52 Старший

Ее прохладная ладонь держит мою руку. Держит так крепко, что мои пальцы, и так уже замерзшие в гравитационной трубе, совсем онемели, но я не против. Ничуть не против. Она улыбается, слегка задыхаясь от ветра, и я мечтаю, чтобы мы остались одни в учебном центре и я мог заправить ей за ухо эту непослушную прядь рыжих волос, поцеловать смеющиеся губы. Но за дверью уже слышны голоса — люди все прибывают через люк с уровня корабельщиков.

Наши взгляды встречаются, и я замечаю, что ее глаза подернуты странной дымкой, словно она только что проснулась. Но когда я улыбаюсь, она улыбается в ответ. Держась за руки, мы проходим через учебный центр и выходим в Большой зал. Я удивлен — даже не мечтал, что она позволит мне так долго не отпускать ее, — но она просто улыбается в пространство, словно забыла, что я держу ее за руку.

В Большом зале полно народу. Я никогда не задумывался, насколько он велик — но тут помещаются все, даже притом, что из люка появляются все новые и новые люди. Наконец я вижу Харли, а вместе с ним Барти и Виктрию. Он остается рядом с ними, у люка, но подмигивает мне, видя, что Эми от меня не отходит. Широко распахнутыми глазами она смотрит на множество новых лиц. Фермеры жмутся друг к другу, кудахча, словно куры. Корабельщики стоически расположились по краям зала. Интересно, они что-нибудь знают? Конечно, Старейшина вряд ли раскрывал им свои планы, но по тому, как они стоят, собравшись кучками, похоже: они знают что-то, чего не знаю я.

Может, Док знает? Окидываю взглядом толпу, но его не вижу.

Почти все смотрят наверх. «Звезды» на потолке мерцают и светятся. Мигает красная точка — наш корабль. Всего лишь в сорока девяти годах и двухстах шестидесяти четырех днях от неподвижного огонька, который обозначает Центавра-Землю. Дом.

— Смотри, звезды, — говорит один из фермеров стоящей рядом девушке. Они чуть придвигаются друг к другу, их плечи соприкасаются. Оба смотрят вверх. Девушка кладет руку на живот, поглаживает его раскрытой ладонью. Они перешептываются, не отрывая взгляд от горящих лампочек, которые считают звездами.

Такое чувство, словно все в Большом зале разбились по парам, и многие женщины гладят руками животы. Я придвигаюсь ближе к Эми, наши руки соприкасаются, и она не отводит мою руку.

Поток людей из люка уменьшается, потом иссыхает вовсе. Мы все здесь. Мы все ждем.

Несколько корабельщиков стоят прямо у входа в комнату Старейшины. Они стоят, выпрямившись, и то и дело украдкой оглядывают толпу. Жители Палаты держатся вместе, из толпы слышатся их голоса. Но, повернувшись к ним, я замечаю, что Харли молчит. Он смотрит наверх и, наверное, чувствует, что это не настоящие звезды. Как может человек, видевший звезды, перепутать их с этими гирляндами?

Я раскрываю рот, чтобы спросить Эми, что она думает о фальшивых звездах, но не успеваю заговорить — дверь комнаты Старейшины распахивается.

На нем — официальное облачение Старейшины: тяжелые шерстяные одежды, расшитые на плечах неяркими, недвижными звездами, а по кайме — обильными зелеными ростками, надеждой всего корабля.

— Друзья, — начинает Старейшина лучшим своим голосом доброго дедушки, — нет, дети мои.

Фермеры вокруг вздыхают, женщины поглаживают животы и улыбаются мужчинам.

— Я пригласил вас всех сюда с очень важной целью. Прежде всего, я хотел показать вам звезды, — он поднимает руку, и все лица следуют за ней, все глаза обращаются к ярко горящим «звездам». — Видите след, что тянется от каждой звезды? — продолжает Старейшина, и фермеры кивают. — Вот как быстро корабль мчится сквозь космос к нашему новому дому.

Я бросаю взгляд на Эми, но она просто бессмысленно глядит вверх. Кажется, она еще не поняла, что это не настоящие звезды. Оборачиваюсь к Харли. Он смотрит на меня из другого конца зала, тревожно хмурясь. Он тоже понимает, что что-то тут не так.

— Как вы знаете, вы, молодежь, — то самое поколение, что должно увидеть Центавра-Землю. — Старейшина умолкает и, трагически вздохнув, добавляет: — Но, увы, этого не будет.

По толпе прокатывается волна шепота. Красная лампочка, символизирующая «Годспид», передвигается назад, прочь от Центавра-Земли.

— Двигатели нашего милого «Годспида» истощены, друзья, и корабль не может лететь быстро. Мы должны были приземлиться через пятьдесят лет.

— Через сорок девять лет и двести шестьдесят четыре дня, — перебивает его крик. Мы все, как один, оборачиваемся к Харли. Тот смотрит прямо на Старейшину. Лицо его побелело, круги под глазами кажутся еще темнее.

Старейшина снисходительно улыбается.

— Как скажешь. То есть в ваш век, друзья. Но, боюсь, едва ли это случится. Посадки через пятьдесят лет не будет.

— Когда? — спрашивает Харли, и голос его звучит теперь тихо и испуганно.

— Будем надеяться, друзья, что ученые окажутся не правы и что Центавра-Земля ближе, чем считается.

— Когда?

— До посадки осталось семьдесят пять лет, — просто отвечает Старейшина. — На двадцать пять лет больше, чем мы думали.

Уровень хранителей погружается в молчание. Двадцать пять дополнительных лет? К моменту посадки я буду не стариком — я буду мертвецом. Сам того не сознавая, я стискиваю ладонь Эми. Она в ответ сжимает мои пальцы, но так легко, что я едва чувствую.

— Двадцать пять лет?! — кричит Харли, расталкивая людей, чтобы пробраться к Старейшине. — Еще двадцать пять?!

Барти и Виктрия пытаются удержать его. Он с трудом сглатывает, словно его сейчас стошнит прямо у нас на глазах. Я слышу его бормотание:

— Семьдесят четыре, двести шестьдесят четыре… Семьдесят четыре, двести шестьдесят четыре…

— Двадцать пять, — голос Старейшины заглушает его. — Сожалею, но я ничего не могу поделать. Вы не успеете увидеть Землю… но ваши дети…

Все женщины вокруг меня кладут руки на животы.

— Наши дети, — говорит одна стоящему рядом мужчине. — Наши дети увидят Землю.

Слова эти бегут по залу, словно пламя, все фермерши мурлычут их своим еще не родившимся детям. Тихие слова надежды, слова утешения. Они не думают о себе. Они думают лишь о детях, что растут у них в животах, о будущем.

— Если считаешь путь веками, не так уж страшно ошибиться на двадцать пять лет, друзья, — добавляет Старейшина, и я замечаю, что некоторые фермеры начинают согласно кивать.

— Нет, страшно! — орет Харли, высвобождаясь из объятий Барти и Виктрии. — Ты обещал нам землю, обещал дом, обещал настоящие звезды, а теперь говоришь, что мы умрем, так и не вдохнув воздуха, который не перерабатывался снова и снова сотнями долбаных лет?!

— Но ведь наши дети, — говорит одна из фермерш, — наши дети будут жить на Земле. Этого достаточно.

— Нет, этого мало! — кричит Харли. Он уже почти в переднем ряду; почти лицом к лицу со Старейшиной. — И будет мало, пока я не почувствую под ногами настоящую землю!

Старейшина делает шаг вперед, и вот он уже перед Харли. Он подзывает его пальцем, и Харли, при всей его ярости, все же наклоняется. Тот шепчет ему что-то на ухо. Харли страшно бледнеет, глаза его наполняются печалью, смертью. Дослушав до конца, он выпрямляется, оглядывает толпу и убегает прочь из Большого зала. Исчезает в люке. Мы все молча слушаем стук его шагов, пока его не поглощает тишина.

Я смотрю на Эми, ожидая, что на ее лице будет написана такая же ярость. Она определенно сердилась, когда я сказал ей, что до посадки осталось пятьдесят лет — что она чувствует теперь, узнав, что первые шаги по новой планете мы сделаем только через семьдесят пять лет? Мое сердце тяжело бьется о грудную клетку. Когда ее родителей, наконец, разморозят, их дочь уже, наверное, будет мертва. И у Эми даже не будет шанса попрощаться.

Эми бледна, но гнева в глазах нет, и в том, как она держит голову, нет ни тени протеста.

— Эми? — тихонько зову я. Она поворачивается ко мне. — Что ты обо всем этом думаешь?

Молчание.

— Это грустно, — говорит она наконец, но в голосе ее печали не слышно. — Жаль, что так случилось. Но, наверно, все образуется, — голос ее звучит вяло и монотонно.

— Что с тобой? — спрашиваю я.

— Все хорошо, — отвечает Эми. Она моргает; взгляд не фокусируется. — Звезды такие красивые, — добавляет она.

— Это не настоящие звезды! — шиплю я ей на ухо. — Ты разве не видишь?

— Хвостики у них, прямо как у комет.

Я наклоняюсь ближе.

— Ты же видела настоящие звезды! Они не такие, ты ведь знаешь! Хвосты им приделали, просто чтобы все думали, что мы быстро летим!

— Да, мы быстро летим, — произносит Эми и указывает на Старейшину: — Он так сказал.

Отступаю шаг назад и оглядываю ее. Ей словно тяжело стоять. Плечи опущены. Даже волосы выглядят вяло.

— Что с тобой? — повторяю я.

Она моргает.

— Тсс. Наш Старейшина говорит.

У меня отпадает челюсть. Наш Старейшина? Наш Старейшина?!

— Друзья, — начинает он. — Я знаю, это тяжело. Но я хотел собрать вас здесь, дать вам увидеть звезды, чтобы вы могли рассказывать детям, когда они родятся, о небе, которое их ждет! О мире, который станет им домом!

Из толпы раздаются одобрительные крики. Настоящие, искренние.

И даже Эми присоединяется.

Загрузка...