Через годы и расстояния

Первые шаги

Мы въехали в Будапешт перед вечером. Петляя по разрушенным улицам, добрались до комендатуры. Я отпустил свою команду знакомиться с людьми и устраиваться на ночлег.

Встретил меня высокий подтянутый офицер.

— Дежурный по комендатуре второй помощник начальника штаба старший лейтенант Васильев! — представился он.

Я назвал себя и попросил показать помещение.

К. А. Васильев повел меня в приемную, или «зал ожидания». Это была не очень большая и довольно запущенная комната с двумя окнами, овальным столом, покрытым куском кумача, с дюжиной разномастных стульев.

Не лучше выглядел и кабинет коменданта.

Осматривая свое будущее «хозяйство», я никак не мог взять в толк: почему советская комендатура ютится в таком помещении?

— Что за бедность! — сказал я Васильеву. — Просто глаза не глядят. Разве это подходящее место для работы?

Он удивился, внимательно, будто впервые, обвел взглядом комнату. Ответил неуверенно:

— Мы как-то привыкли. Заняли этот дом во время боев, когда немцы находились еще на соседних улицах... Да лучшего, пожалуй, и не найдешь. Все хорошие здания разрушены или повреждены.

— А искали?

— Нет, — честно ответил Васильев.

Этот офицер с открытым, чуть скуластым лицом сразу понравился мне. Держался он спокойно, с достоинством, на вопросы отвечал подробно и толково. По особенностям речи я решил, что передо мной не кадровый военный. Оказалось, до войны Васильев был учителем. Узнал я еще, что служба в комендатуре его тяготит, так как начальник штаба относится к нему с пристрастием.

Отпустив старшего лейтенанта, я прошел в комнату дежурного. Приема у коменданта ожидали человек сорок посетителей, но генерал-майора Ф. В. Чернышова на месте не оказалось. Он отдыхал на квартире. Помнится, само слово «квартира» резануло тогда слух. Слишком спокойно, «по-граждански» звучало оно. За четыре года войны вошли в обиход другие понятия: окоп, блиндаж, наблюдательный пункт...

Не успел я осмотреться и обдумать, что к чему, как в кабинете появился хмурый, насупившийся, небрежно одетый Чернышов. Мой приезд был для коменданта полной неожиданностью. Он не получал никаких указаний о снятии с должности.

— Это недоразумение, — уверенно заявил генерал. — Скоро все выяснится, и вам придется ехать обратно.

— Познакомьте меня с обстановкой, с делами. Чем и как нужно заниматься в первую очередь?

— Повторяю, это недоразумение. Ну а если будет нужно, научитесь всему сами. Меня никто не учил.

— Вот и поделитесь опытом, чтобы я не повторил прежних ошибок. Для меня это дело новое, и браться за него нужно разумно, без издержек за счет Советской власти.

— Жизнь научит, — твердил Чернышов, уклоняясь от прямых ответов. — Торопиться нам некуда...

— Разве война уже закончилась?

— Война на фронте, — махнул рукой комендант. — А здесь хоть и тяжелая, но мирная жизнь, и мы можем себе позволить отдыхать...

Постепенно мы разговорились. Чернышов сообщил интересные факты. Но у нас были разные точки зрения. Я не мог относиться к обязанностям коменданта, как к своего рода отдыху. Кто же будет устанавливать порядок, кто поможет местному населению выбраться из подвалов и бункеров к весеннему солнцу, скорее залечить раны войны, наладить нормальную жизнь? Разве не прямая обязанность работников советской комендатуры заниматься всем этим? Разве к лицу им роль неких сторонних наблюдателей? И особенно здесь, в Венгрии, где долго господствовали фашисты и значительная часть населения, обманутая вражеской пропагандой, была настроена против нас. Какой уж тут отдых! Надо безотлагательно браться за дело, спасать жителей от голодной смерти. Фашисты не оставили в городе никаких запасов продовольствия. А убегая, гитлеровцы и их венгерские приспешники захватили с собой все ценности и государственные активы.

«Какой сложный неудивительный путь проделали советские люди в этой войне! — думал я. — От обороны собственной столицы до освобождения зарубежных столиц. Еще вчера мы ползали под огнем противника, штурмом брали укрепленные рубежи, падали, умирали... А сегодня нужно наводить порядок в отвоеванных у врага городах, помогать освобожденному населению...»

В кабинет, постучав, вошел полный мужчина лет пятидесяти, в сером помятом костюме, с заискивающим выражением лица. Обратившись к генералу, он попросил принять кого-то из посетителей.

— Завтра, — ответил Чернышов.

— Кто это? — поинтересовался я.

— Габор. Переводчик Габор, — поспешил представиться мужчина, не дав открыть рта генералу.

Вспомнив недавний рассказ Чернышова, я спросил переводчика, почему жители столицы неохотно занимаются расчисткой улиц.

— Население привыкло к немецкой палке и без нее обойтись не может, — как из пулемета зачастил Габор. — Я вот, к примеру, старый член социал-демократической партии, а меня затирают. Дайте мне и моим товарищам хорошую работу в государственном аппарате, и мы наведем порядок!

— А кем вы были до освобождения?

— Разнорабочим.

— Но ведь теперь вы переводчик. Разве так затирают!

— Однако мы знаем, что в Советском Союзе государством управляют рабочие. И мы хотим так.

— Эти вопросы решит сам венгерский народ. Какой пост доверят вам соотечественники, это их дело.

— А ты добивайся, Габор, — насмешливо произнес Чернышов. — Может, с завтрашнего дня новый генерал будет должности раздавать. Влезай в доверие к нему!

Растерявшийся переводчик вышел.

Я сказал генералу Чернышову, что такие шутки не очень уместны.

— С ним можно, — отмахнулся тот. — Вот поживете, узнаете, что это за народ.

— Ну, Габор еще не народ! Судить по нему обо всех нельзя. Кстати, почему вы держите у себя этого карьериста?

— А почему бы и нет? Он неплохой переводчик. — Чернышов поднялся из-за стола и бросил на ходу: — Утром разберемся. А сейчас пора спать.

Я остался один, и мне, разумеется, было не до сна. Завтра нужно вплотную браться за работу. Хотелось скорее вникнуть в новое дело, получить хотя бы первое, общее представление о людях, о городе, о своих задачах.

Из окна приемной я увидел, как уходит за невысокую гору красный диск солнца. Отчетливо обрисовывались темные стены старинной крепости. Это была та самая гора Геллерт, которая часто упоминалась во время боев за город. На склонах ее пролилось много крови...

Хорошо бы воздвигнуть на этой вершине памятник советским воинам-освободителям...

В приемную вошел адъютант, старший лейтенант Соболевский. Этот бывалый воин отличался спокойным характером, рассудительностью и осторожностью. Он доложил, что побеседовал с офицерами комендатуры. Живут они плохо, без всяких удобств, работают в тесной комнатушке, которую шутя называют «канцелярией». Очень хорошо отозвался Соболевский о помощниках начальника штаба старшем лейтенанте К. А. Васильеве и капитане А. А. Тимченко. Оказывается, работники комендатуры, узнав о моем приезде, хотели представиться, но начальник штаба запретил им.

Я приказал адъютанту вместе с шофером П. И. Зеркаловым проверить транспорт: определить количество машин и их марки, проверить подготовку водителей. Но прежде попросил пригласить ко мне начальника штаба.

Не прошло и пяти минут, как дверь распахнулась.

— Разрешите? — услышал я твердый, громкий голос.

На пороге стоял высокий офицер с уверенными манерами кадрового командира. — Начальник штаба Центральной военной комендатуры подполковник Рогозин! — доложил он. — Какие ко мне вопросы?

— Во-первых, здравствуйте.

— Здравия желаю, товарищ генерал!

— Во-вторых: ваше имя и отчество?

— Василий Тимофеевич.

Подполковник был несколько смущен таким началом разговора. Да и вообще положение у него было не из легких. Он, конечно, понимал, зачем я приехал. Но приказ о снятии Чернышова еще не пришел, и никто не позаботился сообщить в комендатуру о перемещениях. Рогозин, естественно, подчинялся указаниям Чернышова, но и со своим будущим начальником не хотел, вероятно, портить отношения.

Подполковник Рогозин сказал, что без разрешения коменданта не может дать мне никаких сведений. К тому же рабочий день закончился, и у него нет под рукой нужных материалов.

Формально он был прав, но меня занимала не форма, а существо дела. Будапешт прифронтовой город. Я назначен его комендантом. За все происшествия, за все недостатки, за бездеятельность спросят с меня. Неужели же мне сидеть у моря и ждать погоды?

— С какой должности вы пришли в комендатуру? — спросил я.

— С должности командира полка.

— Ну вот, вы строевой офицер и порядки знаете. Приказываю вам подготовить данные о каждом работнике комендатуры и о комендантах районов, доложить, какие задачи поставлены перед комендатурой и как они выполняются, по какому плану вы действуете. Сообщите также, какие распоряжения были отданы местным властям...

— Я вынужден позвонить генералу Чернышову.

— Это дело ваше. Но через два часа доложите мне о выполнении приказания.

Подполковник энергично взялся за работу, вызвал с квартир нужных ему офицеров. Через сорок минут передо мной лежали папки с документами. Я взял два верхних листка и углубился в чтение. Это были два приказа комендантов Будапешта — нашего и венгерского. За скупыми строчками явственно вырисовывались два мира, два подхода к людям и, если хотите, две разные философии.

Приказ командира 1-го венгерского королевского корпуса был подписан в те дни, когда город не попал еще в полосу военных действий. Приведу несколько небольших отрывков:

«5. Гражданские лица, у которых будет найдено оружие, боеприпасы, взрывчатые вещества, — будут расстреляны[1] на месте моими соответствующими органами, патрулями и т. п. Национальная гвардия, несущая вооруженную службу в гражданской одежде, а также другие представители партии нилашистов должны носить нарукавные повязки...

6. Лица, распространяющие ложные слухи и деморализующие заявления, если они будут пойманы с поличным, будут расстреляны на месте, а если поступают на них заявления и они подтверждаются, то такие лица будут казнены по приговору полевых судов...»

В этом сравнительно небольшом приказе венгерский комендант шесть раз грозил людям смертью. Он не верил своему народу, боялся своего народа и хотел запугать его.

Совсем иначе подошли к делу советские люди. Военный совет 2-го Украинского фронта издал специальное «Положение о военных комендантах на территории Венгрии», подписанное Маршалом Советского Союза Р. Я. Малиновским и генерал-лейтенантом М. М. Стахурским. «Положение» подробно освещало цели, задачи, методы работы комендатур. Оно, в частности, содержало требование уважать права венгерских граждан и местных властей, не допускать, чтобы жителям наносились обиды, призывало наших людей соблюдать порядок и организованность в освобожденных районах[2].

Той же высокой гуманностью был проникнут и первый приказ советского коменданта Будапешта, выпушенный в те дни, когда часть города находилась еще в руках гитлеровцев, когда в Буде гремели бои и от вражеских выстрелов гибли советские солдаты. Этот документ, продиктованный заботой о людях и о быстрейшем восстановлении мирной жизни в освобожденной Венгрии, заслуживает того, чтобы полностью привести его:

Да, этот приказ ярко показывал, что советские воины-освободители пришли в Венгрию с добрыми намерениями и чистой душой...

Время уже перевалило далеко за полночь, когда в. кабинет вошел мой ординарец — рядовой Михаил Степанович Мельник. На войне многие командиры имели этаких «чапаевских Петек» разных возрастов и разных характеров, преданно заботившихся о своих начальниках, которым за делами порой некогда было даже поесть. Вот таким «Петькой», в лучшем смысле этого слова, и являлся Михаил Степанович, бок о бок с которым два года делил я тяготы войны.

Этот крепкий, выносливый колхозник из-под Пензы отличался широкой натурой, был от природы добрым, сообразительным и не лишенным хитрости человеком. Он прекрасно знал мой характер, привычки, слабости и умел пользоваться ими.

Мельник зашел справиться, не нужно ли мне что-нибудь, а заодно поделиться своими впечатлениями о солдатах и шоферах комендатуры. Люди, по его мнению, в общем подобрались хорошие, но ему рассказали и о некоторых злоупотреблениях. Это меня насторожило.

К концу нашей беседы подошел еще и приехавший со мной переводчик. Волнуясь, он рассказал, что Габор не гнушался брать «подарки», чтобы пропустить посетителей вне очереди на прием. Пользуясь тем, что работники комендатуры не знают венгерского языка, Габор грубо вел себя с посетителями. А те называли его между собой жуликом и проходимцем...

Да, от такого сотрудника нужно как можно скорее освободиться. Это я и посоветовал начальнику штаба, который точно в указанный срок явился с докладом о положении дел.

По словам подполковника Рогозина получалось, что в комендатуре все благополучно, люди на своих местах. Хорошо работают и районные коменданты, за исключением коменданта 10-го района майора Б. А. Новикова, который якобы критически относится к распоряжениям Центральной комендатуры.

— В чем же это проявляется?

— Новиков на правах старожила часто звонит или приезжает прямо к генералу Чернышову. Добился даже, что он отменил несколько наших распоряжений.

— А ведь этого можно было избежать. Надо было все указания согласовывать с самим комендантом. И только. Кстати, это одна из ваших обязанностей.

Рогозин чуть заметно пожал плечами, но возражать не стал. Свои обязанности он знал хорошо. Но вот начальство не всегда находило время, чтобы обсудить с ним назревшие вопросы.

Я попросил Рогозина, чтобы он пригласил на семь утра замполита комендатуры, отпустил подполковника, а сам снова занялся бумагами. Особый интерес вызвало у меня первое указание советской комендатуры бургомистру города, первый официальный документ, с которого началось сотрудничество с местными властями. Он тоже был продиктован заботой о жителях Будапешта и предусматривал конкретные меры, обеспечивающие безопасность людей и поддержание порядка в домах и на улицах. Здесь же фиксировалось, что районные отделы полиции впредь до особого распоряжения подчиняются военным комендантам районов. Бургомистр должен был заботиться о сохранении имущества венгерской столицы и отдельных граждан; категорически запрещалось вырубать городские сады и парки.

В этом первом документе советской комендатуры содержалось и много других пунктов, вызванных стремлением скорее наладить мирную жизнь в Будапеште. На бумаге все было учтено и выглядело благополучно. Теперь оставалось убедиться, как в действительности обстоят дела.

Несмотря на позднюю ночь, в кабинете снова собрались приехавшие со мной сослуживцы. Мельник принес хлеб, сало и котелок горячего чая. Теперь только я вспомнил, что с середины дня ничего не брал в рот. Принявшись за еду, поинтересовался, где Мельник вскипятил чай и что представляет собой кухня.

— Кухня давно закрыта. Тут ничего не сообразишь, товарищ генерал. Все спят как убитые. Здесь не стреляют, им и море по колено, а Дунай по щиколотку. Пришлось по-фронтовому, на костре.

— Возле бочек с бензином, — уточнил старший лейтенант Соболевский.

— Какой там бензин, едва нацедил, чтобы распалить дровишки.

— Ну да, — засмеялся адъютант. — Чуть было сам не сгорел и комендатуру не поджег. Плеснул ведро бензина, стал на колени, и — спичкой. Как вспыхнуло, Мельник аж через голову перевернулся. Только это его и спасло! Вот теперь и будет ходить без бровей... А с огнем еле наши хлопцы справились.

— Дровишки сырые, — оправдывался Мельник.

— Ты что же, хочешь первым проведать гарнизонную гауптвахту? — спросил я.

— Просчитался малость, товарищ генерал. Больше не повторится! — потупился Мельник.

Как бы там ни было, но я с удовольствием выпил стакан чаю и поел хорошо просоленного сала. Подкрепившись, решил идти в город, хотя было еще очень рано. К нашей группе присоединился переводчик, предусмотрительно вызванный адъютантом, — нам требовался проводник по незнакомому городу.

Мы прошли по проспекту Андраши, по улице Ваци и другим центральным магистралям. Особенно часто встречались на пути патрули 6-й комендатуры. Солдаты были подтянуты, аккуратны. Их внешний вид, четкие ответы произвели самое благоприятное впечатление. На набережной возле парламента я остановил патруль Центральной комендатуры. Поинтересовался:

— Как к вам относятся местные жители? Как разговариваете с ними, не зная языка?

— За исключением буржуев, люди относятся хорошо, — ответил старший патруля. — Даже помогают нам.

— Каким образом?

— Да вот, например, дежурили мы тут несколько суток назад. Вдруг рано утром бегут двое рабочих и женщина. Кричат: «Товарищ! Давай! Давай! Фашист!» Мы за ними. Показывают какую-то яму. Спускаемся вниз, к сточным трубам. Венгры начали что-то кричать по-своему. Вроде бы звали и грозили. Из темноты вылезли трое. Черные, грязные, на людей не похожи. Венгры тычут пальцами: «Фашист! Генерал!» Мы сперва не поверили: какой генерал может быть в вонючей яме? Падалью от них несло так, что противно было стоять рядом. А в комендатуре разобрались и выяснили: действительно немецкий офицер в большом чине. Венгров поблагодарили за помощь и распрощались.

— Такие проявления дружеских чувств надо ценить, — сказал я.

— Здесь вообще народ хороший, товарищ генерал. Есть, конечно, и среди них такие, что враждебно настроены. Слушали своих буржуев, те им и напели.

— Ничего, разберутся скоро и эти люди во всем. Сами увидят, где правда...

Патруль отправился дальше. Перебирая в памяти разговор с солдатами, я вспомнил с улыбкой два слова, которые прочно вошли в обиход местных жителей: «Товарищ, давай!» Сколько значения вкладывалось в эту короткую фразу. Не завоевателями, не «господами», а именно товарищами были для венгров советские солдаты!

Наша группа остановилась на набережной, над волнами полноводного Дуная. Легко и приятно было дышать чистым прохладным воздухом. Весеннее солнце медленно-медленно поднималось из-за горизонта, и воды реки золотились в его лучах.

Мы любовались Дунаем. Но едва отведешь взгляд, едва посмотришь на город, радостное настроение, вызванное чистым мартовским утром, сразу омрачалось. Вокруг лежали руины. От шести мостов, которые соединяли раньше Пешт с Будой, уцелели только «быки», а арматура взорванных гитлеровцами сооружений лишь кое-где торчала из воды.

Сообщение между двумя частями города было полностью прервано, а это все равно что разрубить пополам живой организм.

Чуя свою гибель, озверевшие фашисты без предупреждения уничтожили все мосты, в том числе самый большой и самый красивый дунайский мост Маргит. Мощный взрыв прозвучал в тот момент, когда по мосту двигались переполненные трамваи и множество пешеходов. Обломки моста рухнули в реку. Люди полетели в ледяную воду... Хотя наши войска были еще далеко от этого района, гитлеровское командование предпочло оставить без связи с тылом 20000 своих солдат и офицеров, лишь бы мост не достался Советской Армии.

Многие здания в городе были разрушены до основания, все улицы завалены битым кирпичом, кусками бетона и целыми глыбами рухнувших стен. В сохранившихся коробках домов зияли бреши, пробитые снарядами. От руин тянуло запахом гари. Земля изрыта воронками, окопами и траншеями.

Одна из красивейших европейских столиц напоминала не город, а кладбище. Все казалось здесь мертвым: транспорт не работал, людей почти не видно. Часть жителей не успела вернуться из эвакуации, кто погиб, кто продолжал сидеть в укрытиях, боясь выйти на свет. Фашистская пропаганда основательно поработала над тем, чтобы запугать людей. И если до войны в Будапеште и его пригородах насчитывалось около 20% населения страны, то теперь эта цифра резко сократилась.

Над развалинами и пепелищами с хриплым карканьем кружились стаи разжиревших ворон.

В Буде на высоком здании возле реки повис самолет. Падая, он врезался в стену, да так и остался там, похожий издали на хищную птицу.

Чтобы читатель лучше представил размеры этих разрушений, позволю себе привести несколько цифр, которые стали известны позже. Только в самом Будапеште из 40000 зданий уцелело около 10000. Было уничтожено 4,5 миллиона квадратных метров крыш.

Можно ли было избежать таких чудовищных разрушений? Да, можно.

Советские войска окружили в Будапеште соединения 6-й немецкой и 3-й венгерской армий, различные резервные и тыловые части, жандармские и полицейские полки, а в общей сложности до 180000 солдат и офицеров. Положение врага было безвыходным. Стремясь прекратить дальнейшее кровопролитие, советское командование 29 декабря 1944 года предложило окруженным армиям сдаться.

В обращении к старшему начальнику вражеской группировки говорилось:

«Вы, как командующий, и все офицеры окруженных войск отлично понимаете, что дальнейшее сопротивление не имеет никакого смысла и поведет только к истреблению ваших войск, к многочисленным жертвам среди мирного населения и к разрушению столицы Венгрии — Будапешта. Во избежание ненужного кровопролития, а также в целях сохранения Будапешта, его исторических ценностей, памятников культуры и искусства, в целях спасения населения от гибели мы предлагаем вам сложить оружие...»

Условия капитуляции гарантировали венграм немедленное возвращение домой. Каждый немецкий солдат, офицер и генерал, прекративший сопротивление, мог сразу после войны возвратиться в Германию или в другую страну по его желанию. Всем раненым и больным была обещана медицинская помощь.

На этот гуманный акт гитлеровское командование ответило гнусным преступлением. Фашисты не только отказались сложить оружие, но и убили двух советских парламентеров — капитана Миклоша Штейнмеца, венгра по происхождению, и капитана И. А. Остапенко.

Отступая под натиском наших войск, гитлеровцы безжалостно разрушали дом за домом, улицу за улицей. В этом им активно помогали венгерские фашисты, сражавшиеся против нас бок о бок с немцами и предавшие интересы своей родины.

Красавец город был превращен в руины. Трудящимся Венгрии предстояло теперь поднять его из развалин и пепла...

Продолжая свой путь по разбитым улицам, наша группа случайно оказалась возле комендатуры 6-го района, и я решил заглянуть в нее. Час еще был очень ранний, но, к моему удивлению, возле комендатуры толпились посетители. На месте оказался и сам комендант района подполковник А. И. Куба. Он уже начал утренний прием.

В Центральную комендатуру мы возвратились, когда уже высоко сияло солнце. Я был так переполнен впечатлениями, что совершенно не хотел спать. Чувствовал себя увереннее и спокойнее вчерашнего. Теперь, хотя и в общих чертах, я представлял обстановку и мог приступать к делу.

Оставалось только познакомиться с заместителем по политической части. Он вошел в кабинет стремительно. Не считаясь с субординацией, остановился возле стола, протянул руку:

— Подполковник Зусманович Александр Захарович.

Замполиту было на вид лет сорок — сорок пять. Военная форма сидела на нем мешковато. Быстрые глаза и немного неясное произношение подполковника сразу запомнились мне. Наша первая беседа продолжалась часа полтора, и я понял: замполит хорошо подготовлен, знает свое дело, знаком с историей Венгрии, разбирается в литературе и искусстве.

Зусманович был представителем политуправления фронта в наступающих частях. Он вошел в Будапешт с первыми подразделениями наших войск и являлся своего рода живой историей комендатуры. Рассказав о проделанной работе, о положительных сторонах и о недостатках коллектива, Александр Захарович подтвердил мое мнение о том, что отдельные товарищи из комендатуры утратили чувство ответственности.

Не откладывая, мы обсудили вопрос о некоторых перестановках.

— А завтра, товарищ генерал, вам нужно принять иностранцев, — сказал под конец Зусманович.

— Это еще зачем? — удивился я.

— Главы иностранных миссий наносят визит, когда меняется представитель власти. Таков международный обычай.

— Но ведь я не глава правительства, не министр...

— Верно. Однако вы олицетворяете в Будапеште советскую гражданскую и военную власть. Не примете их — у нашего министра иностранных дел возникнут нежелательные осложнения. А вам снимут голову за то, что в военное время по вашей вине возникнут недоразумения... Поверьте, я знаю эти порядки.

Зусманович говорил убедительно.

«Ну попал как кур во щи, — невольно подумал я. — Тут посложнее, чем на фронте, — потеряешь голову и даже не узнаешь из-за чего». А вслух произнес:

— Хорошо, товарищ подполковник. Дайте списки, кого надо принять. Да подскажите, каких представителей в первую, а каких во вторую очередь.

— Можете не беспокоиться, все будет в порядке, — успокоил замполит.

До сих пор я не имел никакого касательства к дипломатии, не знал, как держаться с иностранцами, о чем говорить с ними. А поразмыслив, решил: «Чего тревожиться? Я советский генерал, представитель страны социализма, которая освобождает от фашистов народы Европы. Пусть сами дипломаты соображают, с кем имеют дело, и подбирают нужные слова. А я посмотрю, какой дать ответ».

Хоть и старался я быть совершенно спокойным, но на первом приеме чувствовал себя неважно. Как-никак пришлось иметь дело с опытными дипломатами, за спинами которых стояли крупные государства.

Я твердо решил не встречаться один на один с иностранными представителями и до конца пребывания в Венгрии всегда придерживался этого правила. Кстати сказать, иностранцы тоже являлись только вдвоем или втроем, а служители католической церкви даже вчетвером: двое от старшего и двое от младшего поколения.

Перед началом приема я пригласил в кабинет Зусмановича, адъютанта Соболевского и переводчика.

Первым появился представитель США. Я шагнул навстречу, поздоровался и предложил сесть. Но он почему-то упорно продолжал стоять. Что делать? Может, дипломатический разговор надо вести стоя? Но я, в конце концов, не Председатель ВЦИК и американец не собирается вручать мне верительных грамот. А с другой стороны, нельзя допустить, чтобы за границей кричали, будто советские генералы не знают элементарных правил дипломатической вежливости.

Все мои дипломатические «переживания» могут показаться сейчас смешными, но тогда мне, право, было не до шуток. Раз американец приехал к нам, думал я, он должен придерживаться нашего этикета. И нечего тут мудрить. В общем, я спокойно сел на стул. Представитель США последовал моему примеру.

Он произнес несколько лестных слов в адрес советского народа и Советской Армии. Я ответил в том же духе. Разговор был явно исчерпан, но американец вроде и не собирался уходить. Мне показалось, что он прямо-таки прирос к своему стулу. Ну что же, значит, таков порядок. В этом деле надо поступать осмотрительно, без спешки.

Выдержав солидную паузу, я поднялся. Американец только и ждал этого. Ни секунды не задерживаясь, он попрощался и вышел.

Такую же процедуру я проделал во время приема следующего дипломата, и не ошибся. Так на опыте были освоены дипломатические тонкости, оказавшиеся, на мой взгляд, не очень сложными.

Впоследствии советский посланник в Венгрии Георгий Максимович Пушкин, замечательной души человек, сказал мне как-то в дружеской беседе, что все иностранцы, побывавшие в комендатуре, остались очень довольны приемом...

Вызвав к себе начальника штаба подполковника Рогозина, я прежде всего предложил перестроить структуру районных комендатур так, чтобы она соответствовала районному делению города. Кроме того, я попросил Рогозина подыскать для нашей комендатуры новое хорошее помещение в центре, а поблизости оборудовать особняк для офицеров. Нам предстояло много работать, и людям необходим был полноценный отдых.

Не успел еще уйти подполковник Рогозин, как прибыл наконец генерал Чернышов. Но и на этот раз делового разговора не получилось. Чернышов был угрюм и не скрывал своей обиды. Ну, а мне тогда было не до личных обид и уязвленного самолюбия. Имелись дела поважнее.