Человек без души

ЗАМОК ОБРЕЧЕННЫХ

К вечеру они должны были уже углубиться в Белоранну, хотя никаких примет этого, никаких пограничных столбов или дозоров по дороге не встретилось. Однообразный лес, состоящий из берез, кленов и тополей на пригорках, осин в низинах, оставлял между деревьями достаточно места для прохода коней. Буреломы встречались редко, подлесок рос чахлый. Часто попадались ручьи, через которые были перекинуты хилые мостики, однако полные сил кони просто перепрыгивали крошечные «преграды». Солнце пробежало по небосводу и свалилось на верхушки берез, росших по левую руку от дороги, когда утомленные путники достигли развилки. Жара, монотонное покачивание в седле и недавний обильный обед заставляли Дальвига клевать носом и чуть ли не заваливаться на шею Дикаря. Очевидно, поэтому он долго вспоминал слова купца, рассказывавшего, куда следует свернуть. Направо – или налево? Хмуря брови и зло натягивая поводья стремящегося рысить дальше коня, Эт Кобос некоторое время оставался на перекрестке, затравленно переводя взгляд слева направо. Куда же? Кажется, купец говорил направо? Или налево? Вроде дорога к закату кажется более наезженной, но там – сплошная темень, будто стволы деревьев смыкаются друг с другом. А справа, хоть там и ближе к ночи, наоборот, светлее. Что-то ему толковали о зловещем месте, где живут призраки. Скорее они ждут глупых, неспособных запомнить дорогу путешественников слева. Решившись, Дальвиг поддал пятками по бокам Дикаря, и тот с радостным ржанием потрусил направо. Несколько ветвей хлестнули по крупу, а пара даже метилась в лицо седока, будто предупреждая, что тот совершил неправильный выбор, но повернуть ему не позволяла гордость.

Через некоторое время ошибка стала явной – густая трава доходила коням до брюха, колеи едва угадывались. Давным-давно здесь никто не ездил, и, пройдя через пару небольших полян, дорога увела путников в глухую темную чащобу. Как нарочно, здесь росли уже не белые березки и серо-зеленые тополя, а все больше мрачные полуголые сосны и стоящие кучками ели. Иной раз выдавалась проплешина, и на ней стоял, как древний герой, окруженный со всех сторон наступавшими врагами, старый дуб, трухлявый, с поникшими ветками. Чем дальше, тем темнее становилось – сказывалось наступление вечера. Где-то в глубине леса зловеще ухала рано выползшая на охоту сова. Дальвиг уже совсем было собрался повернуть, как вдруг, будто почувствовав его колебания, строй низеньких елок расступился. За их плотными рядами росли хилые березки, трясшие тонкими ветками на ветру, а еще дальше расстилался большой луг. Встав на его границе, Дикарь вдруг заартачился. Тряся мордой и приседая на задние ноги, он пытался пятиться назад, несмотря на понукания. Дальвиг как следует пнул его каблуком в заднюю ляжку, и тогда жеребец, низко опустив голову и храпя, поплелся вперед.

Несмотря на то что вечер был еще довольно ранний, луг поражал сумрачностью. Эт Кобос огляделся и с удивлением заметил полупрозрачные клубы тумана, выползающие из леса со всех сторон. Садящееся солнце над самой кромкой деревьев превратилось в тусклое пятно красно-желтого цвета. По самому лугу тоже ползли языки тумана, гораздо более густые, чем у опушки. Заброшенная дорога совсем исчезла в буйной траве, стоявшей недвижно, словно боявшейся пошевелиться.

Однако все это отложилось в памяти Дальвига как-то мимоходом, ибо прямо перед собой он с похолодевшим сердцем увидал возвышающуюся на фоне темно-голубого неба громаду. Замок был вроде бы небольшим, но здесь, на туманном лугу, в час заката, он, казалось, разрастался и грозил вскоре закрыть собой половину мира. Только пара самых высоких башен была украшена золотыми лучами уходящего солнца. Однако сумерки еще не превратились в темноту, и Дальвиг смог хорошо разглядеть, что замок серьезно пострадал в какой-то давнишней войне. Полосы черной жирной копоти расчерчивали бока башен; конусообразные крыши в иных местах были пробиты или прогорели. Верхняя кромка крепостной стены щерилась в тех местах, где камни кладки вывернула неведомая сила; вместо ворот на уцелевших двух петлях висели гнилые щепы.

Картина была хорошо знакома Дальвигу, ведь не зря он столько лет жил в замке, пережившем штурм… или не пережившем? В мертвом замке? Тем более в этом, пусть давно покинутом и уж точно мертвом, можно будет переночевать. Все лучше, чем под деревом. Придя к этой мысли, Эт Кобос перестал ощущать неприятное щекотание в груди, выпрямился и направил коня прямо к выбитым воротам. Мост был опущен, а ров чем-то заполнен – только не водой и не выросшей на политой кровью грязи травой в рост человека, как в Беорне. Подъехав ближе, Дальвиг сощурился и вгляделся тщательнее – и тут же содрогнулся всем телом. Изо рва торчали руки и ноги множества совсем свежих трупов.

Тут он, словно прозрев, застыл в седле, боясь сделать резкое движение – как будто это могло заставить покойников вскочить и напасть. Медленно, одним только поворотом головы Дальвиг огляделся вокруг. Как же он не заметил этого сразу! Тела лежали кругом, по одному и кучками. На лугу, в траве, протоптанной широкими полосами в тех местах, где отряды солдат бежали к стенам, валялись мертвецы, расплющенные катапультными камнями или пронзенные огромными стрелами баллист. Размозженные головы, оторванные конечности и громадные черные пятна на серо-желтой земле… Из рва смердели кучи внутренностей, выпущенных из животов безжалостной сталью, мрачно белели сколы вылезших наружу костей, скалились жуткие провалы раззявленных в смертных криках ртов. Вокруг в изобилии валялось разнообразное оружие – от сломанных стрел до украшенных серебром мечей. Арбалеты, с которых не успели сорваться стрелы, иссеченные щиты. Стальные окантовки, умбоны, лезвия и наконечники казались старыми, основательно изъеденными ржавчиной и давным-давно не точенными, в отличие от трупов, которые, судя по всему, еще пару дней назад были живыми людьми.

Озираясь и с трудом сглатывая тягучую, замешенную на страхе слюну, Дальвиг въехал во внутренний двор замка. По шкуре Дикаря пробегали волны крупной дрожи, а глаза его готовы были выскочить из орбит. Красавчик шарахался и трясся не меньше собрата, и только тупой Хак, который никак не мог взять в толк, что тут вокруг творится, глупо улыбался и, раскрыв рот, разглядывал полуразрушенные стены.

Проникнув внутрь замка, Дальвиг немедленно выбрал угол, свободный от трупов, которые и здесь нашлись в изобилии. Тут и там валялись покрытые зеленой плесенью медные котлы, заросшие мхом и паутиной деревянные обломки – понять, что же такое здесь расколошматили, уже не представлялось возможным. Несколько вросших в землю конских скелетов с остатками упряжи и попон на костистых спинах разительно отличались от свежих, не тронутых даже мухами тел погибших людей.

Загнав коней в угол и строго-настрого приказав Хаку держать их мордами к глухой стене, Дальвиг трепещущей рукой вынул из ножен Вальдевул и крадучись отправился на разведку. У ближайшего трупа он присел, чтобы рассмотреть подробности. Рядом лежали двое: один, рассеченный топором почти надвое, был покрыт коркой запекшейся крови, и на черную трещину, пересекавшую тело, нельзя было смотреть без содрогания. Скрюченные пальцы трупа будто бы тянулись к мечу – но он застрял в сердце противника, упавшего совсем рядом и не выпустившего из рук того самого топора… Меч пронзил один из лепестков похожего на лилию цветка, желтого на синем фоне, что был выткан на груди. У разрубленного на левой руке висел щит с изображением стилизованной волчьей морды, черной на красном. Видимо, это были гербы двух схватившихся здесь дворян, и битва между ними разыгралась не на шутку. Поле битвы больше походило на место резни, где люди в неистовстве кромсали друг друга и не заботились о собственных жизнях: стоило только кому-то поразить врага, тут же убивали его самого… Воины с волчьими головами на рубахах и щитах густо устилали землю около ворот, а те, что с цветками, кучами лежали у стен внутренней цитадели. Последних было заметно меньше.

Воровато озираясь и вздрагивая, когда ему чудилось движение промеж трупов, Дальвиг добрался до цитадели. Она представляла собой здание со стенами вровень с крепостными, глухими (только на самом верху можно было разглядеть узкие бойницы), сложенными из крупных каменных блоков грубой выделки. В центре выгнутый фасад распухал башней, врощенной в тело цитадели и возвышавшейся над ней еще на несколько человеческих ростов.

Дверной проем в теле башни был достаточно широк и когда-то закрывался солидной деревянной дверью – но от нее сохранились только бронзовые ребра, перекрученные и порванные. Даже щепок не осталось! Изнутри тянуло холодом и затхлостью, как из давно никем не посещаемого подвала. Дальвиг еще раз взглянул на трупы и закусил губу. Он решительно не понимал, как могут соседствовать такие свежие покойники и такие древние разрушения. Разве что обе армии явились сюда, чтобы разграбить сокровищницу, да и полегли в битве за нее? Это объяснение показалось весьма подходящим, и Эт Кобос даже приободрился. Он сам толком не знал, что хочет найти здесь, почему не повернет и не удирает во все лопатки…

Привыкнув к полумраку, царившему внутри башни, Дальвиг увидел лестницу с выщербленными ступенями, покрытую непонятными кучами – не то мусором, не то снова телами и их кусками. Преодолев страх и осторожность, он ступил на первую ступеньку и медленно пошел вверх. Чем дальше, тем легче было идти. Мусора и мертвых становилось меньше, появилось несколько крошечных оконцев, через которые на лестницу проникали красные, как попавшая в воду кровь, лучи солнца. Тишина казалась всеобъемлющей и всепоглощающей. Дальвиг шагал по каменным ступеням совершенно бесшумно: он затаил дыхание и старался не брякнуть ни единой металлической частицей своего снаряжения.

Наверху он вышел в короткий, загибающийся коридор, как и все здесь, наполненный присутствием смерти. Несколько дверных проемов выходили изнутри башни, а снаружи через бойницы виднелся узенький балкончик. Большинство дверей оказались выбитыми, а пол основательно прогнил, местами даже провалившись. Осторожно выбирая место для следующего шага, Дальвиг вдоль стены пробрался из одного конца коридора в другой. По пути он заглядывал в комнаты, но ничего интересного там не обнаружилось. В двух лежали мертвецы в красных одеждах, со стрелами в горле и глазнице, еще в одной – отрубленная голова с высунутым черным языком, а в самой последней у узкого, зарешеченного окна сидел закованный в ржавые латы рыцарь. Мятая, с прогрызенными временем дырами сталь покрывала его с головы до пят – когда-то красивая рельефная кираса с сине-белым цветком, кольчужная рубаха до колен, наручи и кожаные перчатки с металлическими шипами на костяшках пальцев. Только шлем с разрубленным, почерневшим и помятым забралом был снят и небрежно отброшен в сторону. Бледное лицо с остро выступающими скулами склонилось книзу; желтоватые волосы слипшимися прядями свисали вниз, закрывая его почти полностью. Внешне никаких смертельных ран на теле рыцаря Дальвиг не увидал, зато вокруг лидиеносца в самых разнообразных позах громоздились мертвецы. Четверо, явно порубленные тем громадным мечом, что зажат в неподвижной руке рыцаря. Немного поколебавшись, Дальвиг решил, что нужно осмотреть его поближе. Все равно он мертв, и ничего в этой жизни ему уже не понадобится. А ему, Эт Кобосу, пригодится все, даже пара золотых монет в том тощем кошеле, что выглядывает из-за пояса.

Однако стоило ему двинуться внутрь комнаты, под ногой немедленно протяжно и зловеще заскрипела половица. В груди Дальвига все похолодело: он понял, что сейчас произойдет нечто ужасное. В тот же момент желтые пряди вздрогнули и начали медленно подниматься. Развалившись в стороны, они открыли измученное лицо, которое должно было принадлежать только покойнику, но никак не тому, кто способен еще шевелиться. Рыцарь поднял на Дальвига взгляд тусклых водянистых глаз неопределенного цвета и выдохнул через землистые губы:

– Уже?

Это был сиплый, леденящий душу стон человека, подвергнутого мучительным страданиям. Голос существа, забывшего свет солнца, вечно заточенного в глубокий пыточный подвал. Голос мертвеца, которому никак не дадут успокоиться в своей могиле, если уж на то пошло.

Как ужаленный Дальвиг отпрыгнул от двери к противоположной стене и выставил перед собой Вальдевул. Он даже забыл, что следует велеть ему рубить. Едва заметная на серой коже лба бровь рыцаря медленно поползла вверх.

– Ты… не один из нас? – проскрипел он. Кажется, даже звуки причиняли ему боль – каждый в отдельности и все вместе. – Я не узнаю тебя.

– А ты? Кто ты такой – мертвец или живой?

– Если б я знал! – усмехнулся рыцарь, словно ему кто-то всадил кинжал в живот. – Кто ты такой, ответь!

– Я – путешественник, по ошибке попавший в это царство гниющего мяса…

– Тогда позволь на правах хозяина приветствовать тебя в замке Вайберанн, злосчастный путник. Я – Миланор, господин этого проклятого места. – Тяжело опираясь на свой огромный заржавевший меч, рыцарь поднялся сначала на колени, а потом и на ноги.

– Гм… Я тоже тебя приветствую, – пробормотал Даль-виг, совершенно не представляющий, как ему вести себя дальше. Сам он с радостью очутился бы сейчас в седле коня, как можно быстрее скачущего прочь отсюда. Но так просто повернуться и уйти… и невежливо, и страшно. Тем временем Миланор, неуклюже пошевеливая руками, оперся спиной о стену и продолжил разговор.

– Позволишь мне поболтать с тобой? Кажется, еще есть немного времени. И не надо так отчаянно сжимать меч, приятель. Я так пресыщен убийствами, что теперь даже комара, сосущего мою кровь, оставил бы в живых. Ну, так ты согласен поговорить? Понимаешь, с другими нельзя. Их я должен немедленно пронзить мечом, или разрубить, или размозжить голову кулаком, или… Не будешь против, если я расскажу свою историю?

– М-да, – промямлил вконец растерявшийся Дальвиг, но тем не менее Вальдевула не опустил.

Миланор как попало бросил свой меч прямо на пол и, скрипя латами, проковылял мимо вжавшегося в стену Эт Кобоса в одну из пустых комнат. Мучимый любопытством и сдерживаемый страхом, Дальвиг последовал за ним, держась, впрочем, на безопасном расстоянии. В конце концов, ему уже хотелось узнать, какие тайны скрывает это место. Даже если живой мертвец Миланор кинется на него, Вальдевул превратит его в мертвого мертвеца!

– И какова же история вашего замка? – Дальвиг осмелел настолько, что даже задал вопрос. Миланор, словно не слыша, тщательно уселся на пыльный стул лицом к окну, в котором виднелось красно-золотое сияние в небесах и темнеющие росчерки высоких облаков.

– Раньше я никогда не смотрел на небо, – молвил он наконец, указав в окно кривым уродливым пальцем в латной перчатке. – А теперь отдал бы все, чтобы как можно дольше сидеть здесь и созерцать, как ночь сменяет вечер, а за ней следует утро, разгорается день, и все повторяется по новой. Хотя… у меня нет ничего, что я мог бы отдать. Мой рассказ будет историей гнусного порока и его жестокого наказания. Попробуй угадать, сколько мне лет? Нет, не старайся. Сто шестьдесят, это я еще помню. Может быть, подобное долголетие удивит тебя, но прошу, не следует ему завидовать. Я – простой человек, не пивший мифических эликсиров молодости и долголетия. Я раб отвратительного заклятия. Сто тридцать лет назад здесь был цветущий замок, центр сильного и независимого владения. Моего. Но – увы – я был порочным и несдержанным человеком, говорю это без всякого сомнения… век и еще немного заставят все тщательно осмыслить, клянусь тебе самым дорогим для меня – смертью. Итак, среди многочисленных пороков одним из самых безобидных была игра в кости. До поры до времени я держался, но однажды – будь проклят сам тот день! – я жестоко проигрался некоему белораннскому дворянину. Помню как сейчас – это случилось в Ноланн-Анне, ночью, при свете чадящих ламп, под реки вина и визгливую флейту. Остальные музыканты уснули, сморенные тяжким духом кабака и содержимым выпитых кружек. Как жаль, что я оказался не так слаб! Проиграв громадную сумму, я тут же заложил замок ростовщику, грязной пучеглазой жабе, посещавшей злачные заведения именно с такой целью – задешево скупать и брать в залог имущество неудачливых игроков. Судьба так и не повернулась ко мне лицом, так что вслед за замком я заложил земли и крестьян… Но тому сукину сыну везло раз за разом! Я не мог поверить, я все ждал, когда же наконец счастье изменит ему и снова осенит меня, – но нет! Проигравшись в пух и прах, я убежал из кабака в страшной ярости и носился по улицам под дождем, уснув в конце концов, как пес, под каким-то забором. А утром меня нашли и сообщили, что через неделю новый владелец – тот самый везунчик – явится, чтобы прибрать к рукам мою вотчину. Я кинулся драться, ревом и кулаками пытаясь доказать, что проигрыш недействителен, однако они, улюлюкая, вышвырнули меня из города. Со страшной головной болью, вызванной сразу и похмельем, и осознанием глубины бездны, в которую пал, я вернулся домой. Несколько дней слонялся по замку, с ужасом думая, что все это уже не принадлежит мне! Нет, я не мог с этим смириться… глупый, тупой гордец! Если бы я только мог предположить, чем все это закончится, ах, если бы… Взяв воинов, я отправился на северо-запад, во владения соседа, человека, которым владели два чувства: жадность, позволившая скопить несметные богатства, и любовь к единственному сыну, маленькому мальчику, болезненному и смазливому, как девчонка. Я украл этого мальчишку и потребовал большого выкупа, в надежде, что любовь в старом пауке пересилит скупость… Однако огромная сумма затуманила его разум. Он привел сюда целую армию: всю свою дружину, челядь и даже наемников. Я пришел в бешенство, поняв, что денег не видать, и уже в самом начале осады выволок его выкормыша на стену. Приставив нож к горлу, я завопил: «Деньги!!! Деньги, или, клянусь, ты увидишь, какого цвета кровь у твоего красавчика!» Этот дуралей прыгал у самых ворот как сумасшедший, грозил страшными карами и требовал отдать дитя. И тогда… тогда на мои глаза будто пала пелена. Я видел, как сюда приходят войска короля Белоранны, а меня в цепях волокут в тюрьму, будто последнего преступника. Любая кара показалась тогда менее ужасной и позорной. Я яростно рванул ножом наискось, едва не воткнув острие в собственную грудь. До сих пор мне чудится жалобный хруст, с которым сталь рвала нежные детские хрящи. Я помню, какой обжигающей была кровь, брызнувшая на руку, как в последний раз содрогнулось и затихло тельце несчастного мальчишки. Я еще поднял его перед собой за плечи и потряс, как старую тряпичную куклу. Произошедшее не доходило до меня – оно словно бы тонуло в вязком тумане. Только дикий вой, который издал мой противник, вернул меня к реальности. Мне стало страшно. Неужели это сделал я? Лишил жизни это беззащитное существо, ни в чем передо мной не виноватое? Сведенный с ума горем отец тем временем разбросал в разные стороны меч, щит и все свое снаряжение. Он кружил на одном месте, как старая слепая лошадь с мельницы, потом упал наземь и принялся грызть деревянный настил моста. В конце концов на глазах оцепеневших солдат обеих армий он вынул из-за пазухи черную шкатулку. В нарушение всех белораннских законов, запрещавших колдовство, там был заперт с помощью магии могущественный демон по имени Рану. Сила его была велика, и черпал он ее из своего, чуждого мира, поэтому ему было плевать, что здешние места свободны от волшебства и волшебников. Пребывание в нашем мире причиняло демону жестокие муки, а освободиться он мог только тогда, когда исполнил бы желание владельца шкатулки… И он исполнил его! В течение долгих лет две армии должны сражаться под стенами этого проклятого замка, уничтожая друг друга до полной победы какой-либо из сторон. Затем трупы поднимаются и мертвые снова становятся живыми; раны затягиваются, отсеченные члены прирастают на место. Остается только память об испытанной боли и ужас перед будущей. Осознание обреченности, довлеющей над тобой и твоими товарищами. Сражение начинается вновь, потому что злая сила Рану гонит нас в бой, терзая разум и плоть. Так должно повториться двадцать тысяч раз!!! Перед тобой последствия очередной битвы. Я уже сбился со счету, какая это? Сколько еще осталось? Тысяча? Три? Пять? Не важно.

Как только придет полночь, убитые воины встанут и разойдутся каждый в свою сторону, чтобы начать мучительную игру. Скоро. Скоро они снова станут лезть на стены и кричать громко и страшно, будто их убивают в первый раз. Самое страшное же, поверь мне – это остаться в живых и сидеть день, а то и больше в ожидании всеобщего воскрешения. Это мучит сильнее всего. Пять последних раз я остаюсь «в живых» иногда совсем один, иногда с кем-то из своих солдат. И тогда перед моими глазами идут вереницы смертей. Сначала – жуткий хруст тонких хрящей, потом горячая кровь. После – меч, сносящий забрало и с хлюпаньем выбивающий глаз, крошащий в куски череп. Странное ощущение, когда голова слетает с плеч и ты еще успеваешь запомнить, как вращается вокруг тебя мир… Боль. Страх. Бессилие. Осознание вины. Невозможность раскаяния. Презрение к себе. Поверь мне, на свете нет ничего страшнее. – Тоскливо взглянув Дальвигу в лицо, Миланор вдруг протянул руку и ухватил Эт Кобоса за локоть. Тот застыл на месте, испуганно глядя в наполненные безумием глаза проклятого рыцаря.

– Но… почему, вы не покинете это место вместо того, чтобы драться? Не разбежитесь в разные стороны?

– О, неужели ты думаешь, что хитроумный Рану выполнял повеление хозяина шкатулки спустя рукава? – трагически возопил Миланор и воздел скрюченные пальцы к потолку. – Стоит лишь отойти от стен на определенное расстояние, тело покрывают мучительные нарывы. Боль настолько страшна, что невозможно устоять на ногах. Ищущий спасения человек падает в траву, и все, на что он способен, – извиваясь и крича так, что деревья содрогаются от ужаса, ползти обратно.

– Хорошо, пускай вы не можете уйти. Оставайтесь здесь и не сражайтесь!

– Нет! – вскричал рыцарь, рывком срываясь со стула, который при этом упал с гулким грохотом. – Мы должны драться, должны умирать, чем мучительнее, тем лучше! Страшный грех нужно искупить как следует.

Метнувшись к окну, Миланор выглянул во двор и захихикал, словно юродивый.

– А безутешный отец, увидав, куда завела нас всех его жадность, вскричал: «Так получите же вы все двадцать тысяч смертных мук моего сына! Мечтайте о смерти – и не получайте ее! Проклинайте себя и меня! Сходите с ума! Войте, рвите волосы, режьте тело! Ничего не поможет, кроме как долгий путь сквозь пытку, устроенную своими руками! Завидуйте мне и моему сыну!» Выпустив демона, он схватил кинжал и вонзил его себе в щель между латами, в бок. Хороший, тонкий стилет, который предназначен специально для убийства рыцарей. Где-то там, у моста, втоптан в землю его прах. Обезумевшие солдаты разорвали труп на части, но это ничем не помогло им и не повредило ему. Только мы без разбора, кто виноват, а кто нет, режем друг друга сто тридцать лет подряд. Ужаснись нашей участи, чужеземец! Ужаснись и ступай прочь, чтобы рассказать там, за кромкой леса о страшной судьбе негодяев! Я вижу тусклую луну в небе, но она набирает силу, и темная ночь крадется за ее спиной.

Глаза рыцаря стали невидящими. Бросившись от окна к выходу из коридора, он прорычал:

– Меч!!! Где мой меч?!

Дальвиг проследил за ним взглядом, заметив при этом подозрительное шевеление среди лежавших на полу трупов. Охнув, он скользнул в коридор, стараясь при этом не задеть ни одно из погруженных в полумрак тел. На лестнице ему казалось, что чьи-то слепые руки цепляются за штаны – но хватка пока была слабой, как у ребенка. Дальвиг вырвался на улицу, в синеватые сумерки. Кони бесновались, вставая на дыбы и в то же время боясь двинуться с места: Хак, зажав голову руками, бросил поводья и сел на корточки. На мгновение открыв глаза, он увидел Дальвига и приподнялся, крича радостно и в то же время испуганно.

– В седло!! – завопил Эт Кобос, со всех ног бросившись к Дикарю. – Прочь отсюда!

Каким-то чудом Хак смог побороть свой ужас и криво, боком заползти на спину пляшущего Красавчика. Получив хорошего тычка под ребра пятками, оба коня, в ужасе тряся гривами и тонко, почти по-человечески повизгивая, помчались к воротам.

Вокруг тяжело, с протяжными стонами и тяжелыми вздохами поднимались воскресающие покойники. Влажное чмоканье доносилось с трупов, на которых затягивались глубокие полостные раны. Срастающиеся кости трещали, как деревья в морозную ночь, клубки выпавших внутренностей распадались и, подобно змеям, вползали в животы. Отсеченные конечности в конвульсиях прыгали по земле – ни дать ни взять вытащенные на берег рыбы. В последнем прыжке каждая возвращалась на то место, с которого была отрублена. С нарочитой медлительностью и страдальческими гримасами на грязных лицах обреченные воины поднимались на ноги и плелись, не поднимая лиц, навстречу друг другу. Солдаты с цветками занимали место у стен и цитадели, солдаты с волком брели наружу, чтобы выстроиться в нестройную толпу под стенами, у моста и ворот. Бывшие и будущие враги словно не замечали друг друга, сталкивались плечами, и, не обращая на это внимания, понуро шли дальше.

Во рву они даже помогали выбраться наружу людям с чужим гербом на груди. Несколько глоток без всякого выражения, словно отдавая дань полузабытому ритуалу, выкрикивали проклятия графу Дармаланну. В воздухе свистели стрелы и камни, возвращавшиеся к выпустившим их орудиям.

Кони, успевшие миновать мост до того, как по нему плотной толпой в обоих направлениях потекли воины, теперь припустили к лесу. Их не надо было подгонять. Хак снова сжал голову руками и, тихо подвывая, упал на шею Красавчику. Дальвиг то и дело оглядывался, ожидая погони. Однако лишь некоторые из обретших плоть призраков обратили на них внимание.

– Безумцы! – хрипло прокаркал кто-то. – Зачем вам лишние страдания? Быстрее идите в бой, чтобы получить хоть немного покоя…

Крик заставил обернуться уже многих. Застыв, они смотрели на всадников, не в силах оторвать взгляда.

– Сейчас! – пронесся по толпе легкий, как ветер в кроне дерева, гомон, когда кони достигли опушки. И вдруг, стоило лишь всадникам благополучно исчезнуть под ветвями, отчаянные крики исторглись сразу из сотен глоток. Нечленораздельно вопя и бросая наземь оружие, все, кто стоял снаружи замка и видел удачное бегство, ринулись к лесу. Потрясенный Дальвиг остановил упрямившегося коня и завороженно смотрел, как под полной луной, по запущенному лугу бежит множество сумасшедших в старых, полусгнивших доспехах и одеждах. Даже издалека он видел сияние безумной надежды в глазах несчастных. Эт Кобос смотрел до тех пор, пока невидимая стена не остановила бежавших. Многие как подкошенные падали в траву и катились в ней кубарем; вопли радости сменяло леденящее душу рыдание. Неизвестно, что язвило их больше – боль или крах так внезапно вспыхнувшей надежды?

Самые сильные и упорные из воинов устояли на ногах дольше остальных и пробежали лишний десяток шагов. Только когда от тел их в разные стороны полетели клочья мяса и фонтаны крови, когда мясо стало слезать с костей, тогда они рухнули и словно разрезанные на куски черви поползли обратно. Дикий, оглушающий многоголосый вой заполнил огромный луг до отказа и окружил Дальвига, застывшего вместе с конем в нескольких шагах от пораженной проклятием толпы. Казалось, он окунулся в реку боли, озеро страха, болото тоски и море обреченности. Протяни руку – и сможешь зачерпнуть того, другого и третьего. Это было так ужасно и реально, что на несколько долгих мгновений тело Дальвига пронзили почти настоящие чувства, подхватившие его, скрутившие, выдавившие гроздь слез и едва не выкинувшие из седла. Он осязал язвы на теле и видел, как близок и далек тот предел, за которым равнодушно отвернулось от него недостижимое спасение. Его будто бы выскоблили изнутри и бросили, забыв умертвить. Это было не описать словами…

Множество тел копошилось у молодых деревьев, отмечавших границу леса и луга. В небесах над ними появилось яркое белое облако в виде мерзкой, нечеловеческой хари, изборожденной вертикальными складками. Два вытянутых от щек к макушке глаза подслеповато щурились, на лбу кривился дряблый рот.

– Негодники! – заревел тягучий грохочущий голос. – У вас был век, чтобы убедиться в надежности моих заклятий, но вы так и не уверовали! Повальное бегство? Неуважение ко мне, Великому и Ужасному Рану? Я не оставлю так этот дерзкий поступок. По собственной воле я награждаю вас еще десятью тысячами смертей!

Демон завыл, шевеля губами, выпучивая и закрывая глаза, резко меняя тембр и громкость голоса. Может, так он хохотал, а может, произносил заклинание на своем демонском языке. Дальвиг не мог больше оставаться в этом кошмарном месте, не мог ждать нового крика из глоток обреченных. Сейчас, через пару мгновений, когда они осознают, что неведомые всадники не только обманули их надежды, но и навлекли новое проклятие… Как же громко и страшно они завопят на сей раз? Теперь Дальвиг сам прижал руки к голове, старательно зажимая уши. Дикарь послушно и с большой охотой помчался вслед за исчезнувшим в чаще Красавчиком.