Мало какие миры в Оке столь же спокойны, как Маэлеум, поскольку мало какие настолько же мертвы. В мире, где непрерывные приливы психической энергии воплощаются в виде аватар воюющих богов среди их сражающихся смертных последователей, Маэлеум обладал покоем дома с привидениями. Планета была разрушена, ее крепости – взломаны и пусты, а население – вырезано или же попросту исчезло. Философ во мне счел ее подходящим, пусть и примитивным, символом самих Сынов Гора, столь долго балансировавших на грани истребления, словно на лезвии ножа.


Мне доводилось слышать истории, где утверждается, будто, сразив Гора Перерожденного, Абаддон вернулся сюда, состязался здесь с соперниками-капитанами на аренах и в поединках чести, а в конечном итоге вышел победителем и увел с собой людей павших офицеров, которые были горды маршировать под его командованием.


Возможно, в этом и есть доля правды, хотя сам я подобного не видел. Возможно, я тогда находился где-то в другом месте, уединенно исполняя службу незримого клинка Эзекиля. Я приучил себя не отвергать никаких историй, сколь бы невероятно они ни звучали.


Однако я стал свидетелем события, которое, содержа в себе больше горделивости и непокорства, было при этом и более печальным.


Я говорил о тех группировках, которые мы сокрушали в бою, и о тех, кто сдавался, увидев, как пушки «Мстительного духа» рвут их флотилии. Говорил о группировках, чьи крепости мы защищали сами, когда приходили им на помощь, зная, что обретаем признательных союзников или же новых благодарных рекрутов. О возвышении Черного Легиона существует такое количество подобных рассказов, что даже я не могу поведать все из них. Рассказов о тех, кто добровольно преклонял колено, и тех, кто, напротив, сдавался с крайне неохотой, а затем понимал, что новый союз обладает силой.


Именно таких рассказов и ожидаешь о подобном пути наверх. Эта хроника ничего не приобретет, если пересказывать их еще более подробно.


Но были и другие. Другие изгои с этой самой планеты, уставшие влачить существование среди оставшихся на ней ржавчины и пепла. Эти воины держались до самого конца, до крайней черты вымирания, и именовали себя Сынами Гора, несмотря на то, что за это их убивали враги.


Мы натыкались на них на борту кораблей, затерянных или обездвиженных в Оке, где вся команда была либо мертва, либо находилась в гибернации Легионес Астартес, задействовав свои анабиотические мембраны. Встречали их на преследуемых, иссеченных войной звездолетах, которые плелись нам навстречу, ища убежища в колоссальной тени «Мстительного духа». Изгнанники, странники, неудачники – все они понемногу покидали Маэлеум небольшими отчаявшимися сообществами. Последние обитатели умирающего мира, они, наконец, стремились к чему-то большему, нежели просто выживание. Это и заставляло их искать Абаддона.


Без преувеличения можно сказать, что эти Сыны Гора были одними из наиболее ревностно верных нам новобранцев. Когда я говорю, что мы – Легион Долгой Войны, я подразумеваю наше перерождение и убеждение нашего повелителя, что кровь и родословная несущественны. Важна ненависть в сердце воина и мастерство, с которым он владеет клинком. Но также я говорю и о тех последних, заблудших душах. Это они перенесли финальные дни XVI Легиона, и им лучше, чем кому бы то ни было, известно, каково это – слишком долго цепляться за отголоски прошлого.


Амураэль был одним из этих последних изгоев. Приближаясь к нам несколькими годами ранее на борту своего корабля, «Виридианового неба» – быстроходного фрегата, похожего на кинжал – он шел с обесточенными орудиными палубами и опущенными пустотными щитами. В тот момент, глядя на его подход со своего места на командной палубе «Мстительного духа», я рассмеялся от дерзости маневра. Абаддон же – нет.


– Это корабль медикэ квинтус Энки, – произнес мой брат, в равной степени удивленный и довольный. Заполучить апотекария уровня Амураэля было бы огромной удачей для нашей группировки. Можно справедливо утверждать, что у запертых в Оке Девяти Легионов куда больше проблем с набором рекрутов и поддержанием численности, чем бывало когда-либо в те времена, когда нас поддерживали урожаи плоти Великого крестового похода.


Амураэль прибыл на борт в сопровождении более чем четырех сотен воинов, а также втрое большего количества техножрецов, слуг Легиона, квалифицированных рабов и боевых машин Кибернетики. Стоя во главе этого потрепанного воинства, Амураэль подошел к Абаддону и Эзекариону на посадочной палубе и бросил свой болтер на пол у ног Эзекиля.


Не я один счел это проявлением покорности. Мы все полагали, что это символический жест капитуляции – Абаддон уже начинал было радостно встречать прежнего брата по Легиону на нашем флоте – пока Амураэль не достал из ножен на бедре силовой меч и не вдавил активационную руну. Эзекиль, в ту пору еще не столь терзаемый своим неназываемым бременем, оскалил в ухмылке свои зубы с выцарапанными рунами.


– Интересный способ поприветствовать старого командира, – сказал он.


Амураэль рассек воздух, разминая запястья. Он выглядел помятым, израненным и ослабевшим. Несомненно, ему пришлось с боем прокладывать себе дорогу от Маэлеума до нас, проливая кровь на каждом шагу. И все-таки он не сдавался.


– Капитан Абаддон, если ты одолеешь меня на клинках, то получишь мою верность и верность моих последователей.


Нельзя было не восхититься его стойкостью


После дуэли, пока «Виридиановое небо» подтягивали буксирами и осматривали для ремонта, Абаддон позвал Амураэля на собрание Эзекариона – тех, кому наш повелитель доверял более всего, чьи голоса обещает всегда слушать, и кому разрешено неофициально обращаться к нему по имени. Амураэль принес клятву в качестве десятого из нас, хотя наша группировка тогда уже исчислялась десятками тысяч.


– Я прибыл с Маэлеума, – признался он на том конклаве во Дворе Луперкаля под выцветшими и запыленными знаменами Великого крестового похода. В этом зале Первый и Ложный Магистр Войны проводил свои советы. Абаддон изолировал его от остального корабля, позволяя пользоваться им лишь Эзекариону. Думаю, ему доставляла удовольствие ироничная симметричность подобного жеста.


– Что осталось на Маэлеуме? – спросил Фальк, который покинул планету годами ранее и отправился на поиски меня и Леора, что привело нас на сторону Абаддона.


– Почти ничего, – ответил Амураэль. – Только наш позор.



Мы шли по посыпанной солью войны земле мира-свалки, уходя по щиколотку в металлолом и сопровождая каждый свой шаг скрежещущим лязгом. Рядом со мной крался Нагваль, который растекался по теням и возникал в других местах, самостоятельно выбирая дорогу среди завалов. Несмотря на всю кошачью грацию демона, металл шевелился и напрягался под его весом.


Когда стоишь на планете внутри Ока, все кажется живым. Сам воздух смешивается с эфирными элементами варпа, что делает психические чувства прискорбно ненадежными. Я ощущал присутствие живых существ неподалеку совсем слабо, без источника. Это было так же бесполезно, как слышать голоса в тумане, совершенно не разбирая направления.


Амураэль шел впереди. Прожектор на его ранце прочесывал развалины, освещая обломки. Вскоре он перестал сканировать окружающее пространство своим ауспиком, совершенно не удивившись неточности получаемых данных. Он сохранял абсолютное спокойствие, уверенно огибая трупы погибших кораблей или проходя сквозь них.


Среди бункеров и пусковых шахт между останков крушений просматривались святилища, но и они были повреждены, опалены зажигательными снарядами, или же обесцвечены и искорежены куда более смертоносным и ядовитым оружием.


Когда мы добрались до вражеского десантно-штурмового корабля, укрытого в тени разбитой машины, я занял ведущую позицию.


– Не стреляйте, – передал я по воксу остальным, – если стрелять не начнут по вам.


Каким предстало наше приближение глазам Тысячи Сынов? Небольшая группа воинов возникла из растерзанной, проржавевшей земли, и ничто не выдавало, каким образом они прибыли. На каждом из нас был иссеченный в боях доспех, украшенный окислившимся золотом. Броня была черной, словно полное затмение изгнало с нее старые цвета и символы принадлежности. Мы не называли себя Черным Легионом. Это название дали те, с кем мы сходились на полях битв. В те далекие дни это было скорее ругательство, чем объединяющий клич. «Черный Легион!», – издевательски вопили они с тем же отвращением, с каким именовали нас сиротами, предателями и отребьем.


Стоящий на земле «Громовой ястреб» навел на нас свои орудия. Вращающиеся пушки застрекотали. Я направился к первому из Тысячи Сынов – воину в ниспадающих одеяниях и с посохом, увенчанным кристаллами – демонстрируя ему пустые ладони.


– Я – Искандар Хайон, – обратился я к предводителю этого скромного воинства.


Его братья подошли ближе. Все они были рубрикаторами и безмолвно несли свое преданное бдение, прижимая болтеры к не дышащей груди.


– Искандар Хайон погиб при Дрол Хейр, – отозвался их господин. Сколько уже раз я слышал эти слова? Даже Леор с Фальком их слышали и верили им до того, как мы отправились на поиски Абаддона.


Утомительно. Так утомительно.


– Я – Искандар Хайон, – повторил я, как делаю всегда после этого заявления.


– Нет, ты – тварь, что носит его лицо.


Тогда я снял шлем, надеясь скорее не убедить его отказаться от своего заблуждения, а вызвать доверие. Стоя с открытым лицом на пыльном ветру, я посмотрел в пространство между одиноким живым колдуном и его пепельными мертвыми стражами. Похоже было, что он один, если не считать его воинов-рабов. Даже следы на бесплодной почве указывали на то, что он прибыл недавно, и в них отсутствовала та мешанина, которую оставили бы своими шагами несколько воинов.


Возле меня вышагивали мои собственные рубрикаторы. Я взял с собой всего четверых. Каждый из них выглядел, словно опаленная дочерна движущаяся статуя из обугленного золота. Кобальтовая окраска давно сгорела, хельтарские шлемы отбрасывали длинные тени в слабом свете двух бледных светил планеты. Позади них Телемахон, Амураэль и отделение его воинов стояли с опущенными болтерами, ожидая итогов моей попытки переговоров. Нефертари молчала и ничего не делала, лишь беззвучно страдала от голода.


– Я вижу рядом с тобой чужую Хайона, – произнес легионер Тысячи Сынов, – но где топор Хайона? Где Гира, его хранитель?


– Твои сомнения не имеют значения, – с улыбкой сказал я. – Я – Искандар Хайон.


Колдун наклонил свой шлем с Т-образным визором.


– Возможно, ты так считаешь. Оставлю тебя при твоем заблуждении. Чего вы хотите здесь, Черные Легионеры? Трофеев?


– Нет, – я указал на разбитый остов. – Ответов.


– Значит, мы ищем одного и того же.


– Быть может и так, – согласился я, – однако это наши владения. А ты, земляк, стоишь на территории моего Легиона.


– Безымянного, безродного Легиона, – произнес колдун. Это обвинение, столь распространенное, уже давно утратило оскорбительность. Несколько воинов Амураэля обменялись по воксу скрежещущими смешками.


– Несомненно, – вновь согласился я. – И если ты уйдешь сейчас, безродные оставят тебя в живых.


Колдун ничего не ответил. Возможно, он знал, что я лгу.


– Ты один здесь? – спросил я.


– Я не обязан говорить тебе правду, предатель.


– Как насчет твоего корабля на орбите? – настаивал я. – Мы не видели в системе ничего.


– Как я уже сказал, я не обязан говорить тебе правду.


Я почувствовал, что снова улыбаюсь, на сей раз – с заметно меньшей теплотой.


– Ты ведешь себя весьма враждебно, друг.


– Твое имя часто произносят в нашем Легионе: Хайон, Разоритель Могил. Я должен поверить, что ты позволишь мне уйти с моими рубрикаторами? Что ты не намерен украсть их, будто урожай керамита и пепла, который ты уже пожал у столь многих наших братьев?


– У тебя всего четырнадцать воинов. Я не настолько изголодался по власти, чтобы убивать тебя за эти объедки.


Он зло рассмеялся.


– Как милосердно с твоей стороны.


– Я не узнаю тебя, – сказал я, подразумевая изменения, произошедшие с его доспехом под влиянием Ока. – Как ты именуешь себя теперь?


– Я – Аклахир, – я почувствовал, как его колышащаяся аура шевельнулась, источая мрачное веселье. – Будь ты и впрямь Хайоном, узнал бы меня.


Теперь, когда он назвал свое имя, я и впрямь его узнал. Как и многие офицеры Тысячи Сынов, включая меня самого, он был в равной мере и воином и ученым.


– Аклахир Эрудит, – произнес я. – Знаменосец роты Беджары. Я читал твой трактат о значимости ямбического пентаметра в призывающем стихе Кантори.


– Те дни для меня прошли. Прошли для всех нас. Ныне я служу Тагусу Даравеку.


Его шлем слегка склонился вниз. От стыда, что он служит Владыке Воинств? Осуждая, что я не служу?


– Это имя мне известно, – признал я.


Он хрипло выдохнул через свой вокализатор.


– Разумеется, известно.


– Зачем ты здесь? – спросил я в последний раз. – Это наши владения, Аклахир.


На нем был шлем, скрывавший эмоции, однако я ощущал исходящую от него издевку, которая придавала его незримой ауре привкус отвращения и сомнения. Я чувствовал, как предначертано судьбой всему этому закончиться. Он не верил, что я не намерен причинить ему вред. Более того, он ненавидел меня. Ему мучительно хотелось замахнуться посохом.


– Тебе следует лучше ограждать свои эмоции, – попенял я ему. – Они выдают твои враждебные намерения.


Он сменил стойку, направив свой посох на нас. О прикрытый одеяниями доспех загремели безделушки и талисманы. Его голос упал до смирившегося шепота:


– Давайте покончим с этим.


– Хорошо.


Рядом со мной зарычала просперская рысь. Я жестом велел ей оставаться на месте. Нефертари шагнула вперед, но я покачал головой. Предводители группировок часть позволяли чемпионам провести поединок перед битвой – для потехи, чтобы поднять боевой дух, ради возможности привлечь взгляд Богов – однако Аклахир был один, и мне не хотелось, чтобы Нефертари дралась за меня.


Вместо топора, который я утратил несколькими годами ранее – фенрисийского клинка, давным-давно разбитого клонированным сыном ложного бога – я обнажил свой меч. Сакраментум сверкнул в болезненном свете дня.


Дальнейшее заняло мало времени и, при всем уважении к мертвым, было довольно банально.


Покончив с этим, я очистил его рубрикаторов. Омывая их психическим пламенем, я выжигал синеву на броне и превращал табарды с набедренными повязками в обгорелые лоскутья, меняя окраску всех четырнадцати керамитовых оболочек посредством священного сожжения. Утратив былые цвета, группа безгласных и лишенных разума воинов степенно зашагала в ногу с четырьмя рубрикаторами, уже служившими мне.


Я – Хайон, – обратился я к ним. Теперь я – ваш господин.


Все – прах, – откликнулись они хором телепатического шепота, столь же сухого, как окружавшая нас ржавчина.


Нефертари присела на корточки над Аклахиром, водя кончиками пальцев по пробоинам в его доспехе. Она медленно дышала, полуприкрыв раскосые глаза, и ее нечеловечески бледное тело наливалось здоровым румянцем. Я знал, что прилива сил надолго не хватит – только не от страданий одного-единственного умирающего. Скоро потребуется дать ей насытиться вволю, иначе она ослабнет от жажды души и станет менее полезной для меня.


Она поочередно нюхала запятнанные кончики пальцев, впитывая запах крови Аклахира. Вкус она не желала пробовать, опасаясь порчи, однако опять запустила пальцы под распоротую броню, копаясь там, обжигая умирающие нервы и усиливая предсмертные спазмы.


– Нефертари. Довольно.


Она заколебалась над моим приказом, балансируя на грани неповиновения, а затем неохотно добила несчастного упрямца Аклахира, полоснув его по горлу своим разделочным ножом. Конвульсии колдуна наконец-то прекратились. Если это важно для нужд этого архива, то в своих последних мыслях он проклинал меня.


Амураэль, со скучающим видом наблюдавший за всем этим, ввел код на перчатке своего нартециума, выдвинув пилу по кости и несколько резаков.


– С дороги, чужая.


Она поднялась и вновь расправила крылья.


– Я не пойду в этот мавзолей из холодного металла, – произнесла она, указывая на корабль. – Я уже слишком долго не вкушала свободы неба.


Какое бесполезное в своем поэтизме утверждение. Ей хотелось поохотиться, посмотреть, есть ли на остатках этой планеты что-нибудь, чему стоит пустить кровь. Я махнул рукой, давая разрешение. Она рванулась ввысь, поднимаясь в воздух и порывами взвихряя песок.


Амураэль присел на ее место возле мертвого легионера Тысячи Сынов, готовясь забрать прогеноидные железы Аклахира. Его пила издала высокий визг.


– Это ненадолго, – заверил он меня. – По крайней мере, на стороне Владыки Воинств стало одним колдуном меньше.


Я перевел взгляд на него:


– Даравек преследует нас даже тут.


– Верно, – Амураэль начал резать. Хлестнула кровь. – Тебе и правда следовало убить его, когда был шанс.



Внутри корабль был так же мертв, как и снаружи. Мы шли по его обесточенным залам, видели разрушенные статуи, безразлично смотрели на убитый экипаж. Чем глубже мы заходили, тем меньше у меня оставалось надежд, поскольку опустошение было практически абсолютным. Приди мы сюда за трофеями, нам суждено было бы уйти разочарованными. С тем, что ударный крейсер уже никогда больше не отправится в путь, и так не приходилось спорить, но на его корпусе вряд ли бы вообще нашелся хоть один метр без повреждений.


Однако трофеи нас не заботили. Как я и сказал Аклахиру, мы желали получить ответы.


Даже мертвый звездолет не безмолвствует. Погнутый металл визжит под нажимом. Протекающее топливо и охладитель шипят, свистят, льются ручейками и падают каплями. Звуки шагов разносятся на километр, а то и больше, эхом отдаваясь в проходах из искореженного металла. Их ритм все искажается, пока чувства уже наполовину не уверятся, будто впереди в тени маршируют целые армии.


Планировка крейсера была нам абсолютно знакома, она повторяла множество боевых кораблей Легионов, созданных по одной и той же Стандартной Шаблонной Конструкции. И все же от помещения к помещению мне становилось все неуютнее. Вам случалось возвращаться в знакомое место – быть может, старое прибежище или же яркое воспоминание молодости – и обнаруживать, что за прошедшее время его дух изменился?


Мы прошли через грандиозный монастырский зал с зияющими дырами, которые прежде были подсвеченными витражными окнами. Оставалось загадкой, что за сцены были на них изображены, поскольку теперь они разлетелись на миллионы разноцветных бриллиантов, хрустевших под ногами. Ряд золотых статуй превратился в поверженную, побежденную фалангу среди обломков. Огромная аквила из светлого камня, которая когда-то стояла на стене, раскинув громадные крылья, рассыпалась щебнем у наших сапог.


И повсюду тела в кремовых одеяниях, разорванных когтями и почерневших от крови. Трупы совсем не сохранили первозданный вид. Все они как-то срослись с палубами или стенами, их поглощал мир, который ныне стал для них гробницей.


Я опустился на колени возле одного из человеческих трупов и сгреб в кулак изодранное облачение. На ткани был грубо вышит крест, все четыре вершины которого расходились.


– Братья Храма Обетов? – я имел в виду элиту VII Легиона, тех немногочисленных стражей, несших караул на флагмане самого Рогала Дорна, «Фаланге».


Амураэль сапогом перевернул еще одно тело. На рясе с капюшоном оказался тот же знак.


– Рабы Легиона, – в его голосе не слышалось того согласия, которое выражали слова. – И это крест Братьев, – неохотно добавил он. Сохранялось ощущение, что что-то не так.


Это были служители Легиона, но нам никогда не доводилось видеть, чтоб символ у них на груди использовался столь широко. Это были залы боевого корабля Легионес Астартес, но их украшали пергаменты, где перечислялись битвы и посвящения, о которых я никогда не слыхал, и враждебные чужие, которых я никогда не видел. В набитых арсеналах мы нашли вооружение Легионов, которое также не удавалось с легкостью опознать. С болтерами «Фобос» и моделями пистолетов, до сих пор применявшимися моими братьями и мной, здесь обращались как с музейными реликвиями, их хранили внутри стазисных полей, часть из которых пережила крушение. Другие же, более изящные разновидности оружия стояли в стойках или же были рассыпаны по комнатам вместе с разбитыми комплектами редчайших сокровищ времен войны: боевых доспехов Легионес Астартес Мк VII.


От последнего обстотельства меня замутило сильнее всего. Боевое облачение обладало всеми признаками массового производства, вплоть до выгравированных на керамите меток оружейников. Но даже в те позорные времена, когда верные Трону Легионы вычистили моих братьев и меня из Империума, загнав в эфирную темницу Ока, этот тип брони встречался чрезвычайно редко.


И вся она была черной. Вся, черной. Не контрастной желто-черной Братьев Храма Обетов, усеянной имперскими победными венками и кулаком-эмблемой их Легиона. Эта была полностью черной, прикрытой рыцарскими табардами и украшенной цепями.


Вопрос, который не помещался в моей голове и распирал ее изнутри, озвучил Амураэль.


– Хайон, – произнес он, вертя в руках сломанный незнакомый болтер. – Как долго нас не было в Империуме?



Порой принимающие меня хозяева из Инквизиции просят объяснить необъяснимое. Находясь в плену, я упоминал, как выглядят и работают многие из вещей, что определяют жизнь в Империи Ока. В мире, куда уходят умирать законы физики и материи, стабильность времени также прискорбно страдает. Время существует лишь как разобенное понятие, различное для каждого из нас.


Мне доводилось биться вместе с воинами Легионов, для которых сам Империум – далекое воспоминание, несмотря на эйдетические образы. Для них не имеет значения, почему началась Долгая Война и даже как она закончится. Они сражаются в ней целую вечность. Вот и все, что они знают.


Если взять другую сторону той же монеты, знавал я и воинов, для кого Терра вообще едва ли уже стала воспоминанием. В их телах и сейчас продолжает пульсировать та же адреналиновая ярость, что текла по их жилам во время Осады. Говоря хронологически, для некоторых из них с момента начала их изгнания прошли считанные месяцы или же несколько лет.


Что же касается меня самого, то мне случалось заниматься поручениями Легиона, на выполнение которых уходило несколько дней, а потом я возвращался к Абаддону на «Мстительный дух» и узнавал, что на борту нашего флагмана прошли годы. Верно и обратное. Не раз я годами и даже десятилетиями вел войну во имя Черного Легиона, а оказывалось, что не прошло практически нисколько времени.


Однако даже это – попытка определить неопределяемое. Мы ведем речь о концепте, который не укротить словами.


Правда одновременно проста и чудовищно сложна. Правда в том, что большинству из нас более нет дела до времени. Оно для нас уже ничего не значит. Отмечать ход дней, месяцев и лет практически невозможно. Мы сражаемся, когда должны сражаться. Убиваем, когда должны убивать. Едим и пьем, чтобы поддержать силы. Спим, когда наши тела принуждают нас ко сну. Это не рутина, не гармоничный распорядок. Мы дышим и проливаем кровь, дышим и проливаем кровь. Есть лишь бытие, миг за мигом. Ты либо жив, либо мертв.


И вот эту-то правду нашим имперским противникам сложнее всего понять. Когда мы скрещиваем клинки с космическими десантниками из лояльных орденов и те изливают на нас упреки в ожесточении, длящемся десять тысяч лет. Когда мы слабо представляем, что за сборище недавно родившихся прошедших гипноиндоктринацию солдат с разжиженной кровью бросается на нас с клятвами, которые счел бы безумием сам Император. Правда в том, что не существует никакой старинной враждебности, продолжающей крутиться в паутине древних, очень древних разумов. Наша ненависть все еще горяча. Наши раны еще свежи. Так было всегда, и так все и останется. Время не в силах разбавить тот яд, что струится в наших сердцах, ведь времени больше не существует.


Я не могу сказать вам, сколько лет прошло для меня с тех пор, как я впервые ступил на затронутую варпом планету в Оке. Порой мне кажется, что я дышал воздухом Терры считанные недели тому назад. Порой я чувствую себя неимоверно старым, отягощенным гнетом противоречивых воспоминаний – тем, что как будто происходило с другими людьми в другой жизни.


Время – причуда смертных, порождение материальной вселенной, а мы не связаны подобными законами.



Мы нашли тело первого воина. Он не погиб при крушении, а умер в бою. Какие бы демонические силы не прокатились по этому кораблю, словно моровое поветрие, этот воитель в черной броне забрал нескольких из них своими болтером и клинком. Палуба и окрестные стены были покрыты остаточным ихором в тех местах, где демоны растворялись после уничтожения их телесных форм. Эта же кровь была и на зубьях его цепного меча.


Поверх доспеха мертвый воин носил табард с изображением креста – того же символа, что и виденных нами прежде рабов. Меч был привязан к его запястью куском цепи – то ли просто здравый смысл, чтобы не потерять оружие в хаосе схватки, то ли отсылка к гладиаторским боям на аренах наиболее примитивных и кровожадных миров.


Или же наиболее кровожадных Легионов. Этот обычай был достаточно распространен среди Пожирателей Миров. Даже бывшие воины XII Легиона в наших рядах продолжали соблюдать эту традицию.


– Кто первый? – поинтересовался Амураэль. Неподалеку стояло несколько его воинов, озиравших тени своими красными глазными линзами. Работающие доспехи издавали гул, напоминавший приглушенное рычание.


– Я это сделаю, – сказал я.


Я присел возле тела и вытащил свой ритуальный кинжал-джамдхару. Шлем отсоединился легко. Я начал резать, снимая с трупа скальп, словно дикарь из какого-то племени, забирающий боевой трофей. Мой брат Фальк и его Сумрачный Клинок любят собирать черепа павших чемпионов. Полагаю, принцип примерно тот же, но сам я был не склонен к подобным мрачным поборам.


Я проломил череп, вскрыв его, чтобы добраться до холодной трапезы внутри.


Как только жизнь покидает тело, оно начинает разлагаться. Внутреннее единообразие трупа нарушается, связующие частицы и процессы больше не работают вместе. Несмотря на отсутствие видимых признаков гниения, я почувствовал привкус зарождающейся энтропии, жуя первый кусок мозга.


Я сглотнул и продолжил, заставляя себя одолеть остаток горького блюда. А затем закрыл глаза.


Я ждал.


Достаточно скоро я получил ответы, которые искал.


Там, где встречаются прошлое и настоящее



Они называли себя Черными Храмовниками.


Это, а также многое другое, я узнал, как только попробовал плоть мозга.


Сколько туши переведено на пергамент ради подробного описания мириада боевых применений имеющихся у Легионес Астартес усовершенствований? Так много сообщается о нашей способности безупречно вспоминать, о слюнных железах, продуцирующих гидрохлорическую кислоту, о неподатливости наших укрепленных костей и мощи многослойных мышц и сухожилий. Куда меньше говорится о биологическом даре, превращающем каннибализм из дикарского ритуала в процесс познания.


Орган геносемени, отвечающий за этот дар – омофагия – в наиболее древних свитках именуется Восьмой Ступенью Превосходства или «летописцем». Он приживается в наших телах, соединяясь с мозгом и нервной системой посредством срастания с позвоночным столбом и пищеварительным трактом. Мы генетически сконструированы так, чтобы подпитывать себя практически любой органикой, даже плотью наших павших врагов, однако при помощи омофагии мы также поглощаем память противника. Нервные узлы в наших желудках передают в сознание импульсы от перевариваемого мяса, которые постчеловеческий мозг воспринимает как инстинкт и озарение.


Плоть зверя передает его осознание себя и окружающей среды, его усилия, голод и опасности. Чувствуешь близость высших хищников и вкус его добычи. Глаза человека открывают болезненную палитру из тысяч образов со всей его жизни, включая последнее, что предстало его взгляду.


Лучшей пищей является мозг. Он позволяет совершить ни с чем не сравнимое погружение в галерею похищенных эмоций и памяти. Видишь чужие воспоминания так, будто они твои собственные – неверные, зачастую размытые, порой мучительно яркие. Их инстинкты накладываются поверх твоих, чувства и разум переплетаются с жизнью, которую ты никогда не вел.


Необходима дисциплина, чтобы подавлять наркотические свойства подобного слияния. К этому ощущению слишком легко пристраститься, поскольку наряду с силой оно дарит и удовольствие. В Тысяче Сынов мы окружали это действие ритуалами и торжественностью – восхваляя «познание своего врага» как добродетель воина-ученого и подавляя всякое постыдное удовольствие от акта каннибализма.


Разумеется, подобные пиршества едва ли являются чем-то необычным, когда одна группировка берет верх над другой. Посмотрите даже на перечень орденов самого Империума, считающихся лояльными – особенно на тех, кто является генетическими потомками Легиона Кровавых Ангелов. Пожиратели Плоти. Кровопийцы. Каким образом, спрашивается, отряды воинов заслуживают такие вот названия?


Впрочем, я забегаю вперед. От той ночи на борту разбитого боевого корабля до этих названий оставалось еще много лет.


В ту ночь мои чувства плыли среди отраженных осколков чужой жизни.



Я бегу по лесу, остывая в пятнах тени под стоящим в зените солнцем. Камень у меня в кулаке покраснел от темной крови, которая течет из пробитого черепа.


Лежа в высокой траве, я гляжу на звезды и гадаю: где же Терра? Какая из звезд согревает Тронный Мир Императора?


Я стою перед воином, который выше всех, кого мне случалось видеть. Он говорит мне, что я избран, что должен пойти с ним. Клинок моего бронзового ножа ломается о его броню. Сопротивляясь, я срываю себе ногти до крови. Он говорит, что это хорошо. Говорит, что сделал правильный выбор.


Я сижу в каменной комнате, где стены, пол и даже сам воздух холодны, как лед. Бормоча почтительные слова, я натираю зубья отключенного цепного меча священными маслами. Я провожу ритуал голыми пальцами, добавляя к смазке кровь из порезов.


В десантную капсулу врывается свет, и я поднимаюсь с фиксирующего кресла. Болтер дергается в руках, ревя на нечеловеческих существ, которые бросаются на нас. Каждое попадание снаряда рвет на части их хитиновые шкуры. Грязная кровь покрывает меня, покрывает всех нас, окрашивая нашу броню омерзительной мякотью и пятная наши табарды. Убивая, я кричу, и слова подобны солнечному свету, жизни и грохоту адреналина в согретой битвой крови. Слова – воплощение меня самого, моих братьев и тех героев, которым мы стремимся подражать. Слова – это все.


Без пощады.


Без жалости.


Без страха.


Я преклоняю колено перед моим маршалом, склоняя голову к эфесу обращенного вниз меча. Вдыхаю тяжелый аромат мирра из дымящихся курильниц и произношу обеты верности, доблести, отваги, рвения. Перед нами шагает капеллан, руководящий хоровым пением. Я чувствую на себе его взгляд, он следит, нет ли изъянов в моем поведении, слушает, не прошуршит ли хоть одно неискреннее слово.


Он не найдет изъянов и не услышит лжи. Я достоин этой чести. Я не подведу моих братьев. Не подведу моего лорда Дорна. Не подведу Верхновного Маршала Сигизмунда. Не подведу Бессмертного Императора.


Я стою перед моими рабами-оруженосцами в личном святилище. Шунты брони взвизгивают и крепко фиксируются в разъемах, уже хирургически вживленных в мою плоть. Я облачен в керамит. Отягощен им, завершен его святым бременем.


Мой меч вставляют мне в левую руку и приковывают, намертво соединяя его с предплечьем. Вокруг меня слуги монашескими баритонами выводят мое имя.


Я стою на мостике, собравшись вместе с братьями перед троном маршала Авата. Мы глядим в порченую пустоту по курсу, где реальность сминается и рвется в хватке незримых сил. Вот тюрьма, куда наши предки низвергли наших вероломных предшественников. Мы стоим перед самой пастью преисподней.


Я сражаюсь в рушащихся коридорах гибнущего корабля. Мое оружие сломано, мой доспех разбит, от тела остались одни красные останки. Существа – демоны, это демоны, они могут быть только демонами – вцепляются в меня, тянут вниз, раздирают на части, а я еще дышу, чувствуя вкус крови.


Без пощады.


Зубы смыкаются на моем лице, вгрызаются, перемалывают, сжимают, скребут, раскалывают.


Без жалости.


Я вгоняю расщепленные остатки меча в подрагивающую жирную плоть.


Без ст…



Я снова был собой, украденные воспоминания переработались. Телемахон с Амураэлем также удовлетворяли свое любопытство. Мне было видно, что они проживают проглоченные жизни, вылавливая в памяти наиболее осмысленные фрагменты. Телемахон, разумеется, был в шлеме, но я видел, как лицо Амураэля подергивается от непроизвольной реакции мышц на эмоции и травмы из долгой жизни мертвого Черного Храмовника.


– Ангевин, – произнес он. – Воина звали Ангевин.


Я ощутил такое же восприятие личности, когда только попробовал память на вкус.


– Они явились в Око добровольно, – добавил он. – Разведывали и исследовали.


– Охотились, – поправил Телемахон. – Охотились на нас.


– Мы должны предупредить Эзекиля, – я не собирался произносить этих слов, но, прозвучав вслух, они уязвляли своей справедливостью. – Если эти Храмовники стерегут Око снаружи, это может все изменить.


Телемахон покачал головой.


– Не имеет значения, сколько их ждет нас; пусть даже они встретят нас всеми кораблями, что есть во флоте Имперских Кулаков – им не хватит железа в пустоте, чтобы помешать нам вырваться на свободу.


– Может и нет, – согласился я. – Но их будет достаточно, чтобы оставить нам глубокие шрамы. Ты считаешь, Абаддону захочется потерять сотни, даже тысячи воинов, которых мы так кропотливо набирали?


– Не говоря уже о потерях, которые мы понесем, когда Ашур-Кай поведет нас наружу из Ока, – предостерег Амураэль. И это также было правдой. Немало группировок теряло корабли в страшных штормах, бушующих на границе Ока. Наша темница чрезвычайно хорошо умела удерживать нас в клетке. – Если выйдем перед вражеским флотом по частям… – Амураэль позволил фразе повиснуть в воздухе.


– Догадки, – спокойно отозвался Телемахон.


– Подготовка и размышление, – ответил я.


Заговорил Амураэль, выступивший в поддержку моих слов. Я не до конца уверен, что именно он сказал. Телемахон ответил ему. Что он сказал, я тоже не знаю. Голос, который я слушал, не принадлежал ни одному из них.


Хайон.


Нагваль подошел ближе, скребя когтями по полу. Он оскалил клыки и протяжно зарычал.


Кто зовет, хозяин?


Не знаю.


Амураэль с Телемахоном продолжали переговариваться. Первый при этом брал образцы крови и плоти павшего Храмовника, второй же в процессе разговора изучал компактный, но угловатый болт-пистолет, каких мне прежде не доводилось видеть.


Хайон.


Я медленно поднял голову, глядя на арчатый зев западного коридора. При крушении эта часть корабля разрушилась, палуба покосилась и спускалась в еще менее снабжаемый энергией мрак.


Хайон.


Я услышал урчание доспеха повернувшегося ко мне Телемахона.


– Что тебя мучает, убийца?


Я не стал оборачиваться для ответа:


– Тут кто-то есть.


Я услышал щелчки эхолокатора – Амураэль снова включил ауспик. Телемахон хранил молчание, но я чувствовал, что он смотрит на меня.


– Ничего, – подтвердил Амураэль.


Хайон.


– Я ощущаю присутствие, – произнес я. – Рядом. В городе, или как там называется ближайшее поселение. Оно знает мое имя.


– Мужчина? Женщина? – спросил Амураэль. – Это вообще человек?


– Не знаю точно. Это слабее шепота.


Так и было. Если можете, представьте себе образ движущихся губ, которые произносят твое имя, но лишены дыхания, позволяющего зазвучать голосу.


– Твоя жалкая чужая? – фыркнул Амураэль.


– У нее нет психических способностей, – опередив меня, ответил Телемахон. В его глубоком голосе слышалось нездоровое благоговение, от которого у меня по коже пробежали мурашки. – Ее душа слишком изысканна.


– Это не Нефертари, – сказал я. – Кто бы это ни был, я даже не уверен, что они живы. Это мир скорбных отголосков и неупокоенных призраков.


– Тогда не обращай внимания, – предложил мечник.


Хайон. Хайон. Хайон.


Я не мог не обращать внимания. То, что кто-то или что-то получило доступ к моему разуму, пусть даже вот так коснувшись моих поверхностных мыслей, указывало на его существенную силу и значительную решимость. Я намеревался разгадать эту загадку вне зависимости того, ловушка это или нет. Я потянулся вслед, но обнаружил один лишь туман, туман, туман.


– Это исходит из глубины корабля. Или… нет. Из-под корабля, – я глянул на Амураэля. – Поблизости есть подземные крепости?


Бывший легионер Сынов Гора на миг замешкался с ответом, и его аура вспыхнула тревожным светом. Что-то в моих словах его смутило.


– Несколько. – Амураэль посмотрел мне в глаза и вытер со рта смазанные следы своего познавательного каннибализма.


Ясность внес один из его легионеров.


– Лорд Хайон, – произнес воин. – Отсюда всего тридцать километров до Монументума Примус.


Я задумался. Такая возможность попросту не приходила мне в голову.


– Мы рядом с с Гробницей Гора?


– Да, лорд Хайон.


Хайон. Присутствие дразняще поглаживало мою голову изнутри. Хайон. Хайон. Хайон. Я сжал зубы, сопротивляясь его неожиданно манящему прикосновению.


Я поднялся на ноги:


– Показывайте дорогу.



Корабль врос в землю, став единым целым с комплексами крепостей ниже поверхности. Здесь был совершенно иной мир – царство противоядерных бункеров, взаимосвязанных лабиринтов траншей и подземных залов. Ударный крейсер Черных Храмовников вонзился в грунт, и его остов быстро оказался во власти мутировавшего нижнего мира.


Куда бы я ни посмотрел, везде в изобилии присутствовала коррозия. Гниль планеты наверху сползала вниз, разнося разложение и ржавчину. Из-за сбоев питания целые области комплексов погрузились во тьму, а оставшееся освещение было слабым и работало с натугой, мерцая и грозя вот-вот отключиться. Правда о Маэлеуме была такой же омерзительной, как и ложь – довольно скоро мы зашагали по залам, усыпанным обломками промышленного оборудования и наполовину съеденными телами убитых людей, зверолюдей и легионеров.


Большинство из мертвых воинов Легионов были Сынами Гора, которых оставили лежать и гнить. Видны были и пурпурный и красно-коричневый цвета Детей Императора, а также оттенки, отмечавшие места упокоения бойцов из других Легионов. Основную массу тел уже вскрыли мастера работы с плотью и апотекарии, прогеноиды были изъяты в пекле давно произошедших битв.


Запах склепа проникал под броню и въедался в мои чувства. Я ощущал его в своих порах. Чувствовал его на зубах, этот кислый мясной смрад.


Один из воинов Амураэля, Дежак, вел нас вглубь. Мой ретинальный дисплей отслеживал процесс спуска, и уже довольно скоро непрочная телепатическая нить, соединявшая меня с рубрикаторами на борту нашего десантно-штурмового корабля, истончилась и оборвалась, освободив их. Они выполняли последние полученные приказы, но я не мог дотянуться до них, чтобы посмотреть их глазами или же отдать новые распоряжения. Но я не собирался и останаливаться, чтобы достичь необходимого медитативного сосредоточения и восстановить связь с ними.


Дежак остановился на перекрестке, водя шлемом по сторонам и обводя взглядом длинное дугообразное пятно крови на изрешеченной болтами стене. Казалось, оно ничем не отличалось от остальной биологической каши, которую мы к тому моменту уже видели внутри комплекса.


Мы с Телемахоном переглянулись.


– Это пятно кровавой грязи чем-то примечательно? – поинтересовался я. У меня было подозрение, что Леор отпустил бы какое-нибудь раздраженное замечание насчет изящного хтонийского искусства. Как бы мне ни хотелось, чтобы он находился там вместо Телемахона, по его манере острить я вовсе не скучал.


– Это знак, повелители, – Дежак зашагал по левому коридору, не удосужившись просветить нас, каким именно образом кровавое пятно навело его на это решение. Он шел с Амураэлем во главе отряда, уступая своему господину.


Мы снова последовали за ними. Когтистые сапоги Телемахона сопровождали стук его шагов пощелкиванием и скрипом.


– Бандитский символ, подозреваю, – зажурчал в воксе его сладкозвучный голос, адресуясь ко мне одному. – Метка территории. Эхо того, как оно бывало раньше, на ныне мертвой Хтонии.


– Скорее всего, – у меня не было уверенности насчет того, куда ведет этот словесный гамбит, но я знал Телемахона и знал, что к чему-то он да клонит.


– Лекзандру, – промурлыкал он мое имя, исказив его на готический манер своей прежней родины. – Расскажи-ка мне про Дрол Хейр, – добродушно и непринужденно продолжил он.


Болтеры грохочут, неритмично стуча. Напитанные энергией клинки гремят о горящую броню. Льется горячая кровь, испаряющаяся в холодном болотном воздухе. Жизнь обращается в туман, из рассеченного керамита поднимаются завитки красного дыма.


– Там мало о чем можно рассказать.


– И все-таки, – произнес Телемахон, – столь многим нашим кузенам из Легионов есть что сказать, и все они говорят одно и то же.


Искандар Хайон погиб при Дрол Хейр.


– Была битва, – ответил я. – Большая, но не славная.


– Как так?


– Какое это имеет значение?


Он уделял этому неоправданно много внимания. Несколько группировок из разных Легионов объединились против нескольких других и устроили войну на постоянно меняющейся земле демонического мира, сражаясь за территорию. Что тут еще можно было сказать? Подобные битвы происходят где-то в пространстве Ока каждый час и каждый день. Дрол Хейр ничем не выделялась, кроме колоссальных потерь, понесенных, когда Гвардия Смерти обрушила ливень алхимических токсинов и на своих врагов, и на своих союзников.


– Но, – настаивал Телемахон, – на чьей ты был стороне?


Я практически не слушал его неуместное мурлыканье. Мое внимание обратило на себя что-то на его доспехе.


– Стой, – скомандовал я. Он обернулся ко мне, повернув свой бесстрастный и прекрасный лицевой щиток навстречу моему взгляду и целеуказателям.


Я выдернул из кожаной кобуры Телемахона его личное оружие, притянув его к себе в ладонь усилием телекинеза. Я повернул изукрашенный болт-пистолет в кулаке, глядя на странное украшение, свисающее с полированной золотой рукоятки. Символы и амулеты нередки на наших доспехах и оружии, однако я никогда прежде не замечал у него этого памятного сувенира.


Перо. Одно-единственное черное перо. Я сорвал его с тонкой золотой цепочки, соединявшей его с рукоятью пистолета, и раздавил в руке.


– Это с ее крыльев? – с нажимом спросил я.


– Ну, разумеется.


– Ты больная тварь. Преследуешь ее. Наблюдаешь за ней.


– И не только, – в его ониксовых глазах блеснул отраженный свет. Телемахон улыбнулся. Его маска не изменилась, но я почувствовал, как по ту сторону серебра то, что осталось от его лица, весело скривилось.


Я растер остатки пера сапогом. В тот же миг из тени позади Телемахона беззвучно возник Нагваль. Его мышцы бугрились от желания прыгнуть.


Нет, – передал я своей рыси.


Я его прикончу. Мой разум воспринимал ожесточенное рвение рыси-тигруса в виде слов, хотя никаких слов не звучало. Челюсти разошлись, подготавливая сабельные клыки из вулканического стекла длиной с меч.


Нет, Нагваль.


Его мысли оцепенели, превратившись в смесь ожидаемых ощущений: керамит рвется под несокрушимыми когтями, человеческая кровь льется на язык горячим потоком…


Нагваль. Чтобы пробиться в закрывающееся сознание зверя, я придал приказу остроту клинка. Повинуйся.


Он внял мне, но и только. Исключительно по той причине, что должен был так поступить, иначе рисковал вызвать мое недовольство.


Мне не хватало моей волчицы, утраченной по вине Гора Перерожденного столько лет назад. Нагваль испытывал голод, Гира же обладала разумом. Гира была одаренной охотницей, Нагваль же – ненасытным разрушителем. Он бывал полезен, но я все сильнее укреплялся во мнении, что скоро его изгоню, как изгонял всех остальных неудачных наследников волчицы, по которой я до сих пор скорбел.


Все это произошло за считанные мгновения. Я перевел взгляд с рыси на Телемахона и сказал вовсе не то, что собирался.


– Ты так мало дорожишь своей жизнью? – спросил я, сам удивившись своей честности. – Этот голод в отношении нее тебя погубит.


Мечник наклонил голову, разглядывая меня сквозь подсвеченные глазные линзы.


– Лекзандру, это заботу я слышу в твоем голосе? Неужто ты опасаешься за мое благополучие?


Преданность замыслу Эзекиля до сих пор не давала нашему взаимному недоверию перерасти в отвращение. Мы дали клятву быть братьями и никогда не вредить друг другу – этого обета от нас потребовал Абаддон, когда мы только срезали с доспехов символы Легионов. Телемахон позаимствовал нескольких рабов-оружейников, чтобы те искусно расписали его доспех черным. Я просто выжег краску на своем и зачернил его колдовским дымом пламени варпа.


Сейчас мы находились далеко от нашего повелителя, но я неизменно сохранял приверженность его идее. Я верил в амбиции Абаддона и не собирался поступать вопреки оказанному им доверию. Я бросил пистолет обратно Телемахону.


– Те правила, которые властвуют надо мной и тобой, не относятся к Нефертари, – заметил я. – Если продолжишь ее злить, она тебя убьет, не оглядываясь на нашу клятву.


– И ты боишься, что тебя обвинят в содеянном ею? – Проклятие, я слышал по голосу, что он улыбается. – Ах, нет, все не так. Твои опасения куда конкретнее. У тебя от этого мурашки по коже ползут, да? От возможности, что она может оценить мои знаки внимания. Ты боишься, что моими глазами смотрит Младший Бог, который стремится поглотить ее душу.


Я уставился на него – на безупречное серебристое лицо, каким он встречал и братьев, и противников. Несколько секунд мне не удавалось подобрать слов. Как реагировать на подобную провокацию?


– Избавь меня от ложных вывертов твоего надломленного разума, – произнес я. – Я не докучаю тем самодовольным вопящим созданиям, которых ты называешь своими любимцами. И ты не связывайся с моими приближенными.


– Как пожелаешь, Лекзандру, – спокойно отозвался он и потянулся было провести пальцами по полосатой серо-черной шерсти Нагваля, но демон издал предостерегающее гортанное рычание. Телемахон убрал руку.


– Ясно, – абсолютно безмятежно произнес мечник. Я чувствовал, что он опять улыбается.


Амураэль и его воины наблюдали за нами. Амураэль покачал головой, и сервоприводы его шеи заворчали.


– Братья, вы закончили?


Пристыженный, я снова двинулся за ним. Аура Телемахона все еще лучилась непристойным весельем. Я ощущал его как зуд на коже, который невозможно было игнорировать.


Отчасти меня раздражало, что он сказал истинную правду. Если бы он довел Нефертари до того, что она скрестила с ним клинки, это на мои плечи пало бы обвинение, что я ее не контролирую. Абаддон терпел ее сугубо потому, что я ясно дал понять, что не прогоню ее. Она была для меня слишком полезна.


Я не собирался позволять себе рассматривать прочие измышления Телемахона. Причиной его болезненного влечения к ней была жажда ощущений, вообще любых ощущений, а струящийся по его кровеносной системе бог буквально кричал от желания пожрать эльдарскую душу Нефертари. Ему было больно находиться рядом с ней. Даже медленно наползающая мука, которую она ему доставляла, наэлектризовывала его нервы, доставляя удовольствие.


Жалкий паразит, – подумал я.


Хозяин? – мой простодушный фамильяр соприкоснулся своими чувствами с моими.


Не ты, Нагваль.


Человек Без Лица?


Сколько раз я уже отпечатывал имя Телемахона в том, что можно было считать разумом Нагваля? Каждая попытка оказывалась бесполезным упражнением.


Да. Человек Без Лица.


Человек Без Лица. Как точно. Люди самого Телемахона, Вопящий Маскарад, чаще всего именовали его Принцем В Маске. Название Нагваля нравилось мне больше.


Я его прикончу, – пообещала мне огромная кошка. В ее мыслях с шипением мелькали вспышки ощущений: соленый жар текущей крови, добыча тщетно бьется, мои челюсти сомкнуты на ее горле…


Нет, Нагваль.


Только шепни приказ, и все будет сделано.


Несмотря на всю соблазнительность, я ничего подобного не сделал.


Первое значимое помещение, куда мы попали, представляло собой одну из самых трагичных картин, какие мне когда-либо доводилось видеть. Глубоко внутри комплекса Амураэль привел нас в апотекарион, далеко опережавший любой военно-медицинский центр по великолепию и функциональности. Словно крепостные стены, высились колоссальные емкости-хранилища, у которых всю проводку аппаратуры и консолей раздергали и посекли цепными мечами. Архивные блоки, где прежде в стазисной изоляции находился бесценный генетический материал, были разграблены и уничтожены – из осознанной злобы, а не случайно повреждены в бою. Все контейнеры, ранее содержавшие жизненно-необходимые химические коктейли из консервирующих жидкостей, были разбиты и осушены, ныне став домом для роев насекомых-паразитов, гнездившихся внутри машин, когда-то даривших трансчеловеческую жизнь.


Склад геносемени. Я понял назначение этого места, как только увидел его. Значимость этих священных залов врезается в каждого воина Легионов до самого мозга костей.


Телемахона тоже не требовалось просвещать. Войдя, он тихо рассмеялся, сопровождая этим протяжным булькающим звуком свое совершенно неподдельное веселье от вида опустошения этого бесценного места.


Амураэль был медикэ квинтус Сынов Гора – высокопоставленный офицер, с какой стороны ни посмотри. Он прошелся по залу, как будто пребывая во власти сна и, несомненно, видя тени минувшего, накладывающиеся поверх истины настоящего. Осмотрел разбитую машинерию и бесполезные инструменты, никак не комментируя свои изыскания.


– Это была твоя лаборатория? – спросил я его.


– Нет. Моя всегда находилась на борту «Виридианового неба». Воины моей роты никогда не рисковали хранить наши запасы геносемени на Маэлеуме, даже до того, как Дети Императора явились за трупом Магистра Войны.


Мне в голову пришла мысль, не посещавшая меня раньше. Когда Дети Императора грабили этот мир и оскверняли труп Гора, чтобы использовать его в своих испорченных фабриках клонирования, они явно не удержались и от разграбления хранилищ геносемени XVI Легиона.


Двойное оскорбление. Двойное святотатство.


– Тут ничего нет, – заявил Амураэль. – Идемте.


Нагваль занимался тем, что выдыхал едкий дым на колонию слизнеподобных существ, которые растворялись с треском и хлопками. Он слизнул образовавшуюся слизь одним движением языка и шумно сглотнул.


Ко мне, – передал я.


Рысь повиновалась. Ее глаза светились от поглощения другой демонической материи. Мы двинулись дальше среди ржавого мрака. Подумать только, меня ведь тревожила роль посла на Маэлеуме. Мы были не посланниками. Мы были практически ворами.


Ворами в мире, где все стоящее уже похитили.



Путь, который вообще не должен был отнять времени, вместо этого занял больше недели по тем вневременным меркам, какими подобные вещи оцениваются в Оке. Множество туннелей закрылось или обвалилось, так что нам постоянно приходилось возвращаться назад по собственным следам и искать другие маршруты. Вдобавок к этому, стоило рискнуть отвести взгляд от прохода перед собой, как подземные лабиринты менялись, раз за разом уводя в противоположных направлениях. Воистину, варп пронизал каменную сердцевину этого мира и извратил планету согласно своим непостижимым прихотям.


И все это время у меня в голове отдавалось: Хайон, Хайон. Не громче, не тише, не слабее, не сильнее. Оно просто… было.


Доспехи поддерживали в нас жизнь, подавая в организм питательные вещества и вливая синтетические химические добавки для сохранения бдительности и здоровья при длительной операции. При желании нам бы подошла в пищу и кожистая плоть мертвецов – даже их кости – однако мы вовсе не голодали. Телемахон пробовал эти холодные деликатесы исключительно по собственной воле. Я воздерживался от комментариев всякий раз, когда видел, как он снимает нижнюю часть лицевого щитка для этого. Большинству из нас в тяжелые времена доводилось поедать непогребенных покойников, однако никто не отрицает, что у многих группировок, изгнанных в Око, эта необходимость превратилась в пристрастие. По имперским меркам подобные пиршества – наименьшее из наших прегрешений.


Я узнал, что ниже поверхности весь Маэлеум был объединен: туннели и траншеи связывали между собой личные владения и подземные крепости. Чем глубже мы забирались, тем больше признаков указывало на то, что это место не разрушили, а бросили. Следов конфликтов становилось все меньше, их сменяли следы запустения. Мы так же часто находили тела умерших от голода или жажды, как и тех, кого рассекло оружие налетчиков. Дети Императора не проникли на самые нижние уровни в большом числе. Сюда они добирались уже как рабовладельцы и грабители, которым терпелось вернуться на поверхность с трофеями. А потому они предпочли осторожность пирата дотошности захватчика. Даже некоторые из арсеналов не были до конца разграблены, хотя обнаруженное нами там оружие и было в той или иной степени нерабочим.


Одной из диковин, обнаруженных нами в недрах, была огромная транзитная магистраль – ныне обесточенная и пустующая – с туннелем подземного подвесного конвейера между двумя крепостями. Мутанты, плодящиеся в лишенных света глубинах, почитали неработающие моторы как железных богов, моля их пробудиться ото сна. Представить не могу, сколько поколений рабов и слуг Легиона должно было скрещиваться под влиянием Ока, чтобы получились эти ничтожные создания.


Мне было их жаль, хоть и не в силу сочувствия, а из-за их бесполезности и невежества. Амураэль и прочие не обращали на них внимания. Телемахон счел их очаровательными и охотился на них, словно зверь на стада более слабой добычи. Он весело смеялся, устремляясь во мрак, откуда затем возвращался покрытым брызгами крови, которые высыхали на его броне.


Нагвалю тоже чрезвычайно хотелось их преследовать. Я всякий раз разрешал ему это, хотя бы чтобы рысь отвлеклась и перестала посылать импульсы, жадно настаивая, что убьет Телемахона, стоит мне только пожелать. Меня занимал вопрос, нашла ли себе подобную добычу Нефертари, все это время в одиночестве находившаяся на поверхности.


Амураэль был нацелен исключительно на хранилища геносемени. Он не особенно надеялся найти настоящий генетический материал, зная, что тот весь либо уничтожен, либо давно уже сгнил из-за отказа консервирующего оборудования. Вместо этого он старался перезапустить все системы, каким только мог вернуть подобие жизни, и в первую очередь искал информацию. Трудясь со своей обычной сосредоточенностью, он вытягивал из поврежденных архивов все знания, которые их удавалось уговорить выдать.


Меня подмывало спросить, не затягивает ли он наше путешествие, выбирая обходные маршруты, чтобы порыться в старых апотекарионах.


Хайон, – ласкал голос мою голову изнутри, непрерывно нашептывая по ту сторону глаз. Хайон. Хайон, Хайон.


– Что ты делаешь? – бросил я Амураэлю в какой-то момент.


– Составляю монографию, – сказал он, наблюдая за тем, как информация загружается в архивные катушки его нартециума. – Трактат о всех аспектах геносемени Легиона. Это редкая возможность. Мне нужно каждое слово, когда либо написанное об этом процессе: весь путь от базовых схем и неудачных экспериментов до стабильной модификации.


– Мы уже в состоянии поддерживать то, чем обладаем, – произнес Телемахон.


– Едва-едва, – отозвался Амураэль, не отрывая взгляда от консоли на своем наруче.


– Если мы будем аккуратны, наша численность не упадет.


Амураэль все так же не поднимал глаз.


– Со временем упадет, будем мы аккуратны или нет. Но дело не только в запасах геносемени, которые у нас уже есть.


– Имена, – произнес я, прерывая их начинающийся спор. – Эзекиль не только собирает информацию о геносемени, он собирает имена. Имена всех Сынов Гора, кого заносили в архивы Легиона как точно погибших.


Такая точность была типична для Абаддона. Он собирал архив всех еще живых, подсчитывая и павших, и уцелевших. Это был лучший способ узнать, какой процент остатков Легиона уже поклялся нам в верности и находится в составе нашего флота. Остальных предстоит выследить и либо взять на службу, либо убить.


Кивок Амураэля подтвердил правильность моего предположения.


– Я был создан для более великих дел, чем управленческое архивирование, – сказал Телемахон. – Давай быстрее. Это место меня утомляет.


Чтобы добраться до Гробницы Гора, нам понадобилось еще два дня.



Саркофаг был пуст. Там, где прежде величественно покоился Гор – скрестив руки на груди и сжимая рукоять Сокрушителя Миров – теперь стоял огромный пустой гроб из растрескавшегося мрамора. Он обладал соответствующими пропорциями, отчего пустота выглядела еще более жалко. Золоченые надписи пропали, их сбили сапогами и молотами. От подсвеченных громадных окон подземного святилища остались только дыры в высоких стенах, а некогда изображенные на них картины триумфа и восстания превратились в бриллиантовую крошку, хрустевшую у нас под ногами. Черепа, взятые в качестве трофеев в бесчисленных завоеваниях, стали мелкой костяной пылью, которая неспешно кружилась в застоявшемся воздухе.


Люди Амураэля получили приказ ждать. Мы вошли внутрь одни.


Хайон, – вновь скользнул по мне шепот. Все так же никакого источника, никакого направления.


Когда-то эту крепость называли Монументум Примус. Ныне это был разрушенный замок в глубине коры Маэлеума, сотворенный из обтесанного рабами камня и выветривающихся костей чудовищных варп-змеев.


Мне доводилось бывать в местах, где смердело от помпезных и бесполезных молитв, и ходить по планетам, где я был единственным живым существом, однако ни одна церковь или храм не казались столь безвкусными, а ни одна тюрьма или объект одиночного паломничества – столь запустелыми.


Не уверен, кто вызывал у меня больше отвращения – те, кто молился здесь, как глупцы преклоняют колени перед алтарем, или же те, кто осквернил эту гробницу из кощунственной амбициозности.


Крипта была безжизненной, но далеко не пустой. На молитву сюда собирались призраки, бесплотные и практически безмолвные. Здесь были тени коленопреклоненных зверолюдей, птичьи вопли и звериный рев которых украло время, оставив лишь придыхательные подобия звуков, когда-то издававшихся живыми глотками. Были воины в голубовато-зеленой броне Сынов Гора, стоявшие в мрачном созерцании или бившиеся в поединках над костями своего отца. Были захватчики из Детей Императора, хохочущие, убивающие, казнящие.


Орды сражающихся воителей. Армии верующих. Мгновения времени накладывались друг на друга, попадая под чары духовной значимости этого святого места.


– Искандар, – тихо и серьезно произнес Амураэль. – Ты не мог бы…


Я кивнул. Сделав жест рукой, я изгнал неупокоенных мертвецов, вытеснив воплощения энергии из огромного помещения. Это было все равно что развеять пригоршню песка по ветру. Без этих отголосков зал погрузился в подлинную тишину. Оставшись в одиночестве, мы подошли к саркофагу.


Тело, покоившееся в этом гробу, исчезло много лет назад. Сперва его уволокли, словно дичь на охоте, чтобы препарировать на мерзких столах мясников-хирургов III Легиона, а затем его забрали Абаддон и первые из Эзекариона после уничтожения Гора Перерожденного. То, что сохранилось от трупа Магистра Войны – генетические трофеи, которые только и оставил нетронутыми внутри ограбленного мертвеца Фабий Байл – содержались в безопасности внутри Высшего Апотекариона на борту «Мстительного духа», заключенные в стазис и охраняемые сотней боевых роботов из нашей Синтагмы, которые были поставлены под контроль разума Анамнезис.


Возможно, вам придет в голову невежественная, однако не лишенная справедливости мысль, будто одних только генетических образцов Гора было бы нам достаточно, чтобы организовать непрерывную поставку девятнадцати биосинтетических органов, которые нужно имплантировать для создания космических десантников из мальчиков-людей. Это не так, каким бы гением ни был апотекарий. Процесс планировал сам Император, что уже говорит о потребном для его воплощения интеллекте, а осуществлялось все при помощи колоссальной движущей силы технологий Тронного Мира и уникальному доступу к реликвиям Темной Эры.


Даже сейчас в Империуме можно добиться медленного вымирания ордена Адептус Астартес, похитив его геносемя, хотя их воины-медикэ обладают всей информацией и поддержкой, которые нужны, чтоб заново спроектировать прогеноидные железы и создать новых космических десантников. Разумеется, подобное осквернение входит в число любимых расправ у Девяти Легионов. Ничто не доводит орден до такого отчаяния, ничто так не пятнает позором, как кража их будущего.


А что же сами Легионы? Стали бы мы грабить наших кузенов с разбавленной кровью и их потомков в Империуме, будь мы способны с легкостью создавать новые органы геносемени? Стали бы вырезать друг друга за частицы знаний или выплачивать целое состояние службой и ресурсами демоническим кузницам Мезханикума, если бы могли просто творить чудеса без их бесценного опыта? Мы привязываем демонов к нашим боевым машинам, чтобы те продолжали работать. Создаем кошмарные гибриды из демонической плоти и холодного металла, чтобы заменить технологию, которую больше не можем воспроизводить.


Запомните это, поскольку контекст очень важен для восприятия этой истории. Мы насмехаемся над Империумом за то, как вы выставляете добродетелью невежество ограниченного ума, но и мы потеряли столь многое. Быть может, даже больше. Ваши хозяева скрыли знание от вас, сожгли его дотла, или же оно сгинуло по мере естественного течения времени. Мы же, напротив, наблюдали, как оно ускользает у нас сквозь пальцы, даже когда мы пытались его удержать.


Нигде не бывало лучше примера этому, чем в покрытой позором крипте на Маэлеуме.


Один из призраков не развеялся. Он наблюдал, как мы втроем приближаемся к нему, и поочередно переводил на каждого из нас свои старые, очень старые глаза. Когда его осуждающий взгляд опустился на меня, я ощутил угрозу, как будто к доспеху прикоснулся клинок. Как долго он пробыл здесь? Был ли он здесь всегда, даже когда этот склеп населяли обманутые сыны Магистра Войны, и обрел форму в вакууме, образовавшемся в их отсутствии?


Дух был человеческим, хотя в его душе кипели воспоминания и переживания, накопленные за века. Кем бы он ни был при жизни, он становился свидетелем событий и существовал куда дольше, чем отпущено обычному смертному. Его форма – то, что применительно к варп-сущностям мы называем «корпус» – оставалась стабильна и не менялась. Длинные волосы были темными и нечесаными. Кожа, сильно похожая на мою, обладала смуглым окрасом, обычным для тех цивилизаций, которые растут в экваториальных областях миров вроде Терры. На нем были надеты выцветший черный плащ путника и простое, изношенное в странствиях одеяние. Щеки были покрыты слезами – слезами из белой туши. Четыре дороги скорби представляли собой татуировки в виде крошечных надписей, спускающихся из уголков глаз.


Это была – или была при жизни – не подвергшаяся мутации женщина.


Я потянулся к призраку варпа с расстояния в дюжину метров, искривив пальцы так, словно собирался раздавить ему гортань телекинезом. В ответ на призванную мною энергию в воздухе взвихрился незримый ветер. Волосы призрака заколыхались в его дуновении.


Телемахон мешкал, не подходя ближе. Он наклонил голову, и я услышал урчание связок волоконных пучков в его бронированном вороте. Амураэль остановился в полушаге за ним, перевод взгляд с привидения на дисплей сканера в перчатке своего нартециума. Рядом со мной Нагваль глядел на духа светящимися глазами, приоткрыв пасть. С сабельных клыков капал яд.


Хайон, – донесся шепот в последний раз, и призрак улыбнулся.


– Искандар Хайон, – произнесло видение абсолютно человеческим голосом. – Телемахон Лирас. И Амураэль Энка.


Я опустил руку. Нарастающий ветер стих. Внезапно встретив смертную женщину там, где не имело права находиться ни одно живое существо, мы трое молчали.


– Вы отведете меня к Эзекилю Абаддону, – она сказала это, не приказывая, а словно рассказывая о своем воспоминании. Воспоминании о том, чего еще не случилось.


– И зачем нам это делать? – поинтересовался я.


– Потому, что у меня есть для него предостережение, – совершенно спокойно ответила она, – и я принесу ему будущее.


Амураэль с Телемахоном просто неотрывно смотрели на нее. Я задал вопрос, вертевшийся у всех нас на языке:


– Кто ты?


Она сказала нам. Назвала одно-единственное имя, хотя в последующие годы другие дали ей множество иных прозваний. Вот так я и встретил Мориану, Плачущую Деву, Оракула Осквернителя, Пророчицу Черного Легиона.

«Мстительный дух»



Мы привели Мориану к Абаддону – не в качестве вестника, на роль которого она претендовала, а как пленницу, каковой она на самом деле и являлась. Она шла между двумя моими рубрикаторами и, несмотря на всю свою подготовленность, все равно вздрогнула от стены шума, которая нас встретила, когда мы зашли на мостик.


Мы попали на борт «Мстительного духа» в момент сбора флота. Мы еще совершали переход в систему, а в наше убежище внутри туманности уже врывались другие корабли, которые не жалели двигателей, стремясь встать в стояночную формацию вокруг флагмана.


Задолго до того, как я ступил на «Дух», я услышал голос Ашур-Кая:


Я чувствую вокруг тебя сильное возмущение. Обычно на его психическую интонацию оказывала влияние прежняя роль моего наставника, однако сейчас ее обесцвечивали спешка и озабоченность. Объяснись, Сехандур, – передал он, используя разновидность моего имени с классическими готическими корнями. Почему волны судьбы бьются о твою душу?


Как всегда, драматично. Мне следовало бы понять, что он почувствует присутствие Морианы в тот же миг, как мы войдем в систему. Мы везем пленника с Маэлеума.


Это объясняет буйство варпа вокруг вашего корабля.


Обратный путь и впрямь дался нам медленнее. У меня и близко не было такого дара плыть по беспорядочным приливам пространства Ока, как у Ашур-Кая, хотя я возвращался так быстро, как только мог.


Ты кажешься встревоженным, брат.


Все плохо, Сехандур. Леорвин и Заиду вот-вот убьют друг друга, деля ответственность за их потери на Тилаке. Валикар, Кераксия и Вортигерн вернулись, потрепанные флотами, которые поклялись в верности Даравеку. Нам тоже пришлось нелегко с его приспешниками. Ты разве не видишь корабль?


Я видел. «Мстительный дух» на оккулусе был от носа до кормы изодран поверхностными повреждениями. Меня встревожило не их количество, а сам факт их наличия. Флагман сражался с кораблями, которым хватило силы пробить его щиты.


Расскажи мне все, – передал я.


Просто иди на командную палубу. В этом распоряжении слышалась давнишняя приказная интонация моего бывшего наставника. Сам увидишь.


Так я и сделал. Стоило нам зайти на мостик, как на нас стеной нахлынули звуки: шум ярости и взаимных обвинений. После боя на мостике обычно устраивалось праздненство, нередко с пьяным или экстатическим истязанием вражеских военачальников. Их трупы – или же будущие трупы – вздергивали среди военных знамен, свисавших с потолка стратегиума, и воины устраивали буйные соревнования в силе, приносили обеты братства, или же неистово выражали свою адреналиновую радость, отмечая победы, которые принесли эти новые трофеи.


Мне говорили, что космические десантники Империума после триумфов предаются мрачным раздумьям, в монашеском почтении преклоняя колени перед статуями своих кумиров и поклоняясь изображениям своих героев. Это несколько иная эстетика, нежели в следующих за нашими победами боях на арене, воплях и ликовании, где похвальба является особым искусством, а репутация воина – это всё. И все же в тот день мостик встретил меня еще более насыщенной и нечистой атмосферой, чем обычно. Раздражение сотен побежденных воинов, эмоции которых сплетались воедино, порождало психическое эхо поражения, опустившееся на меня, будто погребальный саван.


Первым меня приветствовал Токугра. Демон-ворон Ашур-Кая спорхнул мне на плечо, оглядывая меня глазами, которые видели, как рождаются и умирают звезды, и все это время сияли от удовольствия.


Мальчик, – приветствовал он меня.


Я уже сотни лет не был «мальчиком» для Ашур-Кая – дни моей юности в роли подмастерья уже давно прошли – однако Токугра не обращался ко мне никак иначе.


Нагваль зарычал на ворона. Два демонических фамильяра яростно воззрились друг на друга со звериной неприязнью, а затем, как и всегда, ворон взлетел и перебрался подальше от сородича по варпу.


Командная палуба бурлила от тяжело дышащих тел и орущих голосов. Основная активность была сосредоточена вокруг возвышения, где располагался пустующий трон Абаддона. Воины выкрикивали обвинения и опровержения, требовали друг от друга ответов, а от остальных – внимания к своим словам.


– Держись рядом со мной, – велел я Мориане и пропустил это же распоряжение сквозь разумы стерегущих ее рубрикаторов.


В самом центре зала мы прошли под Ультио, Анамнезис. Та изящно повернулась в бледно-лазурной жидкости в своей суспензорной емкости. Она являла собой спокойное око бури, сохраняя безмятежность в своем амниотическом убежище посреди кричащей толпы. Когнитивные кабели, вьющиеся между ее головой и аппаратурой поверх жизнеобеспечивающей темницы, слегка покачивались в искусственной внутриутробной жидкости, образуя змеящийся плюмаж, в котором каждая рукотворная змея разносила ее мысли по рецепторным системам корабля. Жидкость была чистой, ее постоянно фильтровали и насыщали питательными веществами гудящие машины, встроенные в основание высокой стеклянной цистерны.


Она неотрывно глядела перед собой, вообще едва ли видя посредством собственных глаз. Ее зрение было рассредоточено по многим тысячам орудийных камер и корпусных провидческих систем, установленных на зубчатых стенах «Мстительного духа». Когда она говорила, ее рот шевелился, однако в искусственной жидкости не возникало пузырей. Слова произносились по всему мостику голосом, отчасти напоминавшим ее речь до погружения.


Сестра, – передал я ей.


– Эзекиль, – сказала она, и вокс-горгульи из черного камня на стропилах зала перекрыли шум массы. – Искандар, Телемахон и Амураэль вернулись.


При жизни она была Итзарой, юной женщиной с Тизки. В смерти она сперва стала Анамнезис – машинным духом в сердце боевого корабля «Тлалок» – а затем, обретя силу и личность посредством слияния с новым носителем, превратилась в Ультио, сердце «Мстительного духа». Она была самим кораблем, и его корпус служил продолжением ее телу. Его броня покрывала ее кожу, его плазменные реакторы были ее органами.


Она крутанула рукой в жидкости своей гробницы-колыбели. Это было не совсем приветствие. В ее мыслях непрерывно обрабатывались траектории, высчитывались повреждения и низко резонировало восприятие людей на борту управляемого ею корабля. Слишком долгое соприкосновение с разумом такого типа вызывало боль. Он был слишком нечеловеческим.


Абаддон наблюдал с возвышения, где стоял его трон, хотя сам считал командирское кресло немногим более чем декорацией и садился на него лишь в те моменты, когда принимал посланников или просителей из других группировок.


Я еще не успел добраться до трона, когда меня перехватил Саргон. Как и все мы, он был облачен в черненый керамит, только украшенный изодранными свитками, которые я не имел никакого желания читать. Монашеский стихарь, который он носил поверх потрепанного боевого доспеха, был изрешечен и разодран в сражении, а кропотливо выписанные тушью надписи уродовали опаленные дыры.


Он выглядел юным, чуть старше инициата Легиона. Гладкая кожа обладала смуглым оттенком, типичным для тех, кто родился и вырос в Городе Серых Цветов на давно сгинувшей пустынной планете Колхида. Еще задолго до нашей с ним встречи у него уже не было голосовых связок, которых он якобы лишился из-за перерезанного горла во время Осады Императорского Дворца. Несколько лет он полагался исключительно на жесты боевых знаков Легионес Астартес и пользовался своими незамысловатыми психическими силами, чтобы говорить устами любых находящихся рядом трупов.


Со временем эта необходимость сохранилась, но изменился способ. Его наплечники были преображены варпом: с брони щерились рогатые демонические морды из биокерамита, исходившие кровавой слюной и периодически хлеставшие по воздуху чрезмерно длинными языками. Именно посредством этих лиц, гортанные голоса которых звучали в унисон, он и изъяснялся.


– Искандар, – произнесли лица. Ни одно из них не смотрело на меня – по непостижимым причинам глаза обоих были закрыты витками цепей. Они облизывали клыки, что-то чирикая себе под нос в промежутках между словами.


– Саргон, – приветствовал я его. – Что здесь происходит?


– Месть, – сказал он, ведя меня дальше. – Если судить по этому безумию, у Богов есть чувство юмора. Половина наших флотилий еле вернулась к месту сбора. Каждый капитан и военачальник приносит одни и те же вести – сопротивление Легиона. Организованное сопротивление Легиона. Тагус Даравек принял твое последнее покушение на его жизнь близко к сердцу.


Я промолчал, не желая снова говорить о моей неудаче.


– Тебе следовало его убить, Хайон, – сохраняя спокойное выражение на своем молодом лице, Саргон схватил воющую самку зверочеловека за загривок и отшвырнул ее с дороги. Ее сородичи по стаду рассыпались прочь с нашего пути. – Хуже того, – продолжил Саргон, – он расправился с Пастью Бога Войны и Вопящим Маскарадом. Леорвин обвиняет Заиду. Заиду обвиняет Леорвина.


Возможности ответить мне не представилось. Он, не глядя, сшиб в сторону тыльной стороной руки еще одного из экипажа. Сервитор повалился на соседей, и мы вместе протолкнулись через толпу туда, где вокруг возвышения Абаддона собралась большая часть Эзекариона в окружении десятков своих воинов. Здесь окутывающее зал ощущение болезненного поражения достигло апогея.


Заиду и Леор стояли лицом к лицу перед перелаивающимися группами их людей. Заиду, украшавший себя черепами на цепях, был когтистым уродом с повадками птицы. Лезвия на ногах скребли пласталевый пол под ним. Турбины у него на спине взвизгивали, набирая мощность от его ядовитых мыслей. Каждое его движение было внезапным рывком или подергиванием, что усугубляло источаемую им ауру хищной энергии.


Из его обтекаемого шлема исходил трескучий хриплый смех:


– Твои слова, Огненный Кулак, они детское хныканье.


– Не называй меня Огненным Кулаком, – на темном лице Леора, сшитом из лоскутов, показались ряды блестящих металлических зубов. Его била дрожь – признак не страха, а физиологического кощунства и простой потребности в крови. Гвозди вгрызались в его мозг, и он силился сохранить контроль над собой.


Заиду ухитрялся одновременно хихикать и рычать, что выдавало мутацию его горла:


– Твои слова, – повторил он, – они блеяние слабого.


Леор взревел, брызжа слюной с металлических зубов.


– Я потерял людей из-за трусости этой твари, – он направил свой цепной топор на Заиду, однако слова адресовались Абаддону. – По вине этой гарпии мы проиграли бой. Эзекиль, позволь мне убить его.


Абаддон стоял на середине лестницы, ведущей к его трону. Он выглядел даже более изможденным, чем в прошлый раз, когда я его видел. Его желтушное лицо покрывали крапинки крови, которой было уже неизвестно сколько часов, дней или недель.


– Успокойся, – велел наш повелитель с утомленной насмешливой улыбкой. Я никогда не видел его настолько вымотанным. – Леорвин, у тебя пена изо рта идет.


– Я хочу его голову!


В ответ Заиду издал хохочущий визг, в котором было столько же обаяния и человечности, как в звуке когтей, царапающих лист металла.


– Маскарад сделал все, что от нас просили, лорд Абаддон. Воины Огненного Кулака не удержали свои линии. Пасть Бога Войны, они слабые. Люди Даравека перебили их прежде, чем мы успели о них добраться.


Леор занес руку, готовясь вогнать в палубу лезвие своего топора.


Нет! – словно клинок, поспешно выбросил я психическое предупреждение. Вонзить оружие в землю перед братом означало бросить кровавый вызов – бандитский обычай Хтонии, распространение которого среди наших группировок Абаддон разрешал и даже поощрял.


Лицо Леора задергалось – внутричерепные имплантаты отреагировали на нежеланное давление моего безмолвного голоса в его разуме бурлящим жаром – но этого хватило, чтобы вынудить его замешкаться на мгновение. Он опустил клинок. Наблюдающая толпа разразилась разочарованными криками.


Мимо меня протолкнулся Телемахон. Он подошел к Заиду, и улюлюканье тут же сменилось ликованием. Толпа почуяла кровь.


– Ни слова больше, брат, – велел Телемахон своему лейтенанту. – Давайте доберемся до истины, не правда ли?


Заиду немедленно кивнул, молча подчиняясь и оставаясь возле своего повелителя. Леор обвел их взглядом, все еще стараясь обуздать себя согласно пожеланию Абаддона.


– Лирас, – в исполнении Леора имя прозвучало обвиняющим рыком. – Из-за твоей шавки мы проиграли битву в Пространстве Тилака.


Заиду и впрямь ничего не сказал, во всяком случае, вслух. Я слышал тихое пощелкивание вокс-передач в его шлеме, равно как и у Телемахона.


– В мое отсутствие младший командир Воролас наделен всеми моими полномочиями, – спокойно произнес Телемахон. По его ауре разошлась рябь первых волнений возбуждения, наконец-то созревающего предвкушения.


Леор не сводил глаз с Телемахона.


– У нас есть пикт-трансляции, камеры с оружия, вокс-архивы и клятвы, свидетельствующие о том, что твой ублюдок-младший командир не смог нас поддержать и оставил мой авангард умирать.


Ах, как знакомо, – подумалось мне, хотя кровь у меня стыла. Мне не нравилось покалывающее веселье, которое излучал Заиду. Самодовольная удовлетворенность растекалась по его ауре, словно лужа мочи. От всей этой злополучной сцены исходил насыщенный смрад спланированности.


– Я понимаю твое недовольство, – ответил Телемахон с рассудительностью, которой я никогда прежде от него не слышал. – И, как я полагаю, показания младшего командира Вороласа отличаются от твоих?


Заиду дернул плечом, и вслед за этим у него затрясло тиком голову.


– Мы сражались, чтобы попасть к ним, лорд Лирас. Как мы сражались! Но Пасть Бога Войны, они ничего не знают о тактике. Они не могут придерживаться плана сражения. Они наступали слишком далеко, слишком быстро. Люди Огненного Кулака, они уже несли тяжелые потери, когда мы до них добрались.


Ответ Леора на это был, по его меркам, довольно спокойным. Он плюнул на палубу под ноги Заиду. Кислота въелась в металлический пол.


– Ты лжец, Заиду, – эту непочтительность Леор продолжил и другими обвинениями. – Лжец, трус, и твое слово здесь ни черта не стоит. Я – Леор из Эзекариона, и я говорю, что ты лжешь.


Он посмотрел на Абаддона в поисках поддержки, но ее не последовало. Я уставился на пассивное поведение Абаддона – и в этот момент кости и оказались брошены. Леор швырнул свой топор. Тот вошел в пол у ног Заиду. Раптор издал мерзкое квохтание, заменявшее ему смех.


Аура Телемахона вспыхнула, подернувшись насыщенным удовольствием мошенника. Он шагнул вперед, держа руки на убранных в ножны мечах.


– Я слышу твои слова, мой дорогой брат, и, как и ты, я из Эзекариона. Как старший офицер младшего командира Вороласа, я принимаю вызов вместо него.


Леор снова сплюнул и вытер рот тыльной стороной перчатки.


– Я вызвал твою зверушку, Лирас, не тебя.


– В самом деле? Телемахон слегка повернулся к Заиду, и их шлемы склонились друг к другу в мелодраматичном согласии. – Младший командир Воролас, ты видишь топор на палубе?


В ответ Заиду утвердительно прошипел:


– Вижу, лорд Лирас, – театральная невинность в его мерзком голосе раздражала до невыносимого.


– Тогда я принимаю вызов от лица младшего командира Вороласа, – вновь заявил Телемахон. – Таково мое право как его повелителя.


К чести Леора – или, скорее, в силу его предсказуемой горячности – он не стал колебаться. Он вытащил из ножен на бедре пилообразный разделочный нож и шагнул вперед, встречая лучшего воина нашей группировки дерзкой ухмылкой.


– Ты этого хочешь? Меня не волнует, чья кровь за это прольется, Лирас. Твоя или этой крикливой шавки – мне без разницы.


В последующие годы я часто мысленно возвращался к этому эпизоду. К виду Леора, который надвигался на Телемахона, самого искусного из наших мастеров клинка, держа в руках лишь нож для свежевания. Леор уже давно мертв, он пал на Макане, как я уже говорил ранее. Но я помню его таким – ухмыляющимся и уверенным в себе воином, вышедшим против безупречного мечника с одним кинжалом.


Эзекиль, – воззвал я к нашему повелителю. Сделай что-нибудь, пока это безумие не вышло из-под контроля еще дальше.


Абаддон наблюдал и ничего не говорил. Он выглядел неописуемо уставшим, но его взгляд встретился с моим, и он кивнул, наконец-то подав нужный мне знак. Я обнажил Сакраментум, и священная сталь блеснула в болезненном свете стратегиума.


– Довольно.


Я одновременно произнес приказ вслух и направил его в сознание всех присутствующих. Зверолюди завизжали и покорно склонили головы. Во взглядах воинов читалась смесь неохотного повиновения и возмущения, что я вышел и помешал намечающейся кровавой забаве.


Телемахон не смотрел на меня:


– У тебя нет права вмешиваться, Лекзандру.


Леор придерживался того же мнения:


– Хайон, можешь забрать его прелестную погребальную маску, когда я срежу ее с его черепа.


Я рассек воздух между ними сверкающим клинком Сакраментума.


– Ты, – обратился я к Телемахону, – ни за кого не будешь драться. Думаешь, я не вижу этого очевидного трюка? А ты, – я направил меч на Заиду, – жди моего вызова позднее. И если ты откажешься сказать мне правду по этому делу, Заиду Воролас, я вырву ее из твоего разума.


Я обвел взглядом Заиду и Леора.


– А теперь вы оба – назад.


Заиду подчинился тут же, отойдя вместе с Телемахоном. Леор же – нет. У него на подбородке блестела слюна, он глядел на отступающих налитыми кровью глазами, продолжая разгонять мотор своего цепного топора.


– Трус, – вырвалось из его рта вместе с ниткой слюны. Затем он выкрикнул это громче, вызвав очередной хор ободрительных криков. Я схватил Леора за наплечник и потащил прочь.


Ты глупый ублюдок.


Он вздрогнул от моего голоса, беззвучно резанувшего по нему, выругался и отпрянул.


– Проваливай из моей головы.


– Ты глупый ублюдок, – повторил я вслух.


Над нами парила в своей цистерне Ультио. В амниотической жидкости искусственной утробы виднелся силуэт ее обнаженного тела. Рядом стояло несколько представителей Синтагмы. Боевые роботы и когнитивно подчиненные киборги, которыми она повелевала, щетинились оружием. Люди и мутанты из экипажа знали, что к ее механическим блюстителям нельзя приближаться. Для кланов зверолюдей, служивших нам, Синтагма являлась мехническими ангелами, повиновавшимися душе корабля.


Леор оскалил свои железные зубы, его лицо подергивалось. От одного особенно болезненного спазма у него зажмурился глаз, а рот перекосило набок на два удара сердца.


– Ты меня поучаешь, чванливый трус? Из-за Вопящего Маскарада погибло больше моих воинов, чем убил проклятый Богами Даравек, которого ты не смог убить. Заиду повезло, что я высказал свое недовольство Абаддону, а не прикончил его на поле боя там на Тилаке.


Везение тут было ни при чем. Один из способов, которыми Абаддон насаждал единство, заключался в том, что он лично надзирал за спорами и поединками вожаков и военачальников, не позволяя им расправляться друг с другом вдали от него по собственной прихоти. Неочевидный ход, но он входил в число множества методов, какими Эзекиль пытался подчинить законам наш хаотичный образ жизни. По крайней мене, я уважал его монархические устремления.


– Заиду тебя заманивает, – сказал я Леору. – Представить не могу, чтобы ты этого не понимал.


– Я понимаю, – Леор втянул слюну сквозь зубы. – Я не слепой. Мразь нострамская, я ему сердца из груди вытащу и…


– А если бы вызов разрешили? – прервал я. – Вместо Заиду будет драться Телемахон. Не прикажи Эзекиль мне действовать, брат, ты бы прямо сейчас не выслушивал лекцию от меня, а скрещивал клинки с Принцем В Маске.


– Я бы предпочел поединок, – щеку Леора снова скрутило судорогой, и его левый глаз зажмурился. Мое шестое чувство все еще неприятно обдавало исходящими от него волнами злобы, но та слабела, прилив отступал. – Принц В Маске, – прорычал Леор. – Ха! Да я бы его на куски порезал.


Несколько секунд я глядел на него, изумленный – действительно изумленный – тем, что он искренне верил в свои слова.


Заблуждался Леор или нет – а он совершенно точно заблуждался, если считал, будто может победить Телемахона – но он успокаивался. Это было хорошо. Большего мне сейчас и не требовалось. Я обернулся в поисках Морианы и как раз увидел, как она ускользает от моих рубрикаторов и движется вперед, распространяя по толпе вокруг себя мрачный покой.


Эта одинокая неусовершенствованная женщина шагала к Абаддону, шагала мимо мутантов, монстров и воинов, а мы глядели на нее, как зачарованные. На лицах многих моих братьев явственно читалось удивление. Даже мутанты и ревущие зверолюди, с таким нетерпением ждавшие кровопролития среди своих хозяев – ведь нет развлечения лучше, чем видеть, как превосходящие тебя истекают кровью – погрузились в молчание.


Мориана подошла к подножию платформы Абаддона и там встала так горделиво и царственно, как только может стоять человек посреди орды чудовищ, мутантов и генетически сконструированных воинов, самый маленький из которых все равно возвышался над ней.


– Эзекиль Абаддон, – произнесла она. – Мы можем поговорить?


Он уставился на нее, и я никогда не забуду, что при ее появлении он не выказал никакого изумления. Не знаю, был ли он с ней знаком до нашего изгнания в Око, ожидал ли ее – но что я знаю, так это что в его глазах не было удивления, когда она встала перед ним. Возможно, он просто слишком вымотался, однако я так не думаю. В тот день вмешалось что-то еще: может быть, та самая судьба, о которой столь долго разглагольствуют наши провидцы и пророки.


– Говори, – велел ей Абаддон, качнув Когтем.


Мориана заговорила. Она поведала моим собравшимся братьям и сестрам то, что уже рассказывала мне, Амураэлю и Телемахону на планете-кладбище XVI Легиона.



Там, на Маэлеуме, она назвалась провидицей. Кроме того, она поклялась, что предвидела наше появление в гробнице Гора.


Мориана к тому моменту провела на Маэлеуме уже некоторое время, привлеченная его духовной значимостью и местом на перекрестках судеб. По ее утверждению, она ничего не знала об упавшем корабле Черных Храмовников, и при этом заявлении ее аура замерцала от правды. Так же мало ей было известно и об этих воинах в черном, но она уклонилась от нашего раздражения, настаивая, что может поведать куда более заслуживающие этого истории.


Мы разрешили ей говорить. Говоря, она вывела нас из крипты обратно на усеянную обломками поверхность и повела вглубь пустоши из бескрайних ржавых площадок. Все это время она рассказывала о том, как грезы привели ее сперва в само Око, а затем на Маэлеум.


– Я несу Абаддону предостережение о его сопернике в борьбе за трон по имени Тагус Даравек. Кроме того, у меня есть вести об Империуме, каков он теперь, а не о той империи, которую вы некогда знали.


Мы сразу же заподозрили обман, но как могли мы устоять перед таким знанием? Она ответила на наши вопросы – на некоторые ясно, на некоторые уклончиво.


Тот Империум, о котором она говорила, показался нам невозможным. За столетия, прошедшие с тех пор, как мы зажгли небо над Имперским Дворцом, наши имена и свершения не просто ушли в глубины истории, но еще и все сильнее переплетались с мифологией.


Информация о восстании – она назвала тот конфликт «Ересью Гора», и именно тогда я впервые услышал эти слова – становилась все более закрытой и охраняемой. Имперские власти извратили события войны, как только вообще узнали о них, и все чаще факты подавлялись при помощи санкций и даже казней. Миры, которые считались слишком запятнанными истиной, провозглашались запретной территорией, на них налагали торговую и транспортную блокаду, удаляли с астрокарт и отсекали от астропатической связи, пока не сменялось несколько поколений. Некоторые даже зачищали от жизни и заново заселяли порциями колонистов и странствующими обществами паломников.


Надежда и амбиции более не были в ходу у человечества. В эпоху распространения мира правда обращалась в легенду. Народ империи человечества облек свою преданность в эмоциональную приверженность молитвам и долгу, а армии Империума забыли, что когда-то воевали друг с другом, и вместо этого обратили оружие вовне – против рас ксеносов, которые вернули свои территории, когда провалившийся Великий крестовый поход перетек в гражданскую войну.


Я слушал в полном изумлении. Ничто в дымке ее ауры не выдавало никакого обмана. Если уж на то пошло, казалось, что она тщательно подбирает слова, опасаясь чрезмерно поразить нас или вызвать недоверие. Мне ничего так не хотелось, как разорвать ее разум на части, выискивая в воспоминаниях все, что она видела и чувствовала в этом новом Империуме. Единственное, что меня остановило – обычная осторожность. Она непреклонно настаивала, что должна встретиться с Абаддоном, а я и сам знал, что моему повелителю необходимо увидеть эту гостью.


Мориана продолжала говорить. Целые миры преображались, континенты превращались в кладбища и некрополи, поминая не убитых с какой-либо из сторон почти забытой войны, а не столь давних мертвецов последних нескольких столетий – невинных мучеников из праведной паствы Бога-Императора.


Бога-Императора.


Бога-Императора.


Невозможно выразить, какой эффект эти слова произвели на меня. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы объяснить, но знаю – любое объяснение неправильно, поскольку не существует словесного мастерства, способного по-настоящему облечь в форму то впечатление, которое я испытал, когда впервые услышал этот титул.


– Бог-Император, – снова произнесла Мориана, когда Амураэль попросил ее повторить. Он остановился, будто громом пораженный. Его мысли стали настолько ядовито-гнилостными, что я ощутил, как они давят на мои чувства.


Телемахон пребывал в исступлении и оглушительно хохотал в небо. Вызвавшее эйфорию открытие до такой степени захватило его, что мне подумалось, не откажут ли оба его сердца. Если вам доводилось ходить по залам дома умалишенных, то вы знаете этот смех. Это уже не радость, не душевный подъем. Это высвобождение, когда на задворках разума прорывается плотина, позволяя безумию изливаться наружу, чтобы мозг не утонул в отраве.


Бог-Император. Я попытался повторить слова Морианы, однако мой рот отказывался складывать их. Я и сам смеялся.


Телемахон едва мог дышать. Из вокализатора его лицевого щитка раздавался скрежещущий смех – хриплый и булькающий, словно он порвал что-то в горле. Амураэль тупо стоял на месте, пытаясь переварить услышанное. Пытаясь и терпя неудачу.


Но Мориана еще далеко не закончила. Она продолжила говорить, рассказывая нам о Культе Императора-Спасителя, возникшего в сумятице после восстания. Возвышение этого культа становилось обычным делом на бесчисленных мирах, волна новой веры поглощала целые системы. Император, чтимый как источник Астрономикона, позволял путешествовать между разрозненными планетами человечества. Император, Повелитель Человечества, Погибель Чужих, единственное истинное божество.


Бог.


Они верили, что Император – бог.


Она еще не успела добавить ни слова, а я уже понял, как и почему так случилось. Это произошло, как происходит всегда, о чем вам может сообщить любой знаток истории своего вида – произошло потому, что беспомощные массы были напуганы, а власть имущим хотелось обладать безраздельным контролем. Все религии возвышаются по одним и тем же причинам: низшие слои общества жаждут ответов и комфорта, нуждаясь в вознаграждении после смерти, которое бы оправдало их суровую и тоскливую жизнь. И их правители, чтобы предотвратить выступления в поисках лучшего существования, учреждают вероучение, которое держит массы в послушании и покорности.


Кротость, смирение, подчинение… Вот какие добродетели должны воплощать собой угнетенные, стремясь к высшему благу или последующей награде.


Выступление против господствующей веры становится уже не просто философией, а ересью. Ересью, заслуживающей казни. Так сильные и контролируют слабых.


– Бог-Император, – наконец удалось выговорить мне. Впоследствии в своей жизни я много раз проклинал этот титул или кривился, когда слышал, как его выкрикивают Его невежественные последователи. Но в тот день, будь я проклят за мою наивность, я смеялся вместе с Телемахоном. Жестокое, презрительное веселье – не радость победителя, а мрачное удовольствие побежденного. Этот смех очищал, словно спадал некомфортный покров кожи.


– Большая часть Империума уже внимает слову этой секты как проповеди, – продолжала Мориана. – Церковь Императора-Спасителя распространилась куда шире и пустила корни куда глубже, чем мелкие культы, расцветавшие во время вашего восстания. В сравнении с верованиями, которыми ныне охвачен Империум, «Лектицио Дивинитатус» – все равно что детский ночник рядом с солнцем.


По прошествии всех этих тысяч лет – посреди периода, который ученые называют Темным Тысячелетием – Экклезиархия держит весь Империум нерушимой хваткой. Мориана говорила об ее возвышении как о неизбежном явлении еще за несколько веков до того, как ее формально и окончательно приняли в виде Имперского Кредо – станового хребта Адептус Министорум, государственной религии Империума Людей.


И все это, все, основывалось на тех самых верованиях, которые Император стремился уничтожить.


И как Императора предали его сыновья, так предала глупца и его собственная империя. Слепой и неуправляемый без правящего им монарха, Империум скатывался к суевериям и полуправде. Неудивительно, что мы уже практически стали мифами.


– Несущие Слово победили, – Телемахон стоял в пыли на четвереньках, из его неподвижного серебряного рта текла кровь. Он смеялся и задыхался, изрыгал рвоту и снова смеялся, говоря в промежутках между мучительными вдохами и бурными спазмами. – Несущие Слово победили. Они едят грязь и пьют свой позор. Распевают окровавленными губами молитвы нежеланной истине. Они потеряли все. И все-таки они победили.


– Я сражался не за замысел Несущих Слово, – огрызнулся Амураэль. – И никто из нас не сражался. Наши идеалы были выше и достойнее, чем педантичное богословие.


Он поглядел меня, словно ожидал поддержки. Я не мог ее выказать. В самом деле, о каких идеалах мог я заявить? Я сражался в восстании, поскольку выбирать не приходилось. Волки разорили Просперо и лишили нас выбора. Я воевал на Терре, потому что мою сторону избрали за меня.


– А ты? – спросил я у Морианы. – Ты старше твоей физической формы. Твоя душа гораздо древнее твоей плоти. Ты прожила в этом новом Империуме сотни лет, не правда ли? Так во что же веришь ты?


Она уставилась меня, оценивая по каким-то неозвученным критериям. По вспышкам короны ее ауры я знал, что мои слова удивили ее. Я чувствовал движение ее мыслей, следующих в этом новом направлении.


– Я верила в то же самое, – призналась она. – Многие годы я верила, что Он бог. И сама служила распространению этой веры.


По ту сторону ее глаз медленно закружились образы воспоминаний. Они еще не успели раскрыться, а она уже каким-то образом ощутила, что я смотрю внутрь ее головы. Мое шестое чувство заволокла стена тумана. Мне не доводилось встречать других смертных, способных защищаться с такой быстротой и легкостью, однако увиденного было достаточно, чтобы подтвердить мои подозрения.


– Ты до сих пор в это веришь.


– Я знаю то, что знаю, – сказала она. Ее голос стал меланхоличным, но в то же время и непреклонным. Не осталось никаких сомнений. – Бог Он или нет, но сила делает Его неотличимым от божества.


– Нашему сеньору не по нраву такие теософские дискуссии, – предостерег я ее.


– Нет? И все же, хотите вы того или нет, вы отведете меня к Абаддону, поскольку знаете, что он вам никогда не простит, если вы оставите меня здесь. Большего я сейчас сказать не могу. Многое из известного предназначено для одного лишь Абаддона.


– Только для его ушей?


– В первую очередь для его ушей.


– И ты ожидаешь, что мы это допустим?


Она выдерживала мои сомнения с терпеливостью жрицы.


– Тебе придется принять это, Хайон. Не только здесь и сейчас, но и во многие из грядущих лет.


В этих словах не было никакой недоброжелательности, но от них у меня по коже поползли мурашки.


Телемахон продолжал кашлять и посмеиваться.


– Идеально, – говорил он. – Само совершенство.


Мне пришлось помочь ему подняться на ноги.


– Медик, – насмешливо окликнул он Амураэля, пока я поднимал его.


– Никак не могу понять, что во всем этом такого забавного, – сказал Амураэль.


– Идеальная шутка, – отозвался Телемахон. По его медовому голосу было слышно, что он ухмыляется. – Ты разве не видишь? Мы все – часть идеальной шутки.



Все это она рассказала Абаддону и тем из нас, кто собрался на командной палубе. Телемахон тихо переговаривался с группой воинов из Вопящего Маскарада. Леор вел себя спокойно, ошеломление лишило его дара речи. Судя по виду Амураэля, он испытывал отвращение. Никто не двигался, за исключением Ультио, повернувшейся в своем амниотическом убежище и поглядевшей поверх толпы на одного из воинов.


– Эзекиль? – спросила она. Ее шепот прозвучал из пастей сотни бронзовых горгулий на стропилах. Сам «Мстительный дух» содрогнулся от носа до кормы в унисон с ее тревогой. Она была оружием, боевым чудовищем, и она боялась за душу своего господина.


Абаддон наблюдал за Морианой остекленевшими глазами. Его рот приоткрылся, и блеснули заточенные зубы с выгравированными рунами. Он склонил голову, успокаивая машинный дух корабля и предлагая Мориане продолжать.


Пророчица заговорила снова. Не стану излагать все, что она сказала – многое из этого вы и так знаете из имперских анналов, а еще куда большее уже не имеет значения по прошествии всех этих тысячелетий. Для нас это было безумие, увязанное в предложения. Для вас же будет просто историей.


Даже сейчас, когда я сообщаю подробности, мой рассказ не содержит ни одного из эпизодов ее нерешительности или пауз посреди речи. Мориана никогда не была прирожденным оратором. Слушателем – да, возможно: я замечал, что она слышит все произнесенное и в нужный момент использует в своих интересах. Однако в ней нет непринужденной харизмы демагога или пылкой убедительности проповедника, и все-таки все мы стояли полностью поглощенными, пока она одаривала нас нежеланной правдой. Несовершенство ее изложения в тот день лишь усиливало искренность. Колеблющаяся интонация, когда она подыскивала верные слова, только усиливала значимость того, что ей нужно было сообщить. Итак, мы слушали, увлеченные сплетаемыми ею чарами.


Одним из ее наиболее интригующих обыкновений была манера говорить, не встречаясь со слушателями глазами. Она чуть наклоняла голову набок, глядя расфокусированным взглядом, словно привыкла полагаться на чувства, выходящие за пределы зрения.


– Я чувствую вашу злость, – воззвала к нам Мориана, подойдя к концу своей речи. Ее голос был надтреснутым и сухим. – Я вижу ваши разбитые доспехи и засохшую кровь на ранах, и я здесь не только ради уже сказанных мною слов, но и чтобы поделиться предупреждением. Я ходила по многим сетям судьбы. Величайшая угроза вашему возвышению поднимается вместе с вами сейчас. Он слышит тот же призыв к объединению, что и все вы. Идет к тем же целям совсем иными путями. Вам он известен как Тагус Даравек, Владыка Воинств.


Было бы преувеличением сказать, что в тот момент на меня обратились все глаза, однако многие так и сделали. Члены Эзекариона, допущенные до планов Абаддона, а также их самые приближенные воины – все они бросили на меня взгляд. Рядом со мной Леор издал гнусный хрюкающий смешок от того, как вдруг сменился центр внимания. С другого конца зала до меня донесся медоточивый смех Телемахона.


– Тагус Даравек, – повторила Мориана. – В каждом из будущих, где он жив, Эзекиль Абаддон мертв. В каждом из будущих, где он объединяет Легионы, «Мстительный дух» горит в пустоте. Если он покинет Око и похитит ваше предназначение, то ваш новорожденный Легион умрет.


Мостик тут же взорвался гамом. Мориана воздела руки, прося у толпы тишины, но ее старания не возымели эффекта. Крики продолжались, дополняя дробный грохот оружия, выбивающего воинственный ритм о броню.


В этом ревущем крике я не слышал и не ощущал даже толики ярости. Это встревожило меня так, как мало что еще смогло бы – ведь оно явно демонстрировало надменность, которой мы окружили себя. Мы приобрели такую силу, так привыкли к собственным победам, что сама мысль о поражении стала запретной. И возможно, только возможно, это слегка излишне перекликалось со страхом.


Я снова посмотрел на Мориану. Абаддон спустился к ней и высоко поднял Коготь. Между лезвиями с треском проскочила молния, и собрание быстро смолкло. Ему не потребовалось произносить не единого слова, было достаточно одного жеста.


Мориана поблагодарила его кивком головы.


– Убей Тагуса Даравека, – сказала она. – Убей его и займи свое место под взглядом Пантеона. Это твоя судьба.


Опять это слово. Как же оно привязалось к этой истории.


Судьба, – с раздраженным отвращением передал я Амураэлю, но мою психическую издевку уловил Ашур-Кай. Он направил мне неодобрительный импульс с платформы над мостиком, откуда – будучи пустотным провидцем корабля – он вел «Мстительный дух» сквозь истерзанные небеса.


Не читай мне лекций, – отозвался я, не давая ему на это времени. Его попытки убедить меня в достоинствах пророчеств уже несколько сотен лет терпели неудачу, так что игнорировать его замечание теперь было несложно.


Пророчество. Судьба. Рок. Ах, бесконечная сила взгляда в ретроспективе. Пророки или пророчицы могут говорить, что им вздумается, и умащивать этим бальзамом раны от любого события – когда оно уже позади. Пророчествование в лучшем случае ненадежно, а в худшем является постыдным искусством шарлатанов.


Абаддон, все это время хранивший молчание, наконец-то заговорил. Он сказал именно то, что я надеялся услышать – единственные значимые слова.


– Ты говоришь о взгляде Пантеона, но я никогда не склонюсь перед теми силами, которые обманули Гора Луперкаля.


Мориана подняла взгляд на нашего повелителя. В ее темных глазах читалось неистовство.


– Но Тагус Даравек склонится. И заберет твое место на путях судьбы.


Мне захотелось сплюнуть. Ну разумеется, моего брата не завлечь суевериями и неприкрытой манипуляцией.


– Эзекиль, – произнес я. – Нам так необходимо это слушать?


Казалось, мое вмешательство ужаснуло Саргона, равно как и Ашур-Кая. Они оба внимали каждому слову Морианы. Абаддон жестом велел мне придержать язык, хотя злости в этом движении и не было.


– Пусть закончит, Искандар. Поглядим, к чему все это. Пророчица, Тагус Даравек был занозой у нас в боку десятки лет, но почему ты так яростно требуешь его смерти? Что он собирается сделать?


– Собирается сделать то же, что и ты, Эзекиль Абаддон. То, что зовет тебя, взывает и к нему, и он уже готов забрать это раньше тебя. Несмотря на все твои амбиции, у тебя остался простой выбор – завладеть мечом, который ты видишь во снах, или же пасть от него.

Эзекарион



Мне знаком этот темп сердцебиения. Знаком запах этой кожи, примесь этой бионики, аромат этой освященной оружейной смазки…


Инквизитор Сирока. Мы снова встретились. Приветствую вас, добросовестный агент Трона. Добро пожаловать в мою скромную комнату. Прошу вас, извините, что не предлагаю напитков – заговоренные цепи, лишающие меня шестого чувства и приковывающие к колонне, сильно навредили моей способности быть гостеприимным хозяином.


Я чувствую ваш взгляд на моем лишенном глаз лице с такой же отчетливостью, как и эти гексаграмматические оковы, которые жгут мою плоть. Вне всякого сомнения, вы явились за ответами, но на какие вопросы?


Нет. Не говорите ничего. Не будем притворяться. Я знаю, где вы были и что вновь привело вас ко мне. Ваши дотошные изыскания в самых сокровенных архивах вашего ордена подняли на поверхность упоминания о Мориане, как я вас и предупреждал.


Вы начинаете мне верить, не правда ли? Начинаете верить словам архиеретика.


Мориана – это одно из тех имен, что скользят по жилам истории. Это одна и та же женщина? Может ли это быть правдой? Может ли быть так, что одна из основателей вашей священной Инквизиции – то же самое создание, которое нашептывало на ухо моему брату ядовитые пророчества? Что основоположник ваших драгоценных идеалов в более поздний момент своей неестественно долгой жизни решил отринуть их? Она была воительницей-прислужницей Императора, узревшей свет, или же визирем-археоученым одной из Его лабораторий, слишком долго глядевшим во тьму? И тем, и другим? Никем из них?


Кто-то до вас уже искал истину в тенях. Где вы нашли эти предания, инквизитор Сирока? В чьих архивах были спрятаны эти слова? Вероятно, у вашего господина. У воспитавшего и обучившего вас мужчины или женщины – безжалостного предшественника, сделавшего из вас то орудие имперского закона, которое я сейчас чувствую перед собой.


Ну что ж. Храните молчание. Я продолжу говорить.



После слов пророчицы мы стали готовиться к войне. Собирался флот. Мы оставили гарнизоны в главных твердынях и организовали минимально необходимые патрули на границах наших владений, но центр укрывшей нас туманности стал домом для практически всех исправных кораблей нашей армады – от крупнейших линкоров до самых изящных фрегатов и громоздких пехотных транспортов.


Эзекарион надзирал за этим колоссальным сбором, однако Абаддон – что ошеломило всех нас – заперся наедине с Морианой.


Офицеры восприняли это по-разному. Ашур-Кая заворожила новая провидица, и ему мучительно хотелось с ней побеседовать. Алые глаза альбиноса жадно светились, совсем как у изголодавшегося человека, которому внезапно предложили пиршество. Он вожделел ее провидения и хотел лишь проследовать бок о бок с ней по дорогам судьбы, узнавая и видя то, что она уже знала и видела прежде.


– Эзекиль удалился от своего верного ближнего круга, – в какой-то момент возразил я Ашур-Каю, когда мы стояли на его навигаторской платформе мостика «Мстительного Духа» над остальной командной палубой. – Как это может тебя не тревожить?


– У него есть вопросы, – отозвался мой бывший учитель. – Она дает ответы.


– Он никогда раньше не покидал нас.


– Это начинает походить на истерику ребенка, которому не уделяют внимания, – мягко ответил Ашур-Кай. Однако я не собирался менять свое мнение из-за насмешек, какими бы тактичными и доброжелательными они не были.


– Подумай о том, как ему становилось хуже в последние годы. О голосах в варпе, которые поют его имя, практически молясь ему. А теперь еще и это? Не путай мою осторожность с трусостью.


Он повернул ко мне свое белое лицо, и по голодному выражению его глаз с красной сетчаткой я понял, что спорить бесполезно.


– Она принесла ответы, которые искал наш повелитель. Знание есть единственное благо, Сехандур. А единственное зло – невежество.


– Этим изречением пользуется не меньше глупцов, чем мыслителей, – заметил я, – а подобный подход не раз вел к гибели. Последний, кто произносил эти слова при мне, обрек на смерть наш Легион.


Мальчик, – психически прокаркал с плеча своего хозяина Токугра. Мальчик испуган.


Тихо, ворон, не то скормлю тебя моей рыси. Нагвалю бы это понравилось.


– Тебе не следует бояться, – продолжил Ашур-Кай так, как будто его фамильяр сказал правду. – Рассматривай ее появление как есть: уникальный шанс.


– Я ей не верю, – сказал я, и эти слова мне предстояло бесчисленное количество раз повторить в последующие столетия.


– Ну так и не верь, – произнес Ашур-Кай, снова поворачиваясь к оккулусу. Длинные белые волосы упали, наполовину скрыв его лицо. – Но не упускай возможности поучиться у нее.


У него были все основания вести себя сварливо и рассеянно, учитывая его роль в грядущей войне. Он являлся самым одаренным провидцем пустоты в армаде, и на него была возложена задача координировать силы всех колдунов флота и собрать их воедино для попытки вырваться из притяжения Ока. Достаточно было даже чуть коснуться его разума, чтобы ощутить плотную сеть накладывающихся друг на друга перешептываний, грозившую увлечь меня внутрь и добавить к просчитываемым процессам и учитываемым вариантам еще и мое присутствие. Мы просили от наших провидцев пустоты двигаться практически слепыми и глухими по миру, над которым не властны законы физики, и к тому же поддерживать формацию флота. За все годы изгнания Девяти Легионов никогда еще не предпринималось попыток такого масштаба. Мы были уверены, что точно потеряем несколько кораблей, а готовились к утрате большей их части.

ТЕЛЕГРАМ

Канал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками

Книжный Вестник

Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)

Поиск книг

Свежие любовные романы в удобных форматах

Любовные романы

О психологии, саморазвитии и личностном росте

Саморазвитие

Детективы и триллеры, все новинки

Детективы

Фантастика и фэнтези, все новинки

Фантастика

Отборные классические книги

Классика
ВКОНТАКТЕ

Цитаты, афоризмы, стихи, книжные подборки, обсуждения и многое другое

Книжный Вестник
БИБЛИОТЕКИ

Библиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории

Любовные романы

Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров

Фантастика

Самые популярные книги в формате фб2

Топ фб2 книги