Черные звезды

Когда бурлит фантазия, для нас

Из тьмы восходит прошлое тотчас.

Тамтамы в нас еще не отзвучали.

Мы помним и восторги, и печали

Народов наших — тот великий вклад,

Который, сделав, не берут назад…

Так пусть воскреснут те, кто в битвах пали,

Но доблести своей не запятнали!

Они, напружив луки, входят в стих…

Король и сын его. Рассудим их!

Сын — Карамо́ко, Самори́ — отец,

Стремились оба, чтоб настал конец

Страданьям нашей Африки… Тем часом,

Набитые несчастным черным мясом,

Груженные рабами корабли

К далеким островам открыто шли.

Наш континент бесстыдно раскроили.

За лакомый кусок в Берлине пили,

Париж звенел в восторге хрусталем,

И ликовал Мадрид… Но суть не в том!

Я вижу Самори. У генерала

На воинском счету побед немало —

Заслуженных, блистательных побед.

Он храбр, он вездесущ… А в десять лет

Он в рабство продался, чтоб мать не знала

Позорной, жалкой участи рабы.

Бежал. Мстил за отца.

Стал во главе борьбы

И в тридцать лет надел погоны генерала.

Имея только стрелы да копье,

Он защищал отечество мое.

И вот взвились однажды в небо стяги

Над городом прелестным Бисандаги —

Столицей властелина Самори…

То было в дымке утренней зари.

Да, было утро. Барабаны били,

Плясали люди, пели; в клубах пыли

Боролись ради праздника. Но вот

Был дан сигнал — и вмиг притих народ;

Сам Самори пришельца издалека

Встречал с почетом — сына, Карамоко.

Из Франции вернулся сын домой,

К наукам белых путь пробив прямой…

Вот он идет. Все на него глядят.

Он изменился. Он не бородат.

Глядит кругом из-под фуражки строго,

Здоровается холодно с отцом

И, повернувшись к воинам лицом,

Такую речь заводит Карамоко.

Сограждане,

глядите на меня:

я к вам послом

от Франции —

далекой и великой страны,

лежащей за морем.

Сограждане!

Те, кто из вас

в глаза не видел моря, —

ручей ничтожный

морем назовет

в период ливней…

Слушайте меня!

Уж сколько лет

ведете вы войну

с французскими солдатами —

и что же?

Где результат?

Вы все должны понять:

здесь —

ручеек французского величья,

а море —

за морем,

в стране французов.

Бойцы!

Вас розобьют,

Вы будете убиты.

Ваши жены

умрут от горя

и стыда,

а ваши дети

от голода опухнут.

Французов

победить

нельзя!

Я это понял

и первый

перед белым человеком

колени преклоню.

Я видел Францию —

ее народ велик.

Ее герои

отважны и умны.

А города французов!

А Версаль!

А Лувр!

А роскошь их домов

и блеск театров!

Я видел там

в бесчисленных музеях

знамена покоренных королевств.

Я видел,

как пушки на заводах льют…

А как там бьют

солдаты в барабаны,

по десять в ряд

вышагивают лихо.

Куда уж вам!

Пора кончать войну.

Бойцы!

Я призываю вас

оружье бросить

и с миром разойтись

по вашим деревням.

Отец!

Отдай страну

французам.

Пусть учат нас,

как маленьких детей.

Пусть строят

свои заводы

и рудники.

Пусть ищут

свинец и золото.

Кончай мятеж,

отец!

Ты храбр как лев.

Но ведь любой француз

сильнее льва!..

Вот тут-то,

Очевидцы говорят,

Взорвался вождь,

Как пушечный снаряд.

Ты помнишь ли, зачем ты был отправлен?

Ты, может быть, французами отравлен?

Они пришли сюда — не мы в Париж.

Кончать восстанье? Нет, сынок! Шалишь!

Жил среди нас великий Сундиа́та.

В сердцах потомков это имя свято.

Героями прославлен наш народ —

Мы знать должны их всех наперечет!

Вот так-то, сын… А эти, из-за моря,

Падут, свою отчизну опозоря.

Они — французы? Клятву мы даем:

Мы Франции такой не признаем!

Цветы и травы губит град в саванне,

Но баобаб не гибнет в урагане.

И ты борись! А упадешь в бою —

Не вздумай плакать и твердить молитву.

Отдай винтовку верную свою

Товарищу: пусть он продолжит битву!

Я вижу,

ты совсем не патриот.

Поверь, отец, —

мне жаль тебя.

Конечно,

образованья ты не получил…

Пойми:

дороги наши

подобны рекам.

Всяк плывет туда,

где счастье светит.

Ты — сильный кормчий.

Так по теченью

направь страны пирогу,

не стремись

наперекор волнам,

иначе

разобьешься и утонешь

с гребцами вместе…

Прекрати войну —

ступай на добрый пир.

Мир заключи

с сильнейшими.

Кокосы,

бананы,

сало —

вот что нужно им.

Так стань купцом,

отец!

Пускай твои солдаты

прилежными работниками станут

Торгуй себе, отец,

своим добром,—

торгуй как вождь

и добрый гражданин.

А если не послушаешь меня,

знай: я тебе не сын.

Пойду к французам

и вместе с ними укрощу тебя,

как буйвола взбесившегося!

Сдайся!

Во имя счастья сдайся!

Во имя процветания народа!

Нужны ли нам высокие слова,

Когда в цепях везут на острова

Твоих друзей, когда под посвист плети

Мужчины плачут, мрут как мухи дети?..

Умрут не все — и вот живой товар

Ловкач-купец погонит на базар,

И до могилы жалкий черный скот

Гнуть спину будет на своих господ…

Нужны ли нам слова, когда народу

Запрещено и думать про свободу,

Когда мы все — рабы в своем краю,

Когда налогом родину мою

Терзают белые, когда введен запрет

На право жить, — нужны ль слова нам? Нет!

Мы в битвах отстоим свои права.

Ответь мне, сын: нужны ли нам слова?..

Мы не придем к захватчикам с поклоном,

Не подчинимся мы чужим законам,

И в солнечном отечестве своем

Мы — против дружбы всадника с конем.

Мое решенье, сын мой, непреклонно:

Мы боремся за право мирно жить.

И только кровью этот спор решить…

Ты будешь командиром батальона.

Ты на чужбине позабыл о том,

Как славно бил французов, а потом

С победой правой возвращался в лагерь,

Везя трофеи: пушки, ружья, флаги…

Запомнилась мне, сын мой, речь твоя

Перед отъездом в дальние края:

«Держитесь, воины, границы леса

От Вассулу, — сказал ты, — до Тинкессо.

От Туколера до Фута Джалон.

Наш враг повсюду будет побежден!

За морем будет сниться мне мой дом:

Не верю в дружбу всадника с конем.

Я еду к белым, чтобы доказать им,

Что быть рабом не может сын вождя.

Я им скажу: „Кто солнцу шлет проклятья,

Тот у небес не вымолит дождя“.»

Я не желаю слушать!

Надоело!

Вернусь в Париж —

он мне дороже,

чем этот дикий край,

лишь по недоразуменью

считающийся родиной моей.

Ну, что ты смотришь на меня,

как лев

на зайца?

Я не боюсь! А ты…

Мне жаль,

что ты погибнешь

позорной смертью.

Ты будешь

оплакивать тот час,

когда решился

напасть на белых.

А белые

тебя отпустят

на все четыре стороны:

иди, мол,

и пережевывай свою вину.

И ты

с сумою нищенской

пойдешь по деревням,

ты —

бывший вождь,

отвергнутый историей,

и сыном,

и народом.

Я — Самори. Я горд своей судьбой.

Грядущий день рассудит нас с тобой.

Ты предлагаешь мне французам сдаться?

Я буду драться, сын! Я буду драться!

Я знаю, что враги мои сильны.

На смену мне придут мои сыны,

Не ты — другие. Их у нас миллионы.

Не счесть их математикам Сорбонны.

Они — народ. Пока под крышей хижин

Я босоногих ребятишек вижу,

Я знаю: смена воинам растет

И в грязь не будет втоптан мой народ.

Народ мой — слон. Он мчится напролом.

Он в ярости сметает все кругом…

Открой глаза, мой сын: какой простор!

Здесь все твое — пески и кряжи гор.

Здесь все принадлежит тебе по праву.

Здесь шелестят дожди и пахнут травы,

Родит земля — все для тебя, а ты

Плюешь на все в припадке слепоты,

Предав страну, уходишь с поля боя…

Военный суд решит, как быть с тобою.

… Живым замуровали Карамоко.

Он перед смертью мучился жестоко.

Отец борьбу продолжил, воевал

И выиграл последнее сраженье.

Он снял с народа бремя унижения —

Он государство негров основал.

День умирал. Темнело. Постепенно

Закрыл туман деревню Гуелена,

И вот померк алмазный блеск зари…

В шатре из шкур звериных Самори

Над книгами склонился. За стеною

В войну играли дети. Полем боя

Служила им площадка у реки.

Бриз шевелил речные тростники,

За веслами гребцы в пирогах пели,

Хозяйки стряпали, мужчины ели,

Собаки лаяли, кричал петух,

И мимо леса стадо гнал пастух,

И дудочка его роняла трели,

И звезды первые с небес глядели,

И медленно подкрадывался мрак…

В потемках окружил деревню враг.

Ни выстрела, ни возгласа — тишком…

Читает Самори в шатре своем,

Звенит пастушьей дудочкой напев,

И смолкло все, во сне оцепенев…

Но в тишине ползет змеею смерть.

Вот старики, чьи бороды как шерсть,

Лежат зарубленные на земле.

Огонь зайчонком прыгает в золе,

Стрельба вспорола ночи темноту,

Убиты часовые на посту.

В туман белесый вплелся синий дым.

Земля кричит под каблуком чужим,

Перегрызает тьма хребет зари,

И вот раздался голос Самори:

— Бойцы, к оружью! Слушайте приказ!

Но где же вы, друзья? Не вижу вас.

А где враги? Будь проклят мрак ночной!

К оружью, воины!

Друзья, за мной!

Крадутся в темноте к шатру бандиты.

Зарублены бойцы. Друзья убиты.

И копья выпали из черных рук…

И вот вокруг уже затворов стук.

Гуро, полковник, во главе отряда —

За Самори обещана награда.

— Сдавайся, черный! Выходи, пророк!

Ты проиграл. Тебя покинул бог.

— Что ж! — крикнул Самори. —

Покинул бог? Добро!

С тобой без бога справлюсь я, Гуро.

Ведь это ваш обычай. Так давай!

Чья кровь краснее? Саблю доставай!

— О нет, — сказал Гуро, — я не согласен.

Идет молва, что твой клинок опасен.

В такой-то день — и дать себя проткнуть?!

Э, нет, не выйдет… Собирайся в путь!

Уймешься ты, король, в цепях железных.

Вперед! Сопротивленье бесполезно!

Где сын твой? Ты убил его, злодей!

Французы мстят за смерть своих друзей.

— Мой сын принадлежал своей стране.

Он замурован. Почему же мне

Французы мстят за гибель иноверца?

По доброте христианнейшего сердца?

— Молчи! Иль жизнь тебе не дорога?..

Так рассуждает лишь плохой слуга.

— Слуга? Я не слуга тебе никак.

Я — враг твой лютый, твой заклятый враг.

И вам самим, и догмам вашей веры —

Всему, что нам плели миссионеры,

Я путь ценою крови преграждал.

И — вспомни-ка, полковник! — побеждал…

Я пленник твой. Ни чести, ни пощады

От Франции я не приму — не надо.

Вот сабля, вот кинжал, а вот ружье.

Стреляйте в тело черное мое —

Под черной кожей кровь моя красна,

Как ваша кровь, и смерть мне не страшна.

Меня зовет земля. Гуро, скорей!

Я стану частью родины моей…

Запомните: придет расплаты час.

Потомки наши отомстят за нас!

Был сослан Самори в страну Габон,

На смрадный остров мух цеце — Джале.

Там заболел герой. Там умер он.

Там до сих пор он спит в сырой земле.

И на плите безвестный патриот

Так написал: «Вождь Самори Туре

Здесь упокоился. Он вел народ

Из мрака ночи к утренней заре».