувшись носом в кустарник.

— Ты жив? — обратился я к Челкашу. Он каким-то странным образом оказался на заднем сиденье вверх лапами.

— Живее не бывает, — откликнулся мой друг, стряхивая с себя постельные принадлежности. Он, как всегда, улыбался, в его глазах не было и тени страха.

Хотите верьте, хотите нет, но всё у нас обошлось не только без переломов и вывихов, но даже и без ушибов. Мы вылезли из машины, и Челкаш стал облаивать виновника аварии — тот стоял на противоположной стороне дороги и, разинув пасть, пялился на нас — похоже, подумал, что мы каскадёры и кувыркались, чтобы его повеселить.

— Дуралей! — бросил я ему в сердцах. — Надо смотреть по сторонам, когда выходишь на дорогу! Чуть не отправил нас на тот свет!

Пёс виновато поджал хвост и затрусил к ближайшему дому.

«Судя по всему «Запорожец» не уважают не только люди, но и животные», — подумал я, осматривая нашу машину.

Малыш легко отделался: только треснула одна из фар и чуть помялась крыша. А ведь могло быть и хуже, верно?

— Крепкий орешек наш Малыш, — сказал я Челкашу, запуская движок.

— Ага! — кивнул Челкаш. — И мы крепкие.

В общем, мы выехали на дорогу и, как ни в чём не бывало, продолжили путь. Кстати, дорога по-прежнему была ровной, без трещин и рытвин, Малыша совершенно не трясло и не сносило к обочине — можно было бросить руль и подремать, но, понятно, я этого не делал, да и Челкаш не позволил бы: он крайне осторожный. К тому же он ещё в детстве дал клятву преданности мне и нёс ответственность за мою жизнь — ведь каждая собака, у которой есть хозяин, считает себя прежде всего телохранителем.

Уже темнело, когда, миновав несколько деревень, мы очутились в редколесье.

— Отличное место для ночёвки, — проговорил я.

Челкаш понял меня с полуслова и указал лапой на светлевшую впереди просеку, где стелился туман, — верный признак хорошей погоды на следующий день.

Мы тихо ехали в узком коридоре меж тонких деревьев. Неожиданно Челкаш прищурился, подался вперёд и фыркнул — посреди просеки росло что-то красивое, похожее на персиковое дерево. «Около него и расположимся», — подумал я. Но по мере приближения дерево стало утолщаться, пока не превратилось в огромный баобаб. Я затормозил. И тут произошло невероятное — дерево вдруг закачалось и двинулось на нас! У меня по спине пробежали мурашки, а Челкаш вздрогнул, высунул голову из салона и забурчал, пытаясь остановить истукана. Но где там! Баобаб и не думал отступать. Я включил заднюю передачу, Малыш попятился. А дерево всё наседает, уже наклонило толстенные ветви, готовясь разбить лобовое стекло Малыша — оно явно нацелилось нас сокрушить, стереть в порошок. И что оно на нас ополчилось? Приглядевшись, я вдруг заметил, что ветви дерева без листьев, а под ними… два больших глаза!

— Да это же лось! — вырвалось у меня.

В двух шагах от Малыша действительно стоял могучий лось — должно быть он весил полтонны, не меньше, — и трудно представить, что от нас осталось бы, вздумай этот исполин растоптать Малыша. Но лось только обнюхал машину и скрылся за деревьями.

Похоже, в тот день встреча с лесным великаном была последним гвоздём программы, которую нам уготовила судьба; во всяком случае, больше неприятности на наши головы не сваливались. Мы спокойно поужинали, устроили в Малыше постель и легли спать.

Кстати, в городе мы обычно укладываемся спина к спине, но если слегка повздорим, что случается крайне редко (раз в год Челкаш за что-либо обижается на меня или я на него), то спим «валетом», ну а в минуты наивысшего дружелюбия — в обнимку. В ту ночь мы спали спина к спине.

Глава седьмая, в которой у Челкаша открылся талант художника

Я проснулся от дождя — он громко барабанил по крыше Малыша; но, приподнявшись, я обнаружил, что никакого дождя нет — наоборот, сквозь деревья в лицо светило яркое восходящее солнце, а по кузову Малыша… разгуливают птицы! Их было огромное множество, всех пород и расцветок — видимо, они слетелись со всего леса — ясное дело, не каждый день увидишь в лесу такое механическое чудо. Заметив меня, птицы стали через стёкла с любопытством рассматривать мою заспанную физиономию, но, как только зевая и растирая глаза, встал Челкаш, тут же вспорхнули — не иначе, приняли моего друга за свирепого хищника.

Мы вылезли из машины. Я ополоснул лицо из бутылки с водой и стал на примусе готовить рисовую кашу.

Челкаш всегда начинает утро с гимнастики; не изменил себе и на этот раз: потянулся, сделал несколько приседаний, побегал для разминки взад-вперёд по просеке, затем вновь залез в машину, сложил постель и вообще навёл в салоне порядок — я же говорил, что он аккуратист, каких поискать.

После завтрака я сфотографировал место нашей ночёвки (сами понимаете, Челкаш не упустил возможности сняться на фоне редколесья); мы выехали на дорогу и помчали навстречу всходящему солнцу. Как все путешественники, мы хотели заглянуть за горизонт, увидеть что-то новое, неизвестное.

Ближе к полудню стало слишком жарко. Только когда мы подъехали к Верхнерузскому водохранилищу, потянуло прохладой.

Перед нами открылась потрясающая картина: сверкающая на солнце гладь воды, на противоположном берегу не просто деревья, а зелёные терема, и под ними, точно детские кубики, светлые домишки. К этому времени Малыш уже тянул не так резво, как утром, — в общем, просил передышки. Для несведущих в технике поясню. Дело в том, что у «Запорожца» нет водяной рубашки — то есть он охлаждается только воздухом и в жаркие дни немного перегревается. Зато в холодную погоду работает лучше всех машин, поверьте мне, лучше всяких иномарок.

Ну так вот, подъехали мы к водохранилищу и вытаращили глаза на открывшийся пейзаж.

— Красотища! — вымолвил Челкаш. (Я же говорил, его тонкая натура не может не отметить прекрасное.)

— В самом деле, потрясающий вид, — согласился я. — Не хватает только музыки.

Точно по волшебству музыка тут же появилась — от домов, стоящих за берёзами на нашем берегу, донёсся петушиный хор. Я взял фотоаппарат, мы вылезли из Малыша и направились в сторону деревни.

Мы шли по тропе среди высоких берёз; то и дело останавливались — я делал снимки, Челкаш обнюхивал цветы, рассматривал жуков на кочках — он без меры любопытный, во всё суёт свой нос. Сейчас-то он знает, что не всё ползущее и летающее безопасно, а в молодости не раз попадал впросак. Помню, как-то стал ловить осу — подумал, обычная муха. Ну оса и ужалила его. Нос Челкаша распух и превратился в малиновый кабачок. Дня три мой друг страдал от боли и я делал ему примочки.

Так вот, мы шли по тропе и внезапно увидели художника — парня, голого по пояс, в панаме. Он сидел на пригорке перед этюдником и писал водохранилище. Мы подошли поближе, но не очень близко, чтобы не спугнуть вдохновение художника. Парень заметил нас и махнул рукой:

— Подходите, не стесняйтесь, мне зрители не мешают, — и, когда мы подошли, спросил: — Как, ничего?

На мой взгляд, этюд был замечательным, и я искренне сказал:

— Красиво.

— Во всяком случае, реалистичный этюд, согласны? — парень отложил кисть. — Ведь красота — это то, что естественно. А есть красивость — это всё показное, нарочитое… По большому счёту, там, где нет реализма, правды, там обязательно есть уродство. Ну то есть я хочу сказать — искусство, в котором нет любви к природе, к человеку, — разрушительно… Настоящий художник никогда не хитрит, не ловчит, у него вообще нет таких черт, как хитрость, притворство, согласны?

Я кивнул, но тут же вспомнил сразу нескольких приятелей, первоклассных художников и хитрецов — будь здоров! Я уже открыл рот, чтобы возразить парню, но… вокруг была слишком прекрасная природа и затевать спор расхотелось. Странное дело — почему-то среди красоты хочется говорить только о хорошем, и кажется, что, вообще, в жизни хорошего гораздо больше, чем плохого, вы заметили?

Парень встал, представился Володей, достал из брюк сигареты, предложил мне закурить. Покуривая, мы спустились к воде, и парень продолжил:

— Сейчас полно всяких формалистов. Смотришь на их картины и ничего не понимаешь — какие-то квадратики, загогулины. Но некоторые внушают нам: «Это гениально!». Чепуха! Лев Николаевич Толстой говорил: «Великие произведения искусства потому и великие, что понятны всем».

Я с готовностью согласился и с парнем, и с Львом Николаевичем.

— Хотя, — парень вдруг засмеялся, — формалисты со своей красивостью нужны — после них особенно ценишь реалистов, согласны?

Я подтвердил, что всё жизненное, правдивое мне гораздо интересней самой захватывающей выдумки.

— Потому вот и катаюсь по Подмосковью со своим другом, — заключил я и, обернувшись, показал на Челкаша, а он… он сидел перед этюдником и, высунув язык от усердия, что-то старательно выводил лапой на работе художника.

Мы подбежали к нему и ахнули — на почти законченном этюде темнели отпечатки лап. Челкаш так увлёкся, что я с трудом оттащил его от этюдника.

— Ты что делаешь?! Кто тебя просил?! Всю работу испортил! — я и смеялся и отчитывал «новоиспечённого художника».

Парень тоже смеялся:

— Решил подрисовать что-то. Ничего, сейчас исправим. Не ругайте его, не такая уж провинность с его стороны.

А Челкаш и не чувствовал себя провинившимся, он чувствовал себя обиженным — он не любит, когда над ним смеются (как и многие люди, кстати).

В общем, в тот день Челкаш открылся в новом качестве, и по возвращении в Москву, чтобы поощрить его склонность к творчеству, я купил ему гуашь. С того дня он рисовал каждый день; я открывал банки с краской, стелил на полу лист бумаги, и он начинал рисовать: поочерёдно окунал лапу в банки и выводил на бумаге разноцветные линии; когда они пересекались, получалось нечто таинственное. Закончив очередную «картину», Челкаш на трёх лапах скакал в ванную, и я тщательно отмывал его лапу-«кисть». А его «картину» вешал на стену.

Скоро Челкаш натворил столько «картин», что квартира превратилась в галерею. Приятелям я подробно объяснял тайный смысл творений Челкаша.

— Ладно врать-то! — возмущались приятели. — Если занялся абстрактной живописью, так и скажи! Нечего всё валить на собаку.

Челкаш возмущался — выходил на середину комнаты и гавкал, подтверждая, что именно он, а не кто иной, автор «картин». В конце концов приятели ему поверили — все, кроме писателя-историка Михаила Никитича Ишкова.

— Не верю, хоть лопни! — кричал писатель.

Пришлось Челкашу при нём продемонстрировать своё мастерство. Он выдал одну из лучших своих «картин» — что-то очень похожее на водохранилище, где «подправил» этюд художника. Писатель-историк был ошеломлён и сразу купил эту «картину» за довольно приличную сумму — на десять котлет Челкашу. Ну да ладно, хватит об этом, вернусь на водохранилище.

Глава восьмая В деревне

Извинившись за «живопись» Челкаша, я спросил у художника Володи, есть ли в деревне магазин — хотел купить в дорогу конфет (у нас с Челкашом общее пристрастие к сладкому).

— Магазин есть, но не знаю, когда он работает. Я только вчера приехал. Живу в Волоколамске, а здесь у меня мать.

Мы с Челкашом пошли в деревню и у первого дома встретили девчонку — она подзывала к себе котёнка, сидевшего на заборе.

— Привет! Как жизнь? — обратился я к ней.

— Хорошо, — девчонка погладила Челкаша, который с бурной радостью подбежал к ней.

— Твой котёнок?

— Нет. Я хочу его спрятать от Полкана, он выбежал со двора. Он кошконенавистник. А котёнок Муркин. Она в продмаге живёт, — девчонка махнула в конец деревни.

Так мы узнали местонахождение магазина и по пути к нему встретили, по всей видимости, «кошконенавистника» — пса непонятной масти, обладателя тёмной гривы. Он изображал хозяина деревни — гордо задрав голову, величественной походкой обходил дворы и кого-то высматривал. Увидев Челкаша, нахмурился, но тут же вильнул хвостом — я же говорил, что Челкаш прямо излучал дружелюбие.

Купить что-либо мы не смогли — на двери магазина висела записка: «Перерыв с 12 до 16 часов». Мы направились к Малышу, но в середине деревни нас окликнул мужчина в ковбойке:

— Можно вас на минутку?

Когда я подошёл, мужчина попросил:

— Помогите, пожалуйста, поставить бревно, — он показал на свежеошкуренный кругляк, лежащий у недостроенного сруба; брёвна были пахучие, с прожилками смолы, будто сливочные, как пирожные «Наполеон».

— Собираете второй дом? — поинтересовался я.

— Нет, берите выше. Баньку! Вы небось горожанин. У вас ванна, душ, но это так — поплескаться, а русская банька — для здоровья. Я большой любитель баньки. Да вот помощник в отъезде. Сын с женой в город поехали, а мы с дочуркой при хозяйстве, — мужчина показал на палисадник, где босоногая девчонка раскачивала качели с куклой.

На раз, два, три мы с мужчиной подняли кругляк и поставили на сруб.

— Ну вот, венец замкнули, спасибочко! — вздохнул мужчина. — Потом обошью сруб изнутри доской из осины, и банька будет у-у! Поддам парку, от досок запах у-у!.. Несведущие говорят: «Осина не горит без керосина». А я вам скажу: осина — самое полезное дерево… Ею чистят и самовар, и печку. Пару полешек положил — и нагар счищает.

Мужчина ещё раз поблагодарил меня и пожал лапу Челкашу, который пялился на сруб, причмокивал и пускал слюну от восторга.

— Вот закончу баньку, приезжайте. Попаритесь, потом на себя ведро холодной воды ба-бах! — сразу годков десять скинете.

— Если окажемся в этих местах, обязательно к вам заглянем, — сказал я, и мы с Челкашом затопали по дороге. Сделали несколько шагов и услышали:

— Дядя! — к нам бежала дочь любителя банного дела; подбежала и протянула мне яблоко, а Челкашу баранку.

Я горячо поблагодарил девчушку за угощение; Челкаш собрался лизнуть ей руку, но, пока грыз баранку, девчушка убежала.

Я уже говорил, что Челкаш со всеми излишне ласков, всем навязывает свою дружбу — и не только людям, но и животным. Такой у него характер и стиль общения.

Как известно, открытому ко всем человеку достаётся немало неприятностей. То же самое и собаке. Выходя из деревни, Челкаш увидел гусей, заулыбался и в расчёте на отзывчивость птиц направился к ним виляющей походкой; и поплатился за своё дружелюбие: гусак принял враждебную позу, грозно загоготал и ущипнул Челкаша за хвост — возможно, решил, что мой друг хочет увести одну из его гусынь.

Потом Челкаш заметил поросёнка — тот лежал в луже и похрюкивал от удовольствия. В знак особого расположения Челкаш лизнул толстяка в ухо, но тот не оценил душевный порыв моего друга — вскочил и со всех ног помчался к дому.

И всё же Челкаш подружился с одним представителем деревенской живности — с индюком. Даже подвёл его ко мне и попросил прокатить своего нового друга на Малыше.

— Пожалуйста! — я открыл дверь машины, но индюк попятился — испугался.

В общем, мы покидали деревню в благодушном настроении, не считая синяка на моей ноге — в какой-то момент меня сзади боднул козёл. Не знаю, что на него нашло, чем я ему не понравился? Возможно, принял меня за иностранного шпиона, ведь я время от времени кое-что фотографировал. А может, как блюститель нравственности, посчитал, что у меня чересчур легкомысленные брюки (я был в шортах), а на спине моей майки была и вовсе оскорбительная для него надпись: «Не будь козлом!». Понятно, майку с такой надписью я никогда бы не купил — её подарил мне писатель-историк Ишков перед нашей поездкой, сказав:

— Майка — предупреждение нахальным водителям, её надпись читается через стекло. Учти, не будешь её носить — обидишь меня смертельно!

Глава девятая Дарья и Фёдор Фомич

Запустив двигатель Малыша, мы поехали вдоль водохранилища по петляющей утрамбованной дороге; километров через пять на обочине увидели голосующую молодую женщину с двумя пустыми вёдрами. Я притормозил.

— Подбросите до деревни? — послышался усталый голос.

Челкаш тут же перебрался на заднее сиденье, уступая женщине «место штурмана», а я проговорил:

— О чём речь? Рады вас подбросить. Мы всё равно катаемся просто так. Набираемся впечатлений, фотографируем красоты.

— А я ходила на шоссе, продавала садовую ягоду да что-то притомилась, — глубоко вздохнув, сказала женщина, когда я запихнул её вёдра в багажник, и мы тронулись. — Сегодня мало проезжающих, но я всё продала. Оберег помог, — она достала из кармана маленький мешочек. — Здесь особые травы. У меня дома есть ещё такой сбор, я вам вынесу. Обычно женщину с пустыми вёдрами никто не подвозит. Плохая примета. А вы решились помочь.

— Я не верю в приметы, — храбро заявил я.

— Но в оберег все верят. Он приносит удачу.

— Очень вам благодарен, но я и в талисманы не верю, — дальше я развил свою теорию о том, что есть внушаемые люди, которым дай гвоздь и скажи — он приносит счастье, и они поверят. А есть невнушаемые, вроде меня, которые надеются только на свои силы.

Я давал женщине понять, что являюсь сильным, мужественным, несгибаемым и не нуждаюсь ни в каких магических штучках-дрючках. Неожиданно моё красноречие прервал Челкаш, он многозначительно кашлянул — «Возьми! Не помешает!» Мой доверчивый друг оказался внушаемым.

До деревни наша пассажирка немного рассказала о себе: зовут Дарья, живёт с отцом-фронтовиком, сын учится в институте в Твери, муж погиб три года назад на стройке.

— …Он был работящий, непьющий, весёлый, — вздохнула Дарья. — Подруги завидовали мне… Теперь говорят: «Ты хотя бы недолго была счастливой, а некоторые не бывают и за всю жизнь». И то правда, я была счастливой.

— И ещё будете. Вы молодая, красивая.

— Нет, уже не молодая. А красивой бываю по субботам, когда принаряжаюсь и хожу в клуб смотреть фильмы.

Мы въехали в небольшую деревню (судя по количеству домов, все её жители уместились бы в одном автобусе) и остановились около дома Дарьи. Перед домом плотный старик, прихрамывая, ходил вокруг инвалидной мотоколяски, что-то подкручивал, подтягивал.

— Отец, — пояснила Дарья. — Подождите меня, я сейчас, — взяв вёдра, которые я достал из багажника, она исчезла в доме.

Челкаш подбежал к старику, растянул пасть в улыбке, завертел хвостом.

— Что, парень, решил помочь мне? — хрипловато обратился старик к Челкашу, а меня поприветствовал: — Моё почтение москвичу. Вижу по номеру «Запорожца» из столицы нашей родины. Ты как нельзя кстати, подсоби-ка малость.

Я подошёл, представился.

— Фёдор Фомич, — назвался старик. — Не могу пожать твою добрую руку — видишь, весь в солидоле. Спасибо, что Дашу мою подбросил. Подержи-ка вот здесь пассатижами да расскажи, как сам-то?

Я всё больше входил в роль подсобного рабочего; даже подумал: «Если дело так пойдёт и дальше, к концу поездки стану мастером на все руки». Помогая старику, я рассказал о цели нашей поездки. Фёдор Фомич выслушал и сказал, понизив голос:

— Такой, как у тебя, «Запорожец» мне ведь тоже должны были дать. С ручным управлением, как инвалиду. У меня после ранения пальцы на ступне ампутировали. Но в медкомиссии сказали: «Ступня на сантиметр больше, чем положено для получения «Запорожца». Дали вот коляску. Знал бы, сам сантиметр оттяпал, — Фёдор Фомич засмеялся. — Но, честно говоря, мне и этой коляски хватает. Только она, каналья, бензина много жрёт. Как Ванька влаголюбивый.

— Кто это? — спросил я.

— А вон он в горшке, — Фёдор Фомич кивнул на террасу, где виднелся невзрачный цветок. — По кастрюле воды в день пьёт.

Челкаш, который до этого внимательно слушал старика, взглянул на «Ваньку» и прищёлкнул языком — «Лихо!».

Лицо Фёдора Фомича было в морщинах и складках, но глаза искрились, а на губах играла улыбка — от него нельзя было оторвать взгляд. Сами знаете, есть такие люди — через пять минут общения попадаешь под их влияние. Фёдор Фомич был именно таким.

Вернулась Дарья и протянула мне такой же мешочек с травами, какой носила с собой. Я принюхался.

— Спасибо! Пахнут сладко. Буду его беречь.

— Вот что. Мы с папой сейчас будем обедать, и я вас без обеда не отпущу. Пойдёмте!

Я начал было отказываться, но Челкаш потянул меня за рукав: «Пойдём, чего там! Я уже проголодался!».

— Без обеда никак нельзя, — сказал Фёдор Фомич. — Сейчас сложу инструмент и за стол, но вначале к рукомойнику.

Дарья накрыла стол на террасе и поставила перед отцом и мной по тарелке свекольника, а Челкашу вынесла на крыльцо миску пшённой каши с мясом, которую он быстро умял и с восхищением стал рассматривать «Ваньку».

За обедом Фёдор Фомич продолжил разговор о «Запорожце», который ему не дали.

— …Но никуда писать не буду, не стану ничего просить. У меня, понимаешь ли, есть своя стариковская гордость, — говорил он с прежней улыбкой, давая понять, что старость надо встречать с достоинством.

На второе Дарья подала пшённую кашу с тыквой и кисель из смородины. В общем, я еле встал из-за стола и долго благодарил Дарью за обед, а потом сходил за фотоаппаратом и сделал снимок гостеприимных хозяев на фоне их дома.

Челкаш к этому времени уже нёс вахту в тени Малыша, но, увидев, что я фотографирую хозяев, тут же подбежал и встал между ними, и кивнул мне, чтобы я снял ещё раз. Пообещав выслать фотокарточки (и позднее, разумеется, выслал), я распрощался с Фёдором Фомичом и Дарьей, завёл Малыша, и мы покинули деревню. Челкаш, высунувшись из окна, ещё долго махал лапой в сторону дома наших новых знакомых.

Глава десятая Две молнии

Несмотря на позднее время, было ещё светло, дул тёплый ветерок, но дул как-то обманчиво — то с одной стороны, то с другой. Этот тёплый ветерок надул холодные тучи: вначале серые, затем бурые, и в конце концов над дорогой появились чёрные, тяжёлые, набухшие от воды. Дождь не заставил себя ждать и хлынул сразу, без всякой подготовки, без предупреждающих капель. Я включил «дворники» и сказал Челкашу:

— А вообще-то, куда нам спешить? Можно подумать, за нами гонятся разбойники. Давай подыскивай место для стоянки. Отдохнём после бурного дня, послушаем музыку, не возражаешь?

Челкаш замотал головой и стал пристально смотреть по сторонам; но местность тянулась безрадостная; за пятьдесят километров мы так и не увидели более-менее уютного места; назад проносились рабочие посёлки, какие-то фермы, мосты; потом дорога потянулась через болотистую равнину. Внезапно Челкаш насторожился, а в следующую секунду и я увидел, что параллельно нам над болотами в тумане плывёт огненный шар, величиной с футбольный мяч.

— Шаровая молния! — пробормотал я и прибавил газу. — Ещё, чего доброго, врежется в нас!

Сами понимаете, соседство такой страшной штуковины вселяет не очень-то приятные ощущения.

Но молния и не собиралась отставать, наоборот, приблизилась к нам на критическое расстояние, Малыш её притягивал, словно магнит. Сквозь сетку дождя уже чётко виднелись крутящиеся искры на поверхности шара. Я резко затормозил в надежде, что шар пронесётся вперед, но где там! Он, злодей, закружил вокруг нас да ещё, к нашему ужасу, с каждым разом сужал виток. Светящаяся бомба явно вознамерилась нас взорвать, спалить дотла.

Не скрою, меня охватил нешуточный страх; Челкаша тоже забила дрожь — шаровую молнию мы видели впервые. И всё же мне удалось от неё избавиться. Я выбрал момент, когда она оказалась сзади нас, и резко дал газу, и… мы вырвались из смертельного круга. Молния в растерянности так и осталась висеть над дорогой. Челкаш лизнул мне руку, давая понять, что я совершил нечто героическое. Впрочем, он считает, что я вообще всё могу.

Наконец дорога углубилась в лес. К этому времени дождь уже разыгрался вовсю, а тут ещё на асфальте появились заплаты и вмятины — дорога напоминала лоскутное одеяло; потом «одеяло» кончилось, и дальше мы покатили по глинистой колее в рытвинах и буграх — по настоящему танкодрому; Малыш то и дело подпрыгивал и дёргался, словно ему давали пинка. «И когда у нас повсюду сделают отличные дороги? — подумал я. — Ведь дороги — это лицо страны!»

Мы въехали в сосновый бор и сразу почувствовали густой запах смолы и хвои. Остановились на ровной низине; Челкаш заикнулся про ужин, но вдруг тёмное небо разорвала молния — уже обычная, зигзагообразная — и тут же ударил гром, да так, что Малыша подбросило, а верхушка стоящей невдалеке тонкой сосны заполыхала, точно бочка с керосином. Челкаш открыл дверь машины, выскочил наружу и заорал не своим голосом. Он то подбегал к сосне, то возвращался и просто требовал от меня сделать что-нибудь.

Я знал, что дождь вскоре потушит пламя, но, чтобы успокоить друга, взял топорик и стал подрубать сосну. Вскоре она рухнула; при падении пламя сбилось, в воздух поднялся сноп искр — через минуту всё погасло. Но Челкаш ещё долго нервничал, пыхтел и фыркал, даже дождь не мог его успокоить.

Понятно, пока я возился с сосной, а Челкаш носился и надрывал глотку, мы промокли до костей. Я-то сразу переоделся в машине, а Челкаша пришлось вытирать полотенцем и специально для него включать печку. Ну а потом мы уминали бутерброды, слушали музыку и радовались своему передвижному жилищу, его удобствам, и особенно непромокаемой крыше.

Грозу пронесло, но дождь продолжался. Он лил всю ночь. Нас это не очень огорчило — как известно, именно в дождь особенно крепко спится — монотонный шум убаюкивает лучше любой колыбельной.

Глава одиннадцатая Катастрофа на мосту

Проснулись мы посреди озера — за ночь низина превратилась в огромный водоём — наверняка издали Малыш, у которого в воде скрывались колёса, выглядел перевёрнутой лодкой, а ещё вернее — надувным матрацем. Спросонья, ничего не разглядев за запотевшими стёклами, я открыл дверь, шагнул и очутился по колено в воде.

Дождь кончился, в лесу стоял утренний прохладный полумрак; вокруг Малыша плавали лягушки, некоторые пытались запрыгнуть на нашу машину.

Вслед за мной Челкаш тоже хотел было вылезти, но раздумал и гавкнул — «Надо завести Малыша и выбираться на возвышение!»

Я последовал совету друга и вставил ключ в замок зажигания. Но Малыш закапризничал. Точнее, несколько раз чихнул, кашлянул, поплевал из выхлопной трубы и смолк. Стало ясно — он готов работать, но в его механизмы попала вода и ему надо время, чтобы обсохнуть; он прямо говорил: «Господа путешественники, я всё же машина, а не катер».

Челкаш прыгнул в воду, подплыл к Малышу со стороны двигателя и, встав на задние лапы, передними упёрся в кузов машины. И выразительно посмотрел на меня. Я понял его и пристроился рядом; шлёпая по воде, кряхтя и сопя, мы покатили Малыша к «берегу», то есть к насыпи дороги. Когда выкатили и отдышались, стали готовить завтрак.

Над лесом поднялось солнце — точнее, некий бледный диск — утро было облачное, пасмурное, хмурое. И собственно, настроение у нас было неважнецкое; даже неисправимый оптимист Челкаш улыбался как-то натянуто.

Если вы думаете, что после того как мы перекусили, у нас поднялось настроение и всё вокруг окрасилось в радужные тона, то ошибаетесь. К тому же грунтовую дорогу, по которой нам предстояло ехать, сильно размыло, и я уже представлял трудности в пути.

Движения на той районной дороге почти не было, но всё же два грузовика проехали.

— Они-то проедут по любой хляби, любым колдобинам, а каково будет нам, — сказал я Челкашу, запуская движок Малыша.

Челкаш только хмыкнул — дескать, чего тут говорить — и мы проедем!

Он-то считает меня искусным водителем, можно сказать — асом, лучшим из лучших. Каким-то странным образом он и мне это внушил, но в тот день моя самоуверенность была наказана.

Мы действительно проехали по размытой дороге; правда, два раза приходилось выталкивать Малыша из глубоких луж и, когда застряли в скользкой яме, подкладывать под колёса ветки. А остановились мы перед бревенчатым мостом через речку Песочную. Несмотря на красивое название, река выглядела устрашающе — никакого песка на её берегах не было, от затяжного дождя вода поднялась и затопила всё, что можно было затопить.

Мост представлял собой обычный дощатый настил, который под напором течения просто-напросто ходил ходуном. Наблюдательный Челкаш это заметил сразу и буркнул, предупреждая меня об опасности — мол, здесь и твоё высокое мастерство не поможет. Он, благоразумный, никогда зря не рискует, но я решил проскочить, подумал: «Грузовики-то проехали». И невдомёк мне было, что грузовики могли прокатить и в объезд или знали местный брод. А если и проехали, то намного раньше, когда вода ещё не была такой высокой, а течение таким мощным. Короче, я бросил Челкашу:

— Не преувеличивай опасность! — и направил Малыша на мост.

Мы уже миновали середину моста, как вдруг раздался треск, и настил вместе с Малышом рухнул в бурлящий поток.

Некоторое время мы, точно на плоту, неслись вниз по течению реки, но потом доски под нами стали проседать и одна за другой расходиться, а Малыш всё больше погружался в воду.

Сами знаете, есть трусливые люди, которые в подобные мгновения просто опускают руки и закрывают глаза. Я не из их числа, страх не сковал мои мышцы, но, если говорить начистоту, всё же я немного растерялся — не знал, что делать.

Но Челкаш в этот драматический момент проявил себя блестяще: положил мне лапу на плечо и внятно произнёс: «Без паники! Сейчас нас прибьёт к берегу или мы сядем на мель!»

Но похоже, река решила с нами разделаться — Малыш стал быстро заполняться водой и вскоре пошёл ко дну. Мы с Челкашом одновременно вытянули шеи и дышали в воздушной подушке у потолка Малыша. Я успел заметить, что за стеклами вода потемнела и к нам сплываются рыбы. Потом почувствовал удар о дно, и сразу поднялось мутное облако песка.

— Давай вылезать, набери побольше воздуху! — сказал я Челкашу, открывая дверь.

Мы выскочили из воды, словно надувные шары, и дунули к берегу.

На берегу, среди высокой травы, отряхнувшись, Челкаш стал озираться в поисках жилья — надо было кого-то звать на помощь, вытаскивать Малыша. Трава была очень высокой, и Челкашу приходилось подпрыгивать, чтобы разглядеть округу. К нашему огорчению, вокруг не было не только строений, но и вообще никаких признаков человеческой деятельности.

Я снял куртку, чтобы выжать из неё воду, и обнаружил в карманах сигареты, зажигалку и дорожную карту. Понятно, от сигарет осталась труха, зажигалка не работала, но карта имела вполне сносный вид, только немного измялась, будто из неё делали бумажного голубя. Развернув её, я увидел, что до ближайших деревень три-четыре километра от моста (уже бывшего). С одной стороны находилась Глуховка и Бородавкино, с другой — Волосково. Я усмехнулся — названия деревень как нельзя лучше подчёркивали ситуацию: места были глухие, на прибрежных кустах висели бородавки, и только что мы были на волосок от гибели.

Глава двенадцатая Тракторист Паша и спасение Малыша

Для Челкаша четыре километра — расстояние для лёгкой пробежки. А мне, как вы догадываетесь, пришлось попотеть, тем более что утренняя хмарь так и не развеялась и дышалось тяжеловато. Больше часа мы шлёпали по размытой дороге среди бугров, поросших дикими травами. Потом показались дома и огороды с пугалами; в каждом огороде виднелось по два-три довольно нарядных пугала; они трещали трещотками, гремели консервными банками.

— Видал, как приветствуют нас? — обратился я к своему другу. — Здесь появление незнакомого человека и новой собаки — событие.

Челкаш кивнул и вдруг, завиляв хвостом, побежал к огороду, где было целых четыре пугала. «Его дружелюбие не знает границ, решил познакомиться поближе с «Матрёнами» и «Ванями», — подумал я, но, приглядевшись, заметил, что два пугала вовсе не пугала, а старик со старухой, которые застыли с мотыгами в руках и смотрят на нас во все глаза. Переступая через кочаны капусты, я направился к ним вслед за Челкашом.

Поздоровавшись, я рассказал старикам о нашем бедственном положении и спросил, есть ли в деревне тракторист, чтобы вытащить нашего утонувшего Малыша.

— Тракторист есть. Паша. Вон его изба, — старуха показала на дом, рядом с которым стояло особенно огромное пугало в красной рубахе с чугуном вместо головы — оно звенело бутылками.

— Паша в нашей Глуховке — главный человек, — пояснил старик. — Он в бездорожье куда хочешь довезёт. Он парень что надо. Не только вашего Малыша, он кого хочешь вытащит из реки, хоть самого чёрта. Но не знаю, в каком он сейчас самочувствии. Он, голубчик, вчера праздновал.

К Паше я достучался с трудом. Вначале в проёме двери показалось его скуластое небритое лицо, затем большой, с бочонок, живот, и наконец он вышел на порог весь — босиком, в трусах и майке; взгляд у него был мутный, а лицо зелёного цвета — чувствовалось, Паша «праздновал» обстоятельно. Я объяснил ему суть дела.

Тяжеловес Паша (так я про себя его назвал) зевнул, погладил живот и протянул:

— Ясненько. Поедем покопаемся. Щас оденусь и заведу агрегат.

Паша надел только ботинки. Привязал к «руке» пугала ещё одну бутылку и направился к сараю. Раздались выхлопы, тарахтение, лязг и грохот — к воротам подкатил гусеничный трактор. Челкаш на всякий случай выбежал на улицу. Паша открыл ворота и бросил нам с Челкашом:

— Садитесь!

Но Челкаш наотрез отказался забираться в кабину страшной машины и побежал в сторону реки, давая понять, что, как штурман, будет указывать нам дорогу.

По пути, чтобы наладить с Пашей контакт, я спросил, почему в их деревне так много пугал?

— А-а, по привычке, — погладил живот Паша. — Птицы их не боятся, всё одно — клюют ягоду. Нажрутся, сядут на пугало и чистят клювы… Только моего Васю и опасаются.

— Какого Васю?

— Ну моё пугало. Я его от коршуна поставил, тот цыплят таскает. Вася заметит коршуна, начинает изо всей мочи греметь бутылками.

Я посмотрел на Пашу — в своём ли он уме?

— Не веришь? — усмехнулся Паша. — Спроси у кого хочешь из наших глуховских.

Я вздохнул, подумав: «Вот к чему приводят «празднества», но, как выяснилось позднее, ошибся.

— Так говоришь, мост смыло? — помолчав, спросил Паша.

Я подтвердил, что от моста остались одни сваи.

— Вот так каждый год, — ухмыльнулся Паша. — Районные власти всё обещают навести мост из железа… А потом пригонят рабочих, те сколотят настилы и привет!.. А гробанулся бы кто-нибудь из начальства, сразу зашевелились бы. Не только железный, отгрохали бы стальной.

Когда мы подъехали к полуснесённому мосту, там уже стоял Челкаш и показывал, где затонул наш Малыш. Паша не понял моего друга, а может, усомнился в его умственных способностях и, заглушив двигатель трактора, спросил:

— Где лежит ваша коробочка?

С гордостью за Челкаша я ответил:

— Мой друг указывает место точно. Он никогда не ошибается.

— Ясненько, — вновь погладил живот Паша. — Прям как мой Вася… Щас размотаю трос, ты нырни к машинке и зацепи её за форкоп (ушко под бампером), тебе лучше знать, где он там. И мой агрегат машинку сразу выволочит. Ему это раз плюнуть. Автобус тащит, а то такую мелюзгу!

За время, пока мы ходили в деревню и ехали обратно, погода так и не разгулялась. Вода в реке немного спала, но оставалась мутной, так что мне пришлось раз пять нырять, прежде чем я нащупал ушко и зацепил за него трос — словом, вылез из воды жутко измотанным и долго прыгал на одной ноге, вытряхивая воду из ушей.

Ну а потом Паша залез в кабину трактора, запустил двигатель, и его «агрегат» попятился от реки. Трос натянулся, и вскоре из воды показалась жёлтая крыша Малыша, а затем и он весь, в тине и ракушках, — изо всех его щелей стекали водяные струи. Честное слово, вокруг сразу посветлело, точно взошло солнце. Челкаш обрадовался, подбежал и поцеловал нашего железного друга.

Открыв двери Малыша, я первым делом вытащил из «бардачка» документы. К сожалению, они намокли, хотя и были завязаны в полиэтиленовый пакет (в паспорте и правах так и остались по две печати на каждом листке).

Что меня удивило — наш спутник паучок, несмотря на долгое пребывание Малыша под водой, оказался целым и невредимым — то ли отсиделся у потолка, где оставалась сухая полоска, то ли на время стал водолазом, но факт остаётся фактом — он спокойно ползал по стеклу!

— Аккумулятор, ясненько, разрядился, — сказал Паша. — Снимай его, повезём ко мне заряжать.

Пока я возился с аккумулятором, Паша окунулся в реке — как я понял, чтобы окончательно прийти в себя после «празднества». Челкаш за это время вытащил из машины все наши вещи и разложил их на траве в надежде, что солнце всё-таки появится и вещи просохнут; а потом вдруг подбежал и шлёпнул меня лапой по ноге — в зубах он держал мешочек Дарьи.

— Тебе же сказали, его надо держать при себе! — укоризненно прогундосил мой друг.

— Да-да, Челкашка, — кивнул я, запихивая оберег в карман рубашки. — Теперь с ним не буду расставаться. Но ты сиди здесь, я скоро вернусь.

Мы с Пашей поехали в деревню; после купания спаситель Малыша выглядел бодрым, посвежевшим.

— Хороший пёс твой Алкаш, — сказал тракторист.

— Челкаш, — поправил я.

— Ну Челкаш, всё одно… У меня тоже один живёт. Джек. Сегодня куда-то запропастился. Небось мышкует в поле… А был ещё Трезор. Матёрый, настоящий мужик. Слов на ветер не бросал, лаял редко и только по делу. И то правда, чего зря глотку драть… Так и жил с двумя собаками. Жил хорошо, но потом у меня появилась одна женщина из соседней деревни Бородавкино. Женщина — огонь. Даже хохотала громче всех. Ну она и говорит как-то: «Если б у тебя была одна собака, я взяла бы тебя к себе». А я ей говорю: «Ты чего вообще? А если б у тебя было двое пацанов и я сказал бы: «Был бы у тебя один пацан, взял бы тебя к себе, а так извини». Ну всё у нас и сошло на нет. А теперь, когда я остался с Джеком, она зовёт к себе. Наверно, переберусь, пора обзаводиться семьёй.

— А куда же делся Трезор? — спросил я.

— Погиб пять лет назад… Всё бегал через лес в Бородавкино. Там у него любовь была с одной Жучкой. Ну и однажды зимой пропал. А весной я нашел его ошейник, череп да кости… Волки сожрали. Так вот получилось, да.

— Здесь и волки есть?

— Были. Потом-то всех перестреляли.

Мы подъехали к дому Паши; он загнал трактор в сарай и там же, в сарае, поставил аккумулятор на зарядку, а меня пригласил отведать его ягодной наливки.

Мы расположились на лавке под яблоней, и Паша вновь завёл разговор об «огненной» женщине, к которой собирается переехать: какая она красивая и варит борщ, как бог, но в то же время уж больно шумная, суматошная. Было ясно, Паша почти готов к серьёзному испытанию, хотя и колеблется — делать последний шаг или повременить?

Паша разговорился не на шутку, но в какой-то момент объявился его Джек, обнюхал меня и уселся напротив хозяина — приготовился слушать. Тут уж, понятно, Паша переключился на своего четвероногого друга — о нём говорил только похвальные слова.

Когда аккумулятор зарядился, Паша спросил:

— Дотащишь или отвезти на агрегате? Штучка ведь увесистая. Да и припекает.

В самом деле, как-то незаметно появилось солнце и уже палило вовсю.

— Дотащу. Сколько я тебе должен?

— Ничего не должен. Мы все должны выручать друг друга, ведь так? — Паша немного помялся, погладил живот. — Ну, если не жалко… на пузырёк… не откажусь.

Паша проводил меня до ворот и, прощаясь, дал ценные географические сведения:

— Там дальше, через тридцать километров, Можайское водохранилище. На нём остановись. Там места классные.

Мы уже пожали друг другу руки, как вдруг его «Вася» зашатался и отчаянно зазвенел бутылками. Мы одновременно вскинули головы — над домом кружил коршун.

Глава тринадцатая Угонщики

Челкаш заметил меня ещё издали и подбежал, чтобы сообщить, что все наши вещи уже просохли и мы можем отправляться в путь.

За деревней дорога по-прежнему ровностью не отличалась — мы тащились по глинистым колдобинам, и Малыш кидало из стороны в сторону; потом катили по более-менее качественному гравийному покрытию — оно как-то незаметно перешло в «бетонку»; полоса дороги то взбиралась на склон, то по откосу спускалась в долину. Малыш с моей помощью чётко распределял силы, работал безупречно и хлопот нам не доставлял. Через час мы уже были на Можайском водохранилище.

Тракторист Паша не преувеличивал — места на водохранилище оказались живописными, но слишком обжитыми — только заканчивалась деревня, начинался посёлок и повсюду турбазы, палатки; мы не без труда нашли у воды свободный клочок земли — лужайку среди сосен и кустов бузины.

Само собой, искупались и легли на траву обсохнуть. И тут Челкаш что-то учуял, вскочил и скрылся за кустами. Я ринулся за ним и на соседней поляне увидел белобрысых подростков, играющих в карты; выкрикивая ругательства, они бросали в Челкаша шишки, а мой друг, нахмурившись и ворча, задрав лапу, «тушил» небольшой костёр.

Я извинился перед ребятами за «пожарного», объяснил его пристрастие и был уверен, что конфликт уладил, но просчитался.

Вернувшись на свою лужайку, разгорячённый Челкаш ещё раз полез в воду, чтобы немного успокоиться. Я тоже последовал за ним и сделал второй заплыв, а возвращаясь к берегу, заметил, как от Малыша отбегает один из белобрысых. Мне это показалось странным.

Когда я осмотрел нашего железного друга, одно из его колёс оказалось спущенным — на покрышке отчётливо виднелся порез. Челкаш, принюхавшись, сразу понял, чьих рук это дело, и грозно кашлянул. Мы одновременно бросились к картёжникам, чтобы надрать им уши, но они исчезли. Челкаш зарычал от негодования и уже кинулся по следам догонять негодяев, но я его остановил.

Вы, наверно, уже решили, что Челкаш бесхарактерный слюнтяй, этакий простодушный добрячок. Как бы не так! Я же говорил — у него чувство справедливости на первом месте, и он строг и непреклонен со всякими любителями огня; но здесь он впервые столкнулся с негодяйством и, естественно, вышел из себя. Я его прекрасно понимаю. Надеюсь, и вы понимаете.

В общем, пришлось менять спущенное колесо на запасное. Пока я его менял, в голове крутилось только одно — «Мелкая месть! Вот подлецы!». Кто бы мог подумать, что спустя час мелкая месть перейдёт в серьёзное злодеяние.

Выехав на дорогу, мы закрыли Малыша и пошли обедать в придорожную столовую (столовые, кафе и павильоны там красовались на каждом шагу — ясное дело, разгар сезона, полно отдыхающих). Я заказал себе обед из трёх блюд, а Челкашу три вторых — котлеты с гречкой; после купания почему-то всегда зверский аппетит. С разрешения официантки, Челкаш ел под столом.

Закончив трапезу, мы вышли из столовой и вздрогнули — Малыша на месте не было! В замешательстве мы стали бегать взад-вперёд, выспрашивать у прохожих — может, они видели жёлтый «Запорожец»? Но никто не видел. Одна из женщин, продающих цветы у столовой, сказала:

— По-моему, какой-то мужчина уехал на жёлтой машине.

Но тут же нам издали махнул таксист, который стоял на перекрёстке у машины с шашечками. Когда мы подбежали, он спросил:

— Вы ищете жёлтый «Запорожец»? На нём уехали пацаны минут пятнадцать назад в сторону Лыково. Я ещё подумал — не угоняют ли? Уж очень долго возились, не могли завести. Да и по возрасту вряд ли имеют права.

— Отвезёте нас туда? — задыхаясь проговорил я. — За двойную плату?

— Не могу, — развёл руками таксист. — Я здесь по вызову, жду клиента. Ловите попутку.

Мы с Челкашом встали на дороге на Лыково, но машин в ту сторону, как назло, не было. Уже вечерело, дома и деревья покрывала предзакатная мгла, и меня всё сильнее охватывало беспокойство, временами даже трясло, а Челкаш растерянно оглядывался по сторонам и глубоко вздыхал, не в силах понять, куда подевался наш железный друг. Без Малыша мы не просто испытывали жгучее одиночество, для нас попросту изменился весь мир, ведь за прошедшие дни Малыш стал для нас совсем родным.

Наконец в сторону Лыково повернул грузовик. Я поднял руку, шофёр притормозил, и, узнав в чём дело, кивнул на сиденье. Мы с Челкашом забрались в кабину.

— Успокойся, никуда пацаны не денутся, — сказал шофёр, видя, что я разволновался сверх всякой меры. — Машина ведь не лопата, её просто так не спрячешь. Через день-два этих сопляков поймают.

Эти слова не добавили мне энтузиазма.

— Хм, поймают! А если не поймают?

— Поймают. Они, ясно, скажут «взяли покататься», и их отпустят. По возрасту их не могут судить.

— А надо бы, — выдавил я. — Вскрыл чужую машину — даже не поехал, просто влез — всё! Под суд! Нечего церемониться с негодяями! (В тот момент меня прямо душила злость — думаю, друзья, вам понятно моё состояние.)

Челкаш пытливо вслушивался в наш разговор, смотрел то на шофёра, то на меня — он уже понимал, о чём идёт речь, и был готов ловить угонщиков.

Около Лыково шофёр сворачивал в сторону. Остановившись, он наотрез отказался брать у меня деньги и пожелал нам побыстрей разыскать «Запорожец».

— …И потом сообщите о пацанах в районную милицию, — в заключение посоветовал он. — Если они уже на заметке, им не поздоровится, могут отправить и в колонию.

В деревне уже зажигались фонари. У крайнего двора я наказал Челкашу стоять около калитки, сам подошёл к дому и постучал в окно.

На крыльцо вышла женщина средних лет. Я сказал ей, что нашу машину подростки угнали от водохранилища и будто бы ребята поехали в Лыково.

— Наши лыковские ребята не балуют, — твёрдо заявила женщина. — Это валуевские. Те балуют. В Валуево ищите свою машину.

— Где это?

— Семь километров отсюда. Валуевские то велосипед, то мотоцикл угонят.

— Куда ж милиция смотрит?

— Хм, милиция! Здесь один милиционер на пять деревень, ему за всем не уследить.

— Семь километров, — пробормотал я. — Это мы только к ночи туда доберёмся. У кого-нибудь можно одолжить велосипед?

— Да вон возьми, в сенях стоит. Сыну всё равно сегодня не понадобится. Он сегодня в райцентре у своей симпатии.

Со словами благодарности я выкатил велосипед за калитку и вскочил на сиденье; Челкаш тоже рванул с места.

За деревней дорога уходила в поля, в тёмную дремучую даль. Я вёл велосипед по еле различимой тропе, среди пыльного бурьяна, Челкаш бежал рядом по дороге; мы спешили, не жалея сил. Велосипед был допотопной конструкции — скрипел, трещал, гудел и выл (только что не лаял и не мяукал); с него постоянно слетала цепь, и приходилось её ставить на место; два раза дорога и тропа уходили в ржавые трясины, в которые мы влетали с ходу и потом долго, помогая друг другу, выбирались. До Валуево добрались, когда на небе уже было полно звёзд.

Деревня спала, лишь один-единственный фонарь тускло освещал пустынную улицу. Еле переводя дыхание после тяжёлой гонки, мы обошли все дома, но ни во дворах, ни в палисадниках Малыша не увидели.

Челкаш почему-то был уверен, что Малыш всё же находится в деревне и продолжил шастать вдоль домов, а я присел у фонарного столба, закурил и стал прикидывать, что делать дальше: будить всех подряд жителей и спрашивать, не проезжала ли по деревне жёлтая машина? Или сразу катить дальше в следующую деревню? Размышляя об этом, я заметил, что Челкаш свернул в какой-то дальний проулок. «Ещё не хватало, чтоб мы потерялись!» — мелькнуло в голове, и, вскочив, я стал негромко звать друга, но его и след простыл.

Оставив велосипед у столба, я пошёл в конец деревни, то и дело подзывая Челкаша и посвистывая, и вдруг услышал сзади топот. Обернулся — мой друг мчался ко мне во всю прыть. Подбежал, схватил меня за рукав и привёл на зады деревни, и там ринулся в заросли. Я поспешил за ним.

В полной темноте, под треск кузнечиков и шуршание полевых мышат, я несколько минут продирался среди цепких ветвей, пока передо мной не возник старый, покосившийся сарай. Около его ворот стоял Челкаш — он нетерпеливо топтался и радостно повизгивал. На воротах висел огромный, с утюг, замок. Я заглянул в щель между створами ворот — внутри тёмного сарая светлел жёлтый кузов Малыша.

Глава четырнадцатая, в которой мы освобождаем Малыша из плена

— Молодец, Челкашка, — я погладил своего друга, потом потрогал замок. — Как же нам его взломать?

Я обошёл вокруг сарая, но нашёл только два хилых железных уголка, которые сразу сломались, как только я попытался снять замок вместе с петлями.

В этот момент неизвестно откуда у сарая появился деревенский пёс и стал облаивать Челкаша. Вскоре к нему присоединились ещё несколько собак. Свора всё ближе подбиралась к нам, и, суда по грозному виду псов, они собирались расправиться с моим другом — на них совершенно не действовала дружелюбная внешность Челкаша (скорее всего, в темноте они его просто не разглядели). Для них он был обычным чужаком, которого следовало прогнать во что бы то ни стало. Я выступил вперёд и твёрдо приказал:

— Всё, ребята, поорали и хватит! Отправляйтесь по домам! — с этими словами машинально, сам не знаю почему, достал зажигалку и, чиркнув, выпустил длинное пламя.

Челкаш сразу же дунул на огонь и погасил его. Это его действие оказалось ключевым в нашем выступлении — собаки тут же смолкли и замерли в немом удивлении. А потом поджали хвосты и удалились — очевидно, приняли Челкаша за волшебника, который при желании может и их сдуть.

Я снова стал искать какой-нибудь железный прут, но вдруг заметил: Челкаш нашёл лазейку в сарай, узкую щель меж досок, и умудрился пролезть к Малышу.

— Челкашка! Открой багажник и притащи мне пассатижи, — сказал я, прильнув к щели.

Челкаш перестарался — притащил всю сумку с инструментом. Теперь я мог и сбить замок молотком и спилить его ножовкой, но выбрал самый простой и надёжный способ — пассатижами без особых усилий вытащил гвозди из петель, и замок шмякнулся мне под ноги.

Распахнув ворота, я увидел, что Челкаш, высунув язык от счастья, уже сидит на своём «штурманском» месте и ждёт, когда я заведу Малыша, — он не знал, что мне ещё надо вставить болтающиеся провода в замок зажигания (при угоне пацаны их просто вырвали и соединили), но в темноте это было не так-то просто, а фонарик, после нашего пребывания под водой, естественно, не работал. Пришлось левой рукой светить зажигалкой, правой — возиться с проводами (на этот раз Челкаш не дул на пламя — такой умный пёс).

Прежде чем заводить Малыша, я выкатил его из сарая, затем авторучкой на картоне от пачки с крупой написал:

«Немедленно явитесь в отделение милиции и признайтесь в угоне «Запорожца»! Придёте добровольно — наложу штраф. Не придёте — вас ждёт тюрьма! Лейтенант Челкаш».

Картон я положил посреди сарая, после чего закрыл ворота и вновь прибил петли с замком.

Мне предстояло ещё сбегать за велосипедом, отвинтить у него колеса — иначе он не влезал в салон — и в разобранном виде укладывать велосипед на заднее сиденье. Только после всех этих действий я запустил движок нашего железного друга, включил фары и мы через кусты, подпрыгивая на кочках, погнали по задворкам деревни к дороге. Малыш, радуясь освобождению из плена, нёсся так, будто его двигатель стал реактивным.

В Лыково мы очутились меньше, чем за полчаса. Я разбудил хозяйку велосипеда, от всей души поблагодарил её за «железного коня» и подтвердил её слова, что валуевские ребята балуют, только их «баловство» я назвал более точно — преступлением.

Вернувшись, я плюхнулся на своё шофёрское место — именно плюхнулся, потому что жутко устал, ведь нам в тот день досталось, — и сказал Челкашу:

— Ну а теперь гоним подальше от этих злополучных мест!

Потом обратился к нашему железному другу:

— Давай, Малыш, поднатужься! Разорви ночную тьму!

Глава пятнадцатая Довольно страшная. Особо впечатлительным читателям лучше не читать

Мы гнали по ночным дорогам мимо тёмных деревень и освещённых посёлков с редкими гуляющими парочками, катили через просторные поля и проскакивали насквозь лесные массивы. Отмахав около двухсот километров, мы остановились у моста через речку Протву. По обоим берегам реки стоял лес. Под напором ветра деревья раскачивались и шумели. А под мостом росла дурман-трава, над которой висели какие-то розовые облачка. Ни с того ни с сего, в голове мелькнуло: «Здесь можно уснуть и не проснуться». В самом деле, местность была мрачноватой, но нас с Челкашом уже клонило ко сну («штурмана» в машине так укачало, что он два раза клюнул носом в панель приборов), так что выбирать не приходилось.

Мы съехали с дороги к реке и, заглушив движок, я достал из багажника примус, чтобы приготовить уже не ужин, а скорее завтрак, поскольку небо уже светлело.

Взяв котелок, я собрался зачерпнуть воды, нагнулся и отпрянул — среди травы на дне реки лежал… утопленник! Я весь покрылся холодным потом. Но что странно, Челкаш, который с сонным видом крутился около меня, почему-то не замечал утопленника, хотя обычно на всё реагирует гораздо раньше меня.

Я уже бросил котелок и протянул руки, чтобы вытащить мертвеца, как вдруг заметил, что утопленник — не что иное, как белёсое бревно-топляк. Так обманулся от переутомления.

Но в чём я не обманулся, так это в муравьях, больших рыжих муравьях. Пока готовилась каша с тушёнкой и мы с Челкашом сидели у примуса, на нас набросились полчища муравьёв (и чего они проснулись в такую рань?). К сожалению, мы поздно заметили, что облеплены насекомыми с головы до ног. Мне пришлось снимать одежду и отряхивать её, а Челкашу ничего не оставалось, как лезть в воду.

Проглотив кашу, устроили в Малыше постель и легли. И вовремя — порывы ветра усилились и уже хлестали по автомобилю так, что нас раскачивало, словно лодку на стремнине. Спустя некоторое время ветер перешёл в ураган. Я испугался — как бы нас не сдуло в воду, не хватало ещё раз оказаться на дне реки! На всякий случай я завёл Малыша и отогнал его подальше от воды, но не успел снова забраться под одеяло, как заметил — со стороны дороги, словно чёрная стена, приближается смерч.

Через минуту небо потемнело и вокруг нас завертелась неистовая карусель из пыли, камней, листвы и сучьев; потом закрутились стоящие рядом деревья, а за ними и наш Малыш. Казалось, мы попали в гигантскую бетономешалку. Какая-то невероятная сила подняла нас над землёй и в мутном облаке понесла куда-то на юг; далеко внизу за серой пеленой мелькнул зигзаг реки, пятна леса, какие-то откосы, уклоны и то ли избы, то ли стога сена, потом всё пропало.

Не знаю, сколько времени мы летели по воздуху, но, когда Малыш стал снижаться, я увидел — под нами какой-то тёмный остров посреди бушующего океана.

Я думал, мы хотя бы приземлимся более-менее плавно на какую-нибудь мягкую ярко-зелёную поляну, но надо же такому случиться! — мы грохнулись на каменистое плато. Удар был такой силы, что Малыш разлетелся вдребезги.

Каким-то странным образом мы с Челкашом не пострадали — как лежали на откидных сиденьях, так и продолжали лежать среди кусков железа, шестерёнок, болтов и гаек — всего того, что осталось от нашего дорогого Малыша; лежали ошеломлённые, подавленные, не в силах осознать, что произошло. Когда же пришли в себя, поднялись и осмотрелись, в нас вселился страх — плато представляло собой нагромождение каменистых глыб в пыльной фиолетовой атмосфере; из трещин меж камней прямо на наших глазах вылезала какая-то чёрная растительность, похожая на рыболовные крючки, пики, секиры; а всё плато обрамляли гигантские холмы.

«Что за остров? Как нам отсюда выбираться?» — крутилось в голове, я пребывал в жуткой растерянности.

Челкаш с тревогой посматривал на меня, и даже, как мне показалось, с некоторым презрением — он-то думал, что я всё могу, и вдруг видит мою полную беспомощность.

Наконец я очухался и предложил Челкашу обойти плато в надежде найти — нет, не гостиницу, конечно, но хотя бы какое-нибудь жилище, встретить людей, которые непременно помогут нам вернуться в нашу страну; на худой конец — найти радиопередатчик, чтобы послать сигнал SOS!

Но не успели мы сделать и двух шагов, как заметили, что холмы, стоящие на краю плато, шевелятся! И даже перемещаются с места на место! И вдруг они двинулись на нас! Через секунду мы с ужасом увидели, что холмы не что иное, как исполинские доисторические чудовища, каждое величиной с десятиэтажный дом, в панцире, с невероятно толстыми ногами и маленькой головой.

Монстры подходили всё ближе, уже различались их красные глаза и зубастые пасти; они рычали и топали так, что тряслась земля, и, подогревая свой кровожадный настрой, пинали камни — огромные, с Малыша, нашего несчастного погибшего Малыша. Было ясно — чудовища вот-вот растерзают нас и сожрут с потрохами.

Нас охватила паника, но куда бежать, если монстры приближались со всех сторон!

В это последнее мгновение нашей жизни, ни с того ни с сего, я вспомнил автолюбителей нашего двора и дворника Иннокентия, их насмешки над нами и подумал: «Пусть теперь они пригорюнятся, пусть узнают, кого они потеряли, каких друзей!»

…Я проснулся весь в поту. В стёкла Малыша вовсю лупило солнце. Челкаш мирно посапывал и во сне вилял хвостом — ему снилось что-то весёлое.

Глава шестнадцатая Замечательная встреча на берегу Оки

Когда мы с Челкашом вылезли из Малыша, солнце уже стояло в зените, а на шоссе взад-вперед катили машины. Чтобы прийти в себя, мы искупались и после лёгкого завтрака отправились в путь.

Погода была прекрасной. Под натиском солнца асфальт блестел, как фольга, по лобовому стеклу бежала слепящая рябь, на боковых стёклах играли радуги, по радио передавали красивую музыку, и, понятно, после вчерашних событий наше настроение с каждой минутой улучшалось.

Буквально через час мы въехали в Серпухов.

Хочу вам напомнить — отправляясь в поездку, я хотел побывать в сельской глубинке, подальше от туристических маршрутов. Поэтому Серпухов решил проскочить не останавливаясь, но пришлось остановиться.

На углу одной из улиц, пока мы стояли у светофора, Челкаш увидел человека, который чудодействовал ножницами — из чёрной бумаги вырезал профиль позирующей ему девушки. Я уже говорил, что Челкаш любит фотографироваться, а здесь такой необычный портретист! Мой штурман прямо готов был выпрыгнуть из машины.

В общем, мы остановились, и, как только девушка получила своё изображение, Челкаш уселся на её место.

Мастер не удивился необычному натурщику и спокойно взял новый лист бумаги. Вокруг моментально собрались любопытные; они подмигивали друг другу и хихикали, чем немало смущали моего друга, тем не менее он держался достойно.

Бросив взгляд на Челкаша, мастер одним движением ножниц вырезал его профиль; затем капнул на своё произведение клеем из тюбика и, приклеив на картонку, протянул моему другу.

Челкаш, сияя от счастья, предельно аккуратно, одними губами, взял картонку и передал мне.

— Как, похоже? — спросил меня мастер.

— Очень даже. Вылитый мой друг.

— Моя профессия — моменталист, — пояснил мастер. — Редчайшая профессия. Зарабатываю немного, но постоянно. Зимой, правда, пальцы мёрзнут, но ничего, терпимо… Я, вообще, богатый. У меня нет квартиры, только комната в коммуналке. И нет машины, как у вас. И нет жены. Но я богат талантом, — мастер подмигнул мне и засмеялся. — Скажи серьёзно, профиль впечатляет?

— Ещё как! — искренне кивнул я и расплатился с «богатеем».

За Серпуховым дорога потянулась по берегу Оки. Берег был открытым, местность просматривалась далеко, с реки тянул приятный ветерок. Мы ехали медленно, изредка останавливались, я делал снимки, Челкаш заводил новые знакомства среди рыбаков и отдыхающих.

С одними отдыхающими, пожилой супружеской парой, он особенно сдружился. Точнее, сдружился с их собачонкой — серой, с белыми и жёлтыми пятнами. Вначале он только умилённо взирал на это трёхцветное существо, и было ясно — его переполняют возвышенные чувства. Потом он начал с собачонкой играть в догонялы, всячески выказывая неотразимое дружелюбие. Бегая за своей новой приятельницей, он прямо расцвёл; по-моему, даже посветлела его шерсть.

Когда я подошёл к супругам и мы поприветствовали друг друга, женщина сказала:

— Ваш друг влюбился в нашу Марту.

— Ну что ж, придётся к вам время от времени приезжать, — лучше я ничего не смог придумать.

— Всегда рады гостям, — сказал мужчина.

— Нам нравится ваш друг, — женщина кивнула на Челкаша, который с Мартой уже играл в прятки. — Он такой симпатичный.

— Его зовут Челкаш, — сказал я.

— И ваша жёлтая машинка очень симпатичная, — продолжала женщина.

— А её зовут Малыш, — пояснил я.

— Тогда уж и вы представьтесь, — улыбнулся мужчина.

Я назвал себя, супруги — Владимир Васильевич и Анна Ивановна — были медиками, жили в Серпухове, а здесь имели дачу, куда нас с Челкашом сразу и пригласили. Я не долго сопротивлялся, ведь мы никуда не спешили, свободного времени у нас было в избытке. А о Челкаше и говорить нечего; как только он услышал о приглашении, сразу же гавкнул мне в лицо: «И не раздумывай! Замечательные люди! А Марта — просто прелесть, никогда таких собак не видел!»

Дача супругов находилась в двух шагах от берега — обычный летний щитовой дом на крохотном участке; в палисаднике среди цветов стояли складной стол и стулья; на столе лежали принадлежности игры в лото — было ясно, супруги — любители спокойных, «интеллигентных» игр.

Пока Анна Ивановна убирала со стола лото и ставила чайные чашки, Владимир Васильевич вынес медный самовар.

— Вот какие вещи делали старые мастера. Настоящее произведение искусства, — Владимир Васильевич поставил самовар на садовую дорожку, погладил его и со значением посмотрел на меня. — Хорошие вещи создают от любви, а плохие — от злости, не так ли?

Я полностью согласился с обладателем старинного самовара и добавил, что наш Малыш тоже создавали от любви к технике, что он, хоть и маленький, но крепкий, выносливый, удобный.

Владимир Васильевич стал разжигать самовар. Челкаш, естественно, тут же бросился его «тушить», при этом торжествующе поглядывал на Марту, демонстрируя ей свои фирменные способности. Но Марта, молодец, сразу увела «пожарника» за дом, предложив какую-то новую игру.

— Вот проказник! — засмеялся Владимир Васильевич.

В очередной раз мне пришлось объяснять, что мой друг в отношении огня никогда не теряет бдительность, что огонь для него — враг номер один.

За чаепитием Анна Ивановна обратила моё внимание на двух кошек, сидящих в открытом окне.

— Посмотрите на наших любимцев. Тот рыжий — Гаврюша, а чёрный — Феликс. Они от одной матери, а такие разные, просто удивительно. Гаврюша ласковый, немного застенчивый, но умеет давать лапу. А Феликс угрюмый.

— Он философ, — вставил Владимир Васильевич. — Крайне ленивый и первостепенный соня.

— Да, — кивнула его супруга. — Но они друг без друга никуда не ходят.

— В мае здесь кошачья свадьба, — засмеялся Владимир Васильевич. — Это весёлое зрелище. Один кот умывается, прихорашивается, другой гипнотизирует кошек взглядом, третий изображает романтического, загадочного героя. Вся их гвардия собирается на берегу Оки. И Гаврюша с Феликсом туда приходят, но Феликс делает вид, что всё происходящее там его не касается, он смотрит на воробьёв.

— Прошлой осенью у нас случилась неприятность, — продолжила Анна Ивановна. — Мы собирались съезжать с дачи, а Феликса нигде нет. Весь посёлок обыскали. Так и уехали с одним Гаврюшей. Через неделю снова поехали Феликса искать. Уже наступили холода, выпал снег. Смотрим — цепочка следов и он под террасой. Худой, трясётся от холода. Привезли его в Серпухов, они с Гаврюшей встретились, обрадовались, вылизывали друг друга.

Врачи-дачники были готовы рассказывать о своих любимцах до бесконечности (те безучастно дремали на подоконнике), но прибежали Челкаш с Мартой, и я поднялся.

— Спасибо за чай и рассказ о Гаврюше и Феликсе.

Мы договорились ещё встретиться, обменялись адресами, и, позвав Челкаша, я направился к Малышу.

Но Челкаш и не думал никуда уезжать, он настроился остаться здесь навсегда. Пришлось его уговаривать; и не только мне, но и хозяевам дачи. С полчаса его уламывали, а он, насупившись, обиженно смотрел на нас и мотал головой. Он согласился ехать только после того, как Марта что-то шепнула ему на ухо. Вот такая у него случилась любовь с первого взгляда.

Глава семнадцатая Красивый посёлок и отвратительное зрелище

Следующую остановку мы сделали у дома бакенщика — уж очень экзотическим выглядело его жилище, этакая избушка на курьих ножках — железных трубах (как позднее я узнал, чтобы её не затопляло в половодье). В избушку надо было взбираться по лестнице из семи ступеней.

Ещё более экзотичным был сам бакенщик — мужчина моего возраста, низкорослый, полноватый, похожий на приплюснутую тыкву; на его широком лице выделялись светлые, почти прозрачные глаза и большой нос-набалдашник.

— Шапошников, работник обстановочного поста, — представился он, пожимая мне руку. (У него была не кисть, а лапа — огромная, с перчатку хоккейного вратаря.)

Мы присели на настиле перед его домом, и я начал рассказывать, как в детстве завидовал романтической профессии бакенщика.

— Романтики мало. В основном тяжёлый труд, — бакенщик пожаловался на рыбаков-браконьеров и на мальчишек, которые угоняют лодки. — Берут покататься, а потом бросают за много километров от посёлков…

Я рассказал, как подростки угнали нашего Малыша и как мы его разыскивали. Челкаш, который до этого спокойно сидел рядом и разглядывал гулявших по песку чаек, при этих моих словах встрепенулся, гавкнул и выпятил грудь, давая понять, что основную роль в этой истории сыграл именно он — вот бахвалец!

— Эти балбесы-угонщики ещё ладно, они ничего с машиной не сделали бы, — поморщился бакенщик. — А вот в Коломне орудуют серьёзные мужики. Банда Егора Татуированного. Это — зловещие фигуры. Угоняют машины и раздевают, а запчасти продают. Бывает, и перекрашивают машины, перебивают номера и продают в соседних областях.

Челкаш возмущённо рыкнул, и я перевёл его слова — «Почему же их не поймают?».

— Татуированный и его дружки шуруют быстро и чётко, улик не оставляют. Надо же их застать на месте преступления, а попробуй застань!

— Татуированный — это фамилия? — спросил я.

— Да нет. Прозвище. Он весь в наколках.

Докурив сигарету, бакенщик извинился и, сославшись на дела, начал заправлять фонари для бакенов. Я попрощался, кивнул Челкашу, и мы направились к Малышу.

Некоторое время дорога петляла в лесу, потом тянулась через поля и перелески, а часа через два снова подошла к Оке, и мы подъехали к посёлку Озёры.

На окраине посёлка стояла чёрная «Волга»; рядом несколько молодых крепких коротко стриженных мужчин азартно что-то кричали, размахивали руками и топали, а перед ними на земле происходила возня каких-то белых существ.

Мы с Челкашом вышли из Малыша и стали свидетелями отвратительного зрелища — петушиного боя. Два петуха, раскинув крылья и распушив оперение, чтобы казаться крупнее и запугать противника, то и дело подпрыгивали и яростно клевали и били шпорами друг друга. Обе птицы были изранены, но мужики и не думали прекращать схватку — знай себе гогочут и криками подзадоривают бойцов.

Я уже говорил, Челкаш не переносит драк, а здесь такое кровавое побоище! Он залаял, требуя прекратить бой, но на него зашикали, а крепкий мужчина с квадратным лицом скривился и топнул:

— Проваливай! Пошёл вон!

Петушиный бой продолжался до тех пор, пока один из петухов не упал на бок; но и после этого победитель продолжал его клевать.

— Мужики, прекратите! — сказал я. — Неужели вам не жалко этих красивых птиц?! Неужели вам нечем заняться, чем-то серьёзным, полезным?

— Мы же ставки на них делаем, не понимаешь, что ли? Петушиные бои — наши традиции, — буркнул один из коротко стриженных.

— Традиции! Но в традициях и детей приносили в жертву! Надо покончить с дикими традициями.

— Отец, не цепляйся к нам! — мужчина с квадратным лицом бросил в мою сторону презрительный взгляд. — Не лечи нас! Вали отсюда, пока твою тачку не скинули в воду! Два раза я не повторяю!

Атмосфера становилась взрывоопасной, но, понятно, мы не могли противостоять этой ораве — силы были слишком неравные. Тем не менее Челкаш отважно подбежал к петухам и рявкнул. Птицы тут же, прихрамывая, побежали в разные стороны. После этого мы спешно сели в наш «Запорожец» и въехали в посёлок.

Посёлок Озёры не зря имеет красивое название. Представьте себе берег Оки с белым сыпучим песком, аккуратные дома и палисадники со множеством цветов. В одном из палисадников мы увидели старушку и остановились, чтобы спросить, есть ли в посёлке бензоколонка (Малыш уже выпил почти весь бензин, оставался только запас в канистре).

— Бензоколонки, сынок, в Коломне, — ответила старушка, когда мы подошли к калитке. — И больницы у нас нет. Одна медсанчасть. Чуть болезнь прихватит, приходится ехать в Коломну, а это почти час на автобусе.

— Надо же, такой красивый посёлок и нет больницы, — посочувствовал я пожилой женщине.

— Посёлок у нас приглядный. Сюда многие приезжают отдыхать. И люди у нас хорошие, но вот больницы нет.

— Люди не очень хорошие. Жестокие, — заявил я и рассказал про петушиный бой.

— Это небось Татуированный с дружками. Они не местные. Они из Коломны. А сюда приезжают купаться. На берегу делают шашлыки, пьют водку, безобразничают… И петухов с собой привозят, и собак стравливают забавы ради… Накидают бутылок, окурков, бумаг всяких, ничего не уберут, — старушка вдруг зашмыгала носом. — В прошлом году у меня Катьку украли.

— Какую Катьку?

— Козу. Мою кормилицу… Она вон там паслась, — старушка показала на пригорок. — Я привязывала её на верёвке к колышку. А Татуированный с дружками… обрезали верёвку, затащили Катьку в машину и увезли… Потом убили, — старушка смахнула слёзы. — Участковый сказал «сделали из Катьки шашлыки»… Ну судили их, а толку-то что? Присудили штраф, а кто мне вернёт Катьку?.. Она мне была, как дочка…

Мы с Челкашом стиснули зубы и процедили:

— Негодяи!

— Вот теперь с Барсиком остались вдвоём, — старушка кивнула на кота, который сидел около её ног и хмуро посматривал на Челкаша. — Барсик любил Катьку. Когда её не стало, две недели ничего не ел. И спал на её месте в сарае. В дом не заходил…

Я как мог успокоил старушку и с тяжёлым сердцем пошёл к Малышу. Челкаш, понуро опустив голову, поплёлся рядом. Всегда весёлый, на этот раз он даже отвернулся от меня, чтобы я не видел его глаз, но я догадывался, что он плачет. Он, сентиментальный, чувствительный, ранимый, и наверняка в тот момент думал о бедняге Катьке.

В общем, вокруг простирался прекрасный пейзаж и погода стояла отличная, а вот настроение было хуже нельзя придумать. И в голову лезли мрачные мысли; примерно такие: «Всё-таки ещё немало у нас негодяев. И законы слишком мягкие. Какой-то штраф за убийство животного! Таких, как подростки-угонщики и Татуированный, надо сажать в тюрьму. А суд над ними показывать по телевидению на всю страну, чтобы другим было неповадно. Правильно говорил Бернард Шоу: «Самое большое преступление — это безнаказанность».

К счастью, вскоре мы поняли, что в тех краях негодяев можно пересчитать по пальцам, а большинство — замечательные люди, как, впрочем, и всюду.

Глава восемнадцатая Счастливая семья

Всем известно — большинство нормальных людей кого-нибудь любят: одни — родных, другие — учителей, третьи — друзей, четвёртые — артистов или спортсменов, и эта любовь имеет массу разновидностей: от прекрасно-возвышенной до сумасшедшей. Большинство ненормальных людей любят правителей-тиранов или разбойников. Некоторые на первый взгляд любят всех, но приглядишься — по-настоящему не любят никого, только себя.

Известно также — один любит работу, другой — развлечения. Кое-кто их совмещает и слывёт счастливцем.

Есть люди, и притом их немало, которые больше всего на свете любят деньги. Понятно — это недостойная любовь. И глупая. Ведь далеко не всё можно купить за деньги. Нельзя же купить дружбу, любовь, талант, здоровье, хороший характер и многое другое.

Но есть отдельные люди с каким-то пустым сердцем, которые никого и ничего не любят; бывает, они даже не любят самих себя и страдают от недовольства собой. Это самые несчастные люди — они не умеют видеть хорошее.

В тот день мы познакомились с по-настоящему счастливой семьёй. На полпути к Коломне дорога пролегала в берёзовой роще. Берёзки, русские красавицы, прямо-таки слепили белизной. Как только мы въехали в рощу, к Малышу слетелось множество бабочек — видимо, приняли нашу жёлтую машину за гигантский цветок. Челкаш любовался ими, прищёлкивал языком от восторга — вы же помните, он любит всё красивое.

Бабочки сопровождали нас, пока мы не проехали всю рощу; после тенистой прохлады мы выехали в луга и сразу попали на солнцепёк. Воздух в лугах был насыщен терпкими сладкими запахами. Это был даже не воздух, а скорее — горячий компот.

Мы остановились около пасеки — небольшого садового участка с ульями и летним домишком. За ним виднелось ещё несколько немудрёных строений — все среди фруктовых деревьев. И что поражало — участки разделяли не заборы, а всего лишь мелкий кустарник; местами и его не было. «Вот это настоящее добрососедство», — подумалось мне. Я решил запечатлеть этот уголок природы.

Мы с Челкашом вышли из машины, и, пока я готовил камеру к съёмке, а Челкаш обследовал близлежащую растительность, к нам подбежал мальчуган лет семи-восьми.

— Сфотографируйте и меня тоже.

— Нет вопросов. Тебя как зовут?

— Коля.

Я «щёлкнул» паренька с Челкашом (как же без него?! Он такие моменты не упускает из поля зрения. Попробуй кого-нибудь снять без него — обидится).

— Ты с кем здесь живёшь? — спросил я мальчугана.

— С папкой и мамкой, — он кивнул в сторону дома; от него к нам шёл молодой мужчина в белом костюме, улыбался и приветливо махал рукой.

Бывает редко, но бывает, — незнакомые люди сразу становятся друзьями, с первого рукопожатия. Так у меня случилось и с пасечником Геннадием (так звали мужчину) — своей открытостью, простотой и прямо-таки обжигающим дружелюбием он сразу располагал к себе.

— Привет доблестным автолюбителям! — сказал он, пожимая мне руку. — Какие-нибудь неполадки с машиной? У меня в сарае мастерская, есть всё необходимое.

Челкаш усмехнулся, со всей ясностью давая понять, что наш Малыш работает как часы.

— Спасибо, но с машиной у нас нет проблем, — сказал я. — Просто понравился ваш посёлок, хочу его запечатлеть.

— Здесь прекрасное место. Берёзовую рощу проезжали? А за посёлком ельник, там речка. Ну а цветов здесь, сами видите, сколько. Чувствуете, воздух какой? Я люблю нашу среднюю полосу. Природа здесь не такая холодно-строгая, как на севере, и не такая крикливо-яркая, как на юге. Она скромная, мягкая… И соседи у нас прекрасные, открытые и честные… Приглашаю вас отведать цветочного меду, лучшего в Московской области.

— Не откажусь, — проговорил я. — Мы с моим другом Челкашом никуда не спешим. Мы путешественники, для нас, горожан, вылазка на природу — отдых для души.

По пути к дому мы познакомились. Челкаш с Колькой сразу подружились и уже бегали перед домом, играли в «салки».

— Мы здесь живём с ранней весны до поздней осени, — рассказывал Геннадий. — Занимаемся пчеловодством. Ну и огородом. Хозяйство у нас немалое, трудновато, конечно, но всё это в радость. Когда занимаешься любимым делом, всё в радость. Вот только времени не хватает. Эх, если б в сутках было побольше часов, — Геннадий засмеялся. — А в городе суета. Для меня десять человек — это уже толпа. В городе постоянное напряжение, часто разлад с самим собой, а здесь согласие, внутренний комфорт.

В доме повсюду были кружева: над дверью, на окнах, на столе, на кровати. Геннадий с гордостью показывал белые узорчатые изделия:

— Моя жена — отличная кружевница. Многие просят продать её изделия, но разве можно продавать такую красоту?! Её можно только дарить, ведь так? У моей Леночки золотые руки, и вообще она золотая жена.

В дом вошла красивая молодая женщина с младенцем на руках. Поздоровалась со мной и сказала:

— Сейчас уложу дочку и будем пить чай.

— Посмотрите на эту троицу, — Геннадий кивнул за открытую дверь — перед домом к играющим Челкашу и Кольке присоединился серый кот. — Надо же, ваш Челкаш не гоняет нашего Сапфира.

— Он любит кошек, — сказал я. — Вообще, всех животных любит, он самый дружелюбный на свете.

Чай мы пили на террасе. Разливая мёд в розетки, Геннадий говорил:

— Вот он, наш драгоценный медок, золотистый, лечебный, от всех болезней вылечивает. Чувствуете, в нём весь букет полевых цветов? А вообще, самый вкусный мёд — шмелиный. Ведь мёд собирают и осы, и шмели. Шмелиный — самый ароматный и полезный…

Солнце скрылось за берёзовой рощей, и стало темнеть.

— Вы, конечно, заночуете у нас? — обратился ко мне Геннадий. — Куда на ночь глядя ехать? А утром я покажу вам наши достопримечательности. В ельнике гигантский муравейник, побольше вашей машины. А у речки водопад и дальше запруда и хатка бобров. У нас много интересного! Оставайтесь! Леночка постелит вам на террасе.

— Спасибо, но у нас в машине все удобства и широкая постель. С вашего разрешения, я только подгоню её к дому.

После того как я подогнал Малыша к дому, мы с Геннадием ещё некоторое время сидели на скамье в саду; Геннадий рассказывал о своей пасеке. Кольку Лена уложила в постель, Сапфир уже давно исчез в доме, но в Челкаше по-прежнему бурлила энергия — он нашёл себе новое развлечение — катал голыши по садовой дорожке.

— А вон паук-рыболов, — Геннадий показал на куст смородины. — Видите, выпускает блестящую нить? Сейчас заметит какого-нибудь мотылька, начнёт раскачивать нить, как леску. Мотылёк полетит на блеск и приклеится.

— У вас здесь сплошные чудеса, — сказал я. — А у нас в машине тоже обитает паучок. Ловит комаров и мошек. Вместе с нами он уже пережил немало приключений. Наверняка ему наша поездка кажется кругосветным путешествием.

— Не сомневаюсь, — улыбнулся Геннадий.

(Кстати, по возвращении в Москву я поселил паучка у нас на балконе, и уже на следующий день он там обосновался по-хозяйски: сплёл паутину, под жильё выбрал щель в оконной раме, но стоило мне выйти на балкон и изобразить тарахтение Малыша и «бибикнуть», как он вылезал из укрытия — явно был готов снова ехать с нами куда угодно.)

Я проснулся от женской песни, прекрасной колыбельной, явно собственного сочинения, поскольку в неё вплеталось всё, что окружало женщину. В песне были приблизительно такие слова: «Я люблю свою дочку, как птица любит своего птенца, как белька — бельчонка, как цветы любят солнце, как пчёлы — нектар, как крольчиха — морковку, как козлёнок — зелёную лужайку»…

Опустив дверное стекло, я увидел Лену, качающую коляску с дочкой. Прямо из машины я сфотографировал их. Позднее выяснилось — это была лучшая фотография за всю поездку, и вообще лучшая из всех, которые я когда-либо сделал.

— Доброе утро! Как спалось на нашей пасеке? — улыбнулась Лена, когда мы с Челкашом выбрались из машины.

— Отлично, как никогда!

Из-за кустов смородины выскочил Колька, и они с Челкашом сразу затеяли возню, словно и не расставались на ночь.

— Коля давно ждёт вашего друга, — сказала Лена. — Несколько раз даже хотел подойти к машине позвать его. Он такой сорванец, часто убегает к водопаду и в рощу. Я всё боюсь — заблудится, не дай Бог!.. Но мы слишком-то не ругаем его. Дети должны жить в любви, без раздоров и наказаний. Тогда из них вырастут добрые люди.

— Да, наверное. Вы с Геннадием — отличная пара, и я желаю вам побольше детей. Счастливые люди должны иметь много детей, ведь от счастья и дети рождаются красивыми, талантливыми. Кстати, а где Геннадий? Он ещё спит?

— Что вы! Он встаёт вместе с птичками и уже давно около ульев, — Лена показала в глубину сада, где за яблонями и сливами виднелись домики пчёл.

К завтраку Лена напекла ватрушек; мы уплетали их с мёдом, запивая чаем (Челкаш лопал из миски).

После завтрака Геннадий повёл меня к ельнику. Челкаш решил остаться на участке, предпочёл играть с Колькой и Сапфиром в «прятки». Мы шли по тропе среди множества цветов, и Геннадий то и дело обращал моё внимание на всякую живность:

— Смотрите, с пучком травы побежала полёвка… Вон по осыпной воронке карабкается жужелица… А вон мои пчёлы кружат над головками цветов, выписывают пируэты в воздухе, — Геннадий смеялся, вздыхал: — Повсюду своя жизнь… Я иногда представляю, как сейчас в протоках бобриха обучает бобрёнка подрезать деревца, сплавлять их к хатке… А в лесной норе сидят, прижавшись друг к другу, лисята — ждут родителей… Но с каждым годом животным всё труднее уйти от человеческого жилья, найти необжитое место. Человек теснит зверьё, они уже и не знают, куда податься.

В ельнике Геннадий показал мне высоченный муравейник, а на реке — водопад и хатку бобров — от этих чудес природы захватывало дух. Но что меня особенно поразило, так это загородка вокруг муравейника, а около хатки бобров — прибитая фанерка с надписью: «Пожалуйста, не тревожьте лесных тружеников!».

— Твоя работа? — спросил я у Геннадия.

Он кивнул:

— Надо же кому-то о них позаботиться.

Перед нашим отъездом Геннадий сходил в сарай и вернулся с банкой мёду.

— Это вам на дорогу от всего сердца.

А Лена принесла из комнаты кружевную накидку на подушку и с улыбкой сказала:

— Чтобы вам снились хорошие сны.

На прощание я сфотографировал счастливое семейство, вместе с котом Сапфиром.

Именно в тот день я задумал устроить выставку портретов счастливых людей. Сейчас у меня уже целый альбом счастливцев.

На пасеке я чувствовал себя прекрасно. И не столько от необыкновенного воздуха и лечебного мёда, сколько благодаря Геннадию и Лене; они сразу излечили меня от мрачных мыслей, ведь, общаясь с такими людьми, получаешь заряд душевных сил.

Глава девятнадцатая, грустная

Мы отъехали от пасеки всего ничего, как вдруг видим — из-под впереди идущего «Москвича» валит густой дым. Первым его, разумеется, почувствовал Челкаш, встревожился и начал гавкать. Я посигналил водителю машины, но он то ли не слышал сигналов, то ли не обращал на них внимания. Мне удалось поровняться с ним; Челкаш бурно залаял, я закричал:

— Остановитесь! У вас что-то горит!

Усатый мужчина вскинул глаза, обернулся и спешно взял к обочине.

Мы затормозили чуть впереди, и я вышел из автомобиля, чтобы, если понадобится, помочь мужчине. Когда я подошёл к нему — низкорослому, щуплому, но с пышными усами, — он заглядывал под днище машины и качал головой. Оказалось, у «Москвича» прогорела выхлопная труба.

— Ничего страшного, — сказал я. — Потихоньку до ближайшего посёлка дотянете, а там на трубу положите жесть и обмотайте проволокой.

— Да-да, — удручённо выдохнул мужчина.

В этот момент из Малыша выскочил Челкаш — по земле за ручку он волочил огнетушитель (он всегда под моим сиденьем); подбежал, направил его на «Москвича» и нажал на рычаг. Струя пены ударила в глушитель машины; послышалось шипение, потом всё стихло, дым рассеялся. У мужчины глаза полезли на лоб.

— Вот это пожарный!

— Да, он умеет бороться с огнём, — спокойно подтвердил я.

Пожелав незадачливому водителю удачи, мы с Челкашом продолжили путь.

Так уж устроена наша жизнь: радость и печаль всегда рядом, всегда соседствуют счастье и трагедия. Через несколько километров, у посёлка Ёлкино, прямо на шоссе, на открытом участке, мы увидели двух чёрных собак, одна из них неподвижно лежала на асфальте, другая теребила её лапой. Остановившись, я направился к ним. Челкашу наказал сидеть в машине.

Лежащей собакой оказалась молодая сучка; стоящий над ней кобелёк с жутко испуганными глазами, поскуливая, пытался приподнять свою подружку. Но она была мертва; её явно сбила машина — вокруг головы виднелась кровь.

Кобелёк посмотрел на меня — прямо умоляя вернуть к жизни его подружку.

— Прости, дружище, — вздохнул я. — Здесь уже ничего не сделаешь. Надо её убрать отсюда, а то ещё, не дай Бог, и тебя собьют.

Я отнёс погибшую собачонку в придорожные кусты, прикрыл её ветвями и листвой и пошёл к машине. Кобелёк так и остался скулить около могилы.

Челкаш всё видел; он сидел, понурив голову, из его глаз капали слёзы.

Я завёл Малыша.

— Да, Челкашка, тонкая грань между жизнью и смертью. Только что эта парочка радовалась жизни и вот — на тебе! Такая у них горькая судьба.

А про себя я подумал: «Все несутся на шоссе, как сумасшедшие, не думают о животных, не понимают, что в их руках опасный транспорт. И почему в городе есть знаки «Осторожно — дети!», а в сельской местности не поставят «Осторожно — братья наши меньшие!»?

Потом вспомнил, что у профессиональных шофёров есть примета: задавишь какое-нибудь животное — в твоей жизни произойдёт несчастье, и подумал, что негодяя, который сбил собачонку и даже не отнёс её в кювет, не похоронил, постигнет кара. На открытом участке он не мог не заметить собак — значит, гнал, как угорелый, а перед населённым пунктом вообще надо сбрасывать скорость.

«И что за радость в бешеной гонке? — продолжал я размышлять. — Всё мелькает перед глазами, а твои пассажиры только и ждут, когда ты во что-нибудь врежешься?! Не случайно у профессиональных водителей есть закон: «За рулём спешить нельзя!».

Спустя некоторое время после этой поездки я купил подержанный «Москвич» и несколько лет ездил на нём с Челкашом на садовый участок. И представляете, ни разу не доехал до участка и обратно в город, чтобы не увидеть на шоссе сбитых птиц, ежей, кошек и собак. Ни разу!

Теперь я езжу на участок только на электричках — не могу смотреть на сбитых животных.

Глава двадцатая Погоня за бандой Татуированного

День начинался жаркий. Бензозаправка в Коломне находилась при въезде в город, так что разыскивать её не пришлось.

Залив бензин в бак и канистру, мы уже выезжали с площадки, как вдруг чуть в стороне увидели — кого бы вы думали? Ни за что не догадаетесь. Четверых коротко стриженных — тех самых, которые у посёлка Озёры устроили петушиный бой! Трое из них стояли, облокотившись на чёрную «Волгу», а тип с квадратным лицом, засунув руки в карманы брюк, прохаживался вокруг «Волги». Он был голым по пояс, на его теле красовалось множество татуировок: я разглядел русалок, витязей, портреты вождей и какие-то клятвы. Стало ясно — это и есть Татуированный.

Подъезжающие к бензозаправке водители с интересом рассматривали его разрисованное тело — понятно, не каждый день встретишь такой экземпляр. В свою очередь Татуированный и его дружки разглядывали машины водителей. Мне это показалось подозрительным. «Неспроста разглядывают», — подумал я и остановил Малыша недалеко от «Волги». Не выходя из машины, я решил понаблюдать за подозрительной компанией.

Челкаш, выпучив глаза, таращился на Татуированного и недовольно бурчал — он прекрасно помнил встречу у посёлка.

В этот момент к бензозаправке подъехал старенький «форд», за рулём сидел парень в очках. Татуированный и его дружки заговорщически переглянулись, кивая на иномарку. То, что произошло дальше, следовало бы запечатлеть на снимках, но от растерянности я забыл про фотоаппарат.

Пока водитель «форда» подходил к кассе, один из коротко стриженных привязал к заднему бамперу «форда» консервную банку. Я подумал — глупая шутка, а между тем это был чётко продуманный отвлекающий трюк. Отъезжая от колонки, парень в очках услышал сзади страшный грохот и вышел из машины, чтобы узнать, в чём дело. Но, пока он отвязывал банку, в его машину вскочил Татуированный и рванул с места. Парень бросился за машиной, закричал:

— Стой! Стой! Милиция!

Внезапно он подбежал к коротко стриженным.

— Вы все видели! Помогите! Давайте догоним его на вашей «Волге»!

— Ничего не видели. Нам некогда. У нас дела, — дружки Татуированного сели в «Волгу» и покатили вслед за «фордом», который, как я заметил, свернул на шоссе с указателем «На Егорьевск».

— Садись! — крикнул я парню, открывая дверь Малыша.

Но он отмахнулся:

— На вашем клопе не догнать! Надо сообщить в милицию! Где здесь телефон? — парень побежал к бензоколонке.

— А мы всё же попытаемся догнать Татуированного! — отчеканил я. — Узнаем, куда он пригонит «форд», и сообщим в милицию!

Челкаш зашмыгал носом, закипятился — «Догоним как пить дать! Всё узнаем и сообщим кому следует!».

— Ну, Малыш, давай жми, не подкачай! Покажи всё, на что ты способен! — с этими словами я завёл нашего железного друга, и мы бросились в погоню за «Волгой» и «фордом».

Челкаш уже не кипятился — бушевал; нетерпеливо елозил на сиденье, в его глазах появилась беспощадная злость.

Второй раз мы столкнулись с угонщиками, но если первый раз просто с хулиганами, то сейчас с профессионалами, можно сказать с акулами криминального мира. Любители петушиных боёв оказались уголовниками! И главное — всё произошло на наших глазах. Я уже представлял, как мы догоняем преступников, узнаём место, где они прячут украденные машины, — так называемый отстойник, и сообщаем об этом в милицию. Я даже предположил, что угонщики распознают мой план и захотят избавиться от нас, как от свидетелей, и готовил себя к серьёзному испытанию, а Челкаш, как вы поняли, раньше меня настроился на борьбу.

В общем, на этот раз мы решили сражаться с Татуированным и его дружками. Вдвоём против всей банды! Я был уверен, что просто так мы не сдадимся, будем стойко держать оборону; будем, как Ванька-встанька, которого бьют, а он встаёт и встаёт.

Это была сумасшедшая гонка, изнурительная погоня. Малыш ревел, как зверь, и нёсся на пределе сил, не сбавляя скорости даже на поворотах, стрелка спидометра прыгала у сотни. Мы обгоняли не только грузовики, но и некоторые легковушки; в салон врывался ветер, но слишком горячий, чтобы охладить нас с Челкашом — я не успевал смахивать со лба пот, Челкаш от напряжения сглатывал слюну и то и дело подпрыгивал, словно сиденье превратилось в раскалённую сковороду.

Конечно, маломощному Малышу было крайне трудно тягаться с «Волгой» и «фордом», но нам повезло. Первый раз мы догнали угонщиков у железнодорожного переезда, где с десяток машин стояло перед закрытым шлагбаумом, пропуская товарный состав.

Второй раз — когда и «Волга», и «форд» остановились у обочины и Татуированный с дружками, выйдя из машин, о чём-то договаривались. Чтобы остаться незамеченными, мы не стали подъезжать к ним вплотную и притормозили недалеко от их сборища.

Через несколько минут угонщики покатили дальше, но в том месте на шоссе было много машин и далеко оторваться от нас они не могли, так что мы отлично увидели, как они свернули к посёлку Елино. Проехав главную улицу до конца, «форд» въехал в один из гаражей, а «Волга» остановилась на улице.

Челкаш многозначительно кашлянул — ему всё стало ясно. Мне — тоже.

Развернув Малыша, я направил его к шоссе и, как только мы достигли перекрёстка, остановил первую попавшуюся машину.

— Где здесь ближайший пост ГАИ или милиция? — спросил у шофёра.

— В Егорьевске. Туда километров пятнадцать.

Это расстояние мы отмахали за считаные минуты и остановились у поста ГАИ, где двое постовых, помахивая жезлами, пристально рассматривали каждую проезжающую машину. Я подошёл к постовым и рассказал о банде Татуированного и о «форде», который они угнали и спрятали в гараже Елино, и о владельце «форда», парне в очках, который остался на бензозаправке в Коломне. Каждое моё сообщение Челкаш из машины подтверждал громким лаем — попросту орал до хрипоты.

— Татуированный у нас давно на заметке. Сейчас его возьмём с поличным, — сказал один из постовых, направляясь к патрульной машине, где сидели ещё двое сотрудников поста. — В Елино! — отдал он команду, и патрульная машина, включив сирену, помчалась по шоссе.

— Вы заслуживаете всяческого уважения, — сказал второй постовой. — Но как вам удалось выследить угонщиков на такой малолитражке? Вы что, профессиональный гонщик?

— Да моей заслуги здесь мало, — скромно потупился я. — Вот он молодец, — я кивнул на Малыша, в котором гордо восседал Челкаш.

— Ну и пёс, конечно, молодец, — кивнул постовой. — Можно сказать — мастер своего дела, ас на шоссе.

— Челкаш, бесспорно, молодец, но в основном молодец он, — я вновь кивнул на Малыша.

— Кто у вас там ещё?

— Сам «Запорожец»! — выпалил я.

— А, ну само собой, — усмехнулся постовой.

Усаживаясь на водительское место, я сказал Челкашу:

— Ну вот, Челкашка, мы с тобой свой план выполнили на «отлично». Мы становимся классными сыщиками. Как Шерлок Холмс. И Малыша разыскали, и «форд».

Челкаш сморщил нос: «И что угодно найдём! И любого преступника выведем на чистую воду!».

Глава двадцать первая В мотеле

И всё же погоня за бандой Татуированного не прошла для нас бесследно. Из Егорьевска мы поехали по шоссе в восточном направлении, но уже через десяток километров я услышал неприятный металлический стук в левом заднем колесе Малыша. Выйдя из машины, я потрогал диск колеса — он был раскалён и от него пахло горелой смазкой. Стало очевидным — полетел подшипник. Дальше можно было ехать только со скоростью велосипедиста, и не далеко, и после того, как колесо остынет.

Челкаш, почувствовав неладное, тоже выбрался из машины, обнюхал колесо и понял, что Малыш заболел. Он решил его подлечить — задрав заднюю лапу, стал брызгать на колесо, чтобы сбить температуру, но колесо зашипело и выдало такое облако пара, что «лекарь» в страхе отскочил.

Остановив проезжавшего мимо велосипедиста, я узнал, что в трёх-четырёх километрах от нас есть мотель и там, в ремонтных мастерских, найдётся любой подшипник.

Мотель оказался вполне современным: гостиничные номера, душевая, столовая; и назывался он в духе времени «Усталые колёса». При мотеле находились мастерские, где в боксах слесари возились с легковушками разных марок.

Я поставил Малыша около мастерских, снял его «больное» колесо и, убедившись, что действительно подшипник вышел из строя, обратился к одному из слесарей:

— Нельзя ли у вас купить подшипник для моего Малыша?

— Покупать ничего нельзя, у нас не магазин. Отремонтировать можно всё, — слесарь кивнул на дверь в углу помещения. — Иди к мастеру.

За дверью слышался храп: хрр-пфф! Хрр-пфф!

Я постучал. Храп не смолкал, да ещё прибавилось посвистывание и улюлюканье. Открыв дверь, я увидел спящего на тахте толстяка в промасленном комбинезоне. Он проснулся, только когда я вначале постучал, а затем и побарабанил по столу. Приподнявшись, растирая набрякшее лицо, он выслушал меня, спросил, какая машина, и торопливо заговорил:

— Всё сделаем на высшем уровне. Как освободится кто из слесарей, сразу загоним твоего «козла» в бокс. Запчасти у нас имеются, инструмент немецкий. В нём металла ровно столько, сколько надо, — и руку не тяжелит, и весом даёт хорошую натяжку… И слесаря ребята знающие. Я, прежде чем кого взять на работу, смотрю, как парень обращается с инструментом, есть у него слесарская хватка или нет. Уважает технику или относится к ней варварски. Так что всё будет в норме. А ты сам покамест сходи в мотель. Там душ, столовая.

Я подумал, что после длительной гонки за бандой Татуированного в самом деле не мешает снять нервное напряжение, отмыться под душем от пыли, побриться, съесть хороший обед.

— Но со мной собака, мой друг Челкаш, — сказал я мастеру. — Вряд ли с ним пустят в гостиницу.

— А его пока посади в кабину моего Пети, — мастер показал за окно — впритык к мастерским стоял видавший виды грузовик-пятитонка, весь в заплатах и вмятинах. — Мой Петя — красавчик. Я собрал его по деталькам. Сейчас мне за него предлагают бешеные деньги, но я не отдаю.

— Понятно, раритет, — кивнул я. — Сейчас старина в моде. Но мой друг смертельно обидится, если я запру его в кабине, а сам пойду плескаться под душем, объедаться в столовой. Мы с ним лучше посидим где-нибудь на лавке.

— Ну как знаешь.

Лавки мы с Челкашом обнаружили чуть в стороне от мотеля; там было что-то вроде зоны отдыха — прогуливались парочки, мамаши с детьми, старики. Я опустился на одну из лавок под кустом орешника; Челкаш, засидевшись в Малыше, обрадовался возможности побегать, завести новые знакомства. Уже через пять минут он подвёл к лавке парня с девушкой. Молодые люди были радостно возбуждены, их лица светились счастьем, они крепко держались за руки — похоже, боялись потерять друг друга.

— Это ваш такой дружелюбный пёс? — спросил парень.

— Такая очаровательная собачка, — пропела девушка. — Ко всем подбегает, всем виляет хвостом, улыбается, прямо хочет сказать — я вас всех люблю.

— У него хороший характер, — кивнул я. — Но иногда он становится твёрдым. Когда разыскивает преступников. Про банду Татуированного из Коломны слышали?

Девушка испуганно прижалась к парню, а он протянул:

— Я что-то слышал. Кажется, они угоняют автомашины.

— Больше не будут угонять. Мы их выследили. Сейчас ими занимается милиция, — не очень скромно объявил я.

— Так вы герои, — тихо произнесла девушка. — Надо же, первый раз вижу настоящих героев! — она погладила Челкаша, а на меня посмотрела с восхищением — конечно, не так, как смотрела на парня, с восхищением другого рода, иначе говоря — с почтением.

Спустя несколько минут после того, как молодые люди ушли, Челкаш привёл старичка с палкой. В полном смысле слова — привёл старичка за его палку, украшенную резьбой.

— Ах, вот кто твой хозяин! — проговорил новый знакомый Челкаша. — Очень рад, очень рад. Александр Иванович, — дедуля приподнял белую кепку. — Позволите присесть?

Я тоже назвал себя и Челкаша и сказал, что всегда с удовольствием беседую с людьми старше себя, всегда у них учусь уму-разуму, и не забыл похвалить резьбу на палке старичка.

— Сам вырезал, — похвастался он. — Теперь-то многие деды себе такие же сделали… А вы, наверное, остановились в мотеле?

Я рассказал о поломке Малыша, кратко изложил нашу поездку и заключил:

— Надеюсь, у нас эта поломка — последнее звено в цепи неприятностей.

— Дай Бог! — сказал старичок. — Но вообще, скажу вам, неприятности закаляют нас, а удачи расслабляют. У меня этих самых неприятностей было — ого сколько! Ещё в детстве помню, до войны, отец доверил мне пасти коз. Мы жили тогда в Кинешме. Там места похожи на эти, егорьевские. Я потому и гуляю здесь, вспоминаю детство. В старости, знаете ли, почему-то чаще всего вспоминается детство.

Рассказ старичка мы с Челкашом выслушали предельно внимательно.

— Так вот, значит, отец доверил мне пасти коз. Их надо было пасти на опушке леса. А рядом находилось поле овса. Козы всё время принюхивались к посевам, но я отгонял их. Не дай Бог, забредут в овёс. За этим следил обходчик заика Иван, мужик с хищным носом. Он ходил с хлыстом, от него всегда разило самогонкой. Выпьет и горланит разухабистые песни… Ну и однажды я закоптил стёклышко и стал смотреть солнечное затмение. Смотрел, смотрел, вдруг слышу: «Ну и что ты там увидел? Щас тебе покажу, куда смотреть надо! Козы твои видишь где?». Я взглянул в сторону, куда Иван указал хлыстом, и увидел, что козы вошли в полосу овса. Я бросился к ним, но Иван схватил меня за рубашку, повалил, начал стегать кнутом…

Челкаш положил лапу на колено старичка, давая понять, что если бы он был в тот момент рядом с ним, то показал бы этому Ивану где раки зимуют.

— Спина у меня потом болела страшно, — продолжил старичок, — но отцу я ничего не сказал. И как ни странно, Иван не донёс на меня…

Помолчав, старичок припомнил ещё несколько неприятностей из детства, потом вспомнил, как в юности страдал, когда его не любила какая-то девушка. Этот грустный эпизод из его жизни Челкаш не стал слушать — он заметил среди гуляющих женщину с пуделем и побежал знакомиться.

— …Но, скажу вам, все эти неприятности закалили меня, — старичок твёрдым жестом воткнул палку в землю. — Я теперь неприятности встречаю, знаете как?

— Как?

— Весело, вот как! Я им, неприятностям то есть, говорю: «Вы меня хотите скрутить, но у вас ничего не получится. Я с вами поборюсь и разделаю под орех!».

— Мы с Челкашом точно так же относимся к неприятностям, — вставил я.

— А потом, скажу вам, в жизни всё уравновешено, — старичок снова вынул палку из земли. — Ну то есть я хочу сказать, что в жизни радостей никак не меньше, чем неприятностей. Надо только уметь видеть хорошее. Всё зависит от нашего взгляда, ведь так? — старичок встал и, приподняв кепку, попрощался. — Моя жёнушка уже задалась меня к обеду. А вам удачи в дальнейшем пути.

Он отошёл на несколько шагов, но вдруг обернулся:

— Надо тоже завести собачку, чтоб знакомила меня с интересными людьми.

Когда мы с Челкашом вернулись к мастерским, Малыша уже отремонтировали. Я оплатил в кассе замену подшипника и поблагодарил мастера за проделанную работу.

— Всё сделали на высшем уровне, — сказал он и погладил нашу машину, и вдруг назвал её ласково «карапуз». Так и сказал: «Хороший у вас карапуз» (а ведь вначале отозвался о Малыше пренебрежительно — «козлом» обозвал).

Дальше, судя по карте, на нашем пути не было крупных населённых пунктов — только небольшие деревушки, окружённые лесными массивами. Поэтому, пока Челкаш устраивался в Малыше, я сходил в столовую и набил полный котелок сосисками с макаронами.

Глава двадцать вторая Лесной лагерь

Около часа мы катили по извилистой дороге, среди высоченных золотистых сосен; вдруг Челкаш дотронулся до меня лапой и кивнул в сторону: «Посмотри, какое местечко! Почему бы там не пообедать?».

В том месте сосновый бор отступал от дороги, а на поляне блестело озерцо, вокруг которого кустарник образовал настоящие шатры; под одним из них мы и расположились, и я стал готовить торжественный обед.

Дело в том, что тот день был необычным — днём рождения Челкаша. В городе эту знаменательную дату я отмечаю пышно — устраиваю застолье с приятелями и приглашаю дружка Челкаша Тобика. Им специально покупаю любимое собачье блюдо — куриные желудки, а на десерт — мороженое. Понятно, у озера мы отметили событие скромнее — сосисками с макаронами; я горячо поздравил Челкаша, пожелал ему здоровья и долгих лет жизни.

Челкаш первым прикончил обед и побежал обследовать опушку леса.

Я вымыл в озерце посуду и только собирался прилечь в мягкую траву, как услышал радостный лай своего друга и детский смех.

Я пошёл на голоса и сразу обнаружил среди сосен дорогу, посыпанную красным толчёным кирпичом. Через несколько шагов по обеим сторонам дороги появились ухоженные цветники — дорога превратилась в парковую аллею. Ещё через десяток шагов передо мной открылась широкая поляна с голубыми домиками, огороженными невысоким штакетником. На одном из домов виднелась надпись: «Детский оздоровительный лагерь «Подсолнушек», а перед домом двое мальчишек кидали Челкашу мяч и визжали от радости, когда мой друг приносил его ребятам. (Чтобы поиграть с ребятами, он не постеснялся перемахнуть через штакетник!)

Мальчишкам было лет по десять, но двигались они как-то странно — переваливаясь, точно гусята. Подойдя ближе, я увидел, что у одного из них корсет, а ногу другого стягивают железные скобы.

«Похоже, это специнтернат», — мелькнуло в голове.

— Вижу, вы уже подружились с моим другом, — перешагнув через загородку, сказал я.

— Очень даже подружились! — весело откликнулся мальчишка в корсете.

— Его зовут Челкаш, а меня дядя Лёня. А вас как?

— Меня Саша, а его Миша, — мальчишка в корсете обнял Челкаша, который в очередной раз притащил мяч. — А вы к нам надолго?

— Мы здесь проездом, нас просто занесло ветром. Там, у озера, наша машина. Знаете озеро?

— Знаем! — вразнобой ответили ребята. — Там плавают головастики… А вы подождёте нас? У нас сейчас будет полдник, а потом мы хотим ещё поиграть с Челкашом, — ребята с надеждой посмотрели мне в глаза.

— Конечно, подождём. О чём тут говорить. Сейчас схожу за фотоаппаратом. Сфотографирую вас с Челкашом. Он подождёт вас здесь. Сиди, Челкаш, там, у изгороди!

Ребята заспешили в голубой дом.

Когда я вернулся с фотоаппаратом, Челкаш уже носился среди стайки ребят-инвалидов, играл с ними в мяч, делал «свечу», всем улыбался, подавал лапу, кое с кем даже понарошку боролся. Похоже, Саша с Мишей рассказали ребятам о Челкаше, и те просто проглотили полдник.

За игрой Челкаша наблюдала женщина в сером костюме.

— Я в курсе. Вас зовут дядя Лёня, а вашу собаку — Челкаш, — сказала она и с улыбкой протянула мне руку. — Заведующая спец-интернатом Лидия Васильевна. Вообще-то посторонним находиться на территории нашего лагеря запрещено. У нас дети с ограниченной подвижностью. Но ваш Челкаш такой весёлый и добрый, дети получают огромное удовольствие от общения с ним.

К нам подошла женщина в белом халате, и заведующая представила её:

— Нина Павловна, наш главный врач.

Сославшись на дела, заведующая направилась в один из голубых домов.

— Хочу вам сказать, у вашей собаки удивительная энергия, — очень серьёзно заявила врач. — Его зовут Челкаш, да? С ним можно очень успешно заниматься лечебной кинологией. Саша с Мишей после общения с ним чувствовали себя, как никогда хорошо. Многие животные оказывают положительное психотерапевтическое воздействие на людей. Снимают стрессы, устанавливают душевный покой. Особенно это заметно по больным детям. Контакт с живым существом активизирует эмоциональность ребёнка, побуждает его больше двигаться. У нас здесь жила собака Машка, но куда-то убежала. А вообще, мы давно хотим приобрести ослика, но наши городские власти говорят «нет денег». Наш интернат в Коломне, а сюда мы выезжаем на лето…

Челкаш продолжал играть с детьми. Слышался его лай, голоса ребят:

— Челкаш, лови!

— Челкаш, подай!

— Челкаш, ко мне!

Каждому мальчишке и девчонке хотелось кинуть ему мяч, палку. И он, будучи в центре внимания, разошёлся вовсю: ползал на животе, катался на спине, то и дело вытворял цирковые номера — подпрыгивал, вставал на задние лапы и вертелся, исполнял зажигательные танцы. А в перерыве между трюками и танцами демонстрировал ребятам свой главный талант — рисовал на песке «картины».

Ребята гудели, гоготали, давились смехом; после каждой «картины» хвалили «художника», обнимали, висли на нём, прямо душили в объятиях, а он только пыхтел и отдувался — улыбка не сходила с его мордахи.

— Дети с вашим Челкашом просто счастливы, — сказала врач. — Давно не видела их такими весёлыми, подвижными. Было бы замечательно, если б вы и завтра к нам пришли.

— Конечно, придём. У нас свободного времени полно. С вашего разрешения, сделаю несколько снимков.

— Пожалуйста. И если сможете, пришлите фотокарточки в интернат, в Коломну.

— Конечно, пришлю.

Я начал фотографировать детвору с Челкашом, и вдруг увидел мальчишку на костылях. Он стоял, прислонившись к двери крайнего голубого дома, и хлопал в ладоши, радуясь за своих друзей, которые ватагой крутились вокруг Челкаша, прихрамывая и спотыкаясь, пытались его погладить, обнять.

— Надо, чтобы и этот мальчуган поиграл с моим другом, — обратился я к врачу.

— Кирилл ходит с большим трудом. Он перенёс полиомиелит. Он очень способный мальчик, хорошо рисует…

Я подозвал к себе Челкаша и шепнул ему на ухо, указав на Кирилла:

— Иди поиграй с мальчиком!

Челкаш схватил мяч, подбежал к Кириллу и предельно осторожно вложил мяч в его руку. Кирилл подкинул мяч, Челкаш ловко поймал его и снова сунул игрушку мальчугану.

Челкаш играл с ребятами часа три, играл без устали, откликаясь на каждый зов. За это время я сделал множество снимков, врач Нина Павловна несколько раз уходила и снова возвращалась. Наконец она громко объявила:

— Всё, ребята! На сегодня хватит! Всем мыть руки и готовиться к ужину! Завтра Челкаш снова придёт к вам!

Ко мне подбежали Саша с Мишей:

— Дядь Лёнь! Вы правда завтра придёте?

— Придём сразу же после вашего завтрака. Даю слово!

Челкаш всё же устал бегать с ребятами и по пути к нашей стоянке еле волочил лапы, а как только мы подошли к Малышу, окунулся в озерцо и некоторое время отлёживался на траве. Тем не менее его мордаху по-прежнему не покидала улыбка; он-то прекрасно понимал — ничего нет лучше, чем доставлять радость другим.

На ужин я приготовил пшённую кашу с тушёнкой. Каша получилась вкусной. Чтобы она казалась ещё вкуснее, я включил в Малыше радиоприёмник и настроил музыку, но, когда мы принялись за трапезу, музыка неожиданно прервалась, и мы услышали сообщение:

«Сегодня в Егорьевском районе арестована банда угонщиков автомашин, которую давно разыскивала милиция Подмосковья. Милиционеры объявляют благодарность неизвестному автотуристу и его собаке на жёлтом «Запорожце», которые помогли задержать преступников».

Челкаш перестал жевать и замер с полной пастью каши. Потом всё же сообразил что к чему, проглотил кашу и, подмигнув мне, скорчил презрительную гримасу — «Хм, неизвестному! Надо сообщить им твоё имя. И моё тоже. Пусть о нас напечатают в газете. С портретами».

— Нам с тобой слава не нужна, — сказал я ему.

— Нет нужна! — выдохнул Челкаш и снова принялся уминать кашу. Он любил не только фотографироваться для домашнего альбома, но и хотел бы увидеть своё фото в газетах. Такой тщеславный парень!

Глава двадцатая третья Челкаш получает диплом врача

Меня разбудил Челкаш; он уже был на ногах, вернее на лапах; уткнувшись в дверное стекло и расплющив о него нос, он всматривался в опушку леса и виляющим хвостом лупил меня по лицу.

Я приподнялся — к Малышу приближались Саша с Мишей, причём, как я заметил, вышагивали не утиными походками, а довольно браво, как кадеты военного училища.

— Вы что, уже позавтракали? — спросил я, когда они подошли.

— Нет. Ребята ещё только встают, а мы хотели узнать — вы не забыли к нам прийти?

— Как мы можем забыть?! Скажете тоже! Мы с Челкашом крепко держим слово, верно, Челкаш?

Мой друг кивнул и протянул мальчишкам лапу для пожатия. Обняв и погладив Челкаша, Саша с Мишей стали осматривать Малыша, дотошно расспрашивать:

— Зачем это? Зачем то?

Я объяснял, но вдруг спохватился:

— Опоздаете на завтрак! И тогда и вам, и нам влетит от Лидии Васильевны! Забирайтесь в машину, подвезём вас к лагерю! И мы с Челкашом ещё не завтракали. Как только перекусим, сразу к вам.

Но свой завтрак мы отложили — я предложил Челкашу сгонять обратно в мотель и купить ребятам подарки. Челкаш почесал лапой ухо, вздохнул, но согласился.

Мы купили полную сумку печенья, конфет, мармелада, и, когда подъехали к голубым домам, нас уже поджидала вся детвора: ребята, как ласточки на проводах, облепили штакетник и вглядывались в дорогу. Когда мы вышли из машины, раздался ликующий визг. Понятно, в основном они приветствовали моего друга, а я был как бы его личным шофёром. Особый восторг у ребят вызвало то, что Челкаш самолично каждому из них вручил подарок.

В тот день мой друг был в ударе — ещё азартней, чем накануне, играл с ребятами, и в какой-то момент свершилось чудо — парализованный мальчик Кирилл пошёл рядом с Челкашом… без костылей! Да-да, держась за холку Челкаша, очень медленно, с усилием передвигая ноги, но шёл рядом с моим другом! Челкаш, молодец, двигался предельно аккуратно, искоса поглядывая на своего ведомого, боясь нечаянно его толкнуть.

На крыльцо дома выбежали и застыли поражённые все работники лагеря, они охали и ахали, прикладывая ладони к щекам.

— Ваш Челкаш творит чудеса! — воскликнула заведующая Лидия Васильевна, когда я подошёл к ним. — Придётся вам приходить к нам ежедневно.

— Действительно он обладает необычной лечебной энергией, — сказала врач Нина Павловна.

Я кивнул с важным видом.

— Я давно это замечал, но думал, что он лечит только простуду, радикулит, головную боль, оказывается, и более серьёзные болезни. Сегодня мы уедем, но обещаю вам, что мы будем часто приезжать в ваш интернат в Коломне, ведь до Коломны всего-то два-три часа езды.

— А пока нам надо срочно найти замену Челкашу, — сказала Лидия Васильевна, обращаясь к Нине Павловне. — Завтра же пойду в соседний посёлок, там мне говорили про каких-то щенков. Наверняка у щенков нет таких лечебных способностей, но всё же они доставят детям радость.

Забегая вперёд, скажу, что осенью и зимой мы регулярно приезжали в интернат и Челкаш вылечил многих ребят; во всяком случае, все без исключения стали чувствовать себя лучше.

Ну а в тот день заведующая Лидия Васильевна выдала Челкашу «Диплом лечащего врача широкого профиля» — не взаправдашний — просто картонку со словами благодарности, но Челкаш был безмерно счастлив, даже залился продолжительным лаем — вроде давал клятву Гиппократа. Так что теперь мой друг — единственный пёс, который имеет такой диплом. Единственный в нашей стране, а может быть, и во всём мире.

Мои приятели теперь приходят к нам лечиться. Полежат с Челкашом часик на тахте и встают здоровенькие, свеженькие, как огурчики, от их болезней не остаётся и следа. Каждый раз они горячо благодарят моего друга, а он отмахивается — мол, мне ничего не стоит, заходите ещё, если прищучат болезни, всегда готов вам помочь.

Кстати, друзья, если и у вас что-то заболит, заходите, не стесняйтесь. На двери я уже прибил дощечку: «Врач широкого профиля Челкаш. Приём круглосуточно и бесплатно».

Глава двадцать четвертая Пожар

Перед тем как ребят увели на обед, мы с ними тепло попрощались: Челкаш с королевским размахом каждого малыша поцеловал в щёку, ребятам постарше протянул лапу.

Я всем торжественно обещал приехать к ним в Коломну.

Затем на своей стоянке мы приготовили завтрак — точнее, уже обед — и в приподнятом настроении стали накручивать километры, один десяток за другим. Мы не гнали, просто лесные массивы скоро закончились, и дальше пошли промышленные посёлки. Только когда мы пересекли Ярославское шоссе, вновь появились леса и тихие колоритные деревушки. У одной из них, стоящей на пригорке у озера, мы решили дать возможность трудяге Малышу остыть, набраться сил, а заодно и самим себе устроить отдых — поплавать, поваляться в пахучей траве, среди полевых цветов, погодка-то стояла замечательная.

Мы поплавали и повалялись в траве, а поскольку уже вечерело, я принялся готовить ужин.

Внезапно Челкаш задрал нос кверху и засопел, и тут же на его загривке вздыбилась шерсть. Он не залаял — он захрипел, нервно, тревожно.

Я тоже принюхался и уловил запах гари. Дым тянул от ближайшего дома; мы заспешили к нему.

Когда мы поднялись на пригорок, из окон дома уже поднимались огромные клубы дыма. Огня видно не было, но внутри дома явно что-то горело — в окнах отражались яркие отблески. Около дома две пожилые женщины размахивали руками и истошно вопили:

— Пожар! Пожар!

— Там есть люди? — подбегая крикнул я.

— Есть! Петровна! И её внучка!

Я вышиб ногой дверь и шагнул в избу, и сразу мне в лицо ударило жаром; сквозь дымное облако я разглядел печь и рядом горящую перегородку во вторую комнату. Нагнувшись и вытянув руки, я стал шарить по сторонам и сразу наткнулся на лежащее на полу тело женщины; она была без сознания. Обхватив женщину, я вынес её наружу и положил на траву, где уже толпились местные жители — женщины, старики и дети, но к дому уже спешили мужчины с вёдрами воды.

Я снова бросился в дом, но на крыльце столкнулся с Челкашом — он за платье волочил ребёнка двух-трёх лет; девчушка шевелила руками, её глаза были полуоткрыты; надышавшись дыма, она даже не плакала — только всхлипывала. Я поднял её и передал женщинам. А Челкаш снова исчез в доме и через минуту выбежал… с котёнком в зубах. Его спасёныш отчаянно мяукал, в его глазах была паника. Как только Челкаш положил его на траву, он стремглав кинулся к людям, прыгнул на руки к одному из мальчишек и затих.

Угоревшая Петровна, придя в чувство и узнав, что именно я вынес её из избы, долго обнимала меня:

— Спасибо, милый человек! Доброго тебе здоровья! Спасибо за внучку! — она вытирала слёзы и снова обнимала меня: — Я-то ладно, сгорела б — не велика потеря, я своё отжила, а вот внучка… Долгих лет жизни тебе! Буду за тебя молиться!

— Её вынес не я, а мой друг, — я показал на Челкаша, который с лаем бегал от одного мужчины с вёдрами к другому, торопил их, указывал, куда именно надо лить воду (как-никак — он профессионал в этом деле).

Когда пожар потушили и все более-менее успокоились, Челкаш подбежал ко мне.

— Ты настоящий герой, — погладил я друга и тут заметил, что местами его шерсть подпалилась, а на морде с левой стороны не было ни усов, ни бровей.

— Ничего, отрастут, — проговорил я.

— И у тебя тоже, — хмыкнул Челкаш.

Я провел ладонью по лицу и обнаружил, что и у меня, но с правой стороны, исчезли брови и волосы над ухом.

До темноты я вместе с мужчинами выносил во двор сгоревшую перегородку, а наутро помогал восстанавливать стену, очищать от гари потолок и печь.

Всё это время погорельцы — Петровна и её внучка (их на ночь приютили соседи) не отходили от Челкаша: гладили и обнимали, угощали пряниками, называли самым бесстрашным, отважным, удалым и, конечно, самым умным.

От такого обилия комплиментов Челкаш вначале смущался, но вскоре уже воспринимал их, как должное, а потом в нём разгорелся пожар другого рода — эмоциональный, его стала распирать гордость за свой поступок. Выпятив грудь и надув щёки (давая понять, что является бывалым пожарным), он прошёлся мимо местных собак, которые, кстати, как только загорелась изба, поджали хвосты и разбежались по дворам, а теперь с несчастным видом сидели в стороне и восхищённо глазели на моего друга.

— Ты начал свой путь к славе, — улучив момент, шепнул я ему.

— Ага! — откликнулся он.

Мы уже собирались уезжать из деревни, как к Малышу подошли Петровна с внучкой. Бабуся подарила мне корзинку огурцов, а внучка протянула Челкашу вырезанную из бумаги «Медаль за спасение на пожаре». Челкаш в свою очередь передал «медаль» мне, чтобы я прикрепил её к ошейнику, что я и сделал, и мой дружище сразу отправился хвастаться наградой перед собаками.

Он и в дальнейшем, уже в Москве, когда к нам кто-нибудь приходил, притаскивал «медаль» и демонстрировал её гостю, при этом закатывал глаза и завывал — подробно рассказывал, какой ужасный был пожар, как в полном дыму отыскал ребёнка, а потом и котёнка. И никому не разрешал трогать «медаль» — смотреть, смотрите, но не трогайте, а то ещё случайно порвёте!

И хранил он «медаль» в отдельной коробке из-под обуви, где лежали щётка и крем. Я предложил ему положить «медаль» в стол, рядом с моей медалью «Ветеран труда», но он отказался — видимо, посчитал, что драгоценность особенно сверкает среди чепуховин, а среди других драгоценностей тускнеет.

Глава двадцать пятая, последняя

До Ленинградского шоссе, с которого началось наше путешествие, оставалось каких-то сто километров. Я поглаживал «баранку» и нахваливал Малыша, ведь он ни разу нас не подвёл, все испытания выдержал с честью, он боец что надо (поломка подшипника не в счёт; здесь мы с Челкашом виноваты: слишком поддали жару Малышу, а он всё же не гоночная машина). Я вспомнил иронические высказывания автолюбителей нашего двора — мол, ваш драндулет развалится, замучаетесь с поломками — и усмехнулся:

— Малыш утёр им нос.

Челкаш просиял — «И мы утёрли!»

Мы подъехали к Ленинградскому шоссе в том месте, откуда неделю назад свернули на просёлочную дорогу, только, понятно, с противоположной стороны. До Москвы открывалась прямая широкая автострада.

И здесь произошло самое интересное — Малыш самостоятельно, без моего участия, влился в транспортный поток! Выбрал момент, когда между машинами образовался просвет, и въехал на трассу! И дальше покатил, чётко выдерживая дистанцию между собой и впереди идущей машиной! Поверите ли, Малыш и притормаживал и увеличивал скорость сам по себе — я совершенно не трогал руль, не нажимал на педали!

Но и это не всё. Малыш остановился перед светофором на красный свет! Оказалось, он прекрасно знал правила дорожного движения!

Такой поворот событий меня поразил до глубины души. Наверняка и вы сейчас поражены. А Челкаш — хоть бы хны; он не только не удивился, но и подмигнул мне — «Отсюда до дома Малыш помнит дорогу и спокойно нас довезёт. Так что можешь отдыхать, но на всякий случай давай я сяду за руль, буду контролировать действия Малыша».

— Пожалуйста, давай! — согласился я, и мы поменялись местами.

Челкаш сел на моё сиденье и положил лапы на руль; я развалился на его «штурманском месте» и, включив радиоприёмник, настроил музыку.

Из идущих навстречу и обгоняющих нас машин то и дело кто-нибудь выглядывал, показывал на Челкаша и улыбался. Ещё бы! Не каждый день увидишь собаку-водителя, да с медалью!

И до самой Москвы на всех постах ГАИ, завидев моего друга, постовые вытягивались в струнку и отдавали ему честь. И тоже улыбались.

…Когда мы въехали в наш двор, автолюбители разинули рты от удивления (дворник Иннокентий выронил из рук метлу) — они были уверены, что наш «Запорожец» привезут в кузове грузовика; в лучшем случае — притащат на тросе; а скорее всего — мы вернёмся пешком, поскольку «Запорожец» на полпути развалится. И вдруг наша машинка вкатывает целёхонькая, а за рулём сияющий Челкаш с медалью! Автомобилисты сразу стушевались, съёжились, кивнули мне с жалкими улыбками и стали копаться в своих машинах. Лицо Иннокентия вытянулось в кувшин; прихватив метлу, он торопливо заковылял в конец двора.

Автор исторических романов Михаил Никитич Ишков, узнав, что наше путешествие закончилось благополучно, тут же примчался проверить, так ли это? Он долго осматривал Малыша (даже заглядывал под днище), поднимал брови, поджимал губы, раз пять пробормотал «Хм, странно!» — всё никак не верил, что Малыш без поломок преодолел тысячу километров.

Как только мы вошли в квартиру, Челкаш показал Ишкову «диплом врача» и «медаль». Писатель-историк опять взялся за своё:

— Не верю! — выпалил он и присвистнул. — Небось сам состряпал, — он показал мне кулак. — Что вы меня дурачите!

Челкаш воспринял эти слова, как оскорбление и возмущённо залаял.

— Не кричи! — Ишков повернулся в сторону моего друга. — Криком ничего не докажешь. Вот у меня третий день кисть болит. Мази не помогают. Давай вылечи прямо сейчас! Слабо? Ты же врач широкого профиля, хе-хе! — писатель плюхнулся на стул и протянул руку Челкашу.

Челкаш присел и передними лапами стал массировать пятерню романиста.

Уже через минуту на лице Ишкова насмешливый взгляд и ухмылка уступили место удивлённой гримасе, а через десять минут на его физиономии появилась широкая улыбка.

— Слушай, Челкаш, ты гений! — проворковал он и чмокнул моего друга в нос. — Надо же! Только что я не мог рукой пошевелить и вот… пожалуйста! — его пальцы пробежали по невидимым клавишам. — Теперь верю, что и медаль ты получил по делу.

Способности Челкаша произвели на автора исторических романов сильное впечатление. Во время чаепития, когда я рассказывал о нашей поездке, он уже верил каждому моему слову, а перед тем, как уйти, заявил:

— Пожалуй, напишу повесть о вашем путешествии.

Мне понравилось это его заявление, но я подумал: «А ведь он, как это принято у профессиональных литераторов, напридумывает всякой всячины, чего и в помине не было. Например, сделает из меня какого-нибудь десантника, из Челкаша — волкодава, из Малыша — вездеход и отправит нас не по Подмосковью, а куда-нибудь в Африку. Знаю я этих писателей! Их фантазия может завести слишком далеко. Поэтому я быстренько записал, как всё обстояло на самом деле.

В моих записях, друзья, всё — чистая правда. Спросите у Челкаша, если не верите, он не даст соврать, ведь он не только самый дружелюбный и самый справедливый, но и самый честный пёс на свете.

2005 г.