Человеческий рой. Естественная история общества

Столько, сколько существуют человеческие общества, люди считали, что они меняются, члены этих обществ в их воображении превратились в величественных Людей с большой буквы. И все же, какой бы могущественной ни была принадлежность к обществу в формировании коллективной самооценки граждан, вовсе не на членов того же общества они смотрят совсем иначе: в их глазах именно чужаки претерпевают более радикальные, временами ужасающие изменения. В представлении каждого человека целые группы чужаков могут превратиться в нечто менее человеческое, даже в своего рода паразитов.

В истории есть много примеров, когда чужаков считали столь презренными существами, что их могли раздавить под ногами, как насекомых. Вспомним 1854 год, Территория Вашингтон. Вождь индейского племени сквамиш Сиэтл, в честь которого был назван недавно основанный город, только что выслушал речь Айзека Стивенса, вновь назначенного губернатора территории, перед старейшинами племени. Стивенс объяснил, что сквамиш должны переселиться в резервацию. Встав для ответа и возвышаясь над худощавым губернатором, Сиэтл на своем родном языке дувамиш горевал о том, что между их обществами существует пропасть, и признал, что дни сквамиш сочтены. Тем не менее он мужественно воспринял новости: «Племя следует за племенем, а народ – за народом, как волны моря. Таков закон природы, и сожаления бесполезны»[4].

Будучи биологом, занимающимся полевыми исследованиями, я зарабатываю на жизнь тем, что размышляю о законах природы. Я провел многие годы в раздумьях над концепцией того, что мы называем «обществом», изучая человеческие племена и государства. Меня бесконечно увлекал феномен чужеродности: как получается, что незначительные различия превращаются в пропасть между людьми, которая затрагивает каждую сферу жизни, от экологии до политики. Цель книги «Человеческий рой» – разобраться как можно глубже в этом вопросе, исследуя природу обществ Homo sapiens, а также сообществ других животных. Основная идея этой книги заключается в том, что, каким бы неудобным это ни казалось, человеческие общества и сообщества насекомых похожи больше, чем нам хотелось бы считать.

Как я убеждался много раз на собственном опыте, для людей любая мелочь может свидетельствовать о чужеродности. В Индии люди обиженно смотрели на меня, когда я брал пищу не той рукой. В Иране я попытался кивком головы выразить «да», а для местных кивок означал «нет». В горах Новой Гвинеи я, сидя на мху, смотрел вместе с целой деревней «Маппет-шоу» по древнему телевизору, работавшему от автомобильного аккумулятора. Зная, что я приехал из Америки и «Маппет-шоу» сделано в Америке, каждый житель деревни недоуменно смотрел на меня, когда на экране свинка – вид, которому они поклоняются, – вальсировала в платье и туфлях на высоких каблуках. Я говорил сам с собой, находясь за пулеметами во время восстания тамилов на Шри-Ланке, и весь покрылся испариной, пока подозрительные боливийские чиновники выясняли, кто этот очень странный человек и что я делаю – или что мне разрешено делать – в их стране. Дома я видел, как мои сограждане американцы с одинаковым дискомфортом, недоумением и, временами, гневом относятся к чужим. Первая реакция обеих сторон – мысль о том, насколько чужой этот человек, несмотря на абсолютное сходство: люди с двумя руками, двумя ногами и желанием любить, иметь дом и семью.

В «Человеческом рое» я исследую принадлежность к обществу как особую составляющую нашего чувства собственного «я», которую следует рассматривать (на чем я подробно остановлюсь в последних главах) вместе с принадлежностью к расе и этносу – характеристиками, которые могут иметь такое же первостепенное значение и эмоциональную привлекательность. Растущая значимость наших обществ, а также этносов и рас в сравнении с другими аспектами нашей идентичности может показаться абсурдной. Лауреат Нобелевской премии, экономист и философ Амартия Сен, например, пытается разобраться, почему люди уничтожают свою идентичность в угоду группам, которые становятся важнее всего остального. Приводя в качестве наглядного примера ожесточенные конфликты в Руанде, Сен сожалеет, что «на рабочего хуту из [столицы] Кигали, возможно, оказывается давление, чтобы он считал себя исключительно хуту, и его подстрекают убивать тутси, хотя он не только хуту, но и кигалец, гражданин Руанды, африканец, рабочий и человек»[5]. Подобное разделение и классификации иного рода – одна из тем следующих глав. Когда убеждения, касающиеся представлений о том, что есть общество и кто к нему принадлежит, вступают в конфликт, подозрительность растет и связи рушатся.

На ум приходит слово «трайбализм», указывающее на людей, объединенных чем угодно: от любви к гонкам до отрицания глобального потепления[6]. Представление о «племени» в этом неточном значении термина – частая тема книг-бестселлеров. Тем не менее, когда мы говорим о племени горцев Новой Гвинеи или о трайбализме по отношению к нашим собственным связям с обществом, мы имеем в виду пожизненное чувство принадлежности, которое порождает любовь и преданность по отношению к своим, но при этом, выражаемое по отношению к чужакам, способно разжигать ненависть и вести к разрушению и отчаянию.

Прежде чем перейти к этим темам, мы обратимся к самому основному вопросу: что такое общество? Как мы увидим, быть социальным, то есть по-настоящему связанным с другими, – это одно, и совсем другое – ситуация, гораздо реже встречающаяся в природе, когда вид поддерживает отдельные группы, называемые нами обществами, которые сохраняются на протяжении жизни многих поколений. Быть частью общества – это не вопрос выбора; люди, считающие себя его членами, обычно видны всем. Посторонних, с их чужеродностью, безошибочно определяемой по внешнему виду, акценту, жестам и отношением ко всему – от свинок до вопроса о том, считаются ли чаевые оскорблением, – допускают с трудом. И тогда, во многих случаях, чужаков полностью принимают лишь по истечении времени, даже через десятки или сотни лет.

За исключением наших семей, наши общества – это единственные объединения, которым мы чаще всего клянемся в верности, за которые сражаемся и умираем[7]. Но в повседневной жизни главенство обществ редко является очевидным и представляет лишь часть нашего самоощущения и осознания, чем отличаются другие. Мы присоединяемся к политическим партиям, книжным клубам, группам игроков в покер, подростковым компаниям – это элемент нашего повседневного опыта. Даже путешествуя в одном туристическом автобусе, люди могут чувствовать бо́льшую сплоченность и какое-то время более низко оценивать пассажиров других автобусов. В результате такая группа, возможно, даже способна плодотворно решать насущные проблемы[8]. Предрасположенность к присоединению к группам формирует нас как личностей и является предметом многочисленных исследований. А тем временем наше общество бурлит, но мы не обращаем на это внимания, как на биение сердца и дыхание. Конечно, общество выступает на передний план во времена совместных трудностей или величия. Война, атака террористов или смерть лидера может сформировать мировоззрение целого поколения. Но даже в периоды, не насыщенные событиями, общество определяет атмосферу наших будней, влияет на наши убеждения и формирует наш опыт.

Размышления об иногда непреодолимых различиях между обществами – будь то толпы жителей государств, занимающих целый континент, как США, или местные племена Новой Гвинеи – затрагивают вопросы первостепенного значения. Является ли существование обществ с навешиванием на других, то есть не членов общества, ярлыка «чужой» частью «закона природы» и потому неизбежным? Действительно ли любое общество, объединенное чувством превосходства и уязвимое из-за враждебности других групп, обречено беспомощно барахтаться и наконец, как предположил Сиэтл, пасть в результате столкновений с другими обществами или из-за распространения чувства отчужденности среди членов того же общества?

«Человеческий рой» – моя попытка ответить на эти вопросы. В ходе обсуждения мы перейдем от естественной истории к доисторическому периоду и изменчивому пути цивилизаций – от глиняных стен Шумера к цифровому пространству Facebook[9]. Ученые, изучающие поведение, выделяют взаимодействия людей в узкие контекстуальные рамки, например используя стратегические игры для того, чтобы разобраться, как мы относимся друг к другу. Но я попытаюсь применить более широкий подход. Для того чтобы понять происхождение, механизм поддержания и причины распада обществ – насколько они необходимы, как возникают и почему они важны, – мы обратимся к последним данным биологии, антропологии и психологии и, кроме того, добавим немного философии.

История тоже играет свою роль в повествовании, но это больше касается выявляющихся закономерностей, чем специфики этой науки. У каждого общества своя собственная сага, но я полагаю, что существуют общие фундаментальные силы, которые удерживают общества вместе и вызывают их крах. Дело в том, что, будь то в результате завоевания, преобразования, ассимиляции, разделения или смерти, все общества – в мире животных и людей, от скромных охотников-собирателей до индустриальных агломераций – приходят к концу. Такое непостоянство легко не заметить, принимая во внимание, что долговечность обществ оценивается в рамках продолжительности человеческой жизни. Постепенное исчезновение гарантировано не из-за враждебных соседей или гибели окружающей среды (хотя эти факторы сыграли значительную роль в упадке некоторых обществ) и не из-за быстротечности самой человеческой жизни, а скорее в связи с мимолетностью идентичности, которую члены общества демонстрируют друг другу и миру. Различия между людьми имеют большое значение, и изменения постепенно превращают то, что когда-то было близким, в совершенно чуждое.

Связь человека с обществом имеет глубокие корни, восходящие еще к нашему «животному» прошлому. Тем не менее идея описывать сообщества животных с точки зрения членства в нем и по принадлежности «свой – чужой», которую я позаимствовал из психологии, для биологии нетрадиционна. Мои коллеги обычно с неохотой (хотя обычно не явной) говорят о сообществах. Так, хотя в разговорном языке существуют слова, обозначающие сообщества многих видов животных (например, «стадо» – для нечеловекообразных обезьян и горилл[10], «стая» – для волков и гиеновых собак, «клан» – для пятнистых гиен и сурикатов или «табун» – для лошадей), исследователи зачастую избегают этих терминов и говорят о «группе», что приводит к потере ясности и смысла. Представьте, что вы находитесь на лекции, как я когда-то, и эколог рассказывает о группе обезьян, которая «разделилась на две группы», а потом «одна из групп вступила в конфликт с еще одной группой». Нужно очень хорошо сосредоточиться, чтобы расшифровать эти предложения: лектор имел в виду, что члены одного стада обезьян направились в разные стороны, и половина этого стада столкнулась с другим стадом и отчаянно защищалась. Хотя стадо – это, несомненно, группа, но особого рода, которую отличает от всех остальных обезьян закрытое и стабильное членство, превращающее это объединение не только в то, за что стоит бороться, но и в то, что заслуживает называться отдельным термином.

Как только группа – стая, клан, стадо, прайд и т. д. – сформирует такого рода особую идентичность, выходящую за рамки повседневных связей родителей, занимающихся выращиванием потомства, принадлежность к такому сообществу может многое дать. Какие общие черты мы имеем с такими животными? Чем мы отличаемся и, что более важно, имеет ли это значение?

Хотя примеры из мира животных помогают пролить свет на ценность общества, этого недостаточно, чтобы объяснить, каким образом люди пришли к тому, что мы имеем сейчас. Какими бы естественными ни казались большинству населения наши большие государства, они не являются необходимостью. До расцвета цивилизаций (под которыми я имею в виду общества с городами и монументальной архитектурой) люди заселяли пригодные территории, формируя общества меньшего размера: племена, зависимые от примитивного земледелия (подсечно-огневого и мотыжного) и скотоводства, и охотники-собиратели, добывающие все продовольствие в дикой природе. Эти общества были нациями того времени. Много тысячелетий назад, во времена, когда все люди были охотниками-собирателями, предки каждого живущего человека были с ним связаны. Многие народы Новой Гвинеи, острова Калимантан (Борнео), тропических лесов Южной Америки, Африки южнее Сахары и в других частях света сохраняют основные связи с несколькими сотнями или тысячами людей в племени, которое продолжает существовать, по большей части независимо от национального правительства.

Для того чтобы охарактеризовать самые первые общества, мы можем привлечь свидетельства об охотниках-собирателях недавнего прошлого и данные археологической летописи. Нашим предкам, охотникам-собирателям, огромные страны, которые сейчас заставляют сердца преисполняться гордостью, вероятно, казались бы непостижимыми. Мы выясним, что сделало возможной такую трансформацию, приведшую к появлению обществ, которые продолжают ущемлять интересы чужаков, пусть даже эти общества стали столь многочисленными, что большинство членов не знают друг друга. Равнодушная анонимность, характеризующая современные человеческие общества, может показаться ничем не примечательной, но это очень важно. Кажущееся обыденным действие – мы беззаботно заходим в кафе, полное незнакомцев, – одно из самых недооцененных достижений нашего вида, и оно отделяет человечество от большинства других позвоночных, у которых существуют сообщества. Тот факт, что животные, принадлежащие к таким видам, должны быть способны распознавать каждую особь в своем сообществе, – это ограничение, на которое большинство ученых не обращает внимания, но оно объясняет, почему ни львы, ни луговые собачки никогда не создадут трансконтинентальные царства. Способность чувствовать себя комфортно среди незнакомых членов нашего общества с самого начала дала человеку преимущества и сделала возможным существование государств.

В летописи жизни на Земле объединенные множества, составляющие современные человеческие общества, – уникальный случай для вида, чьи представители размером больше ногтя. Как бы то ни было, моя профессиональная подготовка связана с существами гораздо меньшего размера – общественными насекомыми, в частности с муравьями (из личных предубеждений). Идея, лежащая в основе этой книги, пришла мне в голову, когда в городке недалеко от Сан-Диего я наткнулся на поле сражения длиной несколько километров, где две суперколонии аргентинских муравьев, каждая численностью несколько миллиардов, защищали свои территории. Тогда, в 2007 г., эти лилипуты сначала заставили меня задаться вопросом о том, насколько большое число индивидуумов, муравьев или людей, может быть настоящим обществом. В этой книге мы рассмотрим, как муравьи, подобно людям, реагируют друг на друга таким образом, что их сообщества могут оставаться анонимными: нам – и им – нет необходимости знать друг друга как индивидуумов, для того чтобы сохранять отдельные общества. Такая способность предоставила людям возможность превысить ограничения размера сообществ, характерные для большинства других млекопитающих: это явление мы впервые наблюдаем в обществах охотников-собирателей, которые разрослись до многих сотен и в конце концов проложили дорогу к великим республикам.

Каким образом реализуются анонимные общества? Наш муравьиноподобный подход к идентификации друг друга основан на общих чертах, которые обозначают индивидов как членов одного общества. Но таких маркеров, которые у муравьев представляют собой просто химические вещества, а у людей могут варьироваться от одежды до жестов и языка, недостаточно, чтобы всецело объяснить, что́ сплачивает цивилизации. Условия, благоприятные для роста человеческих обществ, по сравнению с условиями для обладающих маленьким мозгом муравьев, были строгими и неустойчивыми. В ответ на растущую численность членов своего общества люди используют проверенные временем навыки из своих ментальных ресурсов для того, чтобы сделать жизнь приемлемой. Усиление различий между индивидами за счет рода занятий и других отличительных признаков (наше объединение в группы) – часть всего комплекса. Возможно, еще более интересно, что возникновение неравенства (которое я буду обсуждать отдельно, как проявляющееся в появлении лидеров) настолько же важно для формирования общества и роста населения. Мы принимаем эти феномены как нечто само собой разумеющееся, но среди охотников-собирателей существовали значительные различия: некоторые общества кочевников были обществами равных.

Сосуществование разных рас и этносов в рамках общества началось в основном с появлением земледелия, с ростом готовности принимать различия между индивидами, включая и власть других. Подобный союз прежде независимых групп был неизвестен среди общин охотников-собирателей и не встречается больше ни у одного биологического вида. Государства не могли бы сформироваться и окрепнуть, если бы люди не «перепрофилировали» свои когнитивные инструменты выживания, чтобы принимать разные этнические группы и приспосабливаться к ним. Такой учет различий сопровождается вызывающими стресс факторами, которые в конечном итоге способны как укрепить общество, так и разрушить его. Поэтому, хотя хорошие новости заключаются в том, что «плавильный котел» действует весьма успешно, «плавление» продолжается только до определенного момента, и вопрос принадлежности к «мы» находится в основе бунтов, этнических чисток и Холокоста.

Моя цель – заинтересовать вас, рассказывая о загадках, причем некоторые крайне важны, а другие довольно странны, но на многое проливают свет. Итак, краткий анонс. У африканских саванных слонов существуют сообщества, а у индийских слонов их нет. Мы ответим на необычный вопрос: почему, учитывая близкое родство человека с двумя другими видами приматов, обыкновенным шимпанзе и карликовым, или бонобо, муравьи должны заниматься разного рода «человеческими» делами – строить дороги, создавать правила дорожного движения, работать на сборочных конвейерах и иметь работников общественной гигиены, – а шимпанзе и бонобо этого не делают. Мы рассмотрим, не были ли примитивные крики, называемые уханьем, для наших далеких предков первым маленьким шагом к размахиванию флагами в порыве патриотизма и, в каком-то смысле, фундаментом для наших государств, иногда занимающих целые континенты. Как удается мне, чужаку, не обращать внимания на различия между людьми и продолжать работать в других обществах, когда большинство животных (к ним, бесспорно, относятся и муравьи) не способны это делать? Или вот вопрос для любителей истории: мог ли повлиять на исход Гражданской войны в США тот факт, что большинство южан того времени по-прежнему считали себя американцами?

Джордж Бернард Шоу писал: «Патриотизм – убеждение, что твоя страна лучше других потому, что именно ты в ней родился»[11][12]. Так что же это значит, когда неотъемлемое условие человеческого существования – крепко держаться за общество и боготворить его и при этом зачастую относиться к чужакам пренебрежительно, не доверять им, унижать и даже ненавидеть? Сей факт – загадка нашего вида и одна из причин, побудивших меня написать эту книгу. Несмотря на то что человечество перешло от небольших обществ к огромным, мы сохранили сверхъестественную способность понимать, кто им соответствует, а кто – нет. Да, мы дружим с иностранцами, но при этом они остаются иностранцами. Хорошо это или плохо, но по причинам, которые я надеюсь прояснить, отличительные признаки остаются, наряду с такими же явными и зачастую разрушительными различиями, существующими внутри самих обществ. То, как мы подходим к рассмотрению сходств и отличий, определяет природу и будущее обществ.

Предстоящее путешествие

В наших изысканиях мы отправимся не по одной длинной дороге, а по многим взаимосвязанным путям. Время от времени мы будем возвращаться, чтобы посмотреть на такие дисциплины, как биология и психология, под другим углом. В повествовании не всегда соблюдается хронология, поскольку мы будем обращаться не только к свидетельствам из истории человечества, но и к данным об эволюции человека, для того чтобы серьезно разобраться в том, что мы делаем и как мы думаем. Учитывая, что исследование напоминает путешествие, в котором множество различных точек высадки на берег, вот краткий обзор того, что ждет впереди, по порядку.

Я разделил книгу на девять частей. Часть I под названием «Принадлежность и распознавание» охватывает разнообразные сообщества позвоночных. В главе 1 рассматривается роль кооперации в сообществах, которая, как я намерен продемонстрировать, менее существенна, чем вопрос идентичности; общества состоят из отдельного множества членов, которых связывают различные взаимоотношения, не всегда гармоничные. В главе 2 мы поговорим о других видах позвоночных, в основном о млекопитающих, чтобы пролить свет на то, как сообщество, несмотря на существующие недостатки системы сотрудничества, приносит пользу его членам, обеспечивая их потребности и защиту. В главе 3 исследуется вопрос о том, насколько важны для успеха различных групп перемещения животных внутри и между сообществами. Одна универсальная модель активности, слияние-разделение, создает динамику, которая помогает объяснить эволюцию разума у определенных биологических видов, среди которых люди – наиболее очевидный пример, и к этой теме мы будем возвращаться на протяжении всей книги. Глава 4 посвящена тому, как много должны знать друг о друге члены большинства сообществ млекопитающих для поддержания таких групп. Здесь я расскажу о лимитирующем факторе, существующем в сообществах многих видов животных: все члены обязаны знать друг друга как индивидуумов, нравятся они друг другу или нет, и эта особенность ограничивает численность сообществ – самое большее до нескольких десятков особей. В связи с вышеизложенным возникает вопрос: каким образом человеку как виду удалось освободиться от такого ограничения?

Часть II, «Анонимные общества», посвящена группе организмов, которые с легкостью нарушают это популяционное ограничение, – общественным насекомым. Одна из преследуемых мною целей – преодолеть нежелание (возможно, испытываемое вами, дорогие читатели) уподоблять насекомых «высшим видам», особенно людям, объяснив ценность подобных сравнений. Глава 5 рассказывает о том, как в целом возрастает сложность социальных отношений с увеличением размера сообществ насекомых, для которых характерно усложнение инфраструктуры и разделения труда. Такая же тенденция наблюдается и в человеческих обществах. В главе 6 мы рассмотрим, как большинство общественных насекомых и несколько видов позвоночных, таких как кашалоты, демонстрируют принадлежность к сообществу с использованием сигналов, указывающих на их индивидуальность: химических (запах) – у муравьев и звуковых – у китов. Эти простые способы не ограничены рамками памяти и потому позволяют сообществам некоторых видов достигать невероятных размеров, в некоторых случаях – без верхней границы численности. Следующая глава, «Люди-анонимы», разъясняет, как люди применяют такой же подход: наш вид «настроен» на маркеры, свидетельствующие о том, что́ каждое общество считает приемлемым, включая такие нюансы поведения, которые можно отметить лишь подсознательно. Благодаря указанным средствам люди способны устанавливать связи с незнакомцами в обществе, которое я называю анонимным, и преодолеть ограничения, связанные с размером обществ.

Три главы, включенные в часть III, «Охотники-собиратели недавнего прошлого», посвящены вопросу о том, какими были человеческие общества до появления земледелия. Я рассматриваю людей, которые до недавнего времени вели жизнь охотников-собирателей: от кочевников, живших в небольших расширенных группах, называемых локальными группами, до тех, кто большую часть года проводил на одном месте. Несмотря на то что кочевникам уделяется больше всего внимания и кочевой образ жизни рассматривают как золотой стандарт способа существования наших предков, напрашивается вывод (и это легко доказать), что на заре человечества людям были доступны оба варианта. Мы можем также заключить, что охотники-собиратели не были архаичными людьми, ведущими примитивный образ жизни. Следует признать, что их представители ничем существенно не отличались от нас: это люди, так сказать, «в настоящем времени». Несмотря на признаки продолжающейся, даже ускоренной эволюции человека в последние 10 000 лет, человеческий мозг не подвергался каким-то фундаментальным перестройкам с момента появления первого Homo sapiens[13]. Это означает, что, невзирая на любые приспособления человека к современной жизни, мы можем обратиться к историческим свидетельствам об образе жизни охотников-собирателей и рассматривать природу ранних человеческих обществ как основу для современных.

Больше всего нас интересуют невероятные различия между кочевыми охотниками-собирателями – склонными к равноправию мастерами на все руки, которые решали проблемы путем обсуждения, – и оседлыми, чьи общества были предрасположены к появлению лидеров, разделению труда и неравному распределению материальных благ. Первая из упомянутых социальных структур указывает на психологическую гибкость, которой мы по-прежнему обладаем, даже несмотря на то, что поведение большинства современных людей больше похоже на поведение оседлых охотников-собирателей. В части III сформулированы два вывода: общества охотников-собирателей отличались друг от друга и отличительными признаками, как и в современных обществах, были маркеры идентичности.

Это означает, что на каком-то этапе в далеком прошлом наши предки, должно быть, совершили важнейший, но до сих пор не замечавшийся эволюционный шаг – перешли к использованию знаков принадлежности к группе, – который со временем позволил нашим обществам расти. Чтобы разобраться, как это произошло, в части IV, состоящей всего из одной главы, мы перенесемся в прошлое, а также изучим поведение современных шимпанзе и бонобо. Я выдвигаю гипотезу о том, что простое изменение способа применения обезьянами одного из звуковых сигналов, уханья, могло превратить этот звук в необходимый для идентификации друг друга как членов одного сообщества. Такая трансформация, или нечто подобное, могла, бесспорно, произойти и у наших далеких предков. К этому первоначальному «паролю» добавлялись другие маркеры, многие из которых связаны с человеческим телом, и таким образом наши тела превратились в «доску объявлений» из плоти и крови для демонстрации идентичности человека.

Рассмотрев, как появились маркеры идентичности, мы перейдем к исследованию психологических основ этих маркеров и принадлежности к обществу. В пяти главах части V, «Функционирование (или нет) в обществах», дается обзор удивительно разнообразных последних данных о человеческом разуме. Большинство исследований сосредоточено на принадлежности к этносу и расе, но их результаты применимы и к обществам в целом. Мы рассмотрим следующие темы: почему люди смотрят на других, словно те обладают некой особой сущностью, которая превращает общества (а также этносы и расы) в настолько фундаментальные, что люди воспринимают эти группы так, будто это разные биологические виды; как младенцы учатся распознавать такие группы; какую роль играют стереотипы в упорядочении наших взаимодействий с другими людьми и каким образом подобные стереотипы могут быть связаны с предубеждениями; почему предубеждения проявляются невольно и неотвратимо, зачастую заставляя нас воспринимать чужака скорее в качестве представителя его этноса или общества, а не как уникальную личность.

Психологические оценки, которые мы даем другим, разнообразны, включая нашу склонность считать чужаков «ниже рангом», чем представителей нашего собственного общества, а в некоторых случаях вообще воспринимать их как «недочеловеков». В главе 4 части V объясняется, каким образом мы применяем подобную оценку других людей к обществам в целом. Люди считают, что представители чужих групп (наряду с их собственными) могут действовать как единое существо с собственными эмоциональными реакциями и целями. В последней главе части V мы обратимся к тому, что узнали о психологии и биологических основах обществ, для того чтобы сформулировать развернутые вопросы о том, как семейная жизнь вписывается в эту картину и можно ли, например, представить общество в виде своего рода расширенной семьи.

Часть VI, озаглавленная «Мир и конфликты», посвящена проблеме взаимоотношений между обществами. В первой главе этой части я привожу свидетельства из мира природы, которые демонстрируют, что, хотя сообществам животных не обязательно вступать в конфликт, мирное сосуществование – относительно редкое явление, которое встречается всего у нескольких видов и поддерживается в условиях минимальной конкуренции. В следующей главе центральное место в повествовании отводится охотникам-собирателям, чтобы выяснить, каким образом не просто мир, а активное сотрудничество между обществами стало выбором нашего вида.

В части VII, «Жизнь и смерть обществ», рассматривается вопрос о том, как формируются и распадаются общества. До того как перейти к человеческим обществам, я даю обзор ситуации в мире животных и прихожу к выводу, что все сообщества проходят через своего рода жизненный цикл. Несмотря на существование иных механизмов, как мы увидим, у большинства видов основной способ возникновения новых сообществ – это разделение существующего сообщества. Как показывают результаты исследований шимпанзе и бонобо, подкрепленные данными по другим приматам, перед разделением в сообществе на протяжении нескольких месяцев или лет возникают группировки, что увеличивает разногласия и в конце концов приводит к расколу. Такое же формирование фракций, обычно в течение нескольких веков, имеет место и в человеческих обществах, за исключением важного отличия: первичное давление, приведшее к разделению групп людей, возникло, когда первоначальные объединяющие маркеры, сохранявшие общество, перестали быть общими, и люди стали считать себя несовместимыми. По прочтении этой части становится понятно, почему восприятие людьми собственной идентичности меняется со временем так, что этот процесс невозможно было остановить в доисторические времена, в основном из-за плохо развитой коммуникации между общинами охотников-собирателей. По этой причине общества охотников-собирателей разделялись, когда, по современным меркам, они были еще крошечными.

Разрастание обществ и превращение их в государства (нации) стало возможным благодаря социальным изменениям, которые я рассматриваю в части VIII, «От племен к нациям». Некоторые поселения охотников-собирателей и племенные деревни с простыми способами ведения сельского хозяйства делали первые неуверенные шаги в этом направлении, когда лидеры расширяли свою власть и захватывали контроль над соседними сообществами. Я начну рассказ с описания организации племен в виде множества деревень, каждая из которых большую часть времени действовала независимо. Лидерам таких слабо связанных деревень необходимо было умело поддерживать социальное единство и препятствовать распаду, но это им не очень-то удавалось, отчасти потому, что у них не было средств, благодаря которым их народ держался бы вместе, идентифицируя себя с обществом: дорог и кораблей, которые связывают людей с тем, что делают их соотечественники. Рост также требовал от обществ расширения владычества над территориями соседей. Этот процесс не был мирным: в царстве животных найдется крайне мало свидетельств добровольного слияния сообществ. Одни человеческие сообщества стали завоевывать другие и таким образом включать чужаков в свое общество. У других видов тоже время от времени происходит перемещение членов из одного сообщества в другое, но у людей такой обмен перешел на новый уровень с появлением рабства и в конечном счете покорением целых групп.

Теперь, когда мы разобрались, какие силы способны заставить небольшие общества вырасти до огромных, в том числе современных, государств, в последней главе части VII мы рассмотрим, как такие общества обычно приходят к концу. Для обществ, созданных путем завоевания, характерны не раскол между группировками, который мы наблюдали в среде охотников-собирателей, и не полный крах, хотя и подобное может произойти, а скорее разлом, который почти всегда происходит приблизительно вдоль древних территориальных границ, разделявших народы, включенные в состав такого общества. Большие общества не более долговечны, чем малые, и распадаются на части в среднем раз в несколько столетий.

В последней части книги мы пройдем по окольному пути, который привел к появлению этносов и рас и временами мутных вод современной национальной идентичности. Для того чтобы стать спаянным целым, общество завоевателей должно было перейти от контроля некогда независимых групп к принятию их в качестве членов своего общества. Для этого требуется трансформация идентичности, когда группы этнических меньшинств приспосабливаются к народу, составляющему большинство, – доминантной группе, которая, во многих случаях, основала общество и контролирует не только его идентичность, но также и большую часть ресурсов и власть. Такая ассимиляция происходит только до определенной степени и вот почему: этносы и расы, как продемонстрировано ранее в этой книге для отдельных личностей и обществ в целом, будут чувствовать себя наиболее комфортно вместе, если у них есть некоторые общие признаки, но при этом они отличаются достаточно, чтобы чувствовать себя разными. Кроме того, появляется разница в статусе разных меньшинств, и он может меняться на протяжении нескольких поколений, хотя большинство почти всегда прочно сохраняет контроль. Включение этнических меньшинств в качестве членов общества влечет за собой предоставление им возможности смешиваться с большинством, географическую интеграцию населения, которая была разрешена не во всех обществах прошлого.

Во второй главе части IX рассматривается, как современные общества сделали возможным более мирное встраивание большого числа чужаков за счет иммиграции. Такие перемещения редко происходили легко, и, как в прошлом, за иммигрантами закреплялся более низкий статус и меньше полномочий. Иммигранты, возможно, сталкивались с меньшим противодействием, если брали на себя социальные роли, которые минимизировали конкуренцию с другими членами общества, но при этом давали почувствовать собственную значимость и уважение. Идентичность, которой на своей этнической родине иммигранты очень дорожили, часто преобразуется в угоду более крупным расовым группам. Возможно, сначала сдвиг в восприятии происходит под нажимом, но вновь прибывшие могут принимать изменения, поскольку они дают преимущества в виде более обширной базы для социальной поддержки в новом обществе. Главу завершает рассказ о том, как критерии гражданства стали идти вразрез с психологией восприятия людьми того, кто именно в обществе занимает место, принадлежащее ему по праву. На последнее серьезно влияет отношение людей к тому, насколько должна быть важна роль общества в обеспечении разных людей или групп и защите их самих, – отношение к патриотизму и национализму соответственно. Разнообразие точек зрения по этим вопросам, возможно, необходимо для здорового общества, даже несмотря на то, что оно отягчает социальные конфликты, которые становятся темой заголовков современных СМИ. Принимая во внимание эти акценты, в последней главе, «Неизбежность обществ», поднимается вопрос о том, необходимы ли общества.

Приходя в этой книге к определенным выводам, я заранее должен признать, что объединенная область исследования обществ – это еще недостижимая мечта. Слишком часто научные дисциплины поощряют некие привычные способы мышления и пренебрегают нетрадиционными, разделяя интеллектуальный мир на враждебно настроенные друг к другу сообщества, известные как биология, философия, социология, антропология и история. Таким образом, в укромных «уголках и щелях» между науками остается многое, что требует обсуждения. Например, историки-«модернисты» считают нации исключительно новым феноменом. Я же буду отстаивать точку зрения, согласно которой родословная наций имеет древние корни. Некоторые антропологи и социологи идут еще дальше и рассматривают общества как совершенно необязательные конструкты: по их мнению, люди формируют подобные объединения, когда те отвечают их интересам. Моя цель – показать, что принадлежность к обществу настолько же важна для нашего благополучия, как обретение брачного партнера или любовь к ребенку. Я также разочарую некоторых из моих коллег-биологов. Я неоднократно слышал, как биологи, если изучаемый ими вид не совсем отвечает этому критерию, в штыки встречают идею о том, что сообщества надо изучать как группы с особой идентичностью и принадлежностью. Подобная гневная реакция лучше всего иллюстрирует значимость терминов «сообщество» (когда речь идет о животных) и «общество»[14].

Если отставить в сторону споры среди специалистов, читатели с разными политическими убеждениями почерпнут разную информацию в современной науке. Какой бы точки зрения вы ни придерживались, я убеждаю вас рассматривать факты из других областей знания, находящихся за пределами ваших интересов. Это необходимо для того, чтобы знать, как ваши собственные, зачастую неосознаваемые предубеждения и предубеждения людей вокруг вас (которые усиливаются в толпе) могут влиять как на действия вашей страны, так и на ваше обычное поведение с другими людьми.