Черная бабочка (сборник)

Чёрная бабочка

Летом в окно одной женщины, Ники, влетела черная бабочка. Был поздний вечер, сын ушел с другом. Бабочка, привлеченная светом, долго кружилась у абажура, а потом куда-то делась.

Женщина подумала: «Как это, в городе такая красивая деревенская бабочка». И вдруг вспомнила: недавно она была у подруги Елены Прекрасной, и там находился гость, молодой человек, сын цивилизованной шаманки.

Эта шаманка, судя по его рассказу, давно уже не жила в чуме или как там называется, в яранге, у них был нормальный дом в поселке, она почти забросила свои камлания, как можно было полагать, да и сам молодой человек, тоже с детства предназначенный пожизненно быть шаманом, после школы уехал с Севера, закончил институт, женился, а теперь он сидел в гостях как раз у своей научной руководительницы Елены, так же как и женщина по имени Ника.

Он охотно, хотя и сдержанно, рассказывал о своей матери, что она не камлает, потому что для этого многое нужно, например, человек, который бы вел шамана на возжах, чтобы удержать его от падения на землю: в трансе многое случается, иногда камлающий ничего не помнит. Потом, для камлания нужно очень много сил, а мать собирается умирать.

Так простодушно и откровенно рассказывал о своей матери этот молодой человек, это и был его рассказ о черной бабочке, самое его начало — в том числе о том, что сам он силой оторвался от собственного предназначения, его с детства отметили старики и уже готовили к пути шамана: у них в роду в каждом поколении были знаменитости на весь Север.

Женщина по имени Ника перебила его и спросила, а что в нем сейчас есть такого особенного и может ли он предсказывать — и он так же ласково и искренне сказал, что не хочет знать будущего, запрещает себе, а будущего какого, своего или чужого, спросила женщина, ей было интересно.

Каждого будущего, ответил он.

Дальше женщина так же простодушно призналась, что совсем не хочет знать своего будущего, в будущем у каждого смерть, и знать свой срок равно смертной казни, не так ли?

Он ласково кивнул, и женщине захотелось встать перед ним на колени. Она была слегка пьяна, хозяйка угостила их собственным шампанским из зеленого крыжовника.

Он, этот молодой человек, Эрик по имени, был действительно каким-то святым по своему влиянию на окружающих. Около него хотелось все время находиться, он навевал на людей покой своим простодушием и добротой.

Женщина подумала, что уже сейчас, при нем, начинает о нем скучать, как бы одномоментно находясь в том времени, когда его не будет рядом.

И расскажите побольше о вашей маме, попросила она.

Мать его начала камлать тоже почти с детства (стал рассказывать как на духу этот Эрик), у нее был редкий дар, вылечивать людей, а именно способность исцелять и есть главное чудо, которого ждут от шамана. Ну еще она могла наслать сон на всех присутствующих.

Хозяйка дома, профессор Елена Прекрасная (это было ее прозвание среди подруг), тихо засмеялась и подтвердила, что такое видела только что на семинаре, туда были привезены отовсюду многие известные северные (она выразилась «мои») шаманы, они заседали в разных аудиториях, а одна Танечка вернулась в зал и сказала, что у нее все спят. Пошли, заглянули, а они, действительно, головы положили на столы, храпят. Танечка, оказывается, вышла выступать с темой «введение в сон», так ее тема была заявлена и в повестке дня.

Молодой Эрик радостно кивнул и добавил, что теперь многие в соседних племенах на Севере объявляют себя шаманами, но это только для туристов и это скорее истерия. Даже есть двухмесячные курсы. Или гриба сушеного пожуют.

Елена Прекрасная опять засмеялась:

— У моих такая практика, они теперь перенимают старую манеру, предпочитают накормить кого-то из семьи сушеным грибом, а потом выпить их утреннюю мочу. Даже детей пичкают, совсем нет никакого понимания. Потому что эти галлюциногены они получают вместе с мочой уже в очищенном, перегнанном как бы виде. Ребятам на каникулах дают поесть мухомор и подставляют им баночки, когда в поселок не завозят водку.

Эрик озабоченно кивнул. Видно было, что он не может отвлекаться, к нему подступила какая-то важная тема — а, он говорил о своей матери. Его же как бы специально перебила Е.П.

— О маме, прошу вас, — сказала гостья, та самая женщина Ника. Она чувствовала, что это сейчас ему гораздо важнее, чем простой разговор о странностях соседнего дикого народа.

Так вот, самое главное, чем может быть прославлен шаман, это чудеса исцеления, рассказал он. Мать его именно этим была известна.

Еще она беседовала с духами ушедших — на тему всяких важных начинаний, стоит ли ехать или надо обождать, придет ли эпидемия и так далее, и когда привезут спирт, к примеру, и еще она давала людям песни на разные случаи жизни — песня рыбной ловли, песня потери, когда человек что-то ищет, песня прощания. Но они не общие, не для всех, в их местности каждый имеет свои песни и бормочет их про себя в нужный момент.

Е.П. опять со смехом кивнула, словно бы желая еще что-то добавить, и Эрик вежливо остановился.

— Ну вот вы про маму, прошу, прошу, — вмешалась наша женщина, стараясь помочь Эрику. Ей было его почему-то жалко, как давно не было жалко даже собственного сына.

Гости сидели за низеньким журнальным столиком, на котором было собрано угощение к чаю — вафельный тортик, конфеты в вазочке и знаменитое яблочное варенье Елены (каждая долька яблока твердая, прозрачная и напоминает мармелад). И стояла бутылка крыжовенного шампанского в бутылке из-под французского «Вёйв Клико».

Елена Прекрасная была мастерица на все руки. Как уж она все успевала: и вести аспирантов, и читать лекции, и принимать экзамены, и редактировать множество книг, и на даче управляться с семейством своего мужа, которое наезжало в полном составе, с детьми мужа от первой жены, с внуками и даже с той первой женой, без которой невозможно было обойтись, а кто же будет смотреть за младшими?

Отношения между ними, женами, были очень добрые, кстати.

У Елены Прекрасной других отношений с людьми не бывало. Она работала на всех и всегда как вол.

Ника очень любила Елену П., но навещала ее редко, потому что боялась быть лишней.

Да и собственная жизнь, работа, сын, транспорт, полулежачая мама в своей квартирке в часе езды от Никиного дома, собаки — кобель и старенькая девочка Ляля.

Никому бы и в голову не пришло взять кобеля к своей уже имеющейся девочке, но ниже этажом убили старушку соседку, остался карликовый мальчик, пожилой терьер с одним гнилым зубом в пасти. Его, конечно, соседки принесли к Нике.

Безвинная псина Ляля вообще устроила по этому поводу внеплановую течку, а новый жилец почувствовал себя супругом на законных основаниях — но этот кобелек Дон Корлеоне был мал ростом и не мог даже стоя добраться до нужного пункта, в честь чего он метил все вокруг, совершенно тронувшись разумом.

Ника после прихода из института устраивала ежевечернюю генеральную уборку, а сын, недовольный этим бардаком и новой собакой, от которой первое время воняло, пока не был удален зуб, — сын вдруг повел себя как главный кобелек, у которого заняли его территорию, и на основании этого пещерного чувства вдруг стал требовать, чтобы ему дали уехать в бабину квартиру, а саму бабу мать пусть забирает на его место напрочь, в его комнату, так? Все равно типа ты к ней ездишь каждые три дня. Тебе же будет легче. И в армию оттуда хрен кто догадается меня взять.

На вопрос же «А на что ты будешь существовать?» сын отвечал, что найдет сам, не волнуйся.

У матери вертелось в уме «будешь драгдилером как твой драгоценный Зубарь?» Поссорились. Пока что удалось отстоять прежнюю ситуацию.

При этом положении дел как-то отдохнуть, отвести душу оказывалось некогда, даже дойти до такого святого и радостного человека как Елена.

Ника откладывала эти визиты до совсем уже безнадежных моментов, когда только и хотелось, что покончить со своей жизнью. Особенно после всяких выяснений у сына насчет того, не занимается ли он со своими друзьями чем-то нехорошим, не тянут ли они его в наркотики.

После того очнувшись, Ника шла к Елене, и именно запасалась для такого случая предлогом, чаще всего когдатошней книжкой, взятой у Елены почитать с возвратом.

Теперь Ника принесла назад том Шекспира, а именно «Гамлета» в чьем-то переводе.

В прошлый раз, когда Ника заходила к Елене, у гостей разговор шел, в частности, о разнице между этим переводом и пастернаковским. Кто-то упомянул вскользь, что лучший из текстов был одного великого князя, который слово в слово и прозой перекатал «Гамлета» со староанглийского, а некоторые возразили, что уж лучше взять то, с чего сам Шекспир списывал, из датских хроник.

Ника слушала навострив ушки эти шутливые беседы образованных (и скрывающих данный факт) людей. Скорее, правда, шекспировские переводы были ответвлением от главной темы, все с удовольствием сплетничали об одной широко известной даме. «И крупной солью светской злости», — завершил тему один из гостей.

Ника тогда и попросила почитать шестой том Шекспира.

В нынешний раз гость был только этот самый Эрик, молодой человек с раскосыми синими глазами, финн по национальности.

— Вы можете предсказывать? — настойчиво спрашивала его Ника, которой ударило в голову крыжовенное шампанское. — Будущее можете?

Из дальнейших приветливых, но уклончивых ответов Эрика можно было понять, что он этого никогда не практикует.

— А мама ваша? — тогда спросила смущенная Ника. — Она предсказывала?

Выяснилось из невнятной фразы, что вот как раз мама этим занималась.

— А как, что она предсказывала? Можно узнать?

Он как-то несвязно что-то пробормотал, слышны были только последние слова:

— …по телефону.

— Предсказывала, да, — улыбаясь, добавила Елена. — Было такое.

— А теперь не предсказывает? — пошутила Ника. — Я понимаю, всем тяжело это слушать. Как камень на шею. Такое происходит… Хотя нам, матерям, надо прямо сказать: не мешай. Мне так сын говорит иногда, не лезь, мать. Не сходи с ума, мамашо. Называет меня мамашо. Ну а ваша мамашо? Как она?

Он промолчал, как-то слабо улыбнувшись. Ника вдруг испугалась. Повисла тяжелая пауза.

— Она умерла, — ответила Елена Прекрасная. — Эрик ездил, только что вернулся.

— О, простите меня, простите.

Эрик очень просто и по-доброму реагировал на этот допрос Ники, и она поняла (как-то помимо его слов, сама по себе), что мама терзала своего Эрика, предсказывая ни много ни мало собственную скорую смерть и звоня ему со своими прогнозами будущего, жалобами на здоровье и просьбами вернуться.

Но тут не надо быть большой шаманкой, трезво глядя на себя как бы изнутри, попутно думала Ника, все мы, матери, одного полета птицы, все предсказываем детям на всякий случай свой уход, действуя как бы намеками, т. е. жалуясь на здоровье и не говоря конкретно, к чему такие болезни ведут. Как полные идиотки пугаем их фразами типа «А мое кольцо отдашь своей жене». Хотя у Кима даже и девушки постоянной еще нет.

Бедный Ким. Бедный мой Ким, что с ним будет.

Молодой человек вдруг посмотрел, немного стесняясь, на часы и заторопился уходить. Извинился, попрощался и исчез.

Ника же сидела, хотя звери давно ждали прогулки, и спрашивала Елену о ее жизни и нахваливала яблочное варенье.

Елена Прекрасная еще рассказала, что вот для малышей она делает еще другое одно свое яблочное варенье, совсем без сахара, чистые пектины, варим очень густое торе, намазываем его на смоченное водой стекло, сушим до корочки, называется пастила. Потом эти тонкие пласты отделяем и скатываем рулонами, пересыпав сахарной пудрой.

Ника, в свою очередь, вспомнила, как она в молодости, когда жили еще вместе с мамой, сделала на зиму тоже заготовку, трехлитровую банку тертой черной смородины, привезла ее домой, поставила на пол в кухне, а мама сделала свое обычное замечание, зачем ты варенье на пол, подыми, подыми, и маленький Ким тут же с готовностью приподнял эту банку двумя своими слабыми ручками, банка выскользнула и раскололась.

— Удалой мой сынуля. И до сих пор такой же, всё воюем. Но он очень хороший человек растет. Очень! Его так любят друзья! — сказала, находясь в преддверии слез, Ника.

— Да, — продолжала профессор Елена, — Эрик вот хороший человек, мой незаменимый помощник. Я ему немного приплачиваю, он иногда мне приводит компьютер в чувство. Хотя с диссертацией подзадержался. Ты знаешь, сколько ему лет?

— Двадцать сколько-то, может, двадцать три?

— Ему тридцать девять. Дочери уже пятнадцать.

— Боже, какой юный!

— Это все проделки его матери, — смеясь, отвечала Елена. — Ее были штуки. И она его и сейчас не оставит.

И вот теперь, летним вечером, когда в окно влетела черная бабочка, Ника вдруг сильно затревожилась и позвонила по мобильному своему сыну.

Он уже давным-давно ушел провожать друга (так называемого друга, и зачем тот все приезжает?).

На дворе стояла ночь, густая как чернила. Телефон тренькал, но сын не отвечал. Странно.

А все дело было в том, что профессор Елена Прекрасная в нескольких словах передала Нике, вдобавок ко всему, предварительную историю с матерью-шаманкой, о чем Эрик не стал специально для Ники докладывать, потому что рассказы о ней составляли, как бы сказать, непрекращаемую сагу для Елены Прекрасной в каждый его приезд. А повторять это всем желающим ему, видимо, было тяжело.

И, продолжала Елена, в одно из своих посещений несчастный Эрик в ответ на постоянный вопрос, как себя чувствует мама, сообщил, что она активно готовится к уходу, как положено шаманке. Она вернулась к беседам с предками и очень донимает этим Эрика, как бы передавая ему эти видения.

Он не может ей сказать, что хватит, не надо.

И мать все время держит сына в курсе событий насчет того, что происходит там, в тех мирах.

Он, правда, не сообщал о подробностях профессору Елене, ему это было по-настоящему трудно, во-первых, а во-вторых, это же были те дела, которые не-шаманы не понимают.

Но один раз он все-таки рассказал оптом, что мать перед самой больницей, куда ее вскоре увезли в последний раз, поговорила с новым соседом по имени Гусиная Ножка. То ли он был навеселе, короче, этот Ножка на словах начал задирать ее и сомневаться в том, что его соседка шаманка… точно неизвестно. Ну докажи, в чем ты шаманка, вроде бы сказал он. Этот Гусиная Ножка все время улыбался, и казалось, что он надо всеми потешается. И она ему посулила, что они встретятся после ее смерти. «А как же я тебя узнаю, ты же будешь невидимый дух?» — явно посмеиваясь, спросил Гусиная Ножка. Он был современным человеком, работал в конторе на лесоскладе, в том числе у компьютера, и знать не хотел никакой мистики.

— Как ты мне явишься, как привидение? Или как птичка? А как я тебя узнаю, что это не просто птичка, а Большая Листвень? (Листвень, оказывается, было имя матери).

А она ответила:

— Нет, не птичка и не дух, а бабочка.

А дело было еще когда снег лежал, в мае. Стало быть, свою смерть она откладывала до июля.

И после такого разговора они оба немного посмеялись, потому что в их племени плачут только грудные дети и потерявшие разум. Остальные же безмолвствуют и улыбаются, когда нечего сказать по делу.

Но шаманы-то могут плакать, они и визжат, орут, скулят, ревут не своими голосами (чужими, конечно), и воют, рыдают. Им можно, хотя тоже в определенных обстоятельствах, при камлании.

Профессор Елена еще добавила, что после этих рассказов, когда Эрик ушел, у нее пропала связь с интернетом, невозможно было отправить нужные письма, какая-то кутерьма началась, а Эрик исчез, мобильный его был вне линии связи, домашним же номером его телефона Елена не запаслась.

И вообще начались мистические совпадения, утром, когда она пила кофе при включенном телевизоре, в сериале почему-то ни к селу ни к городу сказали фразу «Его мама умерла».

Елена Прекрасная вообще встревожилась, подумала, что с Эриком происходит что-то ужасное. Она верила в такие случайные рифмы судьбы.

Но через сутки на один звонок он все-таки ответил тихим и странным голосом, что находится сейчас на родине и позвонит потом.

Профессор Елена по такому звуку его голоса сразу поняла, что мама Эрика либо умирает, либо уже умерла.

Эрик появился только спустя неделю, уже без звонка и по собственной воле (а Елене, делать нечего, пришлось вызвать нового мастера из университета).

Приехав, Эрик сел пить чай с вареньем и рассказал, что маму похоронили. На отпевании присутствовал и Гусиная Ножка, тот сосед. Он сидел рядом с семьей Большой Листвени в их протестанской церкви. И вот туда под звуки органа (играли на синтезаторе) влетела черная бабочка. А это еще не время было для бабочек, еще стоял июнь. Все прихожане как завороженные следили за ее полетом. Все уже знали предсказание Листвени. Бабочка долго болталась в воздухе и наконец, выбрав место, села на плечо Магнуса Гусиная Ножка. Магнус даже засмеялся от неожиданности. А все за ними следили. Все остальное время Магнус сидел как одеревенелый, не смея шелохнуться. И люди вокруг тоже боялись дышать. Некоторые еле удерживались, чтобы не вскочить с места, слегка привставали, чтобы лучше рассмотреть черную бабочку. Она здесь! Большая Листвень здесь!

Но черная бабочка недолго просидела на плече у Гусиной Ножки. Ее звали более важные дела, эту бабочку, маленькую черную душу. Она раскрыла свои тонкие крылья и взлетела, и сразу же пропала.

Так рассказал эту историю Эрик, а потом он еще добавил, что прежде чем им позвонили с родины, такая же черная бабочка влетела в их квартиру в Зеленограде, пометалась и потом села на зеркало в ванной. И дочь Эрика Кира (Кирстен) ее увидела, позвала отца и показала на нее.

Эрик тогда сказал, что это не бабочка, а это бабушка Катрин умерла и теперь сидит в виде бабочке на зеркале.

Кирстен пожала плечами и даже хмыкнула, наверно, подумала, что он с ума сошел. Но тут же затрезвонил телефон с дурными вестями.

Они оба вышли из ванной, а когда разговор был закончен, дочка заглянула туда еще раз. Бабочка не улетела.

И все время, пока Эрик и девочка собирались в дорогу, ездили за билетами, возвращались, бабочка сидела на зеркале и смотрела на свое отражение. Она была как бы двойная на вид, удвоенная, отраженная, крупная.

Бабочка сидела там целые сутки, пока Эрик и дочка не уехали.

Тогда и бабочка пропала, по словам жены. (Жена вылетела позже.)

И вот теперь, мигом вспомнив про эту историю, женщина Ника заметалась по квартире (обе собаки бегали за ней и лаяли) и наконец нашла свою черную бабочку. Да. Она сидела на зеркале в ванной.

Ника тогда хлопнулась тут же на колени и стала молиться, в слезах глядя на удвоенную бабочку. При этом она держала телефон в руке. Там раздавались мерные гудки, Ким не брал трубку. Собаки отошли и обе сели в коридоре.

Тогда она позвонила матери. Мать, слава богу, откликнулась сразу, но отвечала рассеянно и быстро закончила разговор (смотрела телевизор).

Ника опять начала названивать сыну, и опять безрезультатно. Что-то стряслось. Обычно он или отзывался, или вообще отключал мобильник.

Ника смотрела на бабочку как на единственное, что еще осталось от ее сына, временами страшно стонала, а то читала молитву и кланялась, стоя на коленях.

Потом она вскочила, выбежала на лестницу, втолкнула своих обратно в квартиру (они собрались гулять) и отправилась в милицию, запинаясь по дороге не хуже инсультницы. Ноги не шли.

Дежурный выслушал ее сурово, как ангел истребления на Страшном суде. Потом он спросил:

— Номер какой.

— Номер какой? — переспросила, дрожа, Ника.

— Какой номер, номер какой у него?

— Не отвечает, не отвечает у него номер! Телефон звонит, но он трубку не берет! — плакала Ника, но потом, встретив раздосадованный взгляд мента, она заново ткнула в кнопку набора.

Звонок. Звонок.

Дежурный толстыми пальцами взял у нее телефон и вдруг сказал:

— Алло? Алло? Дежурный Прбрдров у телефона. Передаю трубку! — и сунул мобильник Нике.

— Алло! — завизжала Ника.

— Ма! Ну ты че! — откликнулся сын.

— Алло! Ты где? Где ты? — рыдала она.

— Опять начинается, МАА!

— Я в милиции, я тебя разыскиваю! А ты, ты… Почему ты не отвечаешь?

— Да мы заглянули в клуб, там шумно, я вырубил звук. А сейчас вышли, я смотрю, девятнадцать неотвеченных твоих звонков! Вообще башня у тебя свернулась? Зачем милиция мне? Ты заяву им написала?.. МАА!

Вернувшись домой, Ника вымыла полы за обиженными, за Доном Корлеоне и Лялей, погасила во всей квартире свет, открыла настежь окна и стала ждать в ванной, когда улетит бабочка.

Ляля и Дон Корлеоне топтались у ее ног, прижались, видимо, были тоже под впечатлением.

Ника нашла фонарик и светила из коридора, надеясь, что бабочка вылетит. Но она, скорее всего, уснула на своем зеркале.

Тогда Ника очень осторожно, положив светящийся фонарик на пол в ванной, подгребла бабочку салфеткой, прикрыла ладонью и, выйдя на балкон, отпустила эту заблудшую душу на волю.

И не зажигала свет очень долго, пока сын не пришел. Все делала, чтобы бабочка не вернулась.

Сидели в темноте на тахте втроем, как всегда, и ждали своего семнадцатилетнего мальчика.

Кто-то умер вдали и заблудился, полетев не на тот свет.