Челси. Правила игры

Глава 3 Свидания

Пункт А. Эдвин. Свидание номер один, продолжительностью две недели.

Soundtrack:

Эдвин родился в Голландии, но вот уже восемь лет жил и работал в Лондоне. Причина переезда, как у большинства эмигрантов, весьма прозаична: сделать деньги. Лондон – одна из финансовых столиц мира, и если ты уверен, что умеешь хорошо играть с деньгами, то туда тебе и дорога. Эдвин был трейдером в банке.

На свидание он приехал на чёрном «Porshe». Как и в ночь знакомства, с его лица не сходила победная, почти завораживающая самоуверенностью улыбка. На нём были джинсы и розовый джемпер поверх белой рубашки.

В клубе я подошла к нему первая. Он стоял в углу зала, пил «мохито». Я заметила, что он не разглядывал девушек, как многие другие парни в клубе, а просто общался с друзьями и хорошо проводил время. Было видно, что он не пришёл сюда цеплять кого-то для постели. Это мне понравилось. Он был довольно худощав, высок, с потрясающе привлекательным личиком. Я подумала, что он модель (позже выяснилось, что, как обычно, банкир).

Мы перемолвились парой незначительных фраз, и я почему-то сказала, что хочу его. Наверное, в эту ночь было выпито много коктейлей или я просто испытывала, насколько расширяются границы моего любопытства и дерзости в ночь вседозволенности. Он мне ответил:

– Меня многие женщины хотят. Чем ты особенна?

– Тем, что меня тоже хотят очень многие, но я выбрала тебя.

– Я не плачу за женщин.

– Я не сплю с мужчинами, которые платят.

Да, кого-нибудь подцепить не было его целью, но мы обменялись телефонами и договорились о встрече.

Припарковать машину оказалось не так легко, но через полчаса дело всё-таки было сделано и его «Porshe» нашёл покой за три улицы от Ридженс-парк, где мы хотели погулять. Эдвин казался очень романтично настроенным и даже взял меня за руку, когда мы гуляли. Парк дышал весной, и настроение у нас было соответствующее. Ближе к вечеру мы пошли в бар, и он также держал меня за руку. Обманчиво оказалось первое впечатление, которое он произвёл на меня в ту ночь в клубе. Его дерзость проявлялась только в улыбке и отполированном блеске глаз. Он был не отчаян и смел, а напротив, робок и влюбчив. Я начинала чувствовать, что нравлюсь ему всё больше, и больше, и он боится сделать неверный шаг и всё испортить. Было жаль, что, не делая никаких шагов, в желании очаровать меня он, по сути, пятился назад.

Он держал меня за руку добрую вторую неделю, когда я решила вновь проявить инициативу и первая поцеловала его в шею. В ответ он дотронулся губами до ямочки моей улыбки. Я недоумевала, даже была в лёгкой панике, думая, что, наверное, дело в том, что не очень нравлюсь ему. Всё-таки, когда ты интересна парню, никакие доводы, если даже таковые имеются, не будут ему помехой и он попытается приблизить момент постели как можно скорее. Эдвин почувствовал моё недоумение и тревогу и на следующий день пригласил меня на ужин не в ресторан, а к себе домой. Приготовил лазанью, налил вино, мы пили, слушали музыку, даже пытались танцевать, прерываясь на поцелуи.

– Говорят, что лазанья повышает сексуальное желание, – сказал он.

– Прекрасно. Я должна благодарить лазанью за то, что твоя рука спускается всё ниже и ниже по моей спине?..

– Да, именно. Твоя прелестная попка, обтянутая джинсами, не имеет к этому никакого отношения…

– О’кей, значит, я должна сдерживать себя и не позволять себе дотронуться губами до твоей груди. Это всё происки лазаньи.

– О нет, не только. Моё неотразимое тело тоже имеет значение…

– Хочешь проверить, какое на самом деле значение имеет для меня твоё тело?

– Совсем не против.

Я начала стягивать с него рубашку. Танцуя, мы оказались в спальне.

Мы оставили свет включённым. Мне нравилось заниматься любовью при свете, наблюдать за выражением лица партнёра, как оно ненадолго теряется, оставляя лицо перекошенным от эмоций, и вот человек расслабляется с выражением полного удовлетворения, бесконечного блаженства. Вы смотрите друг другу в глаза, и между вами возникает особая связь, понимание и священная тайна. Нет, выключать свет при этом кощунственно.

Эдвин был очень нежен. Он ласкал меня, покрывая поцелуями шею, грудь; тыльной стороной ладони гладил мои колени. Возникло невольное ощущение, что я погружаюсь не в прелюдию к сексу, а в тёплую ванну, полную душистой пены, меня омывает пара юных светловолосых служанок, в тишине, как будто опасаясь, что разговор может нарушить этот ритуал очищения. Одна моет мне голову, рука второй направляет волну воды то на одну, то на другую часть моего тела, боясь до него дотронуться, создавая только эхо прикосновений. Волшебное видение ванной стало медленно рассеиваться, сменившись образом цветущего сада… Я на скамейке, сотканной из лилий, дорожек в саду нет, пространство между островками цветов покрывает плотный ковёр травы, доходящий до колена. Травинки щекочут мне ноги, я улыбаюсь. В это время где-то далеко, в лондонской спальне, Эдвин массировал мне ступни. Рой бабочек в животе не унимался. Ощущая теплоту, проходящую по всему телу, я откинулась назад, закрыв глаза. На моё плечо опустилась пара нежных рук, ещё одна рука дотронулась до моей ладони. Мои светловолосые служанки пришли ко мне в сад. Они следили, чтобы меня никто не потревожил, пока я, закрыв глаза, пропускала сквозь себя энергию Венеры.

Я почувствовала себя настолько одухотворённой и отдохнувшей после секса с Эдвином, что невольно сравнила ощущения с пребыванием в церкви. Убеждённый католик Эдвин скромно улыбнулся, ничего не сказав. Я надеялась, что не оскорбила его религиозные чувства. Если так, то лучше бы он мне признался прямо, но он голландец, он не скажет правду, если она будет неприятна. Нет, всё-таки не зря голландцев называют «китайцами Европы». Они большие мастера скрытности и неуловимости образа. Невозможно понять, что у них на уме, но, кажется, всё-таки это милые люди. Самая торговая нация Европы в совершенстве освоила искусство быть приятными.

Эдвин проводил меня до автобусной остановки. Мой автобус собирался отъезжать, так что я поспешила зайти внутрь и поцеловаться на прощание с ним не успела.

Больше мы не виделись.

Эту историю прекрасных нескольких недель можно было бы повернуть в другое, более глубокое русло, если бы он почувствовал, что я этого хочу. Эдвин был хорошим мальчиком, очень милым, как и большинство голландцев, которых я знаю в Лондоне. Он был всегда в отличном настроении, очень учтив и внимателен. Работал в банке с девяти до шести, занимаясь страхованием, после работы возвращался домой, принимал душ, переодевался и шёл в бар или клуб с друзьями, но там долго не оставался, так как утром надо было вставать на работу. По воскресеньям ходил на службу в католическую церковь. Каждую субботу звонил родителям в Голландию… В общем, каждый день его жизни был расписан, правилен и предсказуем. Некоторым женщинам как раз это и нужно, но мне хотелось некоторой безбашенности, спонтанности от мужчины. Эдвин был очень скучен, и потому даже модельная внешность не могла спасти его от неумолимой потери моего интереса.

Мы выбираем, нас выбирают, как это часто не совпадает… Я была не против повстречаться с Эдвином некоторое время, иметь нечто вроде непродолжительного и неутомительного романа. Он же хотел большего. Он не хотел просто со мной переспать. Он искал серьёзных отношений. Я поторопила его, подтолкнув к постели, и он почувствовал, что, по большому счёту, мне безразличен. Эдвин был прав. От него я хотела красивого лёгкого романа, истории нескольких вечеров, не больше. Я кинула камешек в пруд, он создал несколько красивых кругов и утонул.

Пункт Б. Майкл, нувориш из национальных всё-ещё-меньшинств. Свидание номер два, проведённое из любопытства и культурного интереса, продолжительностью один вечер (с излишествами, но без секса).

Soundtrack:

Майкл отказался ехать на метро, несмотря на мои доводы, что в семь часов вечера пробки на дорогах ужасные. Как я и предполагала, он опоздал на полчаса, зато к кафе, где я его ждала, он подъехал на серебристом «Lamborghini».

– Я покупаю новую машинку, – мимоходом заметил он, приветственно целуя меня в щёку.

– Привет, Майкл, – сказала я.

Мы сели за столик, заказали по коктейлю. Майкл снял куртку, открыл сумку, и на столик вывалилось одиннадцать мобильных телефонов… Я никогда не видела, чтобы столько телефонов не только принадлежало одному человеку, но чтобы он ещё их все повсюду носил с собой?! Я не знала, что об этом и думать. Майкл любезно пояснил, что все эти телефоны нужны ему для бизнеса.

– Я продаю квартиры и дома по всей Англии. Роскошные квартиры, разумеется, в самых лучших кварталах. Челси особенно популярен. Клиенты мне звонят постоянно, я очень занятой человек, понимаешь. Я должен быть на плаву, или я не должен быть вовсе. Они мне звонят, я отвечаю. Я не могу раз – и отключиться. Я сам себе босс, значит, я ценю свою работу больше, чем ты, например, которая работает на кого-то.

– Я тоже ценю свою работу, – попыталась возразить я.

– Я ценю её больше, это факт.

Я покачала головой, но больше не спорила.

Майкл был любопытной личностью. Чёрный парень с окраин Манчестера, пробивший себе неизвестно как, чистыми или нечистыми путями, дорогу наверх и не желавший упускать ни единого шанса насладиться тем, что он теперь не из бедных. Словно в подтверждение моей мысли Майкл расстегнул пуговичку на рукаве блестящей чёрной рубашки, «невзначай» рукав спустился, и на холёном запястье Майкла блеснул золотой «Ролекс», украшенный бриллиантами. На шее была толстая цепь из золота, на пальцах – большие кольца. Униформа таких, как он, «афроришей».

Чтобы окончательно поразить меня своими фунтами, Майкл вновь заговорил о покупке новой машины:

– Она стоит сто тысяч фунтов. Вообще, девяносто пять, но с аксессуарами получается девяносто восемь. Я попросил, чтобы они ещё чего-нибудь прибавили, чтобы точно было сто тысяч. Люблю круглые суммы. Красиво звучит, да? Автомобиль за сто тысяч фунтов. У многих это зарплата за десять лет. – Майкл самодовольно заулыбался.

Говорят, что мужчина относится к машинам так же, как к своим женщинам. Судя по всему, Майклу нужна была дорогая женщина, чтобы у всех окружающих потекли слюнки.

– Неплохо, – сказала я, не скрывая удивления в глазах оттого, что он мне это всё рассказывает, а также потому, что за те полчаса, что мы были в кафе, ни один из одиннадцати телефонов Майкла ни разу не зазвонил. Будучи слишком очарованным собой, чтобы замечать чьё-либо удивление, Майкл не почувствовал подвоха в моём вопросе, есть ли у него чек на покупку машины, и с гордостью ответил:

– Конечно есть! – и полез в сумку его доставать.

Чек, подтверждавший покупку машины, лёг на стол рядом с грудой мобильных телефонов. Ситуация была странная, но мне было скорее любопытно, чем смешно, хотелось знать, чем всё это закончится.

– Вряд ли в обозримом будущем ты сможешь позволить себе машинку, как моя, – одним кивком указал он на столик, на котором лежал чек, и на окошко, за которым стоял припаркованный «Lamborghini». – Но если ты будешь встречаться со мной, то у тебя будет всё. Да и живёшь ты, наверное, сейчас в дыре какой-нибудь.

– Вовсе нет! – возмутилась я.

– Всё, что не в Челси, – дыра, – сказал он высокомерно. – Ты живёшь в Челси?

– Да. Хмм. – Признаться, меня не так легко застать врасплох провокационными вопросами, более того, я их люблю, но неожиданная наглость Майкла (ещё более неожиданная в английском политкорректном обществе) просто огорошила меня.

– А ну всё равно не так, как живу я, – продолжал он радостно опускать меня с облаков моих самоиллюзий. – Так? Ха-ха. Ты не обижайся, но я просто хочу сказать, что я в силах на несколько уровней повысить комфортность твоей жизни. У меня пентхаус в Челси, на Кингз-роуд. Понимаешь? Ты можешь жить со мной. Или, если хочешь, в соседней квартире, она тоже моя.

У меня номер двадцать три, а у тебя будет двадцать четыре. У меня вообще много квартир, ну сама понимаешь, я занимаюсь недвижимостью. Цены на квартиры растут, очень выгодный бизнес, моя дорогая. Давай заедем ко мне, покажу тебе, как шикарно я живу.

– В этом нет совершенно никакой необходимости.

– Вот увидишь мою квартиру и поймёшь, что была необходимость её увидеть. Она потрясающе красивая. – И, сменив тему, Майкл сказал: – Сегодня мы пойдём на afterparty World Music Awards,[21] можно было, конечно, заехать на саму церемонию, но почему-то как-то из головы выскочило… Она сейчас как раз идёт… Но afterparty тоже хорошая. Много дорогого шампанского, дорогие люди. Тебе понравится. Надо уже сейчас идти, если идём.

Мы встали, Майкл заплатил по чеку за напитки, вытащив двадцатку из того, что казалось пачкой пятидесятифунтовых купюр.

– Послушай, ты ведь не оставил чаевых официантке…

– А, ну да. Ты хочешь, чтобы я оставил?

Вытащив из сумочки пять фунтов, я положила их на стол. Официантка, поблагодарив, ушла.

– Знаешь, я работала официанткой первые две недели, когда только приехала в Лондон. Не могу назвать эту работу лёгкой. Люди относятся к тебе, как к подносу с едой, совершенно не замечают! Я знала, что они не обязаны меня замечать, и, вероятно, и в самом деле была подносом с едой, тряпкой, вытирающей столик, руками, уносящими и приносящими тарелки, голосом, спрашивающим о заказе. Я знаю всё это. Это некоторого рода унижение, и, думаю, справедливо хотя бы оставлять за это чаевые.

– Да, всё равно. – Майкл положил безразличную ему десятку на стол. Для него уже давно это была, на самом деле, ничего не значащая банкнота, но Мари, обслуживающей наш столик в тот вечер, пятнадцать фунтов, которые мы оставили, говорили о том, что её мечта купить сиреневые босоножки, стоявшие в витрине Карен Миллер, стала ближе.

World Music Awards afterparty проходило в новом двухэтажном клубе на последних этажах шестнадцатиэтажки на Пикадилли в центральном Лондоне. Клуб был забит людьми, желающими посмотреть на знаменитостей, которые уединились в VIP-комнате, отгороженной стеклом от основного холла. Увы, знаменитости так и остались недосягаемы, что за стеклом телевизора, что за стеклом VIP-комнаты.

Майкл знал нужных людей, и мы были допущены в VIP-зал. Чтобы вас пустили к «випам», нужно приходить в клуб с правильными людьми, например, с известными музыкантами, продюсерами, актёрами или просто с богачами. Если будете приходить с ними в одно и то же место не один раз, то вас, скорее всего, будут пускать и самих по себе.

Среди VIP были V–VIP, а среди V–VIP – V–V-VIP. Один из V–V-VIP (рэппер, имени которого я не помню) решил покинуть зал, в результате его телохранители протоптали ему дорожку, в буквальном смысле слова отшвырнув нескольких VIP-парней и грубо оттолкнув с прохода звезды пару VIP-девушек. Представляю их отношение к простым землянам в общем зале…

Вскоре мне стало скучно в этой комнате, где люди больше друг перед другом позировали, чем общались и танцевали, поэтому, через силу допив свой бокал периньона, я попросила Майкла отвезти меня домой. Он вызвал своего шофёра, потому что ему лень было рулить самому, да и в этот вечер он уже немного выпил. Шофёр приехал через сорок минут, так как было за полночь, и, когда Майкл ему позвонил, он уже спал.

Перед тем как отвезти меня домой, Майкл настоял, чтобы мы заехали к нему хотя бы минут на десять, чтобы я увидела его квартиру. Я жутко хотела спать, но Майкл чуть ли не на коленях стоял, умоляя зайти оценить его квартиру. Я согласилась при условии, что водитель будет нас сопровождать и потому, что так было больше шансов поскорее попасть домой.

Единственное, что меня поразило в фешенебельной квартире Майкла, это белый щенок по кличке Пафф, живший в маленькой клетке в зале. По его тоскливому взгляду я поняла, что с ним никто не играет. Майкл объяснил, что держит щенка в клетке, потому что тот портит мебель. В этом королевстве Пафф был всего лишь одной из украшавших его статуэток. Мне стало от этого особенно грустно, и я окончательно решила не развивать знакомство с Майклом.

Майкл названивал мне всю следующую неделю. Каждый день по несколько раз в день. Я находила разные отговорки, не желая раскрывать истинных причин моего нежелания идти на второе свидание. Однако когда настойчивость Майкла превратилась в назойливость, я сказала, что он просто мне не нравится. Майкл, привыкший получать всё, что захочет, не мог поверить в мой отказ, вырвав у меня ещё одно неприятное признание: «I think you are cheap. And it’s your money that cheapens you. And also that dog… It’s crying and you don’t hear it».[22]

Тут Майкл взорвался. Никогда в своей жизни я не слышала столько вариаций слова «fuck» в свой адрес.

– Да ты просто расистка! – кричал он. – Ты предпочитаешь этих чистеньких беленьких мальчиков?! Они же просто играют женщинами, разве не видишь? Они и с тобой поиграют и бросят! В слезах оставят. Ты меня ещё припомнишь! Они будут использовать тебя, притворяясь сладкими и милыми… Я бы спал с тобой без этой лжи. Если бы я тебя просто трахал, я бы так и сказал, что просто тебя трахаю. Я бы не вешал тебе лапшу на уши, и всё потому, что я настоящий!

Наверное, Майкл долго над этим вопросом размышлял, я не могла объяснить иначе, почему вообще зашёл разговор о белых мальчиках. Я ведь не говорила, что оставляю его ради какого-то белого принца.

– Вся эта тирада, Майкл, подтверждает моё мнение, что зачастую чёрные ещё большие расисты, чем белые.

– А в чём расизм? В том, что я говорю правду?

Я попросила его остыть, потому как выяснять, что почём, и что-то доказывать мне было лень.

– Цвет кожи – это как менталитет, – продолжил он более спокойно. – Если не обобщать, то кое-какие общие выводы, характерные для этого цвета кожи, сделать можно. Разве не так? У меня есть деньги – я их показываю. Я не притворяюсь, что у меня их нет, как эти твои белые мальчики. У меня есть крутая тачка, я тебе показываю свою крутую тачку. И так во всём. Я настоящий. На-стоя-щий.

Странно, но в устах Майкла даже слово «настоя-щий», даже сказанное по-английски, имело в своей основе слово «стоить»…

Хотя, как ни крути, в его словах была своя правда. Многое из того, что он говорил, отражало воззрения весомого количества богатых чернокожих, также как и богатых русских. Они были одинаково одеты в «Дольче-Габбана», с золотым «Ролексом» на руке, джипом (вариант – бумером), но ни у тех, ни у других не было привычки к деньгам, не было класса. Они разбогатели внезапно и ещё не успели к этому привыкнуть. Исконную аристократию в России уничтожили или растворили, чёрной аристократии (в привычном нам понимании этого слова) никогда не существовало. Покупая то, что они считали символами достатка, они не понимали, что тем самым отгораживают себя от класса «естественно-разбогатевших-людей», заработавших деньги упорным трудом, а не сорвавших куш на неоднозначных сделках, а также от тех, кому деньги достались по наследству, и записывают себя в более низкую социальную категорию «нуворишей». Интересно, что аристократы и «естественно-разбогатевшие-люди» были рады, что категория «нуворишей» существовала, потому как это давало им прекрасную возможность смотреть на них свысока и, тихо посмеиваясь, чувствовать своё превосходство.

Однако я не подозревала, что слова Майкла о чистеньких беленьких мальчиках, которые поиграют с куклой-девочкой и бросят её, окажутся для меня пророческими.

Пункт В. Николас, датчанин в Лондоне. Свидание номер три, продолжительное, страстное.

Soundtrack:

Наша первая встреча с Николасом в недорогом баре в Южном Кенсингтоне была наполнена красным вином. Хотя не знаю, может, и дорогом, я не платила. Мы пили бокал за бокалом, в баре было душно, весело и шумно.

Николас оказался очень интересным собеседником, полным сарказма и харизмы. Между нами пробежала искра, но мы пытались её контролировать: мы ещё в баре, ещё не знаем друг друга, нельзя позволить огню запылать, ещё не время. Боже, как это всё-таки прекрасно: начало неизвестно чего! Между вами ещё нет ни прошлого, ни будущего, вы смотрите друг на друга, хотите друг друга, но вас ещё не связывает даже один поцелуй. Мы весело болтали, расспрашивая друг друга обо всём на свете, начиная с любимых книг и актёров до описания стран, в которых мы побывали и куда хотим поехать. Мы говорили о том, как обычно проводим время, сравнивали Лондон и Париж (наши предпочтения здесь были схожи: Лондон), делились впечатлениями об англичанах, ведь мы оба были иностранцами в этом городе. Вино растворялось в наших венах, разговор теплел. Я улыбалась, а Николас, казалось, немного нервничал. Весь вечер он недовольно заправлял за ухо прядь светлых волнистых волос, падавших ему на глаза, и очень злился по этому поводу, что я находила довольно забавным. Мне интересно было разгадать, в чём его секрет и почему я нахожу его столь притягательным. Его внешность была приятная, но не сногсшибательная, однако он был поразительно уверен в себе. По-настоящему уверен. Знаете, иногда уверенность в себе бывает наносной, так что копни чуть поглубже, надави побольше – и человек сдаётся, проявляет самого себя. Меня это всегда раздражало. Уж если ты по натуре робок и незначителен, зачем притворяться иным? Если есть слабости, то их нельзя стесняться. Притворяясь тем, кем ты не являешься, ты, по сути, проявляешь слабохарактерность. Я презирала подобное в мужчинах. Безусловно, уверенность в себе у Николаса была подлинная. При этой мысли я одобрительно на него посмотрела. Он поймал мой взгляд и довольно улыбнулся.

В одиннадцать бар закрывался (что в Лондоне не редкость). Мы вышли на улицу и вскоре очутились в маленьком парке, огороженном забором, через который мы, пьяные, перелезли, чтобы добраться до скамейки, стоявшей в центре возле фонтана. Наверное, там он меня поцеловал. Я была в дурмане влечения с первых минут нашего общения, так что мне казалось, что мы целуемся уже давно. Когда же это произошло на самом деле, я вспомнить не решаюсь.

Мы стали встречаться. Обычно раз или два в неделю. Я не была его гёрлфренд, мы просто встречались. Смотрели кино дома, заказывали ужин на дом, общались дома. Все наши встречи проходили дома, под грифом «секретно», он не приглашал меня в рестораны, кинотеатры, театры, поездки, на прогулки. Он не говорил мне комплиментов, не знакомил с друзьями. Я была его тайной жизнью, любовницей, хотя жены у него не было.

Вскоре у Николаса появилась та, что называется гёрлфренд. Респектабельная девица примерно моего возраста, работавшая в банке «Мерилл Линч» и получавшая сто пятьдесят тысяч фунтов в год.

– Ей всего двадцать четыре, как тебе, а она уже получает такие деньги! – восхищённо говорил Николас. – С ней очень хорошо в постели, как и с тобой! У неё фигура похуже и, наверное, попроще лицо, но зато она приглашает к нам в постель своих подружек…

Меня не могло радовать, что Николас рассказывает мне в деталях про свою новую пассию, которую он приглашал на вечеринки и знакомил с друзьями и которую он, очевидно, считал более достойной кандидатурой на роль своей девушки. Я бы ушла, если бы мне позволили уйти, но я видела, что он не хочет терять ни меня, ни её. Ему было удобно иметь двух любовниц и чувствовать себя обворожительным ловеласом.

Через неделю тон его описания своей гёрлфренд сменился:

– Она больше не такая горячая, как в первый раз, и вообще я не хочу её, если с нами нет третьей. Она мне просто fuck-friend.[24] Не знаю, о чём она думает. Пишет мне по десять sms в день… Она мне безразлична. Абсолютно безразлична. К тому же она ест тонну продуктов, и в последний раз пришла в таком отвратительно безвкусном платье… Сегодня она устроила скандал по поводу моей дружелюбности с девушками на дискотеке! Удивительно, но она потребовала, чтобы я был ей верен! Какое она имеет право что-либо вообще требовать?!

Теперь я поняла, почему его отношение к ней изменилось. Николас хотел гёрлфренд, но ненавидел контроль над своей жизнью, и если уж чем пришлось бы жертвовать, то он пожертвовал бы своей девушкой, нежели свободой. Странно, но факт, мужчины могут и умеют быть верными, если они сами решают быть такими, но они ненавидят, когда их заставляют. У мужчин должна быть свобода выбрать верность, иначе будет протест, восстание и полетят головы. Больше он ей не звонил.

Мне нравилось, что Николас не стремился меня поразить и, в отличие от многих других моих ухажёров, не слишком старался мне понравиться. Он был самим собой: эгоистичным, испорченным и часто избалованным ребёнком, которому волей-неволей хотелось потакать. Он часто капризничал и вынуждал меня ему уступать. Одновременно этот ребёнок был очень требовательным, жёстким, сильным мужчиной. Когда капризы ребёнка не помогали, наступали приказы мужчины. В наших отношениях он взял командование в свои руки с первой встречи. Мне следовало сразу это почувствовать и убежать, но нет, я осталась и, более того, была рада, что он делает со мной то, что хочет. Его авторитарность действовала на меня гипнотически. Я подчинялась его командованию, становясь инструментом в руках генерала. Он играл в войну, а я была его пешкой, которой он, я знала, пожертвует не глядя во благо своих целей. Я играла в любовь, очарованная, но всегда не до конца уверенная, что на самом деле люблю его, я предпочитала думать, что люблю, иначе мне сложно было бы объяснить самой себе моё безоговорочное подчинение. Я сама согласилась на эти игры, поэтому жаловаться не приходилось.

Николас был студентом из Дании. Не удивляйтесь, если я скажу, что он изучал финансы и собирался стать банкиром. Где ещё, как не в Лондоне? Здесь воздух пахнет деньгами.

Он происходил из состоятельной семьи известных в Дании землевладельцев. Шестьдесят лет назад его дед начал скупать фермы. Ферма за фермой… Доход от одной он пускал на покупку следующей, и так, к рождению сына, у него накопилось двадцать пять ферм. Сын продолжил дело отца, так что теперь семье Ника принадлежало сорок восемь небольших ферм на юге страны. Некоторые из них были заведомо убыточными или требовали больших затрат на обновление, но дед и отец Николаса всё равно покупали их; покупка ферм для них стала уже некоторого рода хобби.

– Они во всём такие. Может, это жадность? Приходят в супермаркет за булкой хлеба, но в итоге, по непонятно какой причине, везут в тележке полмагазина, – говорил Николас о своей семье.

Он вытащил из папки, лежащей на журнальном столике, недавние фотографии: они с отцом и его друзьями на охоте. Всё по правилам: охотничьи костюмы, лошади и собаки.

– Как в кино про английских аристократов, – сказала я, задумавшись о своём детстве. Я всегда хотела иметь лошадь, но мы не могли это себе позволить. Меня увлекал дух свободы, пространства… Хотелось скакать по степям и равнинам, ни о чём не думая, теряя мысли от бешеной скорости… Я читала много английских романов, и складывалось впечатление, что каждому английскому ребёнку при рождении полагается лошадь. Тогда я жалела, что родилась не в Англии, а в южных широтах СССР.

– Датских аристократов, – поправил меня Николас.

Через полчаса он ложился спать, сказав, что я должна уйти. Уже был час ночи, метро не ходило, и я попросилась остаться, на что Ник ответил отказом.

– Я встаю очень рано… Понимаешь… Дома никого не будет… Я не могу доверить тебе быть одной дома. Ты ведь из России. Что, если ты что-нибудь украдёшь?!

Я не хлопнула дверью и не ушла. Я не могла поверить своим ушам. Я окаменела, рассыпалась, расплакалась, я не знала, что и сказать в ответ. Я доверяла ему всецело, а он не сумел почувствовать не только то, что я никогда не посмею ничего украсть, но и то, что, попроси он, я была готова ради него на очень и очень многое. Я сама бы отдала ему последние деньги! Ник увидел моё отчаяние, которое вызвали его слова, и, осознав свою ошибку, прижал меня к себе и извинился. В первый раз за долгое время я почувствовала в его голосе нотки искренности, он правда сожалел.

– Послушай, милая, – сказал он, – я не хотел тебя обидеть. Я сказал такую глупость, и я не прав. Ты знаешь, я в принципе не доверяю людям… Я должен доверять тебе, я вижу, что ты… Ты хорошо ко мне относишься, и ты никогда бы не сделала мне ничего плохого. Извини. Но послушай, по отношению к русским существует некоторое предубеждение, да, стереотип. Но разве он необоснован? Я хочу объяснить тебе… – Он усадил меня на диван. – Разве тебе не кажется, что новое поколение в России и прочих подобных странах, Восточная Европа и так далее, это своего рода «потерянное поколение»?

– «Потерянное поколение»? – Я не могла понять, о чём он говорит, но Николас терпеливо продолжал:

– Люди, пережившие новую революцию тысяча девятьсот девяносто первого года, когда их идеалы и вера в коммунизм были разрушены, ещё не обрели новую веру. Из них вытащили стержень… Люди, не имеющие никакой веры и убеждений, это циники. Им ничего не стоит украсть, обогатиться за чужой счёт, сорвать куш. Разве твоя страна с её олигархами не показывала на примере многих новых миллионеров, получивших деньги за счёт простых людей, свою бездуховность?

– Боже! Как ты можешь всё это обобщать, свалив многомиллионную нацию в одну кучу мусора?! – возмутилась я. Меня задело, что он обобщил все отрицательные стороны дельцов перестройки и приписал их всему русскому народу. – Да, идеалы были развеяны, – согласилась я, – мечты разбиты, но революция возникла, потому что общество было готово разбить свои старые мечты. Это на-бо-ле-ло. Ты не понимаешь… Мы хотели перемен! Да, не все были к ним готовы, и процесс перемен всегда болезнен, и в чём-то я с тобой согласна, что мы, наверное, «потерянное поколение». Но отказывать нам в духовности и чистоте побуждений, заключать нас в стереотип абсолютно животного поведения – это несправедливо. Не может вся нация мгновенно стать жадной, жестокой и бездуховной – наркоманами, проститутками и мафиози.

– Значит, они такими были и раньше…

– Не смешно.

– Я просто пытаюсь понять, не расстраивайся. Видишь ли, Европа боится вас. Вы другие. Немного дикие, что ли… Посмотри, кого мы видим, кто приезжает сюда? Огромное количество проституток – это факт! Разнорабочие, которые по-английски два слова связать не могут, а оттого никогда органично не интегрируются в западную культуру. Это к тебе не относится, но если вы, русские, хотите, чтобы вас адекватно воспринимали за рубежом, то, прежде чем поехать куда-либо на Запад, выучите хотя бы английский язык! Я уже не говорю о языке той страны, куда вы едете… И ещё, сколько русских я видел, такое чувство, что они в чужой монастырь едут со своим уставом, который не приемлет никаких поправок! Никакого уважения к тому, что в другой стране свои привычки и традиции, нормы поведения в обществе. Если вы не хотите принимать это и не желаете приложить усилие, чтобы понять культуру той страны, куда вы приехали, то не обижайтесь, если вас будут осуждать, не понимать, не принимать и не любить. Конечно, я верю, что со временем всё успокоится и пройдёт… Со временем мы будем понимать друг друга лучше. Россия продолжит открываться миру и так далее. Русские будут приезжать сюда, мы будем больше путешествовать по России, и лет через двадцать ситуация станет лучше, будет больше доверия.

– Что значит через двадцать лет? Что же делать нам, современному поколению? Просто смириться с предубеждением?

– Нет, почему же, просто надо знать о существовании предубеждения и прикладывать усилия хотя бы на уровне своего круга общения… У тебя же ведь получилось? Можно сказать, твоя искренняя реакция надломила мой стереотип… Теперь ты можешь остаться у меня ночевать. Вот ключи, занесёшь в следующий раз.

Наша связь с Николасом длилась вот уже три месяца, переживая редкие взлёты и частые падения. Иногда он был внимателен ко мне, и его глаза смотрели в мои с огромнейшей нежностью, особенно для меня ценной, потому что я знала её мимолётность. Мне казалось, что он оттаивает, что его отношение ко мне теплеет. Но стоило мне не видеть его более недели, не напоминать о себе, и к следующей встрече он меня забывал, забывал, как смотрел на меня в прошлый раз, – взгляд серых глаз опять каменел, и приходилось начинать всё заново.

Николас часто мне изменял и не видел в этом ничего дурного, ведь по негласному договору я была только любовницей, без права апелляции. Странно, но, несмотря на это, наша дружба мало-помалу крепла, в то время как постель оставалась постелью, отдельно от дружбы. Когда то и другое крепнет одновременно, люди женятся. У нас было полное взаимопонимание в постели, и он, и я чувствовали, что секс у нас потрясающий, влечение было огромным. В дружбе он тоже был щедр и заботлив, давал хорошие советы, прислушивался к моим. Но тем не менее оба эти аспекта наших отношений шли, как две параллельные прямые, не пересекаясь, словно он спал с одной девушкой, а общался с другой.

Что-то подсказывало мне, что он просто не может довериться женщине. Не только мне, а женщине в принципе. По тону его высказываний о тех или иных девушках я осознала, что он не испытывает большого уважения к женскому полу или даже его ненавидит. Он говорил, что не будет верен жене, ещё не имея жены, а значит, изначально отрицая даже саму возможность полюбить так, что другие женщины станут не нужны. Он говорил, что его будущая жена должна быть красивой, хорошей хозяйкой, потенциально замечательной матерью, уметь готовить, сидеть дома и слушаться его. В то время как он будет изменять ей с сексапильными девушками, желательно блондинками, «потому что они выглядят чище». В его отношении к женщинам было слишком много расчёта, так что это казалось подозрительным, и казалось, что на самом деле в этом грубом цинике просто когда-то был загублен нежный романтик.

Он любил её.

Первая неопытная любовь пятнадцатилетнего мальчишки.

Он дарил ей цветы, подарки на каждый праздник, был предан и как-то ко Дню святого Валентина даже написал для неё стих, не имея к этому особого расположения и дара. Он ухаживал за ней два года. Часто они вместе гуляли. Она была весела, ей льстило, что её любят так неистово, настойчиво и вместе с тем робко. Она принимала Его ухаживания. Как-то она пригласила Его в гости, но, когда Он пришёл, продержала на пороге, так и не впустив. Позже она все объяснила, весело пропев, что незадолго до Его прихода к ней неожиданно заглянул кое-кто, и она не хотела, чтобы тот кое-кто ревновал. То есть она понимает, что повода к этому нет никакого, так как Он ей только друг, но кое у кого вспыльчивый нрав, и он бы не понял. «А ты ведь понимаешь, правда? – спросила она, потрепав Его за подбородок. – Ну, может, мне как-нибудь понадобится твоя помощь, ну… если я вдруг захочу, чтобы кое-кто меня поревновал…» После она плакала в Его жилетку, так как кое-кто ей изменил с её лучшей подругой. Он уговаривал её его бросить, но она как-то злобно на Него посмотрела, сказав: «И с кем тогда я буду? С тобой, что ли? Да ты ведь тряпка!» Он пришёл к ней на следующий день в надежде, что она извинится за свои вчерашние слова и что она не имела в виду то, что сказала, что это у неё вырвалось… Однако ж она и не думала извиняться. Они пошли погулять. И всю дорогу она говорила о том, как любит этого кое-кого, несмотря ни на что и вопреки всему. Он попросил её замолчать. Она удивилась, в первый раз Он был с ней груб. Она попыталась возразить. Он накричал на неё, назвав дурой и шлюхой. Он сказал, что она Ему стала противна. Она покачала головой, вновь посмотрела на Него и как будто увидела в Нём нечто новое. Возможно, это и было что-то новое, ведь Он впервые был с ней жесток. Она притянула Его к себе за рубашку и поцеловала. В первый раз за два года, что Он за ней ухаживал. От этого Он осмелел, даже озверел, бросив её прямо на газон аллеи, по которой они гуляли. Она не сопротивлялась, и Он грубо ею овладел. Тело Его, почувствовав облегчение, успокоилось, но она Ему опротивела. Он чуть ли не плевался, идя домой, и первым делом, забежав в квартиру, принял душ. Не так Он представлял себе эти минуты близости… Прекрасная дама упала на газон с пьедестала, на котором стояла. То, что Он получил её так просто после стольких лет, что ей оказались не нужны все Его светлые чувства и трепет, свело на нет всё Его уважительное отношение к Женщине. Она разбила Его идеалы и Его сердце. Она была первой, кто это сделал. После были другие. Он поклялся, что больше ни одна женщина не заставит Его страдать, Он решил просто-напросто больше их не любить, так было легче; использовать женщин, как они сами того хотят.

Я не знала этой истории, но предполагала, что она с ним случилась. Благодаря своему чувству к Нику, я угадала, что вся эта чёрствость, безразличие и высокомерие, которые он кидает миру, наносные, прилипшие, я чувствовала, что это просто защита, как панцирь черепахи. Где-то далеко, в юности, он потерял теплоту. Ему пока ещё двадцать шесть, и пока не так сложно было бы вернуться и подобрать её. Я была готова помочь и так жадно искала добрых перемен в его отношении ко мне, что, почувствовав лёгкий летний ветерок, воспряла и побежала ему навстречу. Без сомнения, Николас так просто не сдастся, ему нужно было отомстить за пережитые обиды, отомстить сполна, отомстить Женщине. Я была готова принять и пережить его месть. К этому моменту моей жизни я уже его горячо любила.

Черепахи без панциря не живут, иначе это уже не черепахи, но всё-таки я не могла поверить в произошедшее. Моя жизнь замерла. Я ничего не хотела делать с тех пор, как в ночь на четырнадцатое февраля, День всех влюблённых, Николас меня бросил. Я проснулась в слезах, в то время как утренний город излучал любовь и радость. Парочки на улицах гуляли в обнимку. Я пошла купить молоко и мюсли на завтрак, но за десять минут пути до Marks&Spencer[25] я увидела по меньшей мере семь влюблённых парочек, одна из которых, к счастью, была парой геев. Поверьте, это было ужасно нетактично: все как будто сговорились держаться за руки и целоваться напоказ! Я вернулась из магазина и осталась дома, не в силах выносить бескомпромиссную гегемонию любви, царившую вокруг. Мне было очень грустно, и я целый вечер проплакала в подушку. Почему он выбрал именно этот день? Ещё одна жестокая месть женщинам за их любовь ко всяким романтическим датам? У меня для него был подарок и открытка, я была уверена, что и он мне что-нибудь подарит, безделицу, но всё-таки… Я чувствовала себя полной дурой. «Bang. Bang. My baby shot me down».

Последующие недели я занималась своей рутиной, жила незаметно, ни с кем из близких подруг, которые знали про мою проблему, не встречалась, чтобы избежать жалости и ранящего «Я же тебе говорила!». Я не могла поверить, что больше не увижу его.

В тот вечер одиннадцатого января, перед его поездкой в Данию на месяц повидать родителей, у меня была смутная тревога, что вот так мы сидим в последний раз, смотрим кино, обнявшиеся и почти счастливые, что этого мгновения больше не будет никогда. Я закрыла глаза на это тревожное предчувствие. Напротив, я была в радостном расположении духа, потому что за эту последнюю неделю мы встречались чаще, чем обычно, и я видела, что Николас почти оттаял. Во всяком случае, он уже не притворялся и не защищался от меня, он доверял мне. Ник уехал, новый, весенний, чистый…

Там, у себя на родине, он полюбил другую. Вернулся тринадцатого февраля, пригласил меня в ресторан, чего раньше не делал, был мил, но в его стальных глазах не осталось и следа от тёплых чувств, он снова меня забыл. Весь вечер он держался подчёркнуто отстранённо и казался совершенно чужим. Он не говорил мне про неё, но за него говорило всё. Я настояла, чтобы он мне рассказал, что случилось.

– Когда я приехал домой, мы часто ходили с друзьями в бары и рестораны, я пил каждый день и помногу. Я пил, и мне хотелось женщину. Я попросил моих парней познакомить меня с кем-нибудь. Так я встретил Энн.

– Так значит, её зовут Энн…

– Нет, так зовут её лучшую подругу. У нас с Энн не было секса, мы просто немного подурачились в постели, она не хотела ставить под удар свою дружбу с Розанн, боялась, вдруг та узнает, если мы переспим.

– Розанн?

– Да. Она восхитительна. Я ещё не спал с ней, но я знаю, что это будет восхитительно. Мы ходили в «SW», когда она приезжала сюда четыре дня назад…

– Я думала, что ты только приехал…

– Нет. Я приехал неделю назад, я купил ей билет на самолёт, сказав, что выбор за ней: она может приехать или не приехать, билет есть, так что пусть решает сама. Я уехал, и она приехала, представляешь?!

– Рада за тебя.

– Она приезжала на три дня. Она учится в Дании, не могла вырваться надолго…

Из моих глаз потекли слёзы, но Ник этого не видел, он не смотрел на меня, вспоминая и в деталях описывая свой начавшийся роман. Опять я ощутила это раздвоение в его отношении ко мне.

Я уверена, он не хотел причинить мне боль, он рассказывал про Розанн мне-подруге, забыв, что я-любовница тоже здесь.

– Какие планы у тебя на оставшийся вечер? – спросил он у меня-любовницы.

– Я думала, мы проведём его вместе и я останусь ночевать? Завтра День святого Валентина. То есть я понимаю, что мы с тобой не совсем нормальная пара, но я хотела бы провести этот день с тобой… Мне просто будет очень грустно, если в этот день я буду одна.

– Э-э-э. Нет, нет, прости. Завтра я очень занят, и вообще я не люблю даты… Я даже взял билет Розанн так, чтобы она уехала до этого сопливого розового праздника…

– Да, но для неё было бы символично провести День всех влюблённых вместе с тобой, а тебе, наверное, ещё рано переходить с ней к официальному признанию друг друга влюблёнными…

– Ты права.

– Но ты же знаешь, что я не испытываю иллюзий по поводу наших отношений, Николас. Я не стану фантазировать, что теперь мы обязательно поженимся, если проведём День Валентина вместе. Мне просто так грустно в последнее время, так хочется немного ласки и хорошего отношения.

– Значит, ты считаешь, я тебе чего-то недодаю? Если ты и правда так считаешь и тебя что-то не устраивает, вперёд! Я тебя не держу.

– Я знаю, что не держишь, поэтому мне и сложно уйти.

– Господи. Если ты будешь продолжать в том же духе, то я не хочу этого слушать. Я устал, и мне вообще не нужны лишние сложности.

– Да, – сказала я, – конечно, ты прав, это всё глупости.

Сердце сжигал вопрос: «Неужели же ты не видишь, что я люблю тебя?», но я промолчала. Я любила его, но не хотела надоедать и казаться навязчивой. Я надеялась, что он изменится, и он менялся, однако не в мою пользу. Надежда умирает последней, значит, мы умираем раньше нашей надежды. Моё сердце твердело. Я притворилась беззаботной, будто бы всё, что я до этого наговорила, это чепуха, а единственное, что мне от него нужно, это секс.

– Не слушай меня, – прошептала я, бросив томный взгляд. – У меня сегодня тоже был тяжёлый день. Лучше пошли к тебе.

– Ну вот, другое дело, – засмеялся он. – Теперь я тебя узнаю. Давай возьмём такси, а то мне через час спать ложиться.

Мы взяли такси и доехали до его дома в Южном Кенсингтоне. Трёхэтажный узкий дом, воткнутый посреди таких же. Мощёная улочка. Цветы в треугольных клумбах перед входом. Чёрная блестящая дверь с золотым номером «73».

Николас расплатился с таксистом, и мы вошли в дом. Открыл бутылку вина, я не пила. Музыки не было. Зашёл в спальню, в оглушительной тишине которой я разделась.

Он подтолкнул меня к кровати и, приспустив брюки, но даже не сняв рубашку, без поцелуев и прелюдий пятиминутно овладел мною. Перевернулся на спину, отдышался. Первое блюдо было горячим. Через пять минут он был готов на второе, которое, однако, также не отличалось продолжительностью. Десерт был жёсткий. Он преподнёс его во всей силе своего Danish hardcore[26] характера. Привязав мои руки к кровати галстуком от Черутти, он перевернул меня на живот и превзошёл себя. Я так хотела его, что никогда не замечала размеров его достоинства, которое, честно говоря, было довольно скромным. Основное удовольствие от секса, чаще всего короткого, я ощущала через осознание того, что вот он во всей своей красе, дикий и злой самец, получает своё быстро и яростно. Ему наплевать, что чувствую я во время секса, ещё он как-то поведал, что ему доставляет особое эротическое удовольствие то, что я, как он выразился, из «более социально низкой нации», ему проще иметь меня, считая меня «объектом», русской игрушкой для европейского джентльмена. Ему приходится быть циником и негодяем в жизни, иначе он не смог бы расслабиться и так овладеть женщиной. Да и я сомневаюсь, что сама отдавалась бы ему с такой же неистовостью, будь он иным.

После он мне сказал:

– Заплати мне.

Я подумала, что он шутит, и переспросила:

– Тебе заплатить? За секс?

– Сладкая моя, ты же знаешь, что мне всегда с тобой нравится, но попробуй понять меня. Мне будет так проще. Если ты мне заплатишь, то получится, что я вроде бы ничего и не хотел, что в секс не было вовлечено никаких чувств, а значит, можно будет считать, что я не изменял Розанн.

Его всегда волновало только то, как будет проще ему. Может быть, за эту эгоистичную прямоту я его и любила. «Хорошо. Пусть будет так, как он хочет», – подумала я, оставив на столике у измятой постели всего один фунт. Он ухмыльнулся.

Огромное количество людей в столице обеспечивает их текучесть. Новые знакомства каждый день прерывают мысли о старых друзьях. Никто и не вспомнит лёгкого флирта вчерашней ночи. Чтобы оставить хоть небольшое воспоминание друг о друге со вчерашнего вечера, нужно хотя бы переспать, тогда у вашего имени… «Простите, как, вы говорили, вас зовут? Нда-а. Как, вы сказали, зовут вас? Плохая память. На лица у меня память лучше. Хотя я почему-то думал, что вы блондинка…» Тогда у вашего имени есть шанс быть упомянутым в разговоре друзей за пивом на следующий вечер, хотя, увы, это упоминание, скорее всего, будет а-ля «Я такую тёлку вчера…», или в девичьей беседе при накладывании слоя пудры перед очередной диско-охотой на «лосей».

Неудивительно при таком раскладе, что даже у людей, которые знакомы уже давно, уходит не более месяца, чтобы совершенно забыть друг друга. Никто ни по кому не скучает. Слишком много замен вокруг, слишком легко переключиться, отвлечься, развеяться. Они не тратят эмоций на то, чтобы узнать друг друга по-настоящему. Зачем? Люди Запада не мазохисты, они не любят страдать. С глаз долой – из сердца вон! А если сердца никогда и не было, то просто: вон!

Soundtrack (финальный):