Черная башня

ГЛАВА ВТОРАЯ

Это была идея Клинцова: пробиться к нижней ступени зиккурата не с вершины холма, не через многометровую толщу земли и кирпичами, а сбоку, проложив к нему в мягком теле Золотого холма штольню. Работы по прокладке штольни длились более трех месяцев. День, когда штольня подошла к стене башни, был для всех большим праздником. Селлвуд тогда сказал, хлопая ладонью по кирпичам обнажившейся стены нижней башни зиккурата:

— Если за этой стеной что-то есть, Степан, ты станешь одним из славнейших археологов мира.

— А ты? Разве мы не вместе? — смеялся радостно Клинцов. — Ведь мы вместе, Майкл! Ты тоже станешь одним из славнейших археологов мира!

— Если за этой стеной что-нибудь есть. Давай пробьем ее, — предложил Селлвуд. — Это не так уж сложно: толщина стены — не более двух с половиной метров. И мы уже сегодня узнаем, что там.

— Нет, Майкл, — возразил Клинцов. — Ведь мы договорились, что войдем в башню через дверь, а не через пролом, что мы не будем разрушать то, что и без нас разрушено людьми или временем.

— Конечно, договорились. Но я сгораю от нетерпения!

— А я-то думаю: почему здесь так жарко? Оказывается, ты горишь, Майкл!

— Вдоль стены мы можем двигаться еще месяц или два, так и не обнаружив никакой двери: ведь тут сплошной обрушившийся кирпич.

— Селлвуд ошибся. Штольня подвела их к входу в башню уже через неделю. Раскопав вход, они оказались в глухой тесной камере, из которой никуда больше нельзя было попасть. Камера к тому же оказалась абсолютно пустой, если не считать горки истлевших собачьих костей в дальнем правом углу.

Это конура, — сказал Селлвуд. — Вот так открытие — нашли собачью конуру! Нет, я больше не могу ждать, Степан! Давай пробьем стену! Я требую!

— Майкл, — попытался успокоить его Клинцов. — Если это конура, как ты говоришь, то ведь она должна быть рядом с чем-то таким, что следовало охранять. Значит, рядом настоящий вход! В двух-трех метрах, не больше…

— Не верю. Я сейчас или разорвусь от нетерпения, или прошибу стену головой!

— Тогда уйди! — приказал ему Клинцов. — Немедленно уйди! Поброди по пустыне и успокойся. Я позову тебя, когда мы доберемся до настоящего входа.

До настоящего входа в башню они добрались через два дня. Это случилось три недели назад. Все эти три недели они обследовали обширный лабиринт камер и переходов нижней башни зиккурата, не найдя в нем пока ничего такого, что привлекло бы их внимание. Хотя уже само открытие лабиринта было значительным событием, которому больше всех радовался Сенфорд, архитектор.

Лабиринт привел их к жертвеннику — большому плоскому камню, поставленному у колодца. Помещение, в котором были жертвенник и колодец, оказалось самым большим из всех, которые удалось обнаружить. На дне колодца, вырытого в центре пола, лежали крупные неотесанные камни. В щелях между камнями была пережженная земля.

Повар Омар превратил жертвенник в разделочный стол. На него же он поставил примус, на который водрузил большую кастрюлю. Примус шипел. Из кастрюли распространялся запах макарон. Кухарить Омару помогал его сын Саид.

Селлвуд, Клинцов и Глебов — последний в качестве переводчика — пришли к Омару чтобы сообщить ему о пропавшем Ахмаде.

— Старик, ты должен выслушать нас спокойно, — сказал Омару Селлвуд. Глебов перевел: «Омар, слушай нас и отвечай нам спокойно: от этого разговора с мистером Селлвудом зависит судьба твоего сына Ахмада».

— Почему у вас получилась такая длинная фраза? — спросил у Глебова Селлвуд. — К тому же вы произнесли, я явственно это слышал, имя Ахмад, которого я еще не произносил.

— Вам показалось, — ответил Глебов без тени смущения.

— Ну, хорошо, — поморщился Селлвуд. — Все же переводите сказанное мной без извращений. Итак, я продолжаю. Переводите: ваш сын и вы нарушили мой приказ, следствием чего явилось то, в чем мы неповинны.

Глебов перевел: «Ваш сын убежал в пустыню, когда мистер Селлвуд узнал его. Мы искали его целый час, но не нашли».

— Все перевели? — спросил Селлвуд.

— Да, — ответил Глебов.

— Тогда продолжайте: ваш сын Ахмад, боясь быть разоблаченным в своем проступке, скрылся в пустыне. Мы его долго искали, обещая ему наше прощение, но он не откликнулся. Долго находиться в пустыне — опасно для жизни. Поскольку проступок сына является одновременно и вашим проступком, старик, вы сами теперь попытайтесь спасти сына. Вы отправитесь в пустыню искать его.

«Ахмад, наверное, боится нас, — перевел Омару Глебов. — Вы сами должны найти его и привести сюда: долго оставаться в пустыне — смертельно опасно».

— Мистер Селлвуд не станет его наказывать? — спросил Омар.

— Нет, — ответил Глебов.

— О чем он спрашивает? — поинтересовался Селлвуд.

— Можно ли немедленно отправиться на поиск.

— Это надо сделать немедленно. Но, — поднял кверху палец Селлвуд. — Но я еще не все сказал. Второй мой приказ заключается в следующем: ни здесь, ни в других помещениях, ни в штольне отныне не разрешается разводить огонь, так как он в огромных масштабах пожирает кислород, который необходим нам для дыхания. Пользоваться только электрическими фонарями. Но этот ужин пусть он доварит — так уж и быть, побалуемся горячим ужином в последний раз.

— Доваривать ужин остался Саид. Омара, снабдив его противогазом и фонарем, выпустили через лаз из штольни. Ужинали у жертвенника.

— Словно боги, слетевшиеся на жертвенную снедь, — сказал Сенфорд.

— Не забудьте, что у вас за спиной колодец, — напомнил ему Селлвуд, — не свалитесь туда, уважаемый бог.

— Кстати, для чего здесь колодец? — спросил Сенфорд. — Судя по всему, в нем никогда не было воды. Да и не колодец это вовсе, а скорее яма, вырытая под фундамент. Слушайте, Селлвуд, а не стояла ли на месте колодца на прочном основании статуя какого-нибудь бога, для которого был сооружен и этот жертвенник?

— Возможно, — ответил Селлвуд.

— И какой это был бог?

— Я и сам хотел бы знать это, но кто скажет, какой это был бог?

— Вы не о том говорите, — сказала Жанна.

— Возможно, — согласился Селлвуд. — Но потом мы ничего не знаем. Отныне наш удел — ожидание. Только ожидание.

Накормив всех ужином, из штольни на поиски брата вслед за отцом отправился и Саид. До лаза его проводил Вальтер.

— Что там видно, что там слышно? — спросил Вальтера Сенфорд, когда тот возвратился.

— Ничего, — ответил Вальтер. — Я из штольни не выходил: так было приказано.

— Ах, какие мы дисциплинированные, когда дисциплина прикрывает наши пороки! — съязвил Сенфорд.

— Какие пороки? — вспылил Вальтер. — Говорите до конца!

— Ну, например, нелюбознательность. Это большой порок, — кривясь в усмешке, ответил Сенфорд. — И еще постоянная забота о том, как бы не повредить себе, если высунешься… в данном случае — из штольни…

Вальтер шагнул к Сенфорду и ударил его по лицу.

— Все были ошеломлены поступком Вальтера, хотя, кажется, никто не пожалел Сенфорда. Даже Селлвуд не сразу нашел, что сказать. И лишь когда Сенфорд, упавший от удара Вальтера, поднялся на ноги и бросился на Вальтера с кулаками, смешно, петушком, подпрыгивая на своих тонких ногах, вопя что-то бессвязное, Селлвуд выстрелил в потолок, шарахнулся в сторону от кирпичных осколков, вышибленных из потолка пулей, и закричал:

— Прекратите! Разведу по карцерам!

Коля и Толя разняли дерущихся. Коля держал Сенфорда: он был такой же маленький и тощий, как Сенфорд, Толя, в котором, как однажды выразился Владимир Николаевич, была сила неоколесная, мыча, прижал к стене Вальтера, с трудом его удерживая.

— Прекрасно, — похвалил студентов Селлвуд. — Будете при мне выполнять роль полицейских.

— Милиционеров, — подсказал Владимир Николаевич.

Хорошо, милиционеров, — согласился Селлвуд. — А теперь отпустите драчунов. Надеюсь, они уже успокоились. И пусть они подойдут ко мне.

Сенфорд и Вальтер подошли к Селлвуду, который присел на выступ фонарной ниши, стали рядом.

— Извинитесь друг перед другом, — потребовал Селлвуд.

— Никогда! — выкрикнул Сенфорд.

— Извините, мистер Сенфорд, — сказал Вальтер, поклонившись в его сторону.

— Никогда! — еще сильнее закричал Сенфорд. — Бош проклятый, немчура, солдафон! Я тебя ночью зарежу!

— Сенфорда вон в ту камеру, — приказал студентам Селлвуд. — Втолкните его туда и заложите вход кирпичами.

— Я и вас зарежу! — стал вырываться из рук студентов Сенфорд. — Всех перережу!

— Отпустите его, — посоветовал Селлвуду Клинцов. — У него обыкновенная истерика. Дайте ему воды.

Студенты отпустили Сенфорда. Миссис Селлвуд поднесла ему кружку воды. Сенфорд жадно и долго пил воду, тер губы рукой, упорно смотрел в угол и, наконец, сказал, повернувшись к Вальтеру Шмидту:

— Извините, Вальтер. Я не знал, что вы дикарь, что на словесную шпильку вы отвечаете кулаком.

— Ладно, отойдите от меня, — замахал на Сенфорда и Вальтера руками Селлвуд. — Надоели! Отойдите!

— Тебе тоже принести воды, Майкл? — спросила мужа миссис Селлвуд.

— Ах, Дениза, — вздохнул Селлвуд. — Если бы ты только знала, как я устал. Где наши апартаменты? Веди меня. Я смертельно устал.

Селлвуд, как про себя отметил Клинцов, употребил слово «смертельно», совсем не подумав о том, что теперь оно звучит совсем иначе, чем прежде.

— Надо дождаться возвращения Омара, — напомнила мужу миссис Селлвуд. — Возможно, что еще понадобится твое вмешательство, Майкл.

— Да, да. Возможно, — согласился Селлвуд и откинулся в нишу, словно на спинку кресла, скрестив руки на груди. — Подремлю, однако, — сказал он, закрывая глаза. — Сил нет, Дениза.

— Хорошо, я разбужу тебя, когда вернутся Омар и Саид, — сказала Дениза и села на пол у ног Селлвуда. — Здесь хорошо уже тем, что нет комаров и скорпионов, — добавила она. — И не так душно, как там. Правда, я ощущаю запах тления.

— Пахнет из ямы, — отозвался на ее слова Сенфорд. — Вероятно, туда сбрасывали потроха жертвенных животных и сливали их кровь. Они гниют и пахнут.

— Чепуха! — ответил ему Клинцов. — Никакие потроха не могут пахнуть тысячу лет.

— А потроха Сенфорда непременно пахли бы, — вставил свое слово Вальтер.

— Уймитесь, — попросила Вальтера Жанна. — Будем щадить нервы друг друга. Они нам еще понадобятся.

— Для чего понадобятся? Что вы хотите этим сказать, миссис Клинцова? Что у нас впереди — испытание пострашнее? — забросал Жанну вопросами Сенфорд.

— Вы все время болтаете, Сенфорд, потому что вам страшно, — сказала Жанна. — Мне тоже страшно, но я молчу: щажу других.

Клинцов подошел к сидящему у стены Холланду и сел рядом. Тень от абажура электрической лампы, стоявшей на алтаре, закрывала этот угол. Холланд выбрал его именно поэтому. Сидел и дремал.

— Не помешаю? — спросил Клинцов.

— Самую малость. Как раз сон видел. Не помню что. У вас вопрос?

— Да. Как ведет себя счетчик Гейгера здесь, в лабиринте?

— Спокойно. Здесь — спокойно. Но кислорода — при условии, что мы закупорены герметично, что мы не будем по нескольку раз в день открывать лаз в штольню — по моим подсчетам, хватит ненадолго. Вместе с наружным воздухом сюда врывается поток радиоактивной пыли, то есть нельзя открывать лаз. Нас можно вытащить отсюда только на вертолете. Всякая попытка передвижения по земле будет смертельно опасной и через несколько месяцев. Но нам отпущено гораздо меньше. Если базы нет, если она уничтожена, то ни из какой другой точки нас вертолетом не достать. И вот что я еще думаю, — помолчав, добавил Холланд. — Если эта катастрофа обширна и серьезна — там паника, там о нас никто не вспомнит. А когда вспомнят, решат, что мы уже погибли: ведь никто и предположить не сможет, что мы ушли в холм. Вам ясна моя мысль?

— Ясна, — ответил Клинцов.

— И потому прав Селлвуд: только ожидание.

— Если Вальтер наладит передатчик…

— Да. Тогда наши шансы возрастут. Но при условии, что нас кто-нибудь услышит и что база не уничтожена.

— Если база не уничтожена, о нас позаботится Филиппо.

— Это тоже шанс, но… если база не уничтожена.

— Вы предполагаете, Холланд, что взорвалась база?

— А что же еще?

— Да-а, — вздохнул Клинцов и встал. — Стало быть: только ожидание…

Сенфорд сидел на краю ямы, спустив в нее ноги. Его жидкие волосы были всклокочены, рубашка на спине разорвана — постарался Вальтер или студенты. Упершись подбородком в ладони, он смотрел в яму.

— Воняет, — сказал он проходившему мимо него Глебову. — Разве вы не чувствуете, что воняет?

Глебов остановился и предложил:

— А вы уйдите отсюда. Зачем вы нюхаете эту яму?

— Вот, мистер Глебов! Сами того не подозревая, вы высказали один из самых порочных принципов нашей дерьмовой цивилизации: отойди, отвернись, забудь — и все решение, проблемы не существует. Не нравится запах от ямы — отойди от ямы, не нравится человек — отвернись от этого человека, не нравится общество — беги из этого общества — А если не нравится жизнь, не нравится смерть — как тогда спасет нас этот принцип? Мы забыли Канта, мистер Глебов. И все по той же причине, в силу того же принципа: нам не нравятся требования, какие Кант предъявлял к нашим поступкам. Если помните, он говорил: поступай так, чтобы максима твоей воли могла стать принципом всеобщего законодательства. Но разве может стать принципом всеобщего законодательства принцип, о котором мы толкуем: не нравится — отойди… Может или не может, мистер Глебов?

— Согласен: не может, — ответил Глебов.

— Браво! — похвалил его Сенфорд. — Стало быть, отбросим его. А какой примем? Присядьте, — предложил он Глебову, — мне неудобно смотреть на вас снизу — шее больно.

Глебов присел на корточки.

— Так какой принцип изберем? — повторил вопрос Сенфорд.

— В отношении чего?

— В отношении того, что произошло, что происходит сейчас со всеми нами. Ведь мы пока только уходим от проблемы, отворачиваемся от нее: авось она решится сама собой. Мы избрали тактику ожидания.

— А что предлагаете вы, мистер Сенфорд? — спросил Глебов.

— Вы же умный человек и должны понять, что ожидание чревато ужасами. Ведь ожидание — это протяженность во времени, не правда ли?

— Разумеется.

— И больше шансов на выживание у того, чье ожидание будет длиннее?

— Кажется, так, — согласился Глебов.

— А чье ожидание будет длиннее? От чего зависит его продолжительность? От наличия пищи, воздуха, здоровья. Если мы разделим все это поровну, наше ожидание будет в равной мере для всех коротким. И потому наше ожидание с неизбежностью превратится в борьбу каждого против всех — за лишний кусок хлеба, за лишний глоток воздуха, за дополнительную безопасность. Ведь высшего судьи нет, мистер Глебов: ни бога, ни общества. А пистолет Селлвуда может стать достоянием любого из нас. Вне общества — человек только животное. Это, кажется, и ваш, марксистский принцип. Ожидание — это распад личности, озверение и кошмарная гибель. Вот до чего я додумался, нюхая эту яму. Селлвуд ввел этот принцип по недомыслию, он первый дал толчок распаду. Ведь что он сделал, мистер Глебов? Он разделил нас — а мы с этим согласились! — на две категории: на людей, которые, жертвуя собой, заботятся о других; и на людей, которые принимают заботу других и их жертвы. Вы — среди первых, я — среди вторых. Старики и молодежь. Если вы облучены, то вы обречены на преждевременную и геройскую смерть, а мы — только на ожидание. И уже без вас — без общества, без совести… Селлвуд спас то, что следовало уничтожить — зверя… Что вы скажете на все это?

— Только то, что опасно нюхать яму, Сенфорд.

— Это не ответ.

Разговор Глебова и Сенфорда был прерван возвращением Омара и его сына. Омар и Саид подошли к Селлвуду и остановились в молчании. Селлвуд взмахом руки пригласил Глебова подойти к ним.

— Спросите у них, что они хотят сказать, — попросил Глебова Селлвуд.

Глебов спросил и перевел ответ Омара.

— Мы нашли Ахмада, — ответил Омар. — Но он убит. Пуля пробила ему затылок. Пистолет есть только у тебя, господин. И я хочу посмотреть, сколько патронов осталось в обойме.

— Стреляйте в них, — посоветовал Селлвуду Сенфорд. — Ведь вы ничего им не докажете: у вас не хватает одного патрона.

— Что ответить Омару? — спросил Глебов.

Ответьте правду: в обойме не хватает одного патрона, но я не убивал его сына, я выстрелил один раз здесь, когда подрались Вальтер и Сенфорд. На потолке осталась отметина — в этом нетрудно убедиться.

Селлвуд встал и протянул Омару пистолет. Омар ловким движением извлек из пистолета обойму и быстро пересчитал патроны.

— Теперь пусть господин покажет мне отметину на потолке, — попросил он Глебова.

Подняли к потолку лампу. След пули был хорошо виден. Омар заправил обойму патронами, вставил ее обратно в пистолет и возвратил его Селлвуду.

— Кто же тогда убил моего сына Ахмада? — спросил он Селлвуда. — Если пистолет есть только у тебя, то убить мог только ты, господин. Но если убил не ты, значит, оружие есть не только у тебя. Если же все-таки правда то, что убил не ты и что ни у кого больше нет оружия, надо предположить, что кто-то ч у ж о й с пистолетом бродит вокруг Золотого холма.

— А не было ли оружия у Ахмада? — спросил Глебов.

— Нет, — ответил Омар.

— Где же тело убитого? Спросите, мистер Глебов, где тело убитого, — Селлвуд спрятал пистолет в карман. — Надо его осмотреть при свидетелях и похоронить.

Омар и Саид втащили тело убитого в штольню, положили вниз лицом, Селлвуд склонился над убитым, осветил его затылок. Не было никакого сомнения, что череп Ахмада пробит пулей.

— Мы похороним его на холме, — сказал Омар. — Обложим камнями, чтобы не вырыли шакалы.

Селлвуд предложил Омару свой пистолет.

— Если убийца ходит вокруг холма, он снова может напасть, — объяснил Селлвуд.

— Убийца сидит в холме, — ответил Омар, но пистолет взял.

— Вы совершили непростительную глупость, — сказал Селлвуду Сенфорд, когда Омар и Саид вынесли труп Ахмада из штольни. — Впрочем, уже не первую. Похоронив сына, Омар вернется и пристрелит вас.

— Перестаньте каркать! — разозлился на Сенфорда Селлвуд. — Скорее всего, он пристрелит вас: ведь это вы, Сенфорд, советовали мне стрелять в них, в Омара и Саида, когда они вернулись.

— Я говорил по-английски, а Глебов мои слова не перевел, — возразил Сенфорд. — Ведь так, мистер Глебов?

— Так.

— А вас, Селлвуд, Омар пристрелит, — продолжал Сенфорд, — потому что Ахмада убили вы.

— Вы переступаете грань дозволенного, — сказал Сенфорду Клинцов. — Обвинение слишком серьезное для того, чтобы вот так играть им. Извинитесь, Мэттью. Это самое лучшее.

— Но я не играю! Я говорю правду!

— Правда требует основания. У вас оно есть?

— Есть!

— Тогда, — развел руками Клинцов, — тогда давайте послушаем, друзья, какое у Сенфорда есть основание.

— Я бы ввел в наш кодекс ожидания запрет на всякого рода домыслы, подозрения и поклепы, — сказал Холланд. — Давайте решим это сейчас же, — предложил он, — и запретим Сенфорду болтать.

— Но я настаиваю! — потребовал Сенфорд. — И плевать мне на ваш кодекс ожидания! Селлвуд, вы боитесь правды?

— Пусть говорит, — сказал Селлвуд. — От его вранья нас не убудет. Валяйте, Сенфорд! Я слушаю.

— Покорнейше благодарю, — поклонился Селлвуду Сенфорд, шаркнув ногой. — Ваша милость безгранична. И мужество, Селлвуд. И мужество! Ведь вы готовы выслушать правду!

— Не кривляйтесь, Сенфорд, давайте вашу правду. В чем она?

— Как, разве вы еще не знаете? Вы убили Ахмада, Селлвуд. Вот вам и вся правда.

— С чего вы взяли? — вздохнул Селлвуд. — И как вы пришли к такому дурацкому выводу? Объясните.

— Хорошо, объясняю: если пистолет был только у вас, Селлвуд, то выстрелить в Ахмада могли только вы.

— Зачем? Зачем мне понадобилось в него стрелять? Вы в своем уме, Сенфорд?

— Когда вы были там, вне штольни, и искали Ахмада, вы стреляли наугад в темноту, чтобы привлечь выстрелами внимание Ахмада. И вы, Селлвуд, случайно попали в него.

— Селлвуд рассмеялся.

— А что вас так развеселило? — спросил Сенфорд.

— Дело в том, что я не стрелял. Это могут подтвердить все, кто был со мной.

Холланд, Клинцов, Вальтер и Глебов тут же подтвердили, что Селлвуд не стрелял.

То есть, вы хотите сказать, что не слышали выстрелов, — стоял на своем Сенфорд. — Но вы не слышали выстрелов потому, что были в противогазах и в какой-то момент находились далеко друг от друга, от Селлвуда.

— Но в пистолетной обойме были все патроны, кроме одного, который я выстрелил, когда вы подрались, — возразил Селлвуд. — Омар ведь на ваших глазах проверял обойму.

— Все верно. Но вы вставили в обойму недостающие патроны еще до того, как выстрелили в потолок. Вы это сделали, когда сбросили с себя здесь запыленную одежду. У вас в кармане были патроны и вы их вставили, чтобы не выбрасывать вместе с брюками. Ну, вспомните, Селлвуд.

— Я не могу вспомнить то, чего не было.

— Ладно, допустим, что стреляли в Ахмада все-таки не вы, хотя стреляли вы: ведь ни у кого из нас нет оружия. Но предположим невероятное: вокруг холма бродит кто-то ч у ж о й с пистолетом в руке. Станет ли меньшей ваша вина, Селлвуд, от такого невероятного предположения? Нет, не станет. Потому что Ахмад все равно погиб из-за вашего дурацкого приказа, если даже стреляли не вы. Он подменил отца, нарушив этот ваш приказ и, испугавшись наказания, оказался вне штольни, под смертельным облучением. Если бы он не был убит, он все равно бы погиб. Из-за вас, Селлвуд. Только из-за вас. Так что Омар пристрелит вас, а не меня, — закончил Сенфорд.

— Ну и пусть! — сказал Селлвуд. — Если все думают так, как вы, Сенфорд, пусть Омар пристрелит меня. Я буду даже рад… — он хотел еще что-то добавить, но лишь махнул рукой и зашагал в глубь штольни.

— Вы подонок, Мэттью, — сказал Сенфорду Холланд, когда Селлвуд ушел. — И откуда в вас столько яда? Ведь вы отравили Селлвуду всю оставшуюся жизнь. А ради чего? Чтобы выдать свой бред за реальность. Вы, определенно, подонок…

— Выбирайте слова, Холланд. Иначе я скажу кое-что и о вас. Между прочим, есть что сказать.

— Например?

— Ну, например, о том, что вы поначалу скрыли от всех ваш счетчик Гейгера, то, что атмосфера радиоактивна и представляет для нас опасность. Вы сообщили о вашем открытии только Селлвуду. Мы потеряли на этом целый час. И, может быть, жизнь.

— Я был растерян, как и все вы.

— Ничего подобного. У вас сразу же возникла мысль о том, что всем нам надо немедленно укрыться в штольне. Но вы ждали почему-то команды Селлвуда. А Селлвуд ждал мнения мистера Клинцова… Как все это назвать, Холланд? Теперь я думаю, что ваша жертва, возможно, напрасна именно из-за вас: из-за вас мы потеряли время и, таким образом, спасенных нет. Были спасающие, но нет спасенных. Абсурд, бессмыслица!.. Мистер Клинцов, — повернулся Сенфорд к Клинцову, — а что вы обо всем этом думаете? И почему, интересно, вы не взяли власть в свои руки, когда все это началось? Вы, коммунист, могли бы внести иные принципы в ситуацию. Ведь они, кажется, более совершенны, чем общераспространенные? Ну, например, что это за разделение на молодых и старых, которое произвел Селлвуд? Вы, наверное, разделили бы на более полезных и менее полезных? На более достойных и менее достойных? Не могу представить, как разделили бы нас вы. Как же, мистер Клинцов?

— Я присоединил бы вас к команде спасающих. Тогда вас не мучила бы совесть и вы не приставали бы ко всем с глупыми вопросами, Сенфорд. У русских есть пословица: после драки кулаками не машут. Все мы сильны задним умом. А вот что нам надо сделать, друзья, — обратился Клинцов ко всем. — Надо разоружить под любым предлогом Омара, как только он возвратится. И второе: надо поставить охрану у лаза. Постовому доверить оружие.

— Начинается! — захохотал Сенфорд. — У кого оружие — тот и бог! Кто же первый бог?

Вы, Сенфорд, — ответил Клинцов. — У вас будет прекрасная возможность, чувствуя себя богом, подумать о нас, грешных.

— Я не умею пользоваться оружием, — нахмурился Сенфорд. — Я никогда не держал в руках пистолет.

— Мы вас научим. Это очень просто, — сказал Холланд. — Здесь многие не умеют пользоваться оружием.

— А вы, конечно, умеете?

— Да, умею. Я служил в армии.

— И Вальтер, конечно, умеет? — вспомнил о Шмидте Сенфорд. — Нет такого немца, который не любил бы оружие: война — в немецкой крови. Не так ли, Вальтер? По-моему, даже есть такой пистолет — вальтер. Я где-то об этом читал. А?

Вальтер даже не взглянул на Сенфорда: ему не хотелось затевать с ним ссору снова.

Они не расходились: ждали Омара и Саида. Хотя их можно было дождаться и в башне. Но кто-то высказал опасение, что в башне они могут не заметить возвращения Омара — задремлют или отвлекутся, — и тогда вооруженный и потрясенный гибелью сына Омар натворит бед. И первой его жертвой — пророчество Сенфорда уже не казалось таким абсурдным — может стать Селлвуд.

Ждали недолго. Омар и Саид возвратились тихие и печальные. По первой же просьбе Клинцова Омар отдал ему пистолет. Сказал, обращаясь к Глебову:

— Я никого там не видел. Но кто-то был.

Глебов растерялся, не зная, стоит ли переводить эти слова Омара. Спросил его:

— Почему ты решил, что там кто-то был?

— Я видел его следы, — ответил Омар.

— Чьи следы?

— Того, кто убил Ахмада. На кухне кто-то доел брошенные там консервы.

— Может быть, это шакалы?

— Шакалы не пользуются вилкой.

— Пора бы уже что-то и перевести, Владимир Николаевич, — напомнил Глебову Клинцов.

— Он говорит, что кто-то был на кухне и доел брошенные там консервы. Там кто-то бродит, — сказал Глебов по-русски.

— Не дожидаясь протеста Сенфорда, Клинцов перевел услышанное на английский.

— Вальтер присвистнул от удивления, у Сенфорда вытянулось лицо.

— Это уже чертовщина, — сказал Сенфорд. — Никого не может быть ТАМ. Разве мы кого-нибудь оставили?

— Я уже думал об этом, — спокойно заговорил Холланд. — Если предположить, что ТАМ все-таки кто-то есть, то этот кто-то или эти кто-то могли появиться лишь одним путем: катастрофа вызвала аварию или вынужденную посадку самолета или вертолета близ нашего холма. Теперь узнайте у Омара, много ли съедено консервов? — попросил Глебова Холланд.

Омар ответил, что съедено две банки, но что больше там и не было.

— Значит, мы не можем судить, сколько их ТАМ, — заключил Холланд. — Или ЗДЕСЬ, — добавил он с раздражением. — Потому что, если они видели Омара и Саида, когда те выходили в первый раз, они могли последовать за ними и проникнуть сюда, пока мы пересчитывали патроны в пистолете Селлвуда, болтали вздор о яме и так далее.

— Почему же они не обнаруживают себя? — спросил Вальтер.

— Потому, что им нужны не мы, а наше убежище и наши продукты. К тому же они преступники — они убили Ахмада — и не хотят отдавать себя на наш суд, — ответил Холланд.

Дениза увела мужа в камеру, которую она сама выбрала для жилья и где уже была постлана постель и разложены вдоль стен кое-какие вещи, которые удалось перенести из домика. Камера была в нескольких шагах от алтаря, но разговоры, которые там велись, здесь не были слышны: в камеру из алтаря вел трижды изломанный под прямым углом узкий коридор, выложенный из кирпича. Дениза включила свет — аккумуляторную лампу она сама перенесла сюда из дома, — сбросила с ног башмаки и шагнула на постель, застланную клетчатым одеялом, купленным ею давным-давно в Шотландии, где она гостила с Майклом у своих родственников.

— Устраивайся, родной, — сказала она мужу, — ты едва держишься на ногах.

— Да-да, — согласился Селлвуд и тоже сбросил башмаки.

— Они долго лежали молча. Потом Дениза, похлопав легонько Майкла по груди, спросила:

— Ты как себя чувствуешь, дорогой?

— Хорошо, — ответил он. — Устал очень, а в остальном — все хорошо. Не тревожься. Вот отдохну — и снова запрыгаю.

— Тогда спи, — сказала Дениза.

Селлвуд понимал, что хорошо бы теперь уснуть, но сон не шел. И то, что он думал, было ужасно. Он думал о неблагодарности людей, для которых даже отданная за них жизнь — пустяк. Хотя ведь и на самом деле: жизнь отдельного человека — пустяк. Так утвердилось давно. Теперь же, когда человечество узнало о том, что и вся жизнь на земле — пустяк, стоит ли принимать в расчет жизнь какого-то там Майкла Селлвуда?! Только Дениза будет убиваться и — страшно подумать — не переживет его. А чтоб пережила, ее надо крепче связать с жизнью, дать как можно больше поручений, убедить в том, что они чрезвычайно важны, что выполнить их — значит, укрепить память о нем, исполнить завещанное. Последняя мысль посетила его не впервые, потому что ведь не впервые думает о своей смерти: она и прежде была близка, потому что старость заела, потому что перст неведомого уже начертал на стене: мене, мене, текел, упарсин. И то правда: считано, считано, взвешено, разделено. Дни сочтены, дела взвешены, проведена черта, через которую не переступишь — черта, разделяющая мертвых и живых, его и Денизу… Разумеется, он еще жив, но это вот что за жизнь: ты уже выпал из окна верхнего этажа, но еще не долетел до мостовой.

— Дениза, — позвал он тихо жену, которая лежала к нему спиной.

Дениза спала или притворялась спящей: не отозвалась.

— Дениза, — позвал он снова и, не дожидаясь, когда она ответит, продолжал: — Ты помнишь, конечно, ту папку, которая лежит в нижнем ящике моего письменного стола. Я тебе несколько раз показывал ее, чтобы ты запомнила. Черная папка с золотистыми завязками. В ней моя работа о древних городах Месопотамии, рукопись. Там не хватает нескольких глав, но ты найдешь их черновики и наброски к ним в другом ящике, в верхнем. Там же схемы, фотографии, рисунки… Ты знаешь, Дениза, теперь я понимаю, что это — мой главный труд: другого я уже не напишу. Его надо напечатать. Все это не очень просто, но я расскажу тебе, как это сделать…

— Потом расскажешь, — сказала Дениза. — Спи, дорогой.

Он не мог спать. Он понимал, что его мозг уже словно бы отделился от его тела, слабого и обреченного на близкую гибель, отделился в тщетном намерении жить, жить самостоятельно, неусыпно, вечно — гордец и невежда! Но это, кажется, и он сам, потому что, где же он сам, если не в мыслях? «Я мыслю, следовательно, существую». Декарт… Я мыслю, следовательно, познаю. Смерть — последнее знание. Без него душа несовершенна и не завершена… «Чушь!» — сказал себе Селлвуд и снова позвал Денизу.

— Наш дом в Кентукки надо продать. Мои банковские счета поручи адвокату Леммеру. Коллекцию подари университетскому музею…

— Остановись, — попросила его Дениза. — Куда ты так торопишься? Неужели так мало осталось времени?

— Думаю, что мало, — ответил Селлвуд. — Во всяком случае, давай примем это как первый вариант.

— Первый? А каков второй, Майкл?

— О, есть второй, и третий, и четвертый, и пятый… Но все они, дорогая Дениза, из области напрасных надежд. Впрочем, как говорит Клинцов, цитируя какого-то своего поэта, и невозможное возможно. Но реален пока только первый вариант, Дениза.

— Зачем ты принял все это на себя, Майкл? — тихо заплакала Дениза, уткнувшись лицом в плечо мужа. — Ведь ты не только себя погубил, но и меня, Майкл. Я не переживу твоей смерти. Почему ты не додумал об этом?

— Нет! Ты не должна так думать! — Селлвуд приподнялся и сел. — Тогда все бессмысленно! Понимаешь? Если моя жизнь никому не нужна, тогда все бессмысленно!

— Смерть не нужна, Майкл! А жизнь нужна. Ну что ты наделал, что ты наделал?

— Не я, Дениза. Не я. Мы лишь расплачиваемся за чье-то дело.

Они замолчали. Селлвуд снова лег. Вдруг услышали чьи-то приближающиеся шаги.

— Здесь занято! — крикнула в темноту Дениза. — Разве вы не знаете? Шаги замерли. Потом зазвучали снова, удаляясь.

— Кого-то черт носит, — проворчала Дениза. — Ведь уже глубокая ночь.

— В этой ситуации страшно остаться одному, — сказал Селлвуд. — Все ищут собеседника, просто плечо, к которому можно прикоснуться плечом. Человек для человека — всегда утешение, даже если он молчит. И более всего, пожалуй, если молчит. Потому что в словах открываются все наши пороки: глупость, бесчувствие, легкомыслие, злорадство, ненависть — им же нет числа. Но я не ищу сочувствия, Дениза. Просто моя жизнь близится к завершению и мне надо кое-что сказать тебе. Ты должна принять этот вариант, иначе разговор не получится, а он для меня важен.

— Майкл, — сказала Дениза тем умиротворяющим и напевным голосом, которым утешала в далекие годы молодости, — а если все-таки ну хотя бы второй вариант? Вдруг счетчик Холланда врет? И все не так страшно, как мы думаем? Ну, не врет, а просто ошибается. Ведь Холланд не может с его помощью определить дозу облучения. Он сам это сказал. Во всяком случае, он никак не может утверждать, что она смертельна. Может или не может?

— Не может, — ответил Селлвуд. — Но она велика, Дениза. Я сам видел, что творится со счетчиком. Обычно он щелкает редко, а теперь просто свистит. Такая радиация может быть только следствием ядерного взрыва. А то, что творится в небесах, может быть только следствием колоссального ядерного взрыва. Стало быть, облака несут не просто радиацию, а смертельную радиацию. В этом все дело, дорогая Дениза.

— Значит, мы все могли получить смертельную дозу?

— Могли.

— Вот и хорошо: умрем вместе. А раз это так, о смерти говорить больше не будем. Спи, Майкл, — посоветовала Дениза. — Доверимся провидению.

Они не успели уснуть, как снова в коридоре послышались чьи-то шаги. Осторожные шаги — так если бы человек шел в полной темноте, на ощупь.

— Кто там? — спросила Дениза.

Шаги замерли.

— Подай-ка мне фонарь, — попросил Селлвуд. — Не нравятся мне эти молчаливые визиты.

Селлвуд стоял, прислонившись спиной к стене, и надевал ботинки, когда из двери вдруг ударил сильный луч света и прогремел выстрел. Свет в ту же секунду погас. Оглушенный выстрелом, Селлвуд не слышал, как удалились шаги. Он поднял с пола фонарик, который освещал его ноги, и повернул его в сторону постели. Дениза лежала, широко раскинув руки, глаза и рот ее были открыты и неподвижны. Селлвуд бросился к жене, уже понимая, что она мертва, какое-то время стоял около нее на коленях, думая с горечью о том, что еще несколько минут назад он талдычил ей о своей смерти, а смерть пришла к ней. Хотя это была его смерть. Эта мысль все повторялась и повторялась, пока он стоял возле Денизы, и чуть не свела его с ума. Это было больше, чем он мог вынести и пережить, это было выше его сил. Его голову, словно магнитом, тянуло вниз, и он знал, склоняясь все ниже и ниже, что, когда упадет на грудь Денизы, перестанет быть самим собой: горе и боль растерзают его. А еще он ждал второго выстрела и почти желал его.

Голос Холланда вернул Селлвуда к жизни.

— Что случилось, мистер Селлвуд? — громко спросил Холланд, появившись в дверях с фонарем.

— Вот, — указал рукой на Денизу Селлвуд. — Кто-то убил ее.

Вслед за Холландом пришли другие: Клинцов с Жанной, Глебов и Вальтер, Сенфорд не пришел, потому что стоял на посту у лаза, студентов не нашли: никто не знал, в какой камере лабиринта они разместились. Позже других появились Омар и Саид. Селлвуд рассказал собравшимся, как все произошло. Впрочем, знал он очень мало: чьи-то шаги в коридоре, яркий свет, выстрел — вот и все. На вопрос Клинцова, кто стрелял, он лишь сокрушенно покачал головой. Потом сказал:

— Но стреляли, видимо, в меня.

— Почему ты так думаешь, Майкл? — спросил Клинцов.

— Потому, что Дениза никому в этом мире не причинила зла.

— Да, конечно, Майкл. Конечно, — сказал Клинцов. — А кому мешал ты, Майкл? Кому он мешал? — обратился Клинцов к стоящим. — Тебе? — он ткнул пальцем в грудь Омара.

Глебов перевел его вопрос.

— Если господин еще раз задаст мне этот вопрос, — ответил Омар, — я на глазах у всех перережу себе горло.

— Пистолет есть только у Сенфорда, — напомнил Вальтер. — Не я, разумеется, должен был об этом говорить, но логика требует, чтобы мы допросили Сенфорда.

— Я хотел бы похоронить Денизу в одной из дальних камер лабиринта, — сказал Селлвуд, когда в разговоре наступила пауза. — Вход в камеру я заложу кирпичом настолько плотно, насколько это требуется.

— Мы все тебе поможем, Майкл, — ответил ему Клинцов. — Но с Денизой еще не простились студенты и Сенфорд. Все должны проститься с Денизой.

Сенфорд отрицал всякую свою причастность к случившемуся. Да, все это время пистолет находился у него. Да, он мог покинуть пост, войти в камеру Селлвуда и выстрелить. Да, он предрекал гибель Селлвуду. Да, он мог убить Селлвуда, чтобы таким образом подтвердить свое предсказание. Но ничего этого он не делал.

— Не делал! — кричал разъяренный Сенфорд. — Вы понимаете — не делал! — он швырнул на пол пистолет, пнул его ногой, плюнул и зашагал в глубь штольни.

— Остановитесь! — приказал ему Клинцов. — Сенфорд, остановитесь.

— Ну что еще? — обернулся Сенфорд.

— Возвратитесь, — попросил его Клинцов. — У меня есть еще один вопрос?

Сенфорд нехотя возвратился.

— Я уверен, что стреляли не вы, Сенфорд, — сказал Клинцов. — Но кто же? Что вы об этом думаете?

— Хорошо, я вам скажу, — подумав, ответил Сенфорд. — Лично я проверил бы две версии: либо у Омара есть оружие, либо в башню проник кто-то посторонний. Ахмада мог убить и сам Омар, из своего оружия, случайно, но признаться в этом не хочет: не хочет быть в наших глазах убийцей сына и не хочет выдать тот факт, что у него есть оружие, потому что оружие в нашем положении — это путь к выживанию. Только дураку это может быть не ясно. Далее: мы все знаем, что пистолет есть у Селлвуда. Омар вину за убийство сына пытается свалить на Селлвуда. И если бы в пистолете Селлвуда не хватало двух, трех или четырех патронов, его вина была бы почти очевидной. Но в обойме не было лишь одного патрона, и мы все были свидетелями, куда выпалил его Селлвуд. У Селлвуда, таким образом, алиби, хотя не на все сто процентов — я уже об этом толковал. Омар это понял и сразу же выдвинул другую версию. Вспомните, он сказал две фразы: первая — вокруг Золотого холма бродит кто-то, вторая — этот кто-то, то есть убийца Ахмада, находится уже в холме. Потом он подтвердил присутствие ч у ж о г о тем, что якобы видел на кухне съеденные кем-то консервы. Кстати, эти консервы он мог съесть сам. И вот новое подтверждение наличия ч у ж о г о — убийство Денизы. Не Селлвуда, заметьте, а Денизы, то есть убийство бессмысленное, немотивированное. Такое, какое мог совершить только ч у ж о й, замысливший истребить всех нас. Всех нас, господа. Если есть ч у ж о й, убийства будут продолжаться.

— Но ч у ж о й может существовать на самом деле, Сенфорд.

— В том-то весь ужас: есть ч у ж о й или нет его — убийства будут продолжаться.

— Где же выход, Сенфорд?

Выход есть, мистер Клинцов: отныне пистолет должен находиться только у вас, а Омара и Саида необходимо арестовать и запереть в какой-нибудь из камер. Если после этого убийства прекратятся — наше счастье. Если нет — будем ловить ч у ж о г о. Кстати, — усмехнулся Сенфорд, — вы напрасно тратили время, допрашивая меня: проще было сразу же пересчитать патроны в обойме пистолета — там, как и прежде, не хватает лишь одного патрона.

— Извините, — сказал Сенфорду Клинцов. — И спасибо вам за вашу версию. Я считаю, — заявил он, обращаясь к остальным, — что мы должны арестовать Омара и Саида. Это первое. И второе: в целях большей безопасности, все должны покинуть персональные камеры и расположиться у алтаря. Теперь, Владимир Николаевич, — попросил Клинцов Глебова, — помогите мне объявить приказ об аресте Омару и Саиду. Только не торопитесь, постарайтесь быть точным: они должны понять, что мы их лишь подозреваем, а не обвиняем. Как только будет снято с них подозрение, мы их освободим.

— А вы держите на всякий случай наготове пистолет, — посоветовал Клинцову Сенфорд. — Не помешает.

— Не помешает и другое, Сенфорд, — ответил Клинцов. — Одновременно с Омаром и Саидом мы арестуем и вас. Ни в чем вас не подозревая! — остановил он Сенфорда, который готов был уже, кажется, заорать. — Кстати, пока мы тут разговаривали, Вальтер пересчитал патроны в обойме. Сколько теперь патронов в обойме, Вальтер? — спросил Клинцов.

— Теперь не хватает двух, — ответил Вальтер, высыпав патроны на ладонь Клинцова.

Воцарилось долгое молчание.

— Вальтер спрятал один патрон, — первым заговорил Сенфорд. Его трясло, голос его охрип. — Он ненавидит меня. Он сделал это умышленно, он слышал, что я сказал о патронах, и спрятал один. Обыщите его! — потребовал Сенфорд. — Немедленно обыщите его!

— Успокойтесь, Сенфорд, — сказал Клинцов. — Я следил за руками Вальтера, когда он пересчитывал патроны. Никакого обмана нет: не хватает двух патронов. Это неоспоримый факт, Сенфорд. Да и вы, Сенфорд, все видели. Когда вы посоветовали мне держать пистолет наготове, вы видели, что он у Вальтера и что Вальтер пересчитывает патроны.

— Да! — закричал Сенфорд. — Да, видел! Но вы сделали это раньше, когда я уходил! Вы и Вальтер — оба коммунисты. И вы давно сговорились, что выжить должны только коммунисты!

— Перестаньте, Сенфорд, — попросил Клинцов. — Ведь вы сами потом устыдитесь этих слов. И все же мы вынуждены будем вас арестовать, хотя бы для того, чтобы Омар и Саид не подумали, что подозрение падает только на них.

— Только для этого? — удивился Сенфорд. — А как же быть с недостающим патроном?

— А это, Сенфорд, вы объясните нам сами. Никто из нас не думает, что в Денизу стреляли вы. Надо лишь понять, как исчез патрон. Вы должны понять это первым.

— Украли, когда я спал, — нервно заходил Сенфорд. — Вручили пистолет без патрона. Но в обоих этих случаях из него не стреляли… Стреляли из другого… Я не спал. Я ни секунды не спал. Пистолет мне вручили после того, как он побывал у Омара. Пересчитывал ли кто-нибудь тогда патроны в обойме? Омар отдал после возвращения пистолет Клинцову. Клинцов — мне. Я патроны не считал. А вы, мистер Клинцов? — остановился Сенфорд.

— Я также не считал, — ответил Клинцов. — Значит, так, — резюмировал он, — патрон украли, когда вы уснули, Сенфорд, на посту — то, что вы не спали, еще надо доказать; патрон из обоймы вынул Омар перед тем, как передать пистолет мне; патрон вынул я, передавая пистолет Сенфорду. Первая и третья версии — самые слабые: Сенфорд говорит, что он не спал; я же точно знаю, что патрон из обоймы вынут не мной. Остается вторая: патрон вынул Омар. Для чего?

— Все зависит от того, в чьих руках должен был оказаться пистолет, возвращенный Омаром. У Омара были все основания предположить, что пистолет окажется в руках Селлвуда. Ведь он не знал, что сначала его возьмет Клинцов, а потом — я. Итак, господа, убитой должна была быть не Дениза…

— Прошу простить меня, друзья, — сказал Клинцов, видя, что Жанна подает ему знак рукой, предлагая отойти в сторону. — Я сейчас вернусь. — Он взял Жанну под руку, они прошли несколько шагов в глубь штольни. — Что случилось, Жанна? — спросил он. — Я делаю что-то не так?

— Да, Клинцов, — ответила Жанна. — По-моему, ты лезешь на рожон.

— Я тебя не понимаю.

— А я объясню. Все очень просто: принимая лидерство, ты ставишь себя под пулю.

— Почему, Жанна?

— Просто потому, что убийца охотится за лидером. То, что убита Дениза — случайность. Жертвой должен был стать Селлвуд. И он, если сохранит лидерство, станет жертвой. Это расчет: сначала убрать лидеров, потом — всех впавших в панику остальных.

— И чей же это расчет, Жанна?

— Не знаю. Только ни Омара, ни Саида, ни Сенфорда ты не должен арестовывать. Если они окажутся запертыми в камерах, они станут легкой мишенью для убийцы. Кстати, как ты намерен запереть их в камерах? Ведь здесь нет ни дверей, ни цепей. Ты прикажешь заложить вход в камеры кирпичами? Заложить, оставив отверстие для воздуха и для передачи пищи? Так? Словом, замуровать, как Селлвуд замурует мертвую Денизу? Тебе ни о чем не говорит такая параллель? И потом, Клинцов: все подозрения против Омара следуют из того, что якобы он сам убил своего сына и теперь вынужден совершать новые преступления. Но ведь предположение, что сына убил он — чистый бред, чушь! Бред спятившего Сенфорда. И то, что в Денизу, возможно, стрелял Сенфорд — тоже бред, Клинцов! Перестаньте играть в детективов: не время, не место, мы все в ужасном положении. Опомнитесь — над нами смерть. Убивает же кто-то ч у ж о й! Только в этом вы правы. Ищите немедленно ч у ж о г о. Без болтовни, методично. Потому что ч у ж о й хочет завладеть нашим убежищем, избавившись от всех нас. И никого не надо арестовывать. Помогите Селлвуду похоронить Денизу и ищите ч у ж о г о. Ты понял, Клинцов?

— Да, я понял, Жанна. Спасибо тебе.

— И еще найди минутку, чтобы мы могли поговорить, — попросила Жанна. — Не об этих делах, а о наших, о нас, обо мне и о тебе. Ведь это ужасно: мы можем погибнуть в любую секунду, не успев проститься друг с другом…

— Ну, ну, Жанна, — привлек к себе жену Клинцов. — Только что ты была такой мудрой, такой рассудительной и вдруг… Впрочем, конечно, родная. Я постараюсь выбрать тихую минутку. Обещаю.

Они поцеловались.

— Теперь вернемся, — сказала Жанна. — Патроны верни Вальтеру. Пистолет тоже должен быть у него: он, кажется, единственный из вас, кто умеет метко стрелять. Помнишь, он и Селлвуд как-то соревновались в стрельбе по консервным банкам? Селлвуд не попал ни разу, зато Вальтер продырявил все банки.

— Действительно. Хорошо, что ты напомнила.

Они уже пошли, когда Клинцов вдруг остановился и спросил:

— А не мог ли ч у ж и м стать кто-то из наших? Ведь идея простая: завладеть убежищем, водой, пищей, воздухом, уничтожив всех нас, и таким образом продлить обеспеченный срок ожидания для себя раз в десять.

— Мне кажется, что мы все станем чужими друг другу, если только допустим мысль, что кто-то один из нас уже стал ч у ж и м, — ответила Жанна. — Эта мысль должна стать запретной, Клинцов, нашим табу.

Их ждали. Сенфорд нервничал, ходил взад-вперед, пинал ногами черепки.

Вальтер вертел на указательном пальце пистолет. Холланд подбрасывал одной рукой и ловил камешек. Глебов сквозь очки, словно сквозь лупу, держа их в руке, разглядывал осколок облицовочной плитки. Омар и Саид, смиренно и тихо, сидели у стены.

— Что-нибудь случилось, пока меня не было? — спросил Клинцов.

— Да, случилось! — остановился перед Клинцовым Сенфорд. — Все версии, которые мы тут обсуждали, оказались ложными. Как мы это установили? А вот как. Вальтер предложил спросить у Омара, не стрелял ли он из пистолета, когда выходил хоронить сына. Оказалось, стрелял. Не Омар, правда, а Саид. Он выстрелил над могилой брата. Так он решил проститься с ним, и Омар ему разрешил. Вот и вся загадка исчезнувшего патрона.

— И прекрасно, друзья, — обрадовался Клинцов и улыбнулся Жанне. — Это избавило нас от целого ряда ошибок. Будем искать ч у ж о г о. Однако обсудим это после похорон Денизы. — Клинцов вернул патроны Вальтеру и сказал: — Я попрошу вас, Вальтер, разыскать наших студентов. И будьте готовы в любой момент пустить в ход оружие, если наткнетесь на ч у ж о г о.

Тело Денизы завернули в простыни, затем вложили в спальный мешок.

— Так ей будет хорошо, правда? — не раз спрашивал у Клинцова Селлвуд. — Так ей будет удобно?

— Да, Майкл, — отвечал Клинцов. — Дениза сказала бы нам спасибо.

Селлвуд сам выбрал для Денизы погребальную камеру в дальнем тупике лабиринта. Теперь он указывал путь к ней, идя впереди процессии с фонарем в руке. Дениза лежала на носилках. Носилки несли Вальтер и Ладонщиков — студент Толя. Остальные двигались за ними, по двое в ряд, потому что коридор был узким, хотя и высоким. Идущие светили фонариками себе под ноги, а над ними, под гулкими сводами, висела тьма.

Шли молча. Каждый думал о своем. И все ж каждый отталкивался в своих мыслях от скорбного факта: вот — смерть. Зримая, не моя. Подтверждение банальнейшей посылки банальнейшего силлогизма все люди смертны. А что за смертью? Вечность? Небытие? Увы, вечное небытие… Никто не может пережить свою смерть, чтобы удостовериться в том, что он умер, потому что пережить смерть — значит шагнуть в бессмертие, которого нет. Пока мы живы, смерти нет. Когда она пришла, нас уже нет. Есть вечное небытие. И маленькая надежда, для разумного — несбыточное желание: продлиться. Это говорит в нас сама жизнь — клетки, кровь, лимфа, мозг, сосуществовавшие в интимнейшем единстве и гармонии. Это говорит в нас Я — плод стольких трудов и страданий. Они хотят продлиться, потому что альтернатива: разрушение, распад на простейшие составляющие. Смерть — конец, а не цель, граница импульса, канувшего в океане жизни. И все же не этим страшна смерть. Она страшна своим насилием. У нее, как и у жизни, есть своя энергия, но это энергия разрушения и уничтожения. Смерть бьет и убивает. К ее природной энергии мы, люди, добавили созданную нами: энергию пули, энергию огня, излучения, яда, острия, петли, топора — всего не перечесть. Жизни бы думать о жизни, а она производит смерть…

Кто же даст нам жизнь вечную? Вечную смерть мы уже изобрели — это смерть человечества. Смерть без надежды воплотиться в детях, в делах, в мыслях. Вторая смерть. И о ней они тоже думали, потому что она витала над ними, клубилась над холмом смрадной смесью дыма, пыли и невидимых частиц материи, убивающей все. Материя смерти клубится над холмом, а в холме, по узкому кирпичному лабиринту, движется похоронная процессия, люди, десять живых и одна мертвая.

Селлвуд остановился и сказал:

— Это здесь.

Вальтер и Ладонщиков опустили носилки с Денизой на пол. Селлвуд встал на колени и осветил лицо Денизы. Долго смотрел на нее молча, потом коснулся губами ее лба и сказал:

— Мы все-таки опоздали, Дениза. Ни ты не унесешь моих прощальных слов, ни я не услышу твоих. Я хотел лишь сказать, что любил тебя всю жизнь, что благодарен судьбе, пославшей мне тебя. Я был счастлив с тобой, Дениза. А потеряв, утешаюсь лишь тем, что и я скоро последую вслед. — Он прижался щекой к щеке покойной и лежал так до тех пор, пока Клинцов не коснулся рукой его плеча. — Что? — поднял голову Селлвуд. — Пора?

— Пора, Майкл, — сказал Клинцов.

Вальтер и Ладонщиков внесли носилки с Денизой в камеру. Вышли с пустыми носилками.

— Теперь, вы знаете, где… — сказал им Селлвуд.

— Да, — ответил Вальтер. — Сейчас принесем.

Вальтер и Ладонщиков носили на носилках кирпичи. Селлвуд, Холланд и Клинцов, кладя стенку в четыре кирпича, заделывали вход в погребальную камеру. Когда все было готово, Селлвуд сказал:

— Я хочу побыть один.

— Нельзя, Майкл, — ответил ему Клинцов. — Ты ведь знаешь, что отныне никто не должен остаться один.

— И все-таки! — настоял на своем Селлвуд. — Это мое право. Что бы ни случилось со мной, я хочу остаться один.

— Ладно, — согласился Клинцов.

В нескольких шагах от погребальной камеры охранять Селлвуда остался Вальтер.