Черная бабочка (сборник)

Кукла

Они проводили его свободное время в постели, все время, когда он не был занят. Ну просто, что называется, дорвались друг до друга. Они смеялись, он приносил бутылку, пили вместе, не обращая внимания на то, что в большой комнате сидят его братья и земляки. У тех были свои дела, а у них свои.

Он заботился о ней. Уж какой она ни была тяжелой, почти на себе он волок ее в туалет, а когда ей надо было хоть раз в жизни помыться, то он тащил ее в ванную и тер ей спинку, а потом они оба бултыхались в горячей воде.

Стирать с нее, правда, он не стирал. До того дело не дошло, над ним бы смеялись.

Себе да, они стирали. Кое-как.

И он не всегда бывал при ней, дела уводили его и не только на целый день, но и, бывало, на недели.

И когда он возвращался к своей женщине, ей так плохо было без него, его братья только выпить приносили по третьему крику, а ели сами кое-как. Ей не доставалось почти что ничего.

И как она могла добираться до туалета? Ноги сильно болели, да. Терпела, а потом, когда никого не было, ползла со стулом, передвигая его перед собой, и на полу оставались следы, да.

Квартиранты когда приходили, то ругались между собой, кричали. Она понимала, почему такой крик, они спорили, кому подтирать пол. Она затаивалась. Ночью, чтобы не громыхать через них, просто подтыкала под себя тряпки, что делать. Берегла чистые простыни до его возвращения, на себя не расходовала. Жила на клеенке.

Но вот приезжал он, ее мужчина, он кормил ее, перестилал все под ней (она, посаженная на табуретку в ванной, все стирала с себя наконец-то, и постельное белье тоже).

И он никогда не говорил ей плохих слов, не упрекал, что везде пахнет.

Сколько она переслышала мата от своего прежнего урода, сколько битья, криков и упреков! Пока его не хватил удар.

Никогда в своей жизни (а у нее было два мужа, первого она променяла на второго, он был богатый майор, а она такая была красавица, что этот второй взял ее с ребенком), никогда в жизни она не чувствовала себя как чувствовала сейчас.

Смешно, нет? Дожить до такого возраста и получить всё! Они подходили друг другу как две половинки яблока! Это были его слова, про яблоки. Он вообще выражался красиво. Ты вынула эти слова из моего рта, он сказал, когда она призналась ему, что никого так в жизни не любила, вообще не любила.

Кончали вместе, он и она. Особенно он любил ее грудь, целовал. Кто когда ее целовал так? Урод залезет, потрясется, и всё.

Ее дети о Нем не знали. Она их вообще к себе не допускала. Хоть они и рвались, особенно сын. Нечего шлёндрать сюда, ждать моей смерти! Когда я за уродом одна ухаживала, билась-колотилась, обмывала его, подтирала, таскала мужика на себе, кормила с ложечки, готовила, стирала, носила с рынка пуды, где вы были? Раз в месяц после его военной пенсии забегали? Он-то совал вам, я видела, отстегивал помимо меня. Шептались с ним. Хрен вы огребли после него. Он подписал все на меня! При нотариусе подкорябал завещание, хотя и плакал.

И все продала быстро после него, дачу и гараж. Стану миллионером, так думала. Несла в сумке толстые пачки. Но не получилось, что же, до сих пор рыдаю.

Теперь вам нужна моя квартира, я поняла!

Еще когда она ходила, ей пришлось навестить гинеколога.

Сначала она после нападения и грабежа всех денег попала в дурдом: поползла в милицию, там выла и царапала себе лицо, упала на пол и билась. Тут же менты вызвали психоперевозку, ее вместо помощи скрутили и отволокли.

Никто воров не искал и не нашел, сами и ограбили, наверное.

И после дурдома — видно, от лекарств — у нее начались страшные вещи, все время хотелось. У нее и у молодой-то такого не было. По возвращении она пила бром по совету врача как пьют солдаты, приседала в тазик с ледяной водой по нескольку раз в день. Муки ада. Пошла в женскую консультацию со своей бедой. Гинеколог просто сказала: «Не терпите. Купите себе резинового мальчика».

Ей это было невозможно, самой с собой заниматься. Приходилось терпеть.

И ведь оказалось, что всю жизнь со вторым мужем она тоже терпела, именно что. Он ей не годился. Это она теперь поняла, а раньше думала, что сама такая неудачная.

Да не любила его, просто не любила и не хотела.

Тело у нее сохранилось хорошее, белое, полное. Пухлые руки как у барыни, маленькие отекшие ноги, грудь. У нее молодой не было молока, сама не кормила детей. Врачи советовали, сцеживайся, тогда молочко придет, но не получилось. В шесть месяцев отдавала ребенка уже в ясли, шла работать. Малышей своих любила, но что делать!

Да вот теперь природа выявилась. Этим можно только гордиться. Когда она лежала голая, он просто ею любовался. На лицо не обращал внимания. При чем тут лицо! «Кукла, кукла», — повторял он, ныряя в постель.

«Моя кукла», «кукла будет есть», «выпьем с куклой».

Они снимали у нее большую комнату. Еще раньше к ней ходила пожилая почтальонка, которая приносила пенсию, и она посоветовала залу сдать бригаде. Что живешь одна, они платить будут за залу.

Сначала было неудобно, сдавала комнату братьям, а приехала к ним еще целая орава. Сказали, что тоже братья. Хорошо еще, что жили одни мужики. Женщин она бы не потерпела, ночами тряска, еще чего.

Она ходила через них на кухню и в туалет, сердясь, но каждый вечер они угощали ее, тащили ей в запроходную комнатку бутылку сладкой водки, наливочки, как она любила. И закуску кое-какую, нарезку колбаски, лаваш, помидоры-шмамидоры.

Деньги приносили тоже точно, в конце месяца. И по ее просьбе платили за квартиру и услуги. Она их научила куда ходить за бланками, надрессировала как обезьянок, и за телефон они тоже сами рассчитывались, она только заполняла квитанции, каждый раз хватаясь где очки. Они отодвигали тахту, очки находились.

— А то, ребята, отключат телефон, как вы с женами будете через трубку трахаться?

Отношения сохранялись хорошие, она была всем довольна и пила, пила свои наливочки.

Но через полгода усилились боли в ногах, потом случился микроинсульт. Вызвали скорую, мужики отнесли ее на руках в перевозку. Повалялась в больнице.

Когда надо уже было возвращаться, позвонила им, они ее не бросили, хотя вполне могли бы не заботиться, одним же свободнее в ее квартире! Нет, приехали за ней. Это все он, он хлопотал. Не сын с дочерью, нет! Этим она не звонила!

Хотя они приезжали к ней в больницу, приносили вареную курицу, кефир. Надеялись на быстрое получение квартиры от умершей матери. Хрен вам!

Перед каретой скорой помощи она не им, а именно Ему отдала на хранение все свои денежки, кроме тех, что трезво припасла на услуги санитарок. В больнице, она знала, судно не вынесут без приплаты.

И он всё вернул ей, сунул в руку, когда они, мужики, принесли ее из такси и аккуратно сложили на тахте, он сам поправил халат, который задрался, накрыл одеялом. Спасибо, дорогой.

Ушли к себе, она всё посчитала и чуть не заплакала: там было больше, ровно за месяц он ей еще и добавил. Честный, честный Мишка! (Его звали не так, но для нее он был Мишка.)

И на следующий день принес ей фруктов с базы.

Он пришел днем, когда никого еще не было, уместил все на тумбочке при тахте.

— Ой, ну куда столько, Мишка, — крикнула она ему, когда он потопал к себе. — Мишка! Иди давай сюда!

Он вернулся.

— Хочешь, ложись со мной? — предложила она.

Она поняла, зачем он вперся днем, когда никого не было, и притом с дарами.

Он стоял как ударенный, не пошевельнулся.

Она похлопала своей пухлой белой рукой по ноге, широко отвернув одеяло. Халат опять задрался.

Он потом чуть не плакал. Столько месяцев прошло даром, они все ходили в какую-то грязную сауну, где спали с проститутками, раз в неделю.

— Кукла, ты кукла, — твердил он.

Ей было семьдесят семь. Ему пятьдесят.

После некоторого времени, когда он уходил от нее только под утро (а приходил ночью, когда братья спали), он вдруг сказал ей, что они поженятся и он увезет ее к себе домой. В семью к маме, в горы. Его маме чуть ли не сто лет, она еще воду на себе носит снизу! Там все здоровые! Живут до ста сорока лет! Там козий сыр, там зелень, которую отправляют в Лондон-шлондон самолетами! Англичане приезжали, взяли на анализ кинзу, укроп, василек, нашли, что их зелень продлевает жизнь! Купили два поля, наняли женщин, выращивают помидоры-шмамидоры с кулак, во! Будешь ходить у меня, кукла! Мы найдем врача, горный воздух поможет. Брат работает в районной больнице фельдшером на скорой помощи.

Она стала мечтать о новой жизни там, в горах. Эту квартиру они сдадут и будут там жить, и всё! На мои деньги.

Ей представлялось, что она ходит там, под деревьями, в саду, полная, белая, лицо расправится, простоквашей надо мазать, и всё, сметаной и дрожжами, творог разводить и накладывать. А волосы она будет красить хной! Хной и басмой! И кто даст ей тот возраст? Грудь у нее шестого размера! С женой Мишка разведется, зачем это ему, старая баба, черномордая, седая, усатая, морщинистая бабушка, внуками занимается!

О супруге Мишка не упоминал, но показывал еще давно в мобильном телефоне фото дочери с внуками. Они все ей показывали фото в телефонах, хвастались. И там, у Мишки в телефоне, как раз сидела рядом эта бабка.

Но у вас у всех есть такие жены там, чего скрывать?

Ей по виду тоже, наверно, не меньше пятидесяти, она как головешка обугленная, носатая. Восточные женщины стареют рано!

Всё, едем.

Насчет его развода она как-то не думала. Да ладно, рассосется. Он меня любит как никто не любил, и я его люблю как никто его не любил. В первый раз в жизни люблю.

Она смотрела все эти сериалы и как будто сама была молодой, стройной. Но им не везло, их бросали, они плакали. Да она сейчас их не хуже! Лучше. Никаких проблем, ни месячных, ни голова не болит, никогда не отказываем. Он говорит, ты целка.

Она все время думала, что надо купить. Прикидывала так и сяк. Этим был занят ее ум все время. Они поедут на такси на рынок.

Счастливые заботы. Приданое.

Как-то заявился этот дурак, сын с этой придурочной женой, открыли дверь своим ключом, и сразу они оба начали прибирать, собирать бутылки в черный пластиковый мешок, снимать с одеяла пододеяльник, требовать, поедем к нам, мы тебя забираем, такая вонь! Мы тебя забросили совсем, прости. Всё, мама, едем.

— Забираем-шмабираем, — пошутила она, — идите отсюда!

И выругалась матом. Чтобы отстали.

Сильная, со своими мыслями о горах, о покупках, с надеждами на скорое выздоровление и долгую счастливую жизнь, которой у нее еще не было, она смотрела на этих двоих стариков как на каких-то предков, явившихся из глубокого и забытого прошлого.

Чего пришли? Вам что надо? Забрать меня и сдать мою собственную квартиру? Понятно-понятно. И грести денежки лопатой?

Они ходили, собирали ее в дорогу. Невестка рылась в шкафу и что-то там нашла, черный пакет, зашуршала им, как будто там внутри было сено. Начала им трясти, показывать мужу. Закричала.

— Не копайся там, не воруй! — крикнула ей изо всех сил и опять выругалась. — Это чужое!

Они хотели поднять ее силой и увезти, так собирались, точно.

А Мишка-то, как назло, опять уехал за товаром.

И она, выведенная из себя, испуганная до дрожи, стала в голос кричать, что грабят, убивают, приподнялась верхней половиной тела и изо всей силы стукнулась виском о стену. Она думала, что при таком ударе обязательно будет синяк.

Потом она схватила телефон и, вопя в полный в голос, со слезами вызвала милицию, что ее избили, ворвались двое, хотят изнасиловать, приезжайте скорее, адрес.

Положила трубку, стала ждать. Опять закричала:

— Уходите, пока вас не посадили в ментовку! (Такие и такие!) Я замуж выхожу, идите отсюда! Пока менты не приехали! Вас же заберут! (Так-растак!) Я вас посажу обоих! За травму головы и глаза! Я уезжаю в горы! Там меня вылечат!

— Что замуж, какое замуж, — бормотал сын. — Распишешься с ним и всё! Больше не нужна! Им квартира нужна! Горы! Тебя убьют по дороге! Это же понятно! Нам соседи звонили! Что тут притон, наркотики! К ним ходят за анашой!

Опять эта дура схватила пакет с сеном и показала его.

— Да, мама! Вся улица к тебе ходит! Дети из школы у них толкутся тут, родители писали заявления, милиция давно знает, но ничего не делает! Ведь всё повесят на тебя!

Гремели бутылки, которые они кидали в мусорный мешок.

Ваши, что ли, бутылки? Что тут распоряжаетесь, вашу мать?

— Это типично, поймите! — пищала его припадочная жена. — Они спаивают, приносят бутылку каждый день, потом женятся и убивают!

— Это вас убьют! — отвечала пьяная из своей тахты, с серой, давно запачканной подушки. — Вас прикончат! — голосила она, вся в слезах от ужаса. — И ограбят! Я договорюсь! Это вам нужна моя квартира!

Ввалились милиционеры, застали эту картину, вонючая комнатка, старуха лежит, откинув одеяло, кричит и показывает на руках и ногах несвежие синяки, тычет себе в глаз пальцем, что от удара не видит уже, сын хотел изнасиловать, а пожилой мужик и его жена, встрепанные, тоже кричат, что ее спаивают, бутылок вагон, смотрите, сколько собрали и еще вон сколько валяется, тут вообще наркопритон.

Пакет с травой не высовывали, сами побоялись.

И при этом сын показал паспорт, что он тут прописан.

Она кричала, что из своей квартиры выписывает его по суду, он не живет тут!

Бытовуха.

Но не убили ведь никого.

Менты, громыхая сапогами, ушли.

И этим пришлось уйти, а она вдогонку кричала, а вот я добьюсь, тебя выпишут! Подам на выселение! Отдай пакет с травой, не ваш! Вызываю нотариуса, пишу завещание!

Потом она опять принялась готовиться к свадьбе, пока не пришли свои и не начали орать из-за пакета.

Когда к ней на следующий день явилась вызванная детьми врачиха (они только открыли ей дверь ключом, а сами в квартиру не вступили) и с порога так вежливо спросила: «Вы хотите говорить с психиатром, на что жалуетесь?», то она неожиданно весело откликнулась матом, а что, так-разэдак, иди сюда, я жалуюсь, да, на сына, про этих сумасшедших тебе много что скажу. Они там стоят на лестнице, боятся не входят при вас, потому что они психбольные, они приходят меня бьют! Их надо в дурку-шмандурку!

И долго рассказывала, что закрадываются и нападают, сын изнасиловал, вон синяки на ногах и на животе (откинула одеяло). А я не могу ответить, состояние здоровья плохое, не хожу, ногами не вожу, но скоро выйду замуж и меня увезут в горы! На воздух, на природу!

И, спьяну не соображая ничего, охотно подписала бумагу, которую ей дала осторожная врач, «имейте в виду, это направление на госпитализацию!»

— Да! Пусть их забирают в психушку!

Было-то ей море по колено! Веселилась, над врачом решила подшутить. Очки вообще куда-то делись, не могла нащупать. Специально накорябала что-то, мат какой-то, раскоряку поставила, сами разбирайтесь. На букву «х» что-то. В шутку расписалась не так. Эта подпись не моя!

В психбольнице внезапно стукнула медбрата по носу.

Сын с женой и дочь с мужем ее навещали, когда уже ее перевели в тихое отделение. Она плюнула, очень ловко, сыну в морду, когда он над ней наклонился поцеловать.

В начале лета сын с семьей уехал в свой дом, который они купили очень далеко и дешево год назад за свои небольшие деньги (мать-то сразу после смерти отца продала наследство, полковницкую дачу, на которой все было построено-посажено-отремонтировано руками дочери и особенно ее мужа, но она их выгнала и быстро, задорого отдала первым попавшимся покупателям, и была очень довольна перед сделкой. Буду миллионером, кричала в телефон, всё положу на сберкнижку, а вам ничего не обломится! Потом кричала криком, что получила всю сумму в руки, сидя в машине у покупателей, вылезла, спокойно дошла до парадной, поднялась к лифту, и тут двое выхватили у нее сумку в подъезде, как будто знали маршрут и время. Это вы, это вы подстроили, наняли, обвиняла она детей. Отдавайте! Теперь квартиру я завещаю знаю кому. Не вам!).

А сын с женой, вот несчастливая судьба, тоже обнаружили, добравшись до своей деревни, что домик их стоит пустой, воры вынесли даже окна и дверь и разобрали половину шиферной крыши.

Их пустила на несколько дней соседская старушка, они, делать нечего, начали сеять-сажать у себя в огороде, ведь везли на себе посадочный материал. Как-то позабивали окна фанерой, старую дверь купили в соседнем поселке, спали на сене, тоже приключение пополам с бедой.

В сельсовете им сказали, вы московские, а нашим тут есть нечего.

Пить им нечего, так верней!

Через полтора месяца сын вернулся в Москву, ему надо было на работу, и в воскресенье он поехал с продуктами туда, в психбольницу, навестить мать, но она уже умерла там, сказали. Вы бы еще через год приехали. Кримировали ее, кремировали, за государственный счет.

Грипп якобы.

Также медсестра ответила, что за свидетельством о смерти надо в архив.

— Да она же здоровая была, как грипп? — вдруг опомнился и залепетал сын. — Она же уже ходила, мы ее навещали перед отъездом? Никогда такого не бывало! Ничего себе, от гриппа! Первый раз слышу!

Медсестра неохотно и зло пробурчала, как учитель жизни:

— Всё бывает в первый раз.

Развернулась не глядя и ушла.

Несчастный тогда понял, что мать здесь прикончили. Опять она кого-то стукнула. И с ней разобрались. И теперь не смотрят в глаза.

Только виноватые не хотят разговаривать, только убийцы брезгуют объяснять.

Да и то — ее бы все равно как-нибудь убрали, не эти, так те. Не они, так мы.

Кто всем мешает, тот уйдет.

Он шел и плакал, вспоминая маму.

Шел немолодой человек и плакал о себе.