Человек, который хотел выпить море

24

Когда бесчувственное тело Лукаса ввезли на каталке в палату интенсивной терапии, первый вопрос, заданный дежурным врачом-реаниматологом Иоланде, был – долго ли пострадавший пробыл в гараже?

– Около трех часов.

– Страдает ли он хроническими заболеваниями, болезнями сердца, анемией и есть ли у него проблемы с дыханием?

– Нет, он даже простудой зимой не болел.

– Он курит?

– Да.

– Много?

Иоланда замялась, словно жизнь мужа зависела от ее ответа.

Но доктор не мог позволить себе мешкать.

– К вашему сведению: чем дольше человек дышал окисью углерода, тем тяжелее результат. Многие после трех-четырех часов погибают, а для курильщиков риск гораздо больше.

И он вбежал в палату, где балансировал между жизнью и смертью Лукас, оставив Иоланду одну наедине с мучительной тревогой в пустом, звенящем тишиной коридоре.

Сколько часов прошло с тех пор, как Лукаса привезли в больницу? Здесь время словно остановилось. Ряды флюоресцентных ламп в потолке струили холодный свет, превращая коридор с зелеными стенами и бледно-желтым полом в лишенную теней пустыню. И в этой голой пустоте и тишине она жадно прислушивалась, пытаясь уловить хоть какой-нибудь звук, а мозг ее в это время перескакивал с предмета на предмет, перемещаясь из прошлого в настоящее, а затем в будущее. И с каждой минутой, пока она ждала под дверью, за которой врачи пытались вернуть к жизни ее мужа, это будущее становилось все мрачнее. Иоланда уже полностью стряхнула с себя сон и могла думать связно, но снова и снова прокручивала в голове одну и ту же сцену, только с другим концом: она лежит в кровати, слышит, как открывается дверь гаража, затем закрывается, выжидает несколько минут и спускается вниз посмотреть, что там делает муж.

Словно их совместная жизнь могла следовать по точно выверенному маршруту, как тот поезд, что вез их через всю Канаду в Ванкувер на медовый месяц! Идея принадлежала Лукасу. Ему хотелось посмотреть на усыновившую его страну во всем ее многообразии, прежде чем пустить корни в каком-нибудь городе. Смерть тогда казалась запредельно далекой…

Она вскочила на ноги. Надо что-то делать, иначе эти мысли сведут ее с ума. Она подошла к двери и тихонько приоткрыла ее, желая убедиться, что муж все еще дышит.

Да, Лукас дышал, но не сам. С опутанными проводами руками и ногами он лежал в окружении людей в белых халатах, а мониторы фиксировали работу его внутренних органов. В горло ему была вставлена трубка, через которую аппарат искусственного дыхания накачивал в легкие воздух. Никогда еще не видела она его таким беспомощным. Его грудь поднималась и опускалась, подчиняясь ритмичной работе насоса. Все-таки он еще дышал…

Иоланда прикрыла дверь и подумала о дочери. Как она утром сообщит ей новости? Как они подействуют на будущего ребенка? Не подождать ли, пока состояние Лукаса стабилизируется? Но что, если ему не станет лучше? Она тут же выругала себя. Разумеется, он поправится! Он боец. Пока он может дышать, он не уступит смерти.

Вдруг она услышала, что открывается дверь, и затаила дыхание. Но это была другая дверь – она вела сюда из приемного отделения. В коридор вошла женщина в полицейской форме и спросила Иоланду, не она ли жена Лукаса. Затем представилась, сказала, что разговаривала с ее соседями и врачами скорой, а теперь хочет задать несколько вопросов Иоланде.

Первый вопрос был таким же, какой задал врач: известно ли, сколько времени Лукас пробыл в гараже с работающим двигателем? Но в отличие от доктора, сотрудница полиции, услышав ответ, нахмурилась. Она никак не прокомментировала услышанное, но было ясно как божий день, что именно она думает: жена знала, что ее муж три часа что-то делает в гараже, и даже не спустилась посмотреть, чем он там занимается посреди ночи. Внезапно каждый вопрос полисменши превратился в ловушку.

– Я думала, он вот-вот поднимется, – начала оправдываться Иоланда. – Я очень устала. И пока его ждала, заснула. Думаю, он тоже устал, но только заснул прямо в автомобиле.

Полисменша что-то записала в блокноте и осведомилась:

– Как ваш муж вел себя в последнее время?

На этот раз нахмурилась Иоланда.

– Не был ли он подавлен, угнетен или чем-нибудь расстроен? – пояснила офицерша.

– Нет…

– Вы не заметили каких-либо перемен в его обычных режимах питания и сна? Не поговаривал ли он, как бы в шутку, о самоубийстве?

– Нет! Почему вы об этом спрашиваете?

– На переднем сиденье машины мы нашли пузырек со снотворным.

– Что?

Единственным лекарством, которое принимал ее муж, был аспирин, когда у него, случалось, болела голова. А если он видел, как она глотает снотворное, когда, безумно устав на работе, мучалась бессонницей, то всегда распекал ее.

– На переднем сиденье лежал пузырек со снотворным, – повторила женщина-офицер и впилась глазами в Иоланду, словно та утаивала от нее зловещий секрет. – И одной таблетки недостает.

У Иоланды закружилась голова, и она прислонилась к стене, глядя на офицершу, как загипнотизированная. На секунду она представила, как Ваула, причмокивая языком, станет рассказывать всем подряд о событиях этой ночи. Должно быть, она тоже заметила таблетки, и к полудню о них узнает вся округа. И не только потому, что язык у этой женщины без костей, – она к тому же влюблена в Лукаса и будет только счастлива рассказать всем и каждому, какая у него ужасная жена. Иначе зачем ему пытаться покончить с собой? Она непременно станет допытываться об этом у всех подряд, отлично сознавая, как радуются люди, а тем более греки, когда чувствуют запашок скандала. Теперь целую неделю, если не дольше, ей гарантирована в диаспоре роль звезды первой величины.

– Подумайте хорошенько, – сказала офицерша.

Но Иоланда могла думать только об одной Вауле. Она повторяла себе, что должна быть благодарна своей квартирантке. Если бы не нюх Ваулы, Лукас сейчас точно был бы уже мертв.

– Люди в четыре раза чаще совершают самоубийство, намеренно вдыхая выхлопные газы, чем умирают, отравляясь ими по неосторожности, – продолжала сотрудница полиции. – И преимущественно это – мужчины! Некоторые оставляют записку. Ваш муж записки не оставил. Не был ли он в последнее время расстроен? Не казался ли опечаленным? Не заметили ли вы каких-либо перемен в его характере?

Она все качала головой – нет, нет.

– Я не вижу никаких причин, совсем никаких. Наоборот – он не мог дождаться рождения внука, нашего первого внука. Всякий раз, когда он упоминал о предстоящем событии, то сразу так оживлялся!

Но после того как сотрудница полиции ушла, сказав напоследок, что датчик углекислого газа в гараже не работает и его следует заменить, мысли Иоланды снова пришли в смятение. На этот раз она принялась прокручивать в голове события минувших недель. Лукас последнее время казался постаревшим, выглядел усталым. Он частенько заговаривал о своем детстве, что не было ему свойственно. Он даже шептал во сне имя девочки, с которой учился в школе на Леросе. Она тогда не стала его расспрашивать, и не только потому, что доверяла ему, но поскольку знала из опыта – если Лукас захочет что-то рассказать, он расскажет об этом добровольно, в противном случае никакая сила не заставит его выболтать то, что он решил держать в секрете.

Неужели он что-то от нее скрывал? И она ошиблась, отнеся внезапный приступ ностальгии на счет волнения, вызванного ожиданием первого внука? А что, если имя, которое он шептал во сне, – имя вовсе не подруги детства, а женщины, с которой у него был роман? Может быть, эта женщина порвала с ним, потому что он не захотел бросать жену? Но нет, в этом нет никакого смысла!

Кое-кто из мужчин, как, например, Клод Мартен, который недавно пригласил их на премьеру своей пьесы смотрит на самоубийство как на захватывающее приключение, которое возможно испытать только раз в жизни. Но Лукас не таков. Он слеплен из того же теста что ее мать и отец. Жизнь сделала их, как и их родителей, и родителей родителей, стойкими как кактус. Эти люди умирали отчего угодно, но только не от своей руки. И не от любви. Они могли убить из-за любви. Но не себя. Себя никогда. Разве что они обнаружили бы у себя неизлечимую болезнь. Вот это больше на них похоже. А Лукас слишком много курил… Она без конца пилила его, чтобы он бросил. Вдруг он узнал, что у него рак легких? Или болезнь Альцгеймера? Она вспомнила, как недавно, возвращаясь из гостей, он не смог сразу вспомнить, куда поставил машину.

Иоланда судорожно вздохнула.

Что бы там ни заподозрил Лукас, только его лечащий доктор может это подтвердить. Но сейчас, посреди ночи, она не могла же позвонить доктору!

Она даже застонала при мысли, что придется ждать еще пять-шесть часов, прежде чем можно будет узнать правду. И тут вспомнила, что накануне Лукас вернулся после покера раньше обычного. Вот его карточным партнерам она смело могла позвонить прямо сейчас. Лукас дал ей их телефонные номера на всякий случай.

И хотя Иоланда была уверена, что ее муж и из-за денег не пошел бы на самоубийство, тем не менее пока она разыскивала в приемном отделении телефон-автомат, то успела приготовиться ко всему.

Она правильно угадала: игроки еще не ложились, поглощенные игрой. Но взявший трубку мужчина с сильным китайским акцентом сказал, что Лукас вчера вечером не появлялся и что лично он видел его только месяц назад во время последней игры.

Когда он повесил трубку, Иоланда, даже не раздумывая, набрала номер метрдотеля ресторана Марселя Пера, который только-только заснул, и спросила – известно ли ему, почему ее муж сегодня пропустил игру? Она знала Марселя уже больше двадцати лет. Он был почти что член семьи. И она без обиняков рассказала ему о том, что случилось, и спросила – не делился ли Лукас с ним чем-то таким, что скрыл от жены, достаточно серьезным, способным довести до самоубийства?

Марсель, оказывается, тоже обратил внимание, что Лукас последнее время казался немного не таким, как всегда, впрочем, ничего определенно тревожащего он не заметил. Он думал, что тут ровным счетом ничего не было, а если бы и было, он бы об этом знал.

– Позвоните его партнерам по покеру, – посоветовал он.

– Уже звонила. Он не приходил играть.

– Вот это странно! Он ушел в то же время, в какое уходит обычно на свой покер. А когда я пожелал ему удачи, он еще меня поблагодарил и добавил, что сегодня удача ему очень понадобится.

Иоланда повесила трубку в полном замешательстве. Слезы, которые она до сих пор сдерживала, подступили к глазам. За окнами все еще было темно, как в ту ночь, когда Лукас привез ее в эту же больницу рожать. Это было давно, она была тогда молода и не знала, что такое настоящая боль. А в ту ночь ей пришлось испытать такую нечеловеческую боль, что она сказала себе: больше никогда!

– Кому ты звонила? – вдруг услышала она голос дочери. Она подумала, что ей мерещится, но, обернувшись, увидела Ирен, которая смотрела на нее в упор, приподняв одну бровь, как делал ее отец. В нескольких шагах от нее стоял Алекс и разговаривал с регистраторшей.

– С кем ты говорила сейчас по телефону? – повторила вопрос Ирен. – Со своим любовником?