Глава пятнадцатая

Короткий митинг закончился к двум часам дня. Толпа, наполнившая широкую бетонную чашу возле колонны адмирала Нельсона, качнулась и выплеснулась через край, растекаясь по низким ступеням.

На площади выстраивались участники похода – по шести в ряд. Сначала Геннадию показалось, что людей под плакатами слишком мало – человек триста – четыреста, не больше. Но когда вслед за конным полицейским, направившимся в сторону Стрэнда, потянулись новые и новые шестерки, площадь быстро опустела. На место, где только что произносились слова о мире, к двум молчавшим фонтанам, будто запоздалое эхо аплодисментов, отраженных далеким небом, спустились голуби. Явственней доносился перезвон колоколов церкви св. Мартина, рокот автомобилей и ленивые замечания праздных зрителей, оставшихся на тротуарах.

Еще никто не знал, во что выльется это событие.

– К обеду большинство будет дома. Наши митинги всегда так кончаются.

– Вряд ли, я видел, как они закупали сандвичи в дорогу.

– Неужели дойдут до самой ядерной станции? Это же где-то возле Олдермастона, миль шестьдесят или больше…

– Пустяки, прогулка в субботний день. Какого черта топать в такую даль, шли бы к парламенту и покричали немного, результат одинаковый.

– Им важно, чтобы написали в газетах о трудностях и упорстве.

– Напишут… три строчки в самом низу. Разве что «Дейли уоркер».

– О, эта газета поместит большую статью с картинками, такой поход прямо-таки подарок для коммунистов.

Джентльмены заключали пари:

– Начнем с одного шиллинга, а затем – следить по карте. От Слау или Мейденхеда ставки удваиваются. Каждые десять вернувшихся – очко.

– Трудно сказать, коммунисты, наверно, пойдут до конца.

– Хорошо, мы уравняем шансы, все, кроме коммунистов.

– Это нельзя уточнить, не лучше ли считать примыкающих?

– Одиночки не в счет, считается то, что заметно, – официальные представители. Мы будем ехать сзади колонны в моем автомобиле и считать…

– Ол райт, я должен предупредить семью, что задержусь ненадолго.

…Они шли по улицам города, начавшего отдыхать. Мимо закрытых магазинов, мимо церквей, окончивших дневную службу, мимо только что открывшихся баров, из дверей которых выглядывали любопытные с кружками пива в руках.

Шли молча, неся над собой небольшие плакаты: «Мы не хотим войны!», «Мир, только мир!», «Нет! ядерной бомбе!», «Лучше говорить с Россией о мире, чем с Америкой о войне!», «Помните, что мы живем на острове!», «Помните о детях!»

Сергей вслух переводил Геннадию надписи на плакатах, думая о том, что надо где-либо присесть на скамейку и успеть сделать несколько зарисовок для альбома. Но Геннадий продолжал идти по тротуару, невольно подлаживаясь к ритму колонны. Он вглядывался в лица идущих, на них лежал, казалось ему, объединяющий отпечаток особого английского выражения. Спокойно-строгие, с оттенком чуть задетой гордости, они словно бы говорили тем, кто не шел с ними:

– Вам еще придется оценить нашу решимость и твердость. Не каждый может понять, как важно, что мы идем!

Это отделяло их от остальных жителей города, как отделяла и одежда. Изменив общему правилу надевать в субботу и воскресенье более светлое и пестрое, они оделись так, как одеваются в будни или в дорогу. Шли с зонтиками, рюкзаками и корзинками. Длинная молчаливая вереница людей текла серой рекой среди солнечно-пестрых тротуаров и парков. Демонстрация сама по себе, а жизнь города – сама по себе. Вот что удивило Геннадия. Нет общего. Ни оркестров, ни песен, наполняющих улицы, ни дружеских перекличек между идущими и любующимися демонстрацией.

Это шла Англия. Спокойная и благоустроенная, привычно тихая Англия, в которой живет человек без шумных радостей и умирает без жалоб. Идущие в поход против угрозы войны заняты своим, ими решенным делом, которое, однако, не должно нарушать покой тех, кто занят делом другим или не верит в силу таких протестов, как этот поход.

Старший полисмен верхом на рослом коне как бы вел за собой всю колонну. По бокам пешие полисмены «оберегали» колонну от возможных случайностей.

Так было весь путь через город, до далеких окраин. Словно полиция опасалась, что идущий впереди седовласый каноник собора, которого в кругах консерваторов прозвали «красный поп», или бледнолицый, худой и сутулый член парламента – лейборист, или прославленный своей деятельностью в комитете защиты мира известный юрист, два старых писателя, популярный актер или пожилые рабочие начнут где-либо в непредусмотренном месте свою агитацию, и тогда полетит к чертям налаженная система управления многомиллионным городом.

Колонна повернула на улицу, ведущую к бристольской дороге. Сергей остановил Геннадия. Пора было возвращаться. Геннадий долго смотрел вслед уходящей колонне, вначале показавшейся ему небольшой, а сейчас такой медленно-бесконечной продолжающей обрастать новыми добровольцами. Торопливо выходя из переулков или вдруг покидая тротуар, новые участники молча занимали место в ряду, выстраивали еще одну шестерку. Шли никого ни о чем не спрашивая, подняв свои плакаты: «Гринвич говорит – нет!» или «Оксфорд говорит – нет!»

День был солнечный, ясный. Четкие тени высоких домов и короткие тоннели виадуков на минуту поглощали идущих, затем они снова выбирались на блестевший, согретый за день асфальт и, ритмично покачиваясь, плыли в легком мареве солнечной пыли. Несмотря на усталость, Геннадий готов был идти дальше. Он чувствовал почти непреодолимое влечение к этим людям, вдруг переставшими быть для него иностранцами. Они отделились от города, и Геннадий был на их стороне. Казалось, оглянись кто-нибудь, крикни: «Не отставай, парень!», и, ни минуты не раздумывая, Геннадий войдет в любую шестерку… Входят же в колонну новые люди, решившие прибавить свой голос к общему хору протеста против войны, и уж кому, как не Геннадию, советскому человеку… Потому и нельзя.

Вероятно, в посольстве или тот же Сергей объяснит все очень просто:

– Это внутреннее дело англичан, мы не можем вмешиваться или выражать свое отношение…

Да почему же это только внутреннее дело? Это – дело мира! И все же они будут правы. Разве не схватили его полицейские, когда он бросился к случайно найденному другу? Разве не пытались газеты расписать их встречу, как «тайные действия советских агентов»?

Колонна уходила все дальше и дальше.

Пока шли по улицам под взглядами любопытных горожан, никто не заговаривал друг с другом. Даже дети молчали. Это молчание отрывало от их остающихся в городе и объединяло между собой. Каждый чувствовал себя участником большого движения, начатого ради высокой цели, и молчание только подчеркивало его гордость. Шли час, другой, третий…

Только выйдя из города на широкую, по-весеннему нарядную магистраль Лондон – Бристоль, они позволили себе нарушить торжественную строгость похода.

Начала молодежь.

Видимо, желая подбодрить уставших, шестеро студентов в четырехугольных шапочках взялись за руки и дружно засвистели популярный марш. Им ответили другие. Послышались голоса негромко заговоривших людей. Заплакала девочка, ее пора было взять на руки, но мать тоже устала и пыталась отговориться.

Вытянувшись и растекаясь по всей ширине магистрали, колонна двигалась среди небольших пастбищ, огороженных густо переплетенными позеленевшими кольями лозы или тонкими линиями проволоки, прикрепленной к столбикам. Пахло шиповником и горицветом. Солнце согрело землю, и людей потянуло в сторону от асфальта, на высокие обочины, поросшие редкими цветами. Как ни старались молодые участники похода высвистывать марш и даже петь, темп движения замедлился.

– Отдых! Отдых! – пронеслось от головы колонны.

Идущие впереди организаторы похода остановились. Они были довольны первым этапом. Через Лондон прошли именно так, как было задумано, не только не потеряв никого из участников, но еще собрав новых. В какие-либо две-три минуты огромная колонна рассыпалась на многочисленные группы, заняв обе стороны широкой темно-серой ленты дороги, дав возможность выехавшим на загородную прогулку лондонцам не прижиматься к краю, а проехать дальше, по центру освободившейся магистрали.

Легкие пледы, плащи и даже скатерти раскинулись на расстоянии, вероятно, не менее полутора мили. Появились термоса, сандвичи, фляги крепких напитков. Казалось, сюда собрался на небывалый пикник весь Лондон. Здесь-то началось настоящее знакомство участников похода друг с другом.

Радуясь редкому солнцу, молодежь сбрасывала рубахи, устраиваясь на траве, как на пляже.

– Повезло нам с погодой, – ни к кому в отдельности не обращаясь, сказал пожилой мужчина, ложась на аккуратно сложенный пиджак и закладывая за голову руки.

– Вы устали, мистер… простите? – спросил его худой поджарый сосед.

– Блейк, меня зовут Блейк, – ответил пожилой.

– Очень рад, а меня – Джимми Фальконет, юрист.

– Очень рад, – приподнялся Блейк, протягивая руку, – я работаю упаковщиком в компании «Смит, Аллен и K°»… Нет, я не устал. Я чувствую себя лучше, чем те, кто не хотел, чтобы мы шли… Кажется, наш поход испортил им все дело.

Оба засмеялись. Потом юрист добавил:

– Во всяком случае, это должно подтолкнуть их на переговоры…

– А я устал, – вмешался в разговор сидящий рядом насупившийся человек с густыми рыжими бровями, – устал от вечных разговоров об опасности с востока, от болтовни о защите мира…

– Верно, – согласился Блейк, – от этого уже начинает тошнить. Ну, прямо всего выворачивает. И все же, я вот пошел… надо хоть что-нибудь делать…

– Зачем вы взяли с собой девочку, миссис… простите?

– Мое имя Гартман, Эллен Гартман. Мне не с кем было ее оставить, а не идти я не могла.

– О, миссис Гартман, я понимаю.

– Да, когда убили ее отца, она была слишком мала. Теперь всю дорогу я буду рассказывать ей, как он выглядел перед отъездом в Корею.

– Ах, бедная девочка… Как тебя зовут, маленькая леди?

– Пегги, мне скоро шесть лет, и, может быть, скоро у меня будет новый папа…

– Пегги, пожалуйста, не выдумывай… Знаете, эти дети…

– Да, да… Эти дети! Но, между прочим, миссис Гартман…

– Ну что вы, об этом сейчас нечего говорить, все так неустойчиво.

– Странно, почему я никогда раньше не встречал вас?

– Скорее всего потому, что я не попадалась вам на глаза.

– Просто удивительно, живем почти рядом.

– Я ведь работаю в другом районе.

– Вот как? Где же вы работаете?

– В магазине дамских шляп, вряд ли вам приходилось туда заглядывать.

– Слушайте, Алиса, вы не представляете себе, как я люблю заходить в магазины дамских шляп, это началось еще в школе…

– Осторожнее, мы здесь не одни и потом…

– Что же потом?

– Впереди еще много остановок на отдых.

– Эти мальчишки ваши сыновья?

– Да.

– Вы пойдете с ними до конца?

– Разумеется, дети должны с самого начала знать. Мир сам не приходит, до него надо дойти!

– Вы пацифист?

– Я был офицером английской армии, когда мы сражались с Роммелем, теперь я учитель.

– О, позвольте мне сделать фото, бывший офицер и его два сына против ядерной бомбы.

– Вы из какой газеты?

– «Дэйли мейл». (Ежедневная почта.)

– Может быть, «Дэйли тейл»? (Ежедневные сплетни.)

– Аллан, как тебе не стыдно! Не вмешивайся в разговор взрослых. Питер, что ты шепчешь ему?

– Я сказал ему, что он ошибся, ведь этот джентльмен делает только фото, а сплетни приписывают другие.

– О-о…

– Браво, браво, юные джентльмены. И все же мы сделаем неплохой снимок.

– Нет, у меня никого не убивали, можно сказать, что моя семья не пострадала от войны. А иду я потому, что живу в Ист-Энде и кое-что видел. Видел, как разрушали там, где жизнь и без того была словно разбросанные черепки. Кажется, немцы щадили только богачей…

– Война есть война. Она никого не щадит. Я думаю, что лучше всего дать знать о нашей силе и немцам, и русским, тогда они должны будут воздержаться.

– Вы едете из Виндзора, сэр?

– Да…

– Удалось ли вам поговорить там с кем-либо, кроме королевы?

– Не понимаю…

– Я хотел выяснить, кто же в конце концов сказал, что русские собираются нас бомбить?

– А вы сомневаетесь в этом?

– Нет, я просто боюсь, что наша собственная ракета упадет на мой стол во время ленча и перебьет всю посуду.

– Наша? Английская?

– Ну да, или американская, разницы тут не будет. Мы не знаем, куда они полетят, ведь они «самоуправляемые».

– Сколько бы вы ни спорили, джентльмены, а они действительно «самоуправляемы». Какие-то подлецы решают за нас, кого и как убивать.

– Ну, положим, ни один англичанин не одобряет убийства.

– Кроме тех, кто сам убивает… Я говорю не о рядовых налогоплательщиках, эти тратятся только на памятники для родных, и все.

– Эй, эй, здесь не политический митинг. Мы вышли в поход только против ядерных баз…

– Да, мы вообще не хотим войны, ни горячей, ни холодной.

– Ладно, довольно политики. Пожалуйста, становитесь, отдых окончен, становитесь, пожалуйста.

Как только приказ становиться в ряды докатился до миссис Гартман, Пегги побежала с высокой обочины вниз к асфальту, едва не попав под проходящий мимо открытый автомобиль с двумя мужчинами впереди и двумя нарядными женщинами в темных очках на заднем сиденье. Миссис Гартман успела схватить девочку за руку. Автомобиль осторожно пробирался среди участников похода, разыскивающих свои «шестерки».

Женщины в темных очках с любопытством оглядывались по сторонам, тихонько обменивались замечаниями Миссис Гартман задумчиво смотрела им вслед.

– Мама, – спросила Пегги, – а почему они на автомобиле, а мы пешком?

Смешно, но этот надоедливый вопрос не раз задавала сама себе миссис Гартман. Сейчас почему-то он показался уместным. Простой вопрос об утвердившейся несправедливости…

– Это какие-либо лорды? – шепотом допытывалась Пегги.

Нет, это не лорды, к лордам у миссис Гартман нет никаких претензий. Ни к ним, ни к их женам, вообще к старым аристократам или потомственным богачам. С этим уже ничего не поделаешь. Ну, еще там знаменитые киноактрисы, было бы даже как-то неудобно им просто ходить по улицам… Но вот эти выскочки, мужья которых только недавно произносили горячие речи на профсоюзных собраниях или на конференциях лейбористов. Только во время войны и после, в период так называемого «восстановления» партия лейбористов подняла их на несколько ступеней общественной лестницы. Скорее всего за то, что они хорошо говорили о необходимости улучшить жизнь рабочих, о равноправии и демократии.

Речь идет не о мужьях. Может быть, они даже неплохо справляются с порученным делом, много работают, им надо экономить время и силы… А что вы скажете об их женах? Они-то научились работать не больше, а меньше. Только теперь надо с ними считаться, словно ум и должность мужей передалась им автоматически.

– Мамочка, что же ты молчишь? Ты не знаешь, кто это?

«Раньше я встречала их в обыкновенном автобусе, – думала миссис Гартман, – в крайнем случае они брали такси. Попробуйте сейчас предложить такой даме этот простейший способ передвижения. Ого! В театре они занимают отдельную ложу и постепенно убеждают себя в том, что директор театра и большинство актеров не всегда в состоянии разобраться в своем искусстве, раз они так часто обращаются за советом прежде всего именно к ним, а потом уже интересуются мнением мужей.

Дома они держат прислугу и кричат на нее, словно в детстве их только этому и учили… Они стыдятся своих старых матерей, сохранивших привычки простой, небогатой семьи. Впрочем, иногда, когда это наиболее удобно и выгодно, они не прочь поговорить об идеях свободы и демократии. Конечно, их мужья говорят об этом чаще и лучше. Но вот я хочу понять, – про себя рассуждала миссис Гартман, – чем я хуже их жен? Нет, в самом деле, я моложе многих из тех, о ком сейчас думаю, даже красивей. У меня лучше фигура и цвет кожи. Это видит каждый. Не знаю, умнее ли я, но образованней наверняка. С некоторыми из них я училась и хорошо помню, как еще девчонками они завидовали мне. Выходит так, что теперь я завидую им. Завидую потому, что их мужья на высоких постах, и это решило все – красоту и ум».

– Мама, – тихонько спросила Пегги, – когда ты выйдешь замуж, у нас тоже будет автомобиль?

Миссис Гартман промолчала и подумала:

«С тех пор, как они послали моего Стенли в Корею, я ни разу не ездила на автомобиле… Конечно, я стала хуже. Кухня и стирка белья не улучшают ни фигуру, ни характер… Даже Пегги это заметила. Как-то она спросила:

– Правда, ты была очень, очень красивая?

– Разве теперь я не нравлюсь тебе?

– Что ты, мамочка, ты мне всякая нравишься, даже если станешь такой, как миссис Чайник.

– Миссис Чайник?

– Ну да, дядя Джек прозвал так одну важную леди с длинным носиком. На ней столько одето теплого, дядя Джек говорит, как на чайник, когда боишься, что он остынет раньше, чем понадобится. Она совсем некрасивая.

– Значит, я пока все же красивей?

– В миллион раз, мамочка, – сказала Пегги, – и умнее и лучше!

«Да, – подумала тогда миссис Гартман, – а остыну, вероятно, значительно раньше… Где же справедливость?»

Ох уж эти английские женщины. До чего они только не додумаются.


Первая остановка внесла некоторые изменения в колонну. Люди перезнакомились, обнаружили незамеченных вначале соседей или коллег по работе. Понадобилось некоторое время, чтобы найти полных единомышленников, согласных не только с общей идеей, но и с деталями ее осуществления. Образовались новые шестерки, новые компании. Маленькая Пегги набрала столько апельсинов и конфет, подаренных ей новыми знакомыми, что не могла их удержать в своих руках. Она роняла плоды, апельсины катились по асфальту, их подбирали и с шутками возвращали девочке вместо одного по два и три. Нашлись и такие дяди, которые по очереди несли девочку на руках, совсем растрогав неожиданно похорошевшую миссис Гартман.

Стороной пробирались шустрые, набитые до отказа пассажирами автомобили отправляющихся на пикник лондонцев. Гудели большие пестрые, в яркой росписи реклам, фургоны торговцев. Обогнав колонну, они захватывали выгодные позиции, расставляли складные столы и стулья, бутылки сладкого «оранжа», «кока-кола» и светлого пива. Жарили на электрических плитках «бэкон энд эггс». Манящий запах традиционного английского блюда и музыка усиленных магнитофонов призывали путников задержаться.

Колонна двигалась мимо, но предприимчивые торговцы не сдавались. Сложив реквизит походных кафе, они снова устремлялись вперед, чтобы через одну-две мили снова раскрыть свои соблазны. Фотографы, операторы кино и телевидения, то забегая вперед, то врезаясь в самую гущу, выискивали наиболее интересные объекты. Им охотно помогали, понимая, что они, как и торговцы, делают свое дело, свою работу, и это нельзя не уважать. Разве что к шныряющим газетным репортерам, явно ждущим оплошности или скандала, относились насмешливо. Пока еще им не удавалось отщипнуть свою долю удачи. Пока все шло хорошо, хотя мысль о возвращении уже шагала с кем-нибудь рядом. Но таких было мало. Пока еще таких, можно сказать, совсем не было. Один или два человека. Что такое один человек для огромной колонны людей, принявших решение?..

Один человек идет в стороне через поле. Он не отстал, он не думает возвращаться. Просто путь его начался раньше, и теперь он идет, никем не замеченный. Он и его несчастье. Ему некуда возвращаться. «Ты не можешь вернуться с опущенной головой…»

Он шел мимо редких деревьев, в ветвях которых весенний ветер собирал свои первые песни. Шел там, где людям еще не удалось нарушить покой. В тесных загородках фермерских пастбищ сытые коровы смиренно глядели на него сквозь щели живой изгороди. Пахло теплым навозом и молоком. Это напомнило детство. Как часто он мысленно обращался к нему. В усталом мозгу возникли гул и шорох, словно по шершавому асфальту тянут что-то широкое, темное. Он свернул к дороге, больше не боясь, что его кто-либо задержит. Из-за поворота гладкой магистрали показалась голова колонны. Он обрадовался, что так удачно вышел. Именно так и хотелось ни для кого незаметно войти в этот строй, не по чьему-либо приказу, не для других. Для себя.

Колонна приближалась в нестройном шарканье ног, растущем гомоне голосов, всплесках смеха. Он не заметил, как был задет ее краем, прижат к низкой каменной ограде, сдвинут с места и увлечен общим потоком. Он оглядывался по сторонам. Выбраться, если бы даже он захотел, уже было нельзя.

Кто-то крикнул ему:

– Идите к нам, позже найдете своих!

– Сегодня все здесь свои! Становитесь в нашу шестерку.

Он пошел рядом с молодым парнем в очках и студенческой шапочке, под плакатом: «Оксфорд говорит – нет!» Парень то и дело снимал очки и поглядывал назад. Потом, вероятно, увидев того, кого искал, повеселел и спросил:

– Как ваше имя?

– Ян.

– Очень приятно, меня зовут Герт. Не подержите ли вы это одну минуту?

И, не дожидаясь согласия, сунул в руки Яна палку плаката. Ян посмотрел ему вслед. Лавируя среди идущих, Герт выбрался на край дороги как раз тогда, когда там оказался проезжавший таксомотор. Герт замахал руками, закричал по-индейски: «Ио-иой!» Сверлящий крик племени докатов вызвал эхо в разных местах колонны. К таксомотору сбежались молодые люди в студенческих шапочках. Потом Ян увидел, как над шапочками взметнулось белое платье и смеющаяся девица, размахивая голыми руками, на плечах друзей поплыла к центру колонны. Она проплыла мимо Яна, а позади Герт тянул за руку юношу во фраке. Свободной рукой юноша едва успевал отвечать на рукопожатия.

– Вот наше место, – сказал сияющий Герт, – знакомьтесь, это Ян, я позвал его, пока вас не было. А это Боб. Боб-счастливчик, он только что обручился.

– Мы торопились, – сказал Боб, пожимая руку Яна, как старому знакомому, – нам хотелось именно в этот день. Начать с похода за мир.

– Неплохая гарантия для будущих детей, – одобрил идущий позади пожилой джентльмен. – Не у всех так начинается свадебное путешествие.

– Конечно! – одновременно сказали Боб и Герт. – Это было задумано.

– Ну и пришлось же потратиться на такси.

– Да! – отозвался Боб, смущенно улыбаясь. Его чистое, совсем еще детское лицо скривилось в презрительной гримасе. – Клерк, узнав, куда мы торопимся, делал все, чтобы задержать нас.

– Жизэл! Жизэл! – кричал Герт, видя, что невесту хотя и спустили на землю, но не отпускали к жениху.

– Сейчас я ее приведу!

Герт ринулся вперед, а Боб ни с того ни с сего стал объяснять:

– Она француженка. Учится у нас третий год. Отец ее майор Сопротивления. Я думаю, он будет доволен нашей выдумкой… Мы поедем к нему на каникулы…

Герт ничего не смог сделать. Жизэл не отпускали, так как идущий впереди каноник и руководители демонстрации захотели поздравить новобрачных. Бобу пришлось пробираться вслед за невестой.

Все это на некоторое время задержало шествие. Шофер такси не уезжал. Высунувшись из окна машины, он тихим голосом спрашивал:

– Кто хочет в Лондон?.. Я еду в Лондон…

В Лондон – значит, назад, значит, уйти из колонны. Шофер понимал это и спрашивал осторожно. Кто-то крикнул ему:

– Если тебе не доплатили, могу добавить! – и показал крепкий, темный от въевшегося машинного масла кулак.

– Может быть, вы, миссис Гартман? – спросила женщина, помогавшая нести маленькую Пегги. – С ребенком, никто не осудит…

– Нет, нет, – ответила миссис Гартман, – мы пойдем до конца.

Все же она оглянулась на такси. Машина медленно удалялась, и миссис Гартман показалось, что в конце колонны кто-то сбежал с обочины и нырнул в кабину, после чего такси увеличило скорость. Может быть, это был кто-нибудь не из колонны? Мало ли отдыхающих…

День кончался. Солнце, светившее так неожиданно стойко, наконец прикрылось тучей, выползшей из-за дальних холмов. С низины тянуло прохладой, и вместе с тем, как бы освобождая место наступающей ночи, от земли поднялись слабые волны дневного тепла, наполненные запахом шиповника, растущего вдоль каменных оград, и дыма недавно затопленных каминов. На склонах холмов пестрели однообразные домики с островерхими крышами, а над ними четырехгранная колокольня сельской церкви. Колонна проходила через деревню, встревожив и удивив фермеров. Видно, не часто нарушался покой этого медлительного, однообразного мира с его густыми тенями, трепетавшими в вечерней мгле осинами, привычными шорохами и ленивым лаем собак.

До намеченного места ночлега, маленького городка Хестон, оставалось еще минут сорок ходьбы. Не успели выйти из деревни, как начался дождь. Колонна поежилась и на мгновение ощетинилась короткими пиками, затем вспыхнула прошуршавшими цветами зонтов. Но дождь изменил направление и стал хлестать косо. Тогда люди взялись за руки и по двое-трое прикрылись одним зонтом или набросили на головы плащи. У счастливых молодоженов не было ни зонта, ни плаща. Белое свадебное платье Жизэл не успело увять, как мужчины наперебой предложили ей зонтики, плащи, пиджаки. Невеста, смеясь, перебегала от одного к другому, а счастливчик Боб поднял воротник фрака и с подчеркнутой независимостью, глубоко засунув руки в карманы, насвистывал марш.

– Вы не устали нести это? – спросил Герт, протянув руку к плакату.

– Нет, – ответил Ян. – Я понесу…

То ли от усталости, то ли от весеннего воздуха, легко наполнявшего грудь, мучившее его напряжение ослабло, уступив чувству успокоения. Вдруг ему показалось, что он идет очень давно, уже долгие годы и… только теперь к своей Родине. Он не хотел кричать об этом, но хотел быть услышанным.

– Герт, – тихо спросил Ян, – вы коммунист?

– Вовсе нет, – ответил тот, ничуть не удивившись, – многие думают, если ты против войны, то обязательно коммунист. Есть ведь и еще честные люди…

– Вот оно что…

– Да, а вы?

– Я? – переспросил Ян и не ответил. Чтобы ответить на этот вопрос, нужно было много слов, а долго говорить Ян не смог бы…

Хестон – тихий маленький городок, давно забывший войну, – не был готов к встрече такого количества гостей. Хотя городской совет предупредил заранее, все же мало кто верил, что поход состоится.

Укрывшись от дождя под аркой старых ворот, колонну ожидал мэр, несколько членов городского совета, священник и полисмены. О митинге нечего было и думать. Ни время, ни погода не позволяли выполнить намеченный план. Когда колонна показалась на главной улице, отцы города поняли, что приготовленные для отдыха помещения двух школ не смогут вместить и половины идущих. Однако все обошлось как нельзя лучше. Жители городка, покинув уютные камины, кафе и кинотеатры, запрудили тротуары и громко выкрикивали приглашения:

– Прошу двух джентльменов на чашку чая!

– Есть удобная комната для нескольких леди.

– Я жду друзей из Гринвича!

Кто был побогаче, тот получил удобную постель, если он не забыл накануне предупредить гостиницу по телефону. Хозяева двух отелей никогда еще не выражали такого одобрения борьбе за мир, как теперь, когда нахлынувшие гости не скупились на ужин с вином. Бары и кафе бойко торговали. Церковь была открыта, и желающие могли прослушать внеочередную проповедь отца Николаса.

До чего же неутомима молодежь!

Герт, Боб-счастливчик со своей невестой, несколько студентов, прибывших и местных, составили неплохую компанию. Герт потащил с собой и Яна. Они выпили по стакану пива, съели горячие сосиски и, взявшись за руки, так, что улица оказалась перегороженной, двинулись на звуки танцевальной музыки.

Все хотели танцевать с Жизэл, и Герту пришлось открыть запись желающих. Глаза молодой сияли счастьем. Щеки порозовели, она охрипла от смеха, и счастливчику Бобу казалось, что нет на земле более красивой, более нарядной девушки, чем его Жизэл в мокром, обрызганном грязью свадебном платье.

Ян тоже любовался невестой.

Он невольно начал сравнивать ее с Катлин. Интересно, так ли было бы и у них, если бы все знать с самого начала и отправиться в поход вместе, перед тем обручившись? Но тут его мысли снова метнулись в тупик собственной отрешенности. Горячая волна крови хлынула к сердцу, он повернулся и направился к двери. Он хотел уйти, чтобы не видеть чужой беззаботности, веселого счастья.

Герт схватил его за руку.

– Будем петь! Танцующие отдыхают, а мы будем петь! – И потащил к оркестру.

Сначала спели смешную студенческую песню о стороже колледжа, продававшем шпаргалки студентам:


Полкроны – математика,

Шиллинг – древний мир,

Три пенса – вся лингвистика,

Фартинг – за ампир.


Потом затянули знакомую Яну песню. Герт начал высоким, ломающимся голосом, – все засмеялись. И только чтобы выручить Герта, Ян тихо пропел первый куплет. Припев спели все дружно и громко. Ян не начинал второго куплета, пока Жизэл не сказала:

– Ну?.. Пойте.

Все затихли, а Боб и паренек из Гринвича, осторожно взяв Яна под локти, подняли на эстраду, к оркестру. Ян прикрыл глаза. Это было как воспоминание далекого… Петь потому, что просто хочется петь… Среди людей, которых не надо обходить с протянутой шляпой… Петь, зная, что после каждой строфы ты поведешь стройный хор голосов… Как настоящий концерт. На сцене, с оркестром. Вот бы удивился, обрадовался старый Билл Хамильтон. Яна не отпускали с эстрады. Ян пошептался с оркестром и запел под аккордеон песню о несчастной любви.

Осмелев, он смотрел на публику. Он видел, что Жизэл смотрит на него. Она улыбнулась ему нежной и робкой улыбкой, а в глазах медленно угасал огонек недавнего веселья. Он тоже улыбнулся ей. Но это было не одинаково, это было иначе. Ян отвел глаза и, скользнув взглядом по залу, заметил возле входных дверей полисмена. Сколько раз, увидев среди случайных слушателей черный полицейский мундир, он обрывал песню…

Ян расправил плечи и, бросая вызов своему прошлому, запел громче, сильней. Последний куплет как раз давал эту возможность. А полицейский и не думал прогонять певца. Он прислонился к косяку двери и слушал, как слушали все. Ему нравилась песня и нравился певец, но когда в зале зааплодировали и поднялся шум одобрительных выкриков, полисмен все же протолкался вперед.

– Ваши песни, – сказал он, подделываясь под общий веселый тон, – затянулись ровно на час сорок минут. – Когда бы вы хотели продолжить их? Завтра с утра или после обеда?

Яну не пришлось думать о ночлеге. Он мог выбрать любое из многочисленных предложений. Он ушел с Гертом в школу, где в небольших классах ждали приготовленные для гостей матрацы и одеяла.

– Пожалуйста, не вздумай завтра вернуться в свою шестерку, – сказал Герт, укладываясь. – Жизэл считает, что ты должен идти с нами.

Ян не стал объяснять, что у него еще не было «своей» шестерки. Он просто ответил:

– Я пойду с вами.

Загрузка...