Через тысячу лет

АНТИБЕЛЛУМ Исторический случай

Осень 1903 года…

Серый сумрак петербургского хмурого вечера вползал в окно лаборатории, вуалировал углы, затушевывал стены, незаметно стлался по полу, забирался в темные шкафы с химическими приборами и стирал заглавия разбросанных всюду книг… Над письменным столом, сбоку от окна, низко ссутулилась чья-то плотная человеческая фигура и быстро писала на продолговатых четвертушках бумаги, нервно ломая карандаши и тщетно пытаясь напряженным взглядом уловить последние отблески потухавшего вечера. Но сумеречный туман продолжал ползти, заполнил комнату, залил стол, зыбкой пеленой стал между глазами и бумагой… Пишущий, наконец, остановил быстрое мелькание карандаша, отбросил листок и устало откинулся на кресле.

— Темно, ничего не видно, но формула выведена правильно, — послышалось неясное бормотание, — частота и глубина колебаний достаточны для группы нитратов бензойного кольца. Возможно, что окажет действие и на нитроклетчатку… Посмотрим, посмотрим… Но все-таки, неужели это будет возможно на сколько-нибудь большом расстоянии?.. Впрочем…

Наступило молчание. Голова писавшего склонилась на грудь. Карандаш выпал из разжавшихся пальцев. В лаборатории послышалось ровное дыхание заснувшего и мягкий звук падающих капель из плохо прикрученного крана в углу. Серый сумрак стал бархатно-синим, дымчатым покровом задернул все предметы, — оставил лишь два оконных пепельных прореза, резко перечеркнутых рамами. А за ними сизая вечерняя муть ползла уже по городу, кутая дома, трубы, деревья, и пугливо обегала лишь круги света под зажигавшимися фонарями и под окнами магазинов.

Мерный бой часов разбудил спящего.

— Ого! восемь часов, я, кажется, задремал! Немудрено, две ночи почти без сна, видно и кофе не действует. Но скоро конец, а теперь — за дело!

И быстро выпрямившись, спавший поднялся и повернул выключатель. Свет круглого матового шара залил комнату, почти сплошь заставленную столами и полками, на которых поблескивали ряды банок, пробирок, змеевиков, колб, реторт, тиглей, каких-то непонятных сложных аппаратов, химических печей, горелок, фильтров…

Целая сеть электрических проводов, паутина каучуковых трубок и настоящий хаос физических приборов, причудливой формы сосудов, гальванических элементов, гейслеровых и рентгеновских трубок, баллонов с кислородом, — ясно показывали постороннему, который решился бы зайти сюда, — с риском немедленно что-нибудь разбить, — что он попал в лабораторию физика или химика.

Еще более он укрепился бы в этом мнении, если бы хотя бегло оглядел заглавия на корешках бесчисленных фолиантов, книг и брошюр, синих, серых, белых, черных, переплетенных и растрепанных, неразрезанных и захватанных от чтения, кожаных, коленкоровых, бумажных, — разложенных, уставленных, рассыпанных и приткнутых на полках шкафов, на столах, подоконниках, на полу, — словом, всюду, где только оставалось маленькое место от бесчисленных склянок и приборов. Здесь было все крупное и значительное, что только появилось в Европе за последние два-три десятка лет по вопросам химии и электричества.

Был там еще один обширный отдел, занимавший целый ряд полок, с заглавиями, как будто, не стоящими близко к содержанию других книг. Платон, Гераклит, Сенека, Спиноза, Декарт, Локк, Кант, Гегель, Шопенгауэр, Маркс, Прудон и Соловьев — стояли в непосредственной близости от трудов Либиха, Менделеева, Гельмгольца, Герца, Томсона, Анналов Погендорфа и трудов Лондонского Королевского Общества…

Душа и мозг всего этого, — хаоса для посторонних, — гармонии для его хозяина, был среднего роста, слегка сутулый, крепко сколоченный человек лет под сорок пять, с крупными славянскими чертами лица и сильно облысевшей головой, сохранившей лишь на боках редкие завитки рыжеватых волос; с глазами, поблескивавшими из-под густых черных бровей тем особым непередаваемым внутренним огоньком, который свойственен только оригинально мыслящим личностям, глубоко захваченным процессом творческой работы. Словом, человек, уснувший в один из серых петербургских вечеров в своей лаборатории, был не кто иной, как известный всему ученому миру Петербурга и не только Петербурга, но и многим заграничным ученым обществам, популярный философ и химик, любимец учащейся молодежи профессор Ф.

— Итак, за дело, — снова повторил он, направляясь в соседнюю комнату, откуда через несколько минут появился обратно, с усилием катя перед собой какую-то металлическую станину со множеством рукояток и кнопок. Спереди этого странного сооружения было укреплено круглое, аршина два в диаметре, металлическое вогнутое зеркало с небольшим стеклянным цилиндром посредине, откуда шли витки электрических проводок к продолговатому серому ящику сзади, с какими-то указателями и рычагами…

Ящик этот профессор соединил проводами с рядами лейденских банок и большой индукционной спиралью и замкнул рубильник на стенной распределительной доске. Послышался характерный треск электрических искр и в воздухе почувствовался легкий запах озона. Еще поворот-другой рукоятки: от аппарата заструились фиолетовые огоньки тихих разрядов, громче защелкали искры и мягко засветился бархатным синим светом стеклянный цилиндр, заполнив своим сиянием все зеркало.

— По-видимому, аппарат в порядке, — проговорил профессор, бросая взгляд на показания электрических приборов, — надо думать, что частота и проницающая способность достаточно велики, чтобы вызвать детонацию бензойных групп… Попробуем! Так, напряжение держится постоянным… — и, остановив машину, он принялся за составление какого-то химического соединения.

— Гремучая ртуть, ну, это, пожалуй, будет немного сильно, — разве взять пикриновую кислоту? — бормотал профессор, привычно роясь в беспорядке реактивов и склянок.

Быстрым движением зажег горелку, что-то отвесил, что-то отмерил, перемешал, поставил на огонь. С часами в руках заходил от одной банки к другой, забормотал, насупился и сразу стал похож на средневекового алхимика, варящего зелья с наговорами. Вчера эта же самая химическая реакция едва не стоила профессору зрения, — вечная рассеянность виновата, — что-то было перегрето или плохо размешано, и в результате — генеральный ремонт стеклянного вытяжного шкафа и профессорских очков также…

На этот раз, однако, реакция была доведена вполне благополучно до конца и красноватый мелкокристаллический осадок на дне колбы вызвал легкую улыбку удовлетворения на лице профессора.

— Теперь испробуем это разложить частотой и комбинацией волн В4…

И с этими словами получившийся порошок был положен на ближайший подоконник, с которого пришлось для этого снять охапку книг, и накрыт массивной металлической банкой. Затем профессор снова включил ток, повернул зеркало по направлению к окну и стал вращать рукоять регулятора, пока стеклянный цилиндр посредине круглого зеркала не засветился голубоватым блеском. Резким движением повернул рукоять вправо — в аппарате мелькнуло яркое пламя, в стеклянном цилиндре под металлической банкой раздался легкий треск, банка подскочила, перевернулась и с осколками оконного стекла вылетела на улицу…

— Вот это так, — значит, все верно и правильно. Аппаратец действует, можно сказать, преисправнейшим образом, — радостно потирал руки профессор, торопливо принимаясь записывать показания контрольных приборов и совершенно не заботясь ни о сквозном ветре через разбитое окно, ни о возможных последствиях неожиданного полета металлической банки с высоты четвертого этажа…

В кухне резко задребезжал звонок. Через минуту в дверях кабинета появилась Марьевна — пожилая, полуглухая профессорская домоправительница, и всплеснула руками при виде разбитого окна.

— Ну, так и есть, опять у нас! Да, что это, батюшка, за наказание такое? — зачастила она, обращаясь к недоумевающему профессору, — у нас опять стекло разбимши, опять зови стекольщика! Вас там младшой спрашивает, говорит, что за этаки дела мы и в ответе будем…

За ее спиной появилась бородатая физиономия младшего дворника.

— Так, Михал Михалыч, никак невозможно, — забубнил он, — давеча жильцов из шашнадцатого обеспокоили, думали, у вас тут пол проваливается! Теперича чугуном мне мало-мало кунпол не проломали! Стою я это у ворот, с Феклушей из пятого номера разговариваю… Как это — дзень, сверху от вас стеклышки посыпались и враз — чугун мне под ноги — бух! И напополам… Вот, нате, как было три куска, так и принес… Без вершка в темя! Феклуша с перепугу, как была, так и села, и посейчас на лавке у ворот сидит, бонба! кричит… Известно — дура, каки-таки бонбы, рази мы не понимаем, — жилец вы, как есть, аккуратный и такими делами не занимаетесь, а вот только, чтоб чугуном по голове, энтого, барин, никак не полагается…

— Что, что такое вы несете, Василий? Какой чугун, какие бомбы? — досадливо перебил профессор разошедшегося дворника, — только сейчас начиная понимать происшедшее, — что за вздор вы несете? Просто упала у меня с подоконника железная банка… очень, очень сожалею, что так вышло, — и, вынув из жилетного кармана скомканную трехрублевку, протянул ее дворнику. — Вот вам за беспокойство, Василий, а сейчас я очень занят, — и, не слушая благодарностей и уверений дворника, что «мы ничего, а с нас спрашивают», — захлопнул дверь за досадным посетителем.

— Да, — думал профессор, поглядывая на дыру в окне, — следующий опыт придется произвести где-нибудь на вольном воздухе; здесь, того и гляди, при несколько большем масштабе эксперимента, дело может закончиться крупными неприятностями, хотя бы с тою же полицией, что мне сейчас особенно не улыбается. Благодаря моей излишней откровенности в разговорах, кое о чем они, кажется, начинают догадываться. Особенно важно для меня произвести опыт с группами волн СЗ и № 8 со значительно большей глубиной и большей детонирующей силой… можно будет испробовать взрывание черного и бездымного пороха…

И профессор снова погрузился в свои вычисления и схемы, забыв о времени и пространстве.

Часы пробили одиннадцать, двенадцать, час, наконец, только когда стрелка часов остановилась на цифре шесть, профессор в изнеможении откинулся на спинку кресла и усталым голосом проговорил:

— Да, по-видимому, ошибки нет. Задача решена полностью.

Утреннее солнце ярко заливало лабораторию, играло на металлических частях приборов, отражалось в банках, искорками сверкало на иглах кристаллов и скользило по ворохам книг и рукописей на письменном столе, когда из соседней комнаты-спальни появился профессор в накинутом на плечи халате, испещренном разнообразными и многоцветными пятнами от щелочей и кислот, красочно дополнявшими первоначальный рисунок материи.

Наскоро хлебнув чаю и съев несколько бутербродов, заблаговременно принесенных Марьевной в лабораторию («не дашь, дык и не попросит, так не емши и просидит весь день над банками»), — профессор снова с жаром принялся за работу.

Робкий звонок, раздавшийся с парадной, не дошел до его сознания и Марьевне пришлось дважды повторить: «К вам студент пришедши», — пока профессор сообразил, в чем дело.

— Кто такой? Зачем? — недовольно спросил он.

— Говорит, велено, в десять.

— Ах, да! Я совершенно позабыл! Это вы, Веровский? Да входите же, коллега, — ласково кивнул он через открытую дверь кабинета юному розовому студенту, смущенно топтавшемуся у порога со свертком книг в руках.

— Здравствуйте, здравствуйте, закончили перевод главы тринадцатой и конца пятнадцатой? Затруднений не встретилось?

— Я почти закончил все, профессор, — отвечал студент, — только несколько неясен для меня остался конец пятнадцатой главы… но я, кажется, помешал вам, профессор?

Хозяин только что хотел использовать этот вопрос и сократить визит посетителя, но, пристально вглядевшись в голубые, как-то по-детски открытые глаза студента, на минуту задумался, слегка нахмурил брови и решительным тоном попросил его остаться.

Несмотря на свою несколько суровую внешность и замкнутость, профессор Ф. любил свою молодежь, своих слушателей в университете, и чутко прислушивался к ее подчас бессистемным, спутанным, но всегда искренним и горячим спорам, когда у него изредка собирались несколько товарищей, профессоров и студентов, чтобы за стаканом чая обменяться мыслями о новейших течениях философской и наушной мысли. Среди посетителей этих дружеских вечеринок, где в спорах и прениях как-то сглаживалась и исчезала некоторая натянутость и неравенство между старыми, умудренными жизненным опытом профессорами и безусыми юнцами, для которых все «проклятые вопросы» были так ясны и так просто разрешались партийной догматикой, — студент Веровский был один из самых юных и горячих. Относился он к своему профессору с чувством даже несколько наивного обожания, что нередко вызывало насмешки товарищей, называвших его шутя «профессорским оруженосцем».

Это самое и пришло на память профессору, когда он попросил студента остаться.

— Вот что, Веровский, положите-ка сюда ваш перевод, сейчас мне положительно не до него. Теперь сядьте и слушайте. Я имею сказать вам нечто чрезвычайно серьезное…

Лицо студента испуганно вытянулось.

— Я надеюсь, профессор, что я… — смущенно забормотал он.

— Дело здесь касается, собственно, меня, — усмехнулся профессор. — Ваш приход сегодня явился для меня как нельзя более кстати. Сегодня вы можете, если захотите, оказать крупную услугу мне и содействовать успеху тех идей, которые, наверно, близки и вашему сердцу.

Вы — честный и прямой юноша и, хотя я значительно старше вас и на многое мы смотрим неодинаково, но есть одна черта, общая нашим мировоззрениям, — это ненависть ко злу и насилию, в каких бы формах они ни проявлялись… Много, много еще жертв потребует эта вековая борьба с угнетением человека человеком, пока, наконец, люди добьются такого строя, где труд и знание будут единственными реальными ценностями, и рука об руку начнут строить светлое здание новой человеческой жизни…

Дело не в названии и не в тех путях, которыми человечество придет к этому светлому будущему, — а оно придет, в это я верю твердо! Облегчить, укрепить этот тяжелый путь, уменьшить число бесполезных жертв, вырвать у современных насильников их главное орудие угнетения, — вооруженную силу, уничтожить эти горы смертоносных веществ и орудий, ежеминутно готовых обрушиться на головы народов всех стран, затопив их в море слез и крови, — вот цель, вот задача, о которой я начал неустанно думать, когда еще был таким же юным, как и вы, — задача, которой я посвятил годы труда и исканий, начав работать над действием электромагнитных волн на различные химические соединения…

— Простите, — продолжал профессор, волнуясь, — сегодня я говорю бессвязно, но сейчас вы поймете причину моего состояния. Вы, конечно, знаете, что в природе существуют колебания эфира, часть которых воспринимается нашими органами чувств, как явления света… Открытые гениальным Герцем электрические волны, применяемые нами в радиотелеграфе, так же представляют собою только более медленные колебания эфирных волн. Что световые колебания — особенно правой стороны спектра, — способны разлагать и воздействовать на некоторые химические соединения — это вы отлично знаете, — доказательством тому служит хотя бы разложение азотно-серебряной соли в фотографии или соединение, сопровождаемое взрывом, смеси хлора и водорода. Моя основная мысль была добиться комплекса особого рода эфирных колебаний такой частоты и силы, чтобы они могли произвести разложение ряда также и других химических соединений… Не стану вам рассказывать, это было бы и долго, да вряд ли все для вас и понятно, какими путями и приемами шел я в своих поисках, — скажу вам только, что недавно моя работа как будто увенчалась полным успехом… Здесь, — профессор положил руку на зеленую папку на столе, — здесь изложены моя теория и методы, дающие возможность достигнуть электрических эфирных колебаний достаточной интенсивности, чтобы проникнуть через любые препятствия и вызвать мгновенное разложение некоторых неустойчивых химических соединений, а ими являются в первую очередь все взрывчатые вещества — порох, пироксилин, динамит…

— Профессор, но ведь это невероятно! — задыхаясь от волнения, сорвался с места Веровский. — Если бы не вы сами сказали мне это, я ни за что не мог бы поверить… Ведь это…

— Да, — движением руки остановил его профессор, — это успех… больше: победа… Это сможет перевернуть многие современные человеческие отношения, но в то же время на мои плечи ложится огромная ответственность за дальнейшее.

Обычная сдержанность покинула профессора… Он вскочил и с горящим взглядом подбежал к своему аппарату.

— Вот, милый юноша, смотрите, это первая модель моего аппарата, с которой я вчера добился решительного успеха. Это мой детонатор типа А. Потом, когда-нибудь, я расскажу, как он устроен. Скажу лишь, что вот в этом ящике помещается род особых трансформаторов и вибраторов, создающих систему электромагнитных волн, которые, при посредстве этого зеркала, могут быть направлены куда угодно в виде тонкого пучка невидимых и неощутимых лучей. Этот электрический луч может пронизывать землю, камни, здания, металлы, воду, мгновенно разлагая на своем пути все вещества, которые способны взорваться, в каких бы пороховых погребах их ни прятали… Вы спрашиваете, как далеко может распространиться действие этого луча? Этого еще я и сам хорошенько не знаю… Теоретически я не вижу препятствий действию моего аппарата, конечно, более мощного, чем этот, — хоть на 2–3 тысячи километров.

Голос профессора зазвучал глуше, легкая судорога пробежала по его внезапно побледневшему лицу…

— Что с вами, дорогой профессор? — испуганно вскочил с места Веровский. — Вам нездоровится?

— Нет, нет, это так. Простое переутомление, да и сердце пошаливает, — слабо улыбнулся профессор, закрывая на несколько секунд глаза. — Вот все и прошло.

— Ну, так вот, — снова заговорил он, — слушайте дальше. Теперь вы поймете, что может сделать группа достаточно сильных и решительных людей, которая овладеет моим прибором. — Война — войне! может она крикнуть всему миру… И вооруженная мощь всех государств рассеется в грохоте неотвратимых таинственных взрывов… Но где гарантия, что, упоенная победой и властью, эта группа сама не станет новой, еще худшей тиранией, вызовет лишь из темных бездн современного общества — демона всеобщего разрушения и анархии?

Отдать эту тайну в руки какой-нибудь одной державы — даже в руки моей родины — для того, чтобы кучка душителей свободной мысли, возглавляющая Россию и называющаяся царским правительством — еще сильнее могла бы укрепить свое положение и диктовать свою волю всему миру? Никогда! Я решил после долгих размышлений, — продолжал профессор, — переписать свою записку с проектом в нескольких экземплярах и разослать их всем государствам, а также одновременно опубликовать во всеобщее сведение, — тогда каждая страна может построить мой детонатор. К чему же тогда сведется война? К бесцельному взаимоистреблению и взаимовзрыванию. Война станет невозможной и бессмысленной… Тогда, быть может, это сознание ее бесцельности станет первым шагом на пути к всеобщему миру и к установлению новых социальных отношений, ибо старые держатся исключительно силой военной техники, находящейся в руках одного класса…

Веровский сидел молча, бледный и потрясенный услышанным.

— Ну, — сказал профессор, обнимая взволнованного юношу, — я не сказал еще, что мне надо от вас. Вы должны мне помочь в моем последнем опыте.

— Я? Помочь? Но конечно, если я только хоть чем-нибудь могу, — радостно заволновался студент.

— Можете, милый юноша, можете, — перешел профессор на добродушный тон. — Дело в том, что для последнего небольшого опыта, который мог бы окончательно подтвердить правильность конструкции моего аппарата, его необходимо испробовать на более далекое расстояние, чем длина этой комнаты. Вчерашний опыт, — профессор, улыбаясь, показал на разбитое окно, которое Марьевна успела уже утром заклеить листом бумаги, — был даже слишком удачен. Но еще одна такая удача — и мне придется познакомиться с предварилкой или крепостью…

Вот о чем я вас попрошу: возьмите эти три небольшие пакета, они уместятся у вас в кармане; в них находится по несколько грамм черного пороха, пироксилина и моего нового одного взрывчатого соединения, — вот здесь они помечены буквами а, б, в. Мне хотелось бы, — профессор взглянул на висевшую на стене карту Петербурга, — чтобы вы отвезли их, ну, хоть в Лесной, там, поблизости от строящегося политехнического института, в конце, кажется, Яшумова переулка, начинается лес и на его опушке есть широкая песчаная выемка… Я ее помню потому, что в прошлом году собирал там кое-какие образцы почв, — там вы положите эти пакеты на расстоянии саженей тридцати один от другого и, отойдя в сторону, станете наблюдать. Где ваши часы? Что? В ломбарде? В таком случае вот вам мои, только я их сверю со стенными. Ровно в три часа я попробую, ориентировав мой аппарат в нужном направлении, произвести взрыв пакета а, затем через 5 минут — пакета б и еще через 5 минут пакета в. Еще одно замечание — впрочем, вы и сами понимаете — все это должно быть сделано совершенно незаметно. Было бы довольно печально, если бы вас забрали с этими порошками. Вот и все. А затем, — единым духом гоните ко мне, — я с нетерпением буду ждать вашего отчета о результатах опыта…

После ухода Веровского профессор вооружился компасом и разложил карту Петербурга на краю стола. Затем отметил на ней точками положение своей квартиры и места, где должны быть разложены взятые студентом пакеты, соединил эти точки прямой линией и измерил транспортиром угол, образуемый ею с направлением севера. Выкатил затем на середину лаборатории станок с зеркалом, установил посредине точный компас и стал медленно поворачивать весь аппарат, пока ось его составила с направлением магнитной стрелки угол, измеренный на карте.

Затем профессор внимательно просмотрел установленные приборы, проверил контакты и соединения и, вынув папиросу, уселся в кресло, время от времени поглядывая на часы.

2 часа 57 минут… Рука профессора легла на рычаг аппарата. 3 часа… И последний удар часов слился со звоном повернутой рукоятки и оглушительным треском искры в детонаторе…

Часа полтора спустя, когда профессор, в сотый раз глядя на часы, окончательно решил, что с его помощником что-то случилось и опыт не удался, раздался резкий звонок и через полминуты в дверях появилось сияющее лицо Веровского. С первого взгляда на него было видно, что все в порядке… Не снимая пальто и галош, студент бросился к профессору и с жаром стал пожимать его руку.

— Удача, полная удача, дорогой профессор!

— Ну, рассказывайте живее — как было дело!

— Как вы мне сказали, — начал студент, — я доехал до Муринского, взял извозчика…

— Ну, это — не блестяще, сделали его, значит, благородным свидетелем происшедшего? — иронически вставил профессор.

— Ну, за кого же вы меня принимаете! — обиженно протянул Веровский, — я боялся опоздать и отпустил его около постройки. Яму, о которой вы мне говорили, я нашел сразу. На мое счастье, кругом никого не было и я по вашим указаниям разложил тут же все три пакета — стал в сторону, за дерево, и начал ждать. Смотрю на часы — дело близко к трем идет и вдруг, — вообразите, профессор, как я испугался! Вижу, из леса, прямо к яме, идет какая-то парочка. Ну, думаю, будет хлопот, как у них под носом взовьются ваши снаряды, однако все обошлось благополучно: заметили меня и повернули обратно… В ту же минуту слышу легкий треск и от первого пакета взлетает легкий дымок и клочки бумаги. Гляжу на часы — три часа! Ровно через пять минут — с маленькой вспышкой исчез второй пакет, — а еще через пять — третий, маленький, — этот взрыв был значительно сильнее первых двух — точно в медный таз ударило, и земля облачком поднялась…

Я побежал к пеньку, на который я положил третий пакет, смотрю: от пенька даже щепок не осталось и на том месте — яма с аршин глубиной.

— Успех, полный успех, я просто не верил своим глазам, — ах, дорогой профессор! Какой исторический опыт!

Профессор взволнованно обнял Веровского.

— Ну, дорогой мой, тысячу раз вам спасибо! Значит, я не ошибся… Завтра же я разошлю представителям крупных держав копии моей работы, а сейчас я попрошу вас отнести в редакции «Молвы» и «Биржевых ведомостей» письмо, которое я набросал в ожидании вас и где я рассказываю о достигнутых мною результатах и о скором опубликовании моего изобретения. Еще раз спасибо, мой молодой друг, за услугу…

И с этими словами, проводив Веровского до передней, профессор снова углубился в работу.

Снова вечер, снова ночь…

Над столом, заваленным исписанными листками и табачным пеплом, снова склоняется голова профессора… Перо, как живое, бегает по бумаге — две записки уже готовы и запечатаны… От усталости начинает рябить в глазах и дрожат руки. Марьевна безрезультатно два раза уже наведывалась в кабинет, но стакан чаю, принесенный ею, стоит нетронутый и холодный. Процесс работы целиком захватил петербургского ученого.

Успех произведенного опыта рисовал перед ним блестящие картины дальнейших достижений… Усовершенствовав и усилив мощность аппарата, профессор уже окрестил его мысленно именем «Антибеллум», что значит: «против войны», — удастся посылать могучие лучи электрических волн по любому направлению, взрывая на его пути все, что может быть взорвано… Никакие пороховые казематы, никакие крюйт-камеры не остановят молниеносного эффекта его Антибеллума… Вековой спор между броней и пушкой станет бесцельным… Незачем будет вооружаться, незачем будет копить оружие и взваливать на трудовые плечи народов многомиллиардное бремя военных налогов… Как приблизится к нам тогда — еще такой загадочный и туманный грядущий строй!

— Да, работа многих лет пропала не даром, — размышлял профессор, — правда, здоровье и силы ушли, но разве достигнутое не вознаграждает меня сторицей за это? Плохо, что сердце пошаливает, вот и сейчас эта странная колющая боль… Кажется, опять начинается сердцебиение, надо бы принять валериановых капель, — и профессор потянулся к одной из полок с химическими реактивами, с усилием перегнувшись через стол, где на газовой горелке что-то булькало и шипело.

Но в этот момент нога, неудобно опиравшаяся о табурет, скользит, равновесие нарушено, рука профессора инстинктивно ищет опоры и резким движением сбрасывает на горячую печь какой-то пузырек с белой бесцветной жидкостью… Легкий треск, брызги, шипение, и острый запах горького миндаля наполняет лабораторию…

— Синильная кислота… не дышать… скорей отсюда… — кружатся в мозгу профессора обрывки мыслей… Слишком поздно: при первом невольном вздохе испуга ядовитые пары уже проникают в легкие… Перед глазами быстро мечутся какие-то огненные полосы, слышится гулкий звон в ушах и, чувствуя, что пол уходит под ногами и комната падает на него сверху, профессор судорожно хватает воздух пальцами и грузно валится на стол, разбивая и разбрасывая стоящие на нем аппараты…

И снова все тихо… Часы продолжают так же мерно отбивать секунды. Желтый уголек электрической лампочки продолжает так же ровно гореть, бросая ровный свет на рабочий стол с разбросанными на нем приборами и на согнувшуюся рядом человеческую фигуру.

Марьевне, принесшей утром обычный кофе, показалось сразу, что профессор спит.

— Вот уж, — недовольно ворчала старуха, — как за малым дитем, глаз за ним нужен. Умаялся, видно, сердечный, да и заснул туг же… Михал Михалыч! — принялась она тормошить профессора. — Что это вы, право, — этак и захворать недолго!

Спящая фигура внезапно потеряла равновесие и тяжело рухнула на пол с каким-то особым зловещим стуком, который может производить лишь мертвое тело. С бледного, покрытого синими пятнами лица на Марьевну глядели остекленевшие глаза, в которых не было уже ничего живого… С диким воплем, выронив поднос на пол, старуха бросилась опрометью вон из кабинета…

Через полчаса в комнате уже бестолково суетились фигуры дворника, помощника пристава и околодочного с неизменным портфелем под мышкой, а в дверях пара городовых сдерживала любопытных, густо набившихся в кухню, где Марьевна с причитаниями в сотый раз рассказывала всем желающим слушать, как она принесла кофий с газетами, «а барин над склянками сидит, спит, ровно выпимши… Я его за рукав, а он неживой, и с лица весь синий-пресиний…»

Началась бесполезная и такая ничтожная перед торжественным лицом смерти обычная канитель с протоколом и осмотром тела, опросом свидетелей; настоящих свидетелей, впрочем, не было. Строились предположения одно нелепее другого, пока, неожиданно, на лестнице не раздался «малиновый звон» жандармских шпор… Мимо почтительно вытянувшихся и козырявших городовых в лабораторию быстрыми шагами вошел бравый, подтянутый жандармский полковник. За ним виднелись еще несколько жандармов и определенного типа личностей.

— Попрошу немедленно очистить квартиру и лестницу от посторонних, — властным баском начал распоряжаться вошедший, — у дверей и ворот поставить охрану. В квартиру никого без моего разрешения не впускать… Вас я попрошу также удалиться, — обратился он к помощнику пристава.

— Но здесь, господин полковник, протокольчик не совсем закончен, — почтительно склонился по направлению к полковнику полицейский.

— Вы меня поняли? — нетерпеливо повторил полковник, — оставьте материалы дознания здесь, лично вы мне сейчас не нужны, я вас не задерживаю.

— Чертовы синемундирники, как что поинтереснее, — обязательно первыми нос суют, а нас — побоку… — досадливо подумал помощник пристава, недоуменно откланиваясь и уходя со своими подчиненными.

— Ну-с, господа, — обратился полковник после их ухода к своим спутникам. — Это совершенно исключительный случай; его превосходительство придает этому происшествию, благодаря некоторым привходящим обстоятельствам, совершенно особое значение, ввиду чего необходимо произвести подробнейшую выемку всех документов и приборов… По нашим сведениям, здесь идет дело о каких-то опытах над новыми взрывчатыми веществами. Вдобавок, политическая репутация покойного, — он кинул косой взгляд на по-прежнему безжизненно распростертое тело профессора с судорожно сведенными руками, — репутация покойного была из таких, что наше посещение его лаборатории все равно было лишь делом времени…

— Прежде всего: причины смерти? Ваше мнение, Сергей Сергеич? — обратился он к одному из своих спутников.

— М-м… да, причина, пожалуй, достаточно ясна, — отвечал последний, нюхая осколки одного из разбитых пузырьков… — Этот характерный запах вишневых косточек… Несомненно — налицо отравление синильной кислотой. Но вопрос: отравление намеренное или несчастный случай?

— Ну, это мы, быть может, узнаем из писем, — сказал полковник и привычно профессиональным движением начал рыться в содержимом письменного стола.

— Ого! — вырвалось у него радостное восклицание. — Письма, адресованные в иностранные посольства! Поглядим, поглядим…

По мере чтения вскрытых пакетов, в водянистых глазах полковника начало сквозить легкое недоумение, затем они стали совершенно круглыми от изумления и испуга — так страшно, так неожиданно было содержание этих писем… Было похоже на то, что он вышел ловить котенка и вместо него нарвался на тигра, — правда, мертвого…

Звяканье упавшего медного стакана, нечаянно задетого одним из агентов, копавшихся в приборах, вернуло сознание полковника к действительности.

— Осторожнее вы там, черт побери, — нервно крикнул он, — тут, кажется, такие сюрпризы, что даже эсеровская фабрика бомб — детской игрушкой покажется… Там по крайней мере знаешь, с чем имеешь дело, а эта, эта чертовщина с зеркалами… Сергей Сергеевич, пожалуйте-ка сюда, не угодно ли вам будет прочесть сей документ?

И он торжествующе стал наблюдать за изменениями лица своего подчиненного.

— Каково? А? На расстоянии: чик и готово… — нервно посмеиваясь, сыпал он восклицаниями. — Нечего сказать — недурная игрушка! Хорошенькие бы дела они здесь наделали! Дьявольщина! На рас-сто-я-н-ии! Вы это понимаете?

И колечки завитых усов, точно две пиявки, задвигались над его губами.

— Вот уж, поистине, неожиданность для его высокопревосходительства… Сидорчук! Семушкин! Поезжайте немедленно назад и распорядитесь о вызове его превосходительства и двух сотрудников пятого отдела. Озаботьтесь также о срочной присылке двух закрытых фургонов. Полная конспирация — это чрезвычайно важно, понимаете? На словах передадите его превосходительству, что, ввиду обстоятельств исключительной важности, требуется его личное присутствие!

— Так, значит, на расстоянии, Сергей Сергеевич, а? — снова обратился к своему товарищу никак не могший успокоиться полковник…

Через два-три часа внутренность лаборатории являла собою картину полного разгрома и опустошения: все содержимое столов, шкафов, все, сколько-нибудь подозрительное (там разберут!), все сложные приборы, аппараты, банки с растворами, химические реактивы, индукционные спирали — и в первую очередь таинственное зеркало с паутиной проводов, — словом, все, что носило на себе след творческой мысли погибшего ученого, было осторожно снято, свинчено, занумеровано, упаковано и увезено. Куда? — Сперва к Цепному мосту в Охранное отделение, в своего рода государство в государстве, где потом вообще все каким-то непонятным образом исчезло бесследно, что, впрочем, там иногда случалось не только с вещами, но и с людьми…

Так погибло одно из величайший открытий начала нашего века, которое, быть может, могло бы сделаться началом новой эпохи…

В рассказе этом вымыслом является только форма и оболочка событий. Некоторым еще памятна наделавшая в свое время много шума в Петербурге загадочная смерть в своей лаборатории известного химика и философа, редактора издававшегося П. П. Сойкиным журнала «Научное обозрение» — М. М. Филиппова.

Загадочность этого события увеличивалась еще тем обстоятельством, что немедленно после смерти ученого все аппараты и рукописи, найденные в его квартире, были опечатаны нагрянувшими чинами охранного отделения и куда-то увезены при соблюдении множества предосторожностей… Еще более сгустилась эта тайна появлением в некоторых газетах в тот же день — короткого сообщения, посланного покойным, очевидно, накануне самой смерти, где говорилось, что им, М. Филипповым, открыт новый способ производить взрывание на расстоянии, причем дальность этого взрывания может быть сделана весьма значительной, хотя бы из Петербурга — в Константинополь, — и что подробности его открытия будут им опубликованы в самое ближайшее время…

Тайна смерти М. М. Филиппова и его гениального открытия не разгадана и посейчас… Быть может, это был просто несчастный случай, а быть может, кому-то было необходимо уничтожить тайну этого страшного изобретения и ее обладателя.

Мертвые не говорят… Рукописи и приборы погибшего также исчезли без следа.

Но мысль человеческая неуничтожаема.

Огромные успехи, достигнутые современной электро- и радиотехникой последних лет, позволяют с уверенностью предполагать, что покойный М. М. Филиппов стоял на верном пути и осуществление его идеи — есть дело, может быть, ближайшего времени…

Над задачей передачи энергии и производства взрывов на расстоянии работали и работают немало ученых всего мира… Совсем недавно за границей много шума наделало изобретение английским физиком Гринделем Метьюсом таинственных «лучей смерти», взрывавших на расстоянии порох и останавливавших работу моторов. Это изобретение не разделило участи работ Филиппова. Судя по газетным сведениям, оно немедленно было приобретено английским правительством. Но выиграет ли от этого мир — еще большой вопрос, так как пока нет надежды на то, чтобы подобное орудие технического прогресса могло бы послужить для пользы и для мирного развития культуры всего человечества.