Черный квадрат

19

Тарасов приехал лишь в третьем часу, когда солнце, с трудом поднявшись над косогором и покрасив розовой пастелью стволы сосен, стало скатываться к горизонту. От долгого ожидания и неопределенности мои нервы гудели, как высоковольтные провода, и я уже был готов на любое, пусть самое невыгодное для меня развитие событий, лишь бы не чувствовать себя законсервированным вместе с трупом Вики в одной банке.

Он был в форме и, наверное, потому старательно подчеркивал дистанцию между нами, а мне непреодолимо хотелось мысленно послать его куда подальше и как можно быстрее с ним расстаться. Глянув на меня сквозь затемненные очки и не подав руки, Тарасов вошел в коридор, стряхнул перчатками с плеч снег и, скрипя сапогами, стал подниматься на второй этаж.

Вид обезображенной жены, как мне показалось, не произвел на него сильного впечатления. Закаленный такого рода зрелищами, он спокойно склонился над страшным оскалом покойницы, внимательно рассмотрел рану, пробежался глазами по голому телу и накинул на голову мертвеца край простыни.

— Твоя работа? — спросил Тарасов, не оборачиваясь. Я стоял за его спиной. Вопрос уже не казался мне трудным. Я не злился и не делал над собой усилия.

— Ты ведь прекрасно знаешь, что не моя, — ответил я.

— И откуда тебе известно, что я знаю, а что нет, — мелодично произнес Тарасов. В присутствии мертвой жены он вел себя совсем не так, как при живой. Казалось, с человека сняли наручники, повязку с глаз, тесную обувь и выпустили босиком на бескрайний свежий луг.

Он резко обернулся и сверкнул стеклами очков.

— Только не принимай меня за толстокожего ублюдка, который злорадно похрюкивает в платочек, — произнес он нервно, словно до этого у нас был долгий и неприятный спор. — То, что я в сердцах сказал тебе вчера, вовсе не значит, что я действительно желал смерти Вике. Ты ветрогон, человек без семьи, без обязанностей и морали. Не тебе судить о семейных отношениях. Я любил Вику и не желал ей зла. Я пожал плечами.

Я вовсе не намерен судить о твоих отношениях с ней. Мне это не интересно.

Ну, ладно, ладно! — приструнил меня Тарасов. — Рассказывай, что было. Только… — Он поморщился, опустил лицо и сделал неопределенный жест рукой. — Только без ненужных подробностей.

Я думаю, в водку подсыпали какое-то лошадиное снотворное, — сказал я и, щадя его самолюбие, довершил: — Мы едва смогли подняться на второй этаж и сразу уснули, как убитые.

Не находил ножа или бритвы?

Я отрицательно покачал головой. Тарасов еще раз взглянул на постель, на ту половину, где спал я, и, с трудом подыскивая слова, произнес:

— Там… — он кивнул головой на постель, — ничего твоего не осталось? Ну, какой-нибудь гадости вроде презерватива?

Я еще никогда не видел, чтобы человек так унижался, пытаясь узнать правду о своей жене.

— Нет, — сказал я то, что он хотел от меня услышать. — В нем не было необходимости.

— Это хуже, — мрачно ответил Тарасов и снова попытался загнать меня в тупик. — Первой версией у следственной бригады станет убийство после изнасилования. Если экспертиза обнаружит… Ну, сам понимаешь, что она может обнаружить. В общем, следствию станет известна группа твоей крови. Тут можно вот что сделать…

— Тарасов, не надо ничего делать! — сказал я, развернув его лицом к себе за воротник. — Я не спал с твоей женой! Ты понял это? У нас с ней ничего не было!

Я успокоил его так, как не успокоила бы родная мать. Благодаря вранью, которое невозможно опровергнуть, в мгновение становишься другом для хронического рогоносца и делаешь его едва ли не своим должником. Тарасову очень понравился мой ответ. На его лице с крупными чертами, которое будто специально было предназначено для позирования карикатуристам, отразились удовлетворение и благодарность. Этот всплеск теплых чувств по отношению ко мне был настолько сильным и искренним, что мне вдруг стало его жалко. Понимая, что больше не смогу так откровенно лгать, я повернулся и пошел к выходу.

Тарасов недолго пробыл наедине с женой. Он спустился в столовую, где я пытался разжечь камин, и, собираясь с мыслями, встал у пустого окна, на подоконнике которого уже выросла толстая шапка снега.

— Запомни, — сказал он. — Ты ушел отсюда раньше меня, в четверть восьмого. Машина застряла в снегу, и ты решил идти через лес на платформу. Электричка на Москву отправилась в девятнадцать сорок семь… Впрочем, никто тебя допрашивать не будет. Это так, на всякий случай.

Я скомкал несколько газет и сверху них, крест-накрест, стал выкладывать хворост. Сухая еловая лапа вспыхнула от одной спички. Огонь, весело потрескивая, перекинулся на березовые поленья.

— Жорж был приличной сволочью, — продолжал Тарасов, словно разговаривал сам с собой. — И я в самом деле желал его смерти. К сожалению, у меня не было выбора. Как-никак он все же был человеком, которого я знал много лет, и которому можно было доверить тайны.

Сизый дым с тихим гулом устремился в вытяжную трубу. Дрова лопались от огня, разбрызгивая искры. Я сгреб кочергой догорающий хворост.

Он, конечно, был сильнее меня. Он был почти неуязвим. Без него я не смог бы провернуть это дело с золотом, поэтому пришлось рассказать обо всем, что мне стало известно от украинских коллег. Жорж мне сказал: от тебя требуется только ордер на обыск… Я даже не был в квартире твоей Анны. Там работали его люди.

Он тебе сказал, сколько у Анны нашли золота? — спросил я.

Сказал. Ровно три килограмма золотых монет. Как я мог проверить? Получил свою долю, полтора кэгэ, спрятал ее в спальне, за камином. Потом вычислил тебя. Жорж говорит: Вацуру возьмут мои ребята. Я говорю: нет, на этот раз мои. Он согласился. Моих ребят ты оправил на тот свет…

Тарасов качнул головой, то ли сожалея о гибели четырех парней, то ли отдавая дань моей ловкости.

— Жорж как чувствовал, что ты подкинешь бомбу. Потом злорадствовал: у тебя не профессионалы, а шалопаи. Хотел бы я, чтобы он хоть раз встретился с такими шалопаями. У одного только Цончика было двенадцать лет выслуги в ОМОНЕ, это был профессионал высочайшего класса: более полусотни операций по освобождению заложников, в том числе в зонах. Потом парня уволили из органов — ударом кулака убил одного зека, а у того оказались влиятельные родственники, возбудили уголовное дело. Пришлось Цончику снять погоны. Остался работать у меня нелегалом, возглавлял группы по перехвату контрабанды и ворованных вещей. Ни страха, ни боли парень не знал. А ты его грохнул…

Я его понял: он выставлял мне счет.

— В том, что золото у меня увели, тоже твоя вина есть. Играл со мной в кошки-мышки, отвлекал меня и моих патрулей, которые, как идиоты, гонялись за тобой по всему Бирюлево. Если бы не ты, ночевал бы я на даче, и тайник остался бы цел.

Он лгал, но думал, что я ему верю.

И последнее: Вика. — Он сделал паузу. — Разве не знаешь, что с чужими женами заигрывать негоже? Зачем напоил бабу до бесчувствия? Не таскался бы за ней, ушла бы она вчера со мной и осталась бы жива.

Ты все переврал, Тарасов, — сказал я. — Все было не так!

Да ладно! — резко махнул он рукой. — Оправдываться еще будешь… Ты по горло передо мной в долгу. И пока долги не вернешь, будет твоя баба сидеть на зоне до последнего звонка.

Сколько ты хочешь? — спросил я.

Все, что у тебя есть! — зло выкрикнул Тарасов. — Все! Допустим, у Анны было три кило. Значит, у тебя две доли — своя и Влада. Шесть кило вынь да положь. И ни граммом меньше! Ни граммом, Вацура! Торговаться не буду, сдам тебя прокуратуре, навешаю улик, за Жоржа и Вику получишь «вышак». Выбирай! Золота у меня уже нет. Я его продал нумизматам.

Хорошо, — охотно согласился Тарасов. — Я тебе верю. Сколько черные нумизматы дают за генуэзскую золотую монету пятнадцатого века весом в три грамма? Минимум двести долларов? Вот и помножь. Сколько получается? Четыреста тысяч баксов! Будешь платить?

Да, — ответил я, зачерпывая совком из ведра большие куски антрацита и высыпая их в огонь. — Когда Анна будет на свободе, когда она сядет в мою машину…

Нет! — перебил меня Тарасов. — Теперь условия буду ставить я. Все будет по-другому, Вацура. Я скажу тебе, к какому часу и в какое место подъехать. Там будешь ждать меня. К твоей машине подойдет мой человек. Отдашь ему деньги. Он проверит и пересчитает, после чего приведет к тебе Анну. Все! Никаких других вариантов!

Как ты вытащишь ее с зоны?

Это моя головная боль. Предупреждаю; надумаешь меня «кинуть» — живым оттуда не уедешь.

Это я понял. Только еще одна просьба: будь добр, вместе с Анной верни мне паспорт, права и документы на машину.

Хорошо, — не долго думая, согласился Тарасов. — Выпьем, что ли, вина?

Я нехорошо пошутил:

А не боишься разделить участь своей жены? Тарасов усмехнулся и отрицательно покачал головой.

Нет, не боюсь.

Он подошел к буфету, сдвинул стекло и стал перебирать бутылки.

— Вика пила только «смирновку». Я предпочитаю «Довгань». Водку я всегда покупал в одном и том же магазине, и с обратной стороны каждой этикетки «смирновки» есть вот такой текст…

Он взял плоскую бутылку и повернул ее так, чтобы мне был виден текст.

А вот эта бутылка, из которой вы вчера лакали, чужая. Она куплена не мной и не в моем магазине. Это я заметил еще вчера.

И спокойно смотрел, как твоя жена травится?

Во-первых, я не знал, что она травится, — отпарировал Тарасов. — А во-вторых, моей жене бесполезно было что-либо запрещать. Если бы я сказал, что эта водка принесена в дом не мной, Вика назло мне выпила бы ее до дна.

Кто ее сюда принес? — спросил я.

Тарасов, усмехаясь, теребил подбородок. На стеклах его очков отражались языки пламени.

Как интересно ты спросил, словно схватил себя за левое ухо правой рукой. Спросил бы напрямую: кого я подозреваю в убийстве жены?

Допустим, еще час назад ты подозревал меня, — ответил я. — Но насчет водки, надеюсь, у тебя сомнений нет?

Хитрый ты, Вацура, мужик! Эта водка интересует меня меньше всего. Кто сказал, что в ней подмешано снотворное? Ты? А почему я должен тебе верить?

Выпей сто грамм, и поверишь.

Не хочу.

Ты мне не хочешь верить?

— Да, это так. Тебе опасно верить. Ты блефуешь. Ты играешь, и фальшь хорошо просматривается.

Он говорил все медленнее, подходя к главному, что хотел сказать. Я молчал, ковыряясь кочергой в огне.

Ты хорошо подумал, прежде чем согласиться на мои условия? — допытывался Тарасов. — Ты понимаешь, что будет с тобой и Анной, если ты приедешь без денег?

Понимаю. Но с чего ты взял, что я приеду без денег?

С чего? — Тарасов рассматривал этикетку «Довганя». — А с того, что нет у тебя никаких денег. И никогда не было. Лгать, когда тебя почти приперли к стене, было невыносимо, и мне очень хотелось закончить этот разговор, шарахнув Тарасова кочергой по спине.

Ну-ну, — ответил он. — Посмотрим… А теперь запоминай: Харьковское шоссе, гонишь пятьдесят километров до Чехова, проезжаешь его и еще километров пятнадцать в сторону платформы «Луч». За кладбищем будет поворот на проселочную дорогу. Ты должен ждать меня там завтра в шесть вечера. Запомнил?

Харьковское шоссе? — переспросил я. — Что-то я не припомню там никаких женских колоний.

Не о том думаешь, Вацура.

Как я узнаю, что ты действительно привез Анну?

Влад выведет ее из моей машины, и ты сможешь полюбоваться ею в свете фар.

Влад?! — едва не закричал я. — Значит, эта сволочь продаст мне женщину, которую любил? Потрясающе!

Он такая же сволочь, как и ты, — процедил Тарасов. — Ну все, я тебя больше не задерживаю. Скоро подъедет оперативная группа, и тебе лучше находиться отсюда подальше.