Черные доски

11

Ну что ж, такова материя этой книги. Когда пишешь про целинные земли (а я писал), то и дело встречаются на страницах «пшеница», «степь», «дрофа», «тракторист». Когда пишешь книгу о грибах (а я писал), то и дело встречаются на страницах «сыроежки», «рыжик», «опушка», «мухомор».

Сегодня я пишу об иконах. Удивительно ли, что встречаются на страницах «оклад», «церковь», «Михаил Архангел», «Борис и Глеб». Если речь в книге идет об иконах, нужно описывать иконы.

Я не специалист, не искусствовед. Мне трудно было бы заниматься сравнительным анализом новгородской и суздальской живописных школ, или сравнивать московские царские письма с письмами северными, или дать развернутую характеристику строгановского письма.

Но поскольку речь в моих записках идет об иконах и приходится постоянно упоминать тот или иной иконописный сюжет, то, прежде чем написать еще два-три в меру занятных эпизода из истории моего увлечения, я хочу взять на себя смелость сказать по нескольку слов об основных, о наиболее распространенных, наиболее часто встречающихся иконописных сюжетах.

Читатель может пропустить эту главу, если она окажется очень скучной, как, впрочем, и вообще он может отложить, даже выбросить эти записки и взять что-нибудь более близкое его душе: о строительстве газопровода, о подвигах разведчика, о колхозной МТС. Я и сам не век собираюсь писать об иконах – одну только эту книгу. А там перейду на живой, современный материал. Напишу о директоре совхоза (есть у меня на примете интересный директор), напишу большую автобиографическую книгу, напишу исторический роман из времен Василия Третьего, напишу (вслед за своими «грибными» записками) книжечку о целебных травах…

А пока я буду рассказывать об иконах. Конечно, именно этой главы могло бы совсем не быть. Но возможно, иной читатель, твердо знающий, чем «Венера» Джорджоне отличается от «Венеры» Тициана, не знает с такой же четкостью, чем «Владимирская Божья Матерь» отличается от «Боголюбовской Божьей Матери». Может быть, читатель, представляющий себе разницу между «Мадонной» Рафаэля и «Мадонной» Боттичелли, более смутно различает, что такое «Илья в пустыне», а что такое «Огненное вознесение Ильи», что такое «Успенье», а что такое «Благовещенье».

Если это так, если действительно не каждый, придя в Третьяковскую галерею и Русский музей, умеет, не читая таблички, издалека отличить «Рождество Богородицы» от «Рождества», или «Введение» от «Сретенья», или «оранту» от «одигитрии», то, может быть, и эта глава принесет какую-нибудь простейшую пользу. По-моему, при всех обстоятельствах лучше знать немного больше, чем немного меньше, в особенности если речь идет о родном национальном искусстве, завоевавшем, впрочем, себе великую интернациональную славу.

Необходимо сделать две существенных оговорки. Во-первых, иконописных сюжетов сотни, сотни и сотни. Все их невозможно не только описать – перечислить. На иконах изображаются разные эпизоды из Библии, как из Ветхого, так и Нового Завета, пророки, апостолы, отдельные их деяния, огромное количество святых в разнообразных сочетаниях и комбинациях. Речь может идти только о наиболее распространенных, о наиболее часто встречающихся сюжетах.

Во-вторых, сюжет один, но иконы разные. Дело в том, что нет на свете двух одинаковых икон. Да, существуют каноны, по которым «Вход в Иерусалим» нужно писать, изображая ослика, и чтобы на ослике сидел Иисус Христос, и чтобы стояли деревья, и была архитектура Иерусалима, и люди бросали бы под ноги ослику пальмовые ветви и одежды.

Сюжет четко определен. Но сколько бы мы ни увидели на своем веку «Входов в Иерусалим», все «Входы» будут отличаться друг от друга, как полотно Нестерова отличается от полотна Репина и как полотно Врубеля отличается от полотна Васнецова.

Можно взять пример еще проще, без деревьев, без архитектуры, без многих действующих лиц, скажем оглавный «Николай Угодник». По сути – портрет. Всю доску занимает лицо Николая, по-церковному – лик. Предопределено, что у Николая должна быть борода, предопределено портретное сходство на всех многочисленных иконах. Никто, взглянув хоть раз, не спутает Николая Угодника с другим святым. И все-таки все Николаи разные, точно так же как неодинаковы портреты, написанные с Пушкина Тропининым, Кипренским и всеми позднейшими художниками.

Значит, нужно иметь в виду, что я в этой главе буду говорить о канонических иконописных сюжетах, а не о живописных качествах той или иной конкретной иконы.

Вот как о том же самом рассуждает иконописец Севастьян в замечательном рассказе Лескова «Запечатленный ангел»: «…только в обиду нам выдумано, что мы будто по переводам, точно по трафаретам пишем. А у нас в подлиннике постановлен закон, но исполнение его дано свободному художеству. По подлиннику, например, ведено писать святого Зосима или Герасима со львом, а не стеснена фантазия изографа, как при них того льва изобразить, Святого Неофита указано с птицей-голубем писать; Конона Градаря с цветком, Тимофея с ковчежцем; Георгия и Савву Стратилата с копиями, Фотия с корнавкой, а Кондрата с облаками, ибо он облака воспитывал. Но всякий изограф волен это изобразить, как ему фантазия его художества позволит…»

Между прочим, существует вульгарная точка зрения, будто необходимость писать канонизированные сюжеты сковывала инициативу живописцев, держала их в деспотических рамках, вступала в противоречие с талантом и волей художника. Думать так можно, только не имея ни малейшего представления о живописи вообще. Постараюсь пояснить свою мысль.

Представим себе, что художнику, живописцу, мастеру колорита и композиции, мастеру линии и тона предопределено писать только тысячу установленных сюжетов без права выхода за пределы этой тысячи. Нет, для наглядности возьмем совсем неправдоподобный случай, будто художнику дано писать один-единственный сюжет и ничего больше. Что бы это означало на самом деле? Это означало бы, что у художника лишь отнято право думать над тем, что называется литературной стороной живописного произведения. А я бы сказал наоборот: художнику в этом случае было бы подарено право не думать над литературной стороной картины, но сосредоточить все свои способности на чисто художественных, на чисто живописных сторонах своего искусства. Композиция картины в рамках одного и того же сюжета может быть и бывает в действительности совершенно разной. Композиция картины, соотношение цветов, техника, тончайшие оттенки, цветовая гамма и ее распределение на плоскости – все это оставалось бы в руках художника. Избавленный от необходимости тратить свои усилия и свой талант на литературную, то есть второстепенную, сторону дела, он мог бы сосредоточить свои способности на решении чисто живописных, композиционных, колористических задач. Он шел бы не в ширь (каждый раз новый сюжет), а в глубину своего искусства: каждый раз все новые и новые задачи в области цвета и линии, каждый раз новое решение этой задачи. В искусстве идти в глубину всегда означает идти вверх, в высоту, оттачивать мастерство, достигать совершенства.

А теперь вспомним, что сюжет был не один, их были тысячи, – следовательно, ни о каком порабощении иконописцев деспотизмом и жестокостью канонов не может быть речи. Напротив, то, что изографы сосредоточивали свои усилия на решении чисто живописных задач, может служить некоторым объяснением высочайшего взлета древнерусской живописи. Одна из разгадок ее недосягаемости для всех последующих поколений художников кроется, быть может, именно в этом обстоятельстве.

Итак, вот некоторые иконописные сюжеты. Религия, породившая иконографию, называется христианством, – значит, и начинать по всей вероятности, надо с Иисуса Христа, который в иконографии и на языке искусствоведов называется преимущественно Спасом.

Имеется несколько основных изображений Спаса портретного, так сказать, характера: «Спас Нерукотворный», «Спас в силах», «Спас на престоле», «Спас Вседержитель», «Спас оглавный», «Спас Еммануил».

«Спаса Нерукотворного» видел каждый, если не икону, то где-нибудь в театре, в кино, где древние русские дружины встречаются с половцами, с печенегами, вообще с врагом. Обычно над русским войском развевается знамя, а на знамени изображен «Спас Нерукотворный». Развевается такое знамя и над дружиной Ермака на знаменитом полотне Сурикова «Покорение Сибири».

Легенда состоит в том, что когда Христа вели на Голгофу и он нес крест, то одна женщина подала ему полотенце, плат (убрус), чтобы он вытер лицо от пота. Христос приложился к плату, и на ткани остался отпечаток его лица.

Икона «Спас Нерукотворный» бывает правильной квадратной или почти квадратной формы. Фоном служит плат. На плате лицо Христа без шеи, без плеч, одно только лицо с прядями волос, более или менее симметрично расходящимися вправо и влево. Глаза иногда смотрят прямо на зрителя, иногда подняты, иногда скошены в ту или другую сторону. Вообще же, поскольку на иконе нет никаких лишних деталей, но только лицо во всю доску, а на всяком лице главное, безусловно, глаза, то «Спас Нерукотворный» едва ли не самый выразительный, самый лаконичный иконописный сюжет. Недаром наши предки рисовали его на своих боевых знаменах.

На втором месте по выразительности и по значению я ставлю сюжет «Спас в силах». Христос изображается полностью, как бы сидящим на престоле. Я говорю «как бы», потому что престол бывает часто только намечен полупрозрачными линиями, а иногда не намечен совсем. Фигура сидящего Христа в ярких красных или охряных с золотой разделкой одеждах вписана в алый ромб. Ромб вписан в синий овал. Синий овал вписан в алый внешний квадрат, и только потом, за пределами внешнего квадрата, начинается фон иконы. В синеве овала намечены полупрозрачно многочисленные шестикрылые серафимы, по углам внешнего квадрата изображены символы четырех евангелистов: ангел, орел, лев, бык. От Спаса идут во все стороны белые и золотые лучи. В одной руке на левом колене Спас держит раскрытое Евангелие с каким-нибудь изречением, чаще всего – «придите ко мне, страждущие и обремененные, и я успокою вас». Другая рука – в благословляющем жесте.

Квадратная, овальная, ромбическая плоскости пересекают друг дружку, накладываются одна на другую, проглядывают одна сквозь другую. Причем если алые квадрат и ромб кажутся плоскостями, то синий овал, вписанный в них, создает впечатление глубины и космической бездонности, в которой парят вокруг фигуры Христа полунамеченные, полупрозрачные серафимы. Бесспорно, это один из самых мощных и красивых иконописных сюжетов.

«Спас на престоле» есть не что иное, как упрощенный «Спас в силах». Престол в этом случае написан не полупрозрачными линиями, не полунамеком, а реально, зримо, как обыкновенное кресло, на ранних иконах более условно, на поздних с причудливыми завитушками и украшениями. У Христа то же самое Евангелие и то же движение правой руки, но вокруг него нет уже никаких овалов и ромбов, а просто фон иконы, – как правило, золотой или охра.

Я могу ошибиться, но именно «Спас на престоле» висел на одной из башен Кремля, почему она и до сих пор называется Спасской.

«Спас Вседержитель» есть еще дальнейшее упрощение сюжета. В сущности, это поясной портрет Христа. Евангелие не стоит на левом колене, а поднято до плеча. Правая рука благословляет по-прежнему. В домашних условиях, у старушек, если стоит на киоте икона с изображением Христа, то почти всегда это будет «Спас Вседержитель».

В развитии (в упрощении?) сюжета происходит как бы дальнейшее надвижение фотокамеры. Вот мы видим изображение Христа более крупным планом, без Евангелия и без жеста руки, крупное изображение по плечи. Вот еще надвигается камера, и мы видим одну голову, шею и только самые краешки плеч. В зависимости от крупноты плана иконы могут называться «Спас огрудный», «Спас оплечный», «Спас оглавный».

Есть еще одна особая икона с Христом, называемая «Спас Еммануил». Огрудное или оплечное изображение Христа, но только когда он был юношей. У него еще нет ни волос, спускающихся на плечи, ни усов, ни бороды. Совершенно другое лицо. Человек, незнакомый с этим сюжетом, не догадается, что изображен Христос. Ну конечно, все «Еммануилы», будучи непохожими на взрослого Христа, похожи между собой.

Я перечислил основных Спасов портретного характера. Помимо этого Христос встречается во множестве иных сюжетов: в действии, в окружении, в сложных композициях, в различных обстоятельствах своего бытия. Об этом будет речь впереди, а теперь передо мной сложная задача дать читателям хотя бы самое примитивное представление об огромной иконографии Божьей Матери.

Имеется около трехсот разных изображений Богородицы. Названия некоторых изображений знакомы на слух большинству людей: «Владимирская Божья Матерь», «Федоровская Божья Матерь», «Тихвинская», «Донская», «Смоленская», «Казанская», «Печорская», «Толгская», «Галицкая», «Боголюбовская», «Ярославская», «Богоматерь Знамение», «Богоматерь Гора Нерукосечная», «Богоматерь взыграние Младенца», «Богоматерь Неопалимая Купина», «Богоматерь Ветроград заключенный», «Богоматерь Троеручица», «Богоматерь Кикская», «Корсунская», «Иерусалимская или Грузинская», «Иверская», «Пименовская», «Петровская», «Всемирная», «Белозерская», «Муромская», «Седьмиезерская», «Страстная», «Царьградская», «Шуйская», «Римская» и т. д. до трехсот, во всяком случае больше чем до двухсот пятидесяти.

Однако дело упрощается тем, что все это множество сюжетов почти целиком укладывается в три основных типа композиции, а именно: «Богородица-умиление», «Богородица-одигитрия» и «Богородица-оранта». Посмотрим же, что стоит за каждым из этих мудреных слов.

Композиция «Умиление». В. И. Антонова и Н. Е. Мнева пишут: «Композиция этой иконы, называвшаяся в Византии елеуса, означает милующая. В древней Руси это слово переводилось как умиление. Древнерусский перевод точно определяет иконографическое содержание образа, которое передает полное нежности обращение ребенка с матерью, предвидящей страдания, ожидающие ее сына. Изображение умиления сложилось в Византии в XI веке. Особенно распространился вариант, в котором Богоматерь представлена по пояс, держит на руках своего сына, припавшего к ее щеке. Склонив голову, Мария поддерживает Младенца, порывисто обхватившего ее шею» (Каталог древнерусской живописи, т. 1, стр. 61).

Значит, если вы увидите икону, на которой Богоматерь изображена с Младенцем, причем Младенец прикасается щечкой к щеке Матери, вы смело можете заключить, что перед вами композиция «Умиление». Останется определить, какое перед вами из десятков возможных «умилений».

Самым известным из них нужно считать «Владимирскую Божью Матерь», про которую Игорь Грабарь сказал: «Древнейшая песня материнства». К типу «умиление» относятся и многие другие иконы, например «Федоровская», «Корсунская», «Кикская», «Яхромская»… Разница между ними может состоять в том, на какой руке Мать держит своего Младенца и, следовательно, к какой щеке, к правой или левой, он прикасается. Положение младенца, его ног, его фигурки, степень наклона материнской головы, положение ее рук, подробности одежды – все это составляет канон той или иной иконы и определяет ее название.

Наверное, не нужно напоминать, что первая, подлинная «Владимирская» хранится сейчас в Третьяковской галерее, в то время как существует по всей России множество ее вариантов разных размеров. Все они тем не менее «Владимирские». Точно так же первая «Федоровская» находится, если не ошибаюсь, в Костроме, а след первоначальной «Казанской Богоматери» потерян, потому что ее украли воры в начале этого века.

Только что упомянутая мной «Казанская» относится ко второму типу композиции, которая называется «Оди-гитрией». В этой композиции Младенец на руках у Матери не прикасается к ее щеке, а сидит на некотором отдалении прямо и смотрит не на материнское лицо, но перед собой. К одигитриям кроме «Казанской» относятся многие иконы, например «Смоленская», «Тихвинская», «Грузинская», «Пименовская», «Иверская»…

Третий тип композиции «Оранта». Чаще ее называют знамением. В этом случае мы видим строго фронтальное, поясное изображение Богородицы. Она подняла руки с повернутыми к нам ладонями, до уровня плеч. На груди у Богородицы прочерчен круг, в который вписано поясное изображение Еммануила. Круга может и не быть, и тогда Младенец написан просто на фоне Матери.

Хочу еще раз подчеркнуть, что это всего лишь сухая схема, ибо каждая икона – «умиление», «одигитрия», или «оранта» – блещут, сияют, горят яркими чистыми красками, отличаются своеобразием, полны выразительности и очарования. Вот образец иного, более обстоятельного описания оранты. «Рисунок и композиция изящны и гармоничны. В изысканном колорите сочетаются приглушенная, насыщенная гамма красок с яркими нимбами и сияющим плотным золотом фона. Вохренье темной охрой по оливковому санкирю с желтыми высветлениями. Подрумяна еле уловимые. Мафорий «Богоматери» красновато-коричневый с плотными каймами, с звездами и бахромой. Описи складок коричневые. Чепец и хитон темно-зеленые с пробелами в тон. Рубашка младенца белая с зеленоватым оттенком, орнаментированным зеленым точечным узором и золотыми фигурными листьями. Хитон охряной с золотым ассистом, опущенный вниз свиток, белый. Яркие цветные нимбы – оттенка розового коралла…»

Так описывают оранту (Знамение) 1530 года, хранящуюся в Третьяковской галерее В. И. Антонова и Н. Е. Мнева (Каталог древнерусской живописи, т. 2, стр. 24).

Иногда «Богородица» типа «оранта» представлена в полный рост, и тогда она называется Панагией. Бесспорно, что первоосновой всех русских панагий и орант является Знамение «Нерушимая стена» в Киевской Софии.

«Боголюбовская Божья Матерь». Первоначальная подлинная икона XII века лежит сейчас в Центральных реставрационных мастерских на Ордынке. Она ждет реставрации. Но никак не осмелятся тронуть икону из боязни, что под записями осталось очень мало подлинной древней живописи. Варианты ее разных размеров, разных веков и разного уровня мастерства можно встретить в любом уголке России, однако нужно иметь в виду, что разрабатывался этот сюжет преимущественно владимиро-суздальской и московской школами. Новгород, Псков, северные земли практически не культивировали этого сюжета.

Божья Матерь изображена в рост в левой стороне доски. Она обращена вправо. К ее ногам, в правой части доски, внизу, припадают люди. За припадающими видны предстоящие. Состав припадающих и предстоящих может быть самый разный. Часто встречаются тут Андрей Боголюбский, Сергий Радонежский, великомученики, великомученицы, митрополиты. В верхней правой части иконы изображается Спас, благословляющий Божью Матерь, В запасниках Суздальского музея я видел небольшую икону «Боголюбской Божьей Матери», на которой в точности воспроизведена архитектура древнего Боголюбова,

Есть очень сложные иконографические композиции с Богородицей: «О тебе радуется», «Неопалимая купина», «Всех скорбящих радости», «Нечаянные радости»… Эти сюжеты имеют символический характер, воплощают в красках и линиях какое-нибудь церковное песнопение, населены большим количеством действующих лиц и плохо поддаются словесному выражению.

«Божью Матерь» можно считать самым распространенным и чтимым сюжетом богомольной Руси. Нет избы, нет киота, где нельзя было бы встретить иконы с изображением Богородицы.

Но если ей и не уступает по распространенности кто-нибудь из святых, то это, бесспорно, Николай Угодник. Трудно сказать, почему Мирликийский митрополит так пришелся русским верующим, почему заступничество его считалось наиболее надежным, а молитвы к нему наиболее доходчивыми.

Я назову три основных сюжета с Николаем Угодником.

Чаще всего можно встретить обыкновенное огрудное или оглавное изображение святого. Если он изображен по пояс, то держит книгу с изречением из Евангелия, но иногда закрытую.

Изображается Николай с небольшой округлой и кучерявой бородой. Лоб высокий с залысинами. Ярким признаком Николы служит его митрополичья одежда – омофор. Почти всегда омофор бывает белый, с большими выразительными крестами на оплечьях: черными или красными.

«Никола Зарайский» изображается в рост. В левой руке держит книгу, правой рукой благословляет.

«Никола Можайский» – один из самых интересных сюжетов. Святой стоит в рост. В левой руке держит город, похожий на церковку или на монастырь, а в правой руке он держит поднятый меч. Это должно символизировать, что святой взял под свое покровительство, под защиту русскую церковь, русский город. Сюжет имеет второе название, а именно «Никола с мечом и градом». Иногда можно встретить «Николу с мечом и градом» в виде деревянной скульптуры.

Все три Николы – «Поясной», «Зарайский» и «Можайский», особенно на больших иконах, часто исполняются с житийными клеймами, «с житием». Встречаются с житием и другие святые, и Георгий, и Сергии Радонежский, и Параскева Пятница, и Варвара Великомученица, и каждый святой, но Никола встречается чаще кого-нибудь другого. Житийные иконы особенно рядны и особенно интересны для собирателя. Выглядят они так: сам святой изображается в середине, занимая большую часть доски. Вокруг него доска делится на клеточки, как бы на кадры. В каждой клеточке написан эпизод из жизни святого. Каждое клеймо может стать в другом случае большой самостоятельной иконой. Вот какие клейма имеются, например, на иконе «Никола с житием», ростово-суздальской школы конца XIV века, находящейся в Третьяковской галерее: 1. Рождество; 2. Приведение во учение; 3. Постановление в диаконы; 4. Постановление в епископы; 5. Избавление корабельников от потопления; 6. Явление царю Константину; 7. Спасение Дмитрия со дна моря; 8. Избавление трех мужей от казни; 9. Изгнание бесов из кладезя; 10. Избавление от темницы трех колодников; II. Никола покупает ковер; 12. Отдает ковер жене старцевой; 13. Избавление Агрикова сына Василия; 14. Чудо о девице; 15. Успение Николы; 16. Перенесение мощей.

Изображение Ильи Пророка встречается в двух видах: «Илья в пустыне» и «Огненное вознесение Ильи». И та и другая иконы могут быть «с житием» либо без него.

«Илья в пустыне». На переднем плане изображены горки, скалы, чахлые пустынные кустики. Темная пещера, около которой, прислушиваясь к чему-то, сидит Илья. У его ног течет ручей. Стоит кувшин. Над Ильей в правом углу иконы изображается ворон, который, по легенде, носил пророку еду.

На «Огненном вознесении Ильи» мы видим облако огня, а в облаке колесницу, в которую запряжены огненные кони. В колеснице возносится на небо пророк. Обязательная деталь сюжета: Илья кидает мантию, плащ, покрывало на землю своему ученику Елисею.

Эта икона с бушующим морем огня, с огненными конями, с синими сферами неба, с пустынными земными горками, остающимися внизу, и с Елисеем, ловящим мантию, бывает очень выразительна и нарядна.

Встречаются, особенно в древности, и портретные поясные изображения Ильи Пророка, но в поздние века – редко. Илья пишется с покатыми плечами, с узкими длинными прядями волос, развевающимися по плечам, с длинной узкой бородой и с длинными, свисающими вниз усами.

Великомученик Георгий, известный больше как Георгий Победоносец, а в народе называемый Егорий, встречается в двух изображениях, либо в виде пешего воина, написанного в рост в боевых доспехах, с мечом и копьем, либо на коне, побеждающим змия. В последнем» случае икона так и называется: «Чудо Георгия со змием».

Я не знаю более желанной иконы для каждого собирателя, чем эта. Здесь чисто изобразительная, живописная сторона иконы сочетается с прекрасной и величественной символикой. Конечно, прекрасной может быть икона, изображающая Илью в пустыне, или Спаса, сидящего на престоле, но символика иконы, отвлеченная от живописи и от религии, не найдет такого же отклика в душе человека, как символика «Георгия». Ужасное зубастое чудовище пожирало молодых и красивых девушек. На очереди была царевна. В тот момент, когда царевна выходила из города, чтобы быть пожранной, а чудовище подползло, чтобы пожрать ее, откуда ни возьмись появился юноша на белом коне, в развевающемся красном плаще и копьем поразил чудовище прямо в пасть, и совершилось возмездие, и освободилась царевна.

В этом сюжете возможны некоторые оттенки. Георгий иногда изображается с копьем, а иногда с мечом, занесенным над головой. Иногда на иконе ничего больше нет, кроме Георгия, его коня и поверженного чудовища, а иногда тут же нарисована шестиугольная башня, олицетворяющая город, наверху башни царь и царица, внизу, около входа в башню, – царевна. На одной иконе я видел даже, что к башне приставлена лестница, а по лестнице удирает кверху перепуганный горожанин.

Конь бывает то белый, то (значительно реже) вороной. В Болгарии я видел красных коней. Но там сходным образом изображается не Георгий, а Дмитрий Солунский, и поражает он не змия, а валяющегося у коня в ногах царя Калояна. В русской иконографии Дмитрий Солунский изображается в рост, идущим справа налево с книгой.

Очень редко «Чудо Георгия со змием» бывает с житием. Вот, например, какие клейма находятся на иконе XVI века, хранящейся в Третьяковской галерее: 1. Проповедь Георгия перед Диоклитианом, 2. Избиение его воловьими жилами, 3. Терзание крючьями, 4. Проповедь в темнице, 5. Раздаяние имущества, 6. Пытка на колесе, 7. Возвращение младенца вдовице, 8. Сокрушение идолов, 9. Истязание железами, 10. Варка в котле, II. Оживление вола землепашца Гликерия, 12. Последнее чудо, 13. Георгий во рву с известью, 14. Воскрешение Георгием мертвых, 15. Язычники переходят в правую веру, 16. Обезглавливание царицы Александры, 17. Обезглавливание Георгия, 18. Георгий в темнице беседует с ангелом.

Иконы, на которых изображены лошади, особенно ценятся коллекционерами. Помню, один коллекционер продавал мне икону «Рождество» и все говорил:

– Ну что ты скупишься, здесь ведь одних лошадок шесть штук!

Если так рассуждать, то самой дорогой должна быть икона «Чудо о Флоре и Лавре». По легенде, пастухи потеряли табун лошадей и обратились к Флору и Лавру, чтобы те им помогли в беде. Флор и Лавр, в свою очередь, обратились за помощью к архангелу Михаилу. Табун незамедлительно отыскался. Все это и бывает изображено на иконе. Тут и пастухи на конях, и целый табун скачет слева направо в нижней части доски.

На коне изображается и архистратиг Михаил – предводитель всего небесного воинства. Он, красноликий, мчится на огненном коне, взмахнув огненно-красными крыльями. Одна его рука возносит Евангелие, другая – бряцающее кадило и небольшой крест. Эта же рука держит копье, которое поражает валяющегося в ногах поверженного беса. Между поднятыми руками архистратига, соединяя их, сияет радуга. Конь мчится над темной бездной, в которую рушатся горящие города. Архангел трубит в трубу.

В других случаях архангел Михаил изображается стоящим в рост, с копьем в руке, в красных одеждах. Возможно и оглавное изображение архангела, примером чему служит драгоценная икона в Русском музее, называемая «Ангел златые власы».

Особенный ряд икон составляют «праздники». Собиратели их ласково величают «празднички» и очень ценят. Считается, что их должно быть двенадцать, почему они иногда называются еще «двунадесятые праздники». Может быть, в церковном иконостасе выставляют действительно двенадцать икон, но сюжетов, если возьмешься считать, гораздо больше. Например, «Благовещенье», «Рождество», «Сретенье», «Крещенье», «Вход в Иерусалим (Вербное воскресение)», «Преображение», «Покров», «Успение», «Воздвиженье креста», «Воскресение или сошествие во ад», «Троица», «Введение во храм», «Вознесенье», «Распятие», «Жены-мироносицы», «Воскрешение Лазаря», «Рождество Богородицы», «Положение во гроб»…

«Благовещенье». Архангел Гавриил сообщает Марии, что у нее родится сын, который впоследствии пострадает за людей. Изображаются на доске две фигуры: слева – архангел, справа – Мария. На иконе может быть изображена архитектура, а также клубок ниток: Мария в момент благовещенья пряла.

«Рождество». Очень красивый сюжет, который бывает либо развитой, либо упрощенный, как, впрочем, и каждый сюжет, но «рождество» в особенности. В центре иконы – пещера. Около пещеры лежит Богоматерь. Рядом стоят ясли с Младенцем. Коровы возле яслей. Вот основа сюжета. Кроме того, тут же, на этой же доске, бывают изображены: звезда над Вифлеемом и волхвы, идущие на свет путеводной звезды. Волхвы поклоняются младенцу. Омовение младенца, служанка, подающая воду, мамка Соломония, пастух, пасущий овец, Иосиф, сидящий на камне, сатана, прикинувшийся старцем и смущающий Иосифа. Воины царя Ирода, избивающие младенцев. Бегство святого семейства в Египет…

«Успение». То есть смерть, умирание Богородицы. В центре иконы Богородица лежит на спине, со сложенными на груди руками. Справа и слева от нее стоят апостолы, по шести с каждой стороны. За апостолами могут располагаться святители и жены иерусалимские. Над лежащей Богородицей возвышается Христос, держащий на руках душу умершей, в виде младенца. Верхнюю половину доски обыкновенно занимает иерусалимская архитектура.

«Успение» бывает с Авфонием или без Авфония. Этот Авфоний решил осквернить смертное ложе Богородицы, он подкрался, чтобы его опрокинуть, и даже протянул руки. Но откуда ни возьмись налетел ангел с мечом и обрубил Авфонию обе руки. Момент обрубания рук часто изображается на иконе: ангел взмахнул мечом, кисти рук Авфония написаны отдельно от остальных рук, и даже течет кровь.

«Крещение». Иисус Христос изображается стоящим среди вод Иордана. Рядом с ним Иоанн Креститель возлагает свои руки на голову Христа. С небес протянут к Христу яркий луч, а по нему нисходит благодать.

«Сретенье». В правой части иконы, на паперти в церкви, стоит, несколько склонившись, первосвященник Симеон. Слева, лицом к нему, стоят Богоматерь, Анна, Иосиф. Богоматерь передает Симеону с рук на руки младенца, Симеон его принимает.

«Воскресение или сошествие во ад». По легенде, Иисус Христос, воскреснув, первым делом спустился в ад, чтобы вызволить прародителей Адама и Еву. Икона представляет из себя торжество Иисуса Христа над адом. Он стоит в «славе» на обломках ворот ада и за руку выводит Адама и Еву. Славой на иконах называется овал или, реже, круг, в который вписана фигура Христа или Богородицы. «Слава» может быть розовая, зеленая, золотая. Тут же у его ног валяются оборванная цепь, клещи и разные мелкие орудия пыток. Поднимаются ветхозаветные праведники. Ангелы избивают дьяволов.

Один из самых ярких «праздников» – «Вход в Иерусалим». Но о нем я говорил уже в начале этой главы. Приведу описание конкретной иконы, относящейся к московской школе середины XV века и хранящейся в Третьяковской галерее. «Христос, сидя боком на белой лошади, представляющей здесь осла, едет вправо, обернувшись назад к семи идущим за ним апостолам. У ног лошади дети расстилают, одежды и разбрасывают ветки. Навстречу Христу из высокого каменного града выходят жители Иерусалима… За Христом высится гора, достигающая левого верхнего угла иконы. Из-за стен града вырастает изогнувшееся влево дерево. В его листве виднеются трое обламывающих ветки детей в белых одеждах» (Каталог древнерусской живописи, т. 1, стр. 315).

«Преображение». В центре композиции, обыкновенно на горке, стоит Христос в белых одеждах и в «славе». От Христа вниз и несколько в стороны исходят три острых, похожих на клинки, луча. Своими остриями они нацелены в трех апостолов: Петра, Иоанна и Якова, упавших на землю от ослепительного сияния или, может быть, от простого испуга.

«Покров». В центре иконы, преимущественно в верхней ее части, на условном маленьком облаке стоит Богородица. Иногда в «славе». Она стоит на фоне многоглавого храма. В руках у нее покрывало, которое она распространяет над всеми, кто располагается в нижней половине иконы. Символика состоит в том, что Богородица покровительствует. Среди предстоящих могут находиться и святители, и апостолы, и митрополиты, и обязательный в этом сюжете архимандрит Роман.

Иногда встречаются заказные иконы. Например, приходит купец к иконописцу и просит написать «Покров». Самого купца зовут Алексеем, жену его зовут Екатериной. В этом случае, наверное, среди предстоящих мы найдем на иконе Алексея Божия человека и Екатерину великомученицу.

Очень часто праздничные сюжеты объединяются на одной доске. Тогда в центре доски изображается «Воскресение или сошествие во ад», а по сторонам и сверху и снизу, в виде клейм, остальные праздники. Такая икона называется всегда по центральному клейму «Воскресением». Читатели, может быть, не забыли, как мы в Пречистой Горе искали икону «Воскресение», оставщуюся от древнего монастыря. Нужно предположить, что на той, не найденной нами иконе были написаны все праздники. Живопись на иконе «Воскресение» всегда имеет характер миниатюры. У меня в собрании есть сейчас «Воскресение». Доска небольшая, 50 на 40 сантиметров, однако на ней уместилось 38 самостоятельных иконописных сюжетов.

Не могу не обратиться еще раз к «Запечатленному ангелу» Лескова, где описывается на одной страничке создание талантливым русским изографом миниатюры с «праздничками», которую ему заказал для своей жены один англичанин.

«– …чтоб уверить меня, докажи мне свое искусство: напиши ты моей жене икону в древнерусском роде, и такую, чтоб ей нравилась.

– Какое же во имя?

– А уж этого я, – говорит, – не знаю: что знаешь, то и напиши, это ей все равно, только чтобы нравилась.

Севастьян подумал и вопрошает:

– А о чем ваша супруга более Богу молится?

– Не знаю, – говорит, – друг мой; не знаю о чем, но я думаю, вернее всего о детях, чтоб из детей честные люди вышли.

Севастьян опять подумал и отвечает:

– Хорошо-с, я и под этот вкус потрафлю.

– Как же ты потрафишь?

– Так изображу, что будет созерцательно и усугублению молитвенного духа супруги вашей благоприятно.

Англичанин велел ему дать все удобства у себя на вышке, но только Севастьян не стал там работать, а сел у окошечка на чердачке и начал свою акцию.

И что же он, государи мои, сделал, чего мы и вообразить не могли. Как шло дело о детях, то мы думали, что он изобразит Романа-чудотворца, коему молятся от неплодия, или избиение младенцев в Иерусалиме, что всегда матерям, потерявшим чад, бывает приятно, ибо там Рахиль с ними плачет о детях и не хочет утешиться; но сей мудрый изограф, сообразив, что у англичанки дети есть и она льет молитву не о даровании их, а об оправдании их нравственности, взял и совсем иное написал, к целям ее еще более соответственное. Избрал он для сего старенькую самую небольшую досточку пядницу, то есть в одну ручную пядь величины, и начал на ней талантствовать. Прежде всего он ее, разумеется, добре вылевкасил крепким казанским алебастром, так что стал этот левкас гладок и крепок, как слоновая кость, а потом разбил на ней четыре ровные места и в каждом месте обозначил особливую малую икону, да еще их стеснил тем, что промежду них на олифе золотом каймы положил, и стал писать: в первом месте написал рождество Иоанна Предтечи, восемь фигур и новорожденное дитя, и палаты; во втором – рождество Пресвятыя Владычицы Богородицы, шесть фигур и новорожденное дитя, и палаты; в третьем – Спасово Пречистое Рождество, и хлев, и ясли, и предстоящие Владычица и Иосиф, и припадшие боготечные волхвы, и Соломия-баба, и скот всяким подобием: волы, овцы, козы и осли… А в четвертом отделения рождение Николая Угодника, и опять тут и святой угодник в младенчестве, и палаты, и многие предстоящие. И что тут был за смысл, чтобы видеть пред собою воспитателей столь добрых чад, и что за художество, все фигурки ростом в булавочку, а вся их одушевленность видна и движение. В Богородичном Рождестве, например, святая Анна, как по греческому подлиннику назначено, на одре лежит, пред нею девицы тимпанницы стоят, и одни держат дары, а иные солнечник, иные же свещи. Едина жена держит святую Анну под плещи; Иоаким зрит в верхние палаты; баба святую Богородицу омывает в купели до пояса: посторонь девица льет из сосуда воду в купель. Палаты все разведены по циркулю, верхняя призелень, а нижняя бокан, и в этой нижней палате сидят Иоаким и Анна на престоле, и Анна держит Пресвятую Богородицу, а вокруг между палат столбы каменные, запоны червленые, а ограда бела и вохряна… Дивно, дивно все это Севастьян изобразил, и в премельчайшем каждом личике все богозрительство выразил, и надписал образ «Доброчадие», и принес англичанам. Те глянули, стали разбирать, да и руки врозь: никогда, говорят, такой фантазии не ожидали и такой тонкости мелкоскопического письма не слыхивали, даже в мелкоскоп смотрят, и то никакой ошибки не находят, и дали они Севастьяну за икону двести рублей и говорят:

– Можешь ли ты еще мельче выразить?

Севастьян отвечает:

– Могу…»

Не знаю, какой безвестный Севастьян из нашей владимирской Мстеры написал трехстворчатый складень, который мне недавно удалось купить. Этот складень писан к Парижской выставке 1898 года и получил там приз. Писал его мастер будто бы два года. Дело в том, что на дощечке, площадью не превышающей описанную Лесковым, мстерский мастер сумел уместить уже не четыре, а сорок три клейма, да еще на полях написано пятьдесят святых.

Теперь – деисусный чин. Можно услышать из уст коллекционера: «есть чиновая икона», «купил икону из чина», «видел архангела из деисусного чина», «он достал себе деисусный чин». Что же это такое?

Прежде всего, это целый ряд икон, из которых каждая может быть самостоятельной, но все же они объединены в одно целое, в ряд икон, который и называется в иконографии чином. Вероятно, если вдуматься в происхождение слова «чин», мы придем в конце концов к тому, что оно и означает именно ряд, порядок. Каков же этот ряд в деисусном чине?

В середине – «Спас в силах», или «Спас на престоле». По правую руку его, а для нас это будет слева, Богородица. По левую руку – Иоанн Креститель. Дальше располагаются два архангела: Михаил и Гавриил. Все, кто располагаются по обе стороны Христа, обращены к нему лицом и даже корпусом, вообще обращены к нему. Поэтому чиновой архангел Михаил всегда смотрит, как бы идет слева направо. Архангел же Гавриил справа налево. За архангелами следуют апостолы Петр и Павел: Петр на богородничной стороне, Павел на стороне Иоанна Крестителя.

Церковный смысл деисусного чина состоит в том, что Иисус Христос сидит на престоле, готовясь судить людей за их многочисленные грехи, а близкие умоляют его быть снисходительным и милосердным. Само греческое слово «деисус» означает в переводе на русский язык «моление» или «прошение».

Самый простой, так сказать, исходный деисусный чин состоит из трех икон, образуя триптих: Богородица, Спас, Иоанн. Расширяться же в обе стороны ему ничто не мешает: архангелы, апостолы, святители, митрополиты, пророки, великомученики – все могут быть изображены справа и слева от Спаса.

Деисусный чин может быть ростовой, огрудный, оглавный. Он может быть исполнен на многих досках и на одной доске, но порядок расположения святых остается единым: Спас в середине, Божья Матерь, Иоанн, два архангела, два апостола…

В Третьяковской галерее выставлены некоторые иконы из деисусного чина, написанного Андреем Рублевым и Даниилом Черным для Успенского собора во Владимире. Эти иконы огромны. Можно представить, как «звучал» этот чин, собранный в одно целое и вставленный в грандиозный иконостас грандиозного Успенского собора.

Как же включается деисусный чин в церковный иконостас и есть ли вообще у иконостаса какая-нибудь композиция? Есть, и довольно строгая. В центре, как известно, располагаются Царские врата, которые в старину бывали писаными. Это были те же самые иконы, но несколько измененной формы. Царские врата – это отдельное произведение искусства, в котором кроме живописи присутствуют резьба по дереву и скульптура. Вот как описаны В. И. Антоновой Царские врата начала XVI века вологодской школы, находящиеся в собрании покойного Павла Дмитриевича Корина:

«Удлиненные клейма обеих створок завершены шестилопастной коруной со спиральными завитками. Вверху помещено Благовещение, где ангел устремился к обернувшейся к нему прядущей Марии. Обе фигуры с их выразительными движениями, одетые в неяркие зеленые и коричневые одежды, выступают на фоне розовых, алых, серебристо-зеленых и золотисто-желтых зданий, изысканной по формам и рисунку причудливой архитектуры. Справа от Марии изображены две темно-зеленые капители в виде львиных масок. Возносящиеся за Гавриилом легкие башнеобразные строения будто запрокинуты назад, а более массивные сооружения за Марией, увенчанные круглой и шатровой вышками, как бы теснят ее; они ориентированы вперед и вправо. У сидящих на низких скамейках евангелистов длинные торсы. Движения их величественны и неторопливы. Грузный Иоанн, оборотясь назад, диктует сидящему перед ним Прохору, кудрявый Лука открывает книгу, длиннобородый Матфей развертывает свиток, согнувшийся Марк пишет. Лука отмечен лежащим на столе золотым клювом. Архитектура более спокойных очертаний, чем вверху, своими, обращенными к середине, черными проемами сосредоточивает внимание на неспешных жестах евангелистов.

Дробные белые лещадки светлой, желтовато-оливковой горы придают значительность всей сцене на Патмосе: за Иоанном двурогая гора будто залита светом, к которому обернулся охваченный вдохновением евангелист. Краски чистые и плотные, сочетающие алые, розовые, желтые, бирюзово-голубые, травянисто-зеленые, зеленовато-синие цвета и кораллово-красные оттенки».

Итак, в середине иконостаса, вернее сказать, в середине его нижнего ряда располагаются Царские врата, Остальной нижний ряд занимают большие, разные по сюжетам иконы, среди которых обязательно должна помещаться так называемая храмовая икона. Известно, что каждая из церквей освящена в честь какого-нибудь святого или праздника: собор Парижской Богоматери, собор, Павла в Лондоне, церковь Покрова на Красной площади, Успенский собор в Кремле, церковь Николы в Хамовниках, Исаакиевский собор. Казанский собор, Илья в Обыденском переулке… Значит, в нижнем ряду иконостаса преимущественно рядом с Царскими вратами находится большая храмовая икона, то есть икона, изображающая того святого или тот праздник, которому посвящена церковь.

Над нижним рядом икон располагается небольшой невысокий рядок праздничного чина. Эти иконы всегда нарядны и мажорны. Мы теперь знаем, что в этом ряду могут быть сюжеты: «Успенье», «Рождество», «Сретенье», «Сошествие во ад»…

Над узким поясом праздничного чина возвышается деисусный чин, так, чтобы Спас находился точно над Царскими вратами, а предстоящие справа и слева занимали весь ярус иконостаса. Конечно, практически в церквах встречаются отступления от столь строгого построения иконостаса, но его точная форма именно такова…

Теперь, когда главу эту давно пора кончать, я вижу, что взялся за невыполнимую задачу. Хотя я и предупреждал, что иконописных сюжетов сотни и сотни и что ихнемыслимо не только описать, но и перечислить, все же мне казалось, что удастся рассказать больше.

Остались в стороне целые иконографии Иоанна Крестителя, Параскевы Пятницы, Варвары, Петра и Павла, Кузьмы и Демьяна, Константина и Елены, Пантелеймона Целителя, Христофора, «Воздвижение креста» и «Видение преподобного Евлогия», «Происхождение честных древ» и «София – премудрость Божия», «Не рыдай мене Мати» и «Жены-мироносицы», «Ветхозаветная Троица» и «Страшный суд», «Чудо в Хонех» и «Премудрость созда себе дом», «Доброчадие» и «Сорок мучеников севастийских»… Да мало ли. Говорю – невозможно перечислить.

Причем все это лишь иконография, которая пришла к нам из Византии. Но потом у нас появились свои святые, а значит, иконы с изображением их. Борис и Глеб, Сергий Радонежский, Василий Блаженный, Кирилл Белозерский, Александр Невский, Владимир, святая Ольга, царевич Дмитрий, убитый в Угличе, Серафим Саровский… Но нет, чувство меры заставляет меня остановиться. Для человека, который останется по-прежнему не заинтересованным в нашем предмете, достаточно самых общих черт. Человек заинтересовавшийся возьмет и откроет какую-нибудь специальную книгу по иконографии.

Мне же остается рассказать еще два-три в меру занятных эпизода из истории моего увлечения, для того чтобы как-нибудь оправдать подзаглавие этих записок… «Записки начинающего коллекционера».