Человек, обокравший Мегрэ

ГЛАВА ПЯТАЯ

Нужно было пережить неприятные минуты. Почти во всех расследованиях у Мегрэ наступал более или менее длительный период неопределенности. Он становился похож на мыслителя. На первом этапе, когда он неожиданно попал в новую для себя среду, сталкивался с совершенно незнакомыми людьми, можно было сказать, что он бессознательно впитывал в себя окружающую жизнь и разбухал, как губка.

Так было и накануне «У старого виноградаря». В памяти запечатлелись малейшие детали обстановки, жесты, лица посетителей. Если бы он не чувствовал себя таким усталым, то обязательно заглянул бы потом в клуб «Зеро», где бывал кое-кто из этой маленькой компании.

Теперь он вобрал в себя массу новых впечатлений, фразы и слова, полные тайного смысла, или брошенные мимоходом удивленные взгляды, но еще не знал, как всем этим воспользоваться.

Те, кто давно работал с ним бок о бок, уже усвоили, что сейчас лучше не задавать комиссару вопросов, не смотреть на него выжидательно, потому что он сразу начинал недовольно ворчать.

Как Мегрэ и предполагал, у него на столе уже лежала записка: следователь Камю просит ему позвонить.

— Алло… Говорит Мегрэ.

Ему редко приходилось сталкиваться с Камю, которого нельзя было отнести ни к дотошным исполнителям, ни к представителям правосудия, дающим полиции спокойно заниматься своим делом.

— Я просил вас позвонить, потому что меня вызывал прокурор. Его интересует, в какой стадии расследование.

Комиссар едва не сказал: «В начальной…» И это не было бы преувеличением. Преступление — не математическая задача. В нем участвуют живые люди, о существовании которых ты не знал еще накануне. Они были для тебя просто случайными прохожими, и вдруг каждый их жест, каждое слово обретают особый смысл, а их прежняя жизнь подвергается тщательному изучению.

— Следствие продолжается, — предпочел ответить Мегрэ. — Возможно, через час-другой мы получим оружие, из которого стреляли. На Сене работают водолазы.

— Как вы поступили с мужем?

— Он здесь, в «холодильнике».

Мегрэ спохватился что употребил слово, которое было в ходу только среди инспекторов его бригады. Когда не знали, что делать со свидетелем, но хотели, чтобы он находился под рукой, когда кого-нибудь подозревали, не имея достаточных улик для ареста, его помещали в «холодильник».

Человека проводили в застекленный зал, выходивший в длинный коридор.

— Подождите меня минутку.

Тут всегда сидели какие-то люди, взволнованные женщины, кто-то плакал, кто-то старался сохранить спокойствие.

После часа или двух, проведенных в «холодильнике», люди обычно становились разговорчивее. Свидетели, пришедшие сюда с твердым намерением молчать, становились покладистыми.

Случалось, их оставляли здесь на полдня, и они не спускали глаз с двери, всякий раз вставали, когда входил судебный исполнитель, надеясь, что на сей раз очередь дошла до них. Они видели, как в двенадцать часов расходятся инспекторы, и, собрав все свое мужество, обращались к Жозефу:

— Как вы думаете, комиссар знает, что я здесь?

— Он все еще на совещании?

За неимением другого выхода Мегрэ поместил Рикена в «холодильник». А следователю пояснил:

— Он в приемной. Как только получу новые данные, снова его допрошу.

— Ну, а как, по-вашему, он виновен?

Следователь Камю не задал бы такого вопроса, если бы работал с Мегрэ дольше.

— У меня еще нет мнения на этот счет.

Это была правда. Обычно он не торопился делать выводы и не принимал решений до тех пор, пока в его сознании не вырисовывалась истина или противник не сдавался.

— Долгая история?

— Надеюсь, нет.

— Гипотеза об убийстве из корыстных побуждений отпала?

А разве не все убийства совершались из корыстных побуждений! Поистине, во Дворце Правосудия и в Уголовной полиции говорили на разных языках.

Трудно предположить, что какой-то неизвестный после десяти часов вечера появился на улице Сен-Шарль, собираясь поживиться, и Софи Рикен спокойно впустила его в квартиру.

Либо у преступника был ключ, либо это был кто-то из знакомых, кому она доверяла. Скорее всего — последнее. Ведь убийца открыл при ней ящик комода, чтобы достать пистолет.

— Держите, пожалуйста, меня в курсе. Прокуратура в нетерпении.

Ну, разумеется! Прокуратура всегда в нетерпении. Телефонный звонок из кабинета министра заставляет трепетать чиновников, которые удобно устроились в своих креслах и представляют себе преступление только по юридическим отчетам или статистическим сводкам.

Ну, а министра подстегивал ажиотаж, раздуваемый газетами. Для них настоящим было только то дело, которое заметно увеличивало им тираж. Если читателя томить слишком долго, он забывает о происшедшем. Тогда и броские заголовки на первой полосе ни к чему.

Мегрэ подмигнул Жанвье.

— Время от времени выходи в коридор и смотри, что он там делает. Чего доброго, с ним случится нервный припадок или, того лучше, взломает дверь моего кабинета.

Он внимательно просмотрел всю почту и отправился на летучку, где собрались все коллеги, чтобы спокойно обсудить текущие дела.

— Ничего нового, Мегрэ?

— Ничего нового, господин начальник. Здесь не брали за горло.

Когда комиссар вернулся в кабинет — было около десяти часов, — его ждала речная бригада.

— Нашли оружие?

— К счастью, сейчас на Сене слабое течение, а прошлой осенью там проводились работы по очистке дна. В сорока метрах вверх от моста и в десяти от левого берега нашли пистолет бельгийского производства калибром «шесть тридцать пять». В магазине было пять пуль.

— Отнесите его, пожалуйста, к Гастин-Ренетт.

И, обращаясь к Жанвье:

— Займитесь этим. Пуля уже у них.

— Слушаю, шеф.

Мегрэ хотел было позвонить на улицу Бассано, но передумал и направился к главной лестнице таким путем, чтобы не проходить мимо приемной.

Однако его уход не мог остаться незамеченным для Рикена, который, наверное, недоумевал, куда пошел комиссар. Мегрэ столкнулся с только что приехавшим Лапуэнтом и вместо того, чтобы взять такси, как собирался, попросил довезти его до конторы Карю.

Он изучил все медные таблички в подворотне, из которых явствовало, что почти на каждом этаже здания размещалась какая-нибудь кинематографическая организация. Общество, которое интересовало Мегрэ, называлось «Кароссок» и располагалось в бельэтаже.

— Пойти с вами?

— Идем!

Это не только входило в его методу, но и рекомендовалось инструкцией для всех офицеров Уголовной полиции.

Подъезд оказался довольно мрачным, поскольку единственное окно выходило во двор, где шофер надраивал «роллс-ройс». Перед телефонным пультом сидела рыжая секретарша.

— Мсье Карю у себя?

— Не знаю, пришел ли он.

Как будто можно незаметно пройти в контору!

— Ваше имя? Вам назначено?

— Комиссар Мегрэ.

Она поднялась и хотела проводить их в приемную, точнее — посадить в «холодильник».

— Спасибо. Мы подождем здесь.

Ей явно не нравилась такая манера поведения. Вместо того чтобы позвонить патрону, она скрылась за обитой дверью и появилась лишь через три-четыре минуты. Но теперь она шла позади свежевыбритого и благоухающего лавандой Карю, одетого в светло-серый с иголочки костюм. Он, несомненно, только что посетил своего парикмахера, и, наверное, ему даже сделали массаж лица. Карю был из породы людей, которые каждое утро проводят добрых полчаса в кресле косметического салона.

— Как поживаете, дорогой друг?

Он сердечно протянул руку дорогому другу, с которым познакомился только накануне в шесть часов вечера.

— Входите, прошу вас. И вы, пожалуйста, молодой человек. Полагаю, это один из ваших сотрудников?

— Инспектор Лапуэнт.

— Вы свободны, мадемуазель… Меня ни для кого нет, к телефону я не подхожу. Соедините меня, только если будет звонок из Нью-Йорка.

И объяснил улыбаясь:

— Не терплю, когда телефонные звонки прерывают разговор.

У него на столе стояло три аппарата. Комната была просторной, стены, как и кресла, обтянуты бежевой кожей, ковер на полу — в светло-коричневых тонах.

Огромный письменный стол из палисандрового дерева был завален таким количеством папок, что для их разбора потребовалась бы дюжина секретарей.

— Садитесь, прошу вас. Чем могу угостить?

Он подошел к низкому шкафу, который оказался баром внушительных размеров.

— Может быть, аперитив еще рановато, но я слышал, вы — любитель пива? Я — тоже. У меня есть превосходное… прямо из Мюнхена.

Он держался свободнее, чем накануне, наверное потому, что мог теперь не заботиться о реакции Норы.

— Вчера вы застали меня врасплох. Когда я шел ужинать к своему старому другу Бобу, у которого я частенько бываю, я не думал, что встречу там вас. До этого я выпил две или три рюмки виски, да еще добавил шампанского. Я не был пьян. Я никогда не пьянею. И все-таки утром я весьма смутно мог вспомнить наш вчерашний разговор. Жена упрекает меня в излишней болтливости и в чрезмерной горячности. Надеюсь, у вас не сложилось обо мне такого же впечатления?

— Я понял, что вы считаете Фрэнсиса Рикена толковым парнем, у которого есть все возможности стать одним из ведущих режиссеров.

— Да, вероятно, я это говорил. Это мой принцип — делать ставку на молодых.

— А сейчас вы придерживаетесь иного мнения?

— Конечно, нет! Что вы! Однако есть некоторые нюансы. Я нахожу в этом юноше явную склонность к разбросанности, к известной анархии. То он переоценивает себя, то теряет всякую веру в свои силы.

— Вы говорили, что считаете эту пару очень дружной.

Карю удобно устроился в кресле, положив ногу на ногу, в одной руке стакан, в другой — сигара.

— Я это говорил?

Внезапно он встал, поставил мешавший ему стакан на столик, сделал несколько затяжек и принялся расхаживать взад и вперед по ковру.

— Я очень надеялся, комиссар, что вы сегодня придете.

— Я так и понял.

— Нора — женщина незаурядная. Хоть она никогда не бывает в моей конторе, можно смело сказать, что она моя лучшая сотрудница.

— Вы мне говорили, что она наделена даром медиума.

— Я это говорю в ее присутствии, потому что ей это льстит. А на самом деле она обладает изрядной долей здравого смысла и редко ошибается в людях. Я часто увлекаюсь… слишком доверяю… А она — нет.

— Иначе говоря, она служит вам своего рода стоп-краном?

— Пожалуй. Я твердо решил: как только получу развод, женюсь на ней. Да, в общем, мы и сейчас уже как муж и жена.

Чувствовалось, что ему стало труднее говорить, что он подыскивает слова, не спуская глаз со столбика пепла на сигаре.

— Ну, как бы лучше выразиться? Нора очень ревнива при всей своей незаурядности. Вот почему мне пришлось вам вчера солгать в ее присутствии.

— Сцена в спальне?

— Конечно. Разумеется, все происходило не так, как я вам рассказал. Софи действительно уединилась в спальне, чтобы выплакаться после того, как Нора зло съязвила в ее адрес — не помню, как именно, все мы тогда прилично выпили. Короче говоря, я стал ее утешать…

— Она стала вашей любовницей?

— Комиссар полиции не колеблясь констатировал бы факт адюльтера.

Он улыбнулся с довольным видом.

— Скажите, мсье Карю. Вероятно, в вашей конторе ежедневно мелькают хорошенькие девушки. Большинство из них, конечно, готовы на все, чтобы получить хоть самую крохотную роль?

— Верно.

— Полагаю, вы иногда этим пользуетесь?

— Это одна из составляющих нашей профессии. Все мужчины ведут себя одинаково, разве что не у всех одинаковые возможности. Вы сами, комиссар…

Мегрэ строго, без улыбки, взглянул на него.

— Простите, если я вас шокирую. Так о чем я говорил? Я в курсе, что вы беседовали с некоторыми из наших друзей и еще вернетесь к этому. Предпочитаю играть в открытую. Вы слышали, как Нора отзывалась о Софи? Мне не хотелось, чтобы вы составили представление о бедной девочке по ее словам. Она вовсе не была карьеристкой и совсем не походила на женщину, которая ляжет в постель с первым встречным. Какой-то порыв толкнул ее, совсем юную, почти девочку, к Рикену, он обладает фатальной для женщин притягательностью. На них всегда производят впечатление страдальцы, честолюбцы, циники, мужчины с необузданным темпераментом. Словом, она вышла за него замуж. Она поверила в него. Ходила за ним по пятам, как дрессированная собачка, замолкала, если он не желал, чтобы она говорила, почти не занимала места, чтобы ему не мешать, и соглашалась на то неопределенное существование, которое он ей мог предложить.

— Она была несчастлива?

— Она страдала, но старалась не подавать виду. В общем, если он и нуждался в ней, в ее неназойливом присутствии, то бывали минуты, когда она его раздражала. Тогда он упрекал ее в том, что она для него обуза, мешает его карьере, говорил, что она глупа, как ослица.

— Это она вам сказала?

— Я об этом догадывался по некоторым репликам, которыми они обменивались.

— И вы стали ее доверенным лицом?

— Если хотите… Против воли, уверяю вас. Она чувствовала себя очень одиноко в чужой для себя среде, ей не на кого было опереться.

— Когда вы стали ее любовником?

— До чего не люблю это слово! Я к ней испытывал сострадание и нежность. Мне хотелось ей помочь.

— Сделать карьеру в кино?

— Да. Но она возражала. Она не обладала яркой красотой, на таких, как она, на улице не оглядываются, как на Нору.

— Итак, вы хотели «запустить» ее на орбиту?

— Да, я об этом подумывал.

— А с ней вы говорили?

— Очень осторожно.

— Где вы встречались?

— Я обязательно должен отвечать на этот вопрос?

— Иначе мне самому придется искать ответ.

— Я снимал меблированную квартирку, довольно изящную, комфортабельную, в новом доме на улице Франциска Первого. Чтобы быть совсем точным, — на углу авеню Георга Пятого. В трехстах метрах отсюда.

— Минутку. Эта квартирка предназначалась только для ваших встреч с Софи? Или там происходили и другие свидания?

— Мы там встречались с Софи.

— Вы никогда не бывали у нее дома в отсутствие мужа?

— Был недавно — недели две назад. Она не позвонила мне, как обычно. На улице Франциска Первого ее тоже не оказалось. Я позвонил, и она сказала, что плохо себя чувствует.

— Она была больна?

— Пала духом… Фрэнсис становился все более раздражителен. Иногда на него нападали приступы ярости. Потеряв терпение, она хотела уйти, все равно куда, устроиться продавщицей в первый попавшийся магазин.

— Вы ей посоветовали ничего не предпринимать?

— Я дал ей адрес одного из моих адвокатов, чтобы она проконсультировалась по поводу развода. Так было бы лучше для них обоих.

— Она согласилась?

— Колебалась. Она жалела Фрэнсиса. Считала своим долгом оставаться с ним, пока он не добьется успеха.

— Она говорила с ним об этом?

— Конечно, нет.

— Почему вы так уверены?

— Он бы отреагировал весьма бурно.

— Я хотел бы задать вам вопрос, мсье Карю. Подумайте, прежде чем отвечать. Не скрою, это весьма важно. Знали ли вы, что примерно год назад Софи была беременна?

Внезапно он стал пунцовым и нервно погасил сигарету в хрустальной пепельнице.

— Да, я знал, — сказал он, усаживаясь в кресло. — Однако клянусь вам всем святым, это не имело ко мне отношения. Тогда между нами ничего не было. Именно этот факт и послужил нашему сближению. Я видел, что она нервничает, что ее что-то мучит. Я поговорил с ней доверительно. Она призналась, что ждет ребенка и Фрэнсис придет в ярость, если узнает.

— Почему?

— Потому что это будет помехой для его карьеры. Они и так едва концы с концами сводили, а с ребенком… Короче говоря, она не сомневалась, что он ей этого не простит, и спрашивала, не знаю ли я адреса акушерки или врача, оказывающего услуги.

— Вы дали ей адрес?

— Я помог ей в этом.

— Фрэнсис ни о чем не узнал?

— Нет… Он слишком занят собой, его не волнует, что творится вокруг, даже если речь идет о его собственной жене.

Он поднялся и пошел к бару за новой бутылкой.

С уважительной фамильярностью его называли мсье Гастон. Это был человек серьезный и достойный, сознающий, какая ответственность лежит на плечах портье крупного отеля. Он заметил Мегрэ прежде, чем тот успел пройти через вращающуюся дверь, и, морща лоб, перебирал в памяти лица клиентов, из-за которых он мог удостоиться визита полиции.

— Минутку, Лапуэнт.

Мегрэ пришлось подождать, пока пожилая дама узнает час прибытия самолета из Буэнос-Айреса, чтобы пожать руку Гастону.

— Когда я вас вижу, я всегда начинаю думать…

— Не волнуйтесь. Ничего страшного. Если не ошибаюсь, мсье Карю снимает у вас апартаменты на четвертом этаже?

— Да… С мадам Карю.

— Она значится у вас под этим именем?

— Во всяком случае, мы так ее называем.

Мсье Гастону даже не следовало бы улыбаться при этих словах: Мегрэ и так все было ясно.

— Она у себя?

Портье взглянул на доску с ключами, ключа не было.

— Не знаю, зачем я туда смотрю. Старая привычка… В это время она обычно завтракает.

— Мсье Карю отсутствовал на этой неделе, не правда ли?

— В среду и в четверг.

— Он уезжал один?

— Да. Шофер отвез его в Орли к пятичасовому рейсу. Кажется, он летал во Франкфурт.

— Когда он вернулся?

— Вчера днем — из Лондона.

— Вы ночью не дежурите, но, наверное, можете выяснить, уходила ли куда-нибудь в среду вечером мадам Карю и в котором часу вернулась.

— Это сделать нетрудно.

Он перелистал большую книгу в черном переплете.

— Возвращаясь вечером, клиенты обычно сообщают моему коллеге, который дежурит ночью, когда их следует разбудить утром и что подать на завтрак. Мадам Карю обязательно это делает. Мы не отмечаем, в котором часу клиенты возвращаются, но по порядку, в каком записаны фамилии, можно приблизительно установить время. Например, в среду перед мадам Карю значится всего десяток имен. Могу побиться об заклад, что мадам Карю вернулась до двенадцати. Во всяком случае, до театрального разъезда. Вечером я точно выясню у своего коллеги.

— Спасибо. Доложите ей обо мне.

— Вы хотите ее видеть? Вы с ней знакомы?

— Вчера вечером мы пили кофе с ней и с ее мужем. Сейчас назовем это визитом вежливости.

— Соедините, пожалуйста, с четыреста третьим. Алло! Мадам Карю? Это портье. Комиссар Мегрэ просит разрешения подняться к вам в номер. Да. Хорошо. Я передам.

И обращаясь к Мегрэ:

— Она просит подождать минут десять.

Зачем ей понадобились десять минут? Чтобы закончить свой мудреный и жуткий грим? Или позвонить на улицу Бассано?

Комиссар вернулся к Лапуэнту, и они стали молча ходить от витрины к витрине, любуясь драгоценностями лучших ювелиров Парижа, меховыми манто, шикарным женским бельем.

Их не покидало неприятное ощущение, что они выставлены на всеобщее обозрение, и когда прошло десять минут, они, облегченно вздохнув, вошли в один из лифтов.

— Четвертый.

Дверь открыла Нора в пеньюаре из зеленого шелка под цвет глаз; ее волосы были светлее, чем казались накануне, почти седыми.

Гостиная была просторной, с двумя окнами от пола до потолка, одно из которых выходило на балкон.

— Я не ждала вас, вы застали меня врасплох.

— Надеюсь, мы не помешали вам позавтракать?

Подноса с едой в гостиной не видно; наверное, он в соседней комнате.

— Вы хотите видеть мужа? Он недавно ушел к себе в контору.

— Нет, я хотел задать несколько вопросов именно вам. Прежде всего вопрос, который я задаю всем без исключения, кто знал Софи Рикен. Не усмотрите в нем подвоха. Где вы были в среду вечером?

Она и глазом не повела. Поудобнее устроилась в своем кресле и спросила:

— В котором часу?

— Где вы ужинали?

— Минутку… В среду? Вчера — с вами. В четверг я ужинала одна у Фуке, но не на втором этаже, где мы бываем обычно с Карю, а на первом, за маленьким столиком. В среду… В среду я вообще не ужинала. Должна сказать, что, кроме легкого завтрака, я ем еще один раз в день. Если обедаю, то уже не ужинаю. В среду мы обедали в «Беркли», потом у меня была примерка в двух шагах отсюда, потом я выпила рюмочку «У Жана», на улице Марбеф. Примерно в девять вернулась в отель.

— Вы поднялись прямо к себе?

— Да. Читала до часу ночи, потому что раньше заснуть не могу. До того смотрела телевизор.

Он стоял в углу комнаты.

— Только не спрашивайте, что передавали. Все, что я помню: там были какие-то неизвестные молодые певцы и певицы. Вы удовлетворены? Может быть, позвать рассыльного с этажа! Впрочем, кажется, сегодня дежурит другой…

— Вы что-нибудь заказывали?

— Бокал шампанского.

— В котором часу?

— Перед тем, как лечь спать. А вы подозреваете, что я отправилась на улицу Сен-Шарль и пристрелила несчастную Софи?

— Я выполняю свой профессиональный долг и стараюсь быть как можно менее докучливым. После ваших вчерашних реплик о Софи Рикен трудно заподозрить, что вы друг другу симпатизировали.

— Я и не пыталась это скрыть.

— Речь шла о вечеринке здесь, в гостинице, когда вы застали ее в объятиях вашего мужа.

— Наверное, мне не следовало об этом говорить. Я просто хотела показать, что она цеплялась за всех встречных мужчин, вовсе не была наивной дурочкой и не была страстно влюблена в Фрэнсиса, как вам это, наверное, преподнесли.

— Кого вы имеете в виду?

— Мужчинам свойственно попадаться на крючок… Большинство из тех, с кем мы общаемся, считают меня холодной, честолюбивой, расчетливой…

— Никто не говорил мне о вас в таких выражениях.

— Но все так думают, даже такой тип, как Боб, который многое повидал на своем веку. И наоборот, в их глазах малышка Софи, такая нежная, кроткая, жертва безответной любви. Думайте, как вам угодно. Я сказала правду.

— Карю был ее любовником?

— Кто это утверждает?

— Вы же сказали…

— Я сказала, что она прижималась к нему, хныкала, чтобы ее пожалели, но вовсе не утверждала, что Карю был ее любовником.

— А все остальные — были. Я правильно вас понял?

— Спросите у них… Посмотрим, осмелятся ли они солгать?

— А Рикен?

— Вы ставите меня в трудное положение. Я стараюсь не судить людей, с которыми общаюсь, но совсем не обязательно думать, что они наши друзья. Разве я вам говорила, что Фрэнсис знал? А может быть, и говорила. Я уже не помню. Я иногда подвластна порывам. Карю увлекся этим парнем, предрекал ему большое будущее. Я же считаю, что Фрэнсис ловкач, изображающий из себя творческую личность. Выбирайте.

Мегрэ встал, вынул из кармана трубку.

— Еще один вопрос. Год назад Софи была беременна…

— Знаю.

— Она вам сказала?

— У нее было два или три месяца беременности, не помню точно. Фрэнсис не хотел ребенка, считал, что это помешает его карьере. Тогда она обратилась ко мне…

— Вы ей помогли?

— Я ответила, что никого не знаю. Мне совсем не хотелось, чтобы мы с Карю были замешаны в подобной истории.

— И как же она выпуталась?

— Наверное, с ее точки зрения — удачно. Поскольку она больше об этом не заговаривала, а ребенок тоже на свет не появился.

— Благодарю вас.

— Вы были в конторе Карю?

Мегрэ ответил вопросом:

— Он вам не звонил?

Было ясно, что, оставшись одна, Нора свяжется с конторой на улице Бассано.

— Спасибо, Гастон, — сказал Мегрэ, проходя мимо портье.

На улице он глубоко вздохнул.

— Если вся эта история закончится всеобщей очной ставкой, это будет забавно.

Он зашел в первый попавшийся бар выпить сухого вина. Ему этого хотелось еще с утра, и пиво Карю не отбило охоты.

— На набережную, малыш Лапуэнт. Любопытно, в каком виде мы застанем нашего Фрэнсиса.

В стеклянной клетке его не было — там сидели только старуха и парень с перебитым носом. В кабинете Мегрэ расположился Жанвье, а рядом — разъяренный Рикен.

— Пришлось его впустить сюда шеф. Он устроил страшный шум в коридоре, требуя, чтобы судебный исполнитель немедленно отвел его к начальнику, угрожал сообщить в газеты.

— Это мое право! — хрипло крикнул парень. — Хватит с меня! Обращаются как с идиотом или преступником! Убили мою жену, а меня держат взаперти, как будто я собираюсь смыться. Ни на минуту не оставляют в покое.

— Хотите пригласить адвоката?

Фрэнсис посмотрел на Мегрэ, колеблясь, и в его глазах еще читалась ярость.

— Вы… вы…

От гнева он не мог найти слов.

— Вы изображаете из себя покровителя. Наверное, любуетесь собой — такой добрый, такой терпеливый, такой понимающий! Я тоже так думал. Но теперь знаю: все, что о вас рассказывают, пустая болтовня.

Он распалялся, говорил все быстрее и быстрее.

— Сколько вы платите журналистам за рекламу? А я-то, несчастный кретин! Когда увидел ваше имя в бумажнике, вообразил, что спасен, что встретил, наконец, человека, который меня поймет. Позвонил… Ведь без моего звонка вы бы меня не нашли. Я мог бы с вашими деньгами… Подумать только, даже не взял на еду! И что же? Вы меня запихиваете в гнусную гостиницу… с инспектором, который караулит на улице. Потом запираете в какой-то мышеловке, и время от времени ваши люди приходят посмотреть через стекло, чем я занимаюсь. Я насчитал по меньшей мере человек двенадцать, которые потешались надо мной таким образом. И все из-за того, что полиция не в состоянии защитить своих сограждан. А потом, вместо того чтобы искать виновного, берут на подозрение мужа, а тот, видите ли, смеет быть недовольным.

Мегрэ спокойно смотрел на разбушевавшегося Фрэнсиса, который стоял посреди кабинета со стиснутыми кулаками.

— Все? — Комиссар не выказывал ни нетерпения, ни насмешки. — Так вы настаиваете на адвокате?

— Я сам в состоянии себя защитить. Скоро вы поймете, что ошиблись, и выпустите меня.

— Вы свободны.

— То есть?

Возбуждение Рикена внезапно спало, и он застыл, опустив руки и недоверчиво глядя на комиссара.

— Вы свободны, вы это прекрасно знаете. И если я нашел вам пристанище на прошлую ночь, то только потому, что у вас не было денег и, как я полагал, вам не очень-то хотелось возвращаться на улицу Сен-Шарль.

Мегрэ достал из кармана бумажник, тот самый, который Фрэнсис вытащил у него на площадке автобуса, достал две десятифранковые купюры.

— Это — чтобы перекусить и добраться до квартала Гренель. Кто-нибудь из друзей даст вам взаймы немного денег, чтобы вы как можно скорее привели себя в порядок. Должен вам сообщить, что послана телеграмма в Конкарно родителям вашей жены и ее отец вечером будет в Париже. Не знаю, захочет ли он встретиться с вами. Я разговаривал с ним по телефону, но похоже, он собирается перевезти тело дочери в Бретань.

Рикен больше не говорил, что уходит. Он пытался понять.

— Конечно, вы муж, вам и решать.

— А что вы посоветуете?

— Похороны стоят дорого. Не думаю, что потом у вас будет время часто ходить на кладбище. И если семья хочет…

— Мне нужно подумать.

Мегрэ открыл дверцу стенного шкафа, где всегда была в запасе бутылка коньяка и рюмки — он не раз убеждался, что такая предусмотрительность часто оказывается кстати.

Он налил одну рюмку и протянул ее молодому человеку.

— Выпейте.

— А вы?

— Мне не хочется.

Фрэнсис залпом выпил коньяк.

— Зачем вы мне даете спиртное?

— Чтобы придать вам сил.

— Полагаю, что за мной будут следить?

— Нет. Только скажите, где вас можно будет найти. Вы думаете вернуться на улицу Сен-Шарль?

— А куда мне еще идти?

— Там находится один из моих инспекторов. Кстати, вчера вечером дважды звонили по телефону, он снимал трубку, и оба раза ему не отвечали.

— Это не я, поскольку…

— Я не спрашиваю, вы это или не вы. Кто-то звонил вам домой. Кто-то, наверное, не читал газет. Вам не случалось подходить к телефону, а в ответ слышать дыхание?

— Вы что-то имеете в виду?

— Предположим, кто-то считал, что вас нет дома, и хотел поговорить с Софи.

— Опять? Что они там наговорили, те, кого вы расспрашивали вчера и сегодня?

— Один вопрос, Фрэнсис.

Рикен вздрогнул, услышав такое обращение.

— Что вы сделали год назад, узнав, что Софи беременна?

— Она никогда не была беременна.

— Готов медицинский отчет, Жанвье?

— Вот он, шеф. Делапланк только что принес.

Мегрэ пробежал его глазами.

— Вот, смотрите, я ничего не выдумываю и только опираюсь на медицинское заключение.

Рикен снова свирепо посмотрел на него.

— Господи, что это еще за история? Можно подумать, вы нарочно решили свести меня с ума… — Он схватил рюмку и швырнул ее на пол. — Мне следовало заранее предвидеть все ваши фокусы! Отличный вышел бы фильм! Но префектура, конечно, запретила бы его. Значит, год назад Софи была беременна! И поскольку детей у нас не появилось, мы обратились к подпольной акушерке? Так, что ли? Еще одно обвинение в мой адрес?

— Я не утверждал, что вы поставлены в известность. Я лишь имел в виду спросить, говорила ли вам жена? В действительности, она обратилась за помощью к другому человеку.

— Значит, это касалось другого, а не меня, ее мужа?

— Может быть, она хотела избавить вас от волнений или, более того, от психологической травмы? Считала, что ребенок будет помехой для вашей карьеры? Она доверилась одному из ваших друзей.

— Кому же, черт возьми?

— Карю.

— Что? Что вы говорите?

— Он сам сказал это утром. А Нора — получасом позже. Но, правда, с некоторой разницей. По ее словам, Софи была не одна, когда речь шла о ребенке. Вы были вместе с ней.

— Она лжет!

— Возможно.

— Вы ей верите?

— Пока я никому не имею права верить.

— И мне тоже?

— И вам тоже, Фрэнсис. Но, тем не менее, вы свободны.

Мегрэ зажег трубку, сел за письменный стол и начал перелистывать какое-то досье.