Черноморский флот в трех войнах и трех революциях

Глава 1. КАК ЧЕРНОМОРЦЫ ЦАРЯ ВЫБИРАЛИ

XX век в России начался с загадочного события, когда Черноморский флот мог оказаться вершителем судеб империи. Осенью 1900 г. Николай II традиционно находился на отдыхе в своем имении Ливадия под Ялтой. Внезапно царю стало плохо. Лейб-медик, престарелый Гирш, поставил диагноз — инфлюэнца (то есть простуда и грипп). Однако царю становилось все хуже. Вызванный из Петербурга профессор Военно-медицинской академии Попов изменил диагноз на брюшной тиф. С 1 по 28 ноября царь находился в тяжелейшем состоянии. Врачи не исключали летальный исход.

Императрица-мать в это время гостила у родных в Дании. Узнав о болезни сына, Мария Федоровна срочно отправила несколько телеграмм в Ливадию царице Александре Федоровне с предложением пригласить лучших европейских врачей к сыну и просила сообщить, когда ей лучше приехать. Александра сухо отклонила оба предложения. Присутствие в Ливадии императрицы-матери и свидетелей-иностранцев не входило в планы Аликс.

Естественно, что возник вопрос о преемнике Николая. Согласно российским законам о престолонаследии, право наследования предоставлялось только мужчинам, а женщины могли взойти на трон лишь после смерти всех мужчин из августейшей фамилии Романовых.

У Николая II же были только дочери, и законным наследником являлся его брат цесаревич Михаил Александрович. Однако царь ненавидел брата, хотя внешне соблюдал приличия. Михаил не был допущен к государственному управлению. Ему дали под начало эскадрон гвардейской кавалерии — командуй своими кирасирами и ни во что не лезь. Затем Михаила «Повысили» — дали гусарский полк в глуши за 700 верст от Петербурга.

Ряд министров и генералов во главе с военным министром Куропаткиным (будущим «Маньчжурским героем») начали подготовку к государственному перевороту. В случае смерти Николая они собирались возвести на престол пятилетнюю дочь Татьяну, а царица становилась регентшей. Однако премьер-министр Витте отказался присоединиться к заговору, за что заслужил пожизненную ненависть царицы. Михаила любила гвардия, да и вся Россия от аристократов до социалистов слишком хорошо знала прелести женского правления в XVIII веке, и страна вряд ли тихо приняла бы на престол пятилетнюю девицу. Таким образом, уже в 1900 г. Россия была поставлена на грань гражданской войны.

Тут следует обратить внимание на то, что Ливадия не Санкт-Петербург, где династические споры в XVIII веке решала исключительно гвардия. Спору нет, рядом с Ливадией дислоцировались гвардейские части силою не более полка. Но сухим путем в Ливадию тогда попадали только через Севастополь. (Троллейбусного сообщения Симферополь — Ялта тогда, увы, не было, ну а горные тропы не в счет.) Ливадийский дворец и все окрестные постройки расположены приблизительно в версте от моря и великолепно просматриваются даже с борта прогулочного катера — сам смотрел. А в хорошую оптику с марса броненосца видны и различия на погонах.

Таким образом, ситуация в Ливадии в случае смерти Николая полностью попала бы под контроль командования Черноморского флота.

Замечу, что позицию Черноморского флота в ходе династического кризиса определял не столько командующий флотом вице-адмирал С.П. Тыртов, сколько командир броненосца «Ростислав» капитан 1-го ранга А. М. Романов. На службе капитан Романов вытягивался перед Тыртовым, а вне службы вице-адмирал вставал навытяжку перед 34-летним великим князем и не имел права первым начать с ним разговор.

Как ни секретила Аликс с заговорщиками состояние царя, все детали происходящего немедленно докладывались великому князю. Дело в том, что имения великого князя Александра Михайловича Ай-Тодор и Харакс граничили с Ливадией, и августейшие соседи постоянно навещали друг друга. Ники и Сандра дружили с детства. Естественно, что средний и младший обслуживающий персонал этих имений имел чуть ли не ежедневное общение и родственные связи. Соответственно, болезнь царя или даже его невыход из дворца не могли остаться неизвестными в Хараксе и Ай-Тодоре.

Александр Михайлович занял резко отрицательную позицию по отношению к попытке государственного переворота. В случае коронации Татьяны Александр Михайлович и его три брата могли слишком много потерять. Нетрудно догадаться, что в случае смерти царя Черноморский флот взял бы под контроль всех заговорщиков. А по законам Российской империи даже попытка изменить порядок престолонаследия каралась смертной казнью.

Однако молодость и здоровье победили болезнь — Николай выздоровел. Зато императрица Александра Федоровна на всю жизнь возненавидела Александра Михайловича. Отношения же с царем у Александра Михайловича оставались хорошими, но о близкой дружбе, как раньше, уже и речи не было. Что же касается личного состава Черноморского флота, то он, как и все население Российской империи, оставался в приятном неведении о несостоявшемся государственном перевороте.

Глава 2. РОКОВОЙ ПРОСЧЕТ «ЖЕЛЕЗНОГО КАНЦЛЕРА»

Согласно условиям Парижского мира 1855 г., Россия могла держать на Черном море шесть паровых судов длиной не более 50 метров по ватерлинии и водоизмещением до 800 тонн и четыре легких паровых или парусных судна водоизмещением по 200 тонн. И вот империя должна была терпеть такое положение, пока наш мудрый канцлер Александр Михайлович Горчаков не отменил эти унизительные статьи своим знаменитым циркуляром от 31 октября 1870 г.

На самом деле престарелый князь Горчаков был страшно напуган Крымской войной, и страх перед англичанами не покидал его до самой смерти. Условия Парижского договора были достаточно либеральными. Там ничего не говорилось, к примеру, о торговом флоте и не было предусмотрено никакой системы проверки соблюдения Россией условий договора. Не стоит забывать, что 1855—1870 годы — время великой революции в морских вооружениях, и тип новых боевых кораблей еще не был выработан. Так что Россия могла строить большие суда водоизмещением 6—12 тыс. тонн, как сейчас говорят, двойного назначения: в мирное время они должны быть грузопассажирскими, а в военное — вооружаться мощной артиллерией.

Между тем почти сразу после заключения Парижского мира произошла целая серия войн за передел границ в Европе. В 1859 г. Франция и Пьемонт провели войну с Австрией. В 1864 г. Пруссия и Австрия напали на Данию. В 1866 г. началась война Прусени и Австрии. Казалось бы, строй себе флот на Черном море. Кому сейчас есть дело до России? А Горчаков все эти 15 лет выпрашивал у императора Наполеона III разрешения на отмену статей Парижского мира, обещая взамен дипломатическую поддержку Франции. Наполеон III, естественно, отказывал докучливому просителю.

Прусский рейхсканцлер князь Бисмарк неоднократно в частных беседах говорил своему коллеге князю Горчакову: «Чего вы разводите пустую словесную трескотню, лучше стройте потихоньку броненосцы в Николаеве». Наш «Железный канцлер» игнорировал слова Бисмарка и продолжал пресмыкаться перед Наполеоном III. Дошло до того, что летом 1870 г. Горчаков дезинформировал Александра II, утверждая, что Франция наголову разгромит Пруссию. На всякий случай царь даже направил войска в Привисленский край — вдруг, мол, племянник пойдет по стопам дядюшки и из Германии двинется на Польшу.

Предсказание Горчакова подтвердилось с точностью до наоборот. 2 сентября 1870 г. Наполеон III вместе с французской армией сдался немцам у крепости Седан. 27 октября Александр II собрал в Царскосельском дворце министров и предложил отменить ряд статей Парижского договора. Министры выразили единодушное согласие. Таким образом, знаменитый циркуляр А. М. Горчакова от 31 октября 1870 г. был не плодом его идеальных дипломатических способностей, а простым изложением решения Совета министров, принятого 27 октября.

Но дело, собственно, не в этом. Отмена запрета содержать флот на Черном море осталась на бумаге. Из-за трусливой позиции Горчакова в 1855—1870 гг. не было проведено даже элементарной подготовки к строительству флота.

В результате за семь лет, с 1870 по 1877 г. так и не было не то что построено, но даже заложено ни одного боевого корабля. Разумеется, если не считать двух курьезных судов — круглых броненосцев-«поповок», названных так по фамилии их создателя вице-адмирала А.А. Попова.

Боевые корабли на Черном море стали строить лишь по программе 1881 г.

Глава 3. ЧЕРНОМОРСКИЙ ФЛОТ В СТРАТЕГИЧЕСКИХ ПЛАНАХ НИКОЛАЯ II

Рассказ о Черноморском флоте в ХХ веке следует начать с двух элементарных вопросов: зачем он вообще был нужен и что он представлял собой к 1900 году? Начну с того, что у Черноморского флота не было противника, а Черное море фактически являлось русским озером. Турецкий броненосный флот, представлявший собой грозную силу в 1877—1878 гг., через несколько лет полностью утратил свою боеспособность. В 1879—1910 гг. ни один турецкий военный корабль не выходил в Черное море, а плавания в Средиземном море носили эпизодический характер.

С 1879 г. в строй не был введен ни один новый турецкий военный корабль, а на старых судах к 1900 г. стояли те же пушки времен войны 1877—1878 гг. (в основном дульнозарядные Армстронга и Булической системы).

Несколько забегая вперед, скажу, что турецкое правительство, дабы сэкономить средства, с 1898 г. стало отправлять свои старые броненосные суда на модернизацию за границу, где на них ставились новые котлы и современная артиллерия.

Так, броненосец «Мессудие» (1873 г. постройки) в 1898—1903 гг. прошел ремонт на верфи Ансальдо в Генуе. Там же в 1903—1907 гг. был отремонтирован «Фехти Буленд» постройки 1868 г., а в Германии в 1900—1907 гг. модернизировали «Ассари Тевфик» постройки 1868 г. Но увы, полноценными боевыми судами они так и не стали и в боевых действиях в Первую мировую войну не участвовали.

Что же касается «опереточных флотов» Румынии и Болгарии, то их всерьез наше Морское ведомство не рассматривало ни в качестве союзников, ни в качестве противников.

Настоящий враг находился на острове Мальта в центре Средиземного моря. Лорды британского Адмиралтейства всерьез считали Средиземное море своей собственностью, наподобие Индии или Южной Африки. Поэтому с начала 70-х годов XIX века на Мальте базировались 7—8 британских броненосцев.

Следует заметить, что английская Средиземноморская эскадра равно угрожала как России, так и Франции. С обеими странами в 80-х годах XIX века Англия несколько раз находилась на грани войны.

В 1891 г. Россия и Франция подписали военную конвенцию, то есть вступили в союз. Большинство наших и французских историков утверждают, что этот союз имел исключительно антигерманскую направленность. Однако еще на предварительных переговорах в Петербурге начальник русского Главного штаба генерал Н. Н. Обручев в переговорах с генералом Буадефром подчеркивал: «…военная конвенция возможна лишь на почве общего политического соглашения, предусматривающего интересы сторон в разных частях света и все случаи войны, откуда бы она ни возникла»^{1}.

В итоге во всех документах не было прямо указано ни на Германию, ни на Англию, но суть их состояла в том, что при нападении на одну сторону договора другая сторона должна была вступить в войну, независимо от того, кем бы был агрессор.

В 1893 г. эскадра Балтийского флота под командованием контр-адмирала Ф. К. Авелана нанесла визит в главную базу французского средиземноморского флота — Тулон. Замечу, что по существовавшему соглашению русские военные корабли были лишены права прохода через проливы Босфор и Дарданеллы[1]. Зато после 1878 г. несколько кораблей Балтийского флота почти все время находились в Средиземном море.

В ответ на заключение русско-французского союза Англия в конце 90-х годов XIX века увеличила свое военное присутствие на Мальте, доведя число броненосцев до 12—14.[2] К этому времени в составе британского флота имелось всего около 20 броненосцев. Таким образом, на Мальте было собрано около 80% ударной силы флота (с учетом ремонтирующихся кораблей), и лишь около 20% охраняли метрополию и колонии, разбросанные по всему свету.

При этом британский кабинет вовсе не собирался воевать ни с Францией, ни с Россией, а лишь пытался их запугать.

С учетом сложившейся ситуации в России с 1882 г. разрабатываются планы по захвату пролива Босфор, а в случае удачи — и Дарданелл.

В 1883 r. в Николаеве и Севастополе закладываются три однотипных броненосца: «Екатерина II», «Чесма» и «Синоп». Это были первые крупные военные суда, заложенные на Черном море после Парижского мира. Несколько позже, в 1891 г., заложили близкий к ним по типу броненосец «Георгий Победоносец».

Все эти броненосцы отличало необычное расположение артиллерии. Шесть 305-мм пушек были расположены в трех барбетных установках — две на носу и одна на корме. Броненосцы всех стран были спроектированы так, чтобы обеспечить максимальную мощь огня на борт. Кстати, корабли даже характеризовались весом бортового залпа (точнее, весом снарядов). У русских же броненосцев типа «Екатерина II» на борт могло стрелять только четыре из шести 305-мм орудий. Зато вперед могли вести огонь четыре 305-мм пушки. Дело в том, что эти броненосцы были специально спроектированы для встречного боя в Проливах. Во встречном бою огневая мощь «Екатерины II» была по меньшей мере в два раза больше, чем у любого английского, французского или немецкого броненосца. А их и строили исключительно для одной операции — боя в Проливах с британской эскадрой.

Водоизмещение этих четырех броненосцев составляло около 11 тысяч тонн, скорость хода 15 узлов. «Екатерина II» и «Синол» имели на вооружении шесть 305-мм орудий длиной 30 калибров, а «Чесма» и «Георгий Победоносец» — шесть 305-мм орудий длиной в 35 калибров с лучшей баллистикой. Артиллерия среднего калибра состояла из семи 152/35-мм пушек. Артиллерия малого калибра состояла из двух 2,5-дюймовых десантных пушек Барановекого и двенадцати — двадцати 37-мм и 47-мм пушек Гочкиса. Броненосец «Екатерина II» вошел встрой в 1888 г., «Синоп» и «Чесма» — в 1889 г., а «Георгий Победоносец» — в 1893 г.

Последующие броненосцы Черноморского флота представляли собой совершенно разнотипные конструкции. В 1889 г. был заложен и в 1892 г. вошел в строй так называемый малый броненосец «Двенадцать Апостолов». Водоизмещение его было 8433 т, скорость хода на пробе 15,7 узла. Вооружение его состояло из четырех 305/30-мм пушек в двух барбетных установках и четырех 152/35-мм пушек в бортовых казематах. Малокалиберная артиллерия представлена двумя пушками Барановекого и двадцатью шестью 37-мм и 47-мм пушками Гочкиса.

В 1891 г. был заложен и в 1895 г. вошел в строй броненосец «Три Святителя» водоизмещением 13 318 т, со скоростью хода 16 узлов. Главный калибр был представлен четырьмя новыми мощными 305/40-мм пушками в двух башенных установках, а средний калибр — новыми патронными пушками Кане: восемью 152/45-мм и четырьмя 120/45-мм. Постановка на броненосец разнокалиберных орудий была явной глупостью наших адмиралов, которую исправили в 1912 г., когда 120-мм пушки были убраны и заменены 152-мм. Артиллерия малого калибра была приблизительно та же, что и на предшествующих броненосцах. Орудиям малого калибра я уделяю мало внимания из-за того, что эффективность их была невелика, и к 1914 г. от пушек Барановекого и Гочкиса во флоте почти избавились. «Почти» потому, что часть 47-мм пушек Гочкиса была переделана в зенитные. Число и тип малокалиберных орудий менялись от кампании к кампании.

В 1890 г. англичане заложили два броненосца типа «Центурион», вооруженных не 12-дюймовыми, а 10-дюймовыми пушками. Их основным назначением было гоняться за русскими крейсерами по Тихому океану. Вскоре выяснил ось, что ослабление огневой мощи давало слишком малый выигрыш в скорости, и уже в 1894—1895 гг. «просвещенные мореплаватели» исправили свою ошибку, заложив девять броненосцев типа «Маджестик» с четырьмя 12/35-дюймовыми пушками.

Закладка «Центуриона» стала нечаянной радостью для наших адмиралов и генералов. Адмиралы мечтали делать броненосцы поменьше и подешевле, а генералы пуще смерти боялись электрических приводов наведения береговых орудий и систем отката орудий по оси канала ствола. Дело в том, что в царской России береговая оборона находилась в ведении сухопутных генералов (Военного ведомства).

10-дюймовый калибр был предельным для береговых пушек, где можно было применять ручные приводы. А заодно генералы договорились с адмиралами впервые в нарезной артиллерии унифицировать 10-дюймовые береговые и корабельные орудия. Понятно, что из этой затеи ничего не вышло — 10-дюймовые пушки в Военном и Морском ведомствах имели не только разные станки, но и тела орудий, и даже боеприпасы.

На Балтике с 10-дюймовой артиллерией были построены три эскадренных броненосца и три броненосца береговой обороны. Еще один такой уродец построили для Черноморского флота. В 1895 г. был заложен и в 1899 г. вошел в строй броненосец «Ростислав» водоизмещением 10 140 т и со скоростью 15,4 узла. Вооружение броненосца состояло из четырех 254/45-мм орудий, помещенных в двух башнях, и восьми 152/45-мм пушек Кане — в четырех башнях, расположенных побортно. Артиллерия малого калибра состояла из стандартного набора: двух пушек Барановского и двадцати шести 37-мм и 47-мм пушек Гочкиса. В 1910 г. все орудия малого калибра убрали, установив взамен четыре 75/50-мм пушки Кане.

Нашим адмиралам волей-неволей пришлось вернуться к 12-дюймовому калибру. В 1898 г. в Николаеве был заложен броненосец «Князь Потемкин-Таврический» со стандартным водоизмещением 12 582 т. Скорость хода его составляла 16 узлов, а вооружение: четыре 305/40-мм пушки в башенных установках, шестнадцать 152/45-мм и шестнадцать 75/50-мм пушек Кане в каземате. В строй «Потемкин» вступил 20 мая 1905 г.

Развитием типа «Потемкина» стали броненосцы «Иоанн Златоуст» и «Евстафий», заложенные в 1903 и 1904 гг. соответственно. В боевой состав Черноморского флота они вошли лишь в 1911 г. Их основное отличие от «Потемкина» состояло в артиллерии среднего калибра. В их казематах было установлено четыре 203-мм и двенадцать 152-мм пушек.

В связи с постройкой в 1905—1906 гг. в Англии линкора «Дредноут» с десятью 305/45-мм орудиями броненосцы «Иоанн Златоуст» и «Евстафий» устарели уже на стапели. Кстати, 27 сентября 1907 г. все русские эскадренные броненосцы были переклассифицированы в линейные корабли. Но я для удобства читателя по-прежнему буду называть додредноутные линейные корабли броненосцами, а линейные корабли дредноутнаго типа — дредноутами.

В 1901 г. были заложены два однотипных крейсера — «Очаков» и «Кагул». Их водоизмещение 6645 т, скорость хода 23 узла. Первоначальное вооружение обоих крейсеров: двенадцать 152/ 45-мм пушек Кане, четыре из которых находились в двух башнях, а остальные — на палубе. Противоминная артиллерия крейсера состояла из двенадцати 75/50-мм и восьми 37-мм пушек. 25 марта 1907 г. после восстания на «Очакове» оба крейсера были хитро переименованы: «Очаков» стал «Кагулом», а «Кагул» — «Памятью Меркурия». 31 марта 1917 г. «Очакову» было возвращено прежнее наименование, а в ноябре 1919 г. его переименовали в «Генерал Корнилов». В ходе капитального ремонта зимой 1913/1914 г. с крейсера «Память Меркурия» сняли десять 75-мм Пушек, зато число 152-мм пушек увеличили с двенадцати до шестнадцати. На «Кагуле» такое же перевооружение было проведено в 1915 г. Осенью 1916 г. «Кагул» был вновь перевооружен: башни и все палубные 152-мм установки демонтированы, а взамен на крейсере установили четырнадцать 130/55-мм пушек образца 1912 г.

Кроме того, в состав Черноморского флота были введены около пятидесяти миноносцев и минных крейсеров, а также шесть канонерских лодок.

Таким образом, Черноморский флот уже в середине 90-х годов XIX века был в состоянии решить свою главную задачу по захвату Босфора. Следует заметить, что правительство уделяло недостаточно внимания развитию торгового судоходства на Черном море. Тем не менее начиная с 1895 г. при полной мобилизации всех русских и иностранных торговых судов в Черном море можно было перевезти за один рейс как минимум 100 тысяч солдат. Еще несколько тысяч могли быть перевезены на боевых и вспомогательных судах Черноморского флота. Реальность проведения такой операции была подтверждена в ноябре 1920 г. при эвакуации белых из Крыма.

В конце XIX века несколько раз возникали ситуации, когда русские войска начинали готовить к погрузке на транспорты для десанта в Босфор. Однако новый молодой император постоянно колебался: то отдавал приказы о десантировании, то их отменял.

Несколько упрощая политическую ситуацию, можно сказать, что с 1870 по 1904 г., то есть четверть века, Россия находилась в абсолютной безопасности в Европе. Франция готовилась к реваншу за поражение 1870 г., а кайзер мечтал о превентивном ударе по Франции, чтобы предотвратить реванш. Ни Австро-Венгрия, ни Англии не могли и не хотели воевать с Россией в одиночку. Это давало хорошие шансы на успех Босфорской операции.

Но увы, Николай II выбрал самый худший из возможных вариантов. Он пропустил удобное время для высадки в Босфор[3] и в то же время продолжал тратить средства на подготовку Босфорской экспедиции в начале XX века. На Балтике началось строительство огромного порта и крепости в Либаве (Порт императора Александра 111). На оборудование крепости ушло около 15 миллионов рублей, порта — 45 миллионов. Одновременно велось строительство Порт-Артура и создание военной инфраструктуры в Маньчжурии.

В отличие от многих отечественных историков я уверен, что занятие Маньчжурии русскими войсками и постройка Порт-Артура были жизненно необходимы для России, иначе в 1905—1907 гг. мы имели бы японско-китайскую армию на всем протяжении границы на Дальнем Востоке. Кстати, это и произошло позже. Россия ушла из Маньчжурии и в 1932 г. получила на границе по Уссури и Амуру прояпонское государство Маньчжоу-Го и японскую Квантунекую армию.

Так что авантюрой были не действия русского правительства, а методы, какими они проводились. Создание надежной обороны в Маньчжурии требовало огромных средств, как минимум на порядок больше, чем было затрачено. В такой ситуации военные приготовления на Черноморском флоте должны были быть заморожены, а строительство порта в Либаве прекращено.

Да и вообще затея с Портом Александра III была безумием. Казалось бы, сама природа исключила создание там большой военно-морской базы — низменный песчаный берег, малые глубины, подвижные пески, отсутствие закрытой от ветров якорной стоянки. Не было условий там и для создания сухопутной крепости. Вне линии фортов предполагаемой крепости находились господствующие Гробинские и Капсиденские высоты.

Единственным преимуществом Либавы был незамерзающий порт. Но зато германская граница находилась всего лишь в тридцати верстах. Германский флот имел рядом несколько удобных якорных стоянок, а у русского флота к 1892 г. ближайшая крупная военно-морская база была за много сотен миль — в Кронштадте.

С одной стороны, постройка порта и крепости была наглым вызовом Германии, поскольку использование Либавы стало бы целесообразным лишь в ходе наступательных действий на суше и на море. А с другой стороны, это была ловушка для русского флота, который легко мог быть блокирован даже слабейшим противником. Либавская военно-морская база не годилась для оборонительной войны ни с Германией, ни тем более с Англией.

После поражения России в войне Либавская крепость и Порт Александра III были упразднены. Материальные потери, понесенные Россией в результате преступной либавской авантюры, превысили материальный ущерб, связанный с утратой Порт-Артура.

В 1928 г. Либаву посетил американский журналист, который с удивлением бродил по безлюдным кварталам пустых казенных зданий, по развалинам огромной крепости и осматривал огромный порт, вход в который затянуло песком. В своем репортаже о Либаве он провел аналогию с романом Г. Уэллса «Война миров».

Глава 4. КОЕ-ЧТО ОБ УТАЕННЫХ ИСТОРИКАМИ ПРИЧИНАХ РЕВОЛЮЦИИ

Большевистские мифы о революциях 1905 и 1917 годов, насаждавшиеся у нас в течение 83 лет, в 1991 г. сменились еще более фантастическими демократическими мифами. Первые утверждали, что царь и его бюрократия терроризировали и грабили народ в интересах помещиков и капиталистов, а вторые доказывают, что царь-батюшка только и делал, что заботился об интересах народа, злодеи же революционеры, в основном из богатых, старательно мешали ему и были озабочены лишь одним — как бы сгубить «святую Русь».

На самом же деле от «азиатской» деспотии Николая II дворянство, интеллигенция и купечество страдали не меньше, чем рабочие и крестьяне. А термин «азиатское самодержавие» придумал не я, а лучшие представители аристократии России — князья Рюриковичи: П.В. Долгоруков и П.А. Кропоткин. Да и граф Л. Н. Толстой сравнивал методы правления Николая II с действиями кокандского хана.

К примеру, при Николае II перлюстрация писем крестьян и рабочих велась в исключительных случаях, при наличии достоверных сведений об их преступной деятельности. Письма учителей и младших офицеров читали чаще, но выборочно. Зато письма аристократов, полных генералов и министров читались жандармами все подряд, равно как и все письма «августейшей фамилии», кроме самого императора, разумеется. Известны случаи, когда новый министр внутренних дел обнаруживал копии своих писем к жене в письменном столе своего предшественника.

В начале XX века внешне Россия походила на цивилизованную европейскую страну. Так, например, Обуховский сталелитейный завод мог во многом дать фору заводам Виккерса, Шнейдера и Круппа. Существовали городские думы и другие органы самоуправления. Русский суд присяжных был довольно либеральным даже по европейским меркам.

Но увы, вместе с судом присяжных до 1905 г. существовал и средневековый церковный суд, который мог любого человека бессрочно отправить в застенок на Соловки, на Валаам, в Суздаль и в десятки других монастырских тюрем. Губернатор мог без суда и следствия выслать в места не столь отдаленные любого неугодного человека. При этом среди сосланных политических обычно было менее 5%. То прима гастролирующего театра откажется переспать с губернатором — наутро высылался весь театр. То, наоборот, аристократ соблазнит мещанскую или купеческую дочь, влиятельные родственнички пожалуются губернатору, и вот бедная девица со всем своим семейством отправляется в долгий путь …

Ялтинский генерал-губернатор Думбадзе, к примеру, запретил по всему Крыму женщинам купаться без купальников, даже в самых безлюдных местах. Дамы, нарушившие сей запрет, и мужчины, оказавшиеся неподалеку (а вдруг они подсматривали…), без суда и следствия высылались из Крыма. Замечу, что к 1905 г. купальные костюмы в России имели менее 0,01% всех женщин. А тот же Николай II постоянно купался голышом, и даже был заснят на кинопленку в оном виде. Да и дамам в купальниках[4] нужно было держать ухо востро на ялтинских пляжах. Выйдя из воды, дама должна была быстро идти в кабинку и там переодеться в «цивильный вид». А если дама на берегу на пару минут засмотрится на кавалеров или на проходящий пароход, то ей грозили штраф и высылка из Крыма.

Зимой 1908/09 г. на Думбадзе было совершено покушение. «Неизвестный стрелял в него на улице и скрылся затем в саду прилегавшего дома, перепрыгнув через забор. Думбадзе вызвал войска, оцепил дом и арестовал всех его обитателей, а затем приказал снести сам дом с лица земли артиллерийским огнем. Приказ был исполнен …

…Домовладелец принес жалобу в сенат … Никаких доказательств его причастности к покушению, конечно, не имелось. Террорист успел скрыться и не был пойман. В уничтоженном доме он не жил и, очевидно, совсем случайно выбрал это место для своего покушения»^{2}.

Когда царю доложили о деяниях бравого градоначальника, он сказал: «Если бы у меня в те годы было несколько таких людей, как полковник Думбадзе, все пошло бы по-иному»^{3}.

Подобные примеры можно приводить до бесконечности. В результате большинство образованных людей империи желали видеть страну республикой или по крайней мере конституционной монархией.

Глава 5. «ПОТЕМКИН» БЕЗ ПОТЕМКИНА

Поражение России в войне с Японией шокировало всю страну. Не будем забывать, что в 1904 г. Япония была не ведущей военной державой, какой стала к 1941 г., а полуфеодальным маленьким государством, армия и флот которого были в основном вооружены иностранной техникой.

Столь позорное поражение в XVIII веке однозначно привело бы Россию к дворцовому перевороту и к приходу к власти новых энергичных людей, имевших продуманные планы ведения внутренней и внешней политики.

Но к 1905 г. в России не оказалось дальновидных офицеров и генералов, способных вывести страну из кризиса. Поэтому по всей стране, буквально от Кронштадта до Владивостока в течение двух лет шли волнения и восстания крестьян, рабочих, интеллигенции, солдат и матросов. Однако все эти действия носили стихийный характер, не были скоординированы друг с другом и не имели компетентного руководства. Так было и на Черноморском флоте, и в приморских городах.

Уже к середине 1904 г. на кораблях Черноморского флота возникли небольшие группы социал-демократов, эсеров и анархистов. 19 мая в Севастополь прибыл новый командующий флотом контр-адмирал Г.П. Чухнин, который немедленно приступил к репрессиям. Проводятся массовые обыски и аресты. Ретивого адмирала попытались урезонить … жандармы, объяснившие ему, что по новому уголовному уложению 1903 г. «одно хранение революционных изданий ненаказуемо».

Разгром русского флота 14 мая 1905 г. в Цусимском проливе еще более усилил недовольство моряков. На большой матросской сходке, состоявшейся 10 июня 1905 г. за Малаховым курганом, было решено начать восстание с выходом эскадры для учений в Тендровский залив. Сигналом должен стать выстрел с броненосца «Ростислав», когда все офицеры соберутся в кают-компании на обед. Матросские вожаки разработали детальный план захвата кораблей.

Однако план восстания нарушил приказ Чухнина: отправить к Тендре один броненосец «Потемкин», не дожидаясь «вступления в кампанию» остальных кораблей.

12 июня «Потемкин» покинул Севастополь. Его сопровождал малый миноносец № 267 (до 8 апреля 1895 г. «Измаил») водоизмещением всего 77 т. Любопытно, что на миноносце находился только один офицер, он же командир — лейтенант барон П.М. Клодт фон Юргенсбург. Он же исполнял и обязанности артиллерийского офицера на «Потемкине».

13 июля, в понедельник, в 7 часов утра, обогнув справа длинную песчаную косу, корабли отдали якоря в пустынной Тендровской бухте. Днем миноносец № 267, приняв мичмана Макарова, артельщика и буфетчика броненосца, ушел за провизией в Одессу.

В Одессе эта компания закупила несвежее мясо. Позже Макаров оправдывался, что другого мяса не было. Трудно поверить, что в Одессе на Привозе не было свежего мяса. А вот сэкономить некоторую сумму при покупке Макаров и К^о вполне могли. В 21 час миноносец покинул Одесский порт, но вскоре столкнулся с вышедшей в море без огней рыбачьей лодкой. В итоге миноносец подошел к «Потемкину» через 5 часов, и все это время мясо лежало на раскаленной за день стальной палубе миноносца.

По прибытии на броненосец закупленное в Одессе мясо разделили пополам. Одну часть заложили в котел, а другую подвесили на верхней палубе. О том, что произошло дальше, очевидцы событий на «Потемкине» рассказывают так.

Утром, выйдя из кубрика на палубу, матрос Григорий Кульков почувствовал неприятный запах. Он в недоумении посмотрел вокруг себя и, увидев подвешенное мясо, сразу догадался, в чем дело. Мясо кишело червями. Кульков позвал своих товарищей. Возле червивого мяса столпились матросы.

«Таким мясом даже собак не кормят!» — возбужденно говорили они вахтенному офицеру мичману Ливенцову. Тот доложил командиру корабля. В сопровождении старшего судового врача полковника Смирнова капитан 1-го ранга Е. Н. Голиков незамедлительно прибыл на палубу. Осмотрев и понюхав мясо, он заявил: «Мясо хорошее. А что в нем черви, это ничего не значит. Достаточно промыть соленой водой».

«Это не черви, это личинки», — заявил судовой врач.

Среди матросов послышался ропот. Окинув всех гневным взглядом, Голиков приказал разойтись. Матросы медлили. Повторив приказание, Голиков велел вахтенному поставить на палубе дневального и записывать фамилии всех, кто будет интересоваться мясом.

Матросы разошлись, но не успокоились. Матросы-заговорщики, знавшие о планах восстания всей эскадры, всячески урезонивали остальных. В конце концов было решено отказаться от борща с червивым мясом, но иных требований не выставлять и вести себя тихо.

Командир же корабля капитан 1-го ранга Голиков решил устроить показательную расправу над матросами. Как только вахтенный офицер доложил, что матросы отказались есть борщ, он приказал собрать всех на верхнюю палубу. Барабанщик сыграл общий сбор. Матросы по всем правилам Морского устава во главе с унтер-офицерами выстроились на юте по бортам броненосца. Голиков приказал принести пробу. Судовой врач Смирнов перед строем попробовал борщ и категорически заявил: «Никаких червей нет, борщ чудесный!»

Голиков прекрасно знал, что Смирнов лжет, но он твердо решил выполнить свой план. Он пригрозил матросам за неповиновение виселицей, указав при этом рукой на мачту, а затем предложил тем, кто согласен есть борщ, выйти и стать к орудийной башне. Однако ни один матрос не двинулся с места. Из строя вышли лишь кондукторы[5] и два унтер-офицера.

— Значит, не желаете повиноваться?! Я вам покажу! Виновники от меня не уйдут! — исступленно орал Голиков.

Подчеркивая свою решимость расправиться с матросами, он вызвал с батарейной палубы караул и приказал взять винтовки на изготовку.

Лидеры матросов во главе с Бакуленчуком поняли замысел Голикова и первыми кинулись к башне, увлекая за собой остальных. План Голикова, таким образом, срывался: зачинщиков не оставалось.

И тут на выручку командиру пришел старший офицер Гиляровский. Когда у левого борта осталось около тридцати человек, находившихся в задних рядах и не успевших еще перейти, Гиляровский вместе с вахтенным офицером Ливенцовым преградили им путь.

— Ни с места! — скомандовал старший офицер.

Он приказал караулу окружить оставшихся, а боцман принести брезент. На флоте в те времена покрывали им осужденных на смерть. Принесли брезент и стали раскатывать. Матросы замерли в оцепенении. И тут у Афанасия Матюшенко не выдержали нервы, и он закричал:

— Братки, что вы смотрите! Довольно терпеть! К оружию!

— Огонь! — скомандовал старший офицер Гиляровский. Но было уже поздно. Караул вышел из повиновения. Тогда

Гиляровский отнял у ближайшего матроса винтовку и отступил за орудийную башню.

Теперь Вакуленчук понял, что остановить матросов невозможно, и решил возглавить восстание. Он решительно направился к командиру. «От имени народа вы арестованы!» — заявил он Голикову. В этот момент Гиляровский выстрелил в спину Вакуленчуку.

И только тогда началась расправа с офицерами. Были убиты Голиков, Гиляровский, лейтенанты Л.К. Неупокоев и В. К. Тон, врач Смирнов. Несколько офицеров бросились за борт и пытались доплыть до миноносца № 267 или деревянного артиллерийского щита, подготовленного для проведения учебных стрельб. Матросы открыли огонь из винтовок и убили лейтенанта Н.Ф. Григорьева и мичмана Н.Я. Ливинцова.

Вопреки сообщениям послеперестроечных «ужастиков», две трети офицеров, оказавшихся в момент восстания на «Потемкине», остались целыми и невредимыми. Из 21 офицера (включая священника броненосца, командира миноносца и двух прикомандированных представителей Морского технического комитета Главного артуправления) уцелело 14 человек.

Захватив «Потемкин» и миноносец № 267, матросы устроили митинг, на котором избрали комиссию из 30 человек, которой была отдана вся власть на броненосце. Председателем ее избрали Матюшенко. Матросы приняли решение идти в Одессу.

Митинг закончился спуском Андреевского флага и поднятием под звуки «Марсельезы» красного флага.

После митинга комиссия собралась в адмиральском салоне и в более спокойной атмосфере начала решать технические вопросы. Во-первых, надо было выбрать командира броненосца. Матюшенко предложил назначить на эту должность прапорщика Д.П. Алексеева. Он был призван во флот из запаса, до призыва служил штурманом дальнего плавания на коммерческих судах, а к пришедшим из торгового флота кадровые корабельные офицеры относились презрительно, смеялись над ними. Матросы же считали запасников более справедливыми офицерами. На должность старшего офицера выдвинули боцмана Мурзака. Унтер-офицеру Лычеву поручили управлять минными аппаратами и динамо-машинами. Обязанности старшего офицера возложили на члена комиссии машиниста большевика Степана Анисимовича Денисенко.

14 июня в 22 часа «Потемкин» бросил якорь на одесском рейде. Прибытие восставшего броненосца совпало с общегородской забастовкой, к которой присоединились более 100 предприятий. Большинство одесситов приветствовали потемкинцев, к броненосцу постоянно причаливали лодки и катера. Подошел и пароход, с которого был перегружен запас угля.

14 июня Матюшенко предложил арестованным офицерам сделать свой выбор. Добровольно остаться на корабле пожелали трюмный механик, выпускник Харьковского технологического института, поручик А.М. Коваленко, младший врач С. Г. Галенко и «гидравлический механик» подпоручик П.В. Калюжнов. Прапорщик Д.П. Алексеев был оставлен на корабле принудительно. Остальные офицеры утром 16 июня были свезены на берег.

15 июня на горизонте показался дым. На всякий случай на «Потемкине» сыграли боевую тревогу. Но опасения оказались напрасными — это было небольшое транспортное судно «Веха» водоизмещением 473 т. Оно числилось военным транспортом и было вооружено двумя 37-мм пушками Гочкиса. Перед началом навигации «Веха» ограждала определенные фарватеры вехами, а осенью их убирала. Команда состояла из 60 человек запасников. Кадровыми были лишь командир полковник корпуса флотских штурманов прибалтийский немец Эйхен и судовой врач Королев, сын матроса Балтийского флота. «Веха» осматривала маяк на Буге и теперь шла в Одессу. На ее борту находились два военно-морских инженера-прапорщика, участвовавших в осмотре маяка.

Приблизившись к «Потемкину», Эйхен, как и положено по уставу, поднял сигнал: «Прошу разрешения войти в гавань и иметь сообщение с берегом».

Офицеры «Вехи» принарядились, готовясь съехать на берег.

— Ваше высокоблагородие, на «Потемкине» боевой флаг! — доложил вахтенный сигнальщик «Вехи» Эйхену, приняв красный флаг революции за обычный флаг сигнального кода.

— По-видимому, броненосец прибыл на учения. Готовится к стрельбе, — предположил Эйхен.

С «Потемкина» просигналили ответ: «Встать за кормой броненосца и не иметь сообщения с берегом».

Такое приказание для команды «Вехи», в особенности для ее офицеров, оказалось неожиданным. Надев парадную форму, Эйхен при сабле и орденах отправился на своем вельботе с рапортом к командиру броненосца. Каково же было его изумление, когда вместо старшего офицера его встретили рядовые матросы.

Эйхен, прапорщики и доктор были арестованы, но вскоре отпущены. При этом Королев пожелал остаться на «Вехе».

Между тем одесская полиция решила учинить большую провокацию в городе. Переодетые в одежду рабочих полицейские открыли в порту склады со спиртом и вином и пакгаузы с товарами. А правокаторы тем временем распространяли по городу слухи, будто в порту бесплатно раздают продукты. Многие горожане, в особенности женщины, поверили в это и помчались в порт, совершенно не подозревая, что там готовится ловушка. Порт окружили войска. Они стояли на бульваре, на Строганавском и Сабанеевском мостах, со стороны Пересыпи и Таможенной площади.

«Когда окружение было завершено, полицейские подожгли склады. Огромной силы пожар охватил почти все портовые постройки с хранившимися в них товарами и стоявшие у причалов суда.

Среди тысяч людей началась паника, все бросились бежать, давя друг друга, но казаки никого не выпускали из порта и расстреливали всех, кто пытался прорваться. Женщины и дети в отчаянии бросались в воду»^{4}. Позже стрельба в порту была великолепно показана Сергеем Эйзенштейном в фильме «Броненосец “Потемкин''» в сцене на Потемкинской лестнице.

Восставшие матросы хотели было открыть огонь по казакам и полиции, но по неясным причинам не сделали этого.

Лишь на следующий день, 16 июня, кто-то сообщил матросам, что в городской опере (по другим сведениям, в Воронцовском дворце) совещается военное и гражданское начальство Одессы. По этому зданию и решено было открыть огонь. Восставшие вели себя довольно корректно. Тремя холостыми выстрелами они оповестили население, а через полчаса произвели два боевых выстрела из 152-мм пушки Кане. Однако оба снаряда легли с перелетом, и матросы были вынуждены прекратить стрельбу во избежание жертв среди мирного населения.

15 июня управляющий Морским министерством Ф.К. Авелан получил из Севастополя от временно исполняющего должность главного командира вице-адмирала А.Х. Кригера[6] срочную шифровку, в которой говорилось: «Вместо телеграммы командира, посланного в Тендру с комиссией для опытов стрельбы броненосца «Потемкин», сейчас получил телеграмму от командующего войсками о приходе броненосца в Одессу и о полном бунте команды на нем. Посылаю два броненосца с минным крейсером и миноносцами под командой контр-адмирала Вишневецкого с полномочиями принять меры, какие потребуют обстоятельства».

Авелан срочно позвонил царю в Петергоф, где тот в семейном кругу безмятежно проводил досуг. Из царского дневника:

«15 июня. Среда.

Жаркий тихий день. Алике и я очень долго принимали на Ферме и на целый час опоздали к завтраку. Дядя Алексей ожидал его с детьми в саду. Сделал большую прогулку в байдарке. Тетя Ольга приехала к чаю. Купался в море. После обеда покатались.

Получил ошеломляющее известие из Одессы о том, что команда пришедшего туда броненосца «Князь Потемкин-Таврический» взбунтовалась, перебила офицеров и овладела судном, угрожая беспорядками в городе. Просто не верится!»^{5}

На следующий день Авелан с находившимся в Петербурге Чухниным заявились в Петергоф.

«Вам надлежит сегодня же отбыть в Севастополь, — торопил адмирала царь. — Направьте в Одессу эскадру и немедленно подавите восстание хотя бы ценой потопления броненосца. Я надеюсь на вас»^{6}. Замечу, что Авелан уже предвосхитил желание царя, еще 15 июня он отправил шифрованную телеграмму Кригеру с предписанием немедленно следовать «со всей эскадрой и минными судами» в Одессу, тотчас же предложить команде броненосца сдаться и, если последует отказ, «немедленно … дабы не дать возможности «Потемкину» успеть открыть огонь по городу и судам, потопить броненосец двумя минами миноносцев… Спасающуюся команду «Потемкина», если будет сопротивление, расстреливать»^{7}.

По приказу Кригера в 2 часа ночи 16 июня из Севастополя выходит отряд кораблей под командованием контр-адмирала Ф.Ф. Вишневецкого. В его составе броненосцы «Три Святителя», «Георгий Победоносец», «Двенадцать Апостолов»; минный крейсер «Казарский» и малые миноносцы №№ 255, 258, 272 и 273. Отряд 12-узловым ходом идет на Одессу.

И адмирал, и старшие офицеры не были уверены, что их команды будут стрелять по потемкинцам. В кают-компании флагманского броненосца «Три Святителя» открыто обсуждался вопрос — стоит ли оказывать бесполезное сопротивление, если команда взбунтуется.

В 10 ч 35 мин, когда за кормой скрылся уже Тарханкутский маяк, выстроившейся на шканцах команде броненосца был оглашен приказ адмирала, в котором он не стал разглагольствовать о долге и присяге царю, а попросту пытался доказать невыгодность перехода на сторону восставших. Мол, все имеющиеся на кораблях запасы будут израсходованы «В самое короткое время», корабль вместо крепости окажется ловушкой, в которую попадут «все смутьяны», и такая участь уготована каждому кораблю, который поступит «так же беззаконно, как “Потемкин”». Со своей стороны адмирал обещал, что не собирается «нападать на «Потемкин» вооруженною силою и тем увеличивать срам», и обязывался принять «все меры благоразумия к миролюбивому прекращению беспорядков, что уменьшит вину команды «Потемкина» и ослабит ей наказание»^{8}.

В 6 ч 30 мин 17 июня отряд вышел к маяку на Большом фонтане, Вишневецкий надеялся внезапно появиться из-за южного берега и тем перекрыть Выход с рейда. Примерно в 7 часов утра с «Трех Святителей» увидели стоявшие у Воронцовского маяка «Потемкин», миноносец № 267, паровые катера броненосца и транспорт «Веху» под флагом Красного Креста.

За два часа до этого радиотелеграфист с Потемкина перехватил переговоры кораблей отряда Вишневецкого, и на броненосце объявили боевую тревогу. «Три Святителя» подошел к «Потемкину» на 4 мили и радировал на броненосец: «Черноморцы, удручен вашим поступком. Кончайте скандал. Смиритесь. Повинную голову меч не сечет. Объясните, чего вы хотите. Будьте благоразумны. Адмирал Вишневецкий». В 8 ч 25 мин с «Потемкина» попросили повторить радиограмму, после чего на «Трех Святителях» был получен ответ: «Убедительно вас просим, как своего начальника, пришлите к нам дать совет. От всей команды».

Адмиральского ответа на это не последовало. Отряд Вишневецкого, сделав по сигналу с флагмана поворот все вдруг, лег на обратный курс, перекрывая путь снявшемуся с якоря «Потемкину». В результате нескольких маневров Вишневецкого «Потемкин» оказался сзади отряда. Около получаса он шел за отрядом, а затем повернул назад и вернулся на одесский рейд.

На полпути от Одессы до Тендры Вишневецкий обнаружил отряд кораблей, который вел сам Кригер. В отряде были броненосцы «Ростислав» (флагман) и «Синоп», а также эскадренные миноносцы «Строгий» и «Свирепый».

Таким образом, против «Потемкина» был двинут почти весь Черноморский флот. В Севастополе остался последний броненосец «Екатерина II», поскольку с него была снята вся команда как ненадежная.

Оба отряда соединились, образовав мощную эскадру, которая двинулась в Одессу. В 12 ч 05 мин эскадра была замечена с «Потемкина», который вновь поднял якоря и пошел ей навстречу.

При сближении «Потемкина» с эскадрой Кригера вновь начался обмен сигналами. Кригер: «Пришлите парламентеров для переговоров». «Потемкин»: «Предлагаю прибыть самому адмиралу». Кригер: «Остановите машины». «Потемкин»: «Сами останавливайте их». Броненосцы опасно сближаются, и «Потемкин» чуть было не протаранил флагманский «Ростислав». С трудом прапорщик Алексеев уклоняется от столкновения и проводит «Потемкин» между «Ростиславом» и «Тремя Святителями». И вдруг на палубы «Георгия Победоносца», «Синопа» и «Двенадцати Апостолов» выбегают сотни матросов. Они стоят по бортам, на надстройках, на мостиках, кричат, размахивают бескозырками. Звучит громкое «ура».

Кригеру, как ранее Вишневецкому, ничего не остается делать, как отдать приказ о повороте всем вдруг. Но на сей раз поворачивают не все. На броненосце «Георгий Победоносец» группа матросов ворвалась на мостик и арестовала командира и нескольких офицеров. Вскоре к вышедшему из строя эскадры броненосцу подошел миноносец № 267 с десантом моряков-потемкинцев.

Захват матросами «Георгия Победоносца» обошелся без жертв. Всех офицеров броненосца посадили на барказ, который миноносец № 267 отбуксировал к берегу у Дофиновки. Но увы, злоключения офицеров не кончились и на берегу. Казачий разъезд принял их за десант восставших и открыл огонь. Спасаясь от пуль, офицеры поплыли к уходящему барказу. Матросам пришлось вернуться, вытащить из воды офицеров и высадить их подальше, где не было казаков.

«Потемкин» и «Георгий Победоносец» бросили якоря на одесском рейде. Эскадра же Кригера ушла в Севастополь. Теперь у восставших была целая эскадра. И будь там хотя бы один дельный и решительный офицер, то в руках революционеров легко могла оказаться Одесса. Не будем забывать, что Одесса не была укреплена с моря и там не имелось ни одной тяжелой пушки. Полевые же трехдюймовые пушки физически не могли пробить броню броненосцев, зато десять 12-дюймовых и двадцать три 6-дюймовых корабельных пушек могли легко разнести всю Одессу. Правительственным войскам оставалось бы лишь бежать из города. А в случае похода восставших в Севастополь ни корабли, ни береговая артиллерия не стали бы стрелять по «Потемкину» и «Георгию». Как раз 18 июля Чухнин докладывал в Морском министерстве Авелану: «Броненосцы «Екатерина» и «Синоп» совершенно неблагонадежны, на всех судах есть партия человек 50—60, которые держат в руках команду; большинство пассивно-трусливо, но легко возбуждается к бунтовщикам. Офицеры потеряли авторитет и власть; нельзя ни за что ручаться. Приходится быть очень осторожным, пока не арестованы бунтовщики. Необходимы войска для ареста».

Но увы, у восставших не нашлось ни Орлова, ни Потемкина, ни на худой конец Зубова или Палена. Свои же вожаки типа Матюшенко не обладали навыками судовождения, не знали ни артсистем, ни тактики, да и не пользовались особым авторитетом у команды.

В результате в команде «Георгия Победоносца» началось брожение, часть матросов пожелала идти с повинной в Севастополь. Тут предательскую роль сыграл младший судовой врач «Потемкина» Галенко. Он объявил на «Георгии», что команда «Потемкина» уже решила идти сдаваться. В конце концов кондукторам «Георгия» удалось поднять я корь и двинуться в море. Но тут на «Потемкине» сыграли боевую тревогу и стали наводить орудия на «Георгия». Последнему пришлось возвращаться, но кондуктора посадили броненосец на мель.

Надо сказать, что особой трагедии в посадке «Георгия» на мель не было. Повторяю, нужен был только один решительный офицер, который отправил бы барказ с караулом на «Георгий» и расстрелял бы на месте Галенко с десятком кондукторов. В порту стояло предостаточно торговых судов и буксиров, и снять броненосец с мели не представляло особого труда.

Однако на «Потемкине» началась паника. Воспользовавшись ею, прапорщик Алексеев приказал сниматься с якоря. 19 июня «Потемкин» и миноносец № 267 пришли в румынский порт Констанцу. Там комиссия обратилась к местным властям с просьбой продать уголь и продовольствие. Румыны, естественно, отказали. Кстати, другого варианта и быть не могло, и визит в Констанцу можно объяснить лишь правовой безграмотностью революционных матросов.

Чтобы пополнить запасы угля, пресной воды и продовольствия, комиссия решила зайти в порт Феодосию. В принципе решение это было разумным — там не имелось береговой артиллерии и военных кораблей, зато было много угля и коммерческих судов.

Около 7 часов утра 22 июня «Потемкин» и миноносец № 267 бросили якоря на рейде Феодосии. Население города бурно приветствовало восставших. На борту броненосца побывали члены городской управы, которые выразили сочувствие матросам. Управа к 16 часам доставила на «Потемкин» четырех живых быков, крупу, муку, кур, зелень. Однако военные власти не допустили доставки на корабли угля.

На вторые сутки пребывания в Феодосии потемкинцы договорились с владельцами двух шхун, груженных углем. Однако при попытке буксировки парусных шхун паровым катером и миноносцем восставшие были обстреляны винтовочным огнем роты солдат. В ходе обычной войны командир роты, решивший воевать винтовками против 12-дюймовых орудий броненосца, был бы сочтен слабоумным. Я уж не говорю о том, что на миноносце № 267 имелись две 37-мм пушки Гочкиса, да и на катере должна была стоять одна такая 37-мм или 47-мм пушка. Но матросов вновь охватила паника, а проворный Алексеев вновь отдал приказ сниматься с якоря.

В ночь на 26 июня «Потемкин» и миноносец № 267 вернулись в Конетанцу и стали на якоря в полумиле от порта. Румынские власти гарантировали восставшим свободу и невыдачу царским властям. На броненосце спустили красный флаг и подняли флаг королевского флота. Вскоре в порт явился русский консул и стал уговаривать матросов вернуться в империю. Команда миноносца № 267 поверила и увела корабль в Севастополь. Прапорщик Алексеев, кондуктора «Потемкина» и несколько новобранцев, всего около тридцати человек, также решили возвратиться в Россию.

А между тем адмирал Чухнин в Севастополе развил бурную деятельность по поимке мятежного броненосца. По его приказу с эсминца «Стремительный» был списан весь экипаж, за исключением трюмной команды из 9 человек[7]. Взамен эсминец был укомплектован офицерами с разных судов. «Стремительный» (скорость 28 узлов) стремительно гонялся за «Потемкиным» (скорость 16 узлов, но на самом деле не более 13 узлов), но никак не мог поймать броненосец. Командир «Стремительного» А.А. Янович во время стоянки в Ялтинском порту получил телеграмму, что «Потемкин» пришел в Феодосию. В 130 км от Ялты, в Феодосии, броненосец простоял почти полтора суток. «Стремительному» туда было 2,5 часа полного хода. Но храбрый Янович ухитрился разминуться с «Потемкиным».

Помимо «Стремительного» торпедировать «Потемкин» пожелал и командир минного крейсера «Гридень». Крейсер вышел из Севастополя, но в пути бравый командир узнал, что матросы тоже готовятся к встрече с броненосцем, но совсем с иными намерениями. «Гридень» немедленно повернул назад и вернулся в главную базу.

Между тем 18 июня на переходе Николаев — Севастополь революционные матросы захватили учебное судно «Прут» (водоизмещение 5459 т, скорость 13,5 узла, вооружение: восемь 47-мм и две 37-мм пушки). В ходе захвата были убиты вахтенный офицер и боцман, а командир и старпом арестованы. Восставшие повели судно в Одессу к «Потемкину». Однако броненосца там не оказалось, и матросы решили идти в Севастополь поднимать восстание. Но что легко могли сделать «Потемкин» с «Георгием», было не по силам тихоходному судну с десятью пушечками Гочкиса. У входа в Севастопольскую бухту «Прут» перехватили два эсминца и привели в базу, где вся команда была арестована.

Узнав об уходе «Потемкина», эскадра под командованием Вишневецкого сходила к Одессе и легко сняла с мели «Георгия», который практически не имел повреждений и был немедленно введен в строй с частично замененной командой. Эскадра вместе с «Георгием» вернулась в Севастополь.

23 июня на поиски «Потемкина» выходит эскадра в составе «Ростислава», «Георгия Победоносца», «Трех Святителей», «Двенадцати Апостолов», минного крейсера «Казарского» и четырех эсминцев. Но увы, эскадра так и не может или не хочет изловить мятежников.

Но вот в 10 часов утра 16 июня броненосцы «Чесма» и «Синоп» в сопровождении миноносцев №№ 261, 262, 264 и 265 настигли «Потемкин». Но к великому огорчению адмирала Писаревского, на нем развевался румынский флаг, а революционные матросы давным-давно сошли на берег и стали политическими эмигрантами.

Днем 28 июня «Потемкин» на буксире броненосца «Синоп» был выведен из порта Констанцы и рано утро 1 июля прибыл в Севастополь.

По приказу Чухнина транспорты «Прут» и «Бомборы» были обращены в плавучие тюрьмы, поскольку на берегу помещений для арестованных матросов стало не хватать.

Севастополь и Николаев на несколько недель были объявлены на военном положении. Оставшихся на свободе матросов Чухнин заставил еще раз присягнуть на Евангелии царю-батюшке. По его приказанию среди личного состава флота было распространено воззвание «истинно русских простых людей из города Гродно», которые угрожали «проклятием родины иудам-предателям и изменникам на корабле «Таврическом», допустившим на корабль еще и «Жидов-студентов», из-за чего непременно надо все три бунтовавшие судна [«Потемкин», «Прут» и миноносец № 267] обмыть святой водой»^{9}. Ну кто же, окромя евреев, в таком безобразии может быть виноват!

Из команды «Прута» четверых расстреляли, 16 матросов получили в общей сложности 160 лет каторги, 8 человек отдали в дисциплинарный батальон.

Из команды «Георгия Победоносца» двоих казнили, двоих отправили на бессрочную каторгу, 18 человек получили вместе 196 лет каторги, 33 матроса — 135 лет тюрьмы.

Кроме того, свыше тысячи матросов с разных судов без суда и следствия были распиханы по различным частям… Сухопутного ведомства. Поплатились должностями и адмиралы — ловцы «Потемкина» Кригер и Вишневецкий. Высочайшим указом от 1 августа 1905 г. их уволили без производства в следующий чин, что считалось в те годы одним из наказаний.

26 сентября 1905 г. царь повелел броненосец «Потемкин» переименовать в «Пантелеймон». Причем не в «Святой Пантелеймон» (был когда-то такой парусный корабль), а просто в «Пантелеймон».

Глава 6. ДЕЛО ЛЕЙТЕНАНТА ШМИДТА

В июле — начале октября 1905 г. Чухнину и жандармам удалось добиться лишь показного спокойствия в Севастополе. Поводом для новых революционных выступлений стал Манифест 17 октября. Общая оценка Манифеста выходит за рамки монографии, я лишь ограничусь констатацией наличия в нем множества расплывчатых и неясных формулировок. Естественно, каждый мог трактовать их, как ему заблагорассудится.

Сведения о Манифесте распространились по Севастополю днем 18 октября. На Приморском бульваре духовой оркестр 28-го флотского экипажа играл, как обычно, военные марши. Но толпа, возбужденная слухами о Манифесте, заставила его играть «Марсельезу» и «Варшавянку». А затем горожане вместе с оркестром с пением двинулись по Нахимовскому проспекту. У музея-панорамы «Оборона Севастополя» отряд казаков пытался было разогнать толпу, но вскоре ретировался.

Но вот откуда-то появилась группа монархистов с царскими портретами и триколорами[8]. Сразу же завязалась драка. «Матросы и рабочие бросились к манифестантам, разорвали портреты, а от национальных флагов оставили на древках только красные полосы»^{10}.

Далее революционная толпа, во главе которой стал народоволец Н.И. Емельянов, двинулась к городской думе. Там городской голова А.А. Максимов выступил с весьма либеральной речью.

Около 6 часов вечера демонстрация представителей всех сословий направилась к городской тюрьме требовать освобождения политзаключенных. Кстати, среди заключенных там был и эсер А. С. Гриневский, известный нам как писатель Грин.

Демонстранты долго ожидали решения администрации, не предпринимая никаких действий, но солдаты Брестского полка открыли по ним огонь. Толпа в ужасе бросилась в разные стороны, оставляя убитых и раненых, давя детей, стариков и женщин.

Собственно, этот расстрел и стал началом кровавых событий в Севастополе осенью 1905 г. Еще до Манифеста, 11 октября, забастовали железнодорожники станции Джанкой, Феодосийской линии, Симферополя. 13 октября забастовали рабочие симферопольских типографий и табачных фабрик, служащие портово-телеграфной конторы. С 17 октября в Ялте закрылись все учреждения и учебные заведения, банки и магазины.

Очевидец так описал утро 19 октября в Севастополе: «Все торговые и промышленные заведения закрыты. Забастовали Реальное и Техническое училища, временно закрыта классическая гимназия, происходят митинги на площадях и бульварах, происходят митинги на площадях и улицах, назначено экстренное заседание думы …»

На Приморском бульваре собрался многотысячный митинг, на котором в городскую думу были выбраны 29 новых депутатов «от народа». В их число вошли известные граждане Севастополя: С.А. Никонов, С.М. Мельников, П.Д. Лескевич, Г.С. Берлин, П.П. Шмидт, а также социал-демократки Н. Вольская и И. Смидович.

Так на политическую сцену вышел один из известных деятелей России — 38-летний лейтенант Петр Петрович Шмидт. Он, подобно большинству революционеров, не избежал ретуши наших историков, сначала в розовых тонах, затем в черных. И, как часто бывает, истина лежит посредине.

П.П. Шмидт был потомственным моряком. Его отец, дядя и дед служили в Морском ведомстве. Отец Петр Петрович и дядя Владимир Петрович участвовали в обороне Севастополя и дрались на знаменитом 4-м бастионе. Затем Владимир сделал блестящую карьеру и дослужился до полного адмирала, он стал кавалером всех орденов империи, включая Андрея Первозванного. А вот Петр вышел в отставку с чином контр-адмирала и с помощью влиятельного брата получил место градоначальника в Бердянске.

П.П. Шмидт-младший до l3 лет учился в бердянской гимназии, а в 1880 г. его отдали в Морское училище, позже переименованное в Морской корпус. В 1886 г. он был произведен в мичманы. В 1888 г. Петр Петрович совершил свой первый экстравагантный поступок — женился на петербургской проститутке Доминике Гавриловне Павловой. Естественно, что после этого ему пришлось подать в отставку. Однако мадам Павлова знала, что делает — еще в 1887 г. Петр Петрович получил от своей тети А.Я. Эггер 30 тысяч рублей наследства. Этих денег молодым хватило на четыре года. В 1889 г. у Петра Петровича родился сын Евгений. Жизнь в семье Петра Петровича не сладилась — Доминика гуляла с кем попало, а потом вообще ушла из дома. Воспитанием сына пришлось заниматься исключительно отцу. Характер у Петра Петровича был неуравновешенный, он несколько раз лечился в психиатрических клиниках.

Деньги кончились, и Петр Петрович вновь поступил на службу в Сибирскую флотилию. Его взяли по просьбе сановного дяди Владимира Петровича, а кроме того, желающих добровольно служить в этой флотилии было крайне мало.

В Сибирской флотилии Шмидт прослужил 5 лет, а затем вновь был уволен в отставку «по болезни». Далее он служит на торговых судах. Русско-японская война застает его капитаном парохода «Диана», принадлежавшего РОПиТу[9]. Шмидт по мобилизации попадает старшим помощником на угольный транспорт «Иртыш», идущий в составе 2-й Тихоокеанской эскадры на Дальний Восток. По пути у Шмидта возникает конфликт с капитаном, в результате чего его ссаживают с корабля в Порт-Саиде в Египте, вновь «по болезни». Ссора с капитаном спасает ему жизнь — «Иртыш» погиб в Цусимском сражении.

Весной 1905 г. Шмидт был направлен на Черноморский флот и назначен командиром малого миноносца № 253, который базировался в Измаиле. В августе миноносец вернулся в Севастополь.

Перед нами человек нервный, экзальтированный, с несложившейся карьерой и личной жизнью. Революционные события в России стали для него всем. Шмидт искренне желал счастья своему народу, но плохо разбирался и в политике, и в военном деле.

Выбранные на митинге «депутаты от народа» были допущены в городскую думу. От их имени на заседании думы выступил Шмидт. Его предложения были приняты собранием думы и внесены в постановление. Среди них: вывесить на видном месте лист протеста, в котором позором заклеймить имена убийц из местного начальства; удалить из города жандармского полковника А.П. Бельского и полицмейстера В.Я. Попова; удалить казаков, устроить 20 октября торжественные похороны первых жертв; устранить полицию и передать охрану города местной милиции (в которую к тому времени уже записалось около 500 добровольцев, и дума положила им оклад в 40 рублей каждому); навсегда запретить смертную казнь в России; объявить амнистию всем ранее восставшим на Черноморском флоте.

Без корректировки приняли текст телеграммы С.Ю. Витте, отредактированный Шмидтом и подписанный А.А. Максимовым.

После 19 октября Шмидт стал как бы главой неофициального правительства юга России. Городской голова с несколькими гласными думы явились во дворец к главному командиру Черноморского флота и портов Черного моря вице-адмиралу Чухнину, почти неограниченному владыке всего Черноморского побережья, и от имени населения «убедительно попросили» его превосходительство, если он хочет гарантированного порядка, передать «все свои полномочия по успокоению населения лейтенанту Шмидту».

Власти были вынуждены пойти на уступки — все политические заключенные, в том числе и Гриневский, были выпущены на свободу. Улицы Севастополя взяла под контроль народная милиция, и, по свидетельствам очевидцев, порядка стало больше.

Зато Николай II был крайне возмущен. «Удивлен вмешательством севастопольской городской думы не в свое дело. О принятии каких-то требований, предъявленных мятежниками, речи быть не может. Однако это уже возмущает душу не только военного, но всякого русского человека. С ними будет поступлено как с клятвопреступниками и изменниками»^{11}.

21 октября Чухнин осуществляет контрпереворот в Севастополе. Народная милиция была распущена, а П.П. Шмидт арестован и доставлен в карцер на броненосец «Три Святителя».

Пресса по всей России начала шумную кампанию в защиту П.П. Шмидта. Рабочие Севастопольского порта избрали его своим «пожизненным депутатом».

Военно-морской прокурор сообщил адмиралу Чухнину, что в случае отдачи П.П. Шмидта под суд максимальным наказанием, которое его может ожидать, будет лишь дисциплинарное взыскание. Тогда Чухнин 24 октября послал донос морскому министру, в котором скрупулезно перечислил все «Преступления» Шмидта, включая и речь в думе, где он «предложил способ осуждения законных действий подлежащего начальства». По полученным якобы им, Чухниным, анонимным письмам, Шмидт ходил по городу с музыкой, с матросами и народом и одобрял команду «Потемкина», которая «сделала первый шаг к настоящей смуте».

Чухнину пришлось освободить Шмидта из-под ареста, но непокорного лейтенанта высочайшим повелением уволили со службы без обычно принятого производства в следующий чин (капитана 2-го ранга). Самоуправный Чухнин успел при этом найти способ обойти царские свободы и отдал еще не уволенному со службы Шмидту личный приказ с запрещением «заниматься агитаторством, иначе он будет предан суду».

Конец октября 1905 г. в Севастополе ознаменовался чуть ли не ежедневными многочисленными митингами. Чухнин доносил Авелану в Петербург: «Настроение в командах ненадежное, появились признаки его на «Очакове» и «Пантелеймоне» и в дивизии [то есть в береговых флотских частях. — А.Ш.]… Агитация идет за освобождение от суда матросов «Потемкина»… Арестовать тысячи нельзя, чувствую, что с арестом и при действии оружием восстанет весь флот»^{12}. Здесь надо отдать должное адмиралу — он чувствует момент.

Замечу, что в октябре 1905 г. бурлил не только Севастополь, а вся страна. Несколько оторвемся от событий в Севастополе и обратимся к царскому дневнику. Документ сей сумбурный и бестолковый, многие любопытные события отражены намеками и вскользь. Тем не менее. Вот запись от 12 октября 1905 г.:

«Забастовки на железных дорогах, начавшиеся вокруг Москвы, дошли до Петербурга, и сегодня забастовала Балтийская. Манухин и представляющиеся еле доехали до Петергофа. Для сообщения с Петербургом два раза в день начали ходить «Дозорный» и «Разведчик». Милые времена!!»^{13},[10]

А вот еще одна запись от 20 октября: «Морской агент Гинце прибыл с двумя герман. миноносцами из Мемеля с почтой посольства»^{14}.

Это очень любопытно! С какой стати вдруг немцы рутинную почтовую посылку посольству[11] стали отправлять на двух миноносцах?! Еще во времена Пушкина пароходы регулярно и быстро доставляли из Европы почту и даже свежие устрицы. Скоростные пароходные линии, в отличие от железных дорог, ни разу не бастовали, а суда ходили как часы. На миноносце быстрее? Увы, нет. Миноносцы к началу ХХ века могли развивать скорость до 26—28 узлов против 18—22 узлов пассажирского парохода, но лишь на несколько часов. Попытки любого тогдашнего миноносца обогнать пароход на линии Мемель — Петербург неминуемо закончились бы выходом из строя машин миноносца.

Да и почему о столь рутинной операции царь пишет в своем дневнике? Ни ранее, ни позже, за все время своего правления он о подобных делах не упоминает. Увы, ответ прост: миноносцы пришли за Николаем. В случае обострения ситуации в стране Николай и Александра сели бы на миноносец и отправились на свою историческую родину, в Германию. Недаром Николай с семьей летом и осенью 1905 г: жил на берегу Финского залива в Петергофе, а не в любимом Александровском дворце в Царском Селе. А почему прислали два миноносца? Ну, для подстраховки, вдруг у одного машины «сядут», да и этикет у царя был разъезжать по стране на двух поездах: один — царский, второй — свитский. И тут: один миноносец — царский, другой — свитский.

А пока царь собирал чемоданы, в Севастополе продолжались манифестации. Утром 11 ноября Чухнин приказал разогнать митинг матросов и солдат. Туда была направлена рота солдат Белостокского полка, которую вели контр-адмирал Писаревский и штабс-капитан Штейн. Увидев прибывших солдат, матрос Константин Петров выступил вперед, застрелил Штейна и ранил Писаревского. Замечу, что К. Петров был Георгиевский кавалер, участник боя крейсера «Варяг» в Чемульпо и младший брат казненного 20 июня Александра Петрова, участника восстания на учебном судне «Прут».

Солдаты схватили Константина, но разъяренные матросы сумели разоружить белостокцев и освободить Петрова. Так 11 ноября во флотской дивизии началось стихийное восстание, сразу же охватившее до двух тысяч ее матросов и часть солдат гарнизона. Беспорядки начались на береговых батареях Севастопольской крепости.

Опасаясь присоединения солдат к матросам, власти срочно вывели из Севастополя оба расквартированных там полка: 50-й Белостокский и 49-й Брестский.

Вечером 11 ноября Чухнин докладывал царю: «Матросы, вероятно, поставят какие-нибудь условия, которым придется подчиниться или распустить флот».

12 ноября около двух часов дня матросы броненосца «Пантелеймон» (бывший «Потемкин») подняли красный флаг. Однако другие корабли его не поддержали, и через час офицеры броненосца уговорили команду спустить флаг.

«В этот день собравшиеся в матросских казармах депутаты кораблей, частей и порта фактически образовали Совет матросских, солдатских и рабочих депутатов. Непосредственное руководство революционным движением осуществлял выделенный Советом исполнительный орган — Матросская комиссия, включавшая представителей Севастопольского комитета РСДРП, военной социал-демократической организации и рабочих порта. Во главе комиссии стал член РСДРП И.А. Вороницын»^{15}.

Утром 14 ноября делегаты от команд «Ростислава», «Пантелеймона» и «Очакова» встретились в думе со Шмидтом. Тот предложил — независимо от подачи начальству своих требований, надо добиваться созыва Учредительного собрания, основанного на всеобщей, прямой, тайной подаче голосов. В этом — спасение России, только так можно предотвратить кровопролитие.

Еще раньше, на заседании комиссии, Шмидт предложил после установления контроля над флотом отправить отряд броненосцев к Очакову и овладеть им. Очаков был второй после Севастополя береговой крепостью, которая контролировала ДнепроБугский лиман. Следует заметить, что в случае, если гарнизон Очакова решит оказать сопротивление, взять крепость силами флота было нереально, даже если бы броненосцами командовали опытные офицеры.

После взятия Очакова малые суда должны были подняться по Бугу, чтобы захватить Николаев, а броненосцы — отправиться в Одессу и попробовать выбить оттуда царские войска.

В это время другой отряд малых судов должен был установить революционную власть в портах Крыма от Ялты до Феодосии и одновременно поднять восстание на Кавказе.

После этого Шмидт хотел создать Крымско-Кавказскую Федеративную Республику, сформировать революционную армию и начать наступление в глубь России.

Все эти планы могли быть реализованы при выполнении двух условий: во-первых, отсутствия желания сражаться у рядового состава царских войск; и во-вторых, при грамотном командовании нескольких решительных революционных офицеров. И если выполнение первого условия могло иметь место, то офицеров у восставших не было, за исключением того же Шмидта — плохого тактика и никудышного стратега.

Именно потому, что иных военных авторитетов не было, матросы, рабочие и обыватели поверили Шмидту.

14 ноября в 15 часов Шмидт прибыл на крейсер «Очаков». Команда встретила его громким «ура», а офицеры заблаговременно покинули корабль.

В ночь на 15 ноября офицерам «Пантелеймона» удалось уговорить матросов свезти на берег все винтовки и ударники от затворов орудий — теперь броненосец стал безоружным. В ту же ночь к «Очакову» присоединился эсминец «Свирепый». Одновременно с помощью парового катера с «Очакова» был захвачен и поставлен на бакштов (за кормой) проходивший мимо брандвахтенный катер «Смелый». Спустившиеся из расположения дивизии к Южной бухте матросы с помощью прибывших на катере очаковцев захватили и перевели на рейд к крейсеру миноносцы № 268 и № 270, а к утру 15 ноября — и миноносец № 265.

В 8 часов утра 15 ноября на пятнадцати кораблях в Севастополе вместе с Андреевскими флагами на грот-стеньгах взвились красные флаги.

Катер с «Очакова» доставил на берег телеграмму Николаю II:

В 8 ч 15 мин от борта «Очакова» отошел приведенный в боевую готовность, с торпедами в аппаратах и поднятым на мачте красным флагом миноносец «Свирепый». На барбете у носовой 75-мм пушки стоял П.П. Шмидт в мундире с погонами капитана 2-го ранга. В кильватер миноносцу следовал брандвахтенный катер «Смелый» с вооруженным караулом.

Шмидт на миноносце обошел большинство кораблей Черноморского флота. Можно представить, как был счастлив этот человек, которому пригрезился успех революции и свой личный триумф. Петр Петрович не замечал, что на кораблях ему кричали «ура» не команды, а отдельные матросы, и что после отхода «Свирепого» на несколько сот метров красные флаги на кораблях спускались. Парад Шмидта привлек на сторону «Очакова» лишь минный крейсер «Гридень».

В 14 ч 15 мин Чухнин предъявил восставшим ультиматум (расположение сил см. на схеме).

Первый выстрел сделала канонерская лодка «Tepeц», команда которой состояла из строевых квартирмейстеров[12]. Канонерка стояла у выхода из Южной бухты и открыла огонь по катеру с «Очакова», за которым шел под красным флагом минный заградитель «Буг». Стрельба, начатая в 15 ч 15 мин, продолжалась, по записям судового журнала «Tepцa», 15 минут. Катер был подбит, а «БУГ», видя невозможность прорыва и имея на борту 30 морских мин, отдал якорь вблизи «Терца» и открыл кингстоны.

Следует заметить, что при одном удачном попадании «Терца» и детонации мин погиб бы не только минзаг, но и сам «Терец», а также было бы разрушено несколько жилых кварталов на берегу Южной бухты.

Между тем у входа в Южную бухту появился миноносец «Свирепый». Он имел заряженные торпедные аппараты и мог легко торпедировать «Ростислав» или «Терец». Но матросы растерялись, а командовать ими было некому. В свою очередь, «Ростислав», «Терец» и крейсер «Память Меркурия» открыли огонь по «Свирепому» и вывели его из строя. Любопытно, что 31 декабря 1922 г. «Свирепый» будет переименован в «Лейтенант Шмидт».

В это время «Очаков» и «Пантелеймон» по-прежнему оставались на своих местах — крейсер на якоре против Артиллерийской бухты, а броненосец — на девиационной бочке, немного далее в глубь Большой бухты. Недалеко от «Очакова» стояли «Гридень» и миноносцы №№ 265, 268 и 270. Лейтенант Шмидт, да и простые матросы должны были сообразить, что рано или поздно дело дойдет до стрельбы. Пушки «Пантелеймона» были небоеспособны (офицеры вынули из замков ударники), а артиллерия «Очакова» и миноносцев слишком слаба против правительственных судов и береговых батарей. Единственным ответом на артогонь властей могла быть торпедная атака. Не следует забывать, что торпеды были не только на миноносцах. На «Очакове» имелось четыре торпедных аппарата, а на «Пантелеймоне» — пять. Страшнейшим оружием был и таран «Пантелеймона». К 1905 г. таран в морских сражениях стал анахронизмом, и в Англии от него уже отказались, но в Севастопольской бухте сложилась уникальная ситуация для успешного применения тарана. Наконец, «Пантелеймон» мог прикрыть своим корпусом миноносцы, которые подошли бы к бортам правительственных кораблей и в упор выпустили бы торпеды. Однако Шмидт бездействовал.

Среди историков давно идут споры, сколько сделал ответных выстрелов «Очаков». Судя по всему, не более шести. Но в любом случае в правительственные корабли не попало ни одного снаряда, хотя до «Ростислава» было всего около километра. В свою очередь, «Ростислав» выпустил по «Очакову» и «Свирепому» два 254-мм и шестнадцать 152-мм снарядов.

По «Очакову» стреляла и 11-дюймовая (280-мм) мортирная батарея с Северной стороны. По крайней мере один 11-дюймовый снаряд попал в крейсер. Кроме того, с берега почти в упор полевые батареи осыпали «Очаков» шрапнелью. Огонь по крейсеру велся около получаса. К 16 ч 30 мин «Очаков» превратился в огромный пылающий костер.

Стрельба правительственных войск и кораблей велась крайне бестолково, Поэтому снаряды попали в несколько судов, не участвовавших в восстании. Получили серьезные повреждения корпусов даже стоявшие на эллингах (на берегу) миноносцы № 256 и № 271.

Свидетель бойни знаменитый писатель А. И. Куприн писал: «Посредине бухты огромный костер, от которого слепнут глаза и вода кажется черной, как чернила. Три четверти гигантского крейсера — сплошное пламя. Остается целым только кусочек корабельного носа, и в него уперлись неподвижно лучами своих прожекторов «Ростислав», «Три Святителя», «Двенадцать Апостолов». Когда пламя пожара вспыхивает ярче, мы видим, как на бронированной башне крейсера, на круглом высоком балкончике, вдруг выделяются маленькие черные человеческие фигуры. До них полторы версты, но глаз видит их ясно.

Я должен говорить о себе. Мне приходилось в моей жизни видеть ужасные, потрясающие, отвратительные события. Некоторые из них я могу припомнить лишь с трудом. Но никогда, вероятно, до самой смерти не забуду я этой черной воды и этого громадного пылающего здания, этого последнего слова техники; осужденного вместе с сотнями человеческих жизней на смерть сумасбродной волей одного человека. Нет, пусть никто не подумает, что адмирал Чухнин рисуется здесь в кровавом свете этого пожара, как демонический образ. Он просто чувствовал себя безнаказанным…

… И опять этот страшный, безвестный, далекий крик:

— Бра-а-атцы!..

И потом вдруг что-то ужасное, нелепое, что не выразишь на человеческом языке, крик внезапной боли, вопль живого горящего тела, короткий, пронзительный, сразу оборвавшийся крик. Это все оттуда. Тогда некоторые из нас кинулись на Графскую пристань к лодкам, и вот теперь-то я перехожу к героической жестокости адмирала Чухнина.

На Графской пристани, где обыкновенно сосредоточены несколько сотен частных и общественных яликов, стояли матросы, сборная команда с «Ростислава», «Трех Святителей», «Двенадцать Апостолов» — надежный сброд. На просьбу дать ялики для спасения людей, которым грозили огонь и вода, они отвечали гнусными ругательствами; начали стрелять. Им заранее приказана было прекратить всякую попытку к спасению бунтовщиков»^{16}.

По приказу офицеров с кораблей и берега стреляли во все, что движется в воде, — и в плывущих людей, и в лодки. За компанию застрелили командира минного заградителя «Буг» капитана 2-го ранга М.и. Славочинского, который на ялике уходил от затопленного минзага.

П. П. Шмидт вместе с шестнадцатилетним сыном Евгением, которого он зачем-то взял на «Очаков», вплавь добрались до миноносца № 270. Но миноносец вскоре был подбит артиллерийским огнем с «Ростислава» и потерял ход. Петр Петрович и Евгений были доставлены на борт «Ростислава». Отец и сын не успели после пребывания в ледяной воде переодеться, но старший офицер «Ростислава) лейтенант Карказ глумился над ними, не давая одеться (и это в ноябре!). Наоборот, он выставил пленников перед всей командой и кричал: «а! Вот он — командующий флотом! Вот она, сволочь эта! Тащите его за мной, эту сволочь!»

Карказ хотел дать наглядный урок матросам «Ростислава», и они его хорошо запомнили — Ф.Ф. Карказ был расстрелян в Севастополе в ночь на 23 февраля 1918 г.

Крейсер «Очаков» горел в течение двух суток, а затем буксиры отвели его в глубь бухты к Инкерману. Позже в корпусе крейсера насчитали 63 пробоины от артиллерийских снарядов. Следует заметить, что «Очаков» строился по типу балтийского крейсера «Богатырь», спроектированного и построенного в Германии. Рационально расположенная броня и конструкция судна обеспечивали хорошую живучесть, свойственную всем германским боевым кораблям.

На ремонт и восстановление «Очакова» потребовались большие суммы. Вернуть крейсер в то состояние готовности, какое он имел на 15 ноября 1905 г., удалось лишь к 1 мая 1909 г. (!)

Чтобы стереть всякую память об «Очакове», наши адмиралы придумали хитроумную комбинацию. 7 апреля 1907 г. был исключен из состава Черноморского флота старый крейсер «Память Меркурия», построенный еще в 1882 г. Его название было передано крейсеру «Кагул», однотипному с «Очаковом», а «Очаков», в свою очередь, был переименован в «Кагул». Хитры были наши адмиралы, одно плохо — воевать не умели.

Восстановление «Очакова» за неимением специальных ассигнований выполнялось целиком за счет отказа от планировавшегося капитального ремонта и перевооружения броненосца «Чесма».

Замечу, что по проекту 1899 года «Чесма» должна была получить современную артиллерию: четыре 305/40-мм и десять 152/45-мм орудий. Кроме того, подлежали замене котлы и многие механизмы. Разумеется, после модернизации «Чесма» не могла стать современным боевым кораблем, зато для борьбы с береговыми целями с учетом толстой брони «Чесма» стала бы эффективным средством. Как раз такие суда и требовались для Босфорской экспедиции и для поддержки приморских флангов Кавказской армии.

Деньги на модернизацию «Чесмы» (один миллион золотых рублей) были выделены лишь в конце 1903 г., но после ноября 1905 г. Чухнин настоял на том, чтобы этот миллион пошел на восстановление «Очакова». 18 марта 1907 г. броненосец «Чесма» был выведен из боевого состава флота.

После расстрела «Очакова» 49-й Брестский полк к 7 часам утра 16 ноября сравнительно легко овладел казармами флотских экипажей. В плен было взято 1400 матросов, но многие бежали и укрылись в городе. У восставших было захвачено 10 пулеметов.

Расправа над мятежным лейтенантом была предопределена заранее. Престарелая императрица Мария Федоровна 2 декабря 1905 г. пишет из Копенгагена любимому сыну: «Дорогой Ники! Вчера я, наконец, получила старое письмо от бедной Ксении, телеграммы совсем не доходят. Она в полном отчаянии от всех гадостей в Севастополе и пишет, что несколько дней положение в Ялте было очень неприятное, так как там ожидался приход взбунтовавшихся судов с подлецом Шмидтом … Надеюсь, что с Шмидтом покончили, а то, пожалуй, он еще убежит, с такими канальями церемониться не надо»^{17}.

19 декабря 1905 г. новый морской министр Бирилев телеграфирует Чухнину: «Государь повелел выделить дело Шмидта из прочих дел и вести его наискорейшим образом. Скажите Крамаревскому, что если он осмелится потерять хотя бы один день, будет уволен со службы. Государь уже дважды спрашивал, когда кончится дело»^{18}.

Ну чем не «басманное правосудие»?!

Между прочим, 3 января 1906 г. газета «Новое время» опубликовала письмо бывшей Жены лейтенанта Шмидта, в котором говорил ось: «Мой муж давно уже обнаруживал признаки душевного расстройства. 16 лет назад, служа в Черном море, он, явившись к главному командиру Черноморского флота Кумани, стал говорить самые несообразные вещи в состоянии крайнего возбуждения, вследствие чего и был помещен в севастопольский военный госпиталь. По прошествии 2-недельных испытаний ему был дан 11-месячный отпуск по болезни. Переехав в Москву, я поместила мужа в известную психиатрическую больницу Савей-Могилевича …

..Зачисленный в Сибирский экипаж, он плавал на канонерской лодке «Бобр», вторично заболел сильным нервным расстройством и был помещен в Нагасаки в морской лазарет …

…Плавая затем на судах Добровольного флота и командуя в обществе РОПиТ «Дианой», он нередко подвергался внезапным приступам сильной раздражительности, истерии и судорогам»^{19} и т.д. Многое из сказанного было правдой.

Самым выгодным вариантом для русского правительства был бы вызов независимых европейских экспертов, которые неизбежно установили бы у Шмидта психическое расстройство. (Не будем забывать, какому стрессу он подвергся 15 ноября.) Ну а затем по закону он был бы помешен в психиатрическую клинику.

Но святой Николай жаждал крови. Из шифрованной телеграммы Чухнина председателю суда полковнику Александрову от. 18 февраля 1906 г.: «Если вы все желаете, чтобы негодяй Шмидт был в мае месяце морским министрам, то даруйте ему жизнь. Мне же кажется, что этого негодяя нужно как можно скорее повесить»^{20}.

Приказ есть приказ. Приговор суда: «Отставного лейтенанта Шмидта лишить прав состояния и подвергнуть смертной казни через повешение.

Старшего баталера Сергея Частника, комендора Никиту Антоненко и машиниста Александра Гладкова исключить из службы с лишением воинского звания, лишить всех прав состояния и подвергнуть смертной казни через расстреляние …»

Казнь должна была состояться на пустынном острове Березань недалеко от Очакова. Специально для Шмидта из Петербурга вызвали опытного палача Усачева. На всякий случай он надел парик, но на полпути, в Харькове, в купе поезда неизвестный студент всадил в Усачева две пули.

Делать было нечего, и 6 марта 1906 г. в 8 часов утра Шмидт и его товарищи были расстреляны на острове Березань. Руководил казнью командир канонерской лодки «Терец» М.М. Ставроки. Капитан 2-го ранга М.М. Ставроки будет расстрелян в Севастополе в 1923 г.

Один из главных участников подавления Севастопольского восстания, генерал от инфантерии барон А.И. Меллер-Закомельский, в докладе Николаю II рекомендовал ни много ни мало, как «расформировать Черноморский флот», включая даже офицерский состав.

Вечером 27 января 1906 г., то есть еще до казни Шмидта, к Чухнину на прием явилась молодая, хорошо одетая женщина с красивым энергичным лицом. Когда адмирал вошел, просительница выхватила из сумочки револьвер и четыре раза выстрелила в Чухнина. Но тут ворвалась охрана и помешала сделать ей пятый выстрел. Чухнин же был только ранен. Девушку вывели во двор и зверски избили прикладами винтовок, так что потом врач, осматривая тело, назвал его «мешком с костями», а затем ординарец адмирала Дубинин добил ее пятью выстрелами из нагана.

Стрелявшей оказалась 23-летняя эсерка Катя Измайлова, дворянка, дочь генерала и сестра известной террористки Александры Измайловой.

Но жить Чухнину оставалось недолго. 28 июля 1906 г. на казенной даче «Голландия» на берегу Севастопольской бухты адмирал был застрелен матросом Акимовым волчьей дробью из охотничьего ружья. Затем матрос перемахнул через забор и был таков. Через несколько дней эсеры переправили его через Финляндию за границу.

По царскому повелению Чухнин был торжественно погребен во Владимирском соборе Севастополя рядом с могилами Лазарева, Корнилова и Нахимова. А еще через три года там же был похоронен Владимир Петрович Шмидт, дядя мятежного лейтенанта.

К революционным выступлениям 1905 года на Черноморском флоте прекрасно подходит оценка В.И. Лениным всей революции 1905 года: «широкие массы были еще слишком наивны, слишком мирно, слишком благодушно, слишком по-христиански настроены. Они вспыхивали довольно легко … но не хватало выдержки, отсутствовало ясно сознание задачи …»^{21}

Тут следует добавить уже сказанное: нужны были руководители — энергичные офицеры, не боявшиеся испачкать перчатки.