Черный Легион

(Гира моя волчица моя смертоносная охотница отнята у меня уничтожена Гором Перерожденным)

Кровь всасывается. Кость покидает свое место. Мясо превращается в фарш.

(где Нефертари почему она не здесь это было до ее прихода в Ока до того как она стала моим орудием)

А затем, на пределе напора на чувства, жалкая милость освобождения.

(это сейчас)

(это тогда)

Слабость и свобода, как у марионетки с обрезанными веревками. Лязг керамита о призрачную кость.

Я поднял глаза на Даравека, здесь, на Тайал`шаре, и выдохнул воздух, отдававший на вкус старой кровью.

– Ты не можешь убить меня, – с омерзительной благожелательностью произнес он. – Ты мой, Хайон. Я вспорол тебе горло триста лет назад и вырвал из раны твою душу.

Ты лжешь, – я резанул его этими словами, будто ножом. ЛЖЕШЬ.

Он отвел их, не приложив ни малейшего усилия.

– Мне не нужно лгать, маленький раб. Подумай о том, что узнал сегодня. Подумай о том, кому на самом деле служишь.

Я заставил себя посмотреть на других легионеров возле Даравека. Это была правда? Души скольких из них были связаны таким же образом?

Даравек взмахнул топором.

– А теперь возвращайся к своему хозяину, убийца.

Вновь став хозяином собственному телу, я судорожно глотнул воздуха. Мышцы сводило, нервы работали с перебоями, но я поднялся на ноги, преодолевая красную пелену боли и изо всех сил стараясь показать, что меня не потрясло то, как непринужденно он дергал мое тело за ниточки.

Сперва я убрал меч в заплечные ножны. Затем воспламенил оскверненное знамя психическим огнем и сжег его в пепел за три удара сердца. А потом подобрал серый железный шлем Ульреха, перевернул его, чтобы вытряхнуть отсеченную голову на пол из призрачной кости, и забрал шлем с собой – трофей в память об этом моменте.

Однако мои сердца громко стучали. Во мне струился стыд, стыд и чувство поражения. Теперь мои неудачи были резко подчеркнуты. Думаю, что до тех пор мои доклады о безуспешных попытках убийств вызывали у Абаддона сомнения. Чтобы убедиться, ему потребовалось увидеть все собственными глазами.

Теперь мы знали, почему я провалился.

Никто из братьев никак не прокомментировал мои мольбы, когда я вернулся в строй. Телемахон отодвинулся от меня, словно покорность Даравеку была заразной.

Очень бегло осмотрев обрубок моей руки, Илиастер покрыл его замазкой для брони. Он был практичен, а потеря конечностей едва ли критична, когда речь идет о ранениях легионеров.

– Ты знал? – спросил я у него. – Знал, что он убил меня при Дрол Хейр?

В моем исполнении эти слова звучали безумием.

– Это вообще правда?

По глазам Илиастера я понял, что ему ничего не было известно. Увидев меня на коленях, он считал это правдой, но нет – наверняка он в любом случае ничего не знал.

Телемахон первым встретился с Абаддоном взглядом. Его серебряное лицо было бесстрастно, но я ощущал его липкую радость от того, сколь явно открылась моя слабость. Вне всякого сомнения, он собирался поговорить с Абаддоном наедине – спросить, можно ли мне теперь доверять, можно ли было вообще когда-либо мне доверять…

Абаддон оставался закрыт от меня. Он ничего не проявлял и не выдавал. Я ожидал по меньшей мере злости, однако казалось, что нет даже ее.

Он окликнул Даравека:

– Даравек, если у тебя нет другого чемпиона, который хочет умереть, пора нам поговорить об этом перемирии.

– Думаю, твой любимчик донес свое мнение, а я донес свое, – Даравек шагнул вперед, копирую движение Абаддона. – Итак, начнем.

Призраки Варпа

Вам известно, мои радушные хозяева, что в промежутке между тем давним днем и нынешним пленом моя рука восстановилась. Я стою перед вами в этой камере, скованный и ослепленный, и вы можете видеть изменения, произведенные над моей плотью. Моя рука отросла – возможно, уместнее будет сказать «регенерировала» – хотя и сформировалась в сильно преображенном виде по сравнению с тем, какой была до ее потери.

Это была моя первая мутация и далеко не последняя. Рубрика Аримана очистила Тысячу Сынов от мутаций, но только тех, кто был слабо одарен психически, и исключительно путем уничтожения их физических тел. Остальные из нас податливы к капризам варпа и собственным прегрешениям точно так же, как и все прочие существа, обитающие внутри Ока. Если вы полагаете, будто мой бывший брат Азек никак не преобразился под своей броней, отмеченной прикосновением Ока, значит вы так же опасно наивны, как был он сам, когда разрушил наш Легион.

Ариман верит, будто совершенно не изменился. Вы знали об этом? Но я видел вопящую пустоту на том месте, где когда-то было его лицо.

Пока шла наша встреча с Даравеком, я изо всех сил старался не обращать внимания на муку потери и сводящую с ума иллюзию боли в отсутствующих пальцах, беззвучно повторяя просперские мантры концентрации.

– Я до сих пор чувствую свои пальцы, – в какой-то момент произнес я про себя.

Илиастер начал тихо описывать физиологические причины этого.

– Тихо, глупцы, – прошептал Телемахон, все еще сосредоточенный на Абаддоне с Даравеком.

Я понимал, почему Абаддон решил привести всего троих из нас, и осмелюсь заявить, что это показало Даравеку, сколь мало мы его опасались, однако из-за рисовки моего повелителя мы серьезно уступали в численности. Я обвел взглядом строй воинов перед нами, узнав пару из них по старым битвам. Одному из них, Эктралу Чешуйчатому, я даже служил как наемник в те годы, когда еще не надел черное. У меня не было уверенности, кто эти воины – новая элита телохранителей Даравека после того, как мы с Илиастером расправились с его былыми сородичами, или же собрание младших командиров, которое должно было произвести на нас впечатление. Я знал лишь одно – всех их нам не перебить.

Предсказывала ли Мориана детали этой встречи? Видела ли, чем она закончится? Как бы мне ни хотелось этого знать, но я не осмеливался рисковать, отправляя Абаддону телепатический импульс, чтобы Даравек не услышал наши общие мысли. Знание о том, что он способен читать мои, уже само по себе достаточно уязвляло.

В ночном небе над разрушенным куполом бурлил варп. Здесь его бесконечная песнь звучала громче, эссенция не-реальности нашептывала и пела тем, кто собирался стать ее чемпионами. Абаддон и Даравек являлись связующими звеньями для этих наполовину видимых, наполовину ощущаемых сил, но я не мог разобрать во взывающих к ним голосам ничего по-настоящему осмысленного. Слово «голоса» тут даже не вполне точно – первородные силы мягко запускали когти в души обоих воинов. Неясный звук был лишь формой, в которой мое чересчур человеческое сознание воспринимало игру богов.

Вид искажающегося неба навел меня на мысли о том, в чем признался Абаддон после моего возвращения с Маэлеума. Когда он сообщил Эзекариону о бремени, одолевающем его дух, речь также шла о разумах, не ограниченных смертью. У самого Абаддона толком не было ответов, он лишь упомянул о неотступной тяге – физической и духовной потребности – вновь выбраться в реальное пространство и отыскать источник песни варпа, безостановочно звучавшей у него в ушах.

– Я вижу меч, откованный на закате, – напряженным голосом сказал он нам. – Вижу, как умирает звезда, и ее пеплом питают машины великого золотого трона. Вижу первое убийство, когда брат губит брата, и ярость убийцы вместе с мукой убитого становятся бурей по ту сторону пелены.

В таком же стиле он говорил еще какое-то время. Я не стал смеяться над ним за подобную поэтичность. Она не вызывала у меня смеха – она ужасала меня. Мне никогда еще не доводилось видеть его столь близко к надлому. Зрелище того, как Абаддон бормочет о своих беспокойных снах полным пророчеств шепотом, было одним из самых тревожных в моей жизни. Его золотистые глаза остекленели в отчужденном безумии, как будто кто-то или что-то залезло ему в мозг и дергало за ниточки, принуждая клыкастый рот говорить от своего имени.

В бесконечной песни варп сулил ему невообразимый приз, однако ему было никак не узнать, что же это на самом деле за сокровище. Чем бы оно ни являлось, его трубный зов разносился по волнам эмпиреев. Оно вдыхало надежду и выдыхало обещания.

– Это демон? – спросил Леор, столь же пораженный и встревоженный, как и все мы. – Как ты можешь верить такому предложению?

– Мне нет нужды ему верить, – ответил Абаддон, резко очнувшись от своих скверных грез. – Мне надо лишь овладеть им.

– Он будет твоим, – заверила его Мориана. – С момента, когда ты возьмешь его, и до тех пор, когда возложишь себе на чело венец Императора, он будет твоим товарищем и твоим оружием.

Это мало кого убедило. За всех высказался Амураэль:

– И за это, – произнес он, – ты будешь воевать?

– Эта война священна, – отозвался Абаддон. – И она не моя, а наша. Мы вернемся в Империум и принесем огонь тем заблудшим душам, что сражаются под знаменами Ложного Императора. Это – виндикта. Это – причина, по которой мы носим черное. Что бы еще ни ждало за пределами Ока, при необходимости я это убью или возьму себе.

Тогда мы еще так мало знали о Драх`ниене. Когда я вспоминаю те ночи, наше неведение кажется мне чем-то вроде чистоты. Несмотря на всю ту силу, которую клинок Абаддона давал нам на протяжении столетий, и на урожай побед, снятый его визжащим лезвием, это все еще раковая опухоль, грозящая сделать сердце моего брата черным. Я не верю его нашептываниям. Ни единому из них.

Пока шли переговоры на Тайал`шаре, я слой за слоем выстраивал психическую защиту, надеясь не дать Даравеку непринужденно рыскать в моем сознании. Все это время я высматривал засаду, представлявшуюся неизбежной. Мы находились там, где было нужно Даравеку. Идея будто он может не воспользоваться таким шансом убить Абаддона, вызывала смех.

Хуже всего было думать о том, что он может заставить меня пойти против моего повелителя, и мне никак этому не помешать. Однако, если подобное в его власти, почему же он этого еще не пожелал?

Ответа не было. По крайней мере, я его не видел.

Мысли его воинов были спокойны и уверенны. Казалось, они убеждены, что в этом перемирии занимают господствующую позицию. Они пришли выдвигать требования противнику, которого считали слабее себя, а вовсе не заключать с ним соглашение.

Сами переговоры, как это часто бывает среди группировок Ока, были сущим мучением. Наша относительная сила лишь усложняла поиск решения. Ни одной из сторон не хотелось слишком надолго покидать свой флот из опасения, что из-за какого-нибудь ранее задуманного предательства может разразиться конфликт.

Мы не могли уничтожить их флот, не понеся ужасающих потерь, что сводило на нет всякую надежду пустить кровь Империуму – вне зависимости от того, ждали нас Черные Храмовники Сигизмунда или нет. Они не могли противостоять нам без риска лишиться столь же многого. Угроза гарантированного взаимного уничтожения смогла утихомирить даже самые ожесточенные сердца. И тем не менее, они осыпали нас дождем требований. Даравек хотел кораблей, воинов и технику в обмен на отказ от нападения. Ухмыляясь, он все настаивал и настаивал, будучи уверен, что Абаддон капитулирует ради того, чтобы сберечь основную часть флота.

– Я ничего тебе не дам, – всякий раз отвечал Абаддон. Устав от упрямства Даравека, он нетерпеливо глянул на Коготь. Автоматы заряжания с лязгом провернулись, реагируя на то, что его терпение подходило к концу. – Сказать тебе, что я думаю, Тагус?

Тагус превосходил Абаддона ростом – редкое зрелище, учитывая то, что Абаддона создали по образу и подобию Гора. Владыка Воинств, раздувшийся от своих молитв Силам, великодушно и поощрительно склонил голову, как будто одаривал милостью особенно забавного слугу. Мы трое ощетинились от нанесенного оскорбления, однако Абаддон лишь улыбнулся.

– Говори, – произнес Даравек.

– Я думаю, что вы тоже застряли в шторме, – Абаддон сдерживал свою злость, крепко обуздывая ее так, что она проявлялась лишь в золотистом блеске глаз, которым придала их цвет его душа. – Думаю, что варп помогал тебе преследовать нас, а потом бросил на произвол судьбы позади нас, так что ты оказался в штиле и понятия не имеешь, почему это произошло. Думаю, что злобные сущности, которых мы зовем Богами, свели нас в сердце этой бури, чтобы мы играли в королей и пешек, а они решали, кому отдать предпочтение.

– Твое воображение достойно восхищения, сын Гора.

Абаддон не попался на приманку.

– А главное, что я думаю – что ты боишься нас.

Он поскреб лезвиями Когтя друг о друга. Несколько воинов Даравека чуть придвинули руки к болтерам. Мы сохраняли неподвижность, чтобы не спровоцировать их на нарушение перемирия, повторив их жест.

– Ты боишься нас, – продолжал Абаддон, – поскольку, несмотря на твои бредовые речи, будто мы предаем Легионы, и твои мелочные походы с целью уничтожить нас, мы не просто выживаем, но еще и процветаем. С каждым столкновением нас все больше. Все с новых доспехов срезают эмблемы потерпевших неудачу Легионов, и опозоренные цвета скрываются в тени в таких количествах, с какими не сравниться ни одной другой группировке. Ты боишься, что мы правы, а ты нет. Боишься, в первую очередь, потому, что тебе пришлось догонять нас. Потому, что мы были здесь первыми. Потому, что это мы вот-вот вырвемся на свободу, несмотря на все твои попытки нам помешать за последние десятилетия. Мы добивались этой судьбы, а вы только старались нас остановить. Мы сражались за настоящее единство, и все мы братья под черным знаменем, а вы боролись против этого, делая вид, будто храните старые, неудачные пути. Мы действовали, Тагус. А вы противодействовали.

Пока Абаддон говорил, его взгляд блуждал по другим легионерам, а теперь вновь обратился на Даравека.

– И вот мы у границы нашей тюрьмы. И даже теперь тебе нечего ответить своим людям. Вместо этого ты добиваешься встречи с нами, молясь, чтобы тебе удалось заглянуть в наши планы и взять победу угрозами. Ты проиграешь эту войну, Тагус. Проиграешь, поскольку жаждешь милости Богов и боишься, что она обратится на кого-то другого.

Даравек приоткрыл рот. Сквозь решето его зубов полилась черная слизь.

– Не тебе одному снится Конец Империй, – предостерег он. – Не ты один слышишь зов Драх`ниена.

– Нет, – согласился Абаддон, – но кто из нас слышит его громче? Кто слышит отчетливее? Тот, кто его ищет, или же тот, кто гонится за ищущим?

Прежде, чем Даравек успел ответить, Абаддон отвернулся и зашагал к нам, говоря на ходу:

– Если ты так уверен в своей силе, Тагус Даравек, попробуй ее сейчас против моего Черного Легиона. «Мстительный дух» голоден.

Должно было быть что-то еще. Все мы ждали, что последуют еще более резкие слова и обещания расплаты. Подозрения оказались безосновательными, когда в одно и то же мгновение трое воинов Даравека приложили пальцы к бусинкам вокса, а в мое сознание вплыл голос Ашур-Кая:

Сехандур.

Ашур-Кай, – передал я в ответ. Ты помнишь Дрол Хейр?

Конечно помню.

Я встречался с Даравеком? Он меня убил?

Кровь Пантеона, что за глупость?

Даравек утверждал, что…

Не будь нелепым, – прервал меня Ашур-Кай. Я должен поговорить с Эзекилем, но его разум слишком прочно огражден.

Что не так? Объясни.

Напротив нас Даравек переговаривался со своими людьми, и их ауры вдруг стали излучать тревогу.

Перед обоими флотами появляются корабли – неизвестные звездолеты неизвестной принадлежности, которые не движутся в сердце шторма, а просто возникают перед нами.

Люди Даравека обеспокоены, – заметил я. Это не одна из их уловок.

Не представляю, что это может быть. К нам на борт зашли.

К нам… Что?

В этот же миг Даравек направил свой топор на Абаддона:

– Что это за вероломство? Ты нарушил перемирие, Эзекиль.

Абаддон развернулся к сопернику. Его глаза сузились в платиновые щелки:

– Мы ничего не нарушали.

К нам на борт зашли, – беззвучное послание Ашур-Кая было сбивчивым от спешки. Один легионер. Он ничего не объясняет. С каждого корабля флота докладывают об одном и том же феномене – на командных палубах появляется по одному воину. Они не двигаются, не говорят. Просто стоят и наблюдают за нами.

Я потянулся было положить руку Абаддону на плечо, чтобы потянуть его назад, но увидел, что мне нечем его схватить. Рука так и лежала на полу из призрачной кости в нескольких метрах от меня.

– Брат, – произнес я, – мы должны вернуться на «Мстительный дух». Ашур-Кай говорит, что к нам зашли на борт и…

– Ты смеешь? – уже кричал нам Даравек. – Смеешь брать наши корабли на абордаж?

Корабли Даравека тоже взяли на абордаж, – ответил я Ашур-Каю. Он подозревает, что мы нарушили перемирие.

Я посмотрел в пространство между двух противостоящих друг другу групп сбитых с толку бойцов. Они один за другим поворачивались и глядели на другой край пыльного сада с разрушенными статуями, где из эльдарских руин вышел одинокий воин.

Он был мертв. Я сразу так подумал, как если бы увидел разлагающуюся плоть или ощутил гнилостный мускусный запах распада. Моему шестому чувству он представлялся лишенным души – человеком, отсоединенным от жизненной механики. Однако он приближался. На нем был светло-серый доспех цвета облачного неба, чуть тронутого бледно-зеленым, а глазные линзы светились красным изнутри.

Он не был демоном. У демонов нет душ, но они присутствуют в варпе – они сами являются варпом и под моим психическим взглядом складываются в корчащихся, плывущих тварей. Однако не был он и человеком. Люди обладают сияющими душами и пылают в бурной ночи варпа, словно маяки. Кем бы ни был этот воин, он шел по черте, разделяющей смертных и бессмертных. Он сливался с варпом, но не был им порожден. Имматериум пропитывал его, однако не подчинял себе.

Когда он подошел ближе, я увидел, что у него все-таки есть душа, причем оставшаяся его собственной – это было слабое, тусклое и прерывистое свечение.

Во всем этом присутствовала красота. Так менее развитый разум – полагающийся на пять обычных чувств – мог бы увидеть красоту в цвете, которого ему прежде не доводилось встречать. Сущность, которую я никогда не считал возможной, стояла передо мной, приняв форму собрата-легионера.

Я не мог определить, какой Легион или орден породил его. Тип его доспеха был тогда мне незнаком, он не совпадал даже с новыми комплектами брони типа «Аквила», виденными мною на борту корабля Черных Храмовников.

Мы тоже встретили одного из них, – передал я Ашур-Каю.

Воины Даравека направили на новоприбывшего оружие. Мы не стали этого делать.

– Назови себя, – потребовал Даравек. Я видел, как костяшки его пальцев напряжены на рукояти топора.

Серый воин поочередно повернул скрытую шлемом голову к каждому из отрядов, не выказывая ником предпочтения. Раздавшийся из решетки шлема голос был глубоким, однако нормальным для легионера, а его словам, в точности как у всех нас, предшествовал щелчок вокс-передатчика.

– Я – Саронос.

За его словами я слышал характерный процесс дыхания. Он был мертв для моего шестого чувства, однако жив для всех остальных. Мой интерес усилился. Был ли он одним из нас до того, как претерпел эти метаморфозы? Был ли он одним из нас до сих пор, отличаясь лишь изменениями души?

Эмблема на его наплечнике была мне незнакома, но, тем не менее, полна символизма – два черепа внутри диска с восемью шипами, один смотрит налево, другой направо. Глядящие черепа обрамляла выполненная темным серебром надпись на неизвестном диалекте высокого готика: «In Abysso Tollemus Animabus Damnatus».

Точный перевод мне не давался, но я смог уловить смысл: «Мы несем души проклятых сквозь бездны».

– Я – Тагус Даравек, – провозгласил наш соперник. Он зашагал вперед и встал перед гостем.

– Мы знаем, как ты себя зовешь, – произнес серый воин. – Ты говоришь о несущественном.

– Как ты подобрался к нам незамеченным? – спросил Даравек. – Как твои люди попали на борт наших кораблей?

Саронос не отводил взгляда.

– Ты говоришь о несущественном.

– Тогда что насчет твоей группировки? – настаивал Даравек. – Кому вы верны?

– Ты говоришь о несущественном.

Не знаю, почувствовал ли Абаддон в новоприбывшем что-то такое, чего не ощутил я, или же просто первым интуитивно проследил связь, но он прервал бесполезные расспросы Даравека, обратившись к серому воину:

– Вы выведете нас из этого шторма?

Серый воин перевел взгляд с одного военачальника на другого, и сочленения его брони издали урчание.

– Да, Эзекиль Абаддон, выведем – если сойдемся в цене.

Какое-то время я смотрел глазами Ашур-Кая. Был свидетелем его воспоминаний, видел, как сгущались и обретали реальность призрачные корабли. Они возникали на оккулусе, поначалу бесплотные и нечеткие, а затем приближались и обретали такую же бледную серо-зеленую расцветку, как доспех Сароноса. Имперские корабли, но построенные по незнакомым мне схемам. В них присутствовало достаточно знакомых элементов, чтобы предположить, что их создали по чертежам Стандартных Шаблонных Конструкций, однако не по тем, что были в ходу в годы, когда я сражался за Империум. Как и корабль Черных Храмовников, эти звездолеты были новее тех, на борту которых перемещались мы.

Анамнезис вытянула руку в своей амниотической жидкости, скрючив пальцы так, словно душила ближайший из кораблей. Я почувствовал, как каждая турель и фронтальное орудие на корпусе «Мстительного духа» со скрежетом разворачивается и наводится на куда меньший по размерам звездолет.

Именно тогда перед несколькими сотнями членов основного экипажа мостика появился серый воин, возникший так же, как и Саронос перед нами. Воин был облачен в такой же доспех и носил ту же эмблему, только Саронос говорил, а этот хранил абсолютное молчание. Воины, зверолюди и подчиненные Ультио киборги с роботами собрались вокруг него, стоящего возле пустующего трона Абаддона. Он так и не пошевелился.

Все это я получил из разума Ашур-Кая. Получил и передал Абаддону.

– Скажи Ашур-Каю оставаться начеку, – распорядился он, – но не проявлять враждебности.

Эзекиль приказывает тебе оставаться начеку, но не проявлять враждебности.

Как пожелает, – поступил ответ. Тот воин, что с вами – он говорит?

Да. Говорит о цене, которую необходимо уплатить, чтобы нас вывели из шторма.

Я почувствовал укол раздражения Ашур-Кая из-за того, что он находился так далеко от столь поразительного явления. Это его уязвляло. Глубоко уязвляло.

Саронос назвал свой орден, но каждый из нас расслышал в причудливо структурированном высоком готике что-то свое. Илиастеру послышалось Инфернум Дуктории, «проводники преисподней», а Эзекиль услышал Умбра Ларуа, «призраки теней». Мне же, когда Саронос произносил название, показалось, что он сказал Катаэгис Лемура, «духи шторма».

Позже, выслушав рассказы остальных о серых воинах, мы в грубом приближении составили их название на низком готике: Призраки Варпа.

Саронос поведал нам о предназначении своего ордена – он и его сородичи являлись своего рода паромщиками, направлявшими корабли сквозь варп. За плату они бы провели один из наших флотов через шторм к узкой полосе спокойного пространства, пронзавшей Великое Око насквозь и ведущей к системе Кадии.

Не нарушая спокойной интонации, он поклялся, что его братья не происходят родом ни из какого Легиона, однако всякий раз, когда мы спрашивали, как такое возможно, он отвечал, что мы говорим о несущественном. То же самый ответ он дал на вопрос о годе своего рождения и о типах с классами неизвестных кораблей из его небольшого флота. Он ни разу не проявил нетерпения и не показал, что симпатизирует одному из военачальников больше, чем другому.

– Я не доверяю этим Призракам Варпа, – прошептал Телемахон, используя то название, которое ему послышалось в речи Сароноса.

Никто из нас не доверял, но какой у нас был выбор?

Даравек тем временем сплюнул от самой мысли о переговорах с серым воином.

– Каковы твои требования, дух?

– Мы ничего не требуем, – произнес Саронос.

– Тогда какова ваша цена за освобождение нас из вашего шторма?

– Это не наш шторм. И это тебе определять цену за вывод вас из этих потоков. По тому, чем ты пожертвуешь, будут судить о тебе.

Эта идея вызвала у Даравека злость:

– А если мы убьем тебя сейчас? Если уничтожим твой флот?

– Тогда мы умрем. Ты говоришь о несущественном.

– Как мы можем доверять твоим словам обо всем этом?

– Ничто из сказанного мной не изменит выбора. Ты говоришь о несущественном, Тагус Даравек.

– Ладно, – полководец Гвардии Смерти положил топор себе на плечо и заговорил с самоуверенной ухмылкой, слабо скрывавшей его ярость. – Вот мое предложение, призрак.

– Мы слушаем, – произнес серый воин.

– Если вам нужны корабли для вашего флота, я дам их. Десять. Если нужно, то двадцать, из моих военных трофеев. Я вырву их у Черного Легиона и сложу к твоим ногам. Если хочешь рабов, я отдам тебе миллион из трюмов кораблей Черного Легиона. Если этого мало, отдам больше. Два миллиона. Три. Если хочешь получить доступ к моим демоническим кузницам или оружейным заводам, это можно устроить. И если ты захочешь моей благосклонности в будущем, когда я возьму принадлежащее мне по праву, то она безоговорочно твоя.

Кровь Изменяющего, это предложение было просто колоссально. Большинство группировок пошло бы на риск уничтожить друг друга уже за что-то одно из этого, не говоря уж обо всем сразу. Право пользоваться кузницами и заводами могущественной группировки являлось возможностью, которой многие военачальники не видели за всю свою жизнь. Даравек предложил богатства, которых любой группировке хватило бы на все время существования, и сделал это с надменной щедростью короля, со смехом швыряющего золотые монеты на мостовую, чтобы крестьяне дрались за них. Многое из этого предлагать было не ему – корабли и рабы, о которых он вел речь, пока что оставались нашими – однако они очень легко могли достаться ему, если бы патовая ситуация переросла в войну. Он не сказал ничего невозможного.

И самым ценным из всего являлось его расположение. Внимания и поддержки военачальника, обладающего влиянием Даравека, хватило бы, чтобы толкнуть любую группировку на безумства. Подобные покровители попадаются по-настоящему редко.

Я услышал, как рядом со мной Илиастер испустил такой же вздох благоговения перед богатством и возможностями, предложенными столь царственно. Но Даравек еще не закончил.

– А еще, – добавил он сквозь стиснутые черные зубы – если ты хочешь душ, то я предлагаю тебе души Эзекиля Абаддона и его жалкого Эзекариона. Только попроси, и они твои. Я пожну их своим собственным клинком, одну за другой, когда наши флотилии вступят в бой.

Саронос склонил голову, принимая слова Даравека, а затем повернулся к Абаддону.

– Мы услышали предложение, сделанное Тагусом Даравеком из Воинства Легионов. Что предлагаешь ты, Эзекиль Абаддон из Черного Легиона?

Мой повелитель ответил Сароносу не сразу. Он попросил минуту, чтобы переговорить с братьями, и обернулся к нам троим, поочередно обводя нас взглядом.

– Я снова думаю о словах Морианы, – тихо произнес он. – Что «величие требует жертвы». Что «нельзя убежать от того, что должно сделать». Я сомневаюсь, что она абсолютно верна нам, и не доверяю ее нерушимым представлениям, однако в сказанном ею присутствует холодная истина. Она видела этот момент – не собравшихся здесь и не грядущие предложения – но она знала, что придет время, когда потребуется сделать великое предложение. И вот мы здесь, и ее слова эхом отдаются у меня в голове. Необходимость жертвы.

Он сделал жест в моем направлении, указывая на мою руку:

– Хайон, ты сам это продемонстрировал нынешней ночью. Пожертвовал своей рукой. Претерпел крупную потерю ради достижения еще более крупной победы. Без этой потери ты бы умер. Сколько мифов и легенд вырастает из таких же зерен? Во множестве историй преподносится, что жертва лежит в основе эпохального прогресса. Как много воинов за всю историю положило собственную жизнь за то, чтобы выжили их народы?

Впервые за несколько лет он выглядел умиротворенным, как будто принимаемое им решение противодействовало напору на его душу.

– Если ты хочешь воззвать к Богу Войны, то убиваешь в его славу и рискуешь умереть сам. Если воин желает примкнуть к нашему новорожденному Легиону, он вынужден соблюдать баланс между личной славой, персональной свободой и нашим общим делом. Он сражается не только под моим знаменем, но и под своим собственным. Срезает с доспеха символы своей прошлой жизни и красит керамит в черный. Все это жертвы. Жертвы, принесенные ради приобретения чего-то большего.

Абаддон сделал паузу, уже не глядя ни на Телемахона, ни на Илиастера – только на меня:

– Жертва имеет смысл лишь когда отдаешь нечто драгоценное. Искандар, ты знаток ритуалов: колдун, философ. Разве все не так?

Я подумал о моем отце Магнусе и о ритуале, который он провел, чтобы передать весть Императору. О множестве подмастерий и культистов, лежавших мертвыми на оскверненных алтарях еще до того, как нас сделали Экскоммуникате Трайторис. Это сработало, однако последствия оказались разрушительными.

Я подумал об Аримане – о моем отважном, глупом, любимом и ненавистном брате Аримане – и о сплетенной им Рубрике, которая уничтожила наш Легион. Он не принес в жертву ничего по-настоящему ценного. Он считал, будто стоит превыше всего, и его покарали за скверную попытку обмануть Изменяющего Пути.

Я подумал о жертвоприношениях, которые совершил за множество лет в ходе ритуалов, призывов, связываний… Столь многие из них включали в себя кровь и смерть, и для самых мощных требовалось жертвовать самым дорогим. С демонами нельзя иметь дела, не принося им жертв. В расправе над незнакомцем нет практически никакой силы, нет эмоционального отклика. Убийство близкого брата, предательство его доверия – поступок, разносящийся по всему варпу.

– По своей сути, – наконец, ответил я, – жертва должна дорого обходиться дающему. В противном случае это всего лишь подношение. Настоящие жертвоприношени подпитываются такой глубиной эмоций, что их эхо попадает в не-реальность. Такие дары варп слышит, и именно на них он чаще всего отвечает.

– Такие дары слышит история, брат, – Абаддон улыбался, хотя у него на лице не было веселья.

Он отвернулся от нас и зашагал к Сароносу. За прошедшее время серый воин не шелохнулся.

– Что ты предлагаешь, Эзекиль Абаддон?

Абаддон произнес свое предложение. На него потребовалось куда меньше времени, чем на многочисленные посулы Даравека, и оно завершилось раньше, чем я успел его остановить.

Я бы попытался. Так я сказал себе впоследствии и сохранил свое мнение по прошествии всех последующих лет и войн. Знай я, что он предложит, я бы попытался его остановить. Но он заговорил, сказав одну-единственную фразу, и у меня хватило времени лишь на то, чтобы в ошеломлении уставиться на него.

Как только он высказался, из теней и прямо из воздуха появились другие воины в таком же серо-зеленом облачении, как Саронос, вышагивавшие вперед и обретающие форму на ходу. Десять, двадцать, пятьдесят. Они направили болтеры на Даравека и его офицеров.

– Возвращайтесь на свои корабли, – велел Саронос людям Даравека. – Ваше предложение отвергнуто.

Из глаз Даравека, будто жирное подобие слез ярости, заструился гной. Мне потребовалась секунда, чтобы осознать, что это черви, плодящиеся внутри его черепа и изливающиеся наружу через слезные протоки.

– Вы совершили серьезную ошибку, – предупредил он Сароноса и серых воинов. В ответ Саронос лишь неторопливо и невозмутимо угрожающе обнажил клинок.

Они мудро ушли, не проливая крови. Я сомневался, что у нас есть в запасе время до нападения армады Даравека.

И вот мы приготовились к возвращению на «Мстительный дух», ведь там нам предстояло принести нашу жертву.

Жертва

На мостике меня ждали Нагваль и Нефертари. Первый тут же подошел ко мне и двинулся рядом, скаля клыки и клятвенно обещая уничтожить все и всех, кто меня ранил.

Он уже мертв, Нагваль. Я убил его.

Со свойственной ему прямолинейностью он вызвался найти в варпе душу моего противника и поглотить ее для меня, или же принести ко мне в зубах, чтобы я мог использовать ее для собственных нужд. Ни того, ни другого мне не хотелось. Связать душу – колоссальное дело для смертного. Мало кому из колдунов это удавалось хотя бы один раз. Пусть Ансонтин горит. Пусть его душа уходит в небытие.

Нефертари, в отличие от Нагваля, никак не выразила свою преданность. Она сидела на цыпочках на спинке командирского трона Абаддона, наполовину расправив крылья для равновесия. Когда мы вошли, она подпрыгнула и поднялась в воздух, по дуге перелетев несколько консолей, а затем уселась на перилах верхних балконов. Зверолюди закричали и закаркали на нее, но она игнорировала их всех. Они ненавидели ее как чужеродное существо. Она же обращала на них внимание лишь когда охотилась на них как на дичь и свежевала себе на потеху. Однако сейчас она их не замечала – вместо этого по всему мостику разнесся ее смех. Она смеялась надо мной – а если точнее, то над моей рукой. Мне предстояла лекция касательно моих навыков обращения с клинком.

Над всеми нами, на навигаторской платформе Ашур-Кая, бросалась в глаза новая фигура: серый воин, копия Сароноса, хранивший жутковатое спокойствие и совершенно не шевелившийся. Мой бывший наставник оставался наверху, наблюдая за незваным гостем в своих личных владениях. Он поприветствовал меня психическим посланием. Я ответил тем же, скрыв чувство вины за предстоящее.

Какую сделку вы заключили? – передал он мне.

Я импульсом послал ему мои воспоминания о том, что только что произошло. Ашур-Кай дотошно изучил сцену на опустошенном мире-корабле, и мысли его становились все холоднее.

Не знаю, что повлечет за собой предложение Абаддона, – признался он. – Это может быть что угодно.

Я промолчал. Внутри меня змеей ползла холодная и скользкая тревога.

Абаддон подошел к центральному возвышению.

– Ультио, докладывай.

Анамнезис не требовалось смотреть на оккулус – ее внимание было рассредоточено по всем костям и стрелковым камерам корабля – однако она глядела на овальный экран чрезвычайно напряженно.

– Я чувствую присутствие на борту, – произнесла она. В ее голосе слышались замешательство и отстраненность.

– Докладывай о вражеском флоте, – уточнил Абаддон, тоже глядя на оккулус сузившимися глазами. Под нестройное рычание сочленений терминаторского доспеха он уселся на трон. Я переглянулся с Телемахоном. За вычетом переговоров с другими группировками наш повелитель занимал трон Гора лишь будучи в раздражении или ярости. Сейчас, похоже, было и то, и другое.

– Эзекиль… – проговорила Ультио со все усиливающимся замешательством, которое каким-то образом придавало ее голосу молодости. – Они… Они забирают мой экипаж.

– Я хочу, чтобы ты сосредоточилась на армаде Даравека. Они движутся? В каком порядке они строятся? Проклятье, соберись.

Впервые на моих глазах она открыто не слушалась его приказов:

– Я слышу в голосах капитанов армады ту же утрату. Эти сущности вытягивают жизнь из наших экипажей.

Абаддон грохнул кулаком по подлокотнику трона.

– Ультио. Я в курсе, что происходит. Это происходит по моей воле. А теперь сосредоточься на важном.

Ее веки несколько раз моргнули, что свидетельствовало о колоссальной работе по осмыслению, происходившей в ее совокупном разуме. Спустя мгновение она повернулась в жидкости, вновь став собой.

– Флот Тагуса Даравека приближается, – сказала она.

Абаддон тяжело вздохнул.

– По боевым постам.

– Этого не потребуется, – произнес Саронос, стоящий возле трона Абаддона. – Мы уведем вас отсюда до того, как они смогут напасть. Но сперва вопрос оплаты.

Мы так и не узнали, какова в точности была цена. Мы никак не могли этого сделать, поскольку ни один офицер на флоте точно не знал, насколько велики сообщества людей, обитающие в недрах их боевых кораблей. Рабы производили на свет других рабов, отбросы плодили другие отбросы, полки слуг-солдат – Заблудшие и Проклятые, как вы выражаетесь – сливались, смешивались и распадались, и все это происходило вдали от глаз их хозяев из Черного Легиона. Некоторые из наших группировок блюли среди своих бойцов из числа людей и мутантов жесткую дисциплину, другие же бросали их в бой оборванным валом, а между сражениями не обращали на них внимания. Как всякий другой звездолет, «Мстительный дух» был домом для десятков тысяч безвестных и неучтенных людей, влачивших свое существование на нижних палубах.

По правде говоря, мы спускались на эти уровни исключительно по двум поводам: привести этот сброд в исступление перед тем, как пускать их болтерным мясом, или же – куда реже – выбрать из их числа детей-мальчиков, из которых могли бы получиться подходящие кандидаты для возвышения в наши ряды. Однако у нас было слишком мало рабочих ресурсов, чтобы по-настоящему вкладывать усилия в это дело. Подлинного пополнения не получалось, только поддержание уровня и медленное истощение.

Как бы то ни было, наши новые союзники от подобных ограничений не страдали.

Озвучивая свое предложение Сароносу, Абаддон открыто продемонстрировал свои амбиции. Он собирался выбраться из Ока, какой бы ни была цена.

Скольких детей забрали из погруженных в ночь городов, раскинувшихся в чреве наших кораблей? Сколько семейств, живших в племенных кланах и зараженных безднах, проклинали наших союзников за похищение их молодняка? На эти горькие вопросы нет ответов. Впрочем, я подозреваю, что в первую очередь они забирали детей с наиболее многообещающими душами. Со временем в них бы расцвела психическая сила. Не во всех, конечно же. Однако во многих. Очень во многих.

И у меня такие подозрения не потому, что я без каких-либо оснований считаю их жестокими. Нет, я так думаю исключительно из-за того, что им предложил Абаддон, когда устроил свой великий гамбит и явил нам свои замыслы. Суть заключалась в том, что конкретно он сказал.

Саронос наблюдал за тем, как мой повелитель приближается к нему.

– Что ты предлагаешь, Эзекиль Абаддон?

В ответ Абаддон произнес всего четыре слова:

– Все, что вам нужно.

Теперь Саронос был с нами – серая фигура посреди оборванной орды экипажа мостика. Красные линзы его глаз перемещались влево-вправо, взгляд задерживался на присутствовавших воинах, минуя мутантов и людей. Он шел поперек командной палубы, а в это время из наших трюмов забирали потенциальных рекрутов, и действиям призрачных космодесантников препятствовали лишь вопящие родители похищенных детей. Как вы легко можете представить, их сопротивление оказывалось бесполезным. Уверен, что их голые руки тщетно скребли по серому керамиту, а жалобные крики не находили отклика. Призраки Варпа забирали то, за чем явились.

Но они явились не только за этим. Абаддон пообещал принести жертву и предложил им все, в чем они нуждаются. Это они и забрали.

– Эзекиль, – позвала Ультио из своей цистерны на возвышении. – «Тень бездны» сообщает, что их провидец пустоты…

Она умолкла и подняла глаза вверх, обратив свой взгляд на навигаторский балкон на самом верху вычурных сооружений мостика. Мы посмотрели туда же.

Из темного воздуха возникли три серые фигуры. Казалось, будто их грязная броня пожирает болезненный полусвет осветительных сфер. Они двинулись к Ашур-Каю.

Мне хочется сказать вам, будто я не ожидал подобного, когда Абаддон затеял свою ужасную игру. Хочется сказать, что я сражался за своего бывшего наставника, что пошел против предложенного Абаддоном жертвоприношения, а связь между мной и Ашур-Каем крепка и по сей день. Так в песни этой длинной саги появился бы приятный такт: несмотря на утрату стольких братьев за сотни лет, мой самый давний спутник – ученый, первым преподавший мне азы колдовства – до последнего остается рядом со мной.

Мне хочется сказать вам, что я не стоял в стороне, просто играя свою роль в предательстве по отношению к нему.

Однако я обещал, что каждое слово на этих страницах будет правдой.

Правда состоит в том, что я обнажил меч. Правда в том, что я шагнул вперед, глядя вверх, и выкрикнул имя Ашур-Кая через весь переполненный мостик.

Неподалеку полыхнули стартовые ускорители. В палубу передо мной врезались Телемахон и Заиду, которые поднялись на ноги после своего поспешного приземления и преградили мне путь с клинками в руках. Принц-в-Маске хранил молчание, его маска была бесстрастна и прекрасна. Заиду издал рычащий, булькающий смешок – предостерегающий звук прямиком из глотки зверя.

Но остановил меня Ашур-Кай. Не излишняя рисовка Телемахона с Заиду и даже не холодный хмурый взгляд, которым встретил мою реакцию Абаддон. Это был Ашур-Кай, который поднял руку, призывая меня держаться в стороне.

Мне следовало догадаться, – передал он мне. В чем еще могут нуждаться эти паромщики проклятых? В его беззвучном голосе ясно слышалось холодное как лед, радостное озарение. В этом их жизнь. Все их существование. Им нужно больше паромщиков.

Я почувствовал, как он отправил своим рубрикаторам телепатическую команду, приказывая им опустить оружие. Те тут же повиновались.

Это не по-братски, – бросил я слова, словно клинок, зная, что Абаддон услышит их.

И снова неправильно, мальчик, – произнес Ашур-Кай, прибегнув к неформальному обращению, которым не пользовался сотни лет. Это жертва во имя высшей цели. В этом сама суть братства.

Один из серых воинов положил руку на плечо Ашур-Кая. Другой обнажил кривой кинжал, на клинке которого были нацарапаны не поддающиеся прочтению руны. Он приставил оружие под белый подбородок Ашур-Кая. Похоже, острие было готово устремиться вверх сквозь челюсть, в мозг моего первого учителя.

Я ощущал, что Призраки Варпа говорят с ним, однако не услышал ни единого слова и не уловил смысла. Ашур-Кай прикрыл свои глаза альбиноса и едва заметно кивнул.

Если мы дадим им бой… – обратился я к нему.

Тогда флот погибнет.

Рядом со мной был еще и Амураэль. Отчасти, как мне подумалось, чтобы оказать поддержку против Телемахона с Заиду, а отчасти – чтобы не дать мне сделать какую-нибудь глупость, которая вызвала бы враждебную реакцию командиров Вопящего Маскарада. Он точно не питал ни к кому из них любви сверх братской преданности.

По другую сторону от меня встал подкравшийся Нагваль. Я неохотно отправил ему успокаивающее послание, сообщая, что все кончено.

Впрочем, я ошибался. Кое-кому еще было что сказать по существу дела.

Ультио все еще наблюдала за тем, как похищают колдуна, чьей обязанностью было вести ее через варп. Двигаясь с практически безупречной синхронностью, все подчиненные киборги и боевые роботы Синтагмы на мостике подняли оружие и нацелили свои наплечные пушки на находившихся среди нас серых воинов.

– Вы его не заберете, – заявила Анамнезис. Осветительные сферы замерцали ярче: признак того, что ее гнев нарастал. – Он принадлежит «Мстительному духу». Он мой.

Глаза Абаддона блеснули. Я заметил в них удивление, пусть и едва заметное. Такого он не ожидал.

Мориана посмела было возвысить голос, выступив против сердца корабля, но один из роботов «Кастеллакс» крутанулся к ней под скрежещущий хор сочленений приводов. Обе рабочие клешни разомкнулись, словно грозные пасти железных драконов. У огнеметов на обоих предплечьях вспыхнули дежурные огоньки, и они зашипели, готовясь обдать ее двойным сгустком алхимического пламени.

– На моем мостике закрывай рот, – велела Ультио пророчице. – Прибереги свою отраву для других ушей.

Ультио не удосуживалась даже смотреть на нее, взгляд Анамнезис был прикован к навигаторскому балкону.

– Серые, – окликнула она воинов Сароноса. – Посмотрите на свой флот.

Весь корабль задрожал, оживая и разворачиваясь посреди затишья в шторме. Мы чувствовали грохот на орудийных палубах «Мстительного духа», где пушки, способные убивать города, сдвигались, более не наводясь на далекий флот Даравека. Вместо этого они брали на свой смертоносный прицел серые корабли наших новых союзников.

– Ультио, довольно, – приказал ей Абаддон.

Боролся ли древний машинный дух корабля с новой душой, присвоившей себе звездолет? Не знаю. Что я знаю – так это что Ультио замешкалась. Каково бы ни было ее происхождение, ныне она во всех отношениях являлась созданием Абаддона. Когда он говорил, она слушала. Когда отдавал команды – повиновалась им. Но не в этот раз.

– Отпустите его, – велела она Призракам Варпа. – Иначе я превращу ваш слабый флот в пыль.

Тогда мы впервые увидели, насколько на самом деле самостоятельна Ультио. Со временем она стала и более могущественной, и менее уравновешенной, как бывает с сердцами наших боевых кораблей из-за воздействия варпа. К тому моменту, как мы построили наш последний флагман «Крукал`Рай» – тот, что в Империуме зовется Планетоубийцей – в ней было уже не узнать некогда безмятежный машинный дух давно погибшего «Тлалока». Свой первый независимый шаг она сделала именно тогда, обратив свой гнев на незваных гостей, представлявших угрозу для Ашур-Кая.

– Одиннадцать моих кораблей сообщают, что у них похитили их проводников по пустоте. Я согласна принять их утрату как часть предложения Черного Легиона. Но вы сейчас же отпустите моего колдуна, если вам дорого существование этих корабликов, которые вы зовете флотом.

Саронос повернулся к Эзекилю.

– Черный Легион принял решение нарушить соглашение?

За нашего повелителя ответила Ультио, в глаза которой пылала уверенность в собственной правоте:

– Заберите другого. Не его. Тогда соглашение в силе.

Мне кажется, что в тот миг я почувствовал тревогу Абаддона. Когда речь шла о моем господине, никогда нельзя было быть уверенным, что действительно проявляется, а что – плод воображения. Он слишком хорошо защищал себя, или же его слишком хорошо защищали те силы, что все сильнее алкали его внимания.

– Условия уже были оговорены, – спокойно произнес Саронос. Эти слова едва не стали для него последними. Трое киборгов-таллаксов зашагали к нему, готовясь пронзить его ионизированными лучами лазеров. На близкой дистанции их молниевые пушки разорвали бы его на части.

Меня занимал вопрос, умрет ли Саронос так же, как и прочие из нас. И был ли он на самом деле когда-нибудь человеком. Моим чувствам представлялось, что он одновременно остается и живым, и мертвым.

– Отпустите его, – повторила Ультио трем Призракам Варпа, все еще окружавшим Ашур-Кая.

Призраки Варпа подняли оружие. Мы вскинули свое. Еще полсекунды – и все бы сорвалось в безумие. Мне так и не довелось узнать, собирался Абаддон уступить воле Ультио или нет, поскольку заговорил Ашур-Кай. Его голос звучал напряженно из-за приставленного к подбородку клинка.

– Итзара, – тихо произнес он, используя имя человека, которым она была до хирургического вмешательства, спасшего ей жизнь и полностью преобразившего ее. – Девочка моя, эта драма устроена Богами. Порой мы должны играть свою роль в их ловушках и позволять им погрузить свои зубы в наши души, чтобы получить возможность дать бой в другой раз.

Она уставилась прямо на него – решительная, стойкая, каким-то образом одновременно пылкая и бесстрастная, как и всегда.

– Я этого не позволю.

Между ними что-то произошло, какое-то телепатическое общение. Это заняло всего миг, но не существовало способа узнать, насколько глубок был этот безмолвный разговор. Телепатия позволяет в мгновение ока передать столько смысла, что хватит на целую жизнь. Я чувствовал, как между ними протекает бессловесная беседа, а затем внимание Ультио переместилось, уходя прочь, и остановилось на мне.

– Ты прав, Ашур-Кай, – сказала она.

Что ты ей сказал? – передал я Ашур-Каю. Что ты сказал?

Он ответил на эти слова молчанием. Тем временем орудия корабля перестали отслеживать звездолеты Призраков Варпа. «Мстительный дух» опять качнулся, вновь разворачиваясь к угрожающей армаде Даравека. Вместе с кораблем повернулась и Ультио, снова оказавшись перед оккулусом. Ее нежелание что-либо говорить более напоминало горделиво носимый саван горя.

Абаддон наблюдал за всем этим со спокойствием, от которого у меня закипала кровь. Я стряхнул с доспеха когтистую лапу Заиду и посмотрел на моего повелителя.

Мои хозяева-имперцы, я хочу, чтобы вы помнили об этом моменте, когда я позже буду говорить об Абаддоне. Я хочу, чтобы, когда я буду говорить о том, как он превосходно воюет или проявляет таланты, свойственные по-настоящему харизматичным лидерам, вы помнили о сделке, которую он заключил с Призраками Варпа, и о том, как он сделал жест косовидными лезвиями Когтя, указывая на Ашур-Кая. На моего бывшего наставника. На одного из основателей Черного Легиона. На одного из незаменимых членов Эзекариона самого Абаддона. Проводника по пустоте с флагмана флота.

Помните об этом как о примере того, насколько безжалостен Абаддон. Возможно, некоторые из вас увидят в этом достоинство. Другие – недостаток. Я не могу судить за вас. Но я хочу, чтобы вы помнили об этом, поскольку это часть его сущности.

Эзекиль встретился с Ашур-Каем взглядом, всего на миг. Больше никаких прощаний между ними не было.

– Забирайте его.

В начале моей бытности подмастерьем у Ашур-Кая, когда я был юнцом на одном из многочисленных флотов Тысячи Сынов, наставник часто отмечал, что я склонен концентрироваться на деталях, упуская общую картину. Есть две вещи, последовавшие за принесением его в жертву и врезавшиеся мне в память с ясностью, которая бы в высшей степени доказала справедливость нотаций Ашур-Кая. Мне следовало бы рассказывать о том перелете, скрупулезно воспроизводя каждую мелочь. Но вместо этого оказывается, что я концентрируюсь на том, что случилось, когда исчез Ашур-Кай.

Первое произошло сразу же, однако этого больше никто не заметил. На другом конце мостика девять рубрикаторов, подчиненные воле Ашур-Кая, практически мгновенно вышли из-под его контроля. Я почувствовал, как психические пряди истончаются, а затем с беззвучным треском подаются. Девять воинов не шевелились. Они оставались на месте, прижимая к груди свои архаичные изукрашенные болтеры – бездействующие стражи, надзирающие за командной палубой и ожидающие команд колдуна. Став свободными, они признавали власть любого, кто заявил бы свои притязания на них.

В наших рядах были и другие колдуны – некоторые сильные, некоторые слабее – и многие из них могли повелевать рубрикаторами. Впрочем, мне не хотелось позволять пепельным мертвецам, ранее принадлежавшим моему бывшему наставнику, просто нести службу где-то в другом месте. Когда-то они были моими братьями, воинами роты, капитаном которой я являлся.

Для Ашур-Кая была характерна привычка заставлять рабов искусно расписывать его стражей-автоматов в традиционную тизканскую красную расцветку, которую Тысяча Сынов носила до восстания. Впрочем, их настоящую принадлежность демонстрировали наплечники в черно-золотых цветах нашего нового Легиона. Это смотрелось эффектно, и я всегда задавался вопросом о духовном смысле такого поступка. Наши колдуны куда чаще оставляли на своих рубрикаторах синюю раскраску Тысячи Сынов, выделяя всего один наплечник Черного Легиона, или же полностью перекрашивали их в черное и золото, которые носили все прочие воины под нашим знаменем. Я предпочитал второе. При определенном освещении можно было разглядеть, как сотворенная варпом синева Тысячи Сынов бурлит под черной поверхностью, как будто пытаясь вновь проступить наружу.

Я повернулся к этим алым призракам давно сгинувшего прошлого и потянулся к ним психическим захватом, который с годами стал мне чрезвычайно привычен.

Я – Хайон, – сообщил я им.

Они все развернулись ко мне. Некоторым для этого пришлось поднять взгляд со своих мест в нишах консолей экипажа, другим – посмотреть вниз с верхних мостиков.

Все – прах, – передали они в ответ. Они не обладали ни личностью, ни жизнью, и в них не было ничего, кроме смертоносности и повиновения. Позже я забрал их себе и привязал к себе. Позже. Когда смог глядеть на них дольше нескольких мгновений.

Второе происшествие случилось, когда я находился в своем личном святилище и вел поединок с Нефертари, тренируясь, чтобы приноровиться к кибернетической руке, которую приделали техножрецы Кераксии. К тому моменту в своенравном безвременье Пространстве Ока уже прошло несколько дней, а может быть и недель.

Рука прижилась хорошо, она срослась с плотью и дала мне ту же силу, к которой я привык за всю свою жизнь. Ее выковала лично Кераксия – это обстоятельство делало мне большую честь – и вниз от локтя уходила рельефная конечность из полированного золота, под стать утраченной мною. Я ожидал, что посредством психического манипулирования смогу регенерировать тело в первозданном виде, однако все попытки завершились неудачей. Плоть и кости не желали формироваться заново.

Так что единственным вариантом для меня оставалось прибегнуть к мастерству Кераксии. Я снова смог пользоваться рукой и понемногу привыкал к странно притупленным ощущениям от сенсоров на поверхности металла.

Как раз во время одного из наших регулярных спаррингов Нефертари попросила разрешения взглянуть на конечность, и осталась довольна работой. Она редко прикасалась ко мне. Мы вызывали друг у друга отвращение на физическом уровне: она отталкивала меня продолговатостью и текучестью своих по-чужому иных черт, я же ее – своей человеческой примитивностью и медлительностью, а также порчей, которая, как она часто указывала, струилась в моих жилах.

Однако в тот день она сжала мое запястье с силой, которой я уже давно перестал удивляться, и мягко поскребла пальцами в перчатке по усиленному адамантием золоту.

– Она меняется, – заметила она, глядя на блестящий металл. Ее раскосые нечеловечески-эльфийские глаза моргали так быстро, что этого не могло отследить даже мое улучшенное зрение. Лишь в мгновения, когда она искренне удивлялась, я замечал трепет ее ресниц, который среди эльдар сочли бы ленивым зажмуриванием. – Ты меняешься, – добавила она.

Я отстранился от нее и посмотрел на свое предплечье и ладонь. Ради эксперимента сжал и разжал пальцы, слыша тихое пощелкивание и мурлыканье шестеренок механического чуда, бывшего частью моего тела. Странно было думать, что теперь эти щелкающие зубцы и сервоприводы – мои суставы.

Нефертари была права. Рука действительно менялась. Едва заметно, но несомненно – там, где плоть сходилась с металлом, их соединение превращалось в противоестественное сочетание и того и другого. Я более пристально вгляделся в пальцы, на которых перфекционизм Кераксии заставил ее вытравить мои отпечатки, скопированные из генетических записей. Те остались прежними. Впрочем, с другой стороны металлические костяшки приобретали светлый оттенок, в котором я признал преображенную и бесподобно прочную кость, которая появлялась на поверхности брони некоторых воинов, привязывая их к керамиту. В золоте образовывались костяные выросты.

Со временем моя рука стала такой, какой вы видите ее сейчас, пока я стою здесь прикованным к стене. Взгляните на блестящее золото, на котором выгравированы примитивные клинописные насечки, проклинающие меня за то, что я поверг моего отца Магнуса на колени. Взгляните на саму руку: на золоте до сих пор сохранились мои отпечатки пальцев, однако на тыльной стороне есть биомеханическое прищуренное око, сделанное из заполненной кровью склянки с золотой крышкой. Взгляните на выросты трансмодифицированной кости на моих костяшках, которые искривлены, будто страшные когти. Мне не раз доводилось убивать с их помощью.

Но тогда процесс еще только начинался, и я не мог предсказать, чем он закончится в итоге.

Именно когда я разглядывал свою руку, из тени у меня над головой возник Токугра, ворон Ашур-Кая, спорхнувший ко мне на плечо. С момента пленения Ашур-Кая я не видел его фамильяра и полагал, что тот просто сгинул вместе с ним, а его форма вновь влилась в варп.

Мальчик. Приветствие сложилось прямо у меня в мозгу. Ни один настоящий ворон никогда бы не смог издать ничего подобного.

Ты не развоплотился, Токугра. Ты цепляешься за существование, чтобы Нагвалю было, что съесть?

Моя рысь, на кошачий манер отдыхавшая лежа, широко зевнула. Ее хвост один раз хлестнул по воздуху и замер. При виде этого ворон встопорщил перья, а затем принялся чистить их клювом. Все эти действия были абсолютно ненужными, учитывая эфирное состояние демонов. То, как символично они подражали живому, порой забавляло меня, а порой раздражало, но неизменно интриговало. Никогда не знаешь наверняка, какие черты носимой формы будет копировать фамильяр. Мне случалось видеть, как фамильяры принимали облик книг на механических лапах, захлопывающихся при опасности, или же био-заводных рыцарей, устраивавших поединки с грызунами. У каждого колдуна или колдуньи свои вкусы.

Мальчик, – вновь передал ворон, на сей раз более сердито. Он не был связан со мной, и общение было для него то ли сложным, то ли неприятным. Я почувствовал, как его материальная форма утрачивает устойчивость от усилия протолкнуть свои мысли в мои. Далее последовала агрессивная мешанина слов, похожая на детский колыбельный стишок.

Последнее эхо хозяина муки, он сказал, пока цепь не надели на руки. Если мальчик один к Даравеку придет. Скажи ему. Скажи ему. Мальчик умрет.

Слова Ашур-Кая. Или, скорее, предостережение от Ашур-Кая, донесенное посредством затейливого и непостоянного разума Токугры. Это была самая связная речь из всех, с какими ко мне когда-либо обращался фамильяр Ашур-Кая, и я чувствовал, что напряжение стоит ослабевшему созданию большей части оставшихся сил. Последовало продолжение:

Сотня криков в клетке раздается. Ярости Даравека сердце бьется. Мальчик, слушай. Мальчик, гляди. Почему, не знаю. В криках ключ найди.

Я потянулся к Токугре своими чувствами, пытаясь сохранить устойчивость его облика, но у существа не было договора со мной, и я не имел власти над его телом. Мне хотелось получить еще, требовалось узнать куда больше о смысле предостережения, но ворон уже сделал все, что было в его силах. Я подозревал, что даже для сохранения своей формы, чтобы добраться до меня, ему понадобилось проделать путь, требовавший от демона непостижимой стойкости. Наверняка именно поэтому это затянулось так надолго после исчезновения Ашур-Кая.

Я не питал любви к пророчествам – ни тогда, ни в последующие столетия – однако это были последние слова моего бывшего учителя, переданные огромной ценой. Его последнее пророчество, сообщающее мне, что я должен делать, чтобы остаться в живых при встрече с Даравеком. Сочтете ли вы меня лицемером, если я признаюсь, что эти слова глубоко укоренились в моем сознании? Я не знал, что с ними делать – я их не понимал, но и не мог просто оставить без внимания.

Благодарю тебя, Токугра.

Мальчик, – согласно передал он в ответ. Поднялся в воздух, вновь слился с тенями над головой, и те поглотили его. Освободившись от уз, он не мог долго поддерживать свою форму, и, уверен, вернулся в первородную материю варпа. Я сомневался, что когда-нибудь увижу его снова.

Храмовники

Саронос занял место Ашур-Кая на платформе. Временами я заходил на мостик понаблюдать, как он стоит там, где прежде стоял Белый Провидец, и ведет корабль через тревожные волны варпа. Вместе с ним, полностью сосредоточившись на задаче, работала Ультио. Там, где им недоставало привычки друг к другу, которая выработалась у нее с принесенным в жертву проводником по пустоте, Саронос справлялся благодаря своему сверхъестественному мастерству. Он стоял, положив обе руки на управляющие пилоны, сработанные лично Ашур-Каем, и пересылал Анамнезис поправки к курсу и расчеты. Та реагировала в симбиозе: подавалась вперед, отклонялась, плыла.

В пространстве Ока не бывает спокойных путешествий – этот мир одинаково часто как берет верх над любыми попытками астронавигации, так и позволяет их – но «Мстительному духу» более не угрожала опасность развалиться на части от тряски. Глядя на свистопляску энергии, бьющейся снаружи корабля, становилось ясно, что мы движемся по каналам относительного затишья, а Саронос неотрывно глядел на оккулус и тихо бормотал поэтичные напевы на языке, которого мне прежде не доводилось слышать. Иногда казалось, будто он пытается успокоить машинный дух корабля. Иногда же – что он старается дополнить холодными убаюкивающими словами некий более значимый ритуал, творящийся за пределами нашего восприятия. Какова бы ни была истина, оба варианта тревожили меньше, чем то, как он по много часов хранил абсолютное молчание, безвольно свесив голову. Я не мог понять, каким образом он смотрит наружу и разбирает дорогу через шторм.

Все это время Абаддон продолжал воседать на троне, вглядываясь в пространство Ока с той же сосредоточенностью, которая была написана на лице Ультио. Он излучал голод, пожиравшее его желание отражалось в лихорадочном свете золотистых глаз. Он не желал общаться и заговорил со мной всего раз, потребовав одного-единственного ответа:

– Даравек следует за нами?

– Да как бы он смог? – отозвался стоявший рядом со мной Леор.

Такое было возможно. Мне пришлось это признать. Быть может, это было даже вероятно, если колдуны Даравека смогли отследить остающиеся за нами следы, или же отыскать те же проходы, которыми пользовались Саронос и его Призраки Варпа. Если проходы вообще существовали – Саронос практически не делился с нами информацией.

Я не был первым, кому Абаддон задавал этот вопрос. Сенсоры Ультио были не в силах пронзить эту область пространства Ока, и никто из нас не мог засечь какие-либо признаки погони. Варп снаружи напоминал саван, и за его спокойствие мы расплачивались тем, что в пути не могли увидеть, преследует ли нас кто-то.

Тем временем я все думал о последнем предостережении Ашур-Кая. О его последнем пророчестве – если я сражусь с Даравеком, то умру. Значило ли это, что наше противостояние неизбежно? Что, если Владыка Воинств гнался за нами?

Когда я поделился этим с Леором, тот проявил свою типичную прямолинейность. Он лязгнул металлическими зубами, будто кусал одного из нерожденных духов, кружившихся вокруг его головы красным ореолом.

– Ты же уже показал, что не можешь убить его, – сказал Леор, имея в виду Даравека. – Так что вряд ли нужен провидец, чтобы узнать, кто победит в бою.

Амураэль, часто присоединявшийся к нам в клетках для поединков, согласился с Леором, пусть и в менее ядовитой форме.

– Ты смотришь не в ту сторону, – добавил он затем. – Ашур-Кай не стал бы тратить свои последние слова, чтобы передать то, что ты и так знаешь.

Я согласился. Я уже думал об этом же.

– Он предупреждал меня насчет встречи с Даравеком лицом к лицу. Похоже, это предостережение, чтобы я убил его, не сражаясь с ним.

Амураэль весело блеснул клыками.

– Хайон, ты это уже пробовал. Потратил год на попытку.

И это я тоже хорошо знал.

– Значит, буду пробовать упорнее, – произнес я, надеясь, что эти слова прозвучат не такими пустыми, какими ощущал их я сам.

Так продолжалось какое-то время, пока мы все двигались к краю Ока. Черный Легион предвкушал обещанное освобождение, но я обнаружил, что оглядываюсь назад, думая о невыполненых обязательствах и о том, что до зари последнего дня еще предстоит расплата. Я не мог позволить Даравеку жить. Только не после его демонстрации загадочной власти надо мной. Я как-нибудь да прикончу его. Найду способ.

– Абаддон одобрил бы, что ты так думаешь, – заметил Амураэль. – Он бы счел это еще одним обнадеживающим признаком возвращения твоей виндикты.

Пока мы трое разговаривали, Леор с Амураэлем вели поединок. Я чистил оружие, удерживая его на весу незначительным телекинетическим усилием. Три кинжала, моя ритуальная джамдхара, Сакраментум, трехствольный археотехнический лазерный пистолет, болтер – все это медленно вращалось в воздухе передо мной, подвергаясь психической очистке посредством жара, который выжигал и отшелушивал всю ржавчину.

– Так он обсуждает мою ярость со всеми вами? А о ваших неудачах Абаддон говорит так же свободно, как о моих?

Это заставило их прервать дуэль. Оба моих брата посмотрели на меня, и Леор расхохотался, по обыкновению злобно оскалив зубы.

– Ты вообще понимаешь, что пока ты ходишь на свои бесконечные охоты, у нас есть занятия получше, чем обсуждать тебя? Хайон, тут некоторым надо войну вести. Это ты можешь заработать расположение Абаддона, перехватив пару глоток. Остальные из нас водят армии в битвы.

Леор снова вскинул клинок, предлагая Амураэлю продолжить бой.

– А кроме того, – добавил он, – у меня не бывает неудач.

Призраки Варпа сдержали свое мрачное обещание. Они провели нас через шторм, выведя из мира Ока в суровый холод реального пространства.

Как описать этот миг свободы? По правде сказать, не было никакого восторга, даже облегчения. Казалось, будто понемногу возвращается сознание – явь, крепнущая с каждым ударом сердца. Я ожидал ликующих воплей и вызывающих криков ярости. Но пока лиловая дымка Ока становилась все реже, и мы впервые за все искалеченное время глядели на нетронутые ядом звезды, царило оглушительное молчание.

Дрожь, постоянно пробегавшая по костям корабля даже в наиболее спокойных областях Ока, прекратилась, и нежданная тишина била по нашим чувствам буквально как физическая сила. Некоторые из мутантов и людей на нижних палубах – по большей части те, кто родился в Великом Оке и никогда не покидал его границ; те, для кого материальная реальность была чем-то невообразимым – как будто лишились рассудка. Всю свою жизнь они провели в опасности под звуки царапающих по корпусу когтей. Без этого… Ну, реальность была им чужда. Мне не хотелось бы строить предположения о том, как работал их разум. Бесспорно, наше адское прибежище изменило мышление и когнитивные функции всех легионеров, но родиться в нем и не знать иного бытия? Я склонен был держать свои чувства вдали от их мыслей. Удовлетворимся этим.

Саронос снял руки с навигационных пилонов. По всему мостику из пастей вокс-горгулий раздался вздох облегчения Ультио. Ее корабль выскользнул из болезненных волн, наконец-то вернувшись в обычную пустоту.

Я больше не слышал молящего и дразнящего шепота неоформившихся демонов, упрашивающих меня вывести их в бытие. Руны хронометра на краю моего ретинального дисплея снова затикали в нужном направлении, отмечая, что время идет вперед.

Илиастер перевел взгляд своих провалившихся глаз на оккулус, превратившийся в безупречную звездную панораму. Тогда я еще плохо его знал, и мне было тяжело понять, что означает обвисшее выражение на его впалом лице. Сперва я решил, что он плачет от того, что стал свидетелем нашего освобождения. Оглядываясь назад, я думаю, что видел ужас. Мы так долго оставались заперты в преисподней, ведя внутри нашего убежища бесконечную войну, что теперь реальность представлялась нам бескрайним, безумно пустым миром.

Один только Абаддон выглядел так, словно переход на него никак не повлиял. Он слушал сбивчивые и потрясенные отчеты экипажа на постах, а затем принимал известия от остального флота, вплывавшего в реальное пространство следом за нами. Прошли все. Не пропал ни один корабль. Мне пришлось лично проверить записи, чтобы удостовериться, что это действительно так, поскольку едва мог поверить в подобное.

– Ауспик, – окликнул Абаддон Ультио.

Прорыв обратно в реальность потряс даже Анамнезис. В ее глазах читалась дезориентация, она пыталась обрабатывать пространство, снова существовавшее всего в трех измерениях, когда щиты и железную кожу корпуса не рвет несмолкающий оркестр безумия.

– Я ничего не вижу, – сообщила она. – В пустоте перед нами тихо.

– Держи глаза открытыми, моя охотница. Сомневаюсь, что это продлится долго.

Когда Саронос подошел к Абаддону, тот остался на троне и велел небрежно поклонившемуся Призраку Варпа встать.

– Вы исполнили все, что обещали, – произнес Абаддон.

– Как мы и договорились, – ответил Саронос.

– Однако вы оставили несколько моих кораблей без проводников по пустоте.

– Как мы также договорились. Ты говоришь о несущественном, Эзекиль Абаддон.

От этого губы моего повелителя скривились в чем-то близком к веселью.

Под рык своей черной терминаторской брони подошел Илиастер:

– Что если нам снова понадобятся ваши услуги?

Саронос повернул голову к недавнему члену Эзекариона.

– Мы всегда служили Черному Легиону, когда Черный Легион соглашался на нашу цену.

Я точно был не единственным, у кого по коже поползли мурашки от времени, в котором было произнесено это обещание.

Глаза Абаддона сузились в золотистые щелки.

– Вы всегда служили нам?

Из тенистых перекрытий донеслось карканье, и вниз по спирали спустился демонический ворон, приземлвшийся на плечо Призрака Варпа. Он глядел на меня затуманенными глазами, слабый до риска развоплощения. Дым его оперения был разреженным практически до прозрачности.

Токугра?

Он не ответил мне. Саронос также не обращал на демона никакого внимания, даже когда тот начал царапать когтями пятнистый серый керамит, на котором восседал.

Саронос склонил голову, выказывая уважение воину на троне.

– До свидания, Эзекиль Абаддон.

Неожиданно для себя я вышел из наших неровных рядов и приблизился к Призраку Варпа, на ходу снимая шлем.

– Стой, – велел ему. На меня были обращены все взгляды: я подошел к серому воину так близко, что почти мог коснуться его рукой. – Покажи мне свое лицо.

Красные линзы глаз светились безразличием.

– Ты говоришь о несущественном.

– Все, о чем я говорю, существенно для меня или для моего Легиона. Это довольно простая просьба, Саронос.

Я ожидал, что он откажется. Но вместо этого Саронос разомкнул замки на вороте, и ворон вспорхнул, переместившись на его спинной силовой ранец. Из доспеха Сароноса с шипящим свистом вышел воздух, и он снял шлем.

Его кожа была белой, равно как и длинные волосы, свободно рассыпавшиеся в отсутствие шлема. Глаза были красными, а лицо лишь немного изменилось – под его бледным покровом, словно карта, тянулись темные вены, указывавшие на небольшую мутацию кровеносной системы. Он выглядел старше, чем в последний раз, когда я на него смотрел, однако не более уставшим, даже несмотря на все усилия по управлению «Мстительным духом» и перевозке наших душ обратно в реальность.

Токугра обрывисто и слабо каркнул. По всему мостику начали перешептываться. Горгульи Ультио донесли до нас ее тихий вдох. Я бросил взгляд на Абаддона, но увидел в его глазах лишь принятие без удивления.

Я выдохнул имя Сароноса, но не нынешнее. Я произнес то, которое знал всегда:

– Ашур-Кай.

Его лицо не изменилось. Даже не дрогнуло.

– Ты говоришь о несущественном, Сехандур.

Ты же знаешь меня, – передал я ему. Ты назвал меня Сехандуром.

-Ты помнишь нас? – спросил я его. Он уже надевал шлем.

– Ты говоришь о несущественном.

– Что с тобой произошло, когда ты покинул нас? Сколько лет тебя не было?

Его шлем со щелчком встал на место, хрустнули герметизирующие замки. Сквозь решетку вокализатора снова послышался его голос, и он, разумеется, сообщил мне, что я говорю о несущественном.

Мостик содрогнулся от внезапной тревоги Ультио.

– Я вижу во тьме другой флот, – произнесла она. – Приближается на скорости атаки.

Когда она заговорила, я обернулся к ней. Когда же я снова перевел глаза на Ашур-Кая – Сароноса – тот уже исчез.

На гололитическом дисплее одинокий корабль Призраков Варпа «Тень Тартара», сопровождавший наш флот, уходил обратно за мглистую границу Ока.

– Ашур-Кай… – прошептал я.

АШУР-КАЙ! – швырнул я в варп его имя: просьбу ответить и властную команду.

Ничего. Вообще ничего.

Леор гулко ударил меня ладонью по затылку.

– Забудь о них! Пусть бегут. Война вот-вот начнется.

Слова мне не давались. Я смог только кивнуть.

Мы оказались перед новой угрозой: приближающимся флотом, чьи корабли авангарда все еще находились от нас на ошеломляющем с точки зрения математики расстоянии. На кадрах дальнего обзора появлялись все новые и новые звездолеты. Вы должны понимать, что, когда Империум ведет речь об орденах, подразумевается принесение в жертву апокалиптической, но неупорядоченной мощи Легиона ради получения хирургически точной специализированной оперативной силы. Черные Храмовники были орденом, но орденом такого масштаба, каких Империум не видел с безмятежных и ожесточенных от крови дней Ереси.

Оккулус строчил одним изображением мрачных черных кораблей за другим, и Абаддон рассмеялся. Его глаза засветились нездоровой радостью, и он широко раскинул руки жестом царственного признания.

– Похоже, мы – не единственный Черный Легион.

Когда Ультио возвестила, что нас вызывают, командная палуба погрузилась в благоговейное безмолвие. Никому не требовалось спрашивать, с какого из кораблей исходит вызов.

Картине на оккулусе понадобилось несколько секунд на смену разрешения, и в силу короткой дистанции и помех со стороны близкого пространства Ока она так и осталась мерцающей и зернистой. Представший перед нами трон был выполнен из резной бронзы и терранского мрамора – камня с синими прожилками, который встречается реже, чем честные люди в Девяти Легионах. Высокую спинку и широкие подлокотники окружали подставки с курильницами и высокими свечами, которые придавали белому камню янтарный цвет и отбрасывали трепещущие тени на сидевшего там мрачного воителя.

Многие легионеры, равно как и люди, принимали Абаддона за его отца Гора. Этого воина никак нельзя было спутать с его сеньором-примархом. Его доспех был черным, как и у нас. Как и у нас, слои керамита окаймляли золотые кромки. Говорят, будто наша броня черна, чтобы скрывать наши прежние цвета, и это правда, но точно такое же скорбное и полное надежды упорство я видел и в облачении воина передо мной. Пятно пережитой неудачи пристало к нему так же, как пристало к нам, и он надел черный траур не из потребности отомстить. Он сделал свой доспех темным, возвещая об искуплении и воздаянии.

Он сидел, откинувшись назад, словно король без дела: слишком несгибаемый, чтобы сутулиться, и слишком бдительный, чтобы предаваться отдыху. Его рука лежала на эфесе черного меча. Каждый из нас знал легендарную историю этого клинка. Его убийственное лезвие лишило многих из нас братьев. Их кровь впиталась в черную сталь, стекая по надписям по всей ее длине. Изображение на оккулусе было слишком нечетким, чтобы прочесть слова, но я знал, что там окажется, когда картина прояснится: «Император Рекс». Клинок выковали, дабы воздать почести Императору, королю королей, Повелителю Человечества.

Волосы воина были коротко подстрижены и выбелены временем. Тонкий, рассеченный шрамами рот обрамляла короткая бородка. Возраст высушил его кожу и присыпал волосы инеем, но плечи не горбились, и даже помехи на оккулусе не могли скрыть ледяную ярость в его глазах. Этот взгляд пылал мщением. Он ждал нас здесь, ждал много десятков лет, и ждал правильно.

Он был нами, если посмотреть сквозь призму фанатичной преданности, сквозь зеркало возмущенной праведности. Я бы понял это даже до того, как несколько месяцев назад вкусил плоть мозга одного из его рыцарей. Я бы понял это в тот же миг, как мой взгляд упал бы на него – на этого древнего короля-рыцаря, восседающего на белокаменном троне и опирающегося на меч, который собрал урожай несказанного множества жизней во время нашего обреченного на провал мятежа.

Абаддон стоял и неотрывно глядел на него. Между раздвинувшихся губ виднелись покрытые резьбой зубы. Он был так же заворожен, как и все мы. Одно дело знать, что нас ждет, когда мы вырвемся на свободу, но видеть это собственными глазами – совсем иное. На его лице забрезжила улыбка, озаренные варпом глаза заблестели.

– Только ты, Сигизмунд, – произнес он, обращаясь к королю-рыцарю, – стал бы гнаться за обидчиком до самой границы преисподней. Это настолько чистая ненависть, что я невольно восхищен ею.

Древний рыцарь поднялся, поднимая свой меч в воинском салюте, который был мне знаком по сражениям бок о бок с Имперскими Кулаками в лучшие, более светлые дни. Он поцеловал эфес, а затем приложил лоб к холодному клинку.

– Я не потерплю, дабы нечистый жил.

Ухмылка Абаддона стала шире.

– Кровь Богов, я рад снова тебя видеть, Сигизмунд.

– Я отстаиваю честь Императора. Ведьму возненавижу и уничтожу. Я приму любой вызов, каковы бы ни были мои шансы.

Абаддон уже смеялся.

– Настоящий сын Рогала Дорна. Никогда не выказывай эмоций, когда их можно заменить хором обетов и клятв.

Но это были не клятвы. Не совсем. Это были обещания. Он записал эти обеты, дабы его орден следовал им, однако это были его собственные слова – не клятвы для повторения его рыцарями, а обещание врагам.

Сигизмунд, некогда Первый капитан Имперских Кулаков, а ныне Верховный Маршал Черных Храмовников глядел на нас с мостика «Вечного крестоносца». И все же он не желал обращаться к нам. Мы были ниже него и не заслуживали ничего, кроме величественного пренебрежения.

Наш же мостик, напротив, взорвался шумом. В оккулус полетели вопли и крики, полные жажды убийства – до нас, наконец, дошло чувство облегчения от освобождения из нашей тюрьмы и невероятная правда о том, что нам противостоят наши былые враги. Это изгнало прочь то ошеломленное и бесполезное молчание, которое охватило нас после выхода в Кадианские Врата, и мы ознаменовали этот миг симфонией звериного рева и глумливого улюлюканья. Из глоток людей, пастей мутантов и вокализаторов шлемов легионеров раскатился шум – надрывная волна насмешек и ярости, от которой содрогнулся зловонный воздух на мостике. В этом звуке слышались радость, злоба и бешенство. Он освобождал. Очищал. Виндикта обрела голос.

Сигизмунд смотрел на нас так, словно мы были всего лишь воющими варварами. С его точки зрения мы ими и являлись. Он так и не обратился к нам напрямую, и не отступил от этого и сейчас. Он отдал приказ экипажу своего мостика и сбросил с плеч плащ, разоблачаясь перед грядущим боем.

– В атаку.

Ультио немедленно отреагировала:

– «Вечный крестоносец» атакует.

Распоряжений она ждать не стала. «Мстительный дух» задрожал, двигаясь навстречу кораблю одного с ним типа. С тех пор, как они ходили в одном небе, прошли сотни лет. Теперь им предстояло встретиться вновь.

Полномасштабная война в пустоте ведется в категориях сфер контакта. Наиболее крупные флотилии сражаются друг с другом в трехмерном боевом пространстве, где подразделения каждого флота занимают сферические зоны конфликта. В этих сферах располагаются их корабли сопровождения и истребители, а также их цели. Аналогичным образом из групп отдельных сражений складывается вся война, ничем не отличающаяся от полковых стен щитов Железного Века или же морских баталий Эпохи Мореплавания.

Как же хорошо все это звучит в теории. В реальности повсюду куда меньше порядка. После контакта с врагом не сохраняется ни один из планов на бой.

Сферы представляют собой постоянно меняющиеся локации, которые ежесекундно перемещаются и перегруппировываются по мере развития битвы. Следить за этими не поддающимися отслеживанию миазмами, где с каждым ударом сердца теряются десятки тысяч жизней, а для каждой атаки необходима стремительная последовательность расчетов, способны лишь наши лучшие умы.

У нас одним из мастеров на этом поприще был Валикар Гине, нареченный Эзекилем магистром флота Черного Легиона.

Однако никто из наших капитанов, включая и Валикара, не мог сравниться с Анамнезис. Ультио подчинялась приказам Абаддона и Валикара, но они опирались на ее гениальность. Она была машинным духом корабля – самим кораблем – но еще и многим сверх того. Марсианский Механикум изначально создал ее как центр моего первого боевого корабля, ныне сгинувшего «Тлалока», покрыв ее суспензорную емкость сотнями когитаторов, подключенных к ее сознанию, а также изъятыми и хранящимися в баках вспомогательными мозгами. Они превратили ее в общностную сущность, дав ей имя Анамнезис, но подлинную самостоятельность она обрела, лишь слившись с древним и воинственным машинным духом флагмана нашего Легиона. Став сердцем «Мстительного духа», она вновь раскрыла в себе инстинкты смертной и объединила их со своим холодным и расчетливым разумом.

Эзекиль назвал ее Ультио: ироничная отсылка к богине войны и мести Старой Земли. А еще – уверен, это вас не удивит – еще одно обозначение виндикты.

Усовершенствованные чувства Ультио очень тесно срослись с «Мстительным духом», и она воспринимала огромное множество возможностей пустотной войны настолько хорошо, что сравниться с ней составило бы проблему даже для повелителей Легионов. Она являлась одним из крайне немногочисленных удачных прототипов Механикума, сочетавших в одном машинном духе человеческое сознание, общностную память и улучшенный интеллект, и благодаря этой редкости была столь же полезна, как и любой военачальников Абаддона. Возможно, полезнее любого из Эзекариона. Я не раз гадал, стремился ли Абаддон в первую очередь заполучить мои таланты, или же обеспечение моей преданности было лишь необходимой мерой для контроля над Анамнезис. Когда я задал ему этот вопрос ранее, он расхохотался, и это не дало вообще никакого ответа.

Абаддона лихорадило с того самого момента, когда он услышал, как Сигизмунд отдал приказ атаковать. Хотя мы и вырвались из Ока, певцы и вестники Пантеона кричали все громче, привлекая его внимание. Странно подумать, это все происходило до того, как он принял на себя их метку и взял демонический клинок. В последующие годы смотреть на него – на Осквернителя, на Лорда Хаоса Восходящего – было все равно что глядеть в сердце солнца.

Однако Пантеон взывал к нему, уже громче теперь, когда он стал на шаг ближе к участи, которой они желали для него – участи, которую ему предстояло всю жизнь реализовывать и отвергать, будучи величайшим шансом Богов на победу и в то же время единственным человеком, кому они не могли довериться и кого не могли лишить свободы. Он смотрел на «Вечный крестоносец», и в его глазах горел огонь.

Два флота двигались навстречу друг другу. Еще ни один корабль не вошел в зону визуального контакта, а дальнобойные орудия уже начали стрелять, полагаясь на расчеты. Палуба у нас под ногами громыхала от страшной силы двигателей и первых залпов, выплевываемых в безмятежную ночь. Отдельные боевые группы направились по назначенным векторам, начиная отдаляться, чтобы сформировать собственные сферы контакта. Мы только вернулись в реальное пространство, а уже бросали ему вызов воем батарей.

Так началась первая битва Долгой Войны.

Перед тем, как флоты сошлись, на какое-то время воцарился гнетущий покой. Я знал, что окружающий меня экипаж готовится, что сигналы горнов созывают воинов по боевым постам, пилотов по истребителям, а рабов из артиллерийских команд по орудийным палубам. Пока две армады еще находились на удалении друг от друга, какое-то время оставалось только ждать. Я знал, где буду нужен Абаддону, когда придет час, и потому оставался на мостике, ожидая его приказа.

У меня болела голова. Это была не просто боль, а физическое давление на черепную кость, сдерживающую мозг. Я чувствовал, как по ту сторону глаз набухают кровеносные сосуды.

Нефертари подошла ко мне, перемещаясь на свой чужеродно-плавный манер. Даже самые мельчайшие из ее движений были текучими, словно шелк, не содержа в себе при этом никакой чувственности. С ней был Нагваль, который почти что превосходил ее ростом и уж точно – размерами. Двое моих самых доверенных спутников, два моих лучших орудия, пусть даже обстоятельства и не позволяли мне последние годы пускать их в ход. Дева-чужая, в которой я более по-настоящему не нуждался, и простодушное отражение волчицы, которой я давным-давно лишился.

Хозяин, – передала мне рысь. Я проигнорировал ее. Я наблюдал за медленно увеличивающимися пятнышками вражеского флота. Мой воссозданный кулак сжимался и раскрывался, словно бионический цветок, выдавая мое беспокойство. Новые механические костяшки издавали урчание.

– Ты думаешь об Ашур-Кае, – предположила моя эльдар-подопечная. Она всегда держалась так уверенно и говорила так твердо, что было странно слышать в ее голосе вопрос.

– И да, и нет, – признался я. Я думал об Ашур-Кае – о Сароносе и увиденных мною метаморфозах – но также предавался размышлениям о Тагусе Даравеке. Я чувствовал, что мы неотвратимо движемся навстречу финальному противостоянию с Владыкой Воинств, и уже не верил, что смогу как-либо помочь Абаддону и братьям.

Они считали так же? Они увидят во мне обузу и уберут? Какое же странное это было ощущение: что тебе не доверяет ни один из твоих сородичей. Я так и продолжал читать их поверхностные мысли в поисках какой-либо тревоги, однако все они были сосредоточены на предстоящей битве.

– Саронос, – произнесла Нефертари, как будто пробуя имя на вкус. – Воин в сером действительно был Ашур-Каем?

– Да. Все это время это был он. Растяжение времени… – начал было я, но Нефертари заставила меня умолкнуть, коротко присвистнув сквозь зубы.

– Стало быть, Белый Провидец жив даже после того, как его принесли в жертву. Почему же тогда в тебе кипит столь неуместное и печальное беспокойство?

– Меня гнетет не Ашур-Кай, – согласился я. – Тагус Даравек сказал, что убил меня при Дрол Хейр.

В тот день на Нефертари были перчатки гидры – созданные в Комморре устройства, по желанию носителя выпускавшие наружу когтеподобные выросты живых кристаллов. Моя подопечная постучала фиолетовыми крустальными когтями по перилам, издавая неспешную звенящую мелодию. Та была размеренной, словно колыбельная, только искаженная и неритмичная.

Она мастерски владела различными диалектами готика, но ей тяжело давалось произношение. Рот и голосовые связки эльдар не подходили для того, что Нефертари определяла как «скотское блеяние, которое вы, люди, называете языком».

– Дрол Хейр, – повторила она название. – За то время, что мы были вместе, об этом месте говорили и союзники, и враги.

Ее темные глаза следили за напряженными фигурами экипажа мостика. Боевые корабли сокращали колоссальную дистанцию между собой. Палуба под нами подрагивала от далекого рева двигателей «Мстительного духа».

– В слухах о твоей гибели нет ничего нового. Ты умер там? Он сказал правд?

– Не знаю. Это может объяснить ту власть, которую он имеет над моей телесной формой.

– А еще это может быть ложь отчаявшегося чудовища, которое ищет любого преимущества, пока судьба ускользает от него сквозь пальцы.

– Мои воспоминания о том месте разрозненны. Несовершенны.

Впрочем, это также могло быть делом рук Даравека. Все это было настолько без толку. Мой разум сам себя запутывал.

Я убью его, – заверил меня Нагваль. Я качнул рукой, отмахиваясь от бесполезной преданности зверя. Нагваль пытался реализовать эту амбицию и терпел неудачу почти так же часто, как и я сам.

– Почему так многие твои братья и сестры думают, что ты умер в том месте? – поинтересовалась Нефертари.

– Потому что после Дрол Хейр я уединился. Покинул конклавы Тысячи Сынов, все еще собранные на Сорциариусе, и вместе с Ашур-Каем отправился прочь от остального нашего Легиона. Нас не видели десятки лет.

– Что вы делали, вошкарта? – спросила она, используя слово, которое в Комморре означало «рабовладелец». На какой-то миг я замешкался: она никогда прежде не выдавала своего интереса к моей жизни до того момента, как сама в ней появилась. Я почувствовал, что вот-вот улыбнусь.

– Мы искали путь наружу из Ока.

Она понимающе кивнула – хронология встала на место. Именно в тот период мы впервые повстречали Нефертари, дрейфовавшую на разбитом корабле из чужеродного металла и живых кристаллов. Своего рода спасательная капсула, которая кружилась в волнах Ока с единственной душой на борту.

Она согнула пальцы, и фиолетовые кристаллические когти втянулись.

– Насколько мне доводилось видеть, – произнесла Нефертари со своим сильным и трудновоспроизводимым акцентом, – вы, мон-кей, очень много чего заявляете, когда речь идет о вашей доблести. Наделяете себя одним титулом за другим, опьяняя свои души надеждой, что подобное позерство напугает ваших врагов.

– Бесспорно, это так, – согласился я, – хотя это и резкая критика для народа, что прибавляет к именам своих полубогов поэтичную чушь вроде «Буря Безмолвия» или «Крик Ветра», не так ли?

– Вы произносите почетные имена, бормоча глупости, которые делают их бессмысленными, – заметила Нефертари, – и это даже отдаленно не то же самое.

Как скажешь, – подумалось мне.

– Разумеется, – сказал я вслух.

– Возможно, он убил тебя и связал твой дух, – рассуждала Нефертари. – Возможно, играет на твоих страхах. Что от этого зависит для тебя здесь и сейчас?

– От этого зависит все. Если он подчинил мою душу своей воле… – я запнулся. Мне становилось все неуютнее. Дело слишком приближалось к тем вопросам, в которые мне бы не хотелось посвящать Нефертари – вопросам, касавшимся ее собственного существования. Она же резала дальше, оставляя мои сомнения без внимания.

– Ты неправ. От этого вообще ничего не зависит. Если ты его увидишь, то должен будешь убить. Вот что необходимо сделать. Неважно, какую власть он имеет над тобой. Это ничего не меняет.

– Благодарю тебя, – произнес я, – что без спроса внесла эту холодную ясность.

Я рассеянно провел бионической рукой по меху Нагваля. Зверь напрягся, едва не отпрянув от меня. Нефертари, слишком отличавшаяся от людей для демонстрации своих подлинных чувств, все же позволила себе бросить взгляд на это движение. Она знала этот жест по тем годам, когда рядом со мной была Гира.

Я посмотрел на огромную кошку-тигруса, глядя в несовершенные жемчужины ее глаз. По их взгляду я видел, как Нагваль меня боится: он страшился быть развоплощенным и изгнанным, разочаровав своего господина – как все слуги-демоны – но еще он боялся меня. Боялся моих мыслей. Моего гнева.

Создание, я скверно с тобой обращался те годы, что мы провели вместе, не так ли?

Громадная рысь поскребла палубу когтями.

Ты силен, хозяин, – передал Нагваль в ответ с инстинктивным смирением. Он намеревался служить мне, потому что я силен, потому что приковал его к моей воле. Он боялся меня, но пока что не собирался бросать мне вызов. Подобного примитивного и отчасти пустого подхода я и ждал, однако следующие слова Нагваля меня удивили.

И я не Гира. Только она не принимала от тебя страданий.

Я никогда не мучил Гиру. Ей не требовалось истязаний или каких-либо иных насильственных понуканий. Также я никогда не вымещал на ней гнев, поскольку долго служившая мне волчица была хитра настолько же, как и смертоносна.

Нагваль же полностью был хищником и разрушителем. Возможно, ранее я недооценивал эти качества. Об этом стоило подумать, когда мне представится роскошь в виде свободного времени. Если эта роскошь мне представится.

Я приложил кончики пальцев к закрытым глазам, борясь с хаотичной головной болью, которая продолжала давить на череп изнутри. Поверх моего зрения неразборчивой дымкой плясали образы из памяти. На командную палубу вокруг меня накладывались контуры мест, где я не бывал уже десятки лет. На краю обзора стояли давно мертвые братья. Я даже слышал их голоса – не вполне реальные, утратившие насыщенность в воспоминании, однако от них было не избавиться.

Тяжело приходилось не мне одному. Большинство из оставшихся на мостике воинов излучали ауру такой же боли, а у нескольких мутантов текла кровь из носа и ушей.

Цах`к, один из зверолюдей с «Тлалока», фыркнул, прочищая ноздри от кровавой слизи, и та брызнула на пол. Как и на моем прежнем корабле, он служил на «Мстительном духе» надсмотрщиком. Несмотря на то, что теперь он был стар – его шерсть побелела, а глаза затянула молочная муть – чтобы надзирать за рабочими, находившимися на его неласковом попечении, в глазах он не нуждался. Из его висков выдавались рога из черного стекла, а на подбородке и щеках торчали менее крупные шипы и гребни из того же обсидиана. На смену мохнатым когтистым рукам, которыми он когда-то держал лазерную винтовку или хлыст, пришли устрашающе острые кривые птичьи когти, плотно прижимаемые им к груди. Изменяющий благословил его – или проклял, если вам так угодно – но в любом случае я не исцелял его возрастные беды, поскольку ему более этого не требовалось. Бог Судьбы славно отметил его.

Он снова запыхтел и издал еще один короткий придыхательный лающий звук, избавляя нос от кровяной жижи. Зверочеловек ощутил мое внимание и оскалил желтеющие пеньки зубов в злобной гримасе.

– Боль, – проворчал он. Признание, не жалоба. – Боль с тех пор, как мы покинули Око.

Цах`к родился в Оке. Ему никогда не приходилось жить в материальной вселенной. Бремя физических законов вновь навалилось на всех нас, но сильнее всего оно давило на тех, кто был в реальности чужаком.

– Это время, – ответил я.

– Время, лорд Хайон?

– Боль, которую ты чувствуешь – это время идет вперед. Ты ощущаешь груз собственных костей и течение крови, твое тело стареет. То, что ты чувствуешь, Цах`к – это ход времени. Вот почему твоему разуму больно.

– Боль, – согласился зверочеловек. Мне было до него не так много дела, чтобы читать его мысли и смотреть, понял он меня или нет. Это едва ли имело значение.

– Хайон, – позвал меня Абаддон. Я оставил своих слуг и поднялся на возвышение к моему повелителю, готовясь наконец-то получить указания.

Когда я говорю, что казалось, будто его лихорадит, я не вполне справедливо описываю огонь в его взгляде. Это можно было бы назвать болезненным голодом или чистым фанатизмом и оба определения подошли бы безупречно. В его глазах я видел беззвучное бешенство, бунт подавляемых эмоций. Будь он зверем, – подумалось мне, – у него бы из пасти текла слюна.

При нем находилась Мориана. Она прохладно глянула на меня. Я ее проигнорировал.

– Я едва могу в это поверить, – тихо произнес Абаддон. – Свободны, спустя столько времени.

– Свободны, – согласился я. – Но надолго ли?

Он оскалился, зная, что я имею в виду. Империум уже довольно скоро услышит об этой битве. Мы были Легионом, однако наши враги обрушили бы на нас мощь целой империи.

– Достаточно долго, брат. Достаточно долго. Ты знаешь, чего я от тебя хочу?

– Как всегда. – Приблизившись к нему, я уже слышал это: трепещущую песнь варпа, которая расходилась по его ауре, как кровь затуманивает воду. А в этой вопящей гармонии слова. Слова на языке, не поддававшемся пониманию несмотря на многие десятки лет, на протяжении которых я был погружен в священные мелодии варпа. Эту песнь творили для одного лишь Абаддона, Пантеон тихо напевал ему о роке и судьбе. Я задался вопросом, что же именно они обещают, и эти ли посулы нашептывала Мориана в уши моего повелителя.

Этот вой сирен пронизывало одно слово – слово, отпечатывавшееся на самих костях Абаддона и чертившее себя в его крови. Единственное, которое я узнал.

– Драх`ниен, – произнес я вслух. – Здесь я слышу его песню отчетливее.

– Как и я, – сказал Абаддон. При этих его словах Мориана застыла.

– Искандар, сейчас не время для твоих подозрений.

Она положила свою маленькую, обнаженную человеческую руку на Коготь Гора. Меня порадовало, как аура Абаддона подернулась недоверием: как бы сильно он ни нуждался в ее словах, но иллюзий не питал. Казалось, он вот-вот скажет что-то еще, однако вместо этого он отодвинулся от тщедушной пророчицы и кивнул в направлении оккулуса:

– Хайон, ты готов к этому?

В его глазах на секунду мелькнуло сомнение? Мимолетный проблеск нерешительности?

Я посмотрел на флот, надвигавшийся на нас. Каким бы громадным тот ни был, с нашим ему было не сравниться. В авангарде шел «Вечный крестоносец», и я мысленно вновь увидел древнего рыцаря, столь царственно восседающего на троне.

– Не думаю, что к бою с Сигизмундом кто-то может быть готов, – отозвался я.

– Чемпион Императора, – тихо произнес Абаддон. Этим титулом Рогал Дорн наделил своего сына в Битве за Терру. О, как же по праву Сигизмунд получил этот титул. – Ты видел, как он стар.

– Эзекиль, если ты пытаешься убедить меня, что он утратил свое мастерство, то ты идешь путем глупца.

– Может и так. Он – это олицетворение всего, против чего мы сражаемся. Воплощенное невежество, марионетка на нитках слепой верности лжецу Императору. Однако я не могу питать к нему ненависти. Хайон, ну разве это не безумие? Вот символ всего, что мы стремимся уничтожить – легенда Империума – но я им восхищаюсь.

– Восхищайся человеком, – сказал я. – Уничтожь легенду.

Он ухмыльнулся.

– Мудрые слова.

– Возьми меня с собой, – продолжил я. – Я хочу сражаться в абордаже.

– Зачем? – тут же спросил Абаддон. Его веселье тут же прошло, стоило мне нарушить традицию. Один из Эзекариона должен был оставаться на борту флагмана, чтобы отдавать приказы Делварусу и работать вместе с Ультио. Так было заведено. Без Ашур-Кая логично было бы оставить меня, принимая во внимание мою связь с Анамнезис и способность управлять Дваждырожденными, несшими службу под началом Делваруса.

– Делварус и Рассеченные могут удерживать «Мстительный дух» без меня, а пепельные мертвецы подчинятся и другим колдунам. Я хочу участвовать в абордаже на «Вечном крестоносце».

– Зачем? – снова поинтересовался он, как будто сам этого не знал. Ему просто хотелось, чтобы это озвучил я.

– Чтобы сражаться рядом с тобой. Чтобы после заявлений Даравека ты доказал, что все еще мне доверяешь.

Лезвия Когтя тихо ударились друг о друга.

– Если бы я тебе не доверял, ты был бы мертв.

Я потянулся к его разуму, чтобы нас не услышала пророчица.

Так ли это, брат? Ты не доверяешь Мориане, но она до сих пор дышит.

Он разорвал психическую связь импульсом отрицания.

– Хайон, ты нужен мне здесь.

Я услышал в его словах железо. Спорить было бесполезно. Я уступил и кивнул, ощущая, как все глаза в зале обратились на меня, наблюдая отказ Абаддона. С одной стороны, я знал, что это всего лишь воображение, порожденное уязвленной гордостью, однако все равно чувствовал на себе эти взгляды.

– С тобой останется Леор, – решил Абаддон. Он, как всегда, оставался королем-воином, и при мысли о взятии «Вечного крестоносца» на абордаж в нем загорелась жизнь. Я практически слышал его неистовствующий пульс. – И, если вы потеряете мой корабль, я могу потерять терпение.

Сказав это, он вышел с мостика. За ним следовали Фальк и облаченные в черное терминаторы элитной гвардии Абаддона – некогда юстаэринцы, а ныне Сумрачный Клинок.

Я не стал смотреть, как он уходит. Раздраженный, я сосредоточил внимание на оккулусе, где два флота сходились все ближе. Сферы контакта противника вставали по своим местам, малые флотилии и боевые группы формировали собственный строй. Палуба затряслась – мы тяжело сделали вираж вбок, уходя от первых запущенных торпед. Посты экипажа взорвались криками и сообщениями о показаниях сенсоров.

Теперь все начиналось. Начиналось по-настоящему.

– Сестра, – воскликнула Ультио, обращаясь к «Вечному крестоносцу», собрату «Мстительного духа» и единственному линкору типа «Глориана» во вражеской армаде. На ее лице было выражение абсолютного ликования. – Ты промахнулась.

Двери мостика с грохотом закрылись за Абаддоном и элитой Черного Легиона. «Мстительный дух», уже содрогавшийся от перегрузки двигателей, каким-то образом прибавил хода, вторя жажде крови Анамнезис.

Война в пустоте

Я говорил о мощи нашего флота, но не о его скудности. Многочисленные демонические кузницы, которые впоследствии откликались на зов Абаддона, только недавно появились в Империи Ока. Наши технологии эпохи Ереси уже тогда постоянно деградировали, и мы мало чем могли заменить утраченное. Ресурсы вроде богатых минералами лун, корабельных заводов и мануфакторий Механикума были для нас столь же драгоценны, как свежая вода – они не только попадались мучительно редко, то также были подвержены собственным бедам. Группировки Легионов без конца грабили подобные места, бешено стремясь заполучить толику преимущества.

Вы уже слышали свидетельство об этом пожирании падали. Я рассказывал о Маэлеуме, о перенесенных им рейдах и нападениях, и о том, как мы недостойно ковырялись в его трупе. Все мы в те дни были стервятниками и воронами. Думаю, ими мы до сих пор и остаемся.

У нас кончались боеприпасы, броня трескалась, чинилась и снова трескалась, но правда состоит в том, что наши флоты находились в еще более скверном состоянии. Нам задали трепку во время Ереси, нас вышибли в изгнание во время Чистки, а пока Империум зализывал раны после нашего исчезновения, мы потратили эту эру в войне друг с другом.

На каждый корабль, которому мутация пошла на пользу, приходился такой, где она была проклятием. На каждый крейсер с превосходно отремонтированным или неповрежденным корпусом приходилось по такому, от былой славы которого осталась одна внешняя оболочка. В пространстве Ока наши корабли разъедало от контакта с варпом, что ускоряло естественный износ, а надежная возможность поставить капитальный корабль в док и провести ремонт предоставлялась поразительно редко. Внутри Ока, особенно в ту эпоху, рабочая и стабильная верфь являлась практически несбыточной мечтой. Именно их уничтожали в первую очередь, когда одна из группировок хотела стереть соперников в порошок.

На какое-то время новорожденный Черный Легион взял под контроль и защиту Ореол Ниобии – луну с верфью и кузницей, принадлежавшую Кераксии и Валикару. Этой опеке пришел конец, когда Тагус Даравек привел армию Несущих Слово и Гвардии Смерти, чтобы уничтожить наши доки и разграбить приобретенные нами богатства. В последовавшей битве сооружение погибло. После этого и Валикар, и Кераксия примкнули к Эзекариону в качестве магистра флота и хозяйки арсенала соответственно.

Многие из кораблей, на которых мы шли из Ока в готовые огневые сектора флота Черных Храмовников, носили на себе раны времени. Напор шторма, препятствовавшего нашему побегу, лишь усугубил нагрузку на корпуса после столетий гражданской войны и странствий по неспокойным ядовитым волнам пространства Ока. Имперские капитаны все эти тысячи лет часто отмечают, что флотилии Легионов-предателей и наших рабов состоят из звездолетов, которые похищены в окружающих Око секторах. Один только сектор Готик много веков снабжал нас кораблями в разных количествах. Такова печальная необходимость, поскольку наши корабли эпохи Крестового похода и Ереси необратимо разрушаются, теряются в когтях варпа, или же просто уничтожаются в перипетиях Долгой Войны.

Именно по этим причинам вы видите, что отдельные воины у нас экипированы древними и ненадежными типами оружия, или же вынуждены пользоваться неэффективным и устаревшим оборудованием. Несмотря на всю силу, которую придают мутации и ненависть, куда больше забирают износ, распад и вечная междуусобная война Девяти Легионов.

Мы сильны, но эта сила непрочна. В тот день мы превосходили армаду Сигизмунда числом, однако наше преимущество было хрупким. Мы не могли позволить себе роскошь беспечности. Основная часть силы нашего флота была сосредоточена в смертоносной мощи «Мстительного духа» и других наиболее крупных кораблей, некогда шедших в авангарде Великого крестового похода. Большинство из них за проведенное в Оке время подверглось существенным изменениям, и я знал, что возвращение в реальное пространство собьет их машинных духов с толку точно так же, как и всех по-настоящему живых существ.

Я не обладаю талантом вести войну в пустоте. Мне никогда не удавалось преодолеть чувство беспомощности, когда перед глазами происходят столь грандиозные разрушения, а моя судьба полностью зависит от корабля вокруг меня. Хуже всего то, что битва в пустоте не стремительна. Несмотря на то, что каждую секунду гибнут тысячи мужчин и женщин, непосредственно война разворачивается невыносимо неспешно.

Когда началось сражение, я остался на командной палубе. «Вечный крестоносец» и «Мстительный дух» мчались навстречу друг другу, но первыми в бой вступили не они. Эта честь выпала «Ведьме Тирезиана» – легкому крейсеру, который обогнал свою сферу контакта и немедленно оказался испещрен источающими газ ранами. К его обшивке, словно облачко кружащихся насекомых, прилипло звено имперских истребителей.

Все больше наших кораблей вырывалось из строя, устремляясь вперед по прихоти кровожадных капитанов, которых подстегивал уже давно недоступный вкус мести. Вид это, я покачал головой, но ответом на мое разочарование стало лишь фырканье Леорвина. Он стоял рядом со мной на возвышении и наблюдал на оккулусе те же самые картины. Звездолетам, которые покидали строй ради попытки личной мести, он сопереживал.

– Недисциплинированно, – произнес я.

– Тут не все хладнокровные тизканцы, – проворчал он в ответ. Его черепные имплантаты жалили: один глаз у него постоянно зажмуривался, и ему приходилось втягивать слюну сквозь металлические зубы.

– Мы солдаты, – заметил я.

– Солдаты. – у него это слово прозвучало как оскорбление. – Хайон, мы когда-то были крестоносцами, а сейчас мы воины, но вот «солдатами» мы не были никогда. Оставь эти глупости себе.

Я проследил за ходом его мысли, и проглотил возражение. Это был не первый раз, когда между легионерами возникали разногласия по поводу семантики, и ему предстояло стать далеко не последним. Некоторые думали, что ремесло солдата сводится к дисциплине или к сражению не за себя, а за государство или лидера. Некоторые полагали, что суть воина в отваге, которая возвышает их над статусом солдата, другие же считали это принижающим варварством.

Есть вопросы, на которые не существует ответов.

Как бы серьезно мы не относились к войне, как бы крепко не цеплялись за дисциплину, коренящуюся в нас как в Легионе Космического Десанта, однако в тот момент многие из нас полностью превратились в налетчиков и мародеров. Хорошо это или плохо, но нам никогда не проявить такую железную дисциплину, как у верных Трону сил Адептус Астартес. Даже тогда мы уже успели утратить большую часть дисциплинированности, которой обладали, будучи Легионами в Великом крестовом походе.

– Не споришь? – ухмыльнулся Леор. – Где Хайон, и что ты с ним сделал?

– У меня нет настроения для твоих шуток.

– А оно у тебя вообще бывает?

– Леор, прошу тебя, помолчи.

Корабль задрожал – первые выстрелы лэнсов прошли так близко, что коснулись его, и в ответ, замерцав и ожив, вспыхнули наши пустотные щиты. Ультио толкнула руки вперед сквозь жидкость своей камеры-емкости. На ее лице застыло выражение свирепой сосредоточенности.

Как и на моем. Ультио переживала разворачивающуюуся битву, я же мог лишь наблюдать за ней, силясь отследить ее ход по бесполезной панораме мерцающих гололитических кадров и терзаемому помехами оккулусу.

«Вечный крестоносец» был все ближе. «Мстительный дух» вокруг меня напрягся, каждая плита на палубе и стенках корпуса туго натянулась от возбужденной ярости Ультио. Ей ничего так не хотелось, как разорвать однотипный корабль на куски при помощи лэнсов и бортовых залпов. На ее лице читалась такая злоба, что мне подумалось, будто в своем неистовстве она вполне может испытывать соблазн протаранить другой звездолет.

Корабль чудовищно затрясло под очередным обстрелом. По всему залу зашипели лампы.

– Это был не удар лэнсов, – произнес я.

– Гляди-ка, – снова привлек мое внимание к оккулусу Леор. – Вот это скверно.

В вышестоящей сфере контакта на безопасном расстоянии, куда гнев наших орудий мог дотянуться только если бы мы оторвались от «Вечного крестоносца», шли три корабля. Выделяющие руны определяли их как звездолеты, незнакомые базам памяти «Мстительного духа» – крейсеры эпохи Крестового похода типа «Победа», не принадлежащие ни одному из Легионов. На моих глазах задний из трех кинжалоподобных кораблей, плотно окруженный мушиным роем малых сопровождающих, сотрясся в пустоте, запуская стабилизаторы размером во всю свою ширину, которых хватило бы на целый город.

На носовых ускоряющих кольцах корабля еще не успел полыхнуть разряд, а на нас уже обрушился удар. «Мстительный дух» колыхнулся вокруг нас. Металл застонал под нагрузкой, а смуглая кожа Ультио потускнела от кровоподтеков.

Она издала рычание, которое никак не могло раздаться из человеческой гортани.

Пока корабль выравнивался, Леор фыркнул.

– Щитоломы, – сказал он.

– Идут с минимальным сопровождением, – отозвался я. – Это приманка, если я хоть что-нибудь понимаю.

– Да наверняка, но возможность чертовски хорошая, – он вытер рот тыльной стороной кисти. – Что тут важнее? Убить Сигизмунда или набрать ресурсов для Долгой Войны?

В его словах присутствовал смысл, и я был склонен поощрять нечастое для него тактическое мышление. Я открыл канал вокс-связи с Абаддоном, ждавшим в своей абордажной капсуле:

– Эзекиль…

– Мы почувствовали, – протрещал в ответ его искаженный помехами голос. – Нова-пушка.

Он сделал паузу, вне всякого сомнения, просматривая данные тактической сводки внутри шлема и рассчитывая, как много урона нам смогут нанести прежде, чем мы доберемся до «Вечного крестоносца». Если уж даже здесь, на мостике, качество изображения ухудшалось из-за битвы, то ретинальный канал шлема, скорее всего, мало что показывал, кроме массы помех.