Чёрный ангел

1

Базиля душила бессильная ярость. В этом не было ничего необычного — она душила его после каждой поездки домой; не помогали никакие медитации, никакой аутотренинг. Но на этот раз он уезжал из Москвы таким измочаленным и опустошенным, что, казалось, ни один раздражитель не пробьет эту черную пустоту. Однако Юлии это опять удалось. Ей всегда удавалось довести его до кипения, в каком бы состоянии он ни находился.

После развода Базиль всерьез опасался свихнуться. Желание расправиться с бывшей женой преследовало его неотвязно, а временами просто захлестывало, и он выпадал из реальности. Единственной преградой на пути к безумию, к одержимости, оставалась любовь к дочери. Ради Светика он должен был во что бы то ни стало избавиться от наваждения, победить свою навязчивую идею. Но заставить себя обратиться к психотерапевтам и прочим психоаналитикам было выше его сил. Базиль вырос в простой, чуждой интеллигентским рефлексиям среде и считал специалистов такого рода опасными шарлатанами.

Человек, нуждающийся в психологической поддержке и отвергающий помощь психологов, как правило, обращается к друзьям. Но Базиль всегда испытывал некоторые трудности при попытке облечь мысли в слова. Выразить же словами свои чувства и смутные желания и вовсе было для него делом невозможным. Да и не по-мужски это, считал он.

Помощь пришла с неожиданной стороны. Однажды перед поездкой в Тамбов Базиль заглянул в книжную лавку купить какого-нибудь чтива в дорогу и зацепился взглядом за невзрачную брошюрку, название которой призывало: «Исцелись!» Вообще-то он не доверял таким книжонкам — за последние годы их развелось великое множество, а целительное воздействие, которое они, по идее, должны были оказывать на общество, как-то не ощущалось. Но в тот день что-то заставило его взять брошюрку в руки — может быть, категорический императив названия. Через полчаса продавщица раздраженно потребовала, чтобы он либо заплатил за книжку, либо положил ее на место («Здесь не читальный зал!»). Базиль заплатил.

Автор брошюры — целитель и по совместительству философ — не скрывал, что его мировоззрение, как и концепция болезни и страдания, сложились под влиянием восточной философской мысли. Но, создавая свое учение, он сумел преобразовать чуждые и туманные для западного человека категории в удобоваримую теорию. Исцелиться — значит обрести целостность. Наша вселенная — единый однородный организм. Каждое из существ, ее населяющих, несет в себе все свойства вселенной в целом, подобно молекуле, обладающей всеми химическими свойствами данного вещества. Растения, животные, люди, боги по сути своей одинаковы — ни хорошие, ни плохие, просто сущие. Добро и зло появляются там, где часть целого осознает свою обособленность, отделяет себя от остального мира, возводит умозрительные границы. Боль, страдание суть реакция на отторжение части от целого, центростремительная сила, призванная вернуть отрывающуюся «каплю» в «мировой океан». Уберите границы, которые вы воздвигаете между собой и остальным миром, и боль исчезнет. Осознайте, что любое ваше действие, направленное вовне, направлено и на вас. Отнимая у другого, вы отнимаете у себя, даря — получаете, применяя силу — становитесь объектом насилия, проявляя заботу о других — заботитесь о себе. Не судите никого: человек, которого вы судите, во всем равен вам — и в дурном, и в хорошем. В вас заключена вся мудрость святых и все темные страсти самых кровавых злодеев. Перестаньте цепляться за свою обособленность, примите в себя остальной мир, и вы сравняетесь с богами, достигнете полной гармонии. В качестве средства достижения этой неслабой цели автор рекомендовал лично разработанную им систему аутотренинга и традиционные восточные методики самосовершенствования.

Своеобычность, красота и гуманность этого взгляда на мир потрясли неискушенного Базиля, как откровение. Он зачитал брошюрку до дыр, потом набросился на восточную религиозно-философскую литературу, глотая без разбору труды проповедников веданты, йоги, буддизма, джайнизма и даже даосизма. Он занимался аутотренингом и практической йогой, перешел на «чистую» пищу, закалял волю аскезой. Временами, особенно когда несколько недель кряду не удавалось выбраться в Тамбов, ему казалось, что он вот-вот достигнет состояния внутреннего равновесия, полной умиротворенности — словом, свободы и покоя. Но очередная встреча с бывшей женой камня на камне не оставляла от этой иллюзии. «Что же, интересно, я такого натворил в прошлой жизни? За что теперь расплачиваюсь?» — гадал он, не замечая в расстроенных чувствах, что несется по пустынной ночной улице галопом.

Он взбежал по ступенькам, поставил сумку на перила, нашел ключи. Стилизованный под старину фонарь, горевший под крышей портика, давал достаточно света, и все-таки Базиль не сразу попал ключом в замочную скважину — у него дрожали руки. «Опять не засну, — подумал он обреченно. — Выпить, что ли, водки? Нет, лучше сделаю упражнения, и так уже четыре дня пропустил».

Внутренняя дверь открылась и закрылась, царапнув по нервам громким лязгом пружин. Базиль пошарил рукой по стене, нашел выключатель, нажал на кнопку и замер… На лавке курильщиков неподвижно сидели трое: Эдик Вязников и двое неизвестных — миловидная блондинка и гигант со столь необъятными плечами, что голова на их фоне выглядела маленьким инородным наростом вроде бородавки. Лица Вязникова и гиганта были подчеркнуто непроницаемыми, блондинка смотрела на Базиля с любопытством.

— Эдик?.. — неуверенно произнес Базиль. В голове у него произошло что-то вроде взрыва — с десяток разных мыслей рассыпались и закружились, словно конфетти, вылетевшие из хлопушки. Другой на его месте засыпал бы Вязникова вопросами. Где ты пропадал? Почему не был на похоронах? Почему сидишь здесь в темноте? Кто эти люди? Зачем ты их привел? Но, как уже говорилось, речевые центры у Базиля были не слишком развиты, поэтому он только и сумел сказать:

— Здравствуй… Здравствуйте, — и молча уставился на троицу, ожидая объяснений.

Но их не последовало. И Вязников, и его компаньоны продолжали хранить непонятное молчание. Пауза тянулась до неприличия долго, и наконец Базиль, чувствуя себя полным идиотом, пожал плечами и направился к двери своего офиса. Только тогда Эдик соизволил заговорить.

— Привет, Базиль. Мы вообще-то к тебе пришли.

— Да? — Базиль повернулся, подождал продолжения и, не дождавшись, пригласил: — Ну, пойдемте ко мне в кабинет… — Тут гигант встал во весь рост, и он понял, что в кабинете будет тесновато. — Нет, лучше в общую комнату.

Жестом пригласив троицу рассаживаться вокруг стола, за которым сотрудники «Пульса» имели обыкновение пить чай, он открыл шкаф, где хранились кофеварка и электрочайник.

— Чай? Кофе?

Эдик и гигант снова промолчали, но блондинка, виновато улыбнувшись, попросила:

— Кофе, если можно.

Базиль кивнул, взял стеклянную емкость и подошел к аппарату «Clear water» набрать воды. Отделил от стопки пластиковый стакан — ниша под краником была слишком мала для емкости, — сунул в углубление, нажал на кнопку.

— Я бы на твоем месте поостерегся, Надежда, — со значением произнес Вязников. — Кто знает, не окажется ли в твоем кофе цианистый калий?

Базиль, уже переливавший воду из стакана в емкость, застыл. Рука непроизвольно стиснула тонкий пластик, вода полилась на брюки и ботинки. Вязников, не спускавший с него неприязненного взгляда, между тем продолжал самым непринужденным тоном:

— У нашего Базиля с недавних пор появилось неприятное пристрастие — играть с ничего не подозревающими гостями в русскую рулетку. Точнее, в ее новую разновидность. Ты не пробовал запатентовать идею, Базиль? Хотя нет, она же не твоя…

Голова налилась звенящей пустотой, кровь отхлынула от лица, сердце сбилось с ритма, пропустив удар, потом, будто опомнившись, мощными толчками погнало кровь с удвоенным напором. В ушах загрохотало. Базиль смотрел на шевелящиеся губы Эдика и ничего не слышал.

Потом слух вернулся. Базиль начал разбирать слова, но никак не мог понять их смысла.

— …Зря ты это сделал, Базиль. Ирен не собиралась никого разоблачать. Больная, специально приехала сюда, чтобы сказать об этом. Она слишком хорошо относилась к нам четверым. А ты… Я думал, ты ее любишь. Думал, ты способен умереть за нее. Но нет — ты предпочел, чтобы умерла она. Лишь бы не пострадала твоя драгоценная шкура! А как насчет ахинсы, Базиль? Разве твои убеждения разрешают тебе убивать?

И тут до Базиля дошло. Понимание пришло яркой вспышкой короткого замыкания. Потом сознание померкло, и жажда убийства, до сих пор охватывавшая Базиля только в присутствии жены, вырвалась из темноты на волю. Он не видел ничего, кроме черных глаз Вязникова, горевших ненавистью, змеиного рта, извергающего самую чудовищную клевету, которую только можно представить, адамова яблока на слишком нежном для мужчины горле… Стиснуть! Сдавить это хрупкое горло! Сломать кадык… Заставить клеветника подавиться своей ложью!..

Базиль сделал шаг вперед, еще один, протянулся руками и сомкнул пальцы на шее Вязникова. Тот задергался, попытался выломать их, оторвать, ударил коленом в пах, но Базиль ничего не замечал. Раздался женский крик, на плечи и спину посыпался град ударов — Базиль их не почувствовал. А потом ему на затылок опустилась кувалда, и сознание померкло окончательно.

Надежда поглядывала на спасителя Эдика с благодарностью и благоговейным ужасом. Базиль, сраженный наповал небрежным ударом Гешиного кулака, лежал у его ног мятой кучкой тряпья.

— Спасибо, Геша. Я твой должник, — выдавил из себя Эдик, растирая шею.

— Ерунда, — отмахнулся человек-гора и посмотрел под ноги. — Связать его?

Надежду передернуло. Ее самое раннее воспоминание об этом мире было связано с отчаянными попытками вырваться из кокона зверски стянутых пеленок. Ей до сих пор снились кошмары, в которых она сражалась со всевозможными путами.

— Не надо, Геша — попросила она. — Лучше посадите его вон туда и посидите на всякий случай рядом. Хотя, по-моему, он уже не опасен…

Человек-гора подхватил Базиля, словно тюк, и понес в угол, где метрах в трех от круглого стола стояло кожаное кресло.

Минуту-другую оглушенный не подавал признаков жизни, потом пришел в себя, покрутил головой, увидел Вязникова, и глаза его прояснились. В обращенном на Эдика взгляде появились злоба и одновременно — растерянность, отчего на лице Базиля застыло странное выражение, сочетавшее в себе свирепость с беспомощностью. Надежда подошла к аппарату с водой, сдернула белый конус с колонны вложенных друг в друга пластиковых стаканчиков, наполнила его и поднесла Базилю.

— Спасибо, — пробормотал тот, опуская глаза.

— По-моему, будет лучше, если вы нам все расскажете, — заметила Надежда, наблюдая, как он жадно пьет. — Пусть мы ошиблись насчет Ирен, но ведь это вы отравили того парня, правда? По нелепой случайности. Он зашел, заговорил с вами, попросил сигарету, а вы были погружены в свои мысли и, протягивая ему портсигар, совершенно забыли о яде, так?

— Нет. — Базиль помолчал. — Не совсем. Я остолбенел, когда увидел его. Сигареты протянул автоматически, это верно. Но сразу же вспомнил насчет цианида. И ничего не сделал.

— Почему?! — хором воскликнули Эдик и Надежда.

— Я его боялся. Это долгая история. И фантастическая. Боюсь, я не сумею толком ее рассказать. Я не мастак говорить.

— Ничего, спешить некуда, — подбодрила его Надежда. — А ваши ораторские способности, вернее, их отсутствие, нас не смущают.

— Ладно, — смирился Базиль. — Наверное, нужно начать с моей жены…

Красноречием он действительно не отличался, но его история была красноречива сама по себе. Рассказанная скупыми неловкими фразами, почти назывными предложениями, перечисляющими только факты — никаких оценок, никаких акцентов на личных чувствах, — она производила сильное впечатление. Воображение Надежды, не стесненное навязанными рассказчиком видением, определениями и метафорами, дорисовало то, о чем Базиль умолчал. Картина получилась страшной.

Жена Базиля была потрясающей красавицей. И потрясающей стервой. Она беззаветно любила себя, а также тряпки, рестораны и светские развлечения. И все. К родной дочери она всегда относилась, как к обузе, досадной помехе. К мужу — как к печатному станку для тиражирования денег, но отвратительно устаревшему станку, то и дело выходящему из строя. Именно жена вынудила Базиля, не имевшего склонности к предпринимательству, заняться бизнесом. Сначала он арендовал в типографии списанное печатное оборудование, принимал заказы на всякую мелочовку типа рекламных листовок и стихотворных сборников, издаваемых за счет авторов. Потом приятель-газетчик уговорил его выпускать листок рекламно-развлекательного характера. Как ни странно, дело у них заладилось — газету неплохо раскупали, рекламодатели понесли к ним свои объявления, объем пришлось увеличить. Конечно, по московским меркам богачом Базиль не стал, но по тамбовским считался вполне состоятельным человеком. Однако жена его никак не желала этим удовлетвориться. День за днем она изводила Базиля скандалами, предъявляла немыслимые требования. Он давно не испытывал к ней добрых чувств, но разводиться не хотел. Из-за дочери. Мать обращалась с девочкой, как с назойливой собачонкой, только что ногой не отпихивала, но девочка все равно ее любила — уму непостижимо почему.

Потом Базиль узнал, что Юлия наставляет ему рога, и терпение его лопнуло. Он подал на развод. У него не было сомнений, что жена без разговоров уступит ему дочь — девочка никогда ее не интересовала. Наивный! Разумется, эта хитрая жадная гадина не собиралась выпускать из рук такое замечательное средство воздействия на любящего папашу. Разыграв в суде целую драму, она без труда добилась решения в свою пользу — дочь оставили с ней. Девочка стала орудием ее мести, предметом нескончаемого и беззастенчивого шантажа. Бывшая супруга не постеснялась заявить Базилю, что ее отношение к дочурке будет целиком и полностью зависеть от тех сумм, которые он будет отстегивать им на содержание. Деликатная нервная система Юлии приходит в полное расстройство, когда она не в состоянии удовлетворить какую-либо из своих потребностей, и это расстройство может отразиться на девочке самым плачевным образом.

Базиль чуть не удавил ее тогда. Только пронзительный крик прибежавшей на шум Светланы заставил его отнять руки от горла шантажистки. Потом желание убить жену накатывало на него всякий раз, когда они виделись. Но Базиль понимал, какая судьба ждет Светика, если он уступит своей навязчивой идее, и боролся изо всех сил.

Он свел свои расходы к минимуму и отдавал жене почти все заработанное. Когда она намекнула ему, что этого мало, продал свою долю в газете и принял предложение владельца крупного холдинга, пригласившего его в Москву на должность директора рекламного агентства. Но и директорская зарплата, и обещанные десять процентов прибыли не могли утолить растущие аппетиты его бывшенькой. Деньги, полученные от нового совладельца газеты, тоже быстро иссякли. Базиль лихорадочно, но безуспешно искал другие источники дохода.

И тогда судьба показала ему зубы — то ли в улыбке, то ли в хищном оскале.

— Помнишь, Эдик, летом тут неподалеку взорвались и сгорели две машины? В ту ночь я приехал из Тамбова. Хотел переночевать здесь, но не смог заснуть. Решил отоспаться дома. Метро еще не открылось, я пошел пешком — хотел прогуляться. Дошел до поворота, и тут рвануло. Совсем рядом. Меня подбросило и шмякнуло об забор. Ударился спиной так, что дышать не мог. А сверху еще какой-то мешок упал — прямо на грудь. Я отключился. Открываю глаза — перед носом кожаный рюкзак. Один ремень оторвало, и верх съехал в сторону, а внутри — пачки долларов. Я спихнул рюкзак с груди, попробовал сесть и не смог. Больно. Повернул голову, вижу — машины горят, вокруг обломки. И какой-то тип идет со стороны реки. Идет быстро и что-то высматривает. На кусты в мою сторону смотрит. Я сразу понял, что он рюкзак ищет. Найдет и меня прикончит. А убежать я не могу. И защититься не могу. Пошарил рукой вокруг. Думаю: мне бы хоть камень какой. А рука провалилась. Под забором дыра была — видно, собаки прорыли. Я с перепугу эту дыру за пять секунд расширил. Вполз туда, рюкзак за собой втянул. И обратно земли нагреб, чтоб дыру не было видно. Потом осмотрелся — впереди подсобка какая-то, а между ней и забором — просвет. Узкий, меньше метра. Я туда заполз, закрылся какими-то картонками и вырубился. До ночи там пролежал, потом снова через дыру вылез.

Деньги я спрятал на работе, в подпольном сейфе. Им давно уже не пользуются — с тех пор, как с налоговой договорились. А ключ мне бывший директор передал. На всякий случай. Вот и пригодился.

— Сколько же денег там было? — спросил ошеломленный Эдик.

— Двадцать пачек. Стодолларовых.

Геша присвистнул.

— Две килотонны?! Да иди ты! — не поверил Эдик.

— Извини, показать не могу. Я их перепрятал. После того как… В общем, недавно. Я сразу решил — не буду их трогать, пока все не утрясется. Может быть, год, если выдержу. А потом откуплюсь от Юлии и заберу к себе Светика. За это время те, кто их ищут, наверное, смирятся с потерей.

— Но тебя же никто не видел! Как они могли тебя вычислить?

— Начали бы шарить по округе, искать тех, кто внезапно разбогател. То есть… они так и сделали, без всяких «бы». Тот тип… ну, которого я…

— Ты хочешь сказать, что именно он крутился тогда у взорванных машин?

— Да. Я его сразу узнал. Хотя, когда он вошел, в холле было уже довольно темно. Поэтому он и не заметил, что со мной творится. А я просто оцепенел. Он несет какую-то чушь — про свой больной зуб, про ограбление офиса его знакомого, про мой значок с голограммой…

— Значок! — рявкнул Эдик. — Так вот почему Ирен знала, что убитый разговаривал с кем-то из наших! — Он повернулся к Надежде. — У нас среди рекламных фирм в ноябре проходила выставка. Мы к ее открытию сделали несколько оригинальных значков, чтобы выделяться из толпы. Они очень привлекают к себе внимание, прямо завораживают игрой света. Выставка закрылась как раз в начале той недели, когда появился труп. Значки мы еще не сняли… Кстати, носили их не все — только директора фирм и менеджеры, работающие непосредственно с клиентами. Я, Энн, Джованни, Альбинка, Базиль, Полин и Эжен. То есть упоминание значка здорово ограничивало круг подозреваемых. Не понимаю, почему Ирен ни словом о нем не обмолвилась?

Надежда вздохнула.

— Что же тут непонятного? Она ведь ясно тебе сказала, что не хочет никого выводить на чистую воду. Даже думать не хочет, кто бы это мог быть. И уж конечно, Ирен не собиралась взваливать эту ношу на твои плечи. — Она повернулась к Базилю: — Извините, мы вас перебили. Продолжайте, пожалуйста.

— Да я уже почти закончил. Этот тип попросил сигарету. Я, как под гипнозом, залез в карман и достал портсигар. Потом вспомнил про капсулу…

— Про капсулу?

— Ну да. Цианид довольно летуч. Я всыпал навеску в маленькую легкоплавкую капсулку. Потом попросил у Эжена машинку и скрутил себе полтора десятка сигарет. В одной из них вместе с табаком была капсула. Я сам не знал в какой. Совсем незаметно получилось.

— А откуда ты взял цианид? — поинтересовался Эдик.

— Получил из… в общем, из одного доступного реактива. Я же химик-технолог по образованию. Правда, по специальности не работал, но получить цианид — несложный фокус. Всего две стадии. Только другим не советую. Опасно. Под мощной вытяжкой, и то страшновато.

— Ну конечно, мы сейчас побежим синтезировать цианистый калий! Зачем он тебе понадобился? Если бы ты был неспособен бросить курить сам по себе, то и с ядом бы не смог. Бегал бы к киоску, стрелял у нас…

Базиль говорил медленно, отрывисто, испытывая затруднения с подбором слов, и Надежда в нетерпении шикнула на Эдика, уводившего разговор в сторону:

— Нашел время! Я тебе потом объясню. Если захочешь. Рассказывайте дальше, Базиль. Вы вспомнили про капсулу…

— Да. Но не стал ничего делать. Подумал: если отдерну руку, он на меня уставится. Увидит, что я не в себе, и обо всем догадается. А если не дергаться, может, и пронесет. Шансы четырнадцать к одному в его пользу. Вытянет себе смерть, значит, карма у него такая. И потом, он же все-таки убийца. Не сами же по себе те машины взорвались… Ну, он и вытянул. Я даже подхватить его не успел — глазам не поверил. А потом испугался. И того, что наделал, и за Светку. Меня посадят, а с ней что будет? И так меня проняло, что я на одном дыхании дотащил тело до стенда. Только под лестницей его уложил — шаги. Кто-то включил в холле свет. Чиркнула зажигалка, лавку чуть передвинули. Я стоял и трясся, как припадочный. Думал: видно меня с лавки или нет? Не выдержал, подкрался поближе. Там дырка есть от сучка, свет из нее шел… Подобрался к дырке, увидел Ирен. Она сидела на скамейке и что-то читала. Я вздохнул свободнее и тут же надавил на щит плечом. Стойка заскрипела. Ирен подняла голову и посмотрела прямо на меня. Я думал, умру. Но она снова начала читать, и я сообразил, что меня не видно. Сверху — щит, снизу — темень. Потом Ирен ушла, я выбрался оттуда, подобрал окурок и заперся у себя в кабинете. Выпил стакан водки. Немного расслабился. Сделанного не воротишь, а выкрутиться еще можно. Думаю: останусь на ночь, вынесу труп, спрячу в кустах у фабрики. Тогда его никто с нами не свяжет. И зачем Чезаре с Катрин за стенд понесло? Не могли обниматься где-нибудь в комнате, все ведь сидели в зале!

Базиль замолчал. Эдик выдержал паузу, потом спросил:

— А дальше?

— Это все. Остальное ты знаешь не хуже меня. Ирен я не убивал. Как тебе это в голову могло прийти?

— Было бы странно, если бы не пришло. Ирен слышала монолог твоего бандита и чуть не застукала тебя за перетаскиванием тела. Она была необыкновенно умной женщиной и при желании могла тебя вычислить. На следующий день ее убили. Потом пропал Мыкола, который слышал часть нашего с ней разговора об убийстве бандита. Потом кто-то стрелял в ее мужа и пытался добраться до меня. И по-твоему, я должен считать, что все это никак не связано с твоим маленьким приключением? Может, у тебя есть другое объяснение?

Базиль покачал головой.

— Нет. Но я клянусь…

Его прервало пиликанье мобильного телефона. Он похлопал себя по карману, но звонили сидевшему рядом Геше.

— Слушаю, — настороженно произнес Геша в трубку. И тут же сменил тон. — Да, Владимир Анатольевич? — Потом надолго замолчал.

Его вклад в разговор составил всего четыре фразы, разделенные длинными интервалами. «Но я осматривал двор… Владимир Анатольевич, вы сами распорядились исполнять все их просьбы… Митяй справился?..» При этом суть разговора не составила для невольных свидетелей никакой тайны: босс вовсю распекает подчиненного. Геша покраснел, как рак, и, казалось, уменьшился в размерах. Лицо его выражало муку. Под конец Геша сказал:

— Да… Сейчас. — И неожиданно обратился к Надежде. — Надежда Валентиновна, вы не возьмете трубочку?

К Надиному удивлению, он не встал с места, явно ожидая, что она подойдет к нему сама. Сначала она решила, что эта внезапная неучтивость со стороны всегда предупредительного Геши объясняется его расстроенными чувствами, потом сообразила, что он просто выполняет ее указание: сидеть рядом с Базилем. Она подошла и взяла протянутый аппарат.

— Алло, Вовчик?..

— Надь, у вас все в порядке?

— Да, а у вас?

— У нас по милости этого рас… раздолбая Геши была веселая ночка. Теперь все о’кей. Мы взяли шестерок, скоро доберемся и до хозяина. Ладно, об этом потом. Тут Лизавета хочет с тобой поговорить. Передаю трубку.

— Надежда? Как вы там? У нас тут такое творится! Чистый боевик!

— Что случилось? На вас напали?

— Пытались. Но все уже позади. Митя оказался на высоте. Подробности при встрече. Я хотела спросить: вы скоро освободитесь? Сможете до девяти подъехать в госпиталь к Пете? Славик сказал…

— Славик?! Как он тебя отыскал?

— Я сама ему позвонила. Вы уехали, а я лежала и думала обо всей этой заварухе… Дошла до покушения на Петеньку и вспомнила, что вы со Славиком договаривались созвониться этой ночью, когда он будет на дежурстве. Подумала, что он, наверное, названивает тебе и сходит с ума от беспокойства. Ну и позвонила. Он…

— Но откуда у тебя его номер?

— У тебя на аппарате окошечко, где номер при наборе высвечивается. Ты звонила при мне, а у меня хорошая память на цифры. Слушай, не перебивай, а? Не то я никогда до конца не доберусь. Петенька пришел в сознание и говорит какие-то странные вещи. На самом деле Славик выразился грубее — мол, у парня от всех этих потрясений крышу снесло. В общем, Славик сказал, что было бы неплохо, если бы Петеньку навестил кто-нибудь из знакомых. Возможно, это поможет ему оправиться. Лучше бы приехать сегодня до девяти утра, пока у Славика дежурство, а то потом будет сложнее. Я не знала, как с вами связаться, хотела было попросить Митю, чтобы он отвез нас с Мишуткой, но тут начался боевик… Потом Митя повязал плохих парней и вызвал Вовчика. И выяснилось, что у Геши есть мобильник. Короче, вы можете подъехать сейчас к госпиталю? Если не можете, я поеду сама, но не хотелось бы будить Микки…

— Можем. Здесь мы уже разобрались.

— Да? И что выяснилось? Ты была права?

— Не совсем. Поговорим при встрече, хорошо?

— Ладно, пока.

Надежда отключилась и протянула мобильник Геше. Потом повернулась к Эдику.

— У меня есть объяснение.

— Что?! Какое объяснение?

— Ты спросил у Базиля, есть ли у него другое объяснение всем этим убийствам и покушениям — отличное от того, что придумали мы. Так вот, оно есть у меня. Ирен, Мыкола, Петенька — на совести сообщников убитого бандита. Его смерть навела их на подозрение, что он вышел на деньги, — вернее, на того, кто прибрал их к рукам. Сообщники бросились сюда — проводить собственное расследование. Вероятно, они тоже прятались где-нибудь в кустах и слышали обрывки вашего разговора — твоего и Ирен. Они пытались похитить ее, чтобы она рассказала им все, что знает, но Ирен удалось вырваться. Они бросились в погоню — на машине — и произошел несчастный случай…

— Несчастный случай? Ты с ума сошла? По ней три раза проехали!

— Возможно, от злости, что она погибла, ничего им не рассказав. Если считать, что Ирен убили, уже выяснив у нее все, что можно, тогда непонятно похищение Мыколы и все остальное.

— Но Петю они не пытались похитить! В него просто выстрелили. Зачем? Может быть, тоже от злости на Ирен?

— Нет. Тот черный тип собирался выяснить у Пети, не говорила ли ему Ирен про убийство. Чтобы вызвать Петю на откровенность, тип наставил на него пистолет. И тут услышал, что мы бежим наверх. Похоже, он запаниковал и непроизвольно нажал на спуск. Поэтому Петя и остался в живых, хотя стреляли практически в упор.

— Все это домыслы чистой воды.

— Ты просил альтернативную версию? Ты ее получил. Насколько она верна, выяснится в ближайшие несколько часов. Вовчик прихватил «шестерок», которые за нами бегали, и сейчас беседует с ними на предмет личности хозяина. Базиль, если хозяин все-таки вы, я вам не завидую. Вовчик очень зол, а он не из тех, кого можно злить безнаказанно.

Базиль устало покачал головой.

— Нет, не я. Но мне в любом случае не поздоровится. Смерть, тюрьма — какая разница? Все равно я больше не смогу защитить Светика от этой гадины…

— Не отчаивайтесь, все не так скверно. Хотите совет? Я бы на вашем месте пошла с повинной. За убийство по неосторожности большой срок не дают. Явка с повинной будет зачтена в вашу пользу. А если нанять хорошего адвоката, он вообще может добиться оправдания. Докажет, что произошел несчастный случай. У вас масса свидетелей, которые подтвердят, что цианид в сигарету вы подложили без злого умысла.

Базиль вздохнул.

— Наверное, я так и сделаю. Все равно рано или поздно придется расплачиваться за эту смерть. Лучше уж принять воздаяние в нынешнем воплощении.

2

— Ты обратил внимание, что наше везение кончилось ровно в полночь — с наступлением понедельника? — прицепился Виктор к Халецкому, когда они вышли из начальского кабинета.

Халецкий, не выспавшийся и раздраженный неудачей (Песич только что отказал ему в просьбе освободить их на сегодня от участия в поисках маньяка; правда, после долгих уговоров согласился отпустить Бекушева), ответил довольно резко:

— Боже, Пых, как ты меня достал своей понедельничной теорией! Неглупый вроде мужик, а суеверен, как дикарь племени мумбо-юмбо.

— Это не суеверие, это подтвержденный объективной статистикой факт.

— Засунь свою статистику знаешь куда? Кто тебе сказал, что она объективна? Я, к примеру, не считаю бегство этой компании невезением. По крайней мере, у нас остался шанс увидеть их живыми. Вот если бы они не успели удрать и попали бы в лапки к нашему милому Соловейчику, тогда имело бы смысл причитать. И вообще, имей совесть! Тебе привалила неслыханная удача: монаршей милостью и моими молитвами ты избавлен на сегодня от рутиннейшей из работ. Как смеешь ты после этого жаловаться мне — мне, обреченному шерстить сотни владельцев малолитражек! — на невезение?

— По-моему, проверка врачей — работа ничуть не менее рутинная, чем проверка автолюбителей, — пробурчал Виктор.

— Не зли меня, Витек. Тебе никто не предлагает проверить всех врачей города. И даже сотую часть. Спорим, у Вязникова и Неман, вместе взятых, окажется не больше пяти знакомых эскулапов?

— Не буду я с тобой спорить. Пусть хоть один-единственный будет, его еще сначала вычислить нужно, этого эскулапа. Представь, сколько народу придется для этого опросить…

— Прекрати ныть! — зарычал Халецкий. — Не диво, что по понедельникам от тебя отворачивается фортуна, я бы на ее месте тоже не захотел смотреть на твою кислую мину. Нечего заранее настраивать себя на неудачу. Вполне возможно, что все нужные сведения тебе дадут уже коллеги Вязникова. Или мать Надежды Неман — по телефону. Все, капитан Бекушев! Извольте убрать с глаз моих свою постную харю. Кругом, шагом марш!

Виктор ушел, обиженный на «постную харю», а еще больше — на нежелание Халецкого признать справедливость закона о понедельниках. Суеверие! О каком суеверии может идти речь, когда собрано столько фактов? Взять хотя бы минувшую ночь… До двенадцати все шло замечательно: они напали на след исчезнувшего Вязникова, казалось, еще чуть-чуть — и след приведет к его убежищу. Но наступил понедельник.

На звонок в квартиру Надежды Неман никто не ответил. Ее соседи по лестничной клетке при виде милицейских удостоверений пришли в негодование:

— Вы что, издеваетесь? Вторую ночь подряд вытаскиваете нас из постели! Не могли пораньше прийти со своими вопросами?

— Да вообще — чего ходить-то? Мы еще вчера сказали: ничего не знаем! И видеть не видели, и слышать не слышали, как к Надьке в квартиру вламывались. Чего вам от нас еще нужно?

Когда возмущенный гвалт стих, Виктор с Борисом выяснили, что накануне ночью, точнее, ранним утром, сюда приезжала милиция — с автоматами и противогазами. Ворвались к Надежде в квартиру, никого не нашли и перебудили весь подъезд — спрашивали, не видел ли кто здесь ночью посторонних. Никто, ясное дело, ничего не видел — в пять утра нормальные люди спят, а не шастают по подъездам.

Они с Халецким отправились в местное отделение милиции и узнали, что вызов поступил от соседей Неман из другого подъезда. Звонивший, Виктор Крутиков, сообщил, что соседка перебралась к ним в квартиру через балкон и утверждала, будто ее пытаются отравить газом. Туда отправили людей, но ни задержать злоумышленников, ни найти свидетелей, видевших, как они выглядели, на чем приехали и так далее, не удалось. Пострадавшие — сама Неман и ее гости (мужчина, женщина и маленький ребенок) — тоже скрылись в неизвестном направлении.

Поколебавшись, Бекушев и Халецкий рискнули навлечь на себя гнев Крутиковых, вызвавших милицию. К счастью, те еще не спали — смотрели телевизор. Вера Сергеевна Крутикова, не скупясь на леденящие душу подробности, поведала о переживаниях прошлой ночи и довольно неплохо описала гостей Надежды. У оперативников не осталось сомнений, что речь идет о Вязникове и Елизавете — подруге покойной Морозовой.

Невестка Крутиковой Нина дополнила рассказ Веры Сергеевны, признавшись, что помогла бежать всей честной компании — провела их через крышу в другой подъезд, подальше.

— Они боялись, что бандиты оставили кого-нибудь внизу наблюдать за подъездами, — объяснила она. — Я предложила отвести их через крышу к шестому подъезду, который выходит на противоположную сторону дома. Они сначала согласились, а потом, уже на крыше, эта женщина — Надежда — вдруг попросила впустить их во второй. Я напомнила, что он тоже выходит во двор, но она настаивала.

Виктор Крутиков тоже внес в хронику событий свою лепту. Утомившись стоять на лестнице в ожидании милиции, которая, как водится, не торопилась, он, невзирая на протесты матери и жены, уже вернувшейся с прогулки по крыше, спустился во двор, надеясь хоть одним глазком увидеть бандитов. Разумеется, он принял меры предосторожности: вышел из дому, покачиваясь, будто пьяный. Замаскировался, словом. Потом, никого не увидев, спрятался в тени и стал дожидаться, когда бандиты выйдут из Надькиного подъезда. Бандиты все не выходили и так и не вышли до приезда милиции, зато Крутиков видел две шикарные иномарки, выехавшие со двора. Сначала под арку нырнула одна, — ее номера Витя не заметил, потому что смотрел на подъезд, — потом другая. Тут уж Крутиков был начеку. Смекнул, что этот ночной исход иномарок подозрителен, и, когда машина притормозила перед аркой, вгляделся попристальнее и разобрал номер.

Халецкий без особого энтузиазма позвонил в автоинспекцию — он не очень верил в связь между ночным происшествием в квартире Неман и иномарками. Но когда выяснилось, что машина принадлежит Рубцову Владимиру Анатольевичу, проживающему во втором подъезде Надеждиного дома, зародыш энтузиазма робко шевельнулся в усталых милицейских душах. Тот факт, что от дома ночью отъехали две машины, мог быть простым совпадением. Но, учитывая, что Надежда попросила младшую мадам Крутикову впустить их во второй подъезд, ночной выезд машины, принадлежащей жителю второго подъезда, выглядел слишком многозначительным для совпадения. Виктор и Борис плюнули на приличия и отправились к хозяину «Мерседеса» с поздним визитом. Однако, несмотря на поздноту визита, дома никого не застали.

Тогда они сдались. Позвонили еще раз в дорожно-патрульную службу, попросили помочь с поисками машины и ее владельца и поехали по домам — спать. По дороге Халецкого осенила очередная гениальная идея, но ее воплощение все же решили отложить до утра.

Идея касалась исчезновения Петра Кронина. Евгений (Эжен) Кулаков, пересказывая историю, с которой явились к нему Вязников и Неман, упомянул, что в мужа Морозовой стреляли, но, когда оперативники попытались выяснить подробности, сказал, что ему ничего не известно. Вязников не заострял внимания на покушении, упомянул только, что оно не удалось. Значит, Кронин забрал ребенка и тоже скрылся от греха подальше — решили тогда оперы. Но, как теперь выяснилось, бездетная Надежда Неман, спасаясь от ночных гостей, несла на руках полуторагодовалого ребенка. А Петра Кронина в компании беглецов не было. Халецкий сделал вывод, что его все-таки подстрелили, хотя, возможно, и не насмерть. Вывод номер два представлялся очевидным: Эдуард и Надежда отвезли раненого к знакомому врачу и оставили на его попечении. И даже не просто к знакомому, а к очень хорошему знакомому — скорее всего, к близкому другу. Закон обязывает медиков сообщать об огнестрельных ранениях в милицию, и чужой не рискнул бы его нарушить.

Теперь Виктору предстояло найти этого врача. Сначала он поедет к Вязникову на работу, расспросит коллег Эдика. Если никому из них неизвестно, есть ли у Вязникова знакомые врачи, придется искать просто знакомых и уже у них спрашивать про врачей. Если результата не будет, предстоит ехать к матери Надежды Неман (соседи Надежды назвали имя матери и район, где она живет; точный адрес легко выяснить в ЦАБе). Если не повезет и там, останутся еще другие родственники, а также друзья, любовники, коллеги — в общем, роскошью человеческого общения Виктор будет обеспечен надолго.

«А мне непременно не повезет, — думал Виктор. — Халецкий может говорить что угодно, но по понедельникам работать нельзя. Вкалываешь, как вол, а толку никакого. Возможно, на Бориса этот закон и не распространяется. Он вообще счастливчик, ему все достается легко, на блюдечке с голубой каемочкой. А мне никто никаких блюдечек не поднесет — ни с каемочкой, ни без. Тем более в понедельник».

С этими мрачными мыслями Бекушев и появился у Вязникова на работе.

Первым, кого он увидел, был Василий Буянов. Некурящий директор рекламного агентства «Пульс» сидел на скамейке для курильщиков и вовсю дымил. Заметив оперативника, Буянов замер, потом решительно раздавил «бычок», встал и шагнул навстречу.

— Здравствуйте. Вы не скажете мне, как оформляется явка с повинной?

Халецкий сидел в кабинете начальника ОВД «Отрадное» и объяснял спешно собранным участковым их задачу. Перед каждым лежал список владельцев малолитражек, проживающих на территории соответствующего участка. Борис инструктировал милиционеров по поводу мер предосторожности, которые необходимо принять, чтобы не спугнуть маньяка, когда на столе начальника зазвонил телефон.

— Подполковник Губченко!.. Слушаю, Петр Сергеевич… Да, он как раз у меня. Передать ему трубочку? — Начальник призывно помахал Халецкому. — Одну минуту!

Борис вскочил, в спешке уронив стул, и рванул к телефону.

— Слушаю!

— Тут тебе гаишники звонили, — ворчливо сказала трубка голосом Песича. — Засекли они твой… мерс при въезде с шоссе Энтузиастов на МКАД.

— Задержали?!

— Нет, передали на следующий пост. Говорят, сам успеешь подъехать. На пересечении с Ярославкой авария — (…) грузовик (…) в цистерну, легковушки в эту же (…) (…) В общем, в ту сторону — (…) пробка — часа на два, не меньше. Знаешь гаишный пост на сто пятом километре? (…) туда.

— Можно вопрос, Петр Сергеевич? Почему вы позвонили мне, а не Бекушеву? Нет, вы не подумайте, я не в претензии, просто любопытно. А как же маньяк?

— (…) ты, Халецкий. Нечего начальство поддевать. (…) с ним, с маньяком! Завтра поймаешь. А Бекушеву я звонил, он занят, (…) снимает показания с убийцы Козловского.

«Вот тебе, Витенька, и понедельник!» — обалдело подумал Халецкий, выронив трубку.

3

— В чем дело, Геша? За что босс на вас взъелся? — спросила Надежда, когда они с Эдиком устроились на задних сиденьях «Мерседеса». — Какое отношение вы имеете к нападению на загородный дом?

Человек-гора неловко поерзал в водительском кресле. Тема явно была ему неприятна, но оставить Надин вопрос без ответа он не посмел.

— Эти му… — прошу прощения — придурки нацепили маячок на машину Владимира Анатольевича и довели нас до места, ни разу не попавшись мне на глаза. Шеф считает, что виноват я. Вчера ночью он поручил мне проверить двор, а я никого не нашел — стало быть, плохо искал. Но в одиночку невозможно обыскать такое большое пространство… да еще в темноте. От одного спрятаться очень просто — перебегай себе с места на место да ныряй за деревья и детские домики. И в подъезде можно укрыться. Подъезды я не проверял, они же все на замках. А маячок наверняка прицепили, пока я в гараж ходил. Я первую машину подогнал к подъезду и пошел за второй. У них минут семь было в запасе.

— Не расстраивайтесь, Геша, — попросила Надежда. — Вы совершенно не виноваты. И, поверьте, я сумею донести эту мысль до Владимира Анатольевича. Кстати, о чем он с вами так долго говорил? Все вас отчитывал? Или хоть что-нибудь объяснил? Что у них произошло?

— Ничего страшного. Эти типы вывели из строя сигнализацию и самонадеянно поперли в дом. Даже не подумали, что система продублирована. Митяй, само собой, был начеку и скрутил обоих. Потом позвонил шефу. — Геша недоуменно покачал головой. — И как они отважились?.. Это ж какими психами нужно быть, чтобы пойти против Владимира Анатольевича!

— А кто он? — не сдержала любопытства Надежда. — Нет, я, конечно, знаю, что он — генеральный директор, президент и прочая и прочая… Владимир Анатольевич давал мне свою визитку. Но как он дошел до жизни такой? Я к тому, что еще десять лет назад ничто не предвещало его стремительного взлета. Откуда на него свалилось богатство? Он что — неизвестный миру потомок барона Ротшильда?

Геша покосился на зеркальце, встретился с Надеждой глазами и торопливо перевел взгляд на дорогу. Судя по растерянности, написанной на его физиономии крупными буквами, он явно не знал, имеет ли право ответить на этот вопрос.

— Если вы намерены молчать, Геша, мне в голову полезет всякая гадость, — шантажнула его Надежда. — Например, что ваш шеф промышляет работорговлей. Или сутенерством. Могу поспорить, Владимир Анатольевич не будет вам благодарен за такие мои мысли.

Человек-гора изобразил нечто похожее на кукареканье осипшиго петуха, тяжело вздохнул и снова глянул в зеркальце.

— Владимир Анатольевич — знаменитая личность, — сказал он наконец. — Кличка Вова-танк ничего вам не говорит? Как раз лет десять назад его нанял на работу один авторитет по кличке Хорек. Нанял, но не приблизил. По воровским понятиям Вова даже до шестерки не дотягивал — не то что в блатных, и в приблатненных-то не ходил. Но Хорек раз увидел его в драке и решил, что такой человек ему пригодится.

Понимаете, у Владимира Анатольевича очень высокий болевой порог. Удары, которые любого другого вырубят вчистую, на него не производят впечатления. А сила у него… вроде моей, сами знаете. Короче, Хорек нанял его охранять ларьки на рынке, который контролировал. Там в основном кавказеры торгуют, и однажды скинхеды собрались там порезвиться. Наехали целой толпой, вооружились железными прутьями… Так Владимир Анатольевич их чуть ли не в одиночку раскидал. Страху нагнал! Они его — прутьями, а он, как зомби, идет вперед, от ударов не уклоняется и даже не вздрогнет. После этого случая его Вовой-танком и прозвали.

А потом на рынок позарились еще два авторитета. Договорились меж собой свалить Хорька, назначили стрелку и уложили там всех — и Хорька, и его подручных… Послали своих людей на рынок — объявить кавказерам, что они теперь будут платить дань новым хозяевам. Посланники назад не вернулись — загремели в больницу. Вова-танк на них живого места не оставил. Авторитеты послали против него целый вооруженный отряд. Вова голыми руками с ними разделался. Остатки бандитов вернулись к хозяевам совершенно деморализованные. Ясен перец, Вова после разборки с посланниками носил бронекостюм из кевлара. Но зрелище все равно вышло впечатляющее. Идет человек прямо на автоматные очереди и не пошатнется. А ведь пуля, даже из легкого ствола, через бронежилет такие синяки оставляет — как молотком по голому телу.

Тогда авторитеты решили пойти на Владимира Анатольевича войной. Конечно, в одиночку он бы не устоял, но к этому времени вокруг него собрались остатки Хорьковой группировки, да и кавказеры подсуетились — нашли людей ему в помощь. Короче, войну Владимир Анатольевич выиграл. Территория Хорька перешла к нему. И Яша Гельберг впридачу.

— А кто такой Яша Гельберг?

— Был у Хорька кем-то типа экономического консультанта. Башковитый мужик. Они познакомились на зоне: Яков Моисеич по хозяйственной части сидел. Но Хорек относился к своему консультанту без всякого почтения, прислушивался к нему, только когда их мнения совпадали. А Владимир Анатольевич сразу Гельберга зауважал. Гельберг как-то ему сказал, что криминальный капитал очень ненадежен, посоветовал заняться честным бизнесом. И Владимир Анатольевич проникся. Теперь у них с Яков Моисеичем целая деловая империя.

— М-да, кто бы мог подумать?.. — пробормотала Надежда себе под нос.

— Что, Надин, нет пророка в своем отечестве? — поддел ее Эдик.

— И не говори, дорогой. И не говори…

Славик, бледный и осунувшийся после ночного дежурства, покачал головой.

— Не знаю, ребята… По-моему, все-таки нужно пригласить психиатра. Конечно, психиатр может подвести меня под монастырь, если стукнет кому-нибудь насчет огнестрела, но самим нам, боюсь, не справиться. Парень сильно не в себе. У меня у самого мозга за мозгу заходит, когда я слышу, что он несет. Черный ангел, явившийся за ним, светлый ангел, отпустивший его ненадолго на побывку — уладить дела сына, родовое проклятье каких-то ирландцев… Взбесившиеся лошади, сброшенный в пропасть экипаж, молодая хозяйка, перебравшая на балу в собственном замке и утонувшая по этому случаю в бассейне. Свихнувшийся с горя муж, пустивший себе пулю в лоб… Словом, готический роман, да и только. Да вы сами сейчас услышите. — Он посмотрел на Эдика. — Говоришь, вы с ним не слишком хорошо знакомы? Это жаль. Возможно, близкий человек поставил бы ему мозги на место. А эта девушка, Лиза? Она вроде хотела подъехать и привезти сына вашего Пети?..

— Славик, ну подумай сам! — вмешалась Надежда. — Везти среди ночи из-за города малого ребенка! Давай сначала попробуем обойтись легкими средствами. Посмотрим, узнает ли Петя Эдика. А Мишутку привезем в следующий раз, когда ты будешь дежурить днем.

— Ну что ж, давайте попробуем, — с сомнением сказал Славик.

Увидев Петю, Надежда испытала шок. Дело было даже не в том, что он выглядел совсем больным, она и не ждала найти здесь пышущего здоровьем бодрячка. Его глаза — вот, что заставило ее содрогнуться и покрыться мурашками. Глаза ребенка, попавшего в лапы садиста. В них было столько боли, страха, беззащитности, растерянности… И обреченности. Надежда едва не застонала, внутренности скрутило узлом от невыносимого сострадания, от острого желания подхватить этого взрослого мальчика на руки, укачать, успокоить, утешить, защитить…

— Здравствуйте, Петр, — сказал Эдик, усевшись на стул в изголовье кровати. Надежда и Славик остались стоять у двери. — Вы меня помните?

— Да, — тихо, словно через силу ответил больной. — Вы — Эдди, коллега и друг Ирен. Вы приходили к нам в гости. С женой. У вас очень красивая жена… Инна — правильно?

Славик и Надежда переглянулись. Начало обнадеживало.

— Вы помните, что с вами произошло? Как вы попали сюда?

Петя медленно покачал головой.

— Нет.

— Вас ранили, и мы с доктором, — Эдик кивнул в сторону двери, — привезли вас в госпиталь. Вы помните человека, который в вас стрелял?

Славик судорожно выбросил руку вперед, точно хотел перехватить последний вопрос, не дать ему долететь до ушей пациента.

— Да, — устало сказал Петя, прикрыв глаза. — Это была Ирен.

Эдик поперхнулся.

— Петр, вы что-то путаете, — пробормотал он, прокашлявшись. — Ирен никогда бы не стала в вас стрелять, она вас очень любила. И… она умерла… раньше.

— Знаю. Разве мог я об этом забыть? Она пришла за мной, потому что мне было очень плохо без нее. Она меня пожалела. Черный ангел… Я не сразу узнал ее. Нет, не так — не сразу поверил… из-за Микки. Он остался совсем один… Почему Ирен не подумала о Микки? Но теперь я понимаю. Дело в проклятии О’Нейлов. Ирен пока не набрала силу — ведь она ТАМ совсем недавно — и не смогла ему противостоять. Послала мне другого ангела, светлого. И я уговорил его меня отпустить.

Эдик совсем растерялся. Петя говорил с такой убежденностью, с такой непоколебимой уверенностью в своей правоте, что возражать ему не имело смысла. Да и как можно возражать человеку, выпавшему из мира реальности? С сумасшедшими принято соглашаться или, по крайней мере, делать вид, будто принимаешь их бредни всерьез. Эдик не был к этому готов и беспомощно оглянулся на своих спутников. Славик развел руками. А Надежда шагнула к кровати.

Взгляд, которым обменялись Эдик и Славик, был очень красноречив — как если бы они дружно повертели пальцем у виска. Между тем Надежда вовсе не считала, что Петя повредился рассудком. К людям, рассказывающим о встрече с запредельным, всегда относятся, как к безумцам… или как к бессовестным лжецам. Когда-то жители тропических стран с таким же недоверием выслушивали рассказы путешественников о горных ледниках и заснеженных равнинах. Сто лет назад крестьяне, живущие где-нибудь в глуши, наверняка поднимали на смех людей, описывающих аэроплан в полете. Телепатов многие до сих пор считают ловкими фокусниками, хотя исследованием телепатии давно занимаются научные институты. Кто знает, может, Петя действительно видел ангелов, пока болтался на нейтральной полосе между жизнью и смертью? Но скорее он просто оказался в плену очень ярких галлюцинаций — таких ярких, что нельзя не поверить в их реальность. Ну и на здоровье, пусть себе верит! Зачем же сразу записывать человека в сумасшедшие, приглашать к нему психиатров?

— Здравствуйте, Петя. Меня зовут Надежда. Мы с вашим Микки очень подружились. Он сейчас с Лиской. В следующий раз она приедет вас навестить и привезет мальчика. Вы, наверное, здорово по нему соскучились?

Петя улыбнулся — очень грустно, но все-таки улыбнулся.

— Как он? Много доставляет хлопот?

— Все замечательно. И сам Микки замечательный. Возиться с ним — одно удовольствие. Лиска передает вам большой привет. Она хотела приехать, но не решилась будить мальчика.

— Спасибо. Передайте ей, что я ее все время вспоминаю. Если бы не она… не знаю, что бы с нами было. Вот и Ирен всегда так говорила. Ирен… Не уберег я ее… А ведь знал о проклятии…

— О проклятии О’Нейлов? — осторожно уточнила Надежда. — Извините, Петя, я не совсем поняла — что это за проклятие? Почему оно должно было отразиться на вас? Вы имеете какое-то отношение к этим О’Нейлам?

— Самое прямое. Я и есть О’Нейл. Питер О’Нейл. У нас в роду все умирают молодыми — и урожденные О’Нейлы, и их жены. И каждый раз остается ребенок, маленький мальчик. Он вырастает, женится, производит на свет сына и все повторяется. Не знаю, чем мы прогневили Господа. Должно быть, неправедно нажитым богатством. Видимо, кто-то из далеких предков был разбойником с большой дороги. Теперь уже не выяснить точно. Да и незачем. Проклятие все равно никуда не денется. Я пытался обмануть судьбу — сменил фамилию, уехал на другой край света, жил только на жалованье, проклятых денег не касался… Ничто не помогло. Ирен погибла из-за моего тупого упрямства. Она не хотела выходить замуж, не хотела рожать ребенка… Что я наделал! — Питер закрыл глаза.

Надежда подошла поближе. Эдик запоздало вскочил и придвинул ей стул. Она села и коснулась руки Питера.

— Не вините себя. Если бы Ирен была с нами, она бы наверняка сказала, что ни о чем не жалеет. Она ведь любила вас, верно? И, конечно же, обожала Мишутку, который появился на свет только благодаря вашей настойчивости. Я не знала Ирен, но за последние дни столько о ней слышала, что теперь, кажется, хорошо представляю себе образ ее мыслей. Расскажите нам, как вы познакомились…

На обратном пути к Вовчику на дачу в салоне «Мерседеса» было тихо. Эдик и Надежда переваривали невероятную историю Питера, а Геша, видимо, не привык заводить разговоры по собственной инициативе. Возможно, мрачное молчание спутников его интриговало, но спрашивать, чем оно вызвано, он считал неуместным.

Надежда прокручивала в уме картины, навеянные рассказом Питера, и сражалась с подступающими слезами. Вот маленький заплаканный мальчик идет за гробом отца. У него не осталось ни одного родного человека на всем белом свете. Вот огромный, погруженный в траур дом, сразу ставший чужим и мрачным. Одиночество и страх гонят Питера на кухню, к запасам съестного. Только в процессе поглощения сластей горе и ужас смерти немного отступают. Но это жалкое утешение оборачивается новыми муками — нездоровой полнотой, одышкой, неуклюжестью, прыщами… Издевательствами соучеников. Побоями. Жестокими розыгрышами. Унижениями. За полтора десятка лет несчастный затравленный ребенок не встретил ни единого друга, который разделил бы его одиночество, поддержал в непрестанном противостоянии враждебному миру. Неудивительно, что фальшивое участие Денизы заставило Питера потерять голову. Откуда ему было знать, что оно фальшивое, если он никогда не сталкивался с настоящим?

И неудивительно, что ее предательство окончательно подорвало его доверие к людям, заставило отгородиться от них высоким забором, толстыми стенами. Удивительно то, что он в конце концов набрался мужества отказаться от своего затворничества, решился попытать счастья еще раз…

И, что самое странное, судьба ему подыграла. Наверное, во всей Америке, приученной выставлять напоказ свое благополучие и старательно прятать все остальное, наберется не больше горстки людей, способных понять, принять, поддержать отчаявшегося, исстрадавшегося по дружескому теплу незнакомца. Изгоя, антипода, воплощение американской мечты наоборот. Разве может «стопроцентный американец», привыкший ставить во главу угла золотого тельца, постичь душевные муки человека с извращенной шкалой ценностей, на которой деньги — величина отрицательная, а напротив самых высоких положительных делений стоят совершенно чуждые западному индивидуализму понятия? Русское слово «дружба» не переводится английским словом «friendship», для него в английском языке просто нет адекватного перевода. И именно то, что воплощает это непереводимое понятие, требовалось Питеру, чтобы обрести почву под ногами. Недаром он назвал сына именем человека, который повстречался ему в обшарпанном лос-анджелесском баре и впервые подарил надежду.

Но какая изощренная жестокость со стороны Лахесис, подстроившей эту встречу! Возродить несчастного к жизни, отправить его в чужую страну на поиски счастья, позволить это самое счастье обрести — и для чего? Для того, чтобы через два года отобрать все и насладиться видом корчащейся в муках души?

— Ешкин кот! — с чувством выругался Геша.

Надежда вздрогнула и осмотрелась. Их «Мерседес» едва полз по кольцевой. Впереди сплошной разноцветной массой, окутанной клубами выхлопов, простиралась колоссальная «пробка».

— Че-орт! — досадливо протянул Эдик. — Вот это влипли!

— Надо было через город ехать, — вздохнул Геша.

— В городе тоже пробки, — урезонила его Надежда. — Буднее утро, что вы хотите? Люди едут на работу.

Ее эта вынужденная задержка не раздражала. Ей хотелось поразмыслить над историей Питера, а пробка сулила лишний час-другой покоя. Потом будут разговоры с Вовчиком, с Лиской, взаимные рассказы о ночных событиях, бурные обсуждения, составление планов… Там уж будет не до печальных раздумий о чужой искалеченной судьбе.

Но восклицания Геши и Эдика нарушили ход ее мыслей, и они переключились на Мишутку.

Если над родом Питера и правда висит проклятие, то получается, что оно должно обрушиться на это славное жизнерадостное маленькое существо? Мальчика поместят в приют — пусть даже самый лучший и дорогой — и навсегда лишат его всего, что способна дать только семья? Или отдадут чужим людям, которые могут оказаться жадными до денег мерзавцами, неспособными подарить малышу даже маленькую толику тепла… Кошмар! Нет, этого нельзя допустить! Ни в коем случае! Нужно немедленно что-нибудь придумать…

Например, убедить Питера поскорее заключить фиктивный брак с ней, с Надеждой. Уж она-то сумеет окружить Мишутку заботой и любовью. Ей даже стараться не придется, она полюбила мальчишку с первого взгляда. Еще тогда готова была пойти на преступление — на похищение, на подлог, лишь бы не отдавать Мишутку в детский дом. И если понадобится, пойдет. На что угодно пойдет.

Да, но с чего она взяла, что Питер поверит в ее бескорыстие? Если жизнь чему-то его и научила, так это недоверию к людям, навязывающим свое участие и расположение. Сколько раз участие и расположение оборачивались своей противоположностью! Соученики Питера выказывали их, чтобы потом ударить побольнее, Дениза — чтобы добраться до его денег и сжить мужа со свету. Если Надежда сунется к нему с брачным предложением, он наверняка решит, что она из того же теста…

Ну уж нет, она найдет, как его переубедить. На то и придуманы брачные контракты. Если там ясно указать, что в случае смерти Питера все его деньги перейдут к Мишутке, если специально отметить, что Надежда ни до, ни после не получит ни гроша, у него не будет оснований считать ее корыстной тварью. А она, в случае чего, вырастит Мишутку сама, на свои деньги. Она неплохо зарабатывает и вполне способна обеспечить ребенка всем необходимым. Конечно, миллионы Питера открыли бы для Микки совсем другой образ жизни, но ведь Питер сам выбрал для себя и сына иные ценности. А в случае крайней нужды — мало ли что? — она всегда сможет обратиться за денежной помощью к Вовчику…

«Стоп! — осадила себя Надежда. — Похоже, я совсем убедила себя в том, что Питер — не жилец на этом свете. Конечно, все эти прабабушки и прадедушки, срывающиеся в пропасть, тонущие в бассейнах, стреляющиеся и сгорающие от инфлюэнцы, — сильный аргумент в пользу проклятия О’Нейлов, но, в конце концов, в жизни случаются и не такие совпадения. Какой-то был анекдот про потомственного рыбака, все предки которого погибли в море… Нет, это не о том. Что я хочу доказать? Что мистическая точка зрения — далеко не самая разумная в этом сугубо материальном мире. Лучше прибегнуть к здравому смыслу. А здравый смысл говорит, что оснований опасаться скорой смерти Питера у меня нет. Славик уверяет, что здоровье его идет на поправку. Негодяя, который в него стрелял, скоро поймает — если уже не поймал — Вовчик…

Странно, что Питер так уверен, будто в него стреляла Ирен. Все остальные странности, из-за которых Славик чуть не записал его в сумасшедшие, разъяснились, а эта — нет. И еще одно меня тревожит. Питер уверяет, будто его „черный ангел“ и не пытался ничего ему сказать. Выстрелил, едва открылась дверь. Но этот факт совершенно не укладывается в мою теорию! Они искали человека, присвоившего мешок с деньгами, человека, убившего того бандита… Визит к Питеру имеет смысл только в том случае, если „черный“ рассчитывал узнать, не говорила ли Ирен мужу чего-нибудь такого, что позволит вычислить убийцу. Зачем же в таком случае стрелять? Стрелять с ходу, не обмолвившись ни единым словом с человеком, к которому пришел за информацией? Что-то тут не то…»

— Твою мать!!! — Геша подпрыгнул на сиденье и потянулся к лежащему рядом автомату, потом отдернул руку и полез в карман за документами.

Надежда с Эдиком повернули голову в ту же сторону, куда смотрел водитель, и увидели гаишника с полосатым жезлом наперевес. Гаишник лавировал в потоке машин, явно нацелившись на их «Мерседес». За ним по пятам непринужденно-расхлябанной походкой двигался невысокий большеносый мужик в штатском. Они подошли к машине. Геша опустил стекло.

— Что случилось, начальник? Неужто я скорость превысил?

Гаишник, не обращая внимания на Гешин жгучий сарказм, невозмутимо потребовал документы. Пока он их рассматривал, носач в штатском, сунул Геше под нос свое удостоверение и кротко попросил:

— Пустил бы ты меня в машину, сынок. Я гляжу, с тобой рядом свободное местечко. Посидели бы, потолковали… Все лучше, чем на морозе плясать.

— А в чем дело? О чем толковать-то? — подозрительно спросил Геша.

— Ну о чем можно толковать с ментом, дорогой Геннадий Данилович? Уж, верно, не об искусстве. Что, не хотите пачкать мной салон? Тогда вылезайте, вместе мерзнуть станем.

— Впустите его, Геша, — тихонько сказала Надежда. — Чего уж там! Рано или поздно нам все равно придется объясняться с милицией. Лучше уж сейчас, пока в пробке торчим. Все время сэкономим.

— А если он из тех?..

— Ну, с одним-то вы всяко справитесь!

— Ладно, служивый, садись, — сказал Геша в окно и потянулся, чтобы разблокировать дверцу.

Носач моментально обогнул машину и скользнул на переднее сиденье. Гаишник тут же вернул шоферу документы и жестом разрешил двигаться дальше, из чего Надежда заключила, что в случае Гешиного упрямства им бы устроили проверку по полной программе, вплоть до обыска в салоне. Человек в штатском развернулся, одарил Надежду и Эдика сияющей улыбкой и манерно приподнял ушанку над кучерявым венком волос, обрамлявшим бледную плешь.

— Приветствую вас, прелестная Надежда Валентиновна! И вас высокочтимый Эдуард Карлович! Счастлив видеть вас обоих в добром здравии. Признаюсь, вы заставили нас изрядно поволноваться… Ах да, позвольте представиться: Халецкий Борис Семенович, старший оперуполномоченный уголовного розыска. В числе прочего ищу убийц Василия Козловского и Ирины Морозовой. — В этом месте лысый фигляр сделал многозначительную паузу. — И в данной связи мечтаю выслушать захватывающую повесть о ваших недавних приключениях. Дабы вы не поддались соблазну гм… затушевать или, напротив, приукрасить истину, спешу предупредить: мы буквально напичканы сведениями из независимых источников. Нам известно о том, что Ирен в свой последний день приезжала к вам, Эдуард Карлович, и о том, как вы стали счастливым обладателем записок без вести пропавшего Мыколы. Известно о частном расследовании, которое вы решили предпринять совместно с очаровательной Надеждой Валентиновной, и о покушении на сожителя Ирен Петра Кронина, коему вы стали свидетелями. — Тут Халецкий внезапно оставил свой преувеличенно-куртуазный тон. — Кстати, он жив?

— Жив, — коротко ответил Эдик, так и не решив, стоит ли ему включиться в игру, предложенную опером, или это чревато опасными последствиями.

— В общем так, дамы и господа: если хотите избежать неприятностей, выкладывайте все начистоту. Вы достаточно долго чинили препятствия следственному процессу, так что неприятности мы вам при желании обеспечим. И если лично вам угрожает не более чем нервотрепка, то вашему другу-доктору не поздоровится по-настоящему. С другой стороны, я великодушен и незлобив, поэтому охотно все прощу и забуду… если обнаружу вашу искреннюю и горячую готовность помочь следствию.

Эдик и Надежда безмолвно посовещались, обменявшись взглядами, и вынесли решение в пользу сотрудничества с властями.

— Кто будет говорить? Ты? — спросила Надежда.

— Один? У меня язык отсохнет. Давай по очереди.

Они говорили долго. «Мерседес» дополз до Ярославского шоссе и дальше покатил гораздо бодрее. Когда пришла пора съезжать с кольцевой, осталось досказать совсем немногое. Надежда подала Геше знак тормознуть у обочины и торопливо закончила рассказ:

— В общем, что-то у меня не сходится. Я уже начинаю думать, что в Питера стрелял человек, не имеющий никакого отношения к истории с денежным мешком. Меня не покидает ощущение, будто в словах Питера о черном ангеле Ирен заключен вполне рациональный смысл. Во всяком случае, во всех остальных его словах он присутствовал. И даже в сказке про светлого ангела. Это он меня имел в виду. Я подбежала сразу после выстрела, нагнулась над ним. Шуба у меня белая, волосы светлые, да еще лампа сверху их подсвечивала. И именно ко мне Питер обратил просьбу насчет сына, только я ее тогда не поняла. Словом, если бы Эдик не сказал мне, что у Ирен никого из родни, кроме мужа и сына, не осталось, я бы предложила вам поискать ее сестру… или другую похожую на нее родственницу.

— Почему же не осталось? — спросил Халецкий и задумчиво потеребил нос. — Разве Лизавета вам не говорила?.. У Ирен есть очаровательная дочурка осьмнадцати годов от роду.

— Но… Но это… Не может быть! — разродился наконец Эдик. — Мы с Ирен были друзьями. Она рассказывала мне о детстве, о Лиске, об учебе в институте, о бывшем муже, о смерти мамы, о знакомстве с Петей — обо всем… Но ни разу — ни разу! — даже не упомянула о том, что у нее есть дочь.

— Ну, полагаю, воспоминания о дочери не приносили Ирен большой радости. Дело в том, что около двенадцати лет назад милое дитя предприняло вполне, я бы сказал, осознанную попытку убить маму. Похоже, за эти годы дитятко поднабралось опыта…

4

Еще не проснувшись окончательно, Людмила поняла, что заболела. Голова налита чугунной тяжестью, горло словно наждаком терли, в глазах резь. Значит, не помогли ни коньяк, ни сауна, ни теплое молоко перед сном. Что неудивительно. Сколько она брела босая, практически раздетая, по снегу, пронизываемая ветром? Полчаса? Час? Когда ярко-красный «Рено», ехавший навстречу по другой стороне дороги, с визгом развернулся и остановился рядом, Людмила уже не чувствовала ни ног, ни рук, ни ушей.

— Милочка, вы с ума сошли?! Быстро в машину! — Тетка, сидевшая за рулем, едва ли не силой втащила ее в салон. — Снимайте немедленно мокрое! Погодите, у меня где-то был коньяк… Ага, вот он. Выпейте. Да пей, черт тебя побери! Вот так. Теперь скидывай все с себя, налей в горсть коньяк и начинай растираться. Ты — верх, я — низ. Давай ногу. Три как следует, не жалей себя. Заодно и руки согреешь.

Когда с процедурой растирания было покончено, добровольная сестра милосердия завернула пациентку в плед и спросила:

— Что у тебя стряслось?

Людмила не знала, что отвечать, и сочла за лучшее заплакать.

— Ну-ну, полно тебе! — Спасительница обняла ее и погладила по голове. — Все уже позади. Отвезти тебя к врачу? Или, может, в милицию?

Людмила отчаянно помотала головой и заплакала еще горше.

— Та-ак, понятно, — пробормотала тетка. — Тогда скажи, куда тебя отвезти.

Ответом ей были судорожные рыдания.

— Очень хорошо. Значит, едем ко мне.

В дороге она болтала не умолкая — видно, хотела отвлечь свою пассажирку от мыслей о пережитом. А Людмила исподтишка ее разглядывала.

Немолодая — лет сорок пять, не меньше. Острые черты лица, небольшой перебор с косметикой. На голове — такой короткий ежик, что и не разберешь, какого цвета волосы. Фигура вполне ничего, хотя, пожалуй, чересчур худая. Руки — маленькие и высохшие, похожие на птичьи лапки, — унизаны дорогими перстнями. Обручального кольца нет. Судя по всему — одна из тех богатых, уверенных в себе баб, что предпочитают мужьям любовников.

— …А вообще-то я страшная индивидуалистка, — говорила между тем тетка низким прокуренным голосом. — Слава богу, теперь это, скорее, достоинство, чем порок. Свободная, самодостаточная, состоятельная женщина — звучит почти как синоним слову «счастливая», ты не находишь? Могу позволить себе все, что хочу, а хочу я, в общем-то, немногого. Надежно отгородиться от вездесущей толпы тупых вонючих козлов и баранов, допускать к себе лишь немногих избранных, которые не вызывают у меня желания хвататься за автомат. Я даже фирмой своей руковожу из запертого кабинета с отдельным входом. Отдаю распоряжения исключительно по телефону или через секретаря — она единственная имеет доступ в святая святых. Общение с клиентами и чинушами полностью переложила на замов, которых выбирала долго и придирчиво. С одной стороны, чтоб была голова на плечах, чтобы умели принимать решения самостоятельно. С другой — чтобы не вздумали затеять у меня за спиной собственные игры. Для гарантии поддерживаю в них дух здорового соперничества — пусть приглядывают друг за другом, мне спокойнее.

В общем, на работе я себя оградила, а это самое сложное. Изолироваться в частной жизни — пара пустяков. Собственный дом, прислуга, приходящая только в мое отсутствие… Дом, разумеется, за городом, на московский особняк пока не накопила. Нет, наверное, уже накопила, просто не хочу жить в Москве. Она меня душит, всегда душила… Странно, я коренная москвичка, а родной город не выношу. Ты как: не против пожить за городом?

Людмила помотала головой.

— Не оклемалась еще?

— Почти оклемалась. Спасибо, — сипло ответила Людмила.

— Тогда давай знакомиться. Валерия. Ты можешь взять псевдоним, если хочешь. Мне нет дела до твоего настоящего имени, но нужно же как-то обращаться друг к другу. Так как прикажешь тебя называть?

— Даша.

— Ну и отлично. Премиленькое имя. Все, Даша, мы приехали.

Потом были сауна и теплое молоко на ночь. Только они не помогли. Болезнь притаилась в засаде и взяла свое, когда Людмила заснула. Вообще-то в этом было свое преимущество. Людмила получила тайм-аут. Валерия не выставит ее, больную, из дома и не будет приставать с расспросами. А если все-таки пристанет, можно потерять голос. Ей, Людмиле, необходимы два-три дня покоя, чтобы подумать, как быть дальше.

Однако тяжесть в голове, боль в горле и ломота во всем теле не способствуют мыслительному процессу, а задача, которую Людмиле предстояло решить, требовала самой интенсивной работы серых клеточек. Если решение не найдется, ей конец. Оценить масштабы катастрофы она могла даже в теперешнем состоянии.

Где, в какой момент подлая судьба подставила ей ножку? Почему все пошло наперекосяк? Ведь у нее был такой замечательный, такой безупречный план!

Людмила едва не сошла с ума, когда узнала, что Эта Тварь завела хахаля и ждет ребенка. Светлана Георгиевна, видя, что проверенная годами методика приведения нервов в порядок внучке не помогает, переполошилась и начала наводить у знакомых справки о психиатрах. Но все обошлось. В конце концов травы, гимнастика и контрастный душ сделали свое дело. Людмила взяла себя в руки и начала думать. Ей было всего шестнадцать лет, но недостаток жизненного опыта вполне компенсировала острота ума.

Итак, дано: женщина, много лет назад отказавшаяся от дочери и счастливо живущая с недавно обретенным любовником в ожидании нового ребенка. Требуется: помирить женщину с дочерью, заставить ее заботиться о некогда брошенной девочке не только до, но и после совершеннолетия последней.

Как этого добиться? Сделать так, чтобы мать испытала острую нужду в дочери. Устранить каким-то образом любовника и подставить плечо, когда надломленная душевно и физически (роды!) женщина останется одна с младенцем на руках. Конечно, Людмиле не слишком улыбалось мыть задницу вонючему ублюдку, но ради обеспечения своего будущего она была готова на жертву.

Оставался небольшой вопрос: как устранить хахаля? Простейшее решение: поссорить их с Этой Тварью. Покопаться в его прошлом, откопать какую-нибудь грязную историю и подстроить, чтобы мать о ней услышала. В том, что такая история найдется, Людмила не сомневалась. У нее у самой, несмотря на нежный возраст, уже завелась пара-тройка скелетов в шкафу.

Прежде всего следовало взглянуть на хахаля. Людмила, меняя одежду, раскраску, прическу и солнцезащитные очки, вела наблюдение за подъездом матери. И скоро объект попал в поле зрения. Он оказался симпатичным и довольно молодым мужиком — моложе матери лет на пять, прикинула Людмила. Прилично одет, на руке — дорогие часы, ездит на иномарке — пусть не роскошной, но все-таки. Спрашивается: что может привлекать молодого симпатичного мужчину в старой высохшей калоше, отдаленно напоминающей женщину? Ответ: естественно, деньги. Хахаль явно себя любит, привык себя баловать, а Тварь зарабатывает вполне прилично, чтобы утолить его аппетиты. Когда этот альфонс появился на ее горизонте? Сравнительно недавно. Едва ли до этого он зарабатывал себе на жизнь тяжелым трудом. Стало быть, нужно поискать женщину, которая его содержала. А потом устроить так, чтобы та познакомилась с матерью (прибегнуть к старому доброму анонимному звонку или письму) и объяснила Этой Твари, кого она пригрела на своей груди.

Следить за альфонсом оказалось не так-то просто. Перемещался пешком он только в обществе Твари (она, по-видимому, не переносила езды на машине), а все остальное время раскатывал на своей «Тойоте». Людмила в то время еще не умела водить машину. Пришлось кое к кому подлизаться.

Кое-кто в первый же день довел «Тойоту» до стеклянной многоэтажки — офисного здания, приютившего десятки фирм и организаций. Альфонс скрылся в недрах вестибюля раньше, чем Людмила успела выскочить из машины, поэтому узнать, куда он направил стопы, ей не удалось. Кроме того, в вестибюле сидел охранник и спрашивал у посетителей пропуска, так что побродить по зданию в надежде случайно наткнуться на объект тоже не представлялось возможным.

Но Людмила не отчаивалась. Устроила наблюдательный пост в уличном кафе у подножия стеклянной башни и через три дня получила, что хотела.

Альфонс вылез из машины, поднялся по ступенькам и столкнулся с молодым хлыщом в стильном деловом костюме. Они пожали друг другу руки, отошли от двери и обменялись десятком фраз. Каких — Людмила не слышала, да это и не имело значения. Когда Альфонс скрылся в здании, а Хлыщ сбежал по ступенькам, она уже стояла у подножия лестницы.

— Извините, пожалуйста, мне очень нужна ваша помощь! Могу я пригласить вас на чашку кофе?

Отчаянная мольба и беспомощность во взоре, смазливая мордашка и отличная фигурка гарантировали ей успех. Хлыщ помялся, потом бросил быстрый взгляд на часы и спросил с сильным акцентом:

— Это срочно? Я имею всего несколько минут. Может быть, мы встречаемся вечером?

— Больше получаса я у вас не отниму. Но если у вас нет времени… — Людмила кинула на своего визави взгляд воспитанной девицы, пытающейся скрыть разочарование.

— Нет-нет, полчаса нормально.

Они устроились за столиком. По пути Людмила сказала девушке, скучающей за стойкой, чтобы им принесли кофе, и, когда его принесли, приступила к изложению своей легенды.

— Человек, с которым вы сейчас столкнулись на лестнице, — любовник моей матери. У мамы в последнее время серьезные проблемы — критический возраст, понимаете? Она немного свихнулась на почве секса. Честно говоря, совсем слетела с катушек. Предыдущий бойфренд обокрал ее до нитки и смылся. До этого вообще был какой-то маньяк… Я очень тревожусь за нее. А мама злится. Говорит, что она взрослая женщина и никому не позволит вмешиваться в свою личную жизнь. Ее, конечно, можно понять, но… Мне было бы спокойнее, если бы я знала, с кем она связалась на этот раз. Не поймите меня неправильно, я вовсе не хочу опорочить вашего знакомого, но при ее патологическом невезении на мужчин…

Глаза хлыща загорелись.

— Знаете, а ведь Питер действительно имеет какой-то секрет. Нет-нет, я не думаю, что он преступник или еще в таком типе! Но секрет есть. Один раз он упомянул, что изучал экономику в Принстоне. Обычно он не имеет желания рассказывать о себе, отклоняется от вопросов о его прошлом. Когда Питер э… проболтал это, один из наших сотрудников с интересом открыл сайт Принстонского университета, отыскал список постгра… выпускников. Питера не было среди них. Мы начали шутить над ним, спрашивали, кто заслал его в Россию и с какой миссией, а он неожидаемо рассердился. Сказал, что он действительно заканчивал Принстон. Если угодно, мы можем сделать запрос в университет. И еще он сказал: «Отстаньте от меня, наконец! Моя жизнь есть мое личное дело».

После того случая мы поделились на два лагеря. Одни настаивают, что Питер — это шпион ЦРУ, другие говорят, что ЦРУ взяло бы заботу внести его фамилию в списки выпускников. Они полагают, что он попал под закон о защите свидетелей. У них в американской системе правосудия…

— Я знаю, что такое программа защиты свидетелей, — перебила его Людмила. — Спасибо большое, вы очень мне помогли. Только умоляю: пусть наш разговор останется между нами. Я не переживу, если до матери дойдут слухи, что я шпионю за ее возлюбленным.

Полученные сведения были интересны, но Людмилу не устраивали. Не исключено, конечно, что любовник Этой Твари — бывший мафиози, предавший своих сообщников, но выяснить это можно только в Америке, да и то вряд ли. И потом, всем известно: влюбленная дура способна простить своему мужику что угодно, кроме шашней с другими дурами. Поэтому единственный надежный способ поссорить мать с Альфонсом — уличить его в измене. Людмила вооружилась фотоаппаратом и возобновила слежку за Питером, надеясь поймать его во время свидания с какой-нибудь роскошной герлой.

Но Альфонс — кто бы мог подумать? — вел себя безупречно. Водил беременную Тварь на прогулки, покупал ей цветы и фрукты, из дома уезжал только на работу. Кстати, и альфонсом-то его нельзя было назвать. Этот тип зарабатывал вполне прилично и тратил не больше, чем зарабатывал.

Время шло, родился Ублюдок, Хахаль ловко изображал из себя идеального мужа и отца. Людмилу все больше охватывало отчаяние. Впереди, неуклонно приближаясь, маячило совершеннолетие, а она по-прежнему не знала, как ей подступиться к Этой Твари.

В конце концов она пришла к выводу, что остался единственный шанс — темное американское прошлое Хахаля. Перед выпускными экзаменами Людмила заявила бабушке, что не чувствует себя достаточно подготовленной для поступления на филфак и с целью изучения английского намерена поехать в Америку. За месяц ей удалось подавить сопротивление Светланы Георгиевны и склонить ее на свою сторону. После этого вопрос был решен. Никто из домочадцев не способен противостоять бабушке больше трех раундов.

Поездка из Чикаго в Принстон и оплата услуг частного сыщика съела все Людмилины средства, хотя работать этому выжиге практически не пришлось. Много ли усилий нужно, чтобы со снимком, предоставленным клиенткой, обойти старых преподавателей экономического колледжа и узнать имя студента? А Людмила потом два месяца вкалывала беби-ситтером — пестовала двух омерзительных соплячек трех и пяти лет.

Но она ни о чем не жалела. Полученная информация искупала все неудобства, которые ей пришлось вынести. И даже больше того. Любовник матери оказался настоящим крезом, торговым магнатом, входящим в первую сотню самых богатых бизнесменов Америки. Десять лет назад он вдруг исчез со страниц светской хроники — после грандиозного скандала, разразившегося вокруг автокатастрофы, подстроенной его женой. Жена что-то там не рассчитала и погибла в аварии, а Питер О’Нейл выжил и стал затворником. Репортеры еще долго пытались к нему пробиться, выяснить что-нибудь через слуг, но раз за разом терпели фиаско и в конце концов отступились.

Новость была настолько потрясающей, что Людмила не сразу сообразила, какую выгоду из нее можно извлечь. Сначала ей не пришло в голову ничего лучшего, как продать какой-нибудь желтой газетенке историю о дальнейшей жизни торгового магната. За такую сенсацию они наверняка отвалили бы ей тысяч десять, если не больше. И только спустя несколько дней до нее дошло, насколько жалки эти десять штук в сравнении с сотнями миллионов Хахаля.

А ведь у нее есть возможность получить все! Если Хахаль сыграет в ящик, наследником миллионов станет Ублюдок. А ближайшая родственница Ублюдка — она, Людмила. Правда, мать приходится ему еще более близкой родственницей, и с Этой Твари станется подстроить дочери какую-нибудь пакость — например, завещать все собачьему приюту или Русской православной церкви. Судись потом с ними! Нет, ее надо убрать первой, следом — Хахаля. Потом можно будет подумать, как поступить с Ублюдком — сразу отправить вслед за мамой с папой или добиться опеки и немного погодить. Лучше, наверное, погодить, чтобы мотив не просматривался. Взрослых убивают по сотне разных причин, не то что маленьких детей. Если ребенка убрать сразу после родителей, кто-нибудь непременно задастся вопросом: кому выгодно? И получит правильный ответ.

А если гаденыша не трогать, то, скорее всего, ее, Людмилу, никто не заподозрит. С Этой Тварью она не общается с пяти лет, с Хахалем ее вообще незнакома. Хахаль, похоже, скрывает ото всех, кто он такой. Может, даже Твари не признался. Вряд ли русские менты станут землю рыть, раскапывать его биографию. Ну кокнули какого-то американца, никому не интересного экономического обозревателя, и что с того? Если мотивы убийства лежат в американском прошлом жертвы, то пусть американцы с ними и разбираются. А те, естественно, спишут все на русский бандитизм.

Правда, наверняка ничего предсказать нельзя. Возможно, фамилия О’Нейла все-таки всплывет в ходе расследования — вместе с его миллионами. Тогда Людмила попадет под подозрение. Но пусть попробуют доказать, что она знала, кто он такой. Пусть докажут, что она знала хотя бы о существовании материного любовника. Даром, что ли, она соблюдала всяческие меры предосторожности, когда вела слежку? Меняла внешность, подцепляла совершенно посторонних лопухов с машинами, плела им разные байки, уговаривая покататься за «Тойотой». Она даже сыщика в Америке нанимала заочно и расплачивалась с ним кэшем — через посыльного. Оттого-то, наверное, этот вшивый Пинкертон и содрал с нее безумные деньги за полдня работы. А молодой коллега Хахаля, Хлыщ, которого она когда-то поила кофе, давно свалил в свою Австралию. Это Людмила знала точно, потому что на всякий случай крутила с ним любовь до самого его отбытия на родину.

Но, дабы обезопасить себя полностью, нужно выбрать такой способ убийства, обеспечить себе такое алиби, чтобы и у самого подозрительного из ментов не осталось никаких сомнений в ее невиновности. Людмила вернулась в Россию и начала разрабатывать план.

Проще всего дела обстояли с алиби. Его должны были обеспечить «золотые» мальчики и девочки, с которыми она водила компанию. Время от времени кто-нибудь из предков мальчиков и девочек сваливал на недельку к морю или на горнолыжный курорт. В освободившейся квартире устраивали многодневную оргию — море дринка, море кайфа, море лава. На вторые сутки веселья юные прожигатели жизни и под дулом пистолета не восстановили бы в памяти подробности сейшена, но никакая сила не заставит их признаться в этом милиции. Чтобы до любящих предков дошло, как их чада развлекаются на свободе? Чтобы маменьки с папеньками забегали по наркологам и перекрыли чадам кислород, лишив их денег на карманные расходы? Нет уж, увольте! Можно держать пари: любой из участников сейшена посмотрит в лицо следователю ясным прямым взором и твердым голосом заверит, что в упомянутое время Людмила веселилась на вечеринке на глазах у десятка-другого гостей. И будет стоять на своем до последнего.

Теперь способ устранения. В Чикаго Людмиле пришлось сесть за руль — иначе по улицам без тротуаров добраться с детьми до парка было просто невозможно. В России о том, что она водит машину, не знала ни одна живая душа. До восемнадцати лет водительские права у нас не выдают. Правда, многие учатся ездить на родительских авто, но у Людмилы в семье машины никогда не было — дед и отец не различали красный и зеленый цвета, а бабушкины воззрения сложились в те времена, когда женщина за рулем считалась немыслимой экзотикой. Если Эта Тварь погибнет под колесами, никому не придет в голову, что машину вела Людмила. Способ убийства не слишком надежный, но, если подстеречь Эту Тварь в пустынном месте и пару раз проехаться по телу, шансов выжить у нее не останется. Где взять машину? Да у одного из тех мальчиков, что будут накачиваться дурью в свободной от предков квартире. Добрые папы многим из них преподнесли к совершеннолетию ключи от личного транспорта. За несколько дней оргии машину можно не только дочиста отмыть в автомойке, но и подреставрировать у какого-нибудь расторопного и не слишком любопытного автослесаря, если останутся вмятины.

Но для устранения Хахаля этот способ не годился. Слишком редко он ходил пешком, а когда ходил, то, в отличие от Этой Твари, предпочитал людные улицы. Придется выбрать другое орудие убийства. Наверное, проще всего воспользоваться пистолетом. Быстро, надежно (если стрелять с близкого расстояния) и не очень типично для юной барышни из интеллигентной семьи, никоим образом не связанной с огнестрельным оружием. Правда, раздобыть пистолет не так-то легко, но Людмила знала, где искать. К ней давно клеился один идиот, работающий кладовщиком в магазине «Системы безопасности». Как и все молодые придурки, он был завернут на оружии, непрестанно хвастал доверенным ему арсеналом, приглашал Людмилу зайти как-нибудь к нему на работу, полюбоваться всякими «глоками» и «береттами». Уверял, что без проблем договорится с охранниками, и ее пропустят на склад. Что ж, она воспользуется приглашением. Воспользуется не раз и не два, чтобы охранники привыкли к визитам подружки кладовщика и не обращали на нее внимания. Однажды ей представится удобный случай, и она незаметно стянет какую-нибудь «беретту». Отчистит от смазки, использует по назначению, потом снова смажет и аккуратно положит на место. Никто никогда не догадается искать орудие убийства среди новехонького оружия в заводской упаковке.

Казалось, в плане нет ни единого изъяна. И поначалу все складывалось прекрасно. Дашкины родители укатили в субтропики, и она тут же созвала всю шатию-братию. Людмила отпросилась у бабушки на целых три дня, пообещав ежедневно звонить. В первый же день компания в полном соответствии с планом унеслась в заоблачные выси, Людмила позаимствовала у одного из торчков ключи от машины, незаметно выбралась из гнезда разврата, поехала к дому Этой Твари и устроила засаду возле глухой аллеи, по которой мать имела обыкновение возвращаться с работы. Ждать пришлось дольше, чем она рассчитывала, Людмила начала опасаться, что Эта Тварь сегодня пошла домой другой дорогой, но она в конце концов появилась. Вокруг не было ни прохожих, ни машин, и Людмила исполнила задуманное с легкостью. Эта Тварь даже не пыталась отскочить в сторону, до последней секунды не подозревая, что машина за спиной мчится по ее душу.

Первые признаки беспокойства Людмила начала испытывать, когда бабушка заговорила о наследстве. Нет, она, конечно, знала, что милиция будет проверять версию убийства из корысти, но, выяснив заранее, что квартира матери не приватизирована, успокоилась. У нее даже мысли не мелькнуло, что существуют женщины, способные не растрачивать на себя все заработанные деньги, а откладывать часть в кубышку. Если Эта Тварь так и поступала, менты сочтут, что у Людмилы имелся вполне весомый мотив. Какая злая ирония! Убить ради сотен миллионов и быть заподозренной из-за жалких нескольких тысяч!

Не без труда Людмила уговорила себя, что беспокоиться не о чем. Никто точно не знает, остались деньги или нет. И уж меньше всего на этот счет осведомлена Людмила, с которой Эта Тварь не поддерживала никаких отношений. А убивать ради денег, не зная, существуют ли они в природе, — верх идиотизма. Это даже менты должны понимать.

Но потом план начал давать серьезные сбои. Людмила собиралась подстеречь Хахаля в тамбуре подъезда, предварительно разбив там лампочку. Риск в этом случае сводился к минимуму. Вошел человек, столкнулся с кем-то впотьмах, бах — и нет человека. Промахнуться, стреляя в упор, невозможно, но на всякий случай лучше сделать контрольный выстрел в голову. Вся операция займет не больше нескольких секунд, выход — рядом, и никаких свидетелей. Если Хахаль войдет не один — пройти мимо и вернуться на следующий день. Просто и надежно, но — не получилось. Людмила провела в темном тамбуре два вечера, вздрагивая каждый раз, когда открывалась дверь, и пристально всматриваясь в фигуру, возникающую в сером прямоугольнике проема, но О’Нейл так и не появился. Возможно, он выходил днем, но днем на улице светло, и любой входящий в подъезд сразу увидит притаившуюся в тамбуре личность. Кто-нибудь может заинтересоваться, что эта личность здесь делает, и запомнить, как она выглядит. Торчать в проклятом тамбуре по вечерам до морковкина заговенья Людмила не хотела. Мало того, что занятие это нервное и утомительное, так еще с каждым разом возрастает риск привлечь чье-нибудь внимание. Да и О’Нейл сразу после похорон Твари может смыться в свою Америку.

Она придумала другой план, чуть более рискованный. Подняться на лифте на четвертый этаж, оставить дверь лифта открытой, позвонить в дверь, застрелить Хахаля, сесть в лифт и уехать. Есть небольшой риск, что кто-нибудь из соседей в самый неподходящий момент решит вынести мусор, но у него не будет времени как следует разглядеть Людмилу. Скорее всего, не успеет он сообразить, что произошло, как она уже будет в лифте. А для страховки можно надеть маску.

С осуществления этого замысла и началась полоса невезения. Каким-то торопыгам не хватило терпения дожидаться лифта, и они поперлись наверх пешком. Из-за них у Людмилы не было времени выстрелить второй раз, пришлось спешно спасаться бегством. Она всю ночь стучала зубами, гадая, отправила ли Хахаля к праотцам, нет ли, и только под утро забылась тревожным сном, подумав, что выяснит все на похоронах Этой Твари. Но на похоронах папаша не позволил ей потереться в толпе, послушать разговоры, а потом отказался ехать на поминки.

Домой Людмила приехала на грани истерики. Спасибо, бабушка надоумила, что нужно делать. На поминки Людмила все-таки попала. Но что толку? Никто из сотрудников матери понятия не имел, что стало с Хахалем. Елизавета, соседка Этой Твари, которая уж точно должна была знать, жив О’Нейл или нет, почему-то не явилась ни на похороны, ни на поминки.

Все это наводило на самые тревожные мысли. В любом случае — мертв ли Хахаль, ранен ли — должен был подняться невообразимый шум. Соседка обязана была позвонить сотрудникам матери, рассказать им о покушении на Хахаля. Почему она этого не сделала? Что произошло?

Людмила терялась в догадках, нервы не выдерживали напряжения. Ночные кошмары принесли новое осложнение: бабушка буквально извела ее заботой, не оставляя ни минуты на размышления, не говоря уже о действиях. На следующую ночь Людмила была вынуждена оглушить себя снотворным.

А потом эта поездка к Елизавете, которая еще больше все запутала. Как объяснить ее внезапное исчезновение? Как объяснить исчезновение О’Нейла? Почему его не оказалось ни в одной из больниц и ни в одном из моргов города? А тут бабушка совсем уж некстати начала фантазировать насчет безумных денег, якобы скопленных матерью, и злодейского убийства Елизаветы, якобы совершенного сожителем Этой Твари. Когда Светлана Георгиевна додумалась до необходимости срочного похода в милицию, на Людмилу нашло затмение. Как она взорвалась! На секунду ей показалось, что она сейчас прикончит бабку. Людмила сама себя испугалась, оттого и побежала… Навстречу убийце в элегантном пальто.

Если нами правит какая-то высшая сила, то у нее на редкость извращенное и неприятное чувство юмора. Только им можно объяснить, что в игру, затеянную Людмилой, впутались два негодяя, которые — подумать только! — тоже охотились за деньгами. За совершенно другими деньгами, но в то же самое время и, главное, примерно на той же территории. И цепочка идиотских совпадений привела к тому, что Людмила попала к ним в лапы.

Без разницы, договорились бы они все-таки убить ее или оставить в живых. Вполне достаточно того, что ее намеревались допросить под наркотиком. Людмила, как на духу, выложила бы им всю правду про убийство матери и миллионы О’Нейла. Один дьявол знает, к каким последствиям это привело бы, но уж точно не к приятным — во всяком случае, для Людмилы. Она не собиралась становиться игрушкой в чужих руках.

Ей повезло, она ускользнула от них и даже не покалечилась, прыгнув с четвертого этажа. Но что теперь? Вернуться домой она не может. Во-первых, негодяи, от которых она удрала, конечно, обнаружили «жучок» и приемник. Она слышала достаточно, чтобы сильно испортить им жизнь, и они наверняка захотят ликвидировать возможный источник неприятностей. Во-вторых, бабушка, скорее всего, уже побывала в милиции и подкрепила просьбу разыскать пропавшую внучку своими байками о деньгах. В милиции теперь уверены, что у Людмилы был замечательный мотив для убийства, и ее исчезновение — лишнее свидетельство в пользу ее вины. Они рассмотрят ее алиби под микроскопом, и кто знает, что им удастся разглядеть…

В-третьих, О’Нейл, по-видимому, все-таки выжил. Не очень понятно, как ему это удалось (Людмила стреляла прямо в сердце с расстояния в двадцать сантиметров), но чем иначе можно объяснить мертвое молчание относительно его участи? Допустим, это милицейские игры, призванные выманить убийцу. Но милицию-то должен был вызвать кто-то из соседей, а это значит, что весь подъезд в курсе. Не могла же десятилетняя соплюшка, дочь Елизаветы, так мастерски играть роль? Нет, не могла. Логичнее допустить, что пуля попала в какой-нибудь медальон или во что-нибудь этакое. О’Нейл выжил и спрятался, опасаясь повторного покушения.

А если он выжил, то теперь расскажет о своих миллионах и опишет внешность стрелявшего. Маска маской, но глаза у Людмилы не были закрыты. Та черноволосая коротышка сказала, что глаза у Людмилы такие же, как у матери. И, судя по траурной фотографии, висевшей в холле, не наврала. Надо же было так опростоволоситься! Явиться к любовнику матери с пистолетом и оставить открытой единственную часть лица, которую он узнает с первого взгляда. Помимо глаз, Людмила не унаследовала от матери ни одной черты. Знала бы — нацепила бы вместо маски темные очки.

Знала бы… Эх, что теперь причитать. Нужно думать, как выпутаться.

Дверь в комнату открылась, и перед Людмилой предстала Валерия с подносом в руках.

— Ну, как ты, Дарья? Жива? Ох! Вижу, не очень. Есть — пить-то сможешь?

Людмила печально покачала головой и показала на горло.

— Это мы сейчас поправим. Я тебе одну сосалку дам, она живо голос вернет и глотать позволит. Погоди-ка. — Она стремительно вышла и через минуту-другую вернулась с упаковкой пастилок для горла. — Держи. Дососешь — выпьешь чаю. При ангине нужно много пить.

Валерия забрала с подноса чашку кофе и скрылась в глубине дома. Потом появилась с двумя чайниками и чистой чашкой. Налила заварки, разбавила кипятком, положила кружок лимона.

— Погоди. Пусть немного остынет.

Людмила кивнула, попытавшись выразить взглядом горячую благодарность. Валерия села к ней на постель.

— Я хотела с тобой поговорить, Дарья. Не дергайся, выслушай сначала. Как я понимаю, у тебя серьезные неприятности. Я не собираюсь выпытывать какие, но помочь могу. Я богата, у меня большие возможности. Хочешь, сделаем тебе новые документы и даже подновим внешность. А если все не так плохо, как я предполагаю, просто поживи пока у меня, разберись в себе, подумай, что будешь делать дальше.

— Зачем вам это нужно, Валерия? — От удивления Людмила совсем забыла, что потеряла голос. — Вы же сами назвали себя индивидуалисткой, говорили, что не терпите постороннего присутствия в доме…

Валерия ухмыльнулась.

— Нравишься ты мне очень.

Эта ухмылка и взгляд, которым она окинула Людмилу с головы до пят, не оставляли сомнений насчет того, что именно подразумевалось под словом «нравишься».

— Ну-ну, я же тебя ни к чему не принуждаю, — насмешливо сказала Валерия, глядя на перекошенное лицо девушки. — У тебя полная свобода выбора. Если хочешь, можешь поискать другое убежище. Правда, я не уверена, что тебе попадутся столь же снисходительные покровители, но попытка не пытка, верно? И в конце концов, это будут уже не мои проблемы.

«Боже, как же я сразу не разглядела в ней первостатейную стерву? — ужаснулась про себя Людмила. — У нее же все на лбу крупными буквами написано».

— Но коли решишь остаться, давай договоримся сразу: ты свой выбор сделала, и обратного хода нет. Я тебя покупаю, и плата тебе известна. Попытаешься со мной в игры играть, раздавлю, как вошь. Из-под земли достану, если что. Впрочем, когда ты узнаешь, какая у меня репутация, желание натянуть мне нос пропадет у тебя само собой. В общем, думай. Торопить не буду, до завтра подожду.

Она поднялась, вышла из комнаты и закрыла за собой дверь.

Людмила лежала и безуспешно сражалась с паникой. Если она останется… Перед глазами замелькали кадры из фильмов, которые не принято смотреть в компании взрослых. Ее затошнило. Нет, невозможно!

Но куда она уйдет? Искать других покровителей? Эта сука права: можно на такое нарваться!.. Положиться на судьбу и отправиться домой? Трястись и ждать, когда за ней придут с ордером на арест? Или выпустят пулю из-за угла? Ждать нищеты, которая вот-вот обрушится на ее семью? Смотреть по ночам кошмары?

Людмила провела ладонью по шелковой простыне, обвела взглядом шелковые обои, комнату, обставленную, как картинка с обложки дорогого журнала. Здесь она будет защищена и от сумы, и от тюрьмы. Она получит все тряпки и драгоценности, о которых мечтала, но которых не могла себе позволить. Эта Сука сделает ей новые документы и, возможно, оплатит учебу в университете. Они будут ездить на шикарные курорты, знакомиться с шикарными людьми. Когда-нибудь Людмила присмотрит себе подходящего мужа и тогда сразится с Валерией за свою свободу. Подумаешь, репутация у нее! У Людмилы пока нет никакой репутации, но какие ее годы! Вряд ли Эта Сука в ее, Людмилином, возрасте могла похвастать особой крутизной. А Людмила, пожалуй, может.

«Мы еще посмотрим, кто кого раздавит!»

5

Пролетая в очередной раз мимо зеркала, Надежда боковым зрением поймала свое отражение, остановилась и засмеялась. Ведьма, ну чистая ведьма! Мокрая, волосы всклокочены, в руках — щетка на длинной палке, в глазах — шальные бесенята. А какой триумфальный вид! Можно подумать, что водоворот событий, круживший Надежду с того самого понедельника, когда она впервые увидела разгадку, — дело рук зазеркальной ведьмочки. Наварила магического зелья, поболтала в котле своей щеткой, и, выкрикивая заклинания, расплескала варево, накликав ураган, подобно злой волшебнице из детской сказки. Только волшебница из зеркала — не злая. Скорее, это маленькая Баба-Яга из другой сказки. Или вообще добрая фея-крестная. И буря, которую она наколдовала, — добрая.

— Пусть сильнее грянет буря! — провозгласила Надежда, снова принимаясь за уборку.

Собственно говоря, новая буря была ей уже ни к чему. Прежняя разметала все тучи и даже мелкие облачка, омрачавшие жизнь Надежды в последние годы. К примеру, скандал, который Надя закатила Вязникову по поводу его беспардонного исчезновения на целых пять лет, принес ей давно забытое умиротворение. Эдик представил объяснение, и это объяснение мигом зарубцевало рану, так долго язвившую ее самолюбие.

— Твое замужество совершенно выбило меня из колеи. Я-то по глупости своей надеялся… впрочем, неважно. Сам виноват. Надо было раньше суетиться. Когда ты вышла замуж, я решил благородно уйти в тень, но не получилось. Видать, благородства не хватило. Как я ни клял себя за назойливость и слабоволие, от тебя отстать не мог. Понимал, что ты терпишь меня только из жалости и былой привязанности, и все равно продолжал крутиться рядом. Потом встретил Инку, и стало полегче. Когда мы поженились, она предъявила мне ультиматум: либо ты, либо она. Ревновала очень. Да я и сам боялся, что сравнение с тобой быстро избавит меня от влюбленности…

— А теперь не боишься?

— Теперь не боюсь. Инка — мое произведение, мой шедевр, понимаешь? Я в буквальном смысле слова подобрал ее в подворотне. Меня сразил контраст между ее внешней красотой и внутренним убожеством. Она была невежественным, примитивным подростком со словарным запасом Эллочки-людоедки. Нет, хуже. Эллочка-людоедка на ее фоне выглядела бы профессором изящной словесности. Инка все больше изъяснялась посредством жестов, гримас и идиотского «гы-гы». И это при внешности принцессы крови! Ты не представляешь, сколько сил пришлось положить, чтобы исправить эту ошибку природы. Точнее, чтобы эту ошибку захотелось исправить ей самой. Дальше дело пошло куда легче. Нам обоим повезло, что я встретил ее, когда она была еще совсем девчонкой. Еще год-другой, и было бы поздно. А теперь она работает на престижные европейские дома мод, поражает тамошних журналистов и аристократов эрудицией, интеллектом и великосветским шармом. У меня захватывает дух, когда я думаю, какое чудо сотворил.

— Все понятно. Очередной Пигмалион. Точнее, доктор Хиггинс. Страсть к прекрасной Элизе Дулитл одержала победу над холостяцкими привычками и привязанностями, в том числе над старой дружбой с бесцветной и неинтересной Надькой Неман.

— Не кокетничай, Надежда. Вряд ли на свете найдется человек, считающий тебя бесцветной и неинтересной. А если и найдется, то уж точно не я. Мне страшно тебя не хватало. Не хватало наших пикировок, нашей игры словами, ощущения радости от твоего присутствия. Я вспоминал тебя чуть ли не каждый день. Разве не к тебе я бросился, когда попал в беду?

— Ты бросился ко мне только потому, что твоя «Элиза» отбыла в европы. Вернется, и ты опять забудешь о моем существовании. А не забудешь, так все равно не решишься набрать номер моего телефона — побоишься гнева ее высочества.

— Не побоюсь. Инка теперь достаточно уверена в себе, чтобы не опасаться конкуренции. Она повзрослела и, похоже, усвоила на собственном опыте, что отношения между мужчиной и женщиной не обязательно определяются притяжением полов. Я намерен познакомить вас поближе, когда она вернется. Спорим, вы подружитесь?

Надежда спорить не стала. Собственно, ей было все равно, подружится она с «Элизой Дулитл» или нет. В любом случае, карьера европейской модели не позволит Инне плотно контролировать Эдика, следить, чтобы его отношения с Надеждой ограничивались рамками светских визитов. А Эдику светских визитов недостаточно, он ясно дал понять, что тоскует по их старой дружбе. Словом, это облачко рассеялось без следа.

Унесло и тучу, серьезно пугавшую Надежду. Питер, благодарение Богу, поправился. Сегодня, как раз на католическое Рождество, славный майор медицинской службы Славик выписывает пациента, доставившего ему столько хлопот. Поскольку Мишутка жил у Надежды, забрать Петю из госпиталя и привезти сюда вызвалась Лиска. После работы обещал подъехать Эдик. Они устроят настоящий праздник, благо имеется столько замечательных поводов. Рождество, выздоровление Питера, его решение не возвращаться в Америку…

Для Надежды оно значило очень и очень многое. Ее не разлучат немедленно с Мишуткой, у нее будет время убедить Питера, что он выбрал неправильный способ борьбы с проклятием О’Нейлов. Сменить фамилию, уехать подальше — не выход. Нужно подорвать проклятие изнутри, лишить его силы. Кто больше всех от него страдает? Очередной маленький О’Нейл, остающийся после смерти родителей в полном одиночестве. Значит, надо сделать так, чтобы он не остался в одиночестве. Например, срочно подарить ему парочку братьев или сестер. Возможно, Питер, угнетенный смертью любимой жены, не сумеет сразу оценить по достоинству этот революционный замысел, но Надежда не сомневалась — в конце концов она сумеет внушить ему свой взгляд на вещи. До сих пор ей не попадался мужчина, которого она не сумела бы убедить в своей правоте. А кандидатуру на роль матери братьев или сестер Мишутки Надежда определила еще в тот понедельник, когда впервые увидела Питера. Или во вторник?.. Да, скорее, во вторник. В понедельник она еще обдумывала, как склонить его к фиктивному браку, и только на следующий день поняла, что ничего не имеет против брака настоящего. Но, конечно, нужно дать Питеру время…

Ничего, Надежда подождет. Теперь, когда с ее плеч сняли груз, много лет придавливавший ее к земле, она чувствовала, будто за спиной расправляются крылья. Чудесное избавление мамы от бабки подарило ей ощущение всесилия, сравняло с ангелами. А ангелы, как известно, отличаются неиссякаемым запасом терпения.

Телефонный звонок заставил Надежду опрометью броситься в гостиную к аппарату. Не дай бог, проснется Мишутка, и все ее планы по подготовке праздничного обеда накроются медным тазом!

— Надя? Привет, это Лиска. Ты чего такая запыхавшаяся? Только не вздумай заикнуться, что у тебя опять нет времени на разговоры! Я специально ждала, когда Микки заснет.

Надежда рассмеялась.

— Микки спит, а времени нет. Мне еще нужно ликвидировать последствия наших с ним веселых игр, разобрать холодец, настрогать дюжину салатов, нафаршировать рождественского гуся и нарядить елку.

— Не заморачивайся. Я привезу Петю, Темку и Ритунчика. Детей и мужиков отрядим украшать елку, а сами быстренько управимся с кухонными делами. Не спорь! В конце концов, я обижусь. Вы с моим папенькой точно сговорились держать меня в неведении. Меня — автора гениального замысла! Если ты немедленно не расскажешь мне, что у них происходит, я взбешусь.

— Все замечательно, Лиска, просто замечательно. Ты действительно гений. И твой папа — тоже. Ты — гений стратегии, а твой папа — тактики. Он тебе совсем ничего не рассказывал?

— Ничего. Да я с ним и не говорила после того, как устроила им смотрины. Отец поселился у друга — он все боится ненароком поссорить нас с Темой — и с того самого вечера ни разу не позвонил. А я звоню, но никак не могу его застать.

— Неудивительно. Знаешь, Лиска, это довольно долгая история. Ты уверена, что не дотерпишь до нашей встречи?

— Даже не надейся!

— Ну ладно, слушай. На следующий день после смотрин — вот это, я понимаю, быстрота и натиск! — твой папа пришел ко мне в гости и долго-долго расспрашивал о бабке. Как она ведет себя в таких-то и таких-то случаях, как реагирует на критику, на брань, на мамино неповиновение и тому подобное. Я объяснила, что любое замечание в свой адрес бабка воспринимает как повод устроить скандал, что скандалы — ее стихия, она ловит от них кайф, что мама на моих глазах ни разу не осмеливалась ей перечить. Рассказала, как бабка беснуется, если что-то выходит не по ее, как бьется в припадках, как изводит маму угрозами помереть от инфаркта или наложить на себя руки, как не дает ей спать ночами… Мы просидели почти до утра. Я все вспоминала бабкины фортели и мамины мучения, под конец совсем расклеилась, даже всплакнула. Петр Алексеевич погладил меня по головке и сказал, что все уладит. Я, признаться, ему не поверила, и напрасно. На следующий день он позвонил, сказал, что поднял все свои старые связи и нашел психиатра, который содержит небольшую частную клинику. Петр Алексеевич попросил его о консультации. Психиатр сказал, что не может ставить диагноз заочно, но, похоже, бабка вполне здорова, хотя некоторые симптомы свидетельствуют об истерии. Если он прав, то для излечения ее следует изолировать от мамы и поместить в такую среду, где никто не будет реагировать на ее выходки. Он предложил свою клинику, но предупредил, что это удовольствие влетит нам в копеечку…

— Ты говори конкретно: сколько? — перебила ее Лиска. — Может, все вместе мы и потянем.

— Не торопись, Лиска, я еще не закончила. Твой папа решил, что для его целей будет достаточно продержать там бабку дней десять. Такой срок нам вполне по карману. А за это время он уговорит маму выйти за него замуж и переехать в Мышкин. Я предлагала профинансировать операцию, но он отказался. Сказал, что денег у него хватает. Объясни мне, пожалуйста: откуда у неработающего пенсионера деньги?

— Кто тебе сказал, что папа не работает? Он кладет печи — и мышкинцам, и окрестным дачникам. Жизнь там недорогая, а запросы у папы очень скромные. Вот деньги и копятся. Ладно, не отвлекайся, рассказывай дальше.

— Дальше был спектакль, который я до конца своих дней буду вспоминать с наслаждением. Я оставила Эдика с Мишуткой, и мы с Петром Алексеевичем поехали к маме. Он пригласил ее на концерт. Она отказалась — явно не без сожаления, сказав, что не может оставить мать одну. Мы с твоим папой заверили ее, что с бабкой прекрасно посижу я. Бабка в полном соответствии с нашими ожиданиями закатила грандиозный скандал, кончив, по обыкновению, катанием по полу и раздиранием одежд. Пока мама дрожащими руками пыталась влить в нее успокоительное, Петр Алексеевич без суеты позвонил по телефону и попросил прислать машину психиатрической «скорой помощи». (На самом деле машина с санитарами уже стояла во дворе, твой папа заранее обо всем договорился с этим своим знакомым психиатром.) Бабка, услышав про «скорую», впала в настоящее буйство — она же не знала, что люди в халатах появятся с минуты на минуту, думала, у нее еще будет время вернуться в обличье человека и с холодным негодованием указать Петру Алексеевичу и санитарам на дверь. Но санитары ввалились в квартиру в разгар ее шоу, так что у них были все основания напялить на бабку смирительную рубаху. Мама пыталась их остановить, но Петр Алексеевич ее огорошил, обвинив в том, что она запустила бабкину болезнь, потому что ни разу не обратилась к специалистам. В общем, представь себе картинку: бабка орет и вырывается из рук санитаров, мама плачет у меня на груди, я ее утешаю, соседи заглядывают в дверь и радостно комментируют: «Давно бы так! А то совсем распустили старуху», а твой папа, скрестив руки, стоит посреди прихожей и взирает на все с удовлетворением полководца, наблюдающего за успешным исходом битвы.

— А твоя мама не сочла его чудовищем? — заволновалась Лиска.

— Нет. Он был необыкновенно нежен с ней, когда бабку увезли. Сказал, что консультировался с очень известным психиатром и тот посоветовал оградить «больную» от людей, которые потакают ее капризам и тем самым способствуют развитию болезни. Признался, что вызвал машину заранее, поскольку предвидел бабкину реакцию на предложение подлечиться в хорошей клинике. Говорил, что маме необходимо отдохнуть, что после стольких лет жизни с истеричкой ее силы наверняка на исходе. И кому будет легче, если она не выдержит? Она должна побольше спать, гулять, смеяться, почаще выбираться на люди. Это рекомендация того же чудо-психиатра. И он, Петр Алексеевич, возлагает на себя миссию сиделки, которая проследит за строгим соблюдением предписаний врача. В тот вечер они, конечно, ни на какой концерт не пошли, но на следующий она уже позволила себя уговорить. Теперь вот почти ежедневно куда-нибудь выбираются. Неудивительно, что ты не можешь дозвониться до отца.

— Думаешь, дело идет к свадьбе?

— Похоже на то.

— А твоя мама согласится бросить бабку и уехать в Мышкин?

— У Петра Алексеевича есть план. Он уже свел маму с тем психиатром, и доктор прочно утвердил ее в мысли, что совместное проживание с бабкой противопоказано им обеим. Теперь для полного маминого спокойствия необходимо найти бабке профессиональных сиделок. Твой папа уверяет, будто они обойдутся совсем недорого, если нанять их с проживанием. Сейчас многие приезжают в Москву искать работу, в том числе и медсестры. Кто-то из них находит богатых клиентов с родственниками, нуждающимися в медицинском уходе, а остальным приходится вкалывать в больницах за гроши да за место в общежитии. Работа изнурительная, условия жизни — ужасные. Многие будут счастливы за те же или чуть большие деньги ухаживать за единственным больным и жить в нормальной квартире. Если поселить здесь двух девушек, которые будут дежурить при бабке посменно, у них останутся время и силы и на учебу, и собой заняться. Квартира большая, ты сама видела. Две комнаты и еще кладовка с окном — полтора на два метра. Для жизни, наверное, не очень, но переночевать сгодится…

— Постой, а ты куда денешься?

— Я перееду в мамину квартиру. Она поменьше, двум сиделкам и бабке там тесновато будет, а нам в самый раз. Тем более, что Петр Алексеевич планирует сманить маму в Мышкин.

— Да, это было бы здорово. Только, боюсь, как бы бабка, вернувшись из клиники, не вправила твоей маме мозги…

— Не бойся, твой папа регулярно навещает старушку и терпеливо внушает ей мысль, что, если она еще хоть раз устроит маме сцену, то ее упекут в психушник навеки. Он добьется, чтобы суд признал ее недееспособной и лично позаботится о ее дальнейшей судьбе. По его словам, их доверительные беседы вкупе с сеансами ароматерапии, траволечением, ваннами и смирительной рубашкой дают просто поразительные результаты.

— Ты счастлива?

— Спрашиваешь!

— Я рада за вас всех — за тебя, за твою маму, за отца. И горжусь собой, своим замечательным планом. Даже Таська не смогла бы придумать лучше…

Надежда уловила судорожный Лискин вздох и устыдилась своего ликования.

— Ты не знаешь, как дела у милиции? — спросила она осторожно. — Людмилу еще не нашли?

— Пока нет. Зато нашли пистолет и машину. Пистолет — в магазине, где работает один из приятелей Людмилы, машину — в гараже у другого. Ее вымыли и даже подрихтовали, но на одежде Ирен остались частицы краски, а в углублениях протекторов — следы крови… Господи, как представлю, что она…

— Лиска, пожалуйста, не нужно! — взмолилась Надежда. — Зачем ты себя терзаешь? — И торопливо, неуклюже сменила тему: — Ты давно разговаривала с Эдиком? Слышала последние новости про Базиля?

— О том, что его отпустили под залог? Слышала.

— Нет, есть новость посвежее. Эта сволочь — его бывшая жена — узнав, что мужа будут судить за убийство, немедленно собрала дочь и отвезла к свекрам. Сказала, что у ребенка дурные наклонности в отца, и она с ним, то есть с ней, не справляется.

— Вот гадина! И не постеснялась ведь!

— Ну, Базиль ясно дал понять, что деликатностью она никогда не отличалась. А теперь ей и вовсе не до тонких материй — нужно срочно искать нового лопуха, который согласится оплачивать ее счета. В общем, родители позвонили Базилю — он к тому времени уже был дома, Базиль в тот же день нанял адвоката по гражданским делам и отправил его в Тамбов. Адвокат явился к любящей мамаше и разыграл ее как по нотам. Для начала объяснил, что она не имеет права оставить дочь без содержания, тем более теперь, когда отец девочки в тюрьме. Бабушка и дедушка не отказываются забрать внучку к себе, но они пенсионеры и нуждаются в материальной поддержке. Базиль переводил на содержание дочери достаточно крупные суммы, и адвокат уже подал прошение в суд заморозить банковские счета мамаши, которая своих доходов не имела, с тем чтобы суд изъял деньги в пользу девочки. Мамаша стала кричать, что она слабая больная женщина, почти инвалид, и требовать от нее каких-то денег могут только законченные мерзавцы. Адвокат стоял на своем. Мамаша долго билась в истерике, потом сообразила, что ничего этим не добьется, попыталась соблазнить законника, а потерпев неудачу, спросила, сколько он возьмет, чтобы избавить ее от этой головной боли. Адвокат, поломавшись, назвал сумму и после долгой торговли получил гонорар и собственноручно написанное мамашей заявление, в котором она отказалась от родительских прав.

— Ох! Значит, Базиль страдает не напрасно? Когда его выпустят, дочь будет жить с ним? Мать не сумеет отобрать ее обратно?

— Пусть попробует! А Базиля, может быть, и не посадят. Его адвокат, другой, по уголовным делам, уверяет, что выиграет дело. Думаю, ему можно верить, репутация у него блестящая.

— А откуда Базиль раздобыл деньги? На адвокатов, на залог?

Надежда многозначительно кашлянула.

— Должно быть, коллеги помогли.

— Ты хочешь сказать, что… рюкзак не дошел до милиции?

— Нет, ничего такого я сказать не хочу. Просто у меня есть кое-какие сомнения. Эдик как-то намекнул, что никому не известно, сколько там было денег. Все осведомленные лица либо погибли, либо пропали без вести.

— Да, кстати: ты так и не решилась спросить у Вовчика, что он сделал с теми двумя служаками, которые натравили на нас своих псов?

— Не решилась? Ты плохо меня знаешь! Я пристала к нему, как репей. Только без толку. — Надежда вздохнула. — Вовчик старательно отводит глаза и предлагает поговорить на другую тему. Я попыталась разговорить его охранников, но те как воды в рот набрали. Боюсь, никто никогда не узнает, что стало с этой парочкой после того, как их посетил Вовчик. Ради нашего же спокойствия предлагаю считать, что он пожурил их и отпустил на все четыре стороны… Ой, Лиска, что я делаю! Сейчас Мишутка проснется, а в квартире еще конь не валялся! Мы же увидимся с тобой через несколько часов, успеем почесать языками!

— Ладно, не трепыхайся. Я же сказала: приеду — помогу. Пока.

Надя повесила трубку и с улыбкой вернулась к своей щетке. Кто бы мог подумать, что у нее на четвертом десятке появится подруга и почти сестра? И это еще не все… Надежда внезапно перестала улыбаться, выпустила из рук швабру и ошалело уставилась в пространство. Всего пару недель назад она исходила желчью, думая об Ирен, которая якобы украла у нее Эдика. Сравнивала себя с бедняком, у которого богач отнял единственную овечку. А теперь она собирается присвоить себе все, что было дорого Ирен.

Надежду охватило раскаяние. А потом — сожаление. Она впервые ощутила мистическую связь между собой и Ирен, впервые подумала, сколь многое, должно быть, их роднило, и ей стало до слез обидно, что они так никогда и не встретились. «Если вы обнаружите, что ваша жизнь переплелась с жизнью другого человека без особых на то причин, — вспомнила она Воннегута, — этот человек, скорее всего, член вашего карасса». Была ли Ирен членом Надиного карасса, если их жизни так и не успели переплестись? Если нить Надиной судьбы влилась в этот узор уже после того, как Атропос, третья мойра, завязала на обрезанной нити Ирен узелок?

«Ты простишь меня, Ирен? — мысленно обратилась Надежда к покойнице. — Простишь мои глупые злые мысли? Это все от зависти — жалкой зависти неразумной младшей сестры к старшей — умной и всеми любимой. Теперь я, кажется, ее переросла. Мне жаль, что мы с тобой разминулись. Наверное, нам было бы здорово вместе. Ты не сердишься на меня за то, что я хочу занять твое место? Я чувствую себя немножечко мародером, но ведь кто-то должен заполнить пустоту, которая осталась с твоим уходом в жизни Лиски, Петеньки, Мишутки? А я люблю их. Ты ведь видишь, как я их люблю, верно? Доверься мне. И помоги, если можешь».

6

Питер сидел в кресле и завороженно смотрел на елку, мигавшую разноцветными огоньками. Огоньки гасли и загорались поочередно, и оттого казалось, что они блуждают в хвойных ветках, словно маленькие сказочные человечки с фонариками, играющие в прятки в дебрях волшебного леса. На полу вокруг елки в такт тихой музыке — вальсу из «Щелкунчика» — кружились причудливые цветные тени, по лицу Питера пробегали зеленые, красные, желтые всполохи, в обманчиво-черных из-за темноты глазах вспыхивали мерцающие точки. Комнату, как бокал, наполнял пряный коктейль ароматов: терпкий запах хвои мешался с острым упоительно-солнечным запахом апельсинов и тяжелыми испарениями парафина недавно потушенных свечей.

Все это — елка, огоньки, запахи, Чайковский с Гофманом — манило расслабиться, вырваться хотя бы ненадолго из плена действительности, перенестись в рождественскую сказку, сбросить груз забот. Питеру очень хотелось поддаться соблазну, и он почти поддался ему. Если бы не этот случайно подслушанный разговор… Но разговор подслушан, и теперь предстоит принять решение.

Еще в больнице он твердо знал, что будет делать, когда его выпишут. Прежде всего поговорит с Лиской, спросит ее, согласна ли она взять на себя заботы о Микки в случае, если Питер не доживет до совершеннолетия сына. Она должна согласиться — в память об Ирен, да и ради самого Микки. Лиске Питер доверял, он не раз убеждался в ее исключительной порядочности и доброте. Она всю жизнь была верным другом Ирен, по первому зову, а порой и без всякого зова приходила ей на помощь, утешала, поддерживала. Когда весть о смерти Ирен надорвала сердце Питера, именно Лиска отвезла его в больницу. Дождалась, пока он придет в себя, и приказала выздороветь. «Ты обязан выкарабкаться, Петр. Ради Микки. Ради Ирен. Она не простит тебе, если ты оставишь ее сына круглым сиротой. Постарайся не думать о плохом и не тревожься о Микки, я за ним пригляжу». Питер твердо знал: Лиска никогда не сделает ничего, что пошло бы Микки во вред. Если она возьмет на себя этот груз, то будет честно тащить его до конца.

После разговора с Лиской он собирался оформить у нотариуса все необходимые документы. А потом спокойно ждать смерти. В том, что она не замедлит явиться, Питер не сомневался. Два раза ему удалось ускользнуть, на третий промашки не будет. Проклятие О’Нейлов победить невозможно.

Но радость встречи с сыном, атмосфера праздника, всеобщее веселье не располагали к обсуждению серьезных и, тем более, мрачных материй. Питер отложил разговор с Лиской до завтра. А теперь и вовсе не знал, что ему делать.

Он не собирался подслушивать, просто хотел еще раз поцеловать Микки на ночь. Но дверь в комнату была приоткрыта, и Питер, услышав вопрос сына, оцепенел.

— А мама де?

— Ушла, — тихо ответила Надежда.

— А када пидет?

— Она не придет, малыш. Когда-нибудь ты сам отправишься к ней.

— Сун?

— Не очень. Сначала ты должен вырасти и переделать много-много разных дел.

Микки засопел, явно собираясь заплакать, но каким-то чудом сдержался, только голос задрожал.

— А ты не удешь?

— Нет, — твердо пообещала Надежда. — Я не уйду.

И теперь Питер сидел в углу, таращился на елку и пытался справиться с неразберихой в мыслях.

Надежду он практически не знал. Не знала ее и Ирен. А Лиска познакомилась с ней совсем недавно. Правда, они успели здорово подружиться, но быстрое сближение иногда заканчивается столь же быстрым разрывом. Чтобы узнать человека по-настоящему, нужно время. Короткое знакомство позволяет судить лишь о внешности, да о личине, которую человек надевает для посторонних. Внешность Надежды, как и личина, весьма привлекательна, только вот Питер не доверял привлекательным женщинам. Дениза тоже выглядела привлекательно…

Но Микки явно привязался к Надежде. Малыш, это очевидно, не хочет с ней расставаться. И Надежда пообещала, что не оставит его. Что ею руководило? Любовь к мальчику? Возможно. Микки жил у нее все три недели, что Питер провалялся в госпитале. Она сама убедила Лиску, что так будет удобнее: у Лиски семья и работа, а Надежда — сама себе хозяйка, поскольку живет одна и работает в свободном режиме. За три недели добрая женщина вполне может искренне полюбить маленького ребенка, оставшегося сиротой. С другой стороны, кто поручится, что Надеждой руководили не меркантильные соображения? Узнав о богатстве Питера, она вполне могла сознательно привязать к себе Микки, рассчитывая, что ей тем или иным образом перепадет часть состояния О’Нейлов. Как угадать правду?

Взгляд Питера остановился на фигурке ангела, примостившейся на еловой лапе. «Help me, Irin! I need in your astute mind so badly». И, словно в ответ на безмолвную мольбу, из хаоса возникла ясная, как солнечный луч, мысль: Надежда спасла ему жизнь, еще не зная о его богатстве. Она видела его впервые в жизни, и тем не менее не только вызвала к нему знакомого врача, прекрасного хирурга, но и уговорила этого врача спрятать Питера от убийцы, который, возможно, повторит свою попытку. Уговорила друга пойти на нарушение закона ради безопасности незнакомца! Приютила у себя совершенно посторонних для нее Лиску и Микки из страха, что и они могут стать мишенью киллера. А когда бандиты добрались до ее квартиры и попытались то ли усыпить, то ли отравить обитателей газом, не потеряла головы и сумела вызволить всех, и в первую очередь Микки, из беды. Тогда ей еще и в голову не могло прийти, что Микки — сын миллионера.

Как можно подозревать эту великодушную, умную, отважную женщину в нечистоплотных намерениях? Пусть она красива, но ее милые черты ничем не напоминают точеное лицо Денизы. И Микки не полюбил бы лицемерку. Маленькие дети гораздо лучше взрослых чувствуют фальшь.

Решено, он поговорит с Надеждой. Попросит ее стать опекуном Микки, когда выйдет его, Питера, срок. Или, может, лучше будет назначить сразу двух опекунов — ее и Лиску? Да, так лучше. После смерти Питера проклятие перейдет на Микки, и чем больше добрых людей будет вокруг, тем больше у Микки шансов дожить до женитьбы и рождения ребенка счастливым. Лиска и Надежда окружат малыша любовью, и Микки никогда не придется пережить то, что пережил в детстве и юности его отец.

Питер снова посмотрел на белую фигурку с золочеными крылышками и внезапно почувствовал, что в нем просыпается боевой дух. В душе, словно теплая опара на хороших дрожжах, зрело и быстро поднималось чувство протеста. Чего ради он сдается на милость судьбы, которая никогда его милостями не баловала? Проклятие проклятием, но он пока еще жив и, значит, может побороться! Побороться не только за сына, но и за себя.

Да, горе подточило его силы и почти убило инстинкт самосохранения. Но Лиска права: ради Микки нужно сопротивляться до конца. Он не одинок — Ирен оставила ему в наследство друзей, которые его поддержат. И возможно, сон, пригрезившийся ему в предсмертном сумраке, был не таким уж и вздором. Возможно, Ирен и в самом деле послала ему ангела-хранителя… с таким замечательным именем — Надежда.