- Член парламента убивает вепря на уступе Чилтернского холма, пробормотала Динни, но не прибавила: "и покоряет сердце дамы".
- Как ветер шумит в кустах! Еще недели три - и все здесь зазеленеет. Я никак не могу решить, что лучше - ранняя весна или бабье лето. А как по-вашему, Динни?
- Когда все цветет.
- Гм. А потом - время жатвы. Здесь это, наверное, великолепное зрелище - бескрайние пшеничные поля.
- Пшеница только что созрела, когда началась война. За два дня до этого у нас был здесь пикник, и мы остались посмотреть восход луны. Как по-вашему, мистер Дорнфорд, в бою люди много думали о родине?
- О ней думали всегда. Каждый сражался за тот или иной уголок своей земли, многие - просто за улицы, автобусы и запах жареной рыбы. Я, в частности, сражался, как мне кажется, за Шрюсбери и Оксфорд. Кстати, мое имя - Юстэс.
- Я запомню. А теперь, пожалуй, пойдемте, а то мы опоздаем к чаю.
Всю дорогу домой они говорили о птицах и растениях.
- Спасибо за прогулку, - сказал он.
- Мне она тоже доставила большое удовольствие.
Эта прогулка подействовала на Динни удивительно успокаивающе. Оказывается, с ним можно разговаривать и не касаясь любовных тем.
Понедельник на пасху был дождливым, но теплым. Дорнфорд провел целый час с Клер, обсуждая ее показания, затем поехал с ней кататься верхом, хотя шел дождь, а Динни все утро готовила дом к весенней уборке и обивке мебели, когда семья уедет в город. Отец и мать должны были поехать на Маунт-стрит, а она с сестрой - к Флер. После обеда она побродила с генералом вокруг новых свинарников, постройка которых подвигалась очень медленно; местный подрядчик старался, чтобы его рабочие были заняты как можно дольше, и поэтому не торопил их. Она осталась наедине с Дорнфордом только после чая.
- Что ж, - сказал он, - думаю, ваша сестра справится, если только сумеет держать себя в руках.
- Клер может иногда быть очень резкой.
- Да, а юристы терпеть не могут, если их кто-нибудь срежет, да еще в присутствии посторонних. Судьи этого тоже не любят.
- Им придется с ней повозиться.
- Все равно они ее одолеют. Плетью обуха не перешибешь.
- Ну что ж, - вздохнув, отозвалась Динни, - на все воля богов.
- А боги весьма ненадежны... Мне очень хотелось бы иметь вашу фотографию. Лучше всего, когда вы были девочкой.
- Посмотрю, что у нас есть... Боюсь, что только любительские снимки. Но, кажется, там есть один, где я не слишком курносая.
Она подошла к секретеру, вытащила ящик и поставила его на бильярдный стол.
- Семейная коллекция. Выбирайте!
Он стоял рядом с ней, и они вместе рассматривали снимки.
- Многие я сама снимала, поэтому там меня нет.
- Это ваш брат?
- Да. А вот он как раз перед войной. А это Клер за неделю до свадьбы. Вот моя карточка с распущенными волосами. Папа снял меня, когда он вернулся домой в первую весну после войны.
- Вам было тринадцать лет?
- Почти четырнадцать. Предполагается, что здесь я похожа на Жанну д'Арк, внимающую небесным голосам.
- Прелестная карточка! Я отдам ее увеличить.
Дорнфорд поднес карточку к свету. Стоя боком к зрителям и подняв глаза, девочка смотрела на ветку цветущего плодового дерева; снимок был очень удачен; лучи солнца падали на цветы и на распущенные волосы Динни, доходившие ей до пояса.
- Обратите внимание на мое восхищенное лицо: вероятно, на дереве сидела кошка.
Он положил карточку в карман и вернулся к столу.
- А эту? - спросил он. - Можно взять и эту?
Здесь она была немного старше, но все еще с длинными волосами и круглым личиком; руки были сжаты, голова слегка опущена, глаза подняты.
- Нет, эту, к сожалению, нельзя. Я не знала, что она здесь.
Такую же карточку она когда-то послала Уилфриду. Дорнфорд кивнул; и она вдруг поняла, что он угадал причину ее отказа. Ее охватило раскаяние.
- Впрочем, нет, можете взять. Теперь это все равно. И она вложила карточку ему в руку.
Во вторник утром, после отъезда Дорнфорда и Клер. Динни вооружилась картой, изучила ее и, сев в машину, отправилась в Беблок-Хайт. Ехать ей туда не хотелось, но не давала покоя мысль, что бедный Тони не сможет, как обычно, увидеть Клер в конце недели.
Двадцать пять миль она ехала больше часа. В гостинице ей сказали, что он, наверно, у себя дома, и, оставив там машину, она пошла пешком. Крум в рубашке без пиджака красил деревянные стены своей гостиной. С порога она увидела, как движется трубка у него во рту.
- Что-нибудь случилось с Клер? - сразу спросил он.
- Решительно ничего. Мне просто захотелось посмотреть, как вы живете.
- Страшно мило с вашей стороны! Видите - работаю.
- Вижу.
- Клер любит этот оттенок зеленого. Это лучшее, что я мог достать.
- Чудесно гармонирует с цветом балок. Крум, глядя прямо перед собой, сказал:
- Не могу поверить, что она когда-нибудь поселится тут, но не могу и отказаться от этой надежды, иначе я пропал.
Динни ласково коснулась его локтя.
- Вы своего места не потеряете. Я виделась с Джеком Маскемом.
- Уже? Да вы прямо волшебница! Сейчас вымою руки, надену пиджак и все вам тут покажу...
Динни ждала, стоя на пороге комнаты, в полосе солнечного света. На обоих коттеджах, соединенных в один, еще сохранились глицинии, вьющиеся розы и соломенные крыши. Со временем тут будет очень красиво!
- Ну вот, - начал Крум, - стойла уже закончены, а в загоны проведена вода. Недостает только лошадей, но они прибудут не раньше мая. Маскем не хочет рисковать. Да и мне хотелось бы, чтобы к тому времени закончился процесс... Вы прямо из Кондафорда?
- Да. Клер уехала в город сегодня утром. Она послала бы вам привет, но не знала, что я поеду.
- А почему вы приехали? - спросил Крум прямо.
- Из солидарности.
Он порывисто схватил ее под руку.
- Да. Простите меня. А не находите ли вы, - добавил он вдруг, - что когда мы думаем о страдании других, это иногда помогает нам самим?
- Не очень.
- Если уж к кому-нибудь тянет, это все равно что зубная боль или боль в ухе. От нее никуда не уйдешь.
Динни кивнула.
- И время года такое, - добавил Крум, усмехнувшись. - А разница между словами "нравится" я "люблю"! Я прихожу в отчаяние, Динни! Я не верю, чтобы чувства Клер могли когда-нибудь измениться. Если бы она могла меня полюбить, то уже полюбила бы. А если она меня не полюбит, я здесь не выдержу... Уеду в Кению или еще куда-нибудь.
Взглянув в глаза Крума, доверчиво устремленные на нее в ожидании ответа, Динни почувствовала, что выдержка покидает ее. Речь идет о ее сестре, но что она знает о ней, о том, что творится в глубине ее души?
- Никогда нельзя ничего знать заранее. Я бы на вашем месте не отчаивалась.
Крум сжал ее локоть.
- Простите, что я опять говорю о себе, но я как одержимый. Когда томишься день и ночь...
- Знаю.
- Я собираюсь купить двух коз, - лошади ослов не любят. Как правило, они не слишком расположены и к козам, но мне хочется, чтобы здесь было уютно. Я достал для конюшни двух кошек. Что вы на это скажете?
- Я знаю толк в собаках и, - только теоретически, - в свиньях.
- Пойдемте пообедаем. В гостинице есть неплохая ветчина.
Больше он о Клер не заговаривал; когда они поели неплохой ветчины, Крум проводил Динни к ее машине, усадил и провез первые пять миль, заявив, что ему хочется пройтись обратно пешком.
- Огромное вам спасибо, что приехали, - сказал он, стискивая ее руку. Вы - ужасно хорошая! Передайте Клер мой привет.
Он зашагал обратно и, сворачивая на полевую тропинку, помахал ей рукой.
Всю остальную часть пути Динни была погружена в раздумье. День был переменчивый и дождливый: то светило солнце, то сыпался колкий град. Поставив машину в гараж, Динни позвала своего спаньеля Фоша и отправилась к новому свинарнику. Отец был там, очень подтянутый, немного чудаковатый; он внимательно осматривал новую стройку, как истый генерал-лейтенант - поле боя. Но появятся ли когда-нибудь в этом свинарнике свиньи? Динни взяла отца под руку.
- Как идет битва за свиной городок?
- Один из каменщиков за вчерашний день совсем умаялся, а плотник порезал себе большой палец. Я говорил со стариком Белоузом, но ведь он старается, чтобы у его людей как можно дольше была работа, и нельзя его за это упрекнуть. Я сочувствую человеку, который нанимает одних и тех же рабочих и не берет новых из союза. Он уверяет, что все будет готово к концу следующего месяца, но, конечно, готово не будет.
- Конечно, нет, - отозвалась Динни, - он обещал уже два раза.
- Где ты была?
- Ездила к Тони Круму.
- Что-нибудь новое?
- Нет. Я только хотела ему сказать, что виделась с мистером Маскемом и Крум своего места не потеряет.
- Очень рад за него. У этого парня есть характер. Напрасно он не пошел в армию!
- Я его очень жалею, папа! Он действительно любит.
- Ну, этим болеют многие, - сухо ответил генерал. - Ты видела, как они сбалансировали бюджет? Мы живем в какое-то истерическое время: каждое утро вам подают к завтраку очередной европейский кризис.
- Виноваты наши газеты. Французские газеты, где шрифт в два раза мельче, волнуют гораздо меньше. Когда я их читала, я ничего не пугалась.
- Газеты и радио. Все становится известным еще до того, как оно действительно произойдет. И потом - эти заголовки, вдвое крупнее самых событий. Судя по речам и передовицам, можно подумать, что мир никогда еще не переживал ничего подобного. Но мир всегда находится в состоянии кризиса, только в прежнее время люди не поднимали вокруг этого такой шум.
- Но если бы не шум, разве бы они сбалансировали бюджет, папочка?
- Нет, теперь дела только так и делаются. Но это не по-английски.
- А разве мы знаем, что по-английски, а что - нет?
Обветренное лицо генерала сморщилось, и по морщинам скользнула улыбка. Он указал на строящийся свинарник.
- Вот это - английское. В конце концов делается все, что надо, но не раньше, чем дойдет до крайности.
- А тебе это нравится?
- Нет. Но мне еще меньше нравятся всякие судорожные попытки исправить положение. Словно и прежде в стране не бывало нехватки денег! Еще Эдуард Третий был должен решительно всей Европе. Стюарты вечно находились в состоянии банкротства. А после Наполеона было несколько таких лет, в сравнении с которыми наш кризис - пустяки; но это не подавалось людям каждое утро на завтрак.
- И неведение было благом.
- Не нравится мне вся эта смесь истерики и очковтирательства.
- Ты бы упразднил радио, "вещающее о рае"?
- Радио? "Одно поколение уходит, другое приходит, а земля пребывает вовеки", - процитировал генерал. - Я вспоминаю проповедь старого Батлера в Харроу на этот текст. Это была одна из его лучших проповедей. Не такой уж я, Динни, отсталый, по крайней мере - надеюсь, что нет. Но думаю, что люди говорят слишком много. Говорят столько, что уже ничего не чувствуют.
- А я верю в нашу эпоху, папа; она сбросила все лишние одежды. Посмотри на старые снимки, которые печатает "Таймс". От них так и несет догмами и фланелевой нижней юбкой.
- В дни моей молодости фланелевых юбок не носили, - возразил генерал.
- Тебе виднее, папочка.
- Знаешь, Динни, говоря по правде, по-настоящему революционным было мое поколение. Ты видела пьесу о Браунинге? Ну так вот, там все это показано, но все кончилось еще до того, как я отправился в Сандхерст {Военный колледж в Сандхерсте готовил офицеров для британской армии.}. Мы тогда рассуждали, как нам нравилось, и поступали соответственно своим взглядам, хоть и не говорили об этом. А теперь говорят, не успев подумать, а когда дело доходит до действий, люди действуют почти так же, как мы, если только они вообще действуют. Вся разница между жизнью пятьдесят лет назад и теперешней только в свободе высказывания; теперь высказываются настолько свободно, что это лишает всякую вещь ее смысла.
- Очень глубокая мысль, папочка!
- Но не новая, я читал это десятки раз.
- "А вы не думаете, сэр, что война очень сильно повлияла на людей?" всегда спрашивают корреспонденты.
- Война? Ее влияние, по-моему, почти кончилось. Кроме того, у людей моего поколения были уже вполне сложившиеся взгляды, а следующее поколение или искалечено, или совсем уничтожено...
- Кроме женщин.
- Да, они немножко побунтовали, но несерьезно. Для твоего поколения война - только слово.
- Спасибо, папочка, - сказала Динни. - Все, что ты сказал, очень поучительно, но сейчас пойдет град. Домой, Фош!
Генерал поднял воротник пальто и направился к плотнику, порезавшему себе палец. Динни увидела, что отец рассматривает его повязку. Плотник улыбнулся, а отец похлопал его по плечу.
"Наверно, солдаты любили его, - подумала она. - Может быть, он и старый ворчун, но хороший".
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
Если искусство долговечно, то еще более это применимо к судопроизводству. Дни шли, а объявление о процессе "Корвен versus {"Против" - латинское слово, употребляемое в судопроизводстве.} Корвен и Крум" все еще не появлялось на страницах "Таймса". Внимание судьи, мистера Ковелла, было занято большим числом неопротестованных исков. Дорнфорд пригласил Динни и Клер осмотреть помещение суда. Они вошли и простояли там минут пять, словно участники крикетной команды, явившиеся, чтобы ознакомиться с полем накануне состязания. Судья сидел так низко, что видно было только его лицо; ко Динни отметила, что над местом, где будет стоять Клер, имеется нечто вроде навеса, как бы для защиты от дождя.
Когда они выходили из суда, Дорнфорд сказал:
- Если вы будете держаться под навесом, Клер, ваше лицо останется в тени. Но вы должны говорить громким голосом, чтобы судья все время вас слышал. Он сердится, если не слышит.
На другой день Динни получила записку, доставленную посыльным на Саут-сквер.
"Клуб Бартон. 13/IV-32 г.
Дорогая Динни,
Мне очень хотелось бы повидать вас на несколько минут. Укажите сами время и место. Незачем вам объяснять, что это касается Клер.
Искренне ваш
Джералд Корвен".
Майкла не было дома, и Динни решила посоветоваться с Флер.
- Я бы на твоем месте, конечно, повидалась с ним, Динни. Может быть, он в последнюю минуту раскаялся. Пусть придет сюда, когда Клер не будет.
- Вряд ли я рискну позвать его сюда. Лучше встретиться где-нибудь на улице.
- Что ж, вы можете встретиться у памятника герцогу Веллингтону или около Раймы.
- Около Раймы, - сказала Динни. - А потом мы можем пройтись.
Она назначила Корвену встречу на другой день в три часа, все еще недоумевая, что ему нужно.
Этот день оказался настоящим оазисом тепла - ведь апрель весь был холодный. Подойдя к статуе, она сразу увидела зятя. Он стоял, прислонившись спиной к решетке, курил сигарету в коротеньком пенковом мундштуке и имел совершенно такой же вид, как в последний раз, когда они встретились - и это почему-то потрясло ее.
Он не протянул ей руки.
- Вы очень любезны, Динни, что пришли. Хотите, побродим и поговорим на ходу?
Они направились к Серпентайну.
- Насчет этого процесса... - вдруг начал Корвен. - Мне, знаете ли, он не доставляет никакого удовольствия.
Она украдкой взглянула на него.
- Зачем же тогда вы его начали? Ведь вы знаете, что обвинение ложно.
- Мне сообщили, что оно не ложно.
- По видимости - может быть, но по сути - да.
- Если я возьму свой иск назад, вернется ко мне Клер? Я согласен на любые условия.
- Я спрошу ее, но не думаю. Я бы на ее месте не вернулась.
- Какое неумолимое семейство!
Динни не ответила.
- Она влюблена в этого Крума?
- Я не могу обсуждать их чувства, если они у них есть.
- Почему бы нам не поговорить откровенно, Динни? Ведь никто нас не услышит, кроме вон тех уток.
- Ваше требование о возмещении убытков не улучшило нашего отношения к вам.
- Ах, это! Но я согласен взять все назад, даже если она и наделала глупостей, лишь бы она вернулась.
- Другими словами, - сказала Динни, глядя прямо перед собой, - дело, которое вы состряпали, просто своего рода шантаж? Кажется, это так называется?
Он посмотрел на нее, прищурившись.
- Неплохо придумано! Мне и в голову не приходило. Нет, я знаю Клер лучше, чем всякие юристы и соглядатаи, и поэтому далеко не убежден, что имеющиеся улики что-либо доказывают.
- Спасибо.
- Да, но я уже сказал вам или Клер, - это одно и то же, - что не уеду отсюда, пока вопрос не решится так или иначе. Если она вернется ко мне, я забуду все, что было. Если нет - пусть дело идет своим естественным ходом. Это вовсе не так уж неразумно, и это не шантаж.
- А если она выиграет, вы будете продолжать преследовать ее?
- Нет.
- Ведь вы могли бы в любое время освободить ее и себя...
- Но не такой ценой. И потом, не кажется ли вам, что и вы мне предлагаете своего рода сделку, - тоже грубое слово?
Динни остановилась.
- Хорошо, я понимаю, чего вы хотите. Я спрошу Клер. А теперь прощайте. Продолжать этот разговор, по-моему, бесполезно.
Он стоял, глядя на нее, и ее вдруг взволновало выражение его лица. Сквозь загорелую жесткую маску проступило страдание и замешательство.
- Мне очень жаль, что все так сложилось, - сказала она, повинуясь неожиданному порыву.
- Человеческая природа - чертовская штука, Динни, и освободиться от ее власти невозможно. Что ж, до свидания, и желаю успеха!
Она протянула ему руку. Он сжал ее, повернулся и пошел прочь.
Динни постояла, глубоко расстроенная, возле маленькой березки. Казалось, набухавшие почки деревца трепещут и тянутся навстречу солнцу. Как странно! Ей жаль и его, и Клер, и Крума, но она никому из них не может помочь!
Динни повернула обратно и быстрым шагом направилась к Саут-сквер.
Флер встретила ее словами:
- Ну как?
- Боюсь, что говорить об этом я могу только с Клер.
- Вероятно, он предложил прекратить дело, если Клер к нему вернется? И она поступит разумно, если вернется.
Динни решительно сжала губы.
Она дождалась вечера и поднялась в комнату Клер. Сестра только что легла. Динни села у нее в ногах и сразу приступила к делу:
- Джерри просил меня повидаться с ним. Мы встретились в Хайд-парке. Он обещает прекратить дело, если ты вернешься к нему на любых условиях.
Клер обхватила руками колени.
- А что ты ответила?
- Сказала, что спрошу тебя.
- Как ты думаешь, почему он это предложил?
- Отчасти потому, что он действительно хочет, чтобы ты вернулась, отчасти потому, что считает улики неубедительными.
- Ага, - сказала Клер сухо. - Я тоже. Но я не вернусь.
- Я и сказала ему, что ты, вероятно, не вернешься. Он заявил, что мы "неумолимое семейство".
Клер коротко рассмеялась.
- Нет, Динни, теперь я испытала, что значит такой процесс. И я стала как каменная, мне все равно, выиграю я или проиграю. Я бы даже, пожалуй, предпочла проиграть.
Динни сжала прикрытую одеялом ногу сестры; она все еще не решила, стоит ли говорить о тех чувствах, которые вызвало в ней выражение лица зятя.
Клер сказала простодушно:
- Мне всегда становится смешно, когда людям кажется, будто они знают, какими должны быть отношения между мужем и женой. Флер рассказывала мне о своем отце и его первой жене; видимо, она считает, что эта женщина делала из мухи слона. Одно могу сказать: судить об отношениях других - самоуверенное идиотство. Никакие улики ничего не стоят, пока в спальнях не будут установлены кинокамеры. Можешь довести до его сведения, Динни, что ничего не выйдет.
Динни встала.
- Ладно. Уж скорей бы все это кончилось!
- Да, - ответила Клер, тряхнув волосами, - скорей бы! Что это нам даст, не знаю, и все-таки - да здравствует суд!
Динни каждый день повторяла это горькое восклицание сестры, пока тянулись те две недели, в течение которых рассматривались неопротестованные иски; ведь среди них могло бы быть и дело Клер, и все обошлось бы незаметно и бесшумно. В записке к Корвену она просто написала, что ее сестра сказала "нет". Ответа не последовало.
По просьбе Дорнфорда она поехала вместе с Клер посмотреть его новый дом на Кемпден-Хилл. Мысль о том, что он снял этот дом для нее, если бы она согласилась стать его женой, сковывала Динни, и она сказала только, что все очень хорошо и что нужно еще поставить в саду вольеры. Дом был просторный, уединенный, комнаты высокие, сад расположен на южном склоне холма. Огорченная собственным равнодушием, Динни обрадовалась, когда осмотр кончился; но при прощании растерянное, страдальческое лицо Дорнфорда тронуло ее.
Когда они возвращались домой в автобусе, Клер сказала:
- Чем больше я наблюдаю Дорнфорда, тем больше убеждаюсь, что ты могла бы с ним ужиться. Он исключительно деликатен и ненавязчив. Действительно, ангел какой-то.
- Я в этом уверена.
И в сознании Динни, под ритм покачивающегося автобуса, зазвучали, повторяясь вновь и вновь, четыре строчки из стихотворения:
И я и солнце, что нам светит.
Мы все живем, чтоб стать ничем.
На все вопросы бог ответит:
"Покойтесь! Не скажу - зачем!"
На ее лице появилось то особое замкнутое выражение, которое лучше всяких слов говорило Клер, - ни о чем не спрашивай.
Ждать какого-либо события, даже если оно главным образом касается других, не слишком приятно. Для Динни ожидание имело то преимущество, что оно отвлекало ее от мыслей о собственной жизни и заставляло думать о родных. Впервые их имя в глазах общества будет замарано; и она чувствовала это острее всех. Хорошо, что Хьюберт далеко. Его бы это очень расстроило и потрясло. Правда, четыре года назад его собственное дело тоже грозило скандалом, но тогда угрожала катастрофа, а не позор. Сколько бы ни твердили, что в наши дни развод - пустяки, все же в стране, далеко не столь современной, как она сама считает, развод накладывает на семью позорное клеймо. Во всяком случае, Черрелы из Кондафорда имели и свою гордость и свои предрассудки; но больше всего их пугала гласность.
Когда Динни явилась к обеду в приход святого Августина-в-Лугах, там царило какое-то странное настроение. Казалось, дядя и тетка решили: "Видимо, этот процесс неизбежен, - но мы не можем ни понять его, ни одобрить". Они не выказывали ни высокопарного осуждения, ни ханжества, ни оскорбленной добродетели, но всем своим видом они как бы говорили Динни, что в бракоразводном процессе нет ничего хорошего и что Клер могла бы найти себе более достойное занятие.
Когда Динни отправилась с Хилери на вокзал Юстон провожать группу юношей, отправлявшихся в Канаду, она чувствовала себя очень неловко: она любила и уважала своего дядю, перегруженного работой и вовсе не похожего на священника. Из всех членов ее семьи, которых всегда отличало высокое чувство долга, в нем больше, чем в других, воплотился принцип неустанного служения людям, и хотя она думала, что те, для кого он трудится, может быть, счастливее его самого, все же он жил настоящей жизнью, а ведь в этом мире так мало "настоящего". Оставшись с ней наедине, Хилери высказался определеннее:
- Во всей этой истории с Клер мне больше всего не нравится то, что в глазах людей она окажется просто одной из тех праздных молодых женщин, которые то и дело попадают во всякие романтические ситуации и только этим и занимаются. Право, я предпочел бы, чтобы она страстно кого-нибудь полюбила и даже натворила глупостей.
- Ничего, дядя, - пробормотала Динни, - время покажет. Может быть, это еще и случится.
Хилери улыбнулся.
- Ладно, ладно! Но ты пойми мою мысль: общественное мнение - штука холодная, глупая, ограниченная, оно всегда видит худшее. Там, где есть истинная любовь, я готов многое простить. Но я не люблю разбираться в вопросах пола. Это очень противно.
- Мне кажется, ты несправедлив к Клер, - сказала Динни, вздохнув. - У нее были очень серьезные причины для разрыва с мужем. И тебе, дядя, следовало бы знать, что за красивыми молодыми женщинами всегда ухаживают.
- Ну, - лукаво отозвался Хилери, - ты что-то скрываешь. Вот мы и дошли. Если бы ты знала, каких трудов мне стоило уговорить этих юношей поехать и убедить власти отпустить их, ты поняла бы, почему я иногда завидую судьбе гриба, - он вырос за одну ночь, а утром за завтраком его уже съели.
Они вошли в здание вокзала и отыскали ливерпульский поезд. Здесь они увидели семерых юношей: одни уже расположились в вагоне третьего класса, другие еще стояли на платформе. Они поддерживали в себе бодрость чисто английским способом, подтрунивая над внешним видом друг друга и время от времени повторяя:
- Да разве мы грустим? Ну уж нет!
Юноши приветствовали Хилери словами:
- Хелло, падре!.. Пора! Идем в атаку! Хотите сигарету, сэр?
Хилери взял сигарету. Динни, стоявшая в сторонке, с восхищением заметила, что ее дядя сразу же как бы слился с этой маленькой группой.
- Эх, если бы и вы поехали с нами, сэр!
- Очень хотел бы, Джек!
- Бросили бы старую Англию навсегда!
- Добрую старую Англию...
- Сэр!
- Да, Томми?
Динни не расслышала последних слов, слегка смущенная явным интересом, который вызвала в этих юношах.
- Динни!
Она подошла к вагону.
- Познакомься с молодыми людьми.... Моя племянница.
Юноши вдруг смолкли, семь рук протянулись к ней, семь голов обнажились, и она семь раз пожелала счастливого пути.
Затем все ринулись в вагон, последовал взрыв восклицаний, нестройное "ура", и поезд тронулся. Динни стояла возле Хилери, чувствуя, как легкая спазма сжимает ей горло, и продолжала махать рукой вслед глядевшим из окон юношам.
- Сегодня вечером все они будут страдать от морской болезни, пробормотал Хилери, - и это очень хорошо. Ничто так не отвлекает от размышлений о будущем и о прошлом.
Расставшись с Хилери, Диини отправилась к Адриану и огорчилась, встретив там дядю Лайонела. Они о чем-то спорили, но при ее появлении сразу смолкли. Потом судья спросил:
- Может быть, ты нам скажешь, Динни, есть какаянибудь надежда помирить их до начала этого неприятного процесса?
- Никакой, дядя.
- В таком случае, насколько я знаю законы, Клер лучше бы совсем не являться на суд, и пусть рассматривают дело без защиты. Если нет никакой надежды, что они опять сойдутся, какой же смысл все это тянуть?
- Я тоже так думаю, дядя Лайонел. Но ведь ты, конечно, знаешь, что обвинение ложно.
Судья поморщился.
- Понимаешь, Динни, я рассуждаю, как мужчина. Огласка все равно для Клер нежелательна, выиграет она или проиграет; если же она и этот молодой человек решат не защищаться, огласки будет очень мало. Адриан говорит, что Клер не примет от Корвена никакой денежной помощи, так что этот вопрос отпадает. В чем у них там дело? Ты, конечно, знаешь?
- Весьма приблизительно, да и то по секрету.
- Очень жаль, - отозвался судья. - Насколько мне известно по опыту, в таких случаях защищаться не следует.
- Но ведь есть еще требование о возмещении убытков!
- Да, Адриан мне рассказывал. Ну, это уже пахнет средневековьем!
- А месть - это тоже средневековье, дядя Лайонел?
- Не совсем, - отвечал судья со своей сухой улыбкой. - Но я никогда бы не подумал, что человек, занимающий такое положение, как Корвен, может позволить себе такую роскошь. Посадить жену на скамью подсудимых! Очень неприятно!
Адриан обнял Динни за плечи.
- Никто не переживает этого так глубоко, как Динни.
- Вероятно, - пробормотал судья, - Корвен хотя бы положит эти деньги на имя Клер?
- Клер их не примет. Но почему ты не допускаешь мысли, что она выиграет процесс? Разве закон существует не для того, чтобы творить правосудие?
- Не люблю присяжных, - резко ответил судья.
Динни взглянула на него с любопытством. Удивительная откровенность.
- Скажи Клер, чтобы она говорила громко и отвечала кратко. И пусть она не острит: острить в суде имеет право только судья.
Он снова сухо улыбнулся, пожал ей руку и удалился.
- Дядя Лайонел хороший судья?
- Говорят, он беспристрастен и корректен. Никогда не слышал его в суде, но, насколько я знаю его как брат, он очень добросовестен и щепетилен, хотя иногда берет несколько насмешливый тон. А относительно Клер он совершенно прав, Динни.
- Я и сама все время это чувствую. Дело в папе и в этом денежном иске.
- Думаю, Корвен теперь жалеет о нем. Его адвокаты, наверное, сутяги. Ничем не брезгуют!
- Разве не для этого существуют юристы? Адриан рассмеялся.
- А вот и чай! Давай потопим в нем свои горести и пойдем в кино. Говорят, идет прекраснодушный немецкий фильм. Подумай, подлинное прекраснодушие на экране!
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
Скрип стульев и шорох бумаг, знаменующий переход от одной человеческой драмы к другой, затих, и "юный" Роджер сказал:
- Мы опускаемся в глубины правосудия.
Динни села рядом с сестрой и отцом. Ее заслоняли от Джерри Корвена Роджер и его противник.
- Это и есть те самые глубины, где лежит ложь или истина? - прошептала она.
Динни сидела спиной к залу суда, но слышала и ощущала, как он наполняется людьми. Публика безошибочно угадывала, что здесь пахнет если не титулами, то серьезным боем. Судья, видимо, тоже что-то почувствовал, так как укрылся за огромным цветным носовым платком. Динни подняла глаза к потолку: внушительная высота, что-то готическое. Над местом судьи неестественно высоко висели красные драпировки. Затем ее взгляд упал на присяжных - они рассаживались двумя рядами в своей "ложе". Ее сразу поразил старшина: яйцевидное лицо, почти полное отсутствие волос, багровые щеки, бесцветные глаза, а в выражении лица что-то и от барана и от трески сразу, не поймешь, чего больше. Его лицо напомнило ей одного из двух джентльменов с Саут-Молтон-стрит, и она решила, что он, наверно, ювелир. В конце первого ряда сидели три женщины; ни одна из них, безусловно, не провела бы ночь в автомобиле. Первая была полная особа с приветливым простоватым лицом солидной экономки. Вторая - тонкая, темная, худая, могла быть и писательницей. Третья - с птичьим носом, выглядела явно простуженной. Остальные восемь присяжных были мужчины - и до того разнообразны, что классифицировать их было трудно и утомительно.
Чей-то голос произнес:
- Корвен versus Кореей и Крум - иск мужа.
Динни судорожно стиснула локоть сестры.
- Если ваша милость соблаговолит...
Уголком глаза она увидела красивое лицо с небольшими бакенбардами, казавшееся под белым париком совсем багровым.
У судьи было лицо не то жреца, не то черепахи, все в складках, взгляд, ушедший в себя; судья внезапно вытянул шею, и глаза его, умные и бесстрастные, словно проникли в душу Динни; она показалась себе до смешного маленькой. И так же внезапно он втянул голову обратно.
Тягучий сочный голос огласил имена и общественное положение сторон, место их брака и жительства; затем голос смолк на минуту и продолжал:
- В середине сентября истекшего года, пока истец был в отъезде по делам службы, ответчица, не предупредив его ни словом, покинула свой дом и уехала в Англию. На пароходе находился также и соответчик. Защита утверждает, что они раньше никогда не встречались. Я же полагаю, что они встречались или, во всяком случае, имели полную к тому возможность.
Динни увидела, что Клер презрительно передернула плечами.
- Как бы там ни было, - продолжал тягучий голос, - бесспорен тот факт, что на пароходе они были неразлучны, и я докажу, что перед концом путешествия соответчика видели выходящим из каюты ответчицы.
Голос продолжал гудеть и закончил словами:
- Господа присяжные, я не буду касаться подробностей того наблюдения, которое было установлено за действиями ответчицы и соответчика, - вы услышите о них от свидетелей, людей многоопытных и почтенных. Сэр Джералд Корвен!
Когда Динни подняла глаза, Корвен уже занял свое место, и его лицо казалось высеченным из еще более крепкого дерева, чем обычно. Она увидела негодование на лице отца, увидела, как судья взялся за перо, а Клер стиснула руки, лежавшие на коленях; как "юный" Роджер прищурил глаза, старшина присяжных слегка приоткрыл рот, а третья женщина на скамье присяжных сделала усилие, чтобы не чихнуть; увидела грязно-бурый налет, лежавший на всем в этом зале, казалось, для того, чтобы загрязнить все, что есть розового, голубого, серебряного, золотого и даже зеленого в человеческой жизни.
Тягучий голос начал задавать вопросы, потом перестал задавать их; его владелец умолк, словно сложил черные крылья, и позади нее заговорил другой голос:
- Вы считали своим долгом, сэр, начать это дело?
- Да.
- Не было ли здесь предубеждения?
- Никакого.
- Ваше требование возмещения убытков - не правда ли, в наши дни это практикуется довольно редко среди уважаемых людей?
- Деньги будут положены на имя моей жены.
- Ваша жена дала вам как-нибудь понять, что желает вашей поддержки?
- Нет.
- Вы удивились бы, узнав, что она не примет от вас ни одного пенни, будь это деньги соответчика или иные?
Динни увидела, как подстриженные усы Корвена шевельнула кошачья усмешка.
- Я ничему не удивляюсь.
- Вы даже не удивились тому, что она ушла от вас?
Динни оглянулась на вопрошавшего. Так вот он, Инстон, о котором Дорнфорд сказал, что ему очень мешает отказ Клер говорить о своей жизни с мужем, - человеку с таким профилем и таким носом ничто не может помешать.
- Нет, это меня удивило.
- Но почему?.. Может быть, вы объясните нам, сэр, почему именно вы удивились?
- Разве жены обычно бросают мужей без объяснения причин?
- Это бывает, когда причина настолько очевидна, что объяснения излишни. Ваш случай был именно таков?
- Нет.
- Что же, по-вашему, явилось причиной ее ухода? Вы больше, чем кто-либо, можете иметь в данном случае определенное суждение.
- Не думаю.
- А тогда кто же?
- Моя жена.
- Все-таки вы должны что-то предполагать? Может быть, вы объясните нам, в чем дело?
- Нет.
- Напомню вам, сэр, что вы принесли присягу. Скажите, не обращались ли вы плохо с вашей женой, в каком бы то ни было смысле?
- Я признаю, что был один случай, о котором я сожалею и за который просил извинения.
- Что это за случай?
Динни, сидевшая выпрямившись между отцом и сестрой, почувствовала, как мучительно задета и их гордость и ее; она вздрогнула, когда позади нее раздался сочный тягучий голос:
- Милорд, я полагаю, что мой коллега не уполномочен задавать подобный вопрос.
- Милорд...
- Должен остановить вас, мистер Инсток.
- Подчиняюсь вашей воле. Мистер Корвен, вы человек горячий?
- Нет.
- И ваши поступки всегда более или менее обдуманны?
- Надеюсь,
- Даже когда эти поступки не совсем... благожелательны?
- Да.
- Понимаю. Уверен, что присяжные тоже понимают. А теперь, сэр, разрешите перейти к другому пункту. Вы утверждаете, что ваша жена встречалась с мистером Крумом на Цейлоне?
- Понятия не имею, встречались они или нет.
- Есть ли у вас лично сведения о том, что они встречались?
- Нет.
- Мой коллега сказал нам, что он представит доказательства, подтверждающие факт встреч...
Тягучий сочный голос прервал его:
- ...подтверждающие возможность встреч.
- Пусть так. У вас есть основания считать, что они воспользовались этой возможностью, сэр?
- Нет.
- Живя на Цейлоне, вы видели когда-нибудь мистера Крума или слышали о нем?
- Нет.
- Когда вы впервые узнали о существовании мистера Крума?
- Я увидел его в ноябре прошлого года в Лондоне, когда он выходил из дома, где жила моя жена, и я спросил у нее, кто это.
- Она старалась скрыть его имя?
- Нет.
- Это был единственный раз, когда вы видели мистера Крума?
- Да.
- Почему вы решили, что именно этот человек поможет вам развестись с женой?
- Я возражаю против такой постановки вопроса.
- Хорошо. Что побудило вас заподозрить в этом человеке возможного соответчика?
- Сведения, которые я получил на пароходе, возвращаясь в ноябре из Порт-Саида на Цейлон: это был тот же пароход, на котором моя жена и соответчик плыли в Англию.
- Что же именно вы узнали?
- Что они были все время вместе.
- Довольно обычное явление на пароходах, не правда ли?
- В благоразумных пределах - да.
- Вы знаете это по опыту?
- Пожалуй, нет.
- Что еще натолкнуло вас на подозрение?
- Стюардесса видела, как он выходил из каюты моей жены.
- В какое время дня или ночи?
- Незадолго до обеда.
- Я полагаю, что по делам службы вам неоднократно приходилось путешествовать морем?
- Да, неоднократно.
- А вам не приходилось замечать, что пассажиры нередко бывают друг у друга в каютах?
- Да, сплошь и рядом.
- И это всегда пробуждает в вас подозрения?
- Нет.
- Разрешите мне пойти дальше и подчеркнуть, что раньше это никогда не пробуждало в вас подозрений?
- Нет, не разрешаю.
- Вы по природе человек подозрительный?
- Не сказал бы.
- Или может быть, ревнивый?
- По-моему, нет.
- Ваша жена намного моложе вас?
- На семнадцать лет.
- Однако вы не так стары и, конечно, понимаете, что в наше время молодые мужчины и женщины обращаются друг с другом с большой простотой, почти не считаясь с различием полов?
- Если вы хотите знать мой возраст, то мне сорок один год.
- Следовательно, вы человек послевоенного времени.
- Я участвовал в войне.
- Тогда вы, наверное, знаете, что многое, считавшееся до войны подозрительным, теперь совершенно утратило этот оттенок.
- Я знаю, что сейчас на все смотрят очень легко и просто.
- Благодарю вас. Вы имели основания в чем-нибудь подозревать вашу жену до того, как она ушла от вас?
Динни подняла глаза.
- Никогда.
- И вместе с тем такой пустяк, как то, что соответчик вышел из ее каюты, показался вам достаточным, чтобы установить за ней наблюдение?
- И это, и, кроме того, они были на пароходе неразлучны, и я видел его в Лондоне выходящим из дома, где она живет.
- Когда вы были в Лондоне, вы сказали ей, что она должна вернуться к вам или нести все последствия своего отказа?
- Не думаю, чтобы я употребил именно эти выражения.
- А какие же?
- По-моему, я сказал, что она имеет несчастье быть моей женой и не может вечно быть соломенной вдовой.
- Не очень изысканно сказано, не правда ли?
- Может быть.
- Следовательно, вы стремились использовать любой предлог, лишь бы от нее освободиться?
- Нет, я стремился к тому, чтобы она вернулась ко мне.
- Несмотря на ваши подозрения?
- В Лондоне у меня подозрений еще не было.
- Я предполагаю, что вы с ней дурно обращались и хотели освободиться от брака, унижавшего вашу гордость.
Тягучий сочный голос проговорил:
- Милорд, я протестую.
- Милорд, поскольку истец признал...
- Да, но очень многие мужья, мистер Инстон, совершают поступки, за которые они охотно извиняются.
- Как будет угодно вашей милости... Во всяком случае, вы организовали слежку за вашей женой. Когда именно вы распорядились начать эту слежку?
- Как только вернулся на Цейлон.
- Немедленно?
- Почти.
- Но это не свидетельствует о сильном стремлении вернуть к себе жену, не так ли?
- После того, что я узнал на пароходе, моя точка зрения резко изменилась.
- Ага, на пароходе. А вы не думаете, что с вашей стороны было не очень красиво выслушивать сплетни о вашей жене?
- Да, но она отказалась вернуться, и я должен был принять какое-нибудь решение.
- Ведь прошло всего два месяца с тех пор, как она ушла от вас?
- Более двух месяцев.
- Но меньше трех. Я думаю, вы и сами знаете, что фактически вынудили ее уйти от вас и затем воспользовались первым поводом, чтобы оградить себя от ее возвращения.
- Это не так.
- Должен верить вам на слово. Хорошо. А скажите, вы виделись с нанятыми вами сыщиками перед отъездом из Англии на Цейлон?
- Нет.
- Вы можете в этом присягнуть?
- Да.
- Как же вы их нашли?
- Я поручил это моим поверенным.
- О... значит, перед отъездом вы виделись с вашими поверенными?
- Да.
- Хотя в то время у вас не было никаких подозрений?
- Вполне естественно, что человек, уезжающий так далеко, видится перед отъездом со своими поверенными.
- Вы виделись с ними из-за вашей жены?
- Не только.
- А что именно вы говорили им о вашей жене?
Динни снова подняла глаза. В ней росло отвращение к этой травле, пусть даже это была травля противника.
- Я, кажется, сказал только, что она остается здесь у родителей...
- И больше ничего?
- Возможно, сказал также, что наши отношения осложнились.
- И больше ничего?
- Помню, я сказал: "Не знаю еще, чем все это кончится".
- Готовы ли вы присягнуть, что не сказали: "Может быть, придется за ней следить"?
- Готов.
- Присягнете ли вы в том, что ничем не навели их на мысль о вашем намерении с ней развестись?
- Не знаю, на какие мысли я их навел.
- Без уверток, сэр. Слово "развод" было сказано?
- Не помню.
- Не помните? Создалось или не создалось у них впечатление, что вы собираетесь подать в суд?
- Не знаю. Я сказал им, что наши отношения осложнились.
- Вы это уже говорили, но на мой вопрос так и не ответили.
Динни увидела, как судья высунул голову.
- Истец ответил, мистер Инстон, что он не знает, какое впечатление создалось у его поверенных. Чего вы добиваетесь?
- Суть этого дела, милорд, - и я рад, что могу сформулировать ее двумя словами, - состоит в том, что с того времени, как истец, тем или иным способом, заставил свою жену уйти от него, он решил с ней развестись и был готов использовать любой предлог, лишь бы добиться развода.
- Что ж, вы можете вызвать его поверенного.
- Милорд! - недоуменно воскликнул Инстон.
- Продолжайте.
Динни наконец уловила в голосе Инстона какие-то заключительные интонации и с облегчением вздохнула.
- Несмотря на то, что вы решили подать в суд на вашу жену на основании первой и единственной сплетни и что вы вдобавок предъявили иск к человеку, с которым даже слова никогда не сказали, вы хотите уверить присяжных, будто, несмотря на все это, вы терпеливый и благоразумный супруг, у которого только одно желание - чтобы жена к нему вернулась?
Динни снова взглянула в лицо Корвена, еще более непроницаемое, чем всегда.
- Я ни в чем не собираюсь уверять присяжных.
- Отлично.
Позади нее зашелестел шелк мантии.
- Милорд, - заявил сочный, тягучий голос, - раз мой коллега придает этому пункту такое значение, я вызову поверенного истца.
Перегнувшись к Динни, "юный" Роджер сказал:
- Дорнфорд приглашает вас всех пообедать с ним...
Динни почти ничего не ела, она ощущала какую-то странную тошноту. Хотя она испытывала гораздо большую тревогу и волнение во время процесса Хьюберта и расследования о смерти Ферза, теперь на душе у нее было еще тяжелее. Ей впервые открылось то злое начало, которое кроется в тяжбах между частными лицами. Постоянное стремление доказать, что противник - человек низкий, коварный и лживый, лежавшее в основе всех этих перекрестных допросов, совсем расстроило ее.
На обратном пути в суд Дорнфорд сказал:
- Я знаю, что вы чувствуете. Но не забудьте, здесь ведь идет своего рода игра: обе стороны играют по одним и тем же правилам, а судья следит, чтобы их не нарушали. Я иногда пытаюсь себе представить, как это организовать иначе, но ничего не могу придумать.
- Начинает казаться, что на свете нет ничего чистого.
- А я не уверен, есть ли.
- "Улыбка Чеширского кота наконец исчезла" {Цитата из книги Л. Кэррола "Алиса в стране чудес", где фигурирует Чеширский кот, улыбка которого оставалась даже тогда, когда сам кот уже исчезал.}, - пробормотала Динни.
- В судах она никогда не исчезает, Динни. Следовало бы изобразить ее над входом.
В результате ли этого короткого разговора с Дорнфордом или потому, что она стала привыкать, но во время дневного заседания, посвященного допросу и перекрестному допросу стюардессы и частных сыщиков, она уже не чувствовала себя так отвратительно. В четыре часа допрос истца и его свидетелей был закончен, и "юный" Роджер подмигнул ей, как бы говоря: "Сейчас суд удалится, и я нюхну табачку".
ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ
Сидя в такси на обратном пути в Саут-сквер, Клер хранила молчание, и только когда они поравнялись с Большим Беном, она вдруг сказала:
- Подумать только, Динни, он сунул голову в машину и смотрел на нас, когда мы спали! Или он это просто выдумал?
- Если бы он это выдумал, его рассказ звучал бы еще убедительнее.
- Ну, конечно, моя голова лежала у Тони на плече. А почему бы и нет? Попробуй-ка поспи в двухместной машине!
- Удивительно, как это свет его фонаря не разбудил вас.
- Вероятно, все-таки разбудил. Я помню, что много раз просыпалась, оттого что затекали ноги. Нет, самое глупое, Динни, что я в тот вечер после кино и ужина еще пригласила к себе Тони выпить чего-нибудь. Ужасно глупо было с нашей стороны даже не подумать о том, что за нами могут следить... Очень много публики было на суде?
- Да, а завтра, наверное, будет еще больше.
- Ты видела Тони?
- Только мельком.
- Зря я не послушалась твоего совета и не предоставила события их естественному течению. Если бы только я действительно его любила!
Динни ничего не ответила.
В гостиной Флер сидела тетя Эм. Она поднялась навстречу Клер, хотела что-то сказать, но, видимо, спохватилась, внимательно посмотрела на племянницу и вдруг заявила:
- Не так уж хорошо. Терпеть не могу это выражение; у кого это я научилась? Расскажи про судью, Динни. У него длинный нос?
- Нет, но судья сидит очень низко и как-то вдруг высовывает голову.
- Почему?
- Я не спрашивала его, дорогая.
Леди Монт повернулась к Флер.
- Можно подать Клер ужин в постель? А ты, детка, посиди подольше в ванне, потом ляг и не вставай до завтрашнего утра. Тогда завтра в суде ты будешь молодцом. Флер, ты тоже пойди с ней, мне нужно поговорить с Динни.
Когда обе ушли, она подошла к камину, в котором пылали дрова.
- Динни, успокой меня. Почему у нас в семье происходят такие истории? Это так на нас не похоже... разве только твой прадедушка. А он с самого рождения был старше королевы Виктории.
- Ты хочешь сказать, что он был беспутным от природы?
- Да, играл, любил развлекаться и развлекать других. Его жена всю жизнь была мученицей. Шотландка. Как странно!
- Вероятно, потому мы такие добродетельные, - пробормотала Динни.
- То есть как - "потому"?
- Такое получилось сочетание.
- Нет, тут скорее дело в деньгах, - заметила леди Монт, - он их все растранжирил.
- А было много?
- Да, все, что получали за хлеб.
- Грязные деньги.
- Его отец не виноват, что воевали с Наполеоном. У них было тогда шесть тысяч акров, а твой прадед оставил семье только тысячу сто.
- Главным образом леса.
- Там стреляли вальдшнепов... О процессе уже будет напечатано в вечерних газетах?
- Должно быть. Ведь Джерри - человек известный.
- Напишут не об ее платье, надеюсь? Тебе понравились присяжные?
Динни пожала плечами,
- Я не умею угадывать, что люди думают на самом деле.
- Как у собаки: пощупаешь нос - кажется, что он горячий, а она здорова. А что молодой человек?
- Он - единственный, кого мне по-настоящему жаль.
- Да, - отозвалась леди Монт, - каждый мужчина прелюбодействует, но в сердце своем, а не в автомобилях.
- Важна не истина, а видимость, тетя Эм.
- Лоренс говорит - косвенные улики доказывают, что они совершили то, чего не совершали. Он считает, что это надежнее, а иначе, если они этого не делали, можно доказать, что делали. Разве это хорошо, Динни?
- Нет, дорогая.
- Ну, мне пора домой, к твоей матери. Она ничего не ест - сидит, читает и очень бледна. А Кон и близко не подходит к своему клубу. Флер хочет, чтобы мы с ними поехали в их машине в Монте-Карло, когда все кончится. Она уверяет, что мы будем там в своей стихии и что Риггс может держаться правой стороны, когда он об этом вспомнят.
Динни покачала головой.
- Нет ничего лучше собственной норы, тетечка,
- Я не люблю ползать, - отозвалась леди Монт. - Поцелуй меня. И поскорее выходи замуж.
Она выплыла из комнаты, а Динни подошла к окну и стала смотреть на сквер.
До чего все одержимы одной мыслью! Тетя Эм, дядя Адриан, отец и мать, Флер, даже Клер - все только одного и желают, чтобы она вышла за Дорнфорда и с этим вопросом было покончено.
"И зачем это им? Откуда берется инстинктивное желание непременно толкать людей друг другу в объятия? Если я и так приношу людям пользу, разве брак что-нибудь прибавит? "Дабы род твой умножился", - оттого что жизнь человеческого рода должна продолжаться. А зачем ей продолжаться? Никто сейчас иначе не называет жизнь, как "проклятой". Одна надежда - на "грядущий новый мир". Или на католическую церковь, - продолжала размышлять Динни. - Но я ни в то, ни в другое не верю".
Она открыла окно и облокотилась на подоконник. Рядом зажужжала муха; Динни отогнала ее, но муха сейчас же возвратилась. Мухи! Они тоже существуют ради какой-то цели. Но ради какой? Пока они живы - они живы, а когда мертвы - мертвы, но не "живы наполовину". Она еще раз отогнала муху, и та больше не вернулась.
Сзади нее голос Флер произнес:
- Тебе тут не слишком свежо, дорогая? Видела ты когда-нибудь такую весну? Впрочем, я говорю это каждый май. Пойдем выпьем чаю. Клер сидит в ванне, и такая хорошенькая с чашкой в одной руке и сигаретой - в другой. Надеюсь, завтра все кончится?
- Твой двоюродный брат обещает.
- Он придет ужинать. К счастью, его жена в Дройтвиче.
- Почему "к счастью"?
- Ну, знаешь, это ведь жена! Если он захочет поговорить с Клер, я пошлю его к ней, - к тому времени она уже выйдет из ванны. Хотя он может с таким же успехом поговорить и с тобой. Как ты думаешь, Клер будет хорошо держаться на суде?
- Кто в состоянии там хорошо держаться?
- Отец говорил, что я хорошо держалась, но он был пристрастен. И про тебя следователь говорил, что ты вела себя молодцом во время расследования смерти Ферза.
- Тогда не было перекрестного допроса. А Клер нетерпелива.
- Скажи ей, чтобы перед каждым ответом считала до пяти и поднимала брови, это взбесит Броу...
- Его голос может довести до сумасшествия, - сказала Динни. - И потом, он делает такие паузы, словно у него впереди весь день.
- Да, обычный трюк. Вообще все это удивительно напоминает инквизицию. Как тебе нравится защитник Клер?
- Если бы я была противной стороной, я бы его возненавидела.
- Значит, он хорош. Но какова же мораль всего этого, Динни?
- Не выходить замуж,
- Немножко преждевременно, пока мы не научились выводить детей в бутылках. Тебе никогда не приходило в голову, что в основе цивилизации лежит инстинкт материнства?
- А я думала - земледелие...
- Под цивилизацией я разумею все, что является не только выражением силы.
Динни взглянула на свою столь циничную и порой столь легкомысленную кузину; Флер стояла перед ней такая спокойная, изящная, с таким безукоризненным маникюром, что ей стало стыдно.
Вдруг Флер сказала:
- А ты - ужасно милая.
За столом Клер отсутствовала, ей подали ужин в постель. Был приглашен только один гость - "юный" Роджер, и ужин прошел довольно оживленно. Роджер рассказывал, как его семейство переживало повышение налогов, и рассказывал очень занятно. Его дядя, Томас Форсайт, оказывается, поселился на Джерси, но, уехал оттуда возмущенный, когда там тоже заговорили о местном налоге. Он тогда написал об этом в "Таймс" под псевдонимом "индивидуалист", распродал все свои акции и поместил деньги в свободные от налогов бумаги, которые давали ему несколько меньше дохода, чем ценные бумаги, подлежавшие налоговому обложению. Во время последних выборов он голосовал за национальную коалицию, а с тех пор, как утвержден был новый бюджет, присматривает себе новую партию, чтобы с чистой совестью голосовать за нее при следующих выборах. Теперь он живет в Борнмаусе.
- Он замечательно сохранился, - закончил Роджер. - Ты что-нибудь понимаешь в пчеловодстве, Флер?
- Однажды я села на пчелу.
- А вы, мисс Черрел?
- Мы их разводим.
- Будь вы на моем месте, вы занялись бы ими?
- А где вы живете?
- За Хетфилдом. Там кругом очень неплохие поля клевера. Пчелы привлекают меня теоретически: они живут цветами и клевером, принадлежащим другим людям, а если найдешь рой, его можно взять себе. Но каковы минусы пчеловодства?
- Если они роятся на чужой земле, девять шансов из десяти за то, что вы их лишитесь; и потом вы должны кормить их всю зиму. Кроме того, на них уходит масса времени и забот, да они еще и жалят.
- Это-то ничего, - пробормотал "юный" Роджер, - ими занялась бы моя жена, - он подмигнул одним глазом, - у нее ревматизм. Говорят, пчелиный яд лучшее лекарство.
- Сначала убедитесь в том, что они будут жалить ее, - заметила Динни. Вы не заставите пчел жалить тех, кого они любят.
- В крайнем случае можно на них садиться, - пробормотала Флер.
- Нет, серьезно, - продолжал Роджер. - Пять-шесть укусов были бы ей, бедняжке, очень полезны.
- Почему вы стали юристом, Форсайт? - вдруг вмешался Майкл.
- Ну, на войне я получил "ранение", и надо было найти себе какую-нибудь "сидячую" профессию. И потом, знаете, в каком-то смысле мне это дело нравится. Я думаю, что...
- Ясно, - отозвался Майкл. - У вас был дядя, которого звали Джордж?
- Старик Джордж? Еще бы! Когда я учился в школе, он обычно давал мне десять шиллингов и подсказывал, на какую лошадь ставить.
- И вы хоть раз выиграли?
- Ни разу.
- Ну так скажите нам откровенно: кто завтра выиграет процесс?
- Говоря откровенно, - отвечал адвокат, глядя на Динни, - все зависит от вашей сестры, мисс Черрел. Показания свидетелей Корвена произвели впечатление. Они не перегибали палку и пока не опровергнуты. Однако если леди Корвен не растеряется и будет держать себя в руках, может быть, мы и добьемся своего. Если же ее правдивость будет подвергнута сомнению хотя бы в одном пункте, тогда... - Он пожал плечами и сразу, как показалось Динни, постарел. - Есть среди присяжных два-три субъекта, которые мне не нравятся. Во-первых, старшина. Обыватель, знаете ли, всегда против жены, бросающей мужа без предупреждения... Было бы гораздо лучше, если бы ваша сестра рассказала о своей брачной жизни. Еще не поздно.
Динни покачала головой.
- Ну, тогда это в значительной мере вопрос ее личного обаяния. Люди вообще не любят, когда "нет кота в дому, а мыши ходят по столу".
Динни легла в постель с тяжелым сердцем: опять ей придется быть свидетельницей человеческих страданий.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Время идет, а суд остается все таким же каменным, неизменным. Люди делают те же жесты, садятся на те же места; и в зале суда выделяются те же испарения, не очень сильные, но достаточные, чтобы отравить воздух.
На второй день процесса Клер была в черном, с одним только узким зеленым пером на маленькой, плотно прилегавшей черной шляпке. Бледная, с едва тронутыми краской губами, она сидела так неподвижно, что с ней, казалось, невозможно и заговорить. Слова "Развод в высшем обществе", и сенсационный заголовок "Ночь в автомобиле" возымели свое действие, - зал был набит битком. Динни увидела Тони Крума, он сидел позади своего защитника. Она отметила также, что насморк женщины с птичьим носом сегодня как будто не так силен, а старшина не сводит с Клер своих птичьих глаз. Судья сидел, казалось, еще ниже, чем вчера. Услышав голос Инстона, он слегка приподнялся.
- Итак, милорд и господа присяжные, разрешите заявить, что ответом на обвинение в прелюбодеянии между ответчицей и соответчиком будет простое и полное отрицание этого обвинения. Вызываю ответчицу.
Динни подняла глаза на сестру, и ей показалось, будто она видит ее в первый раз. Клер, следуя совету Дорнфорда, стала в глубине под навесом, и падавшая на нее тень делала ее лицо отрешенным и таинственным. Однако ее голос был звонок, и только Динни могла уловить в нем какую-то напряженность.
- Это правда, леди Корвен, что вы неверны своему мужу?
- Нет, неправда.
- Вы готовы в этом присягнуть?
- Готова.
- Между вами и мистером Крумом не было никаких любовных отношений?
- Никаких.
- Вы готовы и в этом присягнуть?
- Готова.
- Было сказано, что...
Динни сидела и слушала, как вопрос следовал за вопросом, не сводя глаз с сестры, удивляясь отчетливости, с какой Клер выговаривает слова, и непоколебимому спокойствию ее лица и всей фигуры. Сегодня голос Инстона звучал настолько иначе, чем вчера, что Динни едва узнала его.
- А теперь, леди Корвен, я хотел бы задать вам еще один вопрос, но, перед тем как ответить на него, прошу вас принять во внимание, что от вашего ответа зависит очень многое. Почему вы ушли от мужа?
Динни увидела, как голова ее сестры чуть откинулась назад.
- Я ушла от него потому, что, оставшись с ним, перестала бы уважать себя.
- Так. Но не можете ли вы сказать нам, почему именно? Вы не совершили ничего такого, чего могли бы стыдиться?
- Нет.
- Ваш муж признал, что за ним есть один проступок... и что он просил у вас прощения.
- Да.
- Что же он сделал?
- Простите меня. Я органически не могу говорить о своей жизни с мужем.
Динни услышала шепот отца: "Ей-богу, она права", увидела, как судья высунул голову; его лицо было повернуто к ответчице, губы полураскрыты.
- Насколько я понял, вы сказали, что не могли оставаться с мужем, не теряя уважения к себе?
- Да, милорд.
- И вы считаете, что, уйдя от него вот так, вы не теряете уважения к себе?
- Нет, не теряю, милорд.
Судья слегка приподнялся всем корпусом и стал поворачивать голову из стороны в сторону, словно стараясь, чтобы его слова были обращены не к определенному лицу, а в пространство:
- Что ж, мистер Инстон... Не думаю, чтобы имело смысл настаивать на этом пункте. Ответчица, видимо, твердо решила не отвечать.
Его глаза, скрытые под опущенными веками, словно продолжали следить за чем-то невидимым.
- Если вашей милости угодно... Еще раз, леди Корвен, вы отрицаете прелюбодеяние с мистером Крумом?
- Решительно отрицаю.
- Благодарю вас.
Динни глубоко вздохнула и приготовилась - сейчас наступит пауза, а затем раздастся тягучий голос:
- А разве вы, замужняя женщина, не считаете прелюбодеянием то, что вы принимали молодого мужчину у себя в каюте, оставались с ним наедине в своей квартире в половине двенадцатого ночи, провели с ним ночь в автомобиле и всюду бывали с ним в отсутствие вашего мужа?
- Само по себе это не прелюбодеяние.
- Прекрасно. Вы утверждаете, что до знакомства на пароходе никогда с соответчиком не встречались. Можете вы тогда объяснить, почему со второго же дня вашего пребывания на пароходе вы уже были с ним необычайно дружны?
- Сначала я не была с ним дружна.
- Ну как же! Все время вместе, верно?
- Часто, но не все время.
- Часто, но не все время - со второго дня?
- Да, пароход есть пароход.
- Совершенно верно, леди Корвен. И вы никогда до тех пор с ним не встречались?
- Насколько мне известно, нет.
- Цейлон ведь не так уж необъятен, и круг общества там ограничен?
- Да.
- Состязания в поло, в крикет и другие развлечения... ведь на них постоянно бывают одни и те же лица.
- Да.
- И все-таки вы никогда не встречали мистера Крума? Странно, не правда ли?
- Вовсе нет. Мистер Крум жил на плантации.
- Но он, вероятно, играл в поло?
- Да.
- А вы, как известно, ездите верхом и вообще интересуетесь спортом?
- Да.
- И все-таки вы с ним не встречались?
- Я уже сказала, что нет. Вы можете спрашивать меня до завтра, я буду отвечать то же самое.
Динни перевела дыхание. Перед ней на мгновение мелькнул образ Клер в детстве, когда ее спрашивали про Оливера Кромвеля.
А сочный голос продолжал:
- Вы, вероятно, не пропускали в Канди ни одного состязания в поло?
- Нет, старалась не пропускать.
- И однажды вы принимали у себя участников состязания?
Динни увидела, что Клер нахмурилась.
- Да.
- Когда это было?
- Кажется, в июне прошлого года.
- Мистер Крум тоже был среди участников, не правда ли?
- Если и был, то я его не видела.
- Принимали его у себя, но не видели?
- Не видела.
- Разве хозяйки дома в Канди обычно не замечают своих гостей?
- Насколько я помню, было очень много народу.
- А теперь взгляните, леди Корвен, на программу этого состязания, может быть, она освежит вашу память.
- Я прекрасно помню это состязание,
- Но вы не помните мистера Крума ни на площадке, ни потом, у вас в доме?
- Нет, не помню. Я очень интересовалась игрой местной команды, а потом было слишком много народу. Если бы я его помнила, я бы сразу так и сказала.
Динни почудилось, что прошло бесконечно много времени, прежде чем последовал новый вопрос.
- Я все же предполагаю, что вы встретились на пароходе не как чужие.
- Вы можете предполагать что угодно, но это не так.
- Это вы так говорите.
Уловив шепот отца: "Черт бы его побрал!", - Динни коснулась плечом его плеча.
- Вы слышали показания стюардессы? Это был единственный раз, когда соответчик приходил к вам в каюту?
- Единственный, когда он зашел больше чем на минутку.
- А он заходил еще?
- Раз или два, чтобы взять или вернуть книгу.
- А тогда он пробыл у вас... сколько времени? Полчаса?
- Минут двадцать.
- Двадцать минут... И что же вы делали?
- Я показывала ему фотографии.
- А почему же не на палубе?
- Не знаю.
- Вам не пришло в голову, что это нескромно?
- Я об этом не думала. У меня было множество любительских фотографий и карточек моих родных.
- Но не было ничего, что вы не могли бы показать ему в гостиной или на палубе?
- Думаю, что нет.
- Вы, вероятно, надеялись, что никто этого не заметит?
- Повторяю, я об этом не думала.
- Кто из вас предложил пойти к вам в каюту?
- Я предложила.
- А вы знали, что ваше положение очень двусмысленно?
- Да, но никто, кроме меня, этого не знал.
- Ведь вы могли показать ему карточки где угодно? Не думаете ли вы, что поступили довольно странно, решаясь на столь компрометирующий поступок, и притом без всякого основания?
- Показать их в каюте было всего проще. Кроме того, это были семейные фотографии.
- И вы, леди Корвен, хотите нас уверить, что между вами за эти двадцать минут решительно ничего не произошло?
- Перед уходом он поцеловал мне руку.
- Это уже кое-что, но не ответ на мой вопрос.
- Не было ничего такого, что могло бы удовлетворить вас.
- Как вы были одеты?
- К сожалению, вынуждена сообщить вам, что была совершенно одета.
- Милорд, могу я попросить, чтобы меня оградили от подобных острот?
Динни была восхищена тем спокойствием, с каким судья сказал:
- Отвечайте, пожалуйста, только на вопросы.
- Хорошо, милорд.
Клер вышла из-под навеса и стояла теперь у самого барьера, положив на него руки. На ее щеках выступили красные пятна.
- Вы, вероятно, стали любовниками еще на пароходе?
- Нет, и никогда не были.
- Когда вы снова увидели соответчика, после того как сошли на берег?
- Примерно через неделю.
- Где?
- Недалеко от имения моих родителей в Конда-форде.
- Что вы в это время делали?
- Я ехала в машине.
- Одна?
- Да, я занималась предвыборной вербовкой голосов и возвращалась домой пить чай.
- А соответчик?
- Он был в своей машине.
- Что же он, так с неба и свалился?
- Милорд, прошу оградить меня от подобных острот!
Динни услышала, как в публике захихикали, затем раздался голос судьи, который, казалось, опять обращался в пространство:
- Какою мерой мерите, такою и вам отмерится, мистер Броу.
Хихиканье усилилось. Динни не могла удержаться и взглянула на Броу. Его красивое лицо было какого-то неописуемого винно-багрового цвета. Черты "юного" Роджера выражали и удовольствие и озабоченность.
- Каким образом соответчик очутился на этой глухой дороге в пятидесяти милях от Лондона?
- Он ехал повидать меня.
- Вы это признаете?
- Так он сказал мне.
- Можете вы повторить нам точно его слова?
- Не могу, но я помню, что он попросил разрешения поцеловать меня.
- И вы разрешили?
- Да. Я высунула голову из машины, он поцеловал меня в щеку, вернулся к своей машине и уехал.
- И все-таки вы утверждаете, что не стали любовниками еще на пароходе?
- В вашем смысле не стали. Я не отрицаю, что он любит меня, - так по крайней мере он мне сказал.
- Вы утверждаете, что вы в него не влюблены?
- Боюсь, что не влюблена.
- Но вы позволили ему поцеловать себя?
- Мне было его жаль.
- И вы считаете, что так подобает вести себя замужней женщине?
- Может быть, и нет. Но с тех пор, как я ушла от мужа, я себя замужней женщиной не считаю.
- Ах, вот как?
Динни почудилось, что эти слова произнес весь зал. "Юный" Роджер вынул руку из кармана; он внимательно посмотрел на извлеченный оттуда предмет и положил его обратно. Приветливое лицо женщины, похожей на экономку, нахмурилось.
- А что вы делали после того, как он вас поцеловал?
- Поехала домой пить чай.
- И чувствовали себя очень хорошо?
- Даже превосходно.
Снова раздались смешки. Судья повернулся в ее сторону.
- Вы говорите серьезно?
- Да, милорд. Я хочу быть абсолютно правдивой. Даже если женщина сама не любит, она всегда благодарна за любовь.
Судья опять вернулся к созерцанию чего-то невидимого, находившегося над головой Динни.
- Продолжайте, мистер Броу.
- Когда и где произошла ваша следующая встреча с соответчиком?
- В доме моей тетки, в Лондоне. Я гостила тогда у нее.
- Он пришел к вашей тетке?
- Нет, к дяде.
- В этот раз он опять поцеловал вас?
- Нет. Я сказала, что если он хочет со мной видеться, то наши встречи должны быть платоническими.
- Очень удобное слово.
- А как же сказать иначе?
- Вы здесь не для того, чтобы задавать мне вопросы, сударыня. Что он вам на это ответил?
- Что сделает все, как я хочу.
- Он виделся с вашим дядей?
- Нет.
- Это и было в тот раз, когда ваш муж заметил его выходящим из дома, где были вы?
- Вероятно.
- Ваш муж пришел сейчас же после ухода соответчика?
- Да.
- Он виделся с вами и спросил, кто этот молодой человек?
- Да.
- И вы сказали ему?
- Да.
- Кажется, вы назвали соответчика "Тони"?
- Да.
- Это его настоящее имя?
- Нет.
- Что же это, особое ласкательное имя, которое ему дали вы?
- Вовсе нет. Его все так зовут.
- А он звал вас, вероятно, Клер или "милая"?
- И так, и так.
Судья снова возвел глаза к чему-то невидимому.
- Современные молодые мужчины и женщины сплошь да рядом зовут друг друга "милыми", мистер Броу.
- Я знаю об этом, милорд... Вы тоже звали его "милый"?
- Возможно, но вряд ли.
- В тот раз вы были с мужем наедине?
- Да.
- Как вы держали себя с ним?
- Холодно.
- Вы ведь только что расстались с соответчиком?
- Одно не имеет никакого отношения к другому.
- Ваш муж просил вас вернуться к нему?
- Да.
- И вы отказались?
- Да.
- И этот отказ тоже не имел никакого отношения к соответчику?
- Нет.
- И вы серьезно пытаетесь уверить присяжных, леди Корвен, что ваши отношения с соответчиком, или, если угодно, ваши чувства к соответчику, не играли никакой роли в вашем отказе вернуться к мужу?
- Никакой.
- А теперь посудите сами: вы провели три недели в теснейшем общении с этим молодым человеком; вы позволили ему целовать себя и чувствовали себя после этого превосходно; вы только что с ним расстались; вы знали о его чувствах к вам, и вы хотите уверить присяжных, что это не повлияло на ваш отказ вернуться к мужу.
Клер наклонила голову.
- Отвечайте, пожалуйста.
- Думаю, что нет.
- Не очень естественно, не правда ли?
- Не понимаю, что вы хотите сказать.
- А то, леди Корвен, что присяжным будет трудновато вам поверить.
- Я не могу заставить их поверить, я могу только говорить правду.
- Хорошо. А когда произошла ваша следующая встреча с соответчиком?
- На другой день вечером. Затем он пришел и на следующий вечер, в еще не обставленную квартиру, куда я собиралась переехать, и помогал мне красить стены.
- Несколько необычно, не правда ли?
- Возможно. Но у меня не было денег, а он сам покрасил свое бунгало на Цейлоне.
- Так. Чисто дружеская услуга с его стороны. Скажите, а в течение тех часов, которые вы провели вместе, между вами не было никаких любовных отношений?
- Между нами их никогда не было.
- В котором часу он от вас ушел?
- Мы оба раза вышли вместе в девять часов, чтобы поесть.
- А после этого?
- Я возвращалась к тетке.
- И перед тем вы никуда не заходили?
- Никуда.
- Хорошо. Вы виделись с вашим мужем, прежде чем ему пришлось уехать обратно на Цейлон?
- Да, дважды.
- Где в первый раз?
- У меня на квартире. Я тогда уже переехала.
- Вы сказали ему, что соответчик помогал вам красить стены?
- Нет.
- Почему же?
- А почему я должна была говорить ему об этом? Я ничего моему мужу не говорила, кроме того, что я не вернусь. Я считала свою жизнь с ним конченной.
- Просил ли он вас опять, при этом вашем свидании с ним, вернуться к нему?
- Да.
- И вы отказались?
- Да.
- В оскорбительной форме?
- Простите, я не понимаю.
- Грубо?
- Нет, просто.
- Подал ли вам муж повод думать, что он хочет с вами развестись?
- Нет. Но я его намерений не знала.
- А вы, как видно, тоже не посвящали его в свои?
- Старалась посвящать как можно меньше.
- Это была бурная встреча?
Динни задержала дыхание. Румянец на щеках Клер погас, лицо побледнело и осунулось.
- Нет, грустная и тягостная, я не хотела его видеть.
- Ваш защитник сказал, что ваш муж с того дня, как вы от него уехали, решил развестись с вами при первой же возможности, так как гордость его была задета. У вас тоже сложилось такое впечатление?
- У меня не было и нет никакого впечатления. Возможно. Я не знаю, что он может подумать.
- Хотя прожили с ним почти полтора года?
- Да.
- Но, как бы то ни было, вы опять категорически отказались вернуться?
- Да, я уже говорила.
- Считаете ли вы, что он действительно желал вашего возвращения, когда просил вас об этом?
- В ту минуту - да.
- Виделись вы с ним еще до его отъезда?
- Да, одну-две минуты, но не наедине.
- В чьем присутствии?
- Моего отца.
- И он опять просил вас вернуться?
- Да.
- И вы отказались?
- Да.
- После этого ваш муж, перед отъездом из Лондона, прислал вам записку и снова предложил уехать с ним?
- Да.
- И вы не согласились?
- Нет.
- А теперь разрешите напомнить вам число, гм... третье января (Динни облегченно вздохнула), то есть день, проведенный вами от пяти часов пополудни и почти до полуночи с соответчиком. Вы не отрицаете этого?
- Нет, не отрицаю.
- И никаких любовных эпизодов?
- Только один. Он не видел меня около трех недель, и когда он пришел в пять часов пить чай, то поцеловал меня в щеку.
- Ах, опять в щеку? Только в щеку?
- Да, к сожалению.
- Вероятно, об этом сожалел и он.
- Допускаю.
- И после такой разлуки вы провели первые полчаса за чаепитием?
- Да.
- Ваша квартира находится, кажется, в бывшей конюшне, одна комната внизу, затем лестница и комната наверху, где вы спите?
- Да.
- И ванная? Вы же, наверно, не только пили чай, но и беседовали?
- Да.
- Где?
- В нижней комнате.
- И затем вы, беседуя, пошли вместе в Темпл, потом в кино и обедать в ресторан, где продолжали беседовать, потом взяли такси и, беседуя, поехали к вам на квартиру?
- Совершенно правильно.
- А потом, проведя с ним около шести часов, вы решили, что вам еще многое нужно сказать друг другу, так что понадобилось пригласить его к себе, и он пошел?
- Да.
- Ведь это было уже в двенадцатом часу?
- Я думаю, в начале двенадцатого.
- И сколько же времени он на этот раз у вас пробыл?
- Около получаса.
- Никаких эпизодов?
- Никаких.
- Рюмка вина, одна-две сигареты, еще немного поболтали, и все?
- Вот именно.
- О чем же вы столько часов беседовали с этим молодым человеком, пользовавшимся привилегией целовать вас в щеку?
- Ну о чем люди обычно разговаривают?
- Вот я вас и спрашиваю.
- Говорили обо всем и ни о чем.
- Поточнее, пожалуйста.
- О лошадях, фильмах, театре, о моих родных, о его родных... право, уж не помню.
- И старательно избегали любовных тем?
- Да.
- Строго платонические отношения с начала и до конца?
- Да.
- И вы хотите, леди Корвен, уверить нас в том, что этот молодой человек, который, по вашему же признанию, в вас влюблен и не видел вас перед тем почти три недели, ни разу не поддался своим чувствам?
- Кажется, он раз или два сказал мне, что любит меня. Но все время был неуклонно верен своему обещанию.
- Какому обещанию?
- Не добиваться моей любви. Любить человека - не преступление, это только несчастье.
- Вы говорите очень прочувствованно... по собственному опыту?
Клер не ответила.
- И вы серьезно утверждаете, что вы в этого молодого человека не были влюблены и не влюблены теперь?
- Я его очень люблю, но не в вашем смысле.
В Динни вдруг вспыхнуло горячее сочувствие к юноше, который должен был все это выслушивать. Ее щеки вспыхнули, голубые глаза остановились на лице судьи. Судья только что кончил записывать ответ Клер и вдруг зевнул. Это был зевок старика, и такой долгий, что, казалось, он никогда не кончится. Ее настроение вдруг изменилось, в ней проснулась жалость: судья ведь тоже вынужден изо дня в день выслушивать бесконечные попытки людей очернить друг друга и должен сводить эти попытки на нет.
- Вы слышали показание сыщика относительно того, что после вашего возвращения с соответчиком из ресторана в верхней комнате вашей квартиры горел свет? Что вы на это скажете?
- Да, горел. Мы там сидели,
- Почему там, а не внизу?
- Там гораздо теплее и уютнее.
- Это ваша спальня?
- Нет, гостиная. У меня нет спальни. Я сплю на кушетке.
- Понятно. И тут вы пробыли с соответчиком от начала двенадцатого почти до двенадцати?
- Да.
- И вы считаете, что в этом нет ничего дурного?
- Ничего. Но думаю, что это было крайне неосмотрительно.
- Вы хотите сказать, что не поступили бы так, зная, что за вами следят?
- Конечно.
- Почему вы сняли именно эту квартиру?
- Из-за дешевизны.
- Не правда ли, как это неудобно - не иметь ни спальни, ни помещения для прислуги, ни швейцара?
- Это роскошь, за которую надо платить.
- Значит, вы не потому сняли эту квартиру, что у вас там не могло быть свидетелей?
- Нет, у меня едва хватает средств на жизнь, а квартира эта очень дешевая.
- И когда вы ее снимали, мысль о соответчике не приходила вам в голову?
- Нет, не приходила.
- Даже отдаленно?
- Милорд, я уже ответила.
- Я полагаю, она уже ответила, мистер Броу.
- После этого вы виделись с соответчиком постоянно?
- Нет, изредка. Он жил за городом.
- Понятно... и приезжал навещать вас?
- Когда он приезжал в город - раза два в неделю, - мы всегда виделись.
- А когда вы бывали вместе, что вы делали?
- Ходили на выставки, в кино, один раз были в театре, обычно вместе ужинали.
- Вы знали, что за вами следят?
- Нет.
- Он бывал у вас на квартире?
- Не был до третьего февраля.
- Да, это тот день, о котором я главным образом и собираюсь вас спрашивать.
- Я так и думала.
- Так и думали? Этот день и эта ночь навсегда остались у вас в памяти?
- Я очень хорошо их помню.
- Мой коллега спрашивал вас подробно о событиях этого дня, и, по-видимому, кроме нескольких часов, когда вы осматривали Оксфорд, вы провели почти все время в машине. Это верно?
- Да.
- Машина была двухместная, милорд, с откидным задним сиденьем.
Судья встрепенулся.
- Я никогда не ездил в них, мистер Броу, но знаю, что это такое.
- Просторная, удобная машина?
- Да.
- Вероятно, закрытая?
- Да, она не открывалась.
- Мистер Крум вел машину, а вы сидели рядом с ним?
- Да.
- Вы говорили, что, когда возвращались из Оксфорда, фары погасли, - это произошло примерно в половине одиннадцатого, в лесу, милях в четырех от Хенли?
- Да.
- Авария?
- Конечно.
- Вы осмотрели батарею?
- Нет.
- А вы знали, когда и как она была перед тем заряжена?
- Нет.
- Вы видели, как она была перезаряжена?
- Нет.
- Почему же вы сказали "конечно"?
- Если вы предполагаете, что мистер Крум нарочно...
- Отвечайте, пожалуйста, на мой вопрос.
- Я и отвечаю: мистер Крум не способен на такую грязную проделку.
- Ночь была темная?
- Очень.
- А лес большой?
- Да.
- Словом, выбрано самое подходящее место на всем пути из Оксфорда в Лондон?
- Выбрано?
- Да, если человек предполагал провести ночь в автомобиле.
- Но это предположение чудовищно!
- Не важно, леди Корвен. Вы лично считаете, что фары погасли чисто случайно?
- Разумеется.
- А что сказал мистер Крум, когда они погасли"?
- По-моему, он сказал: "Э-ге! Кажется, фары выбыли из строя". Он вылез и стал их осматривать.
- У него был с собой фонарь?
- Нет.
- И было совершенно темно? Как же он это сделал? Вы не удивились?
- Нет. Он зажег спичку.
- Что же оказалось?
- Кажется, он сказал, что перегорела какая-то проволока.
- Затем вы сообщили нам, что он попытался все же ехать дальше и два раза сбивался с дороги. Было, наверно, очень темно?
- Да, хоть глаз выколи.
- Помнится, вы сказали, что именно вы предложили провести ночь в автомобиле?
- Да, я.
- После того как мистер Крум предлагал другие выходы?
- Да. Он предложил дойти пешком до Хенли, где хотел достать фонарь, и вернуться к машине.
- Ему очень этого хотелось?
- Хотелось? Не очень.
- Он не настаивал?
- Н...нет.
- Как вы думаете, предлагая этот план, он им>ел в виду выполнить его?
- Конечно, да.
- Вы вообще вполне верите мистеру Круму?
- Вполне.
- Так! Вы слышали выражение "вынужденный ход"?
- Да.
- Вам известно его значение?
- Это когда человека заставляют взять именно ту карту, которая выгодна его противнику.
- Вот именно.
- Если вы предполагаете, что мистер Крум хотел заставить меня предложить, чтобы мы остались в машине, то вы глубоко заблуждаетесь; это недостойное предположение!
- Почему вы решили, леди Корвен, что у меня возникло такое предположение? Разве и у вас была эта мысль?
- Нет. Когда я заговорила о том, чтобы остаться в машине, мистер Крум был очень смущен.
- Ах, вот как? В чем же это выразилось?
- Он спросил, доверяю ли я ему? Мне пришлось сказать, что он слишком старомоден. Разумеется, я ему доверяла.
- Доверяли в том, что он будет в точности следовать вашим желаниям?
- В том, что он не будет домогаться моей любви. И я каждый раз, встречаясь с ним, доверяла ему.
- А до того вы с ним ночей не проводили?
- Конечно, нет.
- Вы очень часто пользуетесь словом "конечно" и, по-моему, без достаточных оснований. Ведь вы неоднократно имели возможность провести с ним ночь и на пароходе, и у вас на квартире, где вы живете совершенно одна!
- Безусловно. Но я этой возможностью не пользовалась.
- Допустим. Но если верить вам, то не странно ли, что именно в данном случае вы решили поступить иначе?
- Нет. Я думала, что это будет занятно.
- Занятно? А вместе с тем вы же знали, что мистер Крум в вас страстно влюблен!
- Потом я пожалела: это было по отношению к нему нехорошо.
- Неужели, леди Корвен, вы надеетесь убедить нас в том, что вы, опытная замужняя женщина, действительно не понимали, какому невыносимому испытанию вы его подвергаете?
- Я поняла позднее и ужасно жалела.
- Ах, позднее... А я имею в виду - раньше.
- Боюсь, что я не понимала.
- Напоминаю вам о присяге. Вы по-прежнему утверждаете, что ночью третьего февраля в этом темном лесу между вами ничего не произошло ни в автомобиле, ни вне его?
- Утверждаю.
- Вы слышали показания сыщика о том, что, когда он, около двух часов утра, подкрался к машине и заглянул в нее, то увидел при свете своего фонаря, что вы оба спите и ваша голова покоится на плече соответчика?
- Да, слышала.
- Это правда?
- Если я спала, то как я могу знать? Впрочем, вполне вероятно. Я положила ему голову на плечо еще до того, как заснула.
- Вы признаетесь в этом?
- Конечно. Так было гораздо удобнее. И я спросила у него, можно ли.
- И он, конечно, сказал, что можно?
- Мне показалось, что вы против выражения "конечно"... Да, он сказал "можно".
- Какое необыкновенное умение владеть собой у этого влюбленного в вас молодого человека, не правда ли?
- С той ночи я считаю, что да.
- Но вы должны были знать об этом уже тогда, если вы говорите правду. Но правду ли вы говорите, леди Корвен? Ведь это совершенно неправдоподобно.
Динни увидела, как сестра стиснула руками перила, волна румянца залила ее щеки, потом отхлынула. Клер ответила:
- Может быть, и неправдоподобно, но это чистая правда. Все, что я здесь говорила, - правда.
- А утром вы проснулись как ни в чем не бывало и сказали: "Теперь поедем домой и позавтракаем"? И вы поехали? К себе на квартиру?
- Да.
- Сколько же времени он у вас пробыл на этот раз?
- Около получаса или немного больше.
- И все та же полная невинность отношений?
- Все та же.
- А на другой день вы получили извещение о бракоразводном иске?
- Да.
- Вы были удивлены?
- Да.
- Уверенная в своей полной невинности, вы почувствовали себя оскорбленной?
- Когда я все продумала, нет.
- Все продумали? Что вы имеете в виду?
- Я вспомнила, что мой муж предупреждал меня, чтобы я была осторожна, и поняла, как глупо было с моей стороны не подумать о возможной слежке.
- Скажите мне, леди Корвен, почему вы решили защищаться?
- Потому что, как бы ни выглядели факты, мы ни в чем не виноваты.
Динни увидела, что судья посмотрел в сторону Клер, записал ответ, поднял перо и заговорил:
- В ту ночь вы ехали по шоссе. Что помешало вам остановить машину и ехать за ней до Хенли?
- Мы почему-то не сообразили, милорд. Я попросила мистера Крума поехать за какой-нибудь машиной, но они мчались слишком быстро.
- А разве вы не могли дойти пешком до Хенли, оставив машину в лесу?
- Да, но мы дошли бы до Хенли не раньше полуночи, и мне казалось, что это скорее привлечет внимание, чем если мы останемся в машине. И потом мне давно хотелось провести ночь в автомобиле.
- И вам все еще этого хочется?
- Нет, милорд, я переоценила это удовольствие.
- Мистер Броу, объявляю перерыв на обед.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ
От всяких предложений пообедать Динни отказалась и, взяв сестру под руку, вывела ее на Кери-стрит. Сестры молча ходили по Линкольн-Инн-Филдз.
- Все-таки дело почти кончено, дорогая, - сказала Динни после долгого молчания. - Ты отлично справилась с Броу. Ему ни разу не удалось сбить тебя, и я думаю, судья это чувствует. Судья мне нравится гораздо больше, чем присяжные.
- Ах, Динни, я так устала! Эти постоянные подозрения во лжи доводили меня до того, что я готова была закричать.
- Он этого и добивается. А ты не поддавайся.
- Бедный Тони! Я чувствую себя просто скотиной.
- Как насчет чашки горячего, крепкого чаю? Мы как раз успеем.
Они пошли по Чансери-Лейн к Стрэнду.
- Но только чаю, дорогая. Есть я не в состоянии.
Есть не могла ни та, ни другая. Они заварили крепкий чай, выпили его и молча возвратились в здание суда. Клер, даже не ответив на тревожный взгляд отца, заняла прежнее место на первой скамье, сложила руки на коленях и опустила глаза.
Динни заметила, что Джерри Корвен оживленно беседует со своим защитником и советчиком. Проходя на свое место, "юный" Роджер сказал:
- Они хотят еще раз вызвать Корвена.
- Зачем?
- Не знаю.
Появился судья; ступая словно во сне, он слегка поклонился суду и сел. "Еще ниже, чем раньше", - подумала Динни.
- Милорд, перед тем как возобновить перекрестный допрос ответчицы, я хотел бы, с вашего разрешения, снова вызвать истца, в связи с тем пунктом, которому мой коллега придает такое значение. Ваша милость помнит, что на перекрестном допросе мистер Инстон приписал истцу заранее обдуманное намерение развестись с женой, якобы возникшее у него с того дня, как она от него уехала. Истец хочет дать по этому поводу некоторые дополнительные показания, и мне придется еще раз его вызвать. Постараюсь быть очень кратким, милорд.
Клер вдруг подняла глаза на судью, и сердце Динни отчаянно забилось.
- Пожалуйста, мистер Броу.
- Сэр Джералд Корвен.
Корвен, как обычно, подтянутый и хладнокровный, вновь появился у барьера, и Динни заметила, что Клер пристально смотрит на него, словно желая перехватить его взгляд.
- Вы сообщили нам, сэр Джералд, что перед вашим возвращением на Цейлон вы виделись с вашей женой в последний раз первого ноября у нее на квартире на Мелтон-Мьюз?
- Да.
Динни замерла. Вот оно!
- Скажите, в этот раз, помимо всяких разговоров, между вами произошло еще что-нибудь?
- Мы были мужем и женой.
- Вы хотите сказать, что супружеские отношения между вами возобновились?
- Да, милорд.
- Благодарю вас, сэр Джералд. Я думаю, что теперь предположение моего коллеги отпадает. Вот все, что я хотел спросить.
Заговорил Инстон.
- Почему вы не сказали этого при первом допросе?
- До вашего перекрестного допроса я не считал, чтобы это могло иметь существенное значение.
- Вы присягнете в том, что все это не выдумка?
- Разумеется.
Динни сидела неподвижно, прислонившись к деревянной спинке скамейки, и, закрыв глаза, думала о молодом человеке, сидевшем через три ряда от нее. Это бесчеловечно! Но кто здесь думает о человечности? Здесь вынимают из человека самые сокровенные части его души, холодно разглядывают их, почти с удовольствием, и затем, истерзав, кладут обратно.
- А теперь, леди Корвен, попрошу вас.
Когда Динни открыла глаза, Клер уже стояла у решетки, выпрямившись и устремив пристальный взгляд на мистера Броу.
- Вы слышали, леди Корвен, - произнес тягучий сочный голос, - последнее показание истца?
- Да.
- Это правда?
- Я не желаю отвечать.
- Отчего?
Динни увидела, что Клер повернулась к судье.
- Милорд, когда мой защитник спрашивал меня о моей семейной жизни, я ответила, что не хочу ее касаться; не хочу говорить о ней и теперь.
На мгновение взгляд судьи обратился в сторону говорившей, затем снова устремился в невидимое.
- Этот вопрос возник на основе показания, данного в противовес предположению вашего же защитника, и вы должны на него отвечать.
Ответа не последовало.
- Повторите вопрос, мистер Броу.
- Правда ли, что во время той встречи, о которой говорит ваш муж, супружеские отношения между вами были восстановлены?
- Нет. Неправда.
Динни, знавшая, что это правда, подняла глаза. Судья все еще смотрел куда-то поверх ее головы, но она заметила, как он слегка выпятил губы. Он не верил.
Сочный голос заговорил опять, и она уловила в его интонациях какой-то скрытое торжество:
- Вы присягаете?
- Да.
- Значит, ваш муж, утверждая этот факт, дал ложную присягу?
- Вам придется поверить либо мне, либо ему.
- Мне кажется, я знаю, кому поверят. Скажите, а не было ли ваше последнее отрицание вызвано стремлением пощадить чувства соответчика?
- Нет.
- Можем ли мы теперь придавать хоть какое-нибудь значение всем вашим предыдущим показаниям?
- Нельзя ставить подобный вопрос, мистер Броу. Ведь ответчица не знает, какое мы им придаем значение.
- Хорошо, милорд. Сформулирую иначе: вы _все время_ говорили одну правду, леди Корвен, и только правду?
- Да.
- _Очень_ хорошо. У меня больше нет к вам вопросов.
Пока Клер отвечала на некоторые дополнительные вопросы, в которых тщательно обходилось все, касавшееся последнего заявления Корвена, Динни думала только о Тони Круме. Она чувствовала, что дело проиграно, ей хотелось взять Клер за руку и незаметно выскользнуть отсюда. Если бы этот человек с хищным носом не старался изо всех сил очернить Корвена и доказать больше, чем было нужно, последняя мина не взорвалась бы. А вместе с тем стремление очернить противника - разве не в этом вся суть судебной процедуры?
Когда Клер вернулась на свое место, бледная и измученная, Динни шепнула ей:
- Не лучше ли уйти, дружок?
Клер покачала головой.
- Джеймс Бернард Крум.
В первый раз с самого начала процесса Динни имела возможность внимательно посмотреть на молодого человека и едва узнала его. Его загорелое лицо побледнело и осунулось, он казался очень худым. Серые глаза ввалились, рот был горестно сжат. Он казался лет на пять старше, и она сразу почувствовала, что отрицание Клер его не обмануло.
- Вас зовут Джеймс Бернард Крум, вы живете в Беблок-Хайте и работаете там на конном заводе. Есть у вас какие-нибудь личные средства?
- Никаких.
Допрашивал не Инстон, а юрист помоложе, с более острым носом, сидевший позади Инстона.
- До сентября прошлого года вы служили управляющим чайной плантацией на Цейлоне. Встречались вы с ответчицей на Цейлоне?
- Никогда.
- Вы никогда не были у нее в доме?
- Нет.
- Вы слышали, здесь говорилось об одном матче в поло, в котором участвовали и вы и после которого все участники были приглашены к ней?
- Да. Но я тогда не пошел. Мне надо было вернуться на плантацию.
- Значит, вы встретились впервые на пароходе?
- Да.
- Вы не скрываете, что влюблены в нее?
- Нет.
- И все же отрицаете факт прелюбодеяния?
- Категорически отрицаю.
Допрос Крума продолжался, а Динни все не могла отвести глаз от его лица, словно загипнотизированная этим выражением сдержанного, глубокого горя.
- А теперь, мистер Крум, последний вопрос: вы понимаете, что если обвинение в прелюбодеянии справедливо, то вы оказываетесь в положении человека, соблазнившего жену в отсутствие мужа? Что вы имеете сказать по этому поводу?
- Я имею сказать, что если бы леди Корвен испытывала ко мне такое же чувство, какое у меня к ней, я тут же написал бы ее мужу и сообщил ему, как обстоит дело.
- То есть вы известили бы его прежде, чем сблизиться с нею?
- Я этого не сказал, но, во всяком случае, как можно скорее.
- А она не испытывала к вам того же чувства, что вы к ней?
- К сожалению, нет.
- Так что никакой надобности извещать мужа не было?
- Нет.
- Благодарю вас.
Лицо Крума словно окаменело, - значит, сейчас заговорит Броу. Тягучий сочный голос прозвучал нарочито небрежно:
- Скажите, сэр, по опыту, разве любовники всегда питают друг к другу одинаковые чувства?
- У меня нет опыта.
- Нет опыта? А вы знаете французскую пословицу, что всегда один любит, а другой позволяет себя любить?
- Я слышал ее. - Она не кажется вам верной?
- Поскольку верна всякая пословица.
- Итак, судя по всему, что вы оба рассказывали, вы преследовали в отсутствие мужа его жену, которая этого вовсе не хотела? Не очень достойное занятие, не правда ли? Не вполне то, что называется "соблюдать правила чести".
- По-видимому.
- Но я полагаю, мистер Крум, что ваше положение на самом деле было вовсе не таким скверным и что, невзирая на французскую пословицу, ответчица хотела, чтобы вы ее преследовали своей любовью.
- Она не хотела.
- И вы это утверждаете, несмотря на случай в каюте, несмотря на то, что вы красили стены ее квартиры, что она пригласила вас пить чай и вы провели с ней почти полчаса около двенадцати часов ночи в ее весьма удобных комнатах, несмотря на ее предложение провести с ней ночь в автомобиле и ехать потом завтракать к ней на квартиру?.. Бросьте, мистер Крум! Не заходят ли ваши рыцарские чувства слишком далеко? Не забывайте, что вам предстоит убедить мужчин и женщин, знающих жизнь.
- Могу только сказать, что, если бы ее чувства ко мне были такими же, как мои, мы бы сразу уехали вместе. Во всем следует винить одного меня. Она же была добра ко мне только из жалости.
- Если вы оба говорите правду, то ответчица, прошу прощения, милорд, подвергла вас в автомобиле всем мукам ада, - не так ли? Какая же это жалость?
- Тому, кто не любит, едва ли понятны переживания того, кто любит.
- Вы человек холодный?
- Нет.
- А она да?
- Как может соответчик это знать, мистер Броу?
- Милорд, я уточняю: как вам кажется?
- Не думаю.
- И все-таки вы хотите, чтобы мы поверили, будто она от доброты сердечной положила голову вам на плечо и так провела с вами ночь? Ну и ну! Вы говорите, что, будь ваши чувства одинаковы, вы сейчас же уехали бы вместе? А на что бы вы уехали? У вас были деньги?
- Двести фунтов.
- А у нее?
- Двести фунтов в год, помимо ее жалованья,
- Бежали бы и питались бы воздухом? Да?
- Я нашел бы себе место.
- Но ведь у вас есть место?
- Возможно, поискал бы другое.
- Вероятно, вы оба почувствовали, что бежать вместе при таких условиях - безумие?
- Я этого никогда не чувствовал.
- Почему вы решили опротестовать иск? - Я очень жалею об этом.
- Тогда зачем же вы это сделали?
- Она и ее родные считали, что, раз мы ни в чем не виноваты, мы должны защищаться.
- Но вы относились к этому иначе?
- Я не надеялся на то, что нам поверят, и потом мне хотелось, чтобы она получила свободу.
- О ее чести вы не подумали?
- Конечно, подумал. Но мне казалось, что оставаться связанной - слишком дорогая цена.
- По вашим словам, вы сомневались в том, что вам поверят? Слишком неправдоподобная история, да?
- Нет. Но чем больше правды говорит человек, тем меньше надежды, что ему поверят.
Динни увидела, что судья повернулся к Круму и посмотрел на него.
- Вы говорите вообще?
- Нет, милорд, я имею в виду суд.
Судья опять отвернулся и принялся рассматривать невидимое над головой Динни.
- Я спрашиваю себя, не должен ли я привлечь вас к ответственности за оскорбление суда?
- Простите, милорд. Я имею в виду только одно: что бы человек ни говорил, его слова всегда обратятся против него.
- Вы говорите так по неопытности. На сей раз я вас прощаю, но больше не позволяйте себе таких заявлений. Можете продолжать, мистер Броу.
- Вас побудил к защите, конечно, не вопрос о возмещении убытков?
- Нет.
- Вы сказали, что не имеете никаких личных средств. Это правда?
- Разумеется.
- Тогда как же вы говорите, что деньги тут ни при чем?
- Я был настолько озабочен другими обстоятельствами, что разорение казалось мне несущественным.
- Вы сказали при допросе, что не знали о существовании леди Корвен до знакомства с ней на пароходе. Известно вам такое место на Цейлоне, которое называется Нуваралия?
- Нет.
- Что?
Динни увидела, как из складок и морщин на лице судьи выползла слабая улыбка.
- Поставьте вопрос иначе, мистер Броу. Мы обычно произносим Нувара-Элия.
- Нувара-Элию я знаю, милорд.
- Вы были там в июне истекшего года?
- Да.
- А леди Корвен была там?
- Может быть.
- Разве она остановилась не в той же гостинице, что и вы?
- Нет. Я жил не в гостинице, а у приятеля.
- И вы не встречали ее ни во время игры в гольф или теннис, ни на прогулках верхом?
- Нет, не встречал.
- А еще где-нибудь?
- Нет.
- Город ведь не очень велик?
- Не очень.
- А она, по-видимому, особа заметная?
- Я лично в этом уверен.
- Итак, до парохода вы с ней не встречались?
- Нет.
- Когда вы в первый раз поняли, что любите ее?
- На второй или третий день.
- Так сказать, любовь почти с первого взгляда? - Да.
- А вам не пришло в голову, что, раз она замужем, вам следует ее избегать?
- Пришло, но я был не в силах.
- А если бы она вас оттолкнула, то смогли бы?
- Не знаю.
- А она вас действительно оттолкнула?
- Н...нет. Я думаю, что она в течение некоторого времени не замечала моего чувства.
- Женщины на этот счет чрезвычайно догадливы, мистер Крум. Вы серьезно утверждаете, что она не замечала?
- Не знаю.
- Вы пытались скрыть ваши чувства?
- Если вы спрашиваете меня о том, добивался ли я ее любви на пароходе, я отвечу - нет.
- Когда же вы ей открылись?
- Я сказал ей о своем чувстве, когда мы уже приехали, перед тем как сойти на берег.
- Существовали ли какие-либо веские причины для того, чтобы смотреть фотографии именно у нее в каюте?
- Думаю, что никаких.
- Вы вообще-то смотрели эти фотографии?
- Разумеется.
- А что вы делали еще?
- Вероятно, разговаривали.
- Разве вы не помните? Это был исключительный случай, не так ли? Или один из целого ряда подобных же случаев, о которых вы умолчали?
- Это единственный раз, когда я был у нее в каюте.
- Тогда вы не можете не помнить!
- Мы сидели и разговаривали.
- Начинаете припоминать?.. Да? Где же вы сидели?
- В кресле!
- А она?
- На койке. Каюта была очень маленькая, второго кресла не было.
- Палубная каюта?
- Да.
- Увидеть вас там никак не могли?
- Нет, но нечего было и видеть.
- Так вы оба утверждаете. Вероятно, вы все-таки волновались, не правда ли?
Судья вытянул шею.
- Я не хотел бы прерывать вас, мистер Броу, но ведь соответчик не скрывает своих чувств.
- Очень хорошо, милорд. Выражусь яснее: я предполагаю, что именно тогда между вами и имело место прелюбодеяние.
- Его не было.
- Гм!.. Объясните суду, почему же вы, когда сэр Корвен вернулся в Лондон, не отправились тотчас к нему и не признались откровенно, в каких отношениях вы были с его женой?
- В каких отношениях?
- Полноте, сэр! Вы же сами подтвердили, что старались быть все время с нею, влюбились в нее и хотели, чтобы она с вами уехала.
- Но она не хотела уезжать со мной. Я охотно пошел бы к ее мужу, но я не имел на это права, не получив ее разрешения.
- А вы просили у нее разрешения?
- Нет.
- Почему же?
- Она сказала мне, что наши отношения могут быть только дружескими.
- А я думаю, она ничего подобного вам не говорила.
- Милорд, это равносильно утверждению, что я лгун.
- Отвечайте на вопрос.
- Я не лгун.
- По-моему, это ответ, мистер Броу.
- Скажите, сэр, вы слышали показания ответчицы; вы считаете их абсолютно правдивыми?
Динни заметила, как по лицу Крума пробежала судорога; но она надеялась, что больше никто этого не заметил.
- Да, насколько я могу судить.
- Может быть, это не совсем деликатный вопрос, я изменю его; если ответчица утверждает, что она то-то делала, а того-то не делала, считаете ли вы долгом чести всячески поддерживать все ее показания или хотя бы верить им, если не можете их поддержать?
- Мне кажется, и это вопрос не очень деликатный, мистер Броу.
- Я считаю, милорд, необходимым выяснить для присяжных душевное состояние соответчика во время разбирательства данного дела.
- Хорошо, я этого вопроса не сниму, но вы знаете, у такого рода обобщений есть границы.
Динни увидела, как впервые лицо Крума озарилось слабым отблеском улыбки.
- Я очень охотно отвечу на вопрос, милорд. В данном случае нельзя говорить о долге вообще.
- Что ж, поговорим о частностях. По словам леди Корвен, она вполне доверяла вам в том смысле, что вы не станете добиваться ее любви. Это, по-вашему, так?
Лицо Крума потемнело.
- Не совсем. Но она знала, что я стараюсь изо всех сил.
- И время от времени вы не могли с собой справиться?
- Мне не вполне ясно, что вы разумеете, спрашивая, "добивался ли я ее любви", но иногда я свои чувства обнаруживал.
- Иногда? А разве не постоянно, мистер Крум?
- То есть всегда ли было заметно, что я ее люблю? В таком смысле конечно. Этого ведь не скроешь.
- Вот честное признание, и я не хочу ловить вас на слове; но я имею в виду нечто большее, чем одно только внешнее выражение любви. Я разумею прямое физическое выражение этой любви.
- Тогда нет, кроме...
- Да?
- Кроме того, что я три раза поцеловал ее в щеку и иногда держал ее руку.
- В этом и она призналась. А вы готовы подтвердить под присягой, что больше ничего не было?
- Готов присягнуть, что не было больше ничего.
- Скажите, в ту ночь в автомобиле, когда ее голова лежала у вас на плече, вы действительно спали?
- Да.
- Приняв во внимание ваши чувства, это несколько странно, не правда ли?
- Да. Но я встал в тот день в пять часов утра и проехал сто пятьдесят миль.
- И вы хотите уверить нас, что после пяти месяцев тоски и желаний вы не воспользовались столь блестящей возможностью и просто заснули?
- Нет, не воспользовался. Но я уже сказал вам: я не надеюсь, что мне поверят.
- И не удивительно!
Долго-долго тягучий сочный голос задавал вопросы, и долго-долго Динни не могла отвести глаз от этого измученного лица, пока наконец не впала в какое-то оцепенение.
Она опомнилась от слов:
- Я считаю, сэр, что все ваши показания с начала и до конца вызваны желанием сделать все возможное, чтобы выгородить эту даму, совершенно независимо от того, какие из них вы сами считаете правдой. Ваше поведение на суде - это не что иное, как ложно понятое рыцарство.
- Нет.
- Хорошо. Больше вопросов не имею.
Затем последовал повторный допрос, и судья объявил перерыв.
Динни и Клер встали, вышли вместе с отцом в коридор и поспешили на воздух.
- Инстон все испортил, зачем он заговорил об этом эпизоде, неизвестно... - проговорил генерал.
Клер не ответила.
- А я рада, - сказала Динни, - ты наконец получишь развод.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
Речи сторон были окончены, и судья резюмировал все показания. Динни и ее отец заняли теперь места на последних скамьях, ей был виден Джерри Корвен, все еще сидевший впереди своих защитников, и "юный" Роджер, сидевший один. Клер отсутствовала, Крум тоже.
Судья говорил очень медленно, словно с трудом цедил слова сквозь зубы. Динни была поражена тем, как точно он запомнил чуть ли не все показания, он почти не заглядывал в свои записи; не нашла она также в его словах ничего хоть сколько-нибудь искажавшего эти показания. Глаза его были обращены в сторону присяжных, хотя время от времени они закрывались, но голос лился непрерывно. Иногда судья вытягивал шею и тогда вдруг напоминал не то священника, не то черепаху; затем снова втягивал ее и продолжал говорить, словно обращаясь к самому себе:
- Так как улики не имеют той безусловной убедительности, которая нужна данному суду ("Явного нарушения супружеской верности" не было", - подумала Динни), то защитник истца в своей талантливой речи подчеркнул, и совершенно правильно, особое значение общей правдивости показаний. Он обратил ваше внимание на то, что ответчица отрицала факт возобновления супружеской близости между нею и истцом в тот день, когда он был у нее на квартире. Защитник высказал предположение, что ее могло побудить к такому отрицанию желание пощадить чувства соответчика. Но вы обдумайте и то, может ли женщина, утверждающая, что она в соответчика не влюблена, не поощряла его ухаживаний и не допускала никаких интимностей, - может ли она пойти на клятвопреступление только ради того, чтобы не задеть его чувства? Ведь, согласно ее версии, с самого начала их знакомства между ними была только дружба, и больше ничего. С другой стороны, если вы в этом пункте верите истцу, - а у него едва ли могли быть Причины настолько веские, чтобы дать ложную присягу, - то отсюда следует, что вы не верите ответчице, опровергнувшей показание, которое могло скорее послужить ей на пользу. Трудно допустить, чтобы она сделала это, не питая к соответчику более теплых чувств, чем простая дружба. Это действительно очень важный пункт, и ваше решение относительно того, где правда - в утверждении мужа или в отрицании жены, - представляется мне основным фактором в вопросе о правдивости всех прочих показаний ответчицы. У вас имеются только так называемые косвенные улики, а в подобных делах правдивость сторон - момент чрезвычайно важный. Если вы убедитесь, что та или другая сторона не говорит правды в одном пункте, то тем самым теряют убедительность и все остальные показания этой стороны. Что касается соответчика, то хотя он и кажется искренним, все же нельзя забывать следующего обстоятельства: в нашей стране (хорошо это или плохо) существует традиционный обычай, что если мужчина ухаживает за замужней женщиной, то он ни в коем случае не должен, выражаясь вульгарно, "выдавать" ее. Поставьте перед собой вопрос, может ли этот молодой человек, совершенно очевидно и по его же признанию пылко влюбленный, давать показания свободно и правдиво.
Однако, оставив в стороне вопрос о правдивости, вы не должны поддаваться и внешним впечатлениям. В наше время отношения между молодежью обоих полов очень простые и свободные, и то, что могло бы казаться решающим в дни моей юности, теперь ничего не доказывает. Что касается ночи, проведенной в автомобиле, то обратите особое внимание на слова ответчицы, когда я спросил: "Почему, когда фары погасли, вы не остановили какую-нибудь машину и не просили проводить вас до Хенли?" Она сказала: "Мы не подумали об этом, милорд. Я предложила мистеру Круму ехать следом за какой-нибудь машиной, но они мчались слишком быстро..." Обдумайте в свете этих слов, действительно ли ответчица искала простейший выход из создавшегося положения, состоявший в том, чтобы следовать за какой-нибудь машиной в Хенли, где фары, безусловно, могли быть исправлены и откуда ответчица, во всяком случае, могла бы вернуться в Лондон поездом. Ее защитник пояснил, что приезд в Хенли в столь поздний час и на неисправной машине мог показаться подозрительным. Но она, по ее утверждению, не замечала, чтобы за ней следили. А если так, то почему она опасалась вызвать подозрения?..
Динни перестала смотреть на судью и устремила взгляд на присяжных. И пока она пыталась проникнуть в эти невыразительные лица, в ее уме утвердилась одна основная мысль: не поверить - легче, чем поверить. Ведь если изгладится временное впечатление от лиц и голосов допрашиваемых, то разве для присяжных не окажется наиболее убедительной "пикантная" версия всей этой истории? До нее донеслось слово "убытки", и она опять посмотрела на судью.
- ...так как, - продолжал он, - если вы решите в пользу истца, то встанет и вопрос о возмещении убытков. И в связи с этим я должен обратить ваше внимание на некоторые чрезвычайно сложные обстоятельства: нельзя сказать, чтобы денежные иски в бракоразводных процессах были особенно в ходу в наши дни или чтобы суд относился к ним сочувственно. Теперь уже не принято связывать мысль о женщине с мыслью о деньгах. Лет сто тому назад бывали такие случаи, когда муж продавал свою жену, - хотя это и тогда считалось противозаконным. Но эти времена, слава богу, давно миновали. Правда, можно и теперь требовать через суд возмещения убытков, но это не должно делаться из мести, и притом следует разумно сообразоваться с материальными возможностями соответчика. В данном случае истец заявил, что деньги будут положены им на имя ответчицы. В наши дни так обычно и делается при возмещении убытков. Относительно же средств соответчика, примите во внимание, если вам придется обсуждать вопрос о размерах взыскания, - что, по словам его защитника, который берется это доказать, у соответчика средств нет. Юристы никогда не заявляют таких вещей без вполне достаточных оснований, и я думаю, вы можете в этом отношении вполне верить соответчику, когда он говорит, что у него есть только его... гм... "служба, которая дает ему четыреста фунтов в год". Таковы те данные, с которыми вам следует считаться в случае обсуждения размеров суммы, имеющей быть взысканной с соответчика. А теперь, господа присяжные, призываю вас, к выполнению вашей обязанности. Исход процесса будет иметь огромное значение для будущего заинтересованных лиц, и я уверен, что вы отнесетесь к этому со всем должным вниманием. А сейчас, если вам угодно, вы можете удалиться.
Динни была поражена тем, как он почти мгновенно погрузился в изучение какого-то документа, который взял со своего стола.
"Он действительно славный старик", - решила Динни и опять стала смотреть на присяжных, встававших со своих мест. Сейчас, когда муки Клер и Тони Крума кончились, ничто ее здесь больше не интересовало. Даже зал был сегодня почти пуст.
"Люди приходили сюда только за тем, чтобы насладиться чужими страданиями", - с горечью подумала она.
Чей-то голос около нее сказал:
- Если вы хотите видеть Клер, она еще в Адмиралти-корт. - Дорнфорд в мантии и парике сел рядом с ней. - Какое резюме сделал судья?
- Очень справедливое.
- Он и сам справедливый.
- Но на воротниках адвокатов следовало бы написать крупными буквами: "Справедливость - добродетель, и некоторый излишек ее вам бы не повредил".
- Вы можете с таким же успехом написать это на ошейниках ищеек. Но даже и этот суд лучше, чем он был раньше.
- Очень рада.
Дорнфорд сидел молча и смотрел на нее. А она думала: "Парик к нему идет".
Генерал, наклонившись к ним, спросил:
- Какой срок они дают для уплаты судебных издержек, Дорнфорд?
- Обычно - двухнедельный, но он может быть продлен.
- Приговор нужно считать предрешенным, - сказал генерал, нахмурившись. - Что ж, зато она освободится.
- А где Тони Крум? - спросила Динни.
- Я видел его, когда входил. Он тут, в коридоре у окна, совсем рядом. Вы сразу найдете его... Хотите, я пойду, скажу ему, чтобы он подождал?
- Если можно.
- А потом, когда все кончится, я очень прошу вас всех к себе.
Они кивнули Дорнфорду в знак согласия, он вышел и больше не возвращался.
Динни и отец продолжали сидеть на своих местах. Появился судебный пристав, передал судье записку, судья что-то написал на ней, и пристав унес ее обратно к присяжным. Почти сейчас же они вошли.
Широкое приятное лицо женщины, похожей на экономку, выражало обиду, словно ее принудили, и Динни сразу же угадала приговор.
- Господа присяжные, вы пришли к единодушному решению?
Старшина встал.
- К единодушному.
- Считаете ли вы ответчицу виновной в совершении прелюбодеяния с соответчиком?
- Да.
- Считаете ли соответчика виновным в совершении прелюбодеяния с ответчицей?
"Разве это не одно и то же?" - мелькнуло в голове у Динни.
- Да.
- Какие убытки следует возложить на соответчика?
- Мы считаем, что он должен оплатить все судебные издержки.
"Чем больше человек любит, тем больше он должен платить", - подумала Динни. Почти не вслушиваясь в слова судьи, она что-то шепнула отцу и выскользнула из зала.
Крум стоял у окна, прислонившись к стене; вся его фигура выражала глубокое отчаяние.
- Ну как, Динни?
- Проиграно. Убытков не взыскивают, только все судебные издержки. Выйдем, мне нужно с вами поговорить.
Они молча вышли.
- Посидим на набережной.
Вдруг Крум засмеялся.
- На набережной? Замечательно!
Больше они не обменялись ни словом, пока не уселись под платаном, листья на нем еще не совсем распустились, весна была холодная.
- До чего гадко на душе! - сказала Динни.
- Я вел себя как болван, и вот чем все кончилось.
- Вы ели что-нибудь за эти два дня?
- Вероятно. Пил я, во всяком случае, много.
- Что вы думаете теперь делать, дружище?
- Повидаюсь с Джеком Маскемом и попытаюсь найти себе работу за пределами Англии.
Динни поняла, что ничего не может поделать. Она могла бы помочь, только если бы знала чувства Клер.
- Советов обычно не слушают, - начала она, - но все-таки могли бы вы с месяц ничего не предпринимать?
- Не знаю, Динни.
- Кобылы доставлены?
- Нет еще.
- Неужели вы бросите это дело, даже не начав его?
- У меня сейчас, по-моему, только одно дело - где-нибудь и как-нибудь просуществовать.
- Вы думаете, я этого не переживала? Но только не делайте ничего сгоряча! Обещайте мне! До свидания, дорогой мой, я должна бежать.
Она встала и крепко пожала ему руку.
Когда она явилась к Дорнфорду, Клер и генерал были уже там, и с ними "юный" Роджер. Глядя на Клер, можно было подумать, что все случившееся произошло с кем-то другим.