Человек в тумане

Глава семнадцатая

Два полицейских автобуса с закрытыми тюремной решеткой окошками увозили наиболее горячих участников похода в Лондон по окружной дороге, через Рединг. Арестованные не знали, чем закончился день на бристольской дороге. Смогла колонна двинуться дальше или все еще, сидя на асфальте, «играет в молчанку» с полицией? Не чувствуя себя хоть сколько-нибудь виноватыми, молодые люди сохраняли веселое настроение. Азарт недавней стычки сменился шуточными воспоминаниями и поддразниваниями друг друга.

– Не плохо заканчивается наше свадебное путешествие! – сказал Боб-счастливчик.

– Боюсь, что вам предстоит еще лучший медовый месяц, – подхватил Герт.

– О, Боб, – Жизэл обняла своего изрядно потрепанного жениха. – Я так счастлива!

– Осторожно! – с комическим испугом крикнул ей Герт. – Вы сомнете подвенечное платье!

Жизэл невольно взглянула на свой праздничный наряд. Платье больше не было пышным и белым.

Один только Блейк не ждал для себя ничего хорошего. Даже если полиции не удастся обвинить его в чем-либо серьезном, так или иначе их имена попадут в газеты, а это вряд ли понравится шефу конторы «Смит, Ален и K°». Как-никак он ведает упаковкой товаров разных заказчиков, найдутся такие, что не пожелают пользоваться услугами рук, на которых побывали полицейские наручники. Студенты дело другое. Им пока еще бояться нечего. Они еще не хлебнули настоящего горя. К ним полиция иначе относится. Вот сидят на концах скамеек молчаливые полисмены, внутренняя охрана. Правда, пока они не прибавили ни одного слова к болтовне молодых и старательно прятали улыбки, но когда Жизэл с ужасом обнаружила, что свадебный фрак ее жениха в нескольких местах засветился белыми щелями в результате сопротивления, один из полицейских молча протянул ей иголку и моток ниток.

– Благодарю вас, – сказала Жизэл, помогая Бобу снять фрак. – Это будет мой первый вклад в семейную жизнь!

– Вы думаете, Бобу не придется платить за починку? – спросил веселый парень из Гринвича.

– Нет, это не оплачивается!

– Все оплачивается! – изрек Герт. – На все есть своя цена!

Ян с улыбкой слушал дружескую перепалку. Странно, только теперь, оказавшись в тюремной машине, он почувствовал себя, кажется, по-настоящему счастливым. На все есть своя цена. Но как расценить то, что оплачивается из сумм человеческих переживаний? Цена счастья и цена несчастья… Где справедливая мера?

Если душа твоя оценивает прежде всего намерения, то вне тебя ценят-только факты. Есть справедливость совести и логика установленных законов. Нередко, ища справедливость по ценнику наших чувств, мы путаемся в заблуждениях.

Ян смотрел в узкое окно автомобиля. За решеткой мелькали небольшие поля, деревья, столбы телеграфа… Солнце разрывало туман, выхватывая то красную крышку низкой и длинной фермерской риги, то неожиданно большой стенд рекламы и снова огороженные поля… Появились большие строения. Скоро Лондон. Он впервые увидит город через решетку. За ней то, что вне тебя. То, что оценивает только факты. Не прошлые факты. Они больше не захватят его, не утвердятся. Теперь он знал, что никакая сила не сможет заставить его повторить роковую ошибку.

Он пошел в поход с англичанами потому, что не мог пойти с другими, потому что хотели, чтобы он пошел против них. Он шел в поход против войны, против отчаяния и несбыточных надежд, против фашистских лагерей и «помощи» Данилы… Он уходил от жестоких угроз и обмана, вырываясь сквозь густой и липкий туман навстречу звенящему лучу…

Этот стих Якуба Коласа он помнил с детства. Уже тогда ему говорили о мире.

И теперь изо дня в день не умолкает слово «Мир!» на его родной земле. Вся его Родина в едином, великом походе за мир! Пусть она еще далеко. Он уже рядом. Он идет домой!

За решеткой окна поплыли стены лондонских улиц. Знакомые окраины… кварталы центра… Интересно, куда их повезут? В Скотленд-ярд или в какую-либо политическую тюрьму?

Ничто не пугало его.

В радостном воображении одна сцена сменялась другой.

– Вы были на бристольской дороге в два часа тридцать минут?

– Да, я шел к миру!

– Вы схватили руль и направили машину полковника в кювет?

– Да, она мешала нам идти.

– Вы оказали сопротивление полиции?

– Да, я защищал тех, кто шел к миру!

– Кто послал вас?

– Меня хотели послать, но я сам выбрал путь! Я видел войну!

Потом тюрьма. Он узник империализма. Борец за мир.

Судебный процесс привлекает внимание миллионов людей. Он слышит их голоса даже за тюремными стенами. Ему угрожают, он не сдается. Ему предлагают неплохие условия, только согласиться с тем, что уже предлагал в баре старик. Он с негодованием отвергает. Чем хуже – тем лучше! Этого нельзя скрыть от газет. Они только и пишут, что о героическом сопротивлении. Рядом с именами борцов-англичан, Герта, Жиззл, Боба-счастливчика, Блейка, его имя – Яна Вальковича. Катлин приходит к нему на свидание.

– Я и не думала, что ты ушел ради этого!..

Она гордится его стойкостью, теперь он не с опущенной головой. Об этом узнает Геннадий. Он больше не считает его «перемещенным лицом».

Кто «переместил» его? Осиротевшего, испуганного, почти ребенка… Он скажет всю правду! Наконец-то, наконец дойдет его голос…

Ян пошатнулся, схватился за ременную петлю, свисавшую с потолка автобуса. Круто развернувшись, автобус затормозил. В полицейском управлении тесно и неуютно. Знакомый запах дезинфекции и табака. Вдоль стены, увешанной плакатами, инструкциями «Как пользоваться собакой-ищейкой», длинный диван, обитый желтой клеенкой. На него село два-три человека. Остальные продолжали стоять между диваном и дубовым барьером, за которым пожилой полицейский беседует с беспокойно оглядывающейся нарумяненной старухой в маленькой розовой шляпке. Герт подходит к барьеру.

– Почему у нас отняли документы и ничего не говорят? Мы хотели бы знать…

– Узнаете, прошу занять место.

И снова обращается к старухе.

Ян с удовольствием смотрит на ребят. По всему видно – эти не подведут.

– Главное, в протоколе записать всем одно общее мнение, – говорит парень из Гринвича, понизив голос.

– Оскорбление прав, грубое применение силы… Согласны? – он обращается к каждому по очереди.

– Коллега? А вы? Вы?

Все отвечают:

– Разумеется, только так.

Ян ответил:

– Можете не сомневаться… Я хотел бы еще приписать: «Да здравствует мир!» Это можно?

– Шарман,[18] – всплескивает руками Жизэл, – Ян, вы молодец. Это как раз то, что нужно!

Нет, в самом деле, сегодня счастливый день. Из-за стеклянной двери выглядывает полицейский.

– Мистер Валькович!

От неожиданности Ян вздрагивает, но еще не понимает, что его зовут.

– Мистер Ян Валькович! – громче повторяет полицейский. Ян оглядывается на окружающих. Медленно идет к двери. Почему назвали его первого? Почему не всех вместе?

– Условились? – шепчет парень из Гринвича.

Ян махнул головой. У самой двери он оглянулся еще раз. Все смотрели на него с напряженным любопытством. Герт улыбнулся ему, а Жизэл махнула рукой и почти незаметно послала воздушный поцелуй. Ян расправил плечи и смело вошел в кабинет инспектора.

Сухопарый седой офицер за большим столом посмотрел на Яна сквозь дым сигареты.

– Имя? – хмуро спросил он.

– Ян Валькович, я присоединился к этой колонне потому…

– Знаю, – махнул рукой инспектор.

Он взял со стола какую-то карточку с фотографией, еще раз сверил ее с документами Яна и, тяжело поднимаясь с кресла, сказал:

– Возьмите, – протянул документы, – лучше вам уйти через эту дверь. – Он кивнул на боковой выход. – Прямо на улицу. Между прочим, в драку вы могли и не вмешиваться.

Ян, готовый было взять свой документ, вдруг резко отдернул руку.

– Господин инспектор, я не понимаю… Позвольте мне объяснить…

– Я очень занят, – оборвал его инспектор. – Объясните своему шефу, – и, сунув Яну документ, уже отвернувшись, добавил: – Мистеру Данило.

– Данила?! – крикнул Ян.

Инспектор нахмурился.

– Здесь нельзя кричать! – он махнул полицейскому, тот взял Яна за локоть: – Уйдите.

Ян раскрыл рот, но слова не могли прорваться сквозь ужас неожиданной догадки. Так вот оно что… Значит, все еще мистер Данило… это у них так на карточке… Боже мой…

Полицейский потянул его к боковому выходу. Ян попробовал упираться, но в это время инспектор распахнул стеклянную дверь и громко сказал:

– Прошу всех сюда!

Полицейский толкнул Яна, торопясь увести.

– Быстрее, дурак, твое дело сделано…

Что должен чувствовать человек, когда рушится под ним последняя ступенька крутой и скользкой, но, казалось, пройденной лестницы? Как найти слово, могущее определить ужас, стыд, обиду человека, с радостью готового пойти на страдания и у дверей вдруг узнавшего, что он слишком ничтожен даже для самой маленькой жертвы?

Жизэл сказала:

– Ян, вы молодец, это как раз то, что нужно…

Если бы сразу, как только инспектор назвал имя мистера Данилы, не говоря других слов, он оттолкнул полицейского и громко крикнул всю правду… Так громко, чтобы услышали его за стеклянной дверью… Наконец, просто надо было начать драку, сопротивляться, протестовать. Его наверняка одолели бы и бросили в тюрьму. Вот тогда-то он стал бы узником, которого нельзя скрыть…

Увы, часто это слово «если бы» произносится слишком поздно.

Наверно, все спросят Герта:

– Откуда ты его выкопал?

Герт не сможет ничего объяснить, и скорее всего этот парень из Гринвича заключит:

– Теперь ясно, почему он остался именно в нашей шестерке. Всегда надо быть осторожным с переодетыми агентами.

Вернуться? Попробовать объяснить? Его не пустят к инспектору, тем более к арестантам. Даже если его арестуют, то посадят в другую камеру, как простого бродягу, а Жизэл, Герт, все, с кем он шел, не узнают об этом и по-прежнему будут считать его провокатором. Но кто-то же должен знать правду! Катлин? Геннадий? Горе, порожденное непереносимым стыдом, гнало его от того, кто, быть может, лучше других мог понять и поверить. Окажись он сейчас в тюрьме, вместе со всеми, ему не стыдно было бы посмотреть в глаза друга. Но он на свободе. Будь проклята такая свобода.

Надо найти Геннадия. Почему он в Лондоне, можно выяснить просто. Зайти в консульство и сначала осторожно спросить: «Не могу ли я видеть приехавшего из СССР мистера Сердобу Геннадия?» Если скажут: «Мистер Сердоба? Из СССР? Это ошибка…» – тогда все будет ясно. Тогда некого больше ждать, а прямо выложить все о себе…

На Бейсуотр-роуд зажглись желтые фонари. Как большие масляные пятна, они повисли в сыром тумане. Осветились рекламы кинотеатров. К ограде Гайд-парка вышли одинокие с безразлично-холодными лицами женщины, ждущие случайной и недолгой любви. Они провожали Яна глазами, пуская вслед струю дыма дешевых сигарет. Ян шел не торопясь. Уже не обдумывая, а только бессознательно преодолевая остатки страха, владевшего им так долго. Шел мимо небольших отелей, богатых витрин магазинов, среди редких прохожих.

На другой стороне улицы, за короткой кирпичной стеной с двумя постоянно открытыми въездами, трехэтажный дом. На его двери медная дощечка с английским текстом:

Рядом темная пуговка звонка. Надо сделать всего несколько шагов. Перейти улицу. Вот как раз «Зебра Кросс» – широкие черно-белые полосы переходной дорожки. В начале и в конце перехода низкие фонари вспыхивают и гаснут… Возле фонаря стоит мальчик с жестяной кружкой. Он то освещается, то словно отступает в тень, как живой. Но он не живой. Фигурка поблекла, местами краска потрескалась, свисает, как струпья…

Лучше переждать, пока пройдет автобус, за ним две машины… Низкие фонари подмигнули двухэтажному великану. Он фыркнул клубом дыма в лицо слепого мальчика и прошумел мимо, поблескивая окнами…

Вот еще один автобус. Ну, теперь как только он минует «Зебра Кросс»… Ян шагнул с тротуара…