Черная молния. Тень буревестника.

Глава окончательна, но не последняя и это ты ее допишешь…

Домой я уезжал с Белорусского вокзала от него до аэропорта идет экспресс — поезд. Очень удобно, быстро, комфортно и без пробок. Купил недорогой билет. Прошелся по перрону, время есть, торопится некуда, мой рейс ночью. На здании вокзала закреплен бронзовый барельеф. На нем отлиты уходящие на фронт солдаты. В далеком роковом сорок первом году они ушли защищать страну и мало кто вернулся домой. А сейчас уже вообще почти никого не осталось. Навечно они остались только здесь, отлитые в бронзе. Навечно? Возможно их трусливые, выродившиеся не помнящие родства потомки, отнесут этот барельеф в скупку цветных металлов и на полученные гроши нажрутся вонючего суррогатного пойла до полного отупения. А может и нет. А возможно рядом будет установлен другой барельеф, как знак благодарности нашим современникам сохранившим и защитившим страну. Что и как будет, не знаю. В сознании как включили память и зазвучала песня из кинофильма «Белорусский вокзал»

— Вот вы где, — легонько хлопнули меня сзади по плечу. Оборачиваюсь, это Маузер. Как всегда одет очень скромно, на лице маска наигранного безразличия. Человек из толпы, совершенно неотличимый от нее.

— Как вы меня… — недоумеваю я.

— Ну, — развел руками Маузер, — вы же сами позвонили и сказали, что возвращаетесь домой. Название вашего города знаю, откуда идет электричка в аэропорт тоже. Вот и пришел проводить. Странно как все.

— Что?

Негромко пропел Маузер и спросил:

— Вы же тоже в десантном батальоне служили?

— Только в первом, — заметил я, — и совсем в другое время. А то что вам кажется странным это всего лишь ассоциация и ничего более. В бой и ночь я уходить не собираюсь, а сомнений у меня полно.

— Это понятно, — не меняя доброжелательного выражения лица заметил Маузер, — Вадим и Юра вас проводить хотят, подождете?

Дальше мы молча прогуливались по перрону говорить было не о чем.

— Вы, что сговорились? — услышав как проговорил стихи Булата Окуджавы подошедший Вадим, возмутился я.

— Это же Белорусский вокзал, тут место такое, — ответил за него вставший рядом с ним Юра, — так и тянет стихи читать.

И тоже серьезно как письмо с фронта прочитал:

— Вот это я уж точно в книжку не вставлю, — желчно усмехнулся я, — наигранная сентиментальность, жалкие потуги показать этакую связь поколений, смешно и глупо. Да и нет никакой связи.

— Ну это не самая страшная опасность, — мягко и сочувственно улыбнулся Маузер.

— Так вы напишите о нас? — напористо спросил Юра.

— Напишу, раз уж взялся, — хмуро стал отвечать я, — только эту книжку никто не издаст, повиснет в пустотах интернета, в лучшем случае ее откроют около тысячи посетителей и тут же закроют окно «много букв». Около сотни прочитают, и только возможно с десяток подумает о прочитанном. И ничего больше.

— И то хлеб, — оптимистично отметил Вадим.

— Тем более, что этот «хлеб» вам ничего не стоил, — сварливо откликнулся я на его реплику.

— Так уж и ничего? — саркастически скривил тонкие губы Маузер.

— Послушайте Маузер, — с тяжелой неприятной насмешкой заговорил я, — вы думаете я не понимаю, что вы решили меня использовать, почти в «темную»? Только не ждите, что я опишу вас этакими «рыцарями без страха и упрека» я отнюдь не менестрель ваших действий.

— По крайней мере мы искренни, — негромко и уверенно сказал Вадим, — не лжем и не прячемся за чужие спины. Не ждем, что все утрясется само собой.

— Мы можем ошибаться, — холодно проговорил Юра, — но мы хоть что-то делаем. Пусть нам делом докажут, что мы не правы. А пока только пустые словеса, за ними безудержная похоть власти и наживы, ложь и пустота. Нам не доказывают, нас просто сажают, тех кого сумеют поймать.

— Или еще проще убивают, — горько усмехнулся Вадим, — если знают, что доказать ничего невозможно. Вот у тебя хватит пороха об этом написать?

Я промолчал. Мимо нас с вокзала и на вокзал проходили люди. Половина проходов в здании было закрыто, у остальных стояли наряды полиции и всех входящих вежливо, пока еще вежливо обыскивали. Хотя нет не обыскивали, досматривали. В столице каждый шаг в любом здании только через детектор, только минуя охрану. Общество страха, неуверенности, общество готовое терпеть все что угодно, покорно поднимая руки перед любым досмотром. Вон суетливо уже третий раз через детектор проходит полная с вымотанным осунувшимся лицом женщина, то сотовый телефон не вытащит, то заколки из волос, звенит рамка детектора, и она безропотно возвращается, чтобы пройти снова.

Кажется Маузер проследил направление моего взгляда.

— Государство где определяющей доминантой поведения населения стал страх, долго простоять не сможет. Заметьте бояться все. Обычных людей мучает страх потерять работу, быть ограбленным, избитым, а то и убитым «ни за что ни про что» и тоскливая уверенность, что ничего изменить нельзя и дальше будет только хуже. Власть имущих терзает пока отдаленный страх, что в один «прекрасный» день беснующие толпы взбунтовавшихся рабов, лишат их такого комфортного существования. Между всё имущими и ничего неимущими нет объединяющего фактора. Они живут в одном государстве как по разные линии фронта и уже стали постреливать друг в друга.

— Буря! Скоро грянет буря, — тихо сказал Вадим.

— Горького цитируем? — заинтересовался я. Вот уж не думал, что нынешнее молодое поколение знакомо с его творчеством.

— Горький? — сильно разочаровал меня своей вопросительной интонацией Вадим.

Маузер тихонько рассмеялся. Юра с легким недоумением посмотрел на него.

— Ты процитировал отрывок из как теперь говорят «супербестселлера» Максима Горького 1901 года «ПЕСНЯ О БУРЕВЕСТНИКЕ» тогда в малограмотной России его миллионы прочитали, — ответил я Вадиму и добавил на память: «В этом крике — жажда бури! Силу гнева, пламя страсти и уверенность в победе слышат тучи в этом крике».

— Здорово! — широко улыбнулся Вадим.

— Возможно, — сухо ответил я, — более того с литературной точки зрения это великолепный образец поэтической прозы. Но мой старший товарищ, — я кивнул в сторону переставшего улыбаться Маузера, — не даст соврать, когда грянула буря, Максим Горький покинул Россию. Он не выдержал страшного кровавого лика революции, не смог посмотреть ей прямо в лицо. Самые тяжелые годы гражданской войны он жил на Капри как сам и написал: «Глупый пингвин робко прячет тело жирное в утесах…», хотя разумеется Алексей Максимович был не глуп, очень талантлив и телосложение имел сухощавое.

— А вы тогда кто? — вызывающе и резко бросил Юра, — этот не такой, такой не правильный, мы ошибаемся, а вы то кто?

— Я? Ну наверно вот такой: «Чайки стонут перед бурей, — стонут, мечутся над морем и на дно его готовы спрятать ужас свой пред бурей.

И гагары тоже стонут, — им, гагарам, недоступно наслажденье битвой жизни: гром ударов их пугает» Увы, но я гагара. В боях участвовать приходилось, иногда было страшно, но чаще всего просто голодно и скучно. Мне действительно не доступно наслаждение битвой.

Опять замолчали. Было грустно. Мне было жаль себя за пустоту своей жизни, было очень жаль этих ребят уже обреченных, еще больше было жаль страну которая загоняет в тень своих детей.

— А с чего вы начнете рассказ про нас? — прервал молчание Юра.

— Как обычно напишу: Всё, что изложено в данном произведении является авторским вымыслом, а любое сходство с реальными людьми и событиями совпадением.

— Этого мало, — встрепенулся Маузер, — Обязательно напишите, что адрес электронной почты по которому с вами связывался Юра взят с общедоступного сервера, а пользовался он компьютером из интернет кафе. Все имена и псевдонимы, вымышлены. Биографии вам рассказанные искажены так, что найти по этим эпизодам конкретных лиц невозможно. Сотовый телефон посредством которого мы общались в эти дни, уже выкинут, а его номер — сим карта была оформлена на подставное лицо, а этот человек умер еще год назад. На съемной квартире где мы встречались никого нет и никогда не было, а ее собственник давно живет заграницей. По нашей внешности, вот возьмите, я подготовил наши фото роботы, по ним половину страны можно пересажать. Никаких координат для связи мы вам не оставили.

Как извиняясь развел руками:

— Пуганая ворона куста боится, так что не обижайтесь. Тем более это все правда. Больше мы на связь не выйдем и не увидимся. Прощайте!

— Ну что — ж, — засовывая во внутренний карман куртки, листки с распечатками их фото роботов сказал я, — Прощайте.

И пошел на посадочную платформу.

— Постой! — негромко окликнул меня Вадим и показал рукой, — вон туда посмотри. Там еще кое-кто пришел тебя проводить.

Я посмотрел. В ста метрах от вокзала на оживленном переходе стояли несколько парней и девушек, двоих из них вы знаете, это Кит и Якут, про остальных рассказывать не стал, потому что их биографии мало чем отличаются от судеб ребят о которых вам известно и еще потому, что они просили о них не говорить. Чуть поодаль стоял Малыш, он заметил, что я смотрю на него и помахал мне рукой. Потом они все ушли в тень.