Черные крылья Ктулху. Истории из вселенной Лавкрафта

Младшие демоны Норман Партридж ^{Перевод А. Питчер}

На кладбище смеялись дети.

Они вскрыли еще один гроб.

Пустили в ход топоры. И ножи.

Я сидел в своем шерифском пикапе, припаркованном под ивой. Передо мной завесой колыхались зеленые веревки листвы, но смеха они не заглушали. Поднимаясь из долины к вершине холма, смех нес с собой и другие звуки: лопаты с хрустом впивались в утоптанную землю, топоры крушили крышки гробов, ножи скребли по костям, срезая плоть. Но смех был хуже всего. Он выплескивался изо ртов с заточенными зубами, прогрызал себе путь на вершину холма и пытался содрать задубевшую шкуру с моих позвонков.

Я не усидел на месте. Вытащил из кузова канистру бензина. Вставил полную обойму в пистолет сорок пятого калибра — оружие моего погибшего помощника, — сунул пару запасных в один из подсумков на поясном ремне. До отказа набил магазин помпового ружья, дослал патрон в патронник.

И пошел прогуляться.

Пять месяцев назад мы с Роем Барнсом, помощником шерифа, стояли на 14-м шоссе. Кроме нас, тут были и другие. По большей части мертвые. Или что-то в этом роде.

В руках я держал то же самое ружье. Ствол нагрелся. Мой помощник сжимал пистолет, из дула ленточкой вился едкий дымок. Вдыхать эту вонь неприятно, но выбора у нас не было.

Барнс перезарядил оружие. Я тоже. Июньское солнце опускалось за деревья, но его косые лучи в просветах между стволами были яркими, как полуденные. Свет пронзал и черный дым, что валил из двигателя «крайслера»-седана, и белый парок, что поднимался от груды горячего асфальта, которую бригада дорожников высыпала из кузова грузовика.

Я перевел взгляд на смятый «крайслер». Похоже, с него все и началось. Минут пятнадцать-двадцать назад черный автомобиль врезался в старый дуб у развилки. Может быть, водитель задремал и очнулся как раз вовремя, чтобы не задеть сигнальщика дорожников. Но слишком сильно крутанул руль и слишком поздно надавил на тормоза. Ну и — привет, дерево! Прощай, жизнь.

Может, все так и случилось. А может, и нет. Это уже потом Барнс пытался вникнуть в подробности аварии, но, в сущности, особого значения они не имели. Имело значение лишь то, что водителем седана был тип, похожий на утопленника со дна стоячего пруда. И то, что после аварии из багажника «крайслера» вырвалось нечто. Размером с гризли, но не медведь. На медведя тварь ничуть не походила. Ну, только если вывернуть медведя наизнанку.

Как бы там ни было, это освежеванное чудище оказалось бойким не на шутку. Монстр раззявил громадную пасть и, ухватив парня весом фунтов за двести, одним движением пропихнул и руки, и ноги, и туловище в глотку, утыканную острыми как бритва зубами. Всосал беднягу прямо в брюхо, перевитое синюшными жилами и болтавшееся под ребрами, будто мешок кладбищенского вора, а потом, волоча это самое брюхо по свежему асфальту, погнался за остальными. Плюясь кровавыми ошметками плоти, монстр расшвыривал рабочих по горячему дорожному полотну — кого оставлял в живых, кого затаптывал, будто кудахчущих кур, живьем брошенных на раскаленную сковороду.

Он убил уже четверых, когда подъехали мы с Роем Барнсом, только-только разобравшись с мелким ДТП на объездной дороге в паре миль от шоссе. Мое ружье и пистолет заместителя оставили от чудовища багровое месиво, посреди которого лежал труп, выскользнувший из простреленного брюха. О дорожниках и говорить было почти нечего. Кто погиб, как тот бедолага, что угодил в брюхо монстра, кто стонал с перемазанным кровью лицом, кто стремглав бежал к городу. Мне тогда было не до них.

— Что это, шериф? — спросил Барнс.

— Не знаю.

— Мы его насмерть пристрелили?

— Тоже не знаю. Но лучше к нему не соваться.

Мы отошли. Остались только солнечные лучи, косо скользившие между стволами, пар от горячего асфальта и дым из разбитого «крайслера». Свет прорезал завитки дыма, низко стелившиеся над трупом чудовища, будто нечто, прикрываясь ими, хотело отгрызть от мира кусок дорожного полотна и все остальное.

— Меня чего-то мутит, — сказал Барнс.

— Терпи, Рой.

Я схватил его за плечо, повернул лицом к себе. Совсем еще молоденький парнишка, до этого случая ни разу не доставал ствол из кобуры во время дежурства. Сам я служу вот уже пятнадцать лет, но, по правде сказать, такого не увидишь и за сто лет службы. И мы оба понимали, что этим не ограничится. Ну, что видели — то видели, что сделано — то сделано, теперь надо разбираться с тем, что осталось.

Значит, надо осмотреть «крайслер». Я навел на автомобиль ружье, целясь в дверь водителя, и мы подошли поближе. От удара водитель впечатался головой в руль. Лицо в потеках черной крови, остро заточенные зубы насквозь прокусили бледные губы, ошметки которых свисали с десен, как рыбьи потроха. А по всему лицу процарапаны слова — где лиловыми рубцами шрамов, где свежими алыми порезами. Ни одного из этих слов я не знал. И не понимал, к чему они.

— Боже мой, — сказал Барнс. — Ты посмотри…

— Рой, проверь заднее сиденье.

Барнс проверил. Там обнаружились вещи. Какие-то лохмотья. Несколько пар наручников. Веревки с вплетенными в них рыболовными крючками. Кованый трезубец. И картонная коробка с книгами.

Мой заместитель вытащил один томик. Старый. В кожаном переплете. Барнс раскрыл книгу, и она развалилась у него в руках. Хрупкие страницы разлетелись по дороге.

В открытом багажнике что-то зашуршало. Я оттолкнул Роя и, не глядя, выстрелил в упор. Рвануло запасное колесо. В дальнем углу багажника, среди лохмотьев, скреблась когтистая лапа. Я снова выстрелил. Когти, клацнув, сложились, и тварь под лохмотьями больше не шевелилась.

Стволом ружья я разгреб лохмотья. Под ними обнаружились два трупа — детские, на куче окровавленного тряпья. Оба в наручниках. Из прогрызенного живота одного и выбралась убитая мной тварь. У нее была длинная морда с волчьим оскалом и хвост, как десяток сплетенных в косички змей. Я закрыл багажник и передернул затвор. Посмотрел на автомобиль, ожидая очередного подвоха, но больше ничего не произошло.

А вот у меня за спиной… Ну, вот там и началось.

Дорожные рабочие пришли в себя.

Ботинки зашаркали по горячему асфальту.

В руках рабочие сжимали ломы и кувалды, а у одного даже было мачете.

Они надвигались на нас с лицами, перемазанными кровью, и смеялись, как дети.

Дети на кладбище больше не смеялись.

Столпившись у раскопанной могилы, они пожирали труп.

Как обычно, меня заметили только через несколько секунд. Мозг запоздало дал сигнал телу, и первый противник двинулся на меня с топором. Я нажал на спусковой крючок, выстрел вдребезги разнес позвоночник, и тело, переломившись, кусками повалилось наземь. Девицу я подстрелил издалека, и разброс дроби вышел изрядный. Платье усыпали горошины темной крови, выступившей из сотен ранок. Она взвизгнула и бросилась наутек.

Третий кровомордый использовал этот момент для атаки. Он ринулся на меня с неожиданной прытью и, ловко увернувшись от первого выстрела, быстро сократил дистанцию. Я выстрелил уже почти в упор. Разнес ему голову. На том все и кончилось.

Ну это я так решил. За мной зашелестела высокая трава, не кошенная месяцев пять. Я резко обернулся, но босоногая девчонка уже занесла нож для удара. Клинок, серебристо мелькнув в воздухе, пропорол ткань куртки и рассек мне правое предплечье. Поворот запястья — и она сделала еще один выпад, но тут уж я подсуетился и врезал ей в лоб прикладом. Череп лопнул, как волдырь, и девчонка рухнула на землю, ударившись затылком о могильную плиту.

Уф, проехали. Я глубоко вдохнул, задержал дыхание. Рукав куртки пропитался кровью, хлынувшей из раны. Через пару секунд я сообразил, что надо бы отложить ружье и перетянуть руку ремнем. Что я и сделал, натуго закрепив импровизированный жгут. Надо было еще дойти до пикапа, а потом где-нибудь в безопасном месте заняться раной. Пикап стоял недалеко, но по крутому склону подниматься тяжело. Учащенное сердцебиение быстрее погонит кровь по жилам, а лишняя кровопотеря была мне ни к чему.

Но сперва следовало довершить начатое. Я поудобнее перехватил ружье и пошел к разрытой могиле. Роса на высокой траве еще не высохла под жаркими солнечными лучами. Переступая через труп, я обнаружил, что у меня промокли ботинки. Это расстроило меня больше, чем смерть ребенка.

Ее труп лежал в высокой траве, став лишь обителью слов, вырезанных на лице тем самым ножом, которым девчонка разделывала покойников и которым хотела прикончить меня. Все, что от нее осталось, — предсмертный оскал и мертвые глаза, глядящие на солнце, точнее, ни на что не глядящие. Вот и для меня она была ничем — в смерти все они становились ничем. И не важно, что они с собой творили ножами и напильниками, не важно, что они делали с теми, кого убивали, или с теми, кого выкапывали из могил. Они были ничем, и думать о них было незачем.

Потому что и без них проблем хватало. К примеру, те твари, что заражали детей, плюясь кровью. Иногда они вылезали из могил. Иногда — из багажников, из мясных складов, из моргов. В общем, они всегда зарождались в трупах, а трупов сейчас было много.

В развороченной могиле ничего необычного не оказалось — обглоданные кости и багровые шматы плоти. Лежали без движения. Хорошо. Я занялся делом. Свалил трупы кровомордых в могилу, сходил в тополиную рощу на склоне горы у кладбища за канистрой бензина, которую захватил с собой из пикапа. Вылил бензин в яму, швырнул туда же канистру — лень таскать ее за собой, да еще с раненой рукой.

Чиркнул спичкой и разжал пальцы.

В яме полыхнуло, огонь с ревом разгорелся.

Заскворчал жир. Я отвернулся. В долине уже слышались новые звуки. Глухой, хриплый рык. В леске у похоронного бюро трещали ветки. Между стволами протискивалась какая-то огромная тварь, — судя по всему, три моих выстрела ее не испугали.

Встречаться с ней не хотелось.

Я поспешно скрылся в тополиной роще.

Барнс жил в перестроенной сторожке лесничего на дальнем берегу озера. Другого жилья поблизости не было, и я уже несколько месяцев сюда не заглядывал. В доме Барнса остались кое-какие медикаменты — ими мы разжились в местной больнице. Если повезет, их никто не тронул.

Грунтовая дорога, ведущая к дому Роя, густо поросла сорной травой. Значит, сюда никто не приходил. Разумеется, колеса пикапа проложат колею в сорняках, но ничего другого не оставалось. Рану надо было обработать, и чем скорее, тем лучше. Придется рискнуть. Рискуешь всем и всегда, где больше, где меньше. О мелких рисках обычно не беспокоишься.

Я свернул с шоссе. Грунтовка была в колдобинах, поэтому я ехал медленно. Раненую руку дергало каждый раз, когда колесо попадало в яму. Наконец я припарковался у восточной стены сторожки. Ступени крыльца заскрипели под шагами. Взяв на изготовку пистолет Барнса, я вошел в дом.

За прошедшие месяцы внутри ничего не изменилось. Заляпанная кровью куртка Барнса висела на крючке у двери. Его очки лежали на журнальном столике. Рядом с чашкой недопитого кофе, покрытого слоем плесени. Все это меня не интересовало. Мне нужен был шкафчик в ванной, дальше по коридору.

Отлично. Все медикаменты на месте. Я разделся до пояса, промыл нож физраствором из пакета для внутривенного вливания, как мог, остановил кровь. Порез оказался неглубоким, могло быть и хуже. Я зашил его изогнутой хирургической иглой, перевязал и принял двойную дозу антибиотиков. Потом вспомнил о промокших ботинках. Присел на крышку унитаза и рассмеялся — тоже мне, нашел, о чем беспокоиться. В спальне первого этажа, где я жил летом, обнаружилась пара «вольверинов». Я переобулся в сухое.

На кухне я открыл жестянку чили с мясом, отыскал ложку и вышел на старый причал. За сторожкой виднелись проржавевшие качели, установленные кем-то из прошлых владельцев, и песочница. Барнс не был женат, детская площадка ему была ни к чему, но сносить ее он не стал. Да и зачем? Работы много, а толку никакого.

Я ненадолго остановился, всматриваясь в тени под качелями. Причал был узкий и шаткий. Рядом с ним стоял лодочный домик. Я прошел мимо лодочного домика, уселся на край причала. Жевал холодные консервы. Налетел ветерок, зашептались камыши. По небу пролетела гусиная стая. На юг. Солнце зашло. Опустились сумерки.

Было тихо. Мне это нравилось. С Барнсом, бывало, тишины не дождешься. Уж очень он был любопытным. Любил поговорить о том о сем, особенно о том, чего не мог понять. Например, о монстрах, выползающих из трупов. Барнс называл их младшими демонами. Вычитал это в одной из книг, найденных в искореженном «крайслере». У него были свои соображения по поводу монстров. Летом он постоянно излагал мне эти соображения, но я в дискуссию не вступал. Меня от разговоров корежило. И от Барнсовых соображений тоже… Все эти «а может», «а что, если». Барнс только о них и говорил.

Меня волновали вещи попроще. Из тех, что всем понятны. Которые не надо обсуждать. К примеру, как бы проснуться прежде, чем зубастая тварь заглотит меня целиком. Или как бы не кончились патроны. Или как увернуться от кровавого плевка, чтобы потом не захотелось точить зубы напильником и жрать покойников, отрытых на кладбище. Вот что волновало меня тем летом, да и сейчас тоже, после того как кровомордая дурища пырнула мне в бок грязным ножом.

Я доел чили. Уже стемнело. И похолодало. Чувствовалось приближение зимы. Я швырнул пустую жестянку в озеро и пошел к дому. В лиловых сумерках еще виднелись четкие очертания сторожки. В каминную трубу влетели две птицы. Я бы их не заметил, если бы как раз тогда не посмотрел на дом. Я покачал головой. Надо же, октябрь, а птицы вьют гнезда. Нет, точно, мир сошел с ума.

Я уселся на диван, раздумывая, не разжечь ли огонь в камине. Птиц было не жалко — нечего гнездиться в дымоходах. На причале я продрог, а у стоянки была сложена поленница дубовых дров. Если развести огонь, минут за двадцать согреюсь. Но я устал, раненую руку дергало, будто в ней билось еще одно сердце. А вдруг швы разойдутся, если я поволоку вязанку дров? Лучше вздремнуть.

Я принял щедрую дозу обезболивающих — больше, чем следовало, — запил их глотком «Джека Дэниелса». Темнота обступила меня со всех сторон. Спальня, которую я занимал летом, была на первом этаже. Не самое безопасное место, если в ночи что-нибудь заберется в дом. Вдобавок я таблеток наглотался, в голове туман. Нет, на втором этаже лучше.

Там была только одна комната — большая, типа чердака.

Барнсова спальня. На стене — пятна его крови.

Мне было все равно. Я взял ружье. Поднялся по лестнице.

Говорю же, устал.

А в темноте крови не видно.

Поначалу мы с Роем обосновались в шерифском управлении — недавно построенном и хорошо укрепленном. А когда связь окончательно прервалась и весь мир полетел к чертям, мы решили, что пора отсюда линять. И стали подыскивать новое место.

Ко мне домой соваться не стоило. Я жил в центре города. А от города лучше держаться подальше. Слишком много углов, слишком много высоких заборов. Если там засесть, то никаких патронов не хватит. И себя не обезопасишь. Поэтому я спалил дом. Я им никогда не дорожил. Дом как дом, но все же он был моим, и мне не хотелось, чтобы кто-то другой рылся в моих вещах. На пожарище я больше не возвращался.

А Барнс жил на отшибе. Это и определило наш выбор. Во всяком случае, там я мог поспать. Урывками, сами понимаете. В древней сторожке все время что-то потрескивало и скрипело, а вокруг были густые заросли. Но чутко спящий человек — вроде меня — сразу услышит, если кто-то подкрадется.

В ту ночь в Барнсовой спальне я слышал все шорохи. Глаз не сомкнул. Наверное, рана спать не давала или смесь болеутоляющих с вискарем. В общем, так и проворочался всю ночь. Окно было чуть приоткрыто, ветер врывался в щелку, холодный, как нож босоногой девчонки. Где-то в доме что-то поскребывало, будто ножом, — наверное, птицы возились в дымоходе, строили гнездо.

Снаружи качели на ржавых цепях лязгали и скрипели под ветром. Пустые сиденья качались туда-сюда над холодным белым песком.

Спустя пару месяцев Барнс и вовсе одурел. Мы разжились припасами в коттеджах на другом берегу озера, из тех, что принадлежали приезжим с юга. И даже пару раз выбирались в город, когда все чуть поутихло. Натаскали в сторожку все необходимое. Если поблизости появлялась какая-то тварь, мы ее убивали. Но в общем держались наособицу.

Барнс все не унимался. Ему не давали покоя книги, найденные в разбитом «крайслере». Он целыми днями читал эти проклятые книги. Надеялся отыскать в них ответы. Не знаю. Если там ответы и были, то произносить их вслух — язык сломаешь. Это я сразу понял.

Барнса это не останавливало. Он читал и перечитывал эти книги от корки до корки, делал какие-то заметки о младших демонах, рылся в словарях и справочниках из библиотеки. А потом снова принялся за чтение. Надоело мне целыми днями смотреть, как он сидит, нацепив очки на нос и уткнувшись в книгу. Я даже запах его кофе больше терпеть не мог. Поэтому решил чем-то еще заняться. Возился в сторожке, чинил что-то. Спилил бензопилой пару дубов, наколол дров. Сложил поленницу на просушку, поближе к краю участка, чтобы, если вдруг что, было где укрыться для защиты периметра. А с другой стороны участка расставил ловушки, но проверял их все реже и теперь уже плохо помнил, где именно они стоят. Обычно такое случалось, когда я пытался работать, а думал о своем. Или о Барнсовых «а может» и «а что, если».

Иногда я пугался. Слышал непонятный шум. Или мне что-то чудилось. Я шарахался от теней. А иногда воображал себе нечто зловещее так ясно, что почти его видел. Нет, я понимал, что этого лучше не делать. И вообще это не нормально. В конце концов я нашел себе другое занятие, которое отвлекало от дурацких мыслей.

Я начал бродить по окрестностям. В одиночку. Иногда наталкивался на стайку кровомордых. Иногда — на демона. Или на парочку. Они часто появлялись парами. К счастью, в стаю твари не сбивались. С двумя я еще справлялся, да и то с трудом. А вот если больше…

И все это я узнал самостоятельно. А не из дурацких книжонок. Я читал не книги, а самих тварей. Осторожно изучал их повадки. Охотился на них с ружьем, выстрелами разносил в клочья. Так и выучился — читая повести, написанные на крови и костях, или слушая рассказы ветра, несущего горечь и тени, что падали где не следует.

И знаете что? Оказалось, что демоны не особо отличаются от нас. Нет, правда. Об этом даже раздумывать не приходилось, потому что под слоем внешнего лоска эти твари были такими же звеньями пищевой цепочки, как и мы с вами. Они хватали, что им надо и когда надо, а еще следили, чтобы те, кто под ними, сидели смирно и не дергались.

Был ли кто-нибудь над ними, я не видел.

И надеюсь, что не увижу.

Вот как увижу, так и начну волноваться.

К августу тварей стало меньше. Может быть, потому, что мир постепенно приходил в норму. А может быть, моими усилиями в нашей округе из пищевой цепочки выпало пару звеньев.

К тому времени я убил штук пятнадцать. Или двадцать. А однажды, в грозу, у заброшенного амбара в долине выследил минотавра с копытами и змеиными дредами. Проклятый монстр напал первым и чуть не пропорол мне живот черными рогами, но я изловчился всадить ему вилы в горло. А на водоочистном заводе мне попался гигантский червяк с десятком пастей-присосок; я его сжег. Под трибунами школьного стадиона обосновалась пара пауков с крысиными мордами; я едва не увяз в паутине, натянутой поперек бетонного туннеля. Ну они там и подохли, вывалив кишки из толстых брюх. В десятке паутинных коконов по углам слабо трепыхались кровомордые, из которых пауки высосали почти все соки. Я ушел, оставив их висеть в темноте, и вслед мне неслись жуткие вопли, будто кого-то страшно пытали.

В общем, я делал свое дело.

И свое дело, и много чего еще.

Иногда приходилось непросто. К примеру, когда встречаешь кого-нибудь из уцелевших. Как увидят, что у меня и пикап, и ружье и что я не умираю с голодухи, так и начинают интересоваться. Лезут в душу с расспросами или изводят отчаянными мольбами о помощи. Мне это не нравится. Если честно, меня от этого мутит. Как начнут говорить, так мне сразу хочется их слова им же в глотки и затолкнуть.

Иногда они понимают намек, затыкаются и уходят. А иногда нет. В таких случаях мне приходится объяснять. Убедительно. Другого выбора все равно не остается, да и не в этом дело. Если на тебя наседают, дай отпор. Так уж мир устроен — что с демонами, что без них.

Однажды, под конец сентября, Барнс отлип от кресла и отправился к разбитому «крайслеру». Дурацкие книги взял с собой. Я прямо онемел от изумления.

Как ни странно, к вечеру он вернулся в сторожку. Книги тоже принес. И потом целую неделю зудел, уговаривал меня сходить с ним еще раз. Мол, надо его прикрыть, пока он там будет что-то проверять. Я хотел было напомнить, что пока он тут себе задницу отсиживал, я по округе шастал без прикрытия, но все-таки смолчал. В конце концов он меня уболтал. Точно не скажу, почему я согласился, — наверное, решил, что, может быть, после этого Барнс все-таки уяснит, что теперь и как.

В тот день солнца не было. Во всяком случае, так казалось. И неба тоже. Густой туман висел над озером и над дорогами в долине, делая их похожими на пересохшие русла рек. Пикап пробивался сквозь туман, шины шелестели по мокрому асфальту, галогенные фары рассекали белесую мглу и пятна мрака среди деревьев.

Я всматривался в пятна мрака, но ничего подозрительного в них не замечал. А вот в кабине пикапа было слишком тихо. Мы с Барнсом не разговаривали. Обычно я бы только радовался, но не в тот день. Тишина меня напрягала. Ладони, сжимавшие руль, вспотели. Не знаю почему. И так продолжалось до тех пор, пока мы не вышли из пикапа на 14-е шоссе.

На этом участке дороги ничего не изменилось. На асфальте по-прежнему валялись трупы: дорожники и тварь, похожая на медведя, которая заглотила одного работника живьем. Видно было, что их глодали стервятники, крысы и прочие зверюшки, а летняя жара вплавила трупы в асфальт, да так, что их теперь оттуда не отскрести. Впрочем, до мертвецов никому дела не было.

Даже Барнсу. Он направился прямиком к «крайслеру» и вытащил из-за руля труп водителя. Тело повалилось на дорогу, как охапка хвороста. Видок был тот еще. Вороны исклевали ему лицо, оборвали губы, похожие на рыбьи потроха. На продубленной солнцем коже лица все еще виднелись шрамы выцарапанных слов, но теперь их испещряли дырочки от клювов, словно вороны пытались дополнить слова многоточиями.

Барнс схватил мистера Рыбьи Потроха за галстук и выволок на дорогу, туда, где должна была проходить разделительная полоса.

— Готов? — спросил он.

— К чему?

— Если я все рассчитал верно, то через пару минут вселенная присядет на корточки и отгрызет кусок. Здоровенный такой кусок яблока — начиная вот с этого и заканчивая всеми остальными.

— Это в книгах так написано?

— Ага, — сказал Барнс. — И много еще чего.

Ответа я не понял, но заткнулся. И стал на страже.

Мистер Рыбьи Потроха лежал, свернувшись приплюснутым клубком. Барнс вытащил из кожаного чехла нож для свежевания кожи и начал разрезать одежду на трупе. Я понятия не имел, зачем это ему. Через минуту голый труп оскалился на нас заточенными зубами на безгубом лице.

Барнс опустился на колени и начал читать.

Сначала по книге. Потом по коже мистера Рыбьи Потроха.

Слова звучали, как измельчитель отходов, запущенный в обратную сторону. Я не понимал ни единого. Вначале Барнс тихо шептал в туман, потом заговорил все громче и громче. А потом начал выкрикивать слова, вопить и визжать, будто проповедник из преисподней. За четверть мили было слышно.

У меня заколотилось сердце. Я всматривался в туман, который становился все гуще. Ничего не разглядеть. Даже вплавленных в асфальт трупов не видно. Только я, Барнс и мистер Рыбьи Потроха, тесным кружком посреди 14-го шоссе.

Сердце кузнечным молотом бухало в груди, не успевая за гулкими ударами слов и слогов. Я попытался успокоиться, убеждал себя, что это все из-за проклятого тумана. Я не знал, что он скрывает. Может быть, в двадцати шагах от меня стоит вывернутый наизнанку гризли, а мне и невдомек. А может, там затаился восьминогий крысомордый паук, а я его не увижу, пока он мне голову не откусит. Даже если бы на меня несся минотавр со змеиными дредами, я бы не услышал топота копыт… Барнс орал так, что закладывало уши. Его голос разносил по долине слова, записанные в книгах, и слова, вырезанные на коже трупа, а я стоял в тумане, будто слепой, чувствуя, как они переполняют наш маленький мир, и на секунду осознал, каково было кровомордым в паутинных коконах.

А потом все стихло. Барнс закончил читать.

— Погоди, — сказал он. — Минуточку.

Я подождал. Мой заместитель отошел к «крайслеру» и пропал из виду. Слышно было, как он роется в машине. Потом по асфальту прошуршали его шаги, и он снова возник из тумана. Опустился на колени, занес над головой руки с зажатым в них кованым трезубцем, тем самым, который мы нашли в день аварии, и с размаху вонзил его в грудь мистеру Рыбьи Потроха.

Выцарапанные слова рассыпались в пыль, сухие кости проломились, и над трупом повисла жуткая вонь. Я стоял и ждал. Труп не двигался. А чего еще ждать, я не знал. Там, в тумане, могло прятаться что угодно. И напасть на нас. Прямо на нас. А мы его и не увидим. Я стоял с ружьем в руках, не понимая, куда целиться. Куда угодно. Только лучше от этого не станет. Хоть сто раз стреляй, все без толку. Не подстрелишь же туман, небо или проклятую вселенную.

Наступил самый странный миг в моей жизни.

И продолжался он долго.

Двадцать минут спустя туман немного рассеялся. Еще через полчаса видимость была примерно такая же, как в момент нашего выхода из сторожки. И ничего не произошло. Почему-то это было хуже всего. Я не мог избавиться от ожидания. Стоял, разглядывал зубастый оскал мистера Рыбьи Потроха, трезубец, слова, вырезанные на дубленой коже трупа. Не сошел с места, даже когда Барнс хлопнул дверцей пикапа. Я и не заметил, как он сел за руль. Я уселся рядом, и мы поехали в сторожку.

— Расслабься, — сказал он. — Все кончено.

Ночь была тише обычной. Такой тишины давно не было. Я не мог уснуть, и Барнс тоже. Мы сидели у камина и чего-то ждали… или ничего не ждали. Мы почти не разговаривали. Под утро, часов в пять, мы задремали.

А в семь утра меня разбудил шум за окном. Раздался чей-то крик. Я вскочил, схватил ружье и выбежал из дома.

За ночь туман развеялся. Я прикрыл глаза рукой, поглядел на восходящее солнце. Над берегом парило чудовище: кожистые крылья, растянутые на шипастых костях, мускулистое тело, обтянутое тонким слоем лоснящейся кожи, под которой змеились черные стежки жил, оплетавших дьявольскую плоть. В когтистой лапе жуткая тварь сжимала руку маленькой девочки. Увидев меня, девочка закричала еще громче, но чудовище быстрее догадалось о моих намерениях. Оно оскалило пасть, утыканную кривыми зубами, которые торчали из узкой челюсти, как гвозди, всаженные пьяным плотником, и уставилось на дуло ружья. Я вжал приклад в плечо и прицелился.

Алые крылья хлопнули, как влажное белье, вздымая ветер. Монстр поднялся выше, распахивая крылья.

Мощный взмах поднял чудовище на пять футов выше. Дуло ружья не успело сдвинуться за монстром. Он растянул лоснящиеся губы в издевательской ухмылке и хрипло завизжал, будто смеясь надо мной. Я снова прицелился и выстрелил.

Первый выстрел прошел низом, дробь хлестнула по голым ногам девочки. Она завопила, а я снова выстрелил, на этот раз выше. Левое крыло твари вывернулось в суставе; дробь пробила в нем дыры, через которые сочился свет восходящего солнца. Еще один взмах — и боль наконец-то достигла мозга чудовища. Оно взвизгнуло, распахнув клыкастую пасть, и выпустило девочку из когтей.

Девочка падала быстро, с отчаянным воплем. Она понимала, что умрет, точно так же как понимала, кто ее убил.

Она тяжело упала на берег. Звука падения я не услышал, его заглушил выстрел. Я выстрелил еще дважды, и монстр рухнул с небес, как воздушный змей, сметенный ураганом. На земле чудовище еще судорожно подергивалось, но я подошел поближе и прикончил его в упор.

Барнс спустился к воде. О подстреленном монстре он ничего не сказал, только предложил похоронить девочку, но я понимал, что этого делать не стоит. В ней могла сидеть тварь, или стайка кровомордых могла, учуяв труп, явиться сюда с лопатами. Мы облили ее бензином и крылатого демона тоже, бросили спичку и сожгли их вместе.

После этого Барнс вернулся в дом.

И сделал то же самое с книгами.

Спустя несколько дней я решил выбраться в город, проверить, как дела. Меня напрягало наступившее затишье.

Даже если бы в городе перекрыли улицы, это бы ничего не изменило. По правде говоря, людей в городе и раньше-то было немного, а теперь и вовсе почти не осталось. На главной улице я заметил пару кровомордых, но они живо юркнули в канализационный люк.

Я заехал в супермаркет, набрал консервов и другой провизии, но мысли разбегались. Я думал о недавнем тумане, о крылатой гарпии на берегу и о своем заместителе. После того как Барнс сжег книги, он почти не выходил из спальни. Может быть, случившееся пошло ему на пользу? Может быть, ему просто надо время привыкнуть к новому положению дел? Больше всего я надеялся, что он наконец-то понял то, что я сообразил давным-давно, — все, что нам надо знать о том, как устроен нынешний мир, мы узнали в тот день, когда уничтожили вывернутого наизнанку гризли на 14-м шоссе.

Так я размышлял до тех пор, пока не вернулся домой.

И услышал крики на берегу.

Барнс заманил в лодочный домик одну из кровомордых, девушку лет двадцати. Раздел ее донага и, заведя ей руки за спину, приковал наручниками к грубо отесанной подпорке. А потом поддел свежевальным ножом полосу кожи на ребрах. Девушка задергалась.

Лента кожи, покрытой шрамами, тускло поблескивала в полумраке, но я не сказал ни слова. Слов здесь и без этого хватало. Те же самые слова, что в книгах, покрывали кожу безумной девушки. Рой Барнс уже срезал с ее тела несколько десятков слов и ее же кровью прилепил их к стенам.

Я прикусил язык и загнал патрон в патронник.

— Не сейчас, босс, — отмахнулся Барнс.

Он воткнул нож повыше в подпорку и подошел к девушке. Близко, так, чтобы можно было шептать ей на ухо. Окровавленным пальцем ткнул в надпись, прилепленную к стене, и сказал:

— Читай.

Девушка зарычала и с такой силой клацнула зубами, что прокусила себе губы. Похоже, ее это ничуть не волновало. Она слизнула кровь с губ и снова оскалилась, веря, что сможет укусить Барнса.

Ему это не понравилось. Он кое-что с ней сделал, и рычание сменилось воплем.

— Она очухается, — сказал Барнс.

— Вряд ли, Рой.

— Вот увидишь, очухается. На этот раз я все точно рассчитал.

— Ты то же самое говорил, когда разбирался со своими книгами.

— Понимаешь, она ведь живая книга. В этом-то все и дело. Она живая. У нее есть связь с младшими демонами и с тем высшим существом, которое ими управляет. Каждый из них — своего рода ключ. Но погнутым ключом дверь не откроешь, даже если он изначально подходящий. Поэтому с водителем ничего не вышло. Он умер. А эта еще жива. Если она прочтет слова, выведенные ее собственным ножом, то все будет по-другому.

Он подошел ко мне, но я даже не взглянул на него. Просто не мог. Я смотрел на кровомордую. Она вопила и плевалась. Она больше не была похожа на человека, тем более — на женщину. И теперь эта жалкая голая тварь сдохнет, прикованная к столбу неизвестно где. Чистое безумие — думать, что она изменит мир, если произнесет своими рваными губами какие-то слова. И такое же безумие считать, что на это способен труп на 14-м шоссе. И такое же безумие…

— Да пойми же ты…

— Рой, она раскапывает могилы и пожирает трупы. Это все, что надо понять.

— Неправда. Она знает.

Я поднял ружье и выстрелил ей в голову. Потом всаживал в тело патрон за патроном, пока не уничтожил все места, где может зародиться демон. А после этого выстрелил в стену, и все слова разлетелись брызгами крови и плоти, а на их месте осталась рваная дыра наружу.

Барнс, в куртке, залитой кровью девушки, замер с ножом в дрожащей руке.

Я дослал патрон и сказал:

— Я больше не хочу это обсуждать.

После того как Барнс ушел, я расстегнул наручники, положил девушку на пол, а потом, ухватив за волосы, волоком втащил в лодку. Открыл дверь лодочного домика, сел в лодку и завел мотор за бортом.

Я направился в заболоченную часть озера. Из воды торчали черные деревья, с ветвей клочьями свисал мох. Вполне подходящее место для могилы. Я перевалил труп через борт; плеснула вода, труп ушел на глубину. Я думал о Барнсе, о том, что он говорил, о словах на стене. Жаль, что он не видит, как труп девушки тонет в зыбкой илистой мути. Да, жаль, что Барнс этого не видит. Потому что именно так и устроен мир; какой-нибудь сом сегодня наестся до отвала, вот и все перемены.

День сменился сумерками, вечерний свет померк. Я сидел в лодке и просидел бы так до темноты, но пошел дождь — сначала моросил, а потом припустил сильнее; крупные капли усеяли щербинами озерную гладь. Ну все, пора. Я завел мотор и направил лодку к сторожке.

Вернулся я без приключений. Вошел в дом. Рой меня не беспокоил. Он был у себя, наверху. Сидел тихо… Во всяком случае, старался.

Но я его услышал.

Слышно было хорошо.

Он сидел у себя в спальне и, бормоча под нос скрежещущие слова, вырезал их на коже свежевальным ножом. Вот чем он занимался. Я это сразу понял. Капли крови стучали о половицы так же, как кровь крысопауков о цементный пол в туннеле школьного стадиона. За окнами шумел дождь, но разницу между звуком дождевых капель и капель крови заметит любой.

Под шагами Роя скрипнули половицы. Я сообразил, что он стоит перед зеркалом. Прошел час, потом другой. Я слушал шум дождя. А когда Рой Барнс, заместитель шерифа, положил нож на тумбочку и улегся в постель, я услышал его жалобный стон. Тихий, гораздо тише, чем завывания кровомордых в коконах. Но я все равно его услышал.

После полуночи я прокрался по скрипучим ступенькам на второй этаж, тычком распахнул дверь. Барнс проснулся. На залитом кровью лице чернело пятно на месте разинутого рта. Я не стал дожидаться, пока он заговорит.

— Я тебя предупреждал, — сказал я и нажал на спусковой крючок.

Потом я завернул своего заместителя в простыню, стащил вниз по ступенькам и похоронил под качелями. К тому времени дождь превратился в ливень. Когда я спихнул Барнса в яму, оказалось, что в канистре, которую я принес из лодочного домика, бензина было на донышке. Я выплеснул его на труп, но в такой ливень не смог даже зажечь спичку. Пришлось бросить в яму сигнальную шашку. Она вспыхнула, выбросив зыбкие языки синего пламени, но по-настоящему так и не разгорелась.

Я швырнул в яму еще пару шашек — с тем же результатом. Роя уже захлестнули потоки воды, он болтался в яме, как кусок обгорелого мяса в кастрюле мутного супа. Цветочные клумбы у сторожки обрамлял бордюр из речных валунов. Я решил, что камней будет достаточно, и один за другим сбросил их на Роя. Провозился целый час, пока камни не кончились. А потом взял лопату и засыпал все мокрым песком, тяжелым и вязким, как цемент.

Трудная была работенка.

Но меня она не пугала.

Я сделал нужное дело, а потом уснул мертвым сном.

А сейчас, месяц спустя, я ворочался в Барнсовой кровати, слушая, как под ветром и в моих снах скрипят и повизгивают старые качели.

Отрывистый звук выстрелов привел меня в чувство. Я вскочил с кровати, схватил пистолет с тумбочки и подбежал к окну. Сквозь деревья струился утренний свет, бросая блики на стекло. Я прищурился и увидел тени, скользившие по берегу.

Кровомордые. Один с мачете, двое с ножами. Все трое бегут, как кролики, вспугнутые свирепым хищником.

Двое бросились в лес неподалеку от сторожки. Их встретил треск автоматных очередей. Кровомордые превратились в фарш и облачко красных брызг.

Выстрелы не смолкали. Я заметил вспышку дульного пламени среди деревьев, как раз там, где летом я сложил поленницу. Кровомордый с мачете его тоже заметил. Он остановился, но бежать ему было особо некуда: либо к озеру, либо к дому.

Видно, он был не из дураков и стремглав метнулся к дому. Когда он пронесся мимо качелей, я только-только поднял нижнюю створку окна, но не успел высунуть пистолет. Он взбежал на крыльцо.

Я бросился к двери, на ходу сменив пистолет на ружье. На бегу мельком глянул в окно, увидел, как из леса появились двое солдат, вооруженных автоматическими карабинами. Я не стал терять на них время и направился к лестнице.

А надо было еще раз посмотреть в окно. Тогда бы я заметил, что в песке над могилой Роя Барнса прорыт лаз.

Сдерживать себя было трудно, но я понимал, что необходимо сохранять присутствие духа. В узком пролете длинной лестницы ружье служило надежной защитой от противника внизу, а вот подножье лестницы становилось самой опасной зоной. Если кровомордый был где-то рядом, прижался спиной к ближней стене или совсем рядом с лестничным пролетом, то он смог бы перехватить дуло ружья, прежде чем я ступил бы в комнату.

Что-то звонко стукнуло о половицы, с лязгом отлетело в сторону. Что-то металлическое. Мачете? Я прикинул расстояние и стремительно выскочил в комнату. У входной двери лежал кровомордый. Дальше порога он не ушел. Только остановили его не выстрелы. Нет, его сразила вовсе не пуля.

Я увидел тварь, которая его убила, и сразу же вспомнил звуки в ночи — шорох и поскребывание, будто птицы копошились в дымоходе, строя гнездо. Дальняя стена комнаты была залеплена лоскутами кожи; на каждом вырезаны слова, и каждое слово содрано с твари, которая вылезла из трупа Роя Барнса.

Тварь сидела на корточках в прямоугольнике солнечного света у распахнутых настежь дверей. Голая, с глубокими кровоточащими порезами на ошкуренных мышцах, она склонилась над трупом кровомордого. Рука с когтями длиной со свежевальный нож скользнула по перерезанной глотке. Короткими, точными движениями демон сосредоточенно надрезал мертвую плоть. Меня он как будто не замечал. Он вырезал одно слово на горле трупа… еще одно на лице… а потом вспорол рубаху кровомордого и начал выводить третье на груди.

Я выстрелил. Монстр отшатнулся. Громадные когти процарапали дверную раму и впились в дерево. Тварь запрокинула голову и уставилась на меня. Всеми тридцатью глазами цвета илистой воды. Глаза моргнули, а потом посмотрели сразу всюду: и на труп кровомордого, и на меня, и на слова, прилепленные к стене.

Красные веки снова моргнули. Тварь поднялась в дверном проеме и двинулась ко мне.

На подбородке приподнялось еще одно веко. За ним зияла черная дыра.

Дыра втянула воздух. Я понял, что это рот.

Едва раздался первый звук, я выстрелил. Тварь отбросило назад; она снова с визгом вцепилась в дверную раму. Все тридцать глаз опять уставились на меня, черная дыра рта опять втянула в себя воздух, из развороченной груди вырвался хрип, и тут солдаты во дворе открыли огонь из автоматов М4.

Автоматная очередь прошила плоть, разорвав легкие и сердце твари. Непроизнесенное слово так и не прозвучало. Через миг остался только труп в луже крови посреди комнаты.

— Эй, старина, — сказал солдат. — Угощайся.

Он передал мне бутылку. Я отхлебнул из горлышка.

— Серьезная штука, — сказал он, рассматривая мое ружье. — А мне вот мое больше нравится, как нажмешь на спуск, так сразу рок-н-ролл. А тут один бабах, и все.

— И одного бабаха бывает достаточно, если стрелять умеючи.

Парень рассмеялся:

— Ага. Это ж главное. Эх, слышал бы ты, какие сказки обо всем этом рассказывают в Зоне безопасности. Перед тем как нас сюда забросить, нам показали какие-то невнятные телерепортажи… Ученые чего-то вещали, священники всякие. Эти твари нас без горчицы жрут, а мы их забалтывать будем, что ли?

— Я как-то раз встретил ученого, в лаборатории, — сказал сержант. — У него ко лбу чьи-то кишки прилипли, а сам он стоял на четвереньках и жевал ногу мертвого санитара. Ну я его и пристрелил.

Все рассмеялись. Я сделал еще один глоток и передал бутылку дальше.

— Да хрен с ним, — сказал солдат. — Что толку в этом разбираться? Нет, правда, кому оно все нужно?

— Знаешь, — ответил ему приятель, — говорят, что невозможно бороться с тем, чего не понимаешь. Может, и с этими тварями так же. Никто же не знает, откуда они взялись. И что они вообще такое.

— Мендес, что за фигня? Мне плевать, что они такое, я их потроха сапогами давил. А больше я ничего знать не обязан.

— Может, сегодня и не обязан, Квинлан, а вот в перспективе… ну, скажем, завтра, когда мы столкнемся носом к носу с их папашей…

Солдаты умолкли, обмениваясь встревоженными взглядами.

Сержант улыбнулся и покачал головой:

— Что, решил философом заделаться, Мендес? В дозор пойдешь первым. У тебя будет много времени, чтобы найти ответы на все мучающие тебя вопросы. Вот потом нам все и объяснишь. Если, конечно, тебя не съедят до вечера.

Смеясь, солдаты достали из вещмешков сухой паек. Паренек вернул ружье, пожал мне руку:

— Джамал Квинлан. Из Детройта.

— Джон Далтон. Местный шериф.

Впервые за пять месяцев я произнес свое имя.

Ощущение было странное. Непонятное.

Как будто страницу перелистнул.

Сержант и его команда зачистили территорию. Мендес сфотографировал сторожку, слова, прилепленные к стене комнаты, и труп твари. Другой солдат установил передвижную станцию связи и по спутнику отправил всю информацию в Вашингтон, чтобы какой-то там лейтенант ее изучил. Я надел наушники и поговорил с ним. Первым делом он спросил, не было ли в городе странных происшествий с приезжими в мае. Утвердительный ответ предполагал дальнейшие расспросы, и, дабы их избежать, я коротко ответил:

— Нет, сэр, не было.

После полудня солдаты отправились на север. Когда они ушли, я собрал коробку консервов и медикаментов, потом принес из лодочного домика канистру и расплескал бензин по комнате. Вышел из дома, бросил внутрь зажженную сигнальную шашку.

Сторожка загорелась быстрее, чем мой городской дом. Коробку с консервами я отнес в пикап. По дороге приметил бутылку, оставленную солдатами, в ней еще оставалась пара глотков. Я спустился с бутылкой на пристань и оглянулся: из каминной трубы вылетели птицы. Мне уже было все равно.

Я вывел лодку на середину озера, допил виски и немного погодя вернулся к пристани.

Дела понемногу налаживаются. После того как военные зачистили округу, здесь стало гораздо спокойнее. У меня появилось свободное время. Иногда я сижу и думаю о том, что могло бы случиться. К примеру, в тот день, когда я заметил монстра в багажнике «крайслера» на 14-м шоссе и разнес его в клочья выстрелом из ружья, мог взорваться бензобак, и тогда меня бы разметало по дороге. Или в тот день, когда я полез в туннель школьного стадиона, — я мог увязнуть в паутине, и крысопауки несколько месяцев тянули бы из меня соки. Или вот с Роем Барнсом… Если бы он не заметил книги на заднем сиденье «крайслера», если бы он не прочел их и не узнал о младших демонах, что с ним было бы сейчас?

Вообще-то, думать об этом нет смысла. Как нет смысла искать объяснение тому, что произошло с Барнсом, со мной или с кем-либо еще. Допустим, я озадачусь вопросом, почему тварь, что вылезла из Барнса, выглядела именно так, а не иначе и откуда она знала то, что знала. И в конце концов сойду с ума, как Барнс со своими «а может» и «а что, если».

Поэтому я стараюсь смотреть в будущее. Правила игры меняются. И вскоре все переменится. Вот, к примеру, этот паренек, Квинлан. Через год он окажется совсем в другом месте и не будет там делать того, что делает сейчас. И даже не поверит, что он когда-то делал такое. И со мной будет то же самое.

Может, у меня будет новый дом. Может, по пятницам я буду уходить с работы пораньше, покупать в супермаркете стейки и дюжину пива. А может, буду делать то же, что и раньше. Нацеплю звезду на грудь. Найду нового заместителя. Со всем разберусь, решу проблемы. Буду поддерживать порядок. Такие люди всегда нужны.

По правде говоря, ни на что большее я и не претендую.

Все будет хорошо.