Человек в борьбе с туманом

ЧЕЛОВЕК В БОРЬБЕ С ТУМАНОМ

Недавно журналист Пьер Одья, с которым я далеко не всегда и не во всем соглашаюсь, был обеспокоен положением в Европе, отданной на милость грубой силы, и воззвал к диктатуре разума. Он предложил Западу три кандидатуры на пост диктатора: Данте, Гете и Вольтера.

Не оспаривая ни этой формулировки, ни того, что она может при случае скрывать, хочу сказать, что в целом я разделяю чувства, которыми продиктовано предложение Пьера Одья. К несчастью, мы еще очень далеки от воплощения этой утопии, а три названных имени помогают измерить расстояние, отделяющее нас от диктатуры разума.

На родине Данте, во исполнение итало-германского культурного соглашения, новые издания «Божественной Комедии» проходят через цензуру, а старые изымаются из библиотек.

Именем Гете докучливо злоупотребляет пропаганда доктора Геббельса, но сам Гете, приветствовавший победу французов при Вальми как зарю новой эры, едва ли удивился бы, узнав, что сегодня соотечественники боятся ссылаться на его важнейшие философские мысли. Чтение финальной сцены его лучшего произведения — сцены смерти доктора Фауста, согласно гитлеровским понятиям о справедливости, очевидно, противопоказано подданным фашистской свастики так же, как настройка на радиоволны других государств, повинных в том, что говорят правду.

Действительно, это звучит весьма некстати сегодня.

Что же касается третьей кандидатуры на пост диктатора (я имею в виду Вольтера), интересно напомнить один, факт, о котором умолчала французская пресса: в Мадриде, очевидно, ради покоя генерала Франко, который готовится торжественно пройти по городу во главе германских и итальянских войск, власти сожгли недавно книги Вольтера вместе с книгами Руссо, Дидро и Маркса. Не знаю, возможно, за умолчание об этом маленьком мадридском костре мы должны быть благодарны соглашениям Берар-Жордана[2], но ясно одно: Франция никак не выразила своего протеста, не попыталась защитить память того, кто не без основания считается воплощением французского разума.

Не решаясь требовать немедленного установления несколько утопической диктатуры разума, я хочу, как того требует мой долг писателя и интеллигента, обратить ваше внимание на одну серьезнейшую болезнь нашего века, а именно: на унижение и осмеяние человеческого достоинства — это следствие прямого посягательства на свободу разума с тем, чтобы заставить его служить целям, которые ему органически чужды.

Конечно, не эту болезнь надо лечить в первую очередь. Она вызвана вирусом, отравляющим не только разум,— вирусом фашизма, чьи подвиги в 1939 году от рождества Христова настолько очевидны, настолько кровавы и страшны, что всеобщее проклятие должно пасть на совершившего их изверга. Но это понимает и сам изверг. Вот почему ему нужна маскировка, и он использует для этого человеческую речь.

О! Особой выдумки тут не требуется! Издавна тираны и преступники скрывали за красивыми словами возмутительнейшие поступки и называли хитрую лисицу невинным агнцем. Фашизм же вообще ничего не изобретает, он берет на вооружение старые приемы, чуть подновляя их, и апология грубой силы, которая прозвучала недавно в речи Муссолини, заявившего, что вечный мир оказался бы бедствием для человечества,— отнюдь не нова.

В «Горгии» Платона Сократ ведет спор с софистом по имени Калликл, и тот, доказывая законность применения силы, прибегает почти к таким же аргументам, как и нынешние диктаторы, которые пытаются убедить нас в том же самом, а именно, что нет никакой разницы между миром и подчинением грубой силе. Правда, у Платона Сократу удается разубедить Калликла; г-н же Рузвельт, разоблачая по телеграфу лживость гитлеровской пропаганды, убеждает всех, но не добивается покаяния виновного. Пора же наконец преступнику склонить голову перед оружием разума: на этот раз в роли Сократа выступил Димитров, и грубой силе пришлось отступить перед диалектикой истины.

Вольтер, в частности, говорил: «Письмо есть запись речи. Оно тем совершеннее, чем точнее передает ее». Вот почему книги Вольтера жгут те, для кого слово — устное и письменное — только одно из средств обмана.

Со времени Лейпцигского процесса фашизм, предчувствуя поражение, значительно усовершенствовал свои методы. Теперь он прежде всего казнил бы Димитрова, а уже затем доказал бы его виновность с помощью какого-нибудь ловкого фокуса. Именно такой метод был применен им в Чехословакии, в Албании, а теперь он прибегает к нему и в Польше.

Но, чтобы находить и далее применение своим талантам, фашизму, не являющемуся ни лучшей, ни сильнейшей властью, необходимо добиться раскола в рядах противников. Вот почему, превратив ложь в искусство, он усиленно экспортирует ее и находит в демократических странах подручных, следующих его примеру.

Известно, что слова меняются. Лингвисты различают изменение смысла в связи с переносом значения (итальянское «bocca», обозначавшее «щека», превратилось во французское «bouche»[3]), расширением значения («France» обозначало раньше часть Галлии, теперь — территорию несравненно большую), сужением значения (глагол «traire»[4] понимался раньше как «tirer»[5], а теперь употребляется лишь когда говорят о получении молока от коровы или козы).

Но лингвисты еще ни разу не видели, чтобы слово, потеряв одно значение, приобрело противоположное. Это уже не явление из области лингвистики, а ложь,— плод самой подлой и презренной духовной нечистоплотности. Ложь всегда существовала, но фашизм возвел ее в систему, и над этим стоит призадуматься, чтобы ограничить сферу ее воздействия.

Было бы, конечно, наивно сосредоточить внимание лишь на одном из привычных приемов фашизма, который заключается в том, что сначала громогласно гарантируют безопасность границ некоего государства, а затем нападают на это же государство. Такая игра словами означает только, что следует принять самые срочные меры для укрепления международного права и повышения авторитета «клочка бумаги». Сегодня я хочу остановиться на другом — на искажении слов в их каждодневном употреблении, на тенденции, которая находит, повторяю, последователей за пределами Райха и герцогства рода Чиано[6].

Так, например, засылка на территорию иностранной державы провокаторов сопровождается вспышкой сострадания: трубят о «неслыханных мучениях» то судетских немцев, то итальянцев, проживающих па территории Туниса, о которых раньше никто не слыхал. Если же фашистские агенты нарушают общественное спокойствие, совершают террористические акты, то законное наказание за заговоры и покушения будет названо «актом агрессии» против Германии или Италии. Если глава какого-нибудь правительства заявляет о готовности страны защищать свои границы — те самые границы, неприкосновенность которых признало и гарантировало фашистское правительство, — такое заявление будет расценено как «провокация».

Вооруженное вмешательство во внутренние дела страны называется «Восстановлением прав угнетенного меньшинства». Захват чужой территории — «ответом на просьбу народа», которому принадлежит эта территория. Если же маневр с национальным меньшинством — немецким или итальянским,— дающим якобы право вмешиваться во внутренние дела страны, почему-либо не годится (как, например, в Чехословакии, где районы, населенные немцами, были аннексированы раньше, или Албании, где никогда не было сколько-нибудь значительного итальянского меньшинства) — вы спешно заменяете лозунг «о праве народа на самоопределение» теорией «жизненного пространства». И в том и в другом случае стараются прикрыть махинации, не имеющие ничего общего с правами народов, и наклеить благопристойный ярлык на произвол диктаторов и на алчность фашизма.

Так, например, «освобождением народа» будет названа аннексия искони принадлежащей ему территории. Народу, оказывается, обеспечивают «независимость», навязывая короля, который будучи королем Италии может в равной мере раздувать и албанский и эфиопский национализм. Вам нужны деньги? Ну что же, нет ничего проще, как залезть в чужой карман. Сославшись на преступление, имевшее место в столице иностранного государства, объявляют, что за него несут ответственность все евреи, живущие в пределах данной страны, и на этом основании организуют погромы, конфискуют счета в банках. После чего фашистские заправилы провозглашают, что если когда-нибудь начнется война (война, которую сами они готовят и теоретиками которой издавна являются, война, составляющая величие человека, по словам Муссолини, и прозванная «тотальной» Людендорфом, война, подробно описанная Гитлером в «Моей борьбе»),— они провозглашают, повторяю, что если когда-нибудь начнется война, то по вине евреев, и, следовательно, остатки еврейского населения в фашистской стране будут уничтожены. Стараясь придать разбою и убийствам «идеологический» характер, столь удобный, чтобы сбить с толку противника, изобретают определенное число сложных понятий, позволяющих оправдывать любой акт. Так, чтобы скрыть классовый характер фашизма, замаскировать его звериное монополистическое обличье, проступающее при эксплуатации угнетенных и при уничтожении тех, кто ему сопротивляется, был изобретен враг, которого никто никогда не видел, некий весьма удобный идеологический жупел: иудейский марксизм. Иудеями-марксистами становятся, например, Иден, сам Чемберлен, папа Римский, Поль Рейно[7], Кериллис[8], Рузвельт и многие другие.

Это вовсе не пустячная игра: ведь подобные, казалось бы, грубые приемы отлично помогли Гитлеру, Муссолини и их союзникам (как явным, так и маскирующимся) во время чудовищной драмы — войны в Испании. С момента франкистского мятежа и до победы Муссолини в Испании большая часть нашей прессы говорила на языке Геббельса и Гайды. Этот язык и сейчас господствует в печатных органах, которые называют себя «национальными», но настолько потеряли чувство французского языка, что пользуются лишь лексикой гестапо. Печатать под заголовком «Защита Франции» статьи, отстаивающие интересы Франко и Муссолини, как это делает ежедневно один небезызвестный человек, еще более возмутительно, чем оправдывать идейно-расовыми мотивами аннексию Чехословакии или Албании.

Мне кажется, тот, что объявляет себя «патриотом» или «националистом», работая под прикрытием этой вывески на иностранную державу, — приобщается к позору фашизма, глубоко презирающего человеческую личность; к этому позору приобщается и тот, что беспрестанно твердит о «национальном единстве», но исключает из французской нации одну из ее составных частей — евреев, умиравших за Францию в войне 1914—1918 годов, или народы колоний, которые ненавидят расизм и отождествляют дело Франции с делом свободы. К нему приобщается, мне кажется, и тот, кто, разглагольствуя о «национальном единстве», исключает из нации рабочий класс и предает анафеме великие идеи — детище французского народа, его славу, идеи, стопятидесятилетие со дня рождения которых мы недавно отмечали.

Нет, французская интеллигенция не допустит, чтобы во Франции за «национальной» вывеской прятались варвары, сжигающие на кострах то, что составляет величие нашей нации, в том числе произведения Вольтера, Руссо, энциклопедистов.

Пожалуй, самая коварная личина фашизма — это «националистическая» маска, которую он надевал, посылая мавританские, итальянские, немецкие войска в Испанию. В немецком имени фашизма — «нацизм» скрываются две ловушки; казалось, что если первая — попытка выступить в качестве национализма — способна еще внушить иллюзии, то уж вторая — стремление выдать себя за социализм — явно шита белыми нитками.

И вдруг сегодня, когда фашистский национализм обнаруживает свою сущность и оказывается синонимом слова «разбой», находятся (даже среди демократов и сторонников социализма!) люди, которые, надеюсь, по недомыслию, стараются придать так называемому «социализму» фашистов черты правдоподобия. Вот что я прочел недавно в одной работе:

«Но критика социалистов в адрес фашизма будет тем авторитетнее, чем большую объективность они сумеют сохранить. Нельзя, например, как раньше, считать, что прибыли фашистского государства идут исключительно на пользу капитализма; эти прибыли — одно из средств превращения бюджета в общегосударственный», и т. д.

Таким образом, люди, считающие себя сторонниками социализма — высшего идеала человечества,— умудряются отождествлять с социализмом методы принуждения и всевластья, насилия и концентрации капитала! Они забывают, что финансовый контроль, установленный в Германии, имеет целью упрочить классовое могущество тех, кто ведет на плаху лучших сыновей народа, кто высылает из Германии и преследует великих философов, писателей, артистов этой благородной и несчастной страны. Между тем французский народ требует такого контроля, который сделал бы невозможным классовое предательство капитала, как средство воздействия на демократические институты. Ограничимся одним этим примером.

Нет, нас не заставят считать фашизм социализмом или подлинным национализмом. Нет, ложная объективность не побудит нас мириться с тем, чтобы на наших глазах крепли «идеологические» позиции разбойников, повинных в разрушении Вены, Праги, Герники. Социализм — мировоззрение, предоставляющее человеческой личности в полном значении этого слова самую прекрасную, важную и гордую роль. Он — враг грубой силы, защитник человеческого достоинства, источник истинной свободы. Как бы искусно ни обманывали нас, социализм невозможно отождествить с его противоположностью — фашизмом, грубой формой классового господства, с фашизмом — апологетом войны, палачом женщин и детей, душителем свободы трудящихся. Допустить подобную путаницу — значит открыть двери фашизму. Бдительность нужна не только на границах страны. Остерегайтесь злоупотреблять словами! Терпимость в области терминологии оказывает помощь врагу. Трагический пример этого — разнузданная антикоммунистическая ложь, облегчившая в решающий момент победу итальянцев в Мадриде.

Вот почему я обращаюсь прежде всего к тем из вас, кто по праву считается деятелями культуры; их немало в этом зале. Я обращаюсь к вам с призывом охранять чистоту языка не как второстепенный, в некотором роде незначительный рубеж в той борьбе, которая ведется сегодня повсюду — в заводских цехах и на полях, в научных учреждениях и стенах Академии,— но как передовую позицию, которую нужно любой ценой отстоять от врага, если не хочешь, чтобы он захватил и все остальное, чтобы он сжег в Париже Вольтера, в Лондоне — Шекспира, в Вашингтоне — Уолта Уитмена. Впрочем, Вашингтон едва ли сохранил бы свое название в надвигающемся мире черной свастики, ведь слова «Вашингтон» не потерпят, ибо это символ иудейского марксизма.

Прежде чем закончить свою речь, я позволю себе напомнить, что, несмотря на разногласия, всех нас объединяет жажда мира, а чтобы отстоять мир, нужно, согласно заветам Ленина, чьи ученики сегодня лучшие защитники мира, ежедневно рассеивать тайну, в которой рождается война.

Туман тайны, поверьте мне, становится плотнее от слов, и за истекший год мы имели возможность убедиться, как хорошо служат слова поджигателям войны. Будем же внимательны к словам, будем следить за тем, чтобы слова всегда верно отражали действительность, а не искажали ее. Крестьянин защищает ниву, приносящую ему хлеб. Ученый, писатель, философ должен защищать ниву языка, который помогает человеку властвовать над вселенной.

Эта наша общая обязанность, благородная миролюбивая обязанность интеллигенции, и, выполняя ее, мы должны побороть равнодушие к мелочам, пораженческие настроения, если хотим преградить дорогу войне и фашизму, который несет с собой войну и ложь.