Черная рука

3 В смертельном страхе

Петрозино услышал об Обществе раньше, чем столкнулся с результатами его деятельности. Где-то в первые годы века – нельзя сказать точно, когда именно – он получил информацию о скрывавшейся в итальянской колонии теневой преступной группе. Вначале это казалось городской легендой: La Mano Nera[138] вселяет ужас в сердца иммигрантов, требуя с них денег под угрозой смерти. «Черная рука» забирает детей, взрывает дома, поджигает жилища; неохотно исполнявших ее требования она подкарауливает на улицах с ножами и пистолетами. Мало кто в итальянской колонии был готов рассказать, чем являлась «Черная рука» и чем она занималась; женщины крестились при одном только ее упоминании. Страх, который проявляли друзья и информаторы Петрозино, поражал. Рассказывали о трупах, обезглавленных телах, о детях, засунутых в дымоходы и оставленных там гнить. Но что это за Общество? Откуда оно взялось? Как действовало? Было ли оно вообще реальным?

В первые годы века Петрозино завел дневник и начал записывать свои мысли об Обществе. «Десятки итальянских убийц скрываются в нижней части города, занимаясь вымогательством под вывеской „Черной руки“. Если немедленно их не обуздать, то они настолько расширят свою деятельность, что полиции придется приложить немало усилий, чтобы все это остановить»[139]. Очевидно, что-то (труп? письмо?) убедило его, что проблема Общества вполне реальна.

Америка еще не осознала угрозу, зреющую в ее городах. Разрозненные сообщения о действиях «Черной руки» поступали с начала века, но паники пока не было. Все изменилось знойным утром августа 1903 года. Именно тогда Общество вырвалось на свободу. И с того момента мир перестал быть прежним для всех: для итало-американцев, для их новой родины, для самого Петрозино.

Все началось с Бруклина. В почтовый ящик строительного подрядчика Николо Каппьелло, живущего в процветавшем, но довольно невзрачном итальянском районе Бэй-Ридж, кто-то опустил письмо[140]. Внутри конверта обнаружилась инструкция: «Если вы не встретитесь с нами в Бруклине, на углу 72-й улицы и 13-й авеню, то завтра днем ваш дом будет взорван и ваша семья убита. Та же участь постигнет вас, если вы расскажете о нас полиции»[141]. На письме стояла подпись «La Mano Nera», а под ней – изображения черных крестов и кинжалов.

Каппьелло был родом из Неаполя и никогда не слыхал о «Черной руке», название которой, по всей видимости, позаимствовано у групп анархистов и протестующих, пышно расцветших в конце XIX века в сельской местности Испании. Поэтому он проигнорировал письмо. Два дня спустя пришло другое: «Вы не встретились с нами, как было cказано в нашем первом послании. Если вы по-прежнему отказываетесь принять наши условия, но хотите спасти свою семью, то вы можете сделать это ценой собственной жизни. Прогуляйтесь по 16-й улице, недалеко от Седьмой авеню, между четырьмя и пятью часами вечера». Каппьелло снова не предпринял никаких действий, и через несколько дней у его дома появились мужчины, некоторые из них были друзьями, а другие утверждали, что являются членами этой самой организации «Черная рука». Пришедшие заявили, что за его голову назначена награда в размере десяти тысяч долларов, но если он отдаст тысячу долларов им лично, то проблема будет решена.

Его друзей – некоторых он знал не менее десятка лет – сопровождал «таинственный незнакомец»[142], рассказывал Каппьелло, и этот незнакомец «внушил ему… невыразимый ужас».

Теперь подрядчик поверил, что «Черная рука» убьет его, если он не подчинится. Он заплатил этим людям тысячу долларов.

Письма прекратились. Однако через несколько дней мужчины вернулись с угрозами более настойчивыми и безобразными, потребовав дать им еще три тысячи долларов. Семья Каппьелло перестала выходить на улицу под страхом смерти. Когда к ним домой пришел репортер, дверь приоткрылась, и к голове его был тотчас приставлен револьвер. Визитер, заикаясь, назвал себя, и лишь после этого ему было позволено войти. Как только он оказался внутри, жена Каппьелло извинилась. «Мы жутко боимся, – призналась она ему, – и уже больше месяца живем в постоянном ожидании смерти. Мы не знаем, кому можно доверять»[143].

Каппьелло решил, что с него достаточно, и обратился в полицию. Пятеро мужчин были арестованы, осуждены и отправлены в тюрьму.

«Черная рука» могла остаться малоизвестным всплеском криминальной моды, касающимся лишь итальянских кварталов нескольких американских городов, если бы не одно обстоятельство: жесткая конкуренция внутри нью-йоркской бульварной прессы. Репортер из газеты Herald Tribune, известной своими сенсационными криминальными репортажами, узнал о письме с попытками вымогательства и написал о нем. Редакторы отнеслись к этому серьезно, так что вскоре и другие газеты отметились статьями о новом ужасающем явлении. «ТРЕПЕЩУЩИЙ ОТ СТРАХА ПЕРЕД ЧЕРНОЙ РУКОЙ», – кричал заголовок из The Evening World. «ЗДЕСЬ ОРУДУЕТ ЧЕРНАЯ РУКА», – предупреждала Tribune. Вот так Общество, знакомое лишь собственным итальянским жертвам и их друзьям, за считаные дни обрело известность среди миллионов семей по всей Америке.

А потом стали исчезать дети.

2 августа восьмилетний Антонио Маннино, сын преуспевающего строительного подрядчика, зашел в кондитерский магазин на углу улиц Эмити и Эммета в Бруклине. Оглядев ассортимент конфет и газировки, он выбрал несколько любимых сортов для друзей. Заплатил он «блестящей пятидесятицентовой монетой». Возле магазина на тротуаре его ждал восемнадцатилетний Анджело Кукоцца, работавший на отца мальчика. Когда Антонио вышел, юноша окликнул его: «Пойдем, Тони, нам пора». Оба «исчезли в темноте улицы, и это был последний раз, когда видели мальчика»[144].

Как только Винченцо, отец Тони, начал получать письма, подписанные «Черной рукой», похищение превратилось в сенсацию. Газеты Ньюарка и Балтимора подхватили эту историю и поместили ее на первых полосах, затем о ней написали в Чикаго, далее подключился Лос-Анджелес и другие города. «ВЕСЬ НЬЮ-ЙОРК ВЗБУДОРАЖЕН ПОСЛЕДНИМ БЕЗЗАКОНИЕМ», – гласил заголовок газеты St. Louis Dispatch. Когда один из репортеров попытался заснять Винченцо Маннино возле его же дома, мужчина взорвался от гнева. «Моей фотографии не должно быть в газете! – крикнул он. – Иначе я стану мишенью. Меня все узна́ют, и любой сможет убить!» После этого инцидента Маннино слег и проболел неделю, а жена ухаживала за ним. Страх несчастной семьи и растущий ужас общественности, казалось, подпитывали друг друга. Когда полицейские обратились к американскому судье ирландского происхождения по фамилии Тай с просьбой выдать ордера на арест двух подозреваемых, судья не только удовлетворил их просьбу, но и сказал им: «Идите и арестуйте – живыми, если получится, или мертвыми, если придется»[145].

Как почти при каждом преступлении с участием итальянцев, в какой-то момент прозвучал призыв: «Зовите макаронника!». Дело поручили Джозефу Петрозино. Он немедленно проверил сообщения о двух подозрительных мужчинах, замеченных на пароме в Нью-Джерси, и организовал поиск в нескольких городах, но безрезультатно. Информация поступала также из населенных пунктов, расположенных дальше к западу и югу. «Очевидно, – писал один журналист, – по стране бродят десятки пар итальянцев, и каждую из них сопровождает мальчишка, похожий на Тони Маннино»[146]. Пронесся слух о некой секретной пещере, обнаруженной на Манхэттене, для осмотра которой отправили детективов. Было организовано постоянное наблюдение за пирсами. Если где-нибудь в Астории Куинса замечали прогуливающегося мальчика, похожего по описанию на Тони, полицейские устраивали ночную облаву по окрестным домам, принимаясь стучать в двери и «выволакивать маленьких итальянских мальчиков из постелей, где бы их ни находили»[147]. Фотография Тони подносилась к лицам детей для сравнения, в то время как их родители подвергались допросу. Однако ребенка нигде не было.

«Черная рука» отреагировала на давление полиции письмом, отправленным в бруклинский участок. Оно было адресовано капитану, ответственному за расследование. «Прекратите преследовать нас, – гласил текст, – или будете убиты»[148]. Газеты по всей стране освещали каждый новый поворот дела, и каждое утро читатели просыпались с желанием поскорее узнать, не найден ли Тони. Американцы стали смотреть на своих соседей-иммигрантов с усилившимся недоверием. «Дело о похищении Маннино, – писала одна газета, – заразило общественность настолько отчетливым ощущением опасности, исходящей от итальянского населения, что стали расползаться самые дикие байки о шантаже, похищении людей и аналогичных преступных сообществах, каждая из которых уже не казалась такой уж неправдоподобной»[149].

Манхэттен оказался на грани паники. В октябре по Восточному Гарлему пронесся слух, что «Черная рука» угрожает взорвать государственную школу номер 172, если не будет выплачен выкуп. Родители учеников выбежали из близлежащих многоквартирных домов и помчались к зданию. «Полтысячи обезумевших мужчин и женщин принялись ломиться в двери, – писал журналист, – с требованием немедленно освободить школьников»[150]. Тяжелые деревянные створки чуть не прогнулись, когда люди прорвались внутрь, выкрикивая имена своих детей. Директор школы вышел из кабинета и в последний момент сумел успокоить толпу, не дав разгореться бунту.

Репортер газеты Times обратился к Петрозино с вопросами об этом новом тайном обществе, которое появилось будто из ниоткуда. «Банда „Черной руки“, несомненно, орудует в нашем городе, – признал Петрозино, прежде чем попытаться успокоить разбушевавшуюся стихию, – однако есть мужчина, который утверждает, что получил четыре таких письма и не отдал никаких денег. Он по-прежнему жив, и смертью ему больше никто не грозит»[151]. Детектив призвал всех итальянцев, получивших письма от «Черной руки», оставить деньги при себе и сообщить об этом в полицию. Петрозино заявил, что если бы такие люди, как отец Тони, были смелее, то с бедствием «Черной руки» можно было бы покончить в зародыше.

Однако на Общество слова Петрозино впечатления не произвели. Оно отправило Маннино еще одно письмо. «Мы не станем убивать мальчика, поскольку он вел себя тихо», – было в нем написано. Однако похитители объявили, что подумывают о продаже ребенка. «Бездетная семья пообещала нам две тысячи долларов, если мы отправим им мальчика. И будьте уверены, мы это сделаем, если мистер Маннино не придет к соглашению с нами. Мы не какие-нибудь грубые преступники. Мы такие же джентльмены, как вы, просто большая страна Америка не оправдала наши ожидания, и нам нужны деньги, чтобы вернуться в прекрасную, живописную Италию». Подпись гласила: «С глубоким уважением к вам, капитан из…» – и далее контур черной руки[152].

Однако 19 августа, через неделю после исчезновения, ситуация разрешилась. Примерно в полночь кузен Тони гулял около дома и увидел маленькую фигурку, приближавшуюся с другого конца улицы. Подбежав, он понял, что это пропавший мальчик. Брат обнял и отвел его домой. Семья Маннино отказалась сообщить, заплатили ли они выкуп, после чего прервала все контакты с Петрозино и полицией. Детектив не сомневался, что деньги были отданы. Винченцо Маннино не послушал его. Он рассудил, что «Общество Черной руки» сильнее полиции Нью-Йорка.

Это было первое публичное поражение, которое понес Петрозино от Общества, и последствия оказались удручающими. Каждый выплаченный выкуп укреплял «Черную руку», подпитывал растущую вокруг нее легенду и привлекал в ее ряды новых членов. Детектив стал подозревать, что в Нью-Йорке существуют уже тысячи преступников «Черной руки», сгруппированных в небольшие банды численностью от трех до нескольких десятков человек, которые пользуются общей тактикой и сотрудничают друг с другом.

Число случаев, связанных с Обществом, стало расти. Мужчины – а это всегда были мужчины, – желавшие повидаться с Петрозино, стали приходить по адресу Малберри, 300 и совать ему в руки письма с посланиями, угрожавшими существованию их семей. В некоторые дни ему приносили штук по тридцать пять писем[153]. Он понимал, их слишком много, чтобы он смог расследовать все.

Все лето напряжение, подпитываемое тревожными газетными заголовками, росло. «Черная рука» сожгла в Бруклине конфетный киоск вместе с его владельцем, Эрнестом Курчи[154]. На 151-й улице взорвалась бомба, разметав по воздуху деревянные обломки и осколки стекла, в результате чего пострадали двадцать человек[155]. В Восточном Гарлеме похитили пять девочек, чьи семьи были так напуганы, что даже не стали заявлять об этом в полицию[156]. Ходили слухи – хотя и не подтвердившиеся, – что одна из девочек была найдена мертвой в дымоходе[157]. Родители похищенных так и не объявились, а значит, и Петрозино был лишен возможности узнать правду.

Но было еще нечто такое, что наверняка не давало покоя Петрозино: истории, рассказанные освобожденными детьми. Шестилетнего мальчика по имени Николо Томосо, украденного с улицы недалеко от его дома в Восточном Хьюстоне, похитители продержали два месяца. Наконец, после уплаты выкупа, мальчика удалось вернуть домой – очень бледным и потрясенным. Николо рассказал Петрозино, что мужчина подманивал его, обещая пенни и конфету. Когда мальчик отказался идти с незнакомым ему человеком, тот поднял его на руки и отнес к своему экипажу. Ребенка отвезли в какой-то дом в Бруклине и держали там.

Во время заключения с маленьким Николо обращались довольно сносно: кормили котлетами с макаронами, правда, не разрешали снимать обувь, даже во время сна. Если мальчик начинал плакать, один из похитителей угрожал отрезать ему язык. Когда семья наскребла наконец достаточно денег, чтобы хватило на выкуп, Николо подняли с кровати, отнесли к крыльцу школы неподалеку от дома его семьи и оставили там.

Но самой тревожной новостью стало то, что Николо сидел в своей маленькой тюрьме не один. После относительно благополучного возвращения к семье он рассказал детективу, что в одной комнате с ним держали мальчика по имени Тони (не Тони Маннино) и двух маленьких девочек. Все они остались там после того, как освободили Николо. В течение долгих дней девочки в основном молчали, однако Тони «большую часть времени плакал и говорил, что хочет домой»[158].

Даже с помощью своей разветвленной сети информаторов Петрозино не удалось ничего узнать о похищении другого мальчика по имени Тони или о двух пропавших девочках. Теперь, когда Петрозино шел по улицам, он не мог не представлять себе интерьеры окружающих зданий и не думать о сценах, разворачивающихся внутри – за кирпичами, скрепленными известковым раствором. Томятся ли на душных чердаках дети с кожей, исполосованной рубцами, и связанными руками? Захоронены ли маленькие трупики под мусором, сваленным в кучу в углах подвалов? Манхэттен для Петрозино в тот сезон похищений, должно быть, стал городом привидений.

Еще год общественная активность тихо тлела в итальянских гетто Северо-востока, вынуждая Петрозино расследовать одно дело за другим. Но затем, летом 1904 года, вспыхнуло то, что впоследствии назвали «Лихорадкой Черной руки». 22 августа в многоквартирном доме в Нью-Рошелле[159] был убит Джозеф Граффи. Его сердце было разрезано надвое ударом ножа[160].

В Манхэттене, на Элизабет-стрит, в продуктовом магазине, принадлежавшем Поджореале Чиро, была взорвана бомба, ранившая жену хозяина[161].

Богатый подрядчик из Бронкса по имени Антонио Баррончини пришел домой на Ван-Бюрен-стрит, 81, и обнаружил, что миссис Баррончини пропала. Он обыскал каждую комнату, после чего вышел на улицы и стал расспрашивать друзей и родственников. Шесть дней безостановочно Баррончини бродил по городу, прежде чем вернуться на Ван-Бюрен-стрит измученным и с разбитым сердцем. Несколько дней спустя, в полночь, он услышал стук во входную дверь. Бросившись вниз и повернув ручку, он обнаружил на крыльце двух итальянцев; они сказали Баррончини, что его жена у них и что ему придется заплатить выкуп, чтобы ее вернуть. Баррончини быстро собрал деньги и отдал этим двоим. Когда морально травмированную женщину вернули домой, она рассказала мужу, что средь бела дня в их дверь постучали люди из «Черной руки» и ворвались в дом прежде, чем она успела отреагировать. Они связали ее, заткнули рот кляпом и выволокли из дома[162].

Появились первые намеки на негативные последствия, вызванные деятельностью «Черной руки». Brooklyn Eagle[163], Washington Times, New York Times и другие газеты официально выступили в поддержку ограничения числа сицилийцев, получающих разрешение на въезд в страну. Одна газета даже посоветовала итальянцам «не забывать о том, что случилось с их соотечественниками в Новом Орлеане несколько лет назад»[164], намекая на линчевание в 1891 году одиннадцати итальянцев после убийства начальника полиции города – чудовищное событие, запечатлевшееся в памяти многих американцев итальянского происхождения. «Общество Черной руки» получило так много внимания прессы, а гнев против иммигрантов из Италии возрос до такой степени, что представитель Рима был вынужден выступить с публичным заявлением: «Похищение юного Маннино – безусловно, серьезнейший инцидент, – сказал посол, барон Эдмондо Мэйор де Планш, – но оно не имеет никакого отношения к итальянскому правительству… Когда итальянцы покидают Италию и приезжают в эту страну, мы ожидаем, что они станут хорошими гражданами… Я осуждаю тех итальянцев, которые вовлечены в похищения людей или другие преступления… и надеюсь, что они понесут наказание в полной мере»[165]. Римское правительство, возглавляемое безвольным королем Виктором Эммануилом III, фактически умыло руки, отстранившись от дела «Черной руки».

Однако многие американцы встали на защиту новых жителей страны. Газета New York Evening Mail перечислила достоинства иммигрантов и призвала к «здравой американской доктрине равного подхода»[166]. Газета New York Evening Journal[167], принадлежавшая Уильяму Рэндольфу Херсту[168], 14 октября 1904 года опубликовала полную резких выражений передовицу, которая жестко контрастировала с кипящей в других газетах ненавистью: «Слова о том, что итальянцы преступная раса, – абсолютная ложь. Среди них бывают свои преступники, как и среди других рас. Однако подавляющее большинство из них… законопослушны, честны, трудолюбивы и преданы своим семьям».

Газета Nashville American[169], один из редких южных голосов, выступивших в поддержку итальянцев, осудила издателей, позволивших публиковать огульные обвинения. «Газеты, – говорилось в статье, – особенно которыми владеют или которые редактируют те, кто сам в прошлом был иммигрантом, должны воздерживаться от обращения к глупым расовым предрассудкам толпы с ложными и нелепыми обвинениями во врожденной склонности к преступлениям»[170]. Изначальный выпад, скорее всего, был нацелен на главного конкурента Херста в Нью-Йорке – Джозефа Пулитцера, самого влиятельного газетчика в стране, эмигрировавшего из Венгрии в 1864 году за счет военных вербовщиков, набиравших людей для участия в Гражданской войне на стороне северян. Дополнительно Nashville American выразила мнение, что если люди на Сицилии и вправду безудержно жестокие, то в Кентукки еще хуже.

Несмотря на панику и газетные заголовки, Петрозино, к своему удивлению и ужасу, обнаружил, что его начальство к преступлениям «Черной руки» осталось в значительной степени равнодушным. Раз за разом Петрозино уговаривал Департамент полиции Нью-Йорка серьезно заняться Обществом и начать методичное уголовное преследование. «Над ним посмеялись, – сообщала Washington Post, – сказав, что „Черная рука“ – это лишь термин, который придумал какой-то гоняющийся за сенсацией писака и подхватили паникеры. „Иди займись своей работой на набережной“, – дали ему совет»[171]. Будто итальянцы с их omertà[172] и стилетами были недостойны того, чтобы их защищать.

Сам Петрозино возражал против любого ограничения иммиграции из Южной Италии, прекрасно осознавая, что всякий раз, когда итальянской семье отказывали во въезде, это больно било по мужчинам и женщинам, отчаянно нуждавшимся в хлебе насущном и защите достоинства. Но он также понимал, что каждое громкое преступление «Черной руки» все больше склоняло чашу весов американских настроений в сторону неприкрытой ненависти. Победа над Обществом требовалась не только для того, чтобы остановить волну убийств. От нее зависела судьба его народа на новой земле.

Летом 1904 года Петрозино стал разрабатывать план по обузданию «Черной руки». Закончив продумывать детали, он позвонил другу-журналисту, и они встретились для интервью. После публикации получившейся статьи стало ясно, что мнение детектива об Обществе радикально изменилось, сделавшись более мрачным. «Последствия деятельности этой конфедерации преступников, – заявил он репортеру, – докатываются до самых отдаленных уголков земли»[173]. Взрывной рост насилия и похищений людей явно его потряс. Но он верил, что подобрался к правильному решению. Петрозино призвал Департамент полиции Нью-Йорка создать бюро из специально набранных детективов под названием «Итальянский отряд», которое возьмет на себя труд по выслеживанию и уничтожению Общества. «Дайте двадцать активных амбициозных мужчин из моего народа, чтобы я мог обучить их детективной службе, – объявил он, – и самое большее через несколько месяцев я уничтожу все проявления треклятых гильдий в этой свободной стране с корнем». Не теряя времени даром, Петрозино представил свою идею на Малберри-стрит, 300, комиссару Уильяму Мак-Эду.

Вежливый Мак-Эду и сам был иммигрантом, уроженцем графства Донегол, которого привезли в Америку двенадцатилетним мальчиком в разгар Гражданской войны. Ныне лысеющий, энергичный красавец-мужчина в юности окончил юридическую школу, совмещая учебу с работой репортером в Джерси-Сити, затем много лет избирался в Конгресс от Демократической партии по округу Нью-Джерси. Помимо прочего, оказалось, что он еще и замечательно владеет пером. Его описание того, как он управлял департаментом полиции в задыхающемся от преступности Манхэттене в начале XX века, невозможно сделать лучше: «Представьте себе капитана, стоящего на мостике парохода посреди океана. Судно борется с ураганом. Дуют свирепые ветры, поднимаются циклопические волны, гремят раскаты грома, вспыхивают молнии; фальшборта разрушены, якоря сорваны; заливаемые водой машины работают с перебоями; изодранные паруса трещат от ветра»[174]. Мнение Мак-Эду о должности комиссара, на которой его попросили угодить Таммани-холлу, не дав жителям Нью-Йорка перебить друг друга, было еще мрачнее: «Его чиновничья доля – являть собой игрушку стихии, властвующей в моменте. Он король молчаливого согласия… Чем он будет оригинальнее, радикальнее, искреннее и ревностнее, тем меньше вероятность, что он удержится на своей должности».

Мак-Эду, по общему мнению, был честным человеком; ни разу его не коснулись коррупционные скандалы, регулярно сотрясавшие департамент. Однако он совершенно не хотел создавать Итальянский отряд: в этом вопросе у него не было ни малейшего желания проявлять себя «оригинальным» или «радикальным». Если никогда не существовало ни немецкого, ни ирландского отряда, так почему же должен быть итальянский? Будучи коренным ирландцем, Мак-Эду понимал, сколько негодования вызовет подобная идея среди его подчиненных кельтского происхождения. Новое подразделение превратилось бы в мощное бюро, возглавляемое крайне непопулярной группой, которая имела бы власть в полиции Нью-Йорка; а наличие отряда, в числе служащих которого могли быть только носители итальянского языка, способно было лишить ирландцев работы и возможности продвижения по службе. Более того, каждый детектив, приписанный исключительно к итальянской колонии, перестанет защищать других жителей Нью-Йорка. Взвесив все «за» и «против», Мак-Эду не увидел причин рисковать своей карьерой ради борьбы с кучкой неисправимых злодеев.

С точки зрения людей, контролировавших полицию Нью-Йорка, то есть ирландского истеблишмента Таммани-холла, защита итальянцев была заведомо проигрышной идеей. Копы должны были оберегать избирателей, которые, в свою очередь, удерживали Таммани у власти. А итальянцы были печально известны тем, что голосовали неохотно, цепляясь за воспоминания о садах и городских площадях Италии в ущерб интеграции в новую страну. На рубеже веков 90% ирландских иммигрантов стали американскими гражданами, однако среди их итальянских коллег даже к 1912 году натурализовались менее половины[175]. Если посмотреть на список законодателей штата, поддерживаемых Таммани-холлом примерно в 1900 году, то можно заметить, насколько успешно организация принимала в свои ряды волны новых иммигрантов: да, здесь есть Долан с Макманусом, но также Литтхауэр, Голдсмит и Розен с тех самых улиц, на которых жили тогда итальянцы. Но где же Дзангары, Томасино, Фенди? Их в списке нет. Во вселенной Таммани итальянцы обитали на отдельной планете.

Поэтому, как только Петрозино изложил комиссару свою идею, разгорелся спор. Когда детектив указал на очевидное – что для недоверия итальянцев к ирландским копам существуют веские причины, – Мак-Эду выдал заранее продуманный ответ: полиция на Сицилии часто имеет дело с итальянцами, которые им не доверяют, однако как-то все же умудряется возбуждать дела. Почему не справляется Джо? Так что проблема вовсе не в Департаменте полиции. «Проблема в том, что любой итальянский преступник тут же ищет убежище в расовом и национальном сочувствии, – доложил Мак-Эду прессе. – Полицейская работа с итальянцами, даже в самых прекрасных ее проявлениях, не даст хороших результатов, если за ней не последует моральный отклик со стороны лучшей части итальянцев»[176]. Перевод витиеватой фразы: причина раковой опухоли таится в итальянской душе.

Это был типичный ответ на «итальянскую проблему» в 1904 году. Считалось, что отделить итальянца от насилия так же невозможно, как ирландца от любви матери или немца от кровно заработанных денег. А если итальянцы действительно неисправимы, какой смысл вести среди них полицейскую работу? Дело усугублялось тем, что сицилийцы в самом деле плохо реагировали на полицейских. «Вид полицейской формы, – комментировал журналист того времени, – означает для них либо налоговые сборы, либо обязательный призыв в армию, либо арест, и завидев ее, мужчины обращаются в бегство, а женщины и дети каменеют»[177].

Петрозино отказался принять этот аргумент. Он ответил, что это не вопрос генетики или культуры, а скорее вопрос денег, тактики, внимания и серьезности, с которой американцы отнесутся к проблеме «Черной руки».

– Знаете ли вы, как говорят мои соотечественники об Америке? – спросил он комиссара. – Они говорят: «Америку открыл итальянец, а управляют ею евреи и ирландцы». Дайте итальянцам хоть немного власти – и за этим, возможно, последуют изменения[178].

Надо отметить, что эта цитата, позаимствованная у Арриго Петтако[179], итальянского биографа Петрозино, не является подтвержденной. Петтако не указал источник этой замечательной фразы, и ее не удалось отыскать ни в одной газете того времени. Цитата вполне может считаться примером принятия желаемого за действительное со стороны итальянского писателя, возмущенного плохим обращением с его народом. Но даже если Петтако не смог удержаться от того, чтобы не выдумать цитату целиком, то дух его рассказа вполне точен. Это был важный спор о власти в Нью-Йорке, о том, кому она принадлежит, и заслуживают ли американцы итальянского происхождения части ее – хотя бы ради спасения себя от насильственной смерти.

Но Мак-Эду твердо стоял на своем. Он категорически отверг идею создания Итальянского отряда. И городская Палата олдерменов[180] поддержала его решение.

Петрозино впал в отчаяние. Представителей его народа похищали и убивали, но правителям Манхэттена не было до этого никакого дела. И это касалось не только полиции. Петрозино считал, что и суды редко воспринимают преступления «Черной руки» всерьез. Максимальное наказание за попытку вымогательства составляло два с половиной года, а первые преступники получили еще более мягкие сроки. Во Франклин-Парке, штат Нью-Джерси, успешный вымогатель, подписывавший свои письма «Президент Черной руки», был приговорен всего на восемь месяцев заключения в работном доме[181]. «Из всех других преступлений, кроме убийств, совершаемых итальянскими злодеями, – писал журналист Фрэнк Маршалл Уайт, самый въедливый в Нью-Йорке обозреватель по теме „Черной руки“, – лишь немногие доходят до суда или о них когда-либо слышат за пределами итальянских колоний»[182].

Поскольку Рузвельт обосновался в Белом доме, Петрозино остался в департаменте в одиночестве. В сотнях статей о его карьере нет упоминаний, чтобы его первый наставник Дубинщик Уильямс хоть как-то защищал его интересы. Итальянских политиков, к которым можно было бы обратиться за поддержкой, не существовало. Несмотря на то что итальянцы являлись самой быстрорастущей частью популяции города, они были едва представлены в городском правительстве или правительстве штата. И дело не только в том, что Петрозино решил обходиться своими силами. Начни он жаловаться, то, вероятно, потерял бы единственную поддержку, которую имел: поддержку общественности. «Петрозино не от кого было ждать одолжений, – писал журналист, – и, как следствие, он никого ни о чем не просил»[183].

С кем у него складывались хорошие отношения, так это с прессой. Петрозино, как неподкупный новатор, стал любимой темой ежедневных газет мегаполиса. The Evening World Пулитцера, Evening Journal Херста, а также New York Times Адольфа Окса[184] разглядели в дородном интеллектуальном детективе небезразличие к людям. «Когда в воздухе витает запах убийств и шантажа, – писала Times, – когда бледнеют мужчины, а женщины начинают читать литании[185] Пресвятой Богородице… вся Маленькая Италия надеется, что итальянский детектив обережет ее и защитит»[186]. Да, пресса не могла преисполниться любовью к итальянцам, зато она была готова всецело любить Петрозино.

Детектив продолжал настаивать на своем. Он опасался, что в отсутствие Итальянского отряда «Общество Черной руки» сделается еще более могущественным и жестоким; что оно распространится по всей стране и лишит представителей его народа малейшего шанса стать признанными в качестве истинных американцев. Вооруженный ножом итальянец уже стал типичным героем на театральных сценах Бродвея и Чикаго. И пока «Черная рука» продолжает править бал в газетных заголовках, итальянец будет оставаться чем-то особенным. Чем-то чудовищным.

Петрозино как мог боролся с бюрократами на Малберри, 300. «Он пытался доказать им, – писал один журналист, – крайнюю необходимость решительных мер для устранения непрерывно растущей опасности»[187]. Иногда они удостаивали Петрозино встречи. «В других случаях ему просто отказывали с минимальной вежливостью, хотя даже самые высокопоставленные лица хорошо знали, что послужной список этого полицейского безупречен и что он не из числа паникеров». Детектив продолжал общаться с журналистами и раз за разом повторял предупреждения об Обществе. Ему даже удалось заручиться поддержкой могущественного союзника – Эллиота Нортона, президента Общества защиты итальянских иммигрантов, который лично позвонил Мак-Эду и попробовал убедить его одобрить создание Итальянского отряда. Однако Мак-Эду снова отказал Петрозино, и детектив впал в депрессию.

Его мысли обратились к людям, которых он пытался защитить. Он чувствовал себя преданным многими сотнями жертв «Черной руки», которые отказывались давать показания против Общества, финансировали преступные бесчинства, вдыхали в них жизнь. «Проблема с моими соотечественниками, – сказал он одному журналисту, – заключается в том, что… они боязливы и не желают делиться информацией о своих соплеменниках. Если бы они могли собраться в Комитет бдительности, который передавал бы в руки полиции итальянских злоумышленников, то жили бы в такой же безопасности, как любая другая диаспора, и не было бы нужды выплачивать никчемным сволочам большие суммы в качестве наказания за свое трудолюбие и процветание»[188]. Такова была его публичная позиция – тихое сожаление. Но случались моменты, когда Петрозино терял терпение по отношению к собственному народу и начинал ненавидеть жертв «Черной руки» даже больше, чем самих преступников. Он «назвал пострадавших овцами, – рассказал итальянский журналист и писатель Луиджи Барзини, – и осыпа́л их яростными оскорблениями»[189]. Петрозино жил в подавленном состоянии, переполненный отчаянием. Почему его народ отказывается объединяться против этих варваров?

Однако город, в который он уже успел влюбиться, город, строившийся за счет изнурительного труда итальянцев, также не выполнил своего долга. Он давал возможность членам «Черной руки» убивать и похищать снова и снова. «Бесконечное разочарование, – писал итальянский биограф, – от того, что суды быстро освобождают людей, за которыми он охотится с таким трудом, сделало его жестким и безжалостным»[190]. Столкнувшись с безразличием города, Петрозино выступил с предупреждением. «Общество “Черной руки”, – заявил он журналистам, – только начинает свою деятельность. Если его не остановить, чума расползется дальше. В настоящее время головорезы „Черной руки“ нападают только на своих соотечественников, но если не дать им отпор, то они осмелеют и начнут нападать на американцев»[191]. И это не было тактическим ходом: Петрозино действительно верил в свои слова и при любом удобном случае повторял эту мысль.

Детектив чувствовал, что будущее итало-американцев мрачнеет на глазах, и предвидел грядущую катастрофу. Вера в себя и в свою новую страну, которая много лет назад побудила его разбить ящик чистильщика обуви, оказалась близка к истощению. «Он чувствовал себя брошенным, – рассказывал Барзини, – оставшимся в одиночестве посреди огромной битвы»[192].